"Возвращение к себе" - читать интересную книгу автора (Огнева Вера Евгеньевна)

Глава 3

Отряд из шести конных рыцарей, одного пажа и двух заводных лошадей двигался по левому берегу лесной речушки. Дождей давно не было, сплошная вода скатилась вниз на плоские равнины. Но рукава еще бурлили и, помня недавнюю переправу, люди искали брод, где можно пройти верхом, не замочив сапог.

Роберт ехал впереди, то и дело поглядывая на ту сторону. Но там все оставалось спо-койным: кусты не трепыхались подозрительно, не срывались птичьи стайки, да и сороки трещали только на их стороне, загодя предупреждая лесных обитателей о приближении лю-дей.

Роберт не торопил с переправой: чем больше сделают крюк, тем лучше. Решение уже принято. Время само приведет их к исполнению задуманного, или - не исполнению. А пока можно было просто ехать по берегу чистой лесной речки и вспоминать.


ALLIOS

Всадники в белых бурнусах двигались на закат. Сухие, поросшие колючками пустоши Сирии, на перешейке сменились, разбегающимися до горизонта барханами. За ними пошли красноватые россыпи некрупных камней. На ночлег останавливались у колодцев или родников в оазисах с серыми припорошенными вечной пылью пальмами.

Налитое пурпуром, закатное солнце падало в фиолетовое облако. Последние лучи со-гревали тоскливым теплом окровавленную закатом равнину. За спиной шелестели листья, перекликались гортанные голоса, ржали кони, звенело железо.

Солнце неумолимо сплющивалось, будто кто-то проталкивал его под землю через уз-кую щель. Над просочившейся в преисподнюю малой толикой наплывал пузырь. Еще чуть-чуть - и его всосет. Останется темнота, необъятное пространство пустыни, тоска и одиноче-ство.

В сущности: чего бы ему, Роберту, печалиться? Сейчас он был почти свободен. Не на-до было под кнутом, ворочать на руднике камни, голодать, стоять покачиваясь от усталости на вечерней проверке, когда подвыпившая охрана намеренно долго держит усталых рабов, не пуская к закаменевшим от пота и нечистот циновкам, не надо ворочаться в полусне на этой циновке под стоны и кашель барака.

Однако здесь он ощущал себя более несвободным нежели там. Там оставалась при-зрачная, но все же надежда на побег. По дороге уставлено виселицами? Оставалась! - обор-вал он себя. Сейчас его держало нечто большее, чем охрана и пространство пустыни - его слово - внутренний барьер, через который графу Парижскому, - он это прекрасно знал, - не перешагнуть. Значит потянется время, которое в плену много длиннее, чем на воле.

Возможно, сиятельный племянник всесильно визиря, через какое-то время и соблазнится выкупом. Но обмену высокородного пленника на золото из графской сокровищницы, скорее всего, постарается помешать 'любимый' и столь же сиятельный, старший брат вельможи.

По словам Тафлара, брат Селима Малика - Омар Малик, отправленный в Антиохию к крестоносцам с посольством самим халифом, вернулся оттуда с позорной раной. Мало того, что пострадала спина посла, и недоброжелатели тут же зашептали, что такую рану мог полу-чить только трус; мало того, что пришлось объясняться с халифом и визирем, почему по-сланник мира взялся за оружие и выступил против тех, с кем недавно преломлял хлеб; так еще и сама рана оказалась столь неудачной, что даже затянувшись не давала нормально ра-ботать правой руке. Это больше всего бесило принца Омара, в прошлом первую саблю Египта.

Блистательный, но не очень умный Омар не нашел ничего лучше, как объяснить свое участие в сражении под Антиохией коварством франков. Некто, Рабан аль Париг, хитростью заманил его на позиции и ранил предательским ударом в спину. Но и сам Омар Малик не лыком шит: он сразился с Рабаном и тяжело его ранил. Добить же подлого христианина помешали франки, хлынувшие несметным числом на место их схватки и разделившие бойцов в самый ответственный момент. Что влез в драку на стороне сельджуков, исключительно из желания помахать саблей, Омар Малик, естественно, не сообщил.

Как он отнесется к представленному на всеобщее обозрение франку, который, к слову, за все время похода не получил ни одной серьезной раны? Никаких сомнений - постарает-ся убить. Во первых, чтобы избежать огласки, во вторых, чтобы залить кровью ненавистного христианина досаду. Так что, золоту в графской сокровищнице скорее всего предстоит ле-жать бестревожно.

За спиной заскрипели камешки. Кто-то подходил со стороны лагеря. Роберт обернулся. В сгустившихся сумерках светила белым просторная джеляба Тафлара абд Гасана. Ни лица, ни рук уже не разглядеть.

- Грезишь о свободе? - без обиняков, насмешливо спросил араб.

- Скорее размышляю, сколько у меня шансов остаться в живых и той свободы дож-даться.

- Как ни прискорбно, но ты прав. Очень скоро Омар узнает о твоем присутствии в Эль Кайре. Ни я, ни Селим не можем поручиться за всех своих людей. Звон золотых монет часто заглушает голос преданности и долга. У вас не так?

- Люди везде - люди.

- Кстати, о свободе… мы с Селимом заключили пари. Оговорюсь, он не верит данно-му тобой слову, но кое в чем я смог его убедить. Так вот, пари: я утверждал, что ты сдер-жишь слово, он возражал. В конце концов, он согласился, в случае если я окажусь прав, че-рез год начать переговоры о выкупе. Разумеется, если ты к тому времени еще будешь жив. Но ни он, ни я, ни ты еще не рассматривали третьего варианта.

Роберт поднялся, снизу вверх глядя на рослого араба. Он уже понял, о чем пойдет речь.

- Ты еще не слыхал вопроса, а ответ уже передо мной. Сейчас ты - весь отрицание.

И, тем не менее, погоди отталкивать руку дающего, - перефразировал известное выраже-ние Тафлар. - Приняв ислам, ты одним мановением избавишься от всех бед.

А учитывая твой опыт и воинское искусство, любая армия Востока с распростертыми объятиями примет тебя в число своих командиров. Тебе, кстати, совершенно не обязательно воевать там, где противниками могут оказаться твои соплеменники.

Войны идут и далеко на юге и в горах Персии. Ты сам только что сказал: люди везде - люди.

- Это не спасет меня от кинжала наемного убийцы.

- Нет, конечно. Такая опасность останется. Но согласись, безвестного раба намного легче зарезать, нежели человека, занимающего значительно более высокое положение. Я только не понял, чем продиктован твой вопрос: согласием или несогласием.

- Это вообще не вопрос. Так - замечание.

- Что ж, не будем пока продолжать этот разговор. Ты еще не настолько хорошо зна-ешь меня, чтобы доверять, и не настолько хорошо знаешь нас и наши обычаи, чтобы сравни-вать, - засмеялся Тафлар. - Пойдем, нас ждет трапеза.

- Почему вы едите только с наступлением темноты? - спросил Роберт, всю дорогу наблюдавший этот странный обычай.

- Сколько ты пробыл на руднике? - вопросом на вопрос отозвался Тафлар.

- Восемь месяцев и три дня.

- Значит, тебе не успели объяснить. Я с удовольствием продолжу нашу духовную бе-седу, - на слове духовная, Тафлар сделал ударение, - за столом.

На расстеленном достархане стояли чашки с вареным рисом, приправленным шафра-ном и маслом, тарелки с изюмом, курагой и фисташками. Кучкой лежали вяленые финики, огромные фиолетовые плоды тоже были финиками, только свежими. Стопкой возвышались белые лепешки. На отдельном блюде в центре стола исходило паром зажаренное на ребрыш-ках мясо ягненка.

Роберт медленно уселся на место, предложенное хозяином. Есть не начинали, пока тот не произнес молитву и не провел по лицу раскрытыми ладонями. Но и тогда Роберт не торо-пился. Как когда-то он загонял глубоко внутрь гордого рыцаря, сейчас также глубоко старался упрятать голодного раба, готового хватать все, что перед ним лежало и есть, есть, есть!

Наконец, он взял с подноса и положил в рот сладкий упруго медовый финик. Тафлар ел медленно, сосредоточенно, не глядя по сторонам. Роберту удалось подавить голос голодной плоти: попробовав всего понемногу, он отодвинулся от стола. Им принесли чай - душистый желтоватый напиток пряного вкуса. Тафлар взял в руки пиалу, пригубил и только тогда поверх ее края посмотрел на Роберта:

- Ты очень сильный человек, Рабан аль Париг. Отдаю должное твоей выдержке.

Внутренняя борьба, происходящая в душе франка, была столь очевидной, или просто перед ним оказался очень умный и проницательный человек? Тафлар не дал Роберту време-ни подумать над этим, тут же сменив тему:

- Тебя удивляет, что с некоторых пор мы перестали вкушать пищу и даже пить воду в течение всего дня? Каждый год зимой или в начале весны наступает время ограничений. Мы называем его Рамазаном. Это - время поста, и прощения, время творить милостыню. Оно продолжается месяц, затем наступает праздник - Ураз Байрам - время прославлять Аллаха. Все в этот день, даже рабы, празднуют.

- У нас тоже есть посты. Великий - длится семь недель. Потом наступает Пacxa.

Хри-стово Воскресение и Рождество - самые большие наши праздники.

- В наших верах вообще много общего. Вот например у нас есть такой пророк Исса и мать его Мариам. Ничего тебе не напоминает? - хитро прищурился Тафлар.

- Возможно, но я - воин, а не богослов, мне трудно с тобой спорить, - отступил Ро-берт, сильно опасаясь, что на зыбкой почве схоластики окажется слабым противником уче-ному арабу.

- Жаль, жаль. Но я не оставлю надежды поколебать твое упрямство. У нас еще много дней пути впереди. К концу дороги, когда ты лучше будешь знать нас и наши обычаи…

- Боюсь, ты зря растратишь свое красноречие.

- Посмотрим. Все в руке Аллаха.

Ежевечерне Тафлар абд Гасан усаживал, франка за свой стол. Выдержка так ни разу и не изменила Роберту, а вот силы начали таять. Да еще постоянные попытки втянуть его в духовный диспут. Роберт использовал все свое невеликое красноречие, чтобы по возможности вежливо отклонять наскоки умного и насмешливого сарацина. Но тот только еще больше раззадорился в стремлении обратить упрямого христианина. Они так ни до чего и не договорились, когда маленький караван вступил в тень исполинской стены Эль Кайры.

Их встретил огромный город, окруженный с востока красными, падающими в прозрач-ное как слеза теплое море, скалами, а с запада - бескрайней серой пустыней. По берегу Нила и вдоль узких заполненных текучей водой каналов стояли величественные дворцы, между которыми взмывали в небо тонкие легкие минареты. Во все стороны разбегались дома усадьбы, окруженные густыми парками, дома кварталы, потом дома хижины и просто очаги, отгороженные одной двумя глинобитными стенами, да насыпью от красной пустыни. В бе-лесой дымке за широкой водной гладью Нила выступали вершины гигантских пирамид.

На пересечении узких улочек клубилось торжище. Здесь перемешались серые и черные джелябы, пестрые халаты, разноцветные плащи и чалмы, чалмы, чалмы… всех возможных оттенков.

Улицы вливались в широкие площади. На них тоже все двигалось, кричало, торгова-лось, менялось, ругалось и било по рукам. По толпе как лебедь среди уток проплыл огром-ный белый тюрбан индуса, мелькали красные фески турок и остроконечные, вышитые золо-том, шапочки уроженцев Поднебесной. Показалась и тут же пропала из виду широкополая европейская шляпа.

Город поглотил маленький караван и растворил его без следа. Роберт постоянно ловил себя на том, что боится отстать. Кружилась голова, слабость заставляла цепляться за луку седла. Роберт попытался протиснуться ближе к абд Гасану. Тот заметив, отрядил троих вои-нов. Они оттеснили Роберта на прежнее место. До самого конца пути, пока отряд не втя-нулся на широкий вымощенный желтоватыми плитами песчаника двор, франк ехал в арьер-гарде как приклеенный.

Встречать господина высыпало все население дома, за исключением, разумеется, жен-щин. Старшие по рангу выходили вперед. Кланялись все. В глазах опять зарябило, предметы начали терять очертания, превращаясь в яркие пятна. Сильно тошнило.

Роберт стоял, ухватившись за стремя своей неказистой лошаденки, и перемогал при-ступ дурноты, когда к нему бочком подошел сухой темнолицый, согнутый жизнью старик в черной широкой рубахе и такой же чалме. Он кивком приказал белому рабу, следовать за собой. Пока пробирались между потных конских боков, а потом пересекали двор, Роберт бегло осмотрел дом Тафлара. Скорее - дворец. Не очень массивный и высокий, он поражал гармонией и стройностью линий, изяществом переходов и галерей. Одна такая галерея, забранная причудливыми деревянными решетками, связывала центральное здание с правым крылом, над дальним концом которого как стрела взлетал в небо тонкий минарет с небесно голубым куполом.

Левое крыло соединялось с главным зданием переплетением лесенок и балкончиков, перил и площадок, с которых свешивалась пышная зелень.

Весь верхний ряд окон левого крыла закрывала такая же фигурная решетка как на гале-рее. Не знакомый с местной архитектурой франк вначале принял ее за тюрьму и тут же от-бросил такое предположение, сообразив: вряд ли кто-то станет тратить столько усилий, дабы украсить сие малопочтенное заведение на манер рая. Сад, дом и постройки окружал высокий забор.

Выросший и возмужавший среди суровых замков и соборов иль де Франса, сын север-ной страны оказался захвачен феерией красок и линий. Он и не представлял раньше, что та-кое может существовать! Оно было чужим и бесконечно чуждым, но от этого не станови-лось менее прекрасным.

Вслед за своим провожатым Роберт шел по коридорам, спускался по лестницам, под-нимался, опять нырял в тихие темные переходы, чтобы в конце остановиться перед невысо-кой сводчатой дверью. Старик открыл дверь и знаком приказал Роберту войти.

По полу, от стены к стене расстилались ковры и коврики, поверх них лежали пок-рывала, в дальнем углу грудой были навалены подушки.

За спиной внезапно и пугающе проскрипел голос:

- Будешь жить здесь.

Роберт обернулся. Он только сейчас смог рассмотреть лицо старика - тонконосое и тонкогубое сплетение черных морщин. Смуглыми, искривленными старостью пальцами тот теребил редкие волоски на подбородке, будто пребывая в нерешительности.

Наверное не получил точных указаний, - подумал Роберт, - запирать меня или нет.

Старик колебался не долго. Решив, что от лишней предосторожности хуже не будет, он вышел из комнаты, плотно закрыл за собой дверь и звякнул снаружи засовом.

Пока шли по прохладным переходам, тошнота и головокружение чуть отпустили, но сейчас, в тишине начинался новый виток.

Вот мудрец! - усмехнулся Роберт, направляясь к окну, не забранному даже плохонь-кой решеткой. Оно открывало широчайшие возможности для побега. Проще простого - свя-зать несколько покрывал и спуститься по ним в сад. Роберт прикидывал возможности и спо-собы побега скорее по привычке, точно зная, что даже пытаться не станет.

Очевидная, по его мнению глупость - запереть дверь, но оставить распахнутым окно - имела весьма зловещее объяснение: стена обрывалась в воду проточного пруда. Тo, что в изобилии плавало по поверхности зеленой, похожей на краску воды, он вначале принял за топляк - коричнево-зеленоватые неровные стволы с потрескавшейся корой. Но вот одно такое дерево вдруг изогнулось в броске. Над водой мелькнул длинный заостренный хвост. Разверзлась продолговатая розовая пасть. Челюсти схлопнулись. То ли обладатель их поймал кого, то ли с сородичем поздоровался. Только теперь Роберт сообразил, что этими кошмар-ными созданиями пруд буквально кишел.

Граф парижский стоял у окна, вцепившись побелевшими пальцами в подоконник. Ги-гантская, белая пасть разевалась все шире и шире. Потом она начала вырастать из воды, пока не достигла уровня окна. Шипастое, древообразное тело поддерживали две похожие на ко-лонны ноги. Шаг…

Роберт закрыл глаза.

Я стою у стены донжона. Шероховатый, нагретый за день камень отдает свое тепло су-меркам. С северо-запада замок огибает Сена. Из-за низких туч лес на том берегу кажется черным. Вода в реке серая с фиолетовым отливом. По краю заболоченного луга разбрелись коровы. Пастух собирает их в стадо, чтобы гнать на ночь в теплый хлев. Пастух озабочен, одна из коров норовит забраться поближе к воде - вдруг увязнет среди высоких лохматых кочек… Возле уха зазвенит комар.

Их приносит ветерком с заболоченной низины… сейчас пробьет колокол… колокол… коло… маленький Роберт сбежит по каменной лестнице в галерею, потом во двор замка и пой-дет к вечерней… там, в тишине, в мягком свете лампад, под темными ликами негромкая речь священника и…

Сознание кончилось.

Обступившая со всех сторон чернота, в которой плавал Роберт, была неоднородна и прерывиста. В ней присутствовали звуки, неясные и далекие, запахи и даже ощущения. Но кратковременно - миг и опять пустое укачивающее ничто, не имеющее ни верха, ни низа. Иногда в это нечто сбоку, почему-то всегда слева вползал светлый твердый овал. Человек точно знал, что он твердый, больше того, он так же точно знал, стоит вскарабкаться на такой островок, тот вынесет его в обычную реальную жизнь. Островок проплывал мимо. Иногда до него удавалось дотянуться рукой, даже чуть опереться. Островок терпел не долго, уворачивался, выскальзывал, уплывал в черноту. В такие моменты кожа начинала ощущать холод, до слуха доносились голоса, мелькал свет.

В какой-то момент, страшно уставший Роберт, признался себе, что не очень и старается вернуться. Там где он сейчас пребывал, было спокойно. А за ГРАНЬЮ, стоит только пере-шагнуть, поджидает тягостнее и нехорошее. Что именно? Так ли это важно!

Очередной плоский, песчаный, похожий на большую тарелку островок, подплыл со-всем близко, даже приостановился. Ну, давай, вот он я, попробуй, вдруг получится?

Роберт только вяло отмахнулся, но в следующий момент, повинуясь мгновенному импульсу, рыв-ком кинул невесомое тело на плоский желтый песок.

Он лежал. Спина онемела. Руки, протянутые вдоль тела, ощупали ровную поверх-ность, покрытую чем-то мягким. Сквозь сомкнутые веки пробивался розовый свет. Ему захотелось, чтобы это было солнце, опускающееся в морскую пучину.

Потом из ниоткуда появились голоса. Только что их не было и вот уже недалеко, почти рядом - двое. Один голос пониже с густыми обертонами, другой - высокий, похожий на женский. Но это - не женщина. Разговаривали мужчины.

- Ты напрасно спрашиваешь меня, и замечу не в первый раз, что это за болезнь. Не знаю. В смысле телесного состояния - он здоров, только сильно истощен. Это понятно - в каменоломнях редко встретишь упитанного раба. Прости мой вопрос - нельзя ли было под-кормить его в пути? Усиленное питание и отсутствие тяжелой работы в короткий срок должны были сделать свое дело.

- Моя вина.

- Ты морил его голодом?

- Наоборот. Я сажал неверного за свой стол и каждый раз предлагал обильную и вкусную еду.

- Не понимаю. Он отказывался есть по соображениям своей веры?

- Всe гораздо сложнее… и мне сейчас стыдно. Хотя, какой стыд может испытывать правоверный мусульманин перед неверным? И тем не менее мне стыдно, если хочешь, - перед человеком. -?

- Я усадил его за свой стол, уже заранее испытывая отвращение, перед тем как этот варвар накинется на еду, как будет хватать фрукты, размазывая сок, рвать и запихивать в рот мясо, как будет, давиться и глотать.

- Что произошло в результате?

- Я уже торжествовал. Он смотрел на пищу как лев на заблудившуюся овцу.

- Он отказался?

- Почти. Я не верил своим глазам; он съел финик, отщипнул лепешку, взял щепоть изюма, потом долго пил воду.

- Так было всю дорогу?

- Да. Я даже как-то выразил ему свое восхищение такой сдержанностью.

- Он не стал себя чувствовать свободнее после твоих слов?

- Нет. Все повторялось от трапезы к трапезе.

- Поистине, если бы я знал тебя хуже или не видел этого умирающего - счел бы твой рассказ, по меньшей мере, преувеличением.

- Он умрет?

- Все в руке Аллаха.

- Даже жизнь неверного?

- Любая жизнь. Но после твоего рассказа я еще больше уверяюсь, что здесь имеет ме-сто не болезнь тела. Боюсь оскорбить твой слух, но мне кажется, могучий дух этого варвара, устав бороться, стремится сейчас уничтожить тело, лишь бы не быть сломленным. И он не может проиграть эту битву, как, например, солнце не может взойти с запада. Нет у него такого свойства.

Голоса замолчали, потухло красное свечение. Шарканье шагов, легкое содрогание по-ла, по векам пробежали пляшущие тени. До обоняния донесся аромат горящего масла.

Человек, раньше называвший себя Робертом, открыл глаза. Блики мягкого желтого све-та разбегались по ровным белым стенам. В пяти шагах от него на подушках за низким столи-ком сидели двое: Тафлар абд Гасан и щуплый моложавый араб с очень светлой кожей. Таф-лар тупо уставился в стену за плечом собеседника. Тот, второй, почувствовав движение страждущего обернулся.

Хорошее лицо. Такие бывают у людей, готовых помочь. Не за что-то или почему-то, просто помочь, когда в этом возникает необходимость. Рассмотреть бы получше. Но перед глазами плавала паутина, даже целые ее клочья, соединенные отдельными нитями.

Он перевел взгляд на свое укутанное покрывалом тело. Паутина была везде. Он вдруг почувствовал, сколь омерзительны прикосновения тонких, почти невесомых нитей.

Роберт поднес к лицу руку. Это, конечно, его рука. Он ее чувствовал. Только пальцы высохли. Ладонь стала похожа на скрюченную птичью лапу, обтянутую желтой кожей.

Не важно! Надо убрать паутину: зацепить, соскрести с лица и тела. Сразу станет свет-лее.

- Плохо дело, - сказал светлокожий.

- Но, он пришел в себя, - возразил Тафлар.

- Начал обираться. -?

- На тот свет собираться.

- Так сделай же что-нибудь, - взорвал тишину голос абд Гасана.

- Попробую. Но ты должен мне помочь. Отвлеки его, заставь слушать себя. Сейчас ему все безразлично. Он уже почти ТАМ. Ты должен сказать нечто очень важное, иначе, бо-юсь, он тебя не услышит.

В душе Тафлара вступили в борьбу столь разные чувства, что доведись в них спокойно разобраться, пожалуй, не смог бы, или не захотел. А хотел он одного - чтобы этот стран-ный, непонятный, благородный человек остался жив. Такие не должны уходить!

- Рабан! - араб навис над умирающим, его густой низкий голос заполнил все окру-жающее пространство. - Я, Тафлар абд Гасан, правоверный, именем Аллаха клянусь: нико-гда ни силой, ни уговорами, ни хитростью не принуждать тебя к поступкам, которые противны твоей совести. Я уважаю силу твоего духа. Ты преподал мне урок, и я не хочу, чтобы земля оскудела твоим уходом.

Паутина сама собой пропала. Только перестав ощущать ее тонкие скользкие нити, Ро-берт понял, что окончательно пришел в себя. Он даже собрался ответить, но незаметно под-кравшийся светлолицый что-то влил ему в раскрытый рот. На языке вспыхнул отвратитель-ный жгучий нарыв. Рвотный спазм уже готов был вытолкнуть лекарство, когда мягкий высокий голос попросил:

- Пожалуйста проглоти лекарство. Для меня это очень важно. Я знаю, оно горькое, но прошу.

Важно для человека с отзывчивым лицом? Для такого можно постараться. Давясь и за-дыхаясь, Роберт сделал то, о чем его просили - проглотил пылающий сгусток, не дав волне отвращения его извергнуть.

Время перевалило заполночь. Тишина за стенами дворца нарушалась только ленивым шелестом листвы. Даже от пруда с гигантскими рептилиями не доносилось ни звука.

Двое оставались в комнате. Один то и дело поднимался, подходил к больному, считал удары серд-ца, слушал дыхание, оттягивал веко. Потом он возвращался к столику, за которым в угрю-мом молчании пребывал хозяин дома.

- Тафлар, я не понимаю, чем ты расстроен? Только что ты просил спасти жизнь этого человека. Почему тебя терзают…

- Не надо, - перебил абд Гасан. - Я не юнец, согрешивший по зову плоти, и теперь снедаемый угрызениями совести. Тут другое. Я уже говорил тебе, что взял с этого франка СЛОВО. Не очень веря по началу, но он заставил меня поверить себе. И вот, я сам, по своей воле дал СЛОВО ему. Теперь мы с ним прочно и страшно связаны.

- Если то, что ты о нем рассказывал - правда, вряд ли ты когда-нибудь об этом по-жалеешь.

- Надеюсь. И еще… то, что я скажу - не для ушей правоверного, но ты - мой друг…

- Я - твой друг. И ты уже имел возможность в этом убедиться.

- За время нашего путешествия я приложил немало усилий, чтобы обратить этого не-верного.

А в результате?

- Что?

- В результате, ему же именем Аллаха поклялся не делать этого.

- Я могу порекомендовать тебе средство, скажем так… от тяжелых мыслей. Когда франк поправится, прикажи его казнить.

- То есть?! - Тафлар гневно вскинул голову. - Как ты можешь такое советовать?

- Вот и весь ответ, - тихо засмеялся гость.

- Иногда я тебя совсем не понимаю, Абу.

- Человеческая жизнь, которую ты только что спас, не особенно задумываясь о цене, перевешивает все наши мудрствования и отвлеченные рассуждения.

- В тебе говорит врач.

- А я и есть - врач.

Старый, сморщенный Джамал возил тряпкой по полу, и непрерывно брюзжал:

- Виданное ли дело: неверного прятать в доме, да еще ходить за ним как за принцем! Тьфу, - в сторону Роберта.

Тот старался отодвинуться. Лужа растекалась, подбираясь к безвольно откинутой руке. Если намокнет рубашка, Джамалу придется ее менять, а это - дополнительные стоны и се-тования.

Роберт впервые попытался сам напиться, но сил хватило только дотянуться до края ча-ши, стоявшей на низеньком столике у изголовья. Пальцы сорвались, легкая посудина пере-вернулась, и вот теперь Джамал вытирал лужу, комкая тряпку искривленными артритом пальцами.

- Да не шевелись, ты. Не дай Аллах, опять хуже станет. Прибежит этот безбожник Абу. Все бегает Тафлара смущает. Ты еще - на нашу голову. Тьфу!

Без своего 'тьфу' Джамал не мог. Оно служило ему аналогом христианского 'изыди'.

В течение месяца, пока Роберт валялся в беспамятстве, а потом неподвижный от сла-бости, именно Джамал ухаживал за ним: обмывал, перестилал постель, а в последнее время начал кормить как ребенка, с ложки.

После памятной ночи, в середине которой Роберт заглянул за грань, прошло почти две недели. Глоток жгучего черного бальзама возымел магическое действие: если раньше даже от глотка у больного начиналась рвота, и он буквально на глазах превращался в мумию, те-перь он стал помаленьку пить и даже есть. Но выздоровление затягивалось. Часто Роберт впадал в состояние полного безразличия, и Тафлару приходилось в очередной раз посылать за своим другом Абу Хакимом.

- Все ворчишь, старый башмак? - Тафлар абд Гасан вошел в комнату. Губы растяги-вались в улыбке, глаза оставались серьезными. Роберт уже неплохо изучил это бедное мими-кой лицо. Что-то случилось. Если постоит немного и уйдет - мелкие неприятности, если отправит Джамала и сядет возле Роберта - нечто серьезное.

- Иди отдохни, и передай этому черному верблюду, Мибу, чтобы меня не беспокои-ли.

Мибу, был вторым, кого допускали к Роберту. Если Джамал нуждался в помощи, при-ходил немой африканец. Старик показывал: подними, согни, переложи. Тот как куклу брал Роберта на руки, выполняя приказания.

Давно уже обретший ясность мышления Роберт догадался, что эти двое обличены осо-бым доверием господина. Старик жил в доме еще со времени сватовства отца Тафлара.

С Мибу же произошла и вовсе необычная история: чернокожий сын рабыни, предна-значенный для отправки в нубийские поместья, во время прогулки господина, углядел, при-таившуюся у тропы змею. Ребенок кинулся под ноги хозяина и конечно получил укус, пред-назначавшийся не ему. Но то ли гадюка была молода и крепкого яду еще не нагуляла, то ли организм у парнишки оказался особенным, полежав какое-то время в беспамятстве, он по-правился только оглохнув.

Тафлар оставил ребенка при себе, впоследствии ни мгновения о том не пожалев.

Теперь возле него постоянно находился преданный, могучий, безмолвный телохранитель. Роберт, однако, подозревал, что тот слышит не хуже своего хозяина.

Тафлар устроился на подушках недалеко от франка и уставился в стену за его плечом. Нехороший знак.

- Ты медленно поправляешься.

Что было отвечать? Даже ту жиденькую кашу, что впихивал в него Джамал, Роберт проглатывал с трудом. Слава Богу, хоть вода стала проходить свободно.

- Абу Хаким говорит - это от болезни духа, подчинившего себе тело. Но нам с тобой от объяснений не легче.

- Что произошло? - напрямую спросил Роберт. Тафлар перевел на него грустный взгляд:

- Слухи. Они как голодные шакалы, что бродят ночью по предместьям. Один такой слабый и трусливый зверь, конечно, не убьет, но напугать может.

- Я догадываюсь, кого напугал слух о том, что некто Рабан аль Париг находится в Эль Кайре.

- Вопреки опасениям, - сам знаешь: молва летит быстрее ветра, - Омар узнал о тебе не так давно. И как оказалось, не очень поверил. Но Селим…

- Селим бей добивается огласки?

- Не совсем. Видишь ли, оба племянника великого визиря с детства крепко любят друг друга. Так крепко, что не однажды подсылали один другому наемных убийц.

Омар зна-менитый воин, он пользуется авторитетом в войсках. У него своя партия в большой дворцо-вой игре. Селим командует личной гвардией халифа Мостали да еще тайной стражей. Его многие бояться.

- Оно и понятно.

- У него есть своя не менее сильная, чем у брата партия.

- Я плохо разбираюсь в ваших делах. Если можешь, растолкуй, чего они добиваются?

- Как это, чего? - подивился такой наивности Тафлар. - Первое и основное - ос-таться живым. Второе - конечно, милости халифа. Для этого не обязательно храбро сра-жаться на войне или, например, переловить всех разбойников в Эль Кайре, достаточно опо-рочить противника. Но не голословно! - Тафлар назидательно поднял палец. -Совершенно не обязательно говорить чистую правду. Но полуправда и четверть правда должны иметь хотя бы косвенное подтверждение. Иначе в другой раз тебе просто не поверят, а у противника появится шанс обвинить тебя в клевете. У вас разве не так?

- Никогда не участвовал в дворцовых склоках. Впрочем, если рыцаря или даже короля уличат во лжи - это позор. Для рыцаря почти несмываемый. Для короля… не знаю.

- Чем можно смыть позор?

- Кровью.

- Это туманно. Но вернемся к нашим делам. Уже в течение года между братьями идет спор, под чьей рукой должна ходить приграничная стража. Это одна четвертая всего войска и соответственно четверть содержания всей армии. Селим Малик почти убедил великого визиря в необходимости передачи командования ему. Омар Малик со своей стороны прилагает массу усилий, чтобы воспрепятствовать переменам. С твоим появлением у Селима появилась возможность уличить брата во лжи, попросту опозорить. Но для начала, не желая выносить сор из дворца на всеобщее обозрение, Селим попробовал тихо надавить на брата. К сожалению, тот не понял или не захотел понять всю щекотливость своего положения. Селиму пришлось несколько опередить события. Игра пошла воткрытую. Слухи о непобедимом крестоносце дошли до самого халифа, и тот объявил, что желает видеть поединок знаменитого франка.

- Неужели с Омаром?

- Нет, конечно. Принц, да и сам халиф никогда на такое не пойдут. Принц не может сражаться с рабом. К тому же рука у него еще плохо двигается. Но он может выставить про-тив тебя любого, кого сочтете нужным.

- О! В такие игры я уже играл.

- Что ты сказал?

- Извини, я тебя перебил.

- Селиму удалось оттянуть срок поединка на два месяца. Он уезжает на восточные границы, потом в Багдад. Несмотря на некоторую напряженности между нами и сельджука-ми, а попросту говоря, несмотря на войну, посольства ездят туда и обратно, в надежде дого-вориться. В Багдаде Селим может задержаться. Так что максимальный срок на который при-ходится рассчитывать - два-три месяца. Если учесть, что сейчас ты и мыши убить не мо-жешь, я очень сомневаюсь в исходе поединка даже с простым воином, не говоря о мастере. Слава Аллаху, Омара тоже отправляют из столицы.

- Почему все же два месяца? Могли бы назначить турнир прямо сейчас.

- Селиму пришлось признаться, что в дороге ты заболел. На насмешки брата он возра-зил: не гоже, мол, сражаться с умирающим. На том и разошлись. Льщу себя надеждой, что Омар бей поверил, и не будет пока предпринимать попыток тайно тебя устранить. Охрану дома я предупредил, но все равно прошу, будь осторожней.

Принимай пищу только из рук Джамала или Мибу. Как ты считаешь, удастся ли тебе хотя бы уверенно встать на ноги за это время?

- Я встану за неделю.


***

Присесть на корточки и удержаться. Ноги - худые как палки. Колени противно скри-пят.

Надо сохранить равновесие, не то плюхнешься на ягодицы. Хотя плюхнешься - сильно сказано. Не на что там плюхаться. Теперь - ухватиться руками за веревку и, потихоньку пе-ребирая, двигаться вверх. Плечевые суставы тоже скрипят. Усилие выматывает душу.

Отдышаться. Не вытирать пот. Пусть ветерок остудит мокрую кожу…

Хватит отдыхать! Еще чуть-чуть, - ноет тело.

Хватит!

Присесть. Удержаться…

- Пойдем, я хочу посмотреть на нашего больного. Ты давно не посылал за мной, а сам я всю неделю был занят. Слышал? Зейнаб родила, но ребенок не прожил и недели.

Я его ви-дел. Странно, что он вообще живой родился.

- Надеюсь, такие речи ты ведешь только со мной? - Тафлар с тревогой смотрит на друга.

- Разумеется. Что жены халифа не рождают здоровых мальчиков, а только девочек, знает в Эль Кайре последний нищий. Но говорить об этом - ни-ни.

- Пойдем. Но предупреждаю, ты будешь сильно удивлен.

- Здравствуй, - Абу Хаким церемонно кланяется белокожему человеку с изможден-ным лицом.

- Здравствуй, - кланяется тот в ответ.

- Я действительно удивлен, - обращается лекарь к Тафлару. - За эту неделю про-изошло поистине чудо!

Лекарь ощупывает мышцы, слушает сердце и дыхание, рассматривает белки глаз.

- Как твой сон?

- Нормально.

- Аппетит?

- Все время хочется есть.

- Прошу, не ограничивай себя в пище, - Абу искоса смотрит на Тафлара. - Ему не-обходимы: мясо и фрукты. Каждый день утром и вечером давай ему печеную свеклу. Пусть ест с кожурой. Что еще…?

- Вино.

- Что ты сказал, Рабан?

- Вино вместо воды, если можно.

- Целебные свойства вина давно известны. Что ж, выздоравливающему оно не повре-дит.

Найдешь вино, Тафлар?

- Найду.

Роберт смотрит удивленно. Как это в доме, буквально увитом виноградом, не может быть вина?

Тафлар разводит руками:

- Правоверным запрещено пить сок виноградной лозы.

Он бежит по дорожке в дальнем уединенном конце сада, добегает до высокой, в три человеческих роста, стены, и поворачивает обратно. Рядом трусит Мибу. Дыхание срывается так, что самому слышен запаленный хрип. На сегодня достаточно.

Округлившиеся упругие мышцы мелко подрагивают. Мибу замирает рядом, смотрит на тяжело дышащего франка, потом осторожно трогает его за плечо. Мибу делает три неглубоких последовательных вдо-ха, потом один шумный выдох. Роберт не понимает, качает головой. Тогда чернокожий показывает пальцами бегущие ноги: три шага - вдох, один - выдох. Роберт кивает головой - понял. Несмотря на усталость он опять на дорожке. Три шага вдох, один - выдох, три вдоха, один - выдох. Он добегает до поворота, смеясь, оборачивается к Мибу: бежим наперегонки! Черный гигант понимает. Он устремляется вперед огромными, стелющимися прыжками.

Низкорослый франк остается далеко позади.

- Ты не даешь себе отдыха. Абу Хаким говорит, что чрезмерные нагрузки могут быть вредны. Твое тело еще не окрепло.

- Оно не окрепнет, если давать ему поблажку. И потом, ты лучше меня должен пони-мать, что другого выхода нет.

Тафлар абд Гасан понимает. Кроме того, он прекрасно понимает: пошатнись власть Се-лима Малика - по всем его родственникам с материнской стороны, по друзьям и прибли-женным серпом пройдет немилость халифа. Роль же такого серпа с удовольствием возьмет на себя Омар Малик.

- Мибу хорошо владеет мечом? - спрашивает Роберт. С завтрашнего дня он собира-ется заняться фехтованием.

- Мечом? Неплохо, но его оружие топор и буздыхан. Хотя для начала тебе будет дос-таточно и меча.

Роберт не отвечает на высокомерное замечание Тафлара. Время покажет.

В доме Тафлара в красивой светлой комнате расставлено и разложено оружие Отдельно висят и лежат щиты. Роберт ходит от стены к стене, оглаживая взглядом это богатство.

- Твои предки были воинами? - спрашивает он у хозяина оружейной.

- У нас любой мужчина - воин. Разве у вас, не так?

Этот вопрос постоянно присутствует в их разговорах.

- Каждый благородный человек у нас умеет сражаться, - отвечает франк. - Но я задал свой вопрос потому, что ни разу не видел тебя в броне.

- У меня достаточно охраны. Война - их дело. Однако твое замечание правомерно.

Возможно, тебя это удивит, но я считаю, что мужчина может выбрать не менее достойный путь в жизни нежели война. Я выбрал науку. Мой друг Абу - медицину. Не обязательно всю данную Аллахом жизнь посвящать совершенствованию различных способов убийства.

Роберт еще не встречал сильного не старого мужчину, который отказался бы от самого простого способа самоутверждения, - победить противника при помощи силы.

И ведь не трус, не слаб здоровьем, не ленив. Роберт задумчиво смотрит на араба.

Значит, это идет от убежденности. Принцип, который придется уважать, даже если не понимаешь. Тафлар, во всяком случае, достоин уважения.

Роберт больше не задает вопросов, прижимает руку к сердцу и коротко склоняет голо-ву.

Он выбирает короткий легкий меч и кольчугу с наголовником. Шлемы не подходят: или малы или неудобны. Простой наголовник не так надежен, зато удобен.

Пора уходить. Роберт на прощание окидывает взглядом полную сокровищ комнату.

- Это оружие, как бы тебе сказать… для всеобщего обозрения. Торжественное. У меня есть другая оружейная. Может быть, я тебе ее покажу. Собирать оружие начал еще мой отец. Я только продолжатель. Тебе приходилось слышать про дамасскую сталь?

- Даже держать в руках однажды. Мой собственный меч был германской работы.

- Похожий на тот, что ты выбрал?

- Намного длиннее и тяжелее. Этот - для учебного боя.

Сталь в руке успокаивала, как привычная, любимая, на время утраченная вещь, вер-нувшаяся к хозяину.


***

Вечером, когда солнце устремилось к закату, четверо: Тафлар, Роберт, Джамал и Мибу вышли из низенькой дверцы в правом крыле дворца. Их путь лежал к дальнему уголку сада. Джамал на ходу тихо ворчал:

- Слыханное ли дело! В своем доме, точно разбойники, крадемся. Тьфу!

Роберт шел вслед за Тафларом. С самого посещения оружейной, когда в ладонь при-вычно лег оголовок меча, его подстегивало нетерпение. Сейчас он готов был рысцой бежать к заветной полянке для тренировок, но приходилось приноравливаться к степенной походке вельможи.

Мибу надел только набедренную повязку и легкую кожаную безрукавку с нашитыми медными бляхами.

Роберт тряхнул кольчугой, которую нес в руке, знаком предлагая ему надеть такую же. Тот мотнул головой и осклабился, сверху вниз глядя на франка, которого совсем недавно носил на руках в отхожее место.

- Тафлар, прикажи, чтобы Мибу надел кольчугу.

- Но он не хочет, - засмеялся араб.

- Я боюсь - он пострадает.

- Мибу?! А ты не слишком самоуверен, Рабан?

Роберт тоже не стал одеваться. Отойдя на край поляны, он привычно поиграл мечом.

Сверкающее лезвие со свистом рассекло воздух. Рука отвыкла от таких забав, заныло запя-стье. Ничего, все вспомнит! Замотав запястья полосками мягкой кожи, Роберт подошел к Мибу и встал напротив, чуть расставив ноги.

Сначала Мибу сделал страшное лицо и выпучил глаза, потом оскалился и только после этого замахнулся для рубящего удара. У африканца в руках порхал такой же как у Роберта короткий меч. Клинки встретились, высекая искры. Удар болью отдался в плече, кисть слег-ка вывернулась, но оружие Роберт удержал. Теперь осталось самое простое: скрестив кли-нок, обратной подкруткой выдернуть меч из ладони противника. На этот финт Роберт был большим мастером. …ошарашенный Мибу обижено смотрит на свои пустые ладони, Джамал бежит подоб-рать, далеко отлетевший меч, Тафлар абд Гасан оглушительно хохочет…

Они таки облачились в железо, и теперь учебный бой шел по всем правилам. Тело само вспоминало уроки, затверженные с отрочества. Движения плелись как вязь, столь любимая на Востоке.

Оказалось, Тафлар поскромничал, мечом Мибу владел очень хорошо, но все же не на столько хорошо, чтобы стать серьезным противником графу Парижскому.

Когда совсем стемнело, Тафлар хлопнул в ладоши, прекращая бой. Роберт и сам уже чувствовал, что находится на пределе. Отбивать наскоки стремительного и сильного как мо-лодой лев Мибу, было той еще работенкой.

По дороге араб не торопился обсуждать увиденный бой, только на пороге дома он обернулся к франку:

- Ты вселил в меня надежду, Рабан. Отдыхай.

Длинный, тяжелый день заканчивался. Джамал принес ужин и светильник. Движения чуть сковывала привычная, но от того не ставшая приятной боль. Зато постоянное и ежесе-кундное ощущение несвободы, которое успело иссушить душу и тело, начало отпускать. Оно не прошло совсем, но примелькалось, став привычным, как становится привычным для узника вид решетки на окне камеры.

Теперь весь его день с раннего утра до ночи был заполнен. Физические и дыхательные - им научил Абу - упражнения чередовались с отдыхом. Затем еда, затем тренировочный бой, опять упражнения, еда и поздно вечером - омовение.

На последнем настояли оба: и Тафлар и Абу Хаким, как только уразумели, что нежела-ние мыться проистекает у франка от отсутствия привычки, а не от религиозных запретов. А Роберт, поначалу приняв мытье за необходимую, хоть и непривычную лечебную процедуру, постепенно стал получать от него удовольствие.

В, приправленной благовониями, воде натруженные за день мышцы расслабились, тело охватила приятная истома. Франк считал дни до поединка. Сколько их осталось? - пять-шесть? На более длительный срок рассчитывать не стоило. Роберта одолевали сомне-ния. Короткий, даже очень напряженный бой он выиграет. Если же противник предпримет изматывающую тактику глухой защиты с редкими, выверенными удами, Роберту несдобро-вать. Сил все еще было катастрофически мало.

Он глубоко задумался, и не обратил внимания, на открывшуюся дверь. Должно быть, Джамал принес полотенца. Когда же Роберт мельком глянул в ту сторону, мысли о всех на свете поединках мгновенно испарились.

Женщина неспешно подошла к краю бассейна, потрогала босой ступней воду, отступи-ла на шажок и со спокойным интересом начала рассматривать обнаженного мужчину. Пер-вым движением Роберта было - отвернуться. Не стал. Пусть смотрит. Подумал и тут же понял - отворачиваться придется. Не поддающаяся контролю плоть, не знавшая женщины больше года, заявила о себе с такой силой, что потемнело в глазах, и к лицу прилила кровь.

Не желая дальше терпеть это двусмысленное и неудобное для себя положение, Роберт ринулся из воды, стремительно прошлепал по ступенькам бассейна и схватил первое, что попалось под руку - простыню. Когда враз ставшие непослушными руки уже затягивали узел на талии, к коже спины прикоснулась мягкая ткань. Женщина осторожно промокала ему плечи.

Она, что, с ума сошла?!! Осталась только эта мысль, да еще нарастающая в паху тя-жесть и дрожь в бедрах.

- Тебе лучше расстелить простыню, господин, - сказала она, щекоча его ухо дыхани-ем, и потянула за край ткани. Повязка, размотавшись, упала к ногам.

Почти не контролируя себя и теряя дыхание, Роберт все же отстранился:

- Я не хочу стать причиной бед в этом доме.

Женщина приложила палец к его вмиг запекшимся губам:

- Разве такое возможно? Никакой беды.

Дальше все слилось в бурный поток, который подхватил его и понес. …только не торопиться, еще чуть-чуть… шелковая, гладкая… когда она успела раз-деться?.. нежная, прохладная кожа под грудью… не хочется отнимать рук, частое биение сердца…

Он останавливал себя, пока мог. А потом… она сама раскрылась. Одним движением он ворвался горячую, влажную глубину и задвигался, гоня вверх, нарастающее наслажде-ние.

Ему показалось, извержение наступило почти мгновенно. Разбегаясь разноцветными искрами, в затылке глухо стукнула боль, а тело продолжало содрогаться в спазмах.

Роберт сполз со скамьи и уселся прямо на пол. Искры в глазах превратились в радуж-ные круги, а голова вдруг показалась легкой как надутый воздухом шар.

Реальность никак не хотела возвращаться в свои границы. И - ладно!

Краем глаза он заметил, как женщина встала с лежанки, спустилась по ступеням к воде и начала смывать, стекающее по ногам семя. Роберт прикрыл глаза. Зрелище могло обернуться повторной неконтролируемой вспышкой.

- Не хочешь войти в воду? - сама она уже стояла на краю бассейна, завернувшись в покрывало. Накидка не скрывала, скорее подчеркивала мягкие округлые формы. - Я при-несу сухое полотенце.

Он быстро окунулся. Вытереться женщина ему не дала, сама быстро промокнула воду на теле и протянула сухую джелябу.

- Тебе помочь одеться?

- Нет.

Роберт был несколько разочарован, прозаичным окончанием процедуры вытирания, однако тут же рассудил, что так оно и лучше. Ситуация до сих пор оставалась неясной.

- Кто ты, прекрасная… - хотел сказать девушка, но осекся. Перед ним было не юное создание. Ему улыбалась красивая зрелая женщина. Роберт не мог наверняка сказать сколько ей лет. Возраст женщины - вообще загадка. Но у юности не бывает такого спокойного, уве-ренного в своей красоте взгляда. Над чистым высоким лбом на две стороны разделялись бле-стящие черные волосы. Под тонкими выгнутыми бровями мерцали темные миндалевидные глаза. У внешних их уголков уже залегли морщинки. Крупные, мягкие губы и тонкий нос были совершенны. Легкая складочка под подбородком, намек на полноту, ничуть не портили этого лица.

Роберт шагнул ближе и осторожно провел губами по ее приоткрытым губам. Это не было порывом страсти - просто такие губы хотелось целовать. Женщина отстранилась:

- Пойдем, я провожу тебя.

Они шли теми же лестницами и переходами, что водил его Джамал. Незнакомка уве-ренно двигалась впереди, покачивая бедрами. Движение ягодиц под тонкой тканью отдава-лось толчками у него в животе. Пришлось отстать, и еще - обозвать себя сопливым юнцом, чтобы сохранить видимость спокойствия.

В комнате Роберт сел первым, ноги предательски подрагивали, да и вообще…

Женщина осталась стоять посреди невеликого помещения. На полу вперемешку валялись покрывала, подушки, одежда, оружие.

- Присядь госпожа. - Роберт указал ей место против себя. Она слегка нахмурилась, но села.

- Итак, может быть, ты все же объяснишь, чему я обязан счастьем… познакомиться с тобой?

Она улыбнулась, оценив иронию:

- Тафлар абд Гасан предупреждал меня, что ты - сложный человек, и обязательно начнешь задавать вопросы.

- Это он тебя послал?

- Не послал, попросил помочь. Я согласилась.

- И все же, кто ты?

- Фатима, рабыня.

- Рабыня, которую просит о помощи всесильный царедворец?

- Я друг. Знаю, это звучит странно, - проговорила она глядя в недоверчивые глаза франка, - нo так оно и есть. Если тебе интересно, поясню: у Тафлара был единокровный брат, сын наложницы. С одной стороны обычный раб, каких много в богатых домах, с другой - самый близкий человек. Он родился хромым, вернее вообще не мог ходить. Тафлар настоял на том, чтобы мальчика оставили в доме. Они вместе росли, вместе со временем стали заниматься наукой в лазоревой башне, куда вхожи только самые близкие. Когда я была совсем молодой, Тафлар отдал меня своему брату. Я родила ему двух сыновей. Они уже выросли и служат в личной гвардии Селима Малика.

Роберту стало муторно. Что значит, потерять над собой контроль! Он поставил себя в до отвращения двусмысленное положение. Жена брата - семья Тафлара. Или это злая шутка хозяина?

- Несколько лет назад Масуд умер. Я осталась в доме и стала другом Тафлара, даже доверенным лицом.

- Ты его жена?

- Что ты! Нет, конечно. Браки заключаются по политическим или имущественным со-ображением.

Для продолжения рода.

- На Востоке можно иметь много жен.

- Только четыре, зато наложниц - сколько позволяет здоровье и благосостояние.

- Прости, но для меня это дико.

- Если тебе неприятно, давай закончим разговор.

- Хорошо, только еще один вопрос: Тафлар сказал, какая помощь от тебя требуется?

- Разумеется, - рассмеялась женщина.

- И еще…

Но Фатима больше не стала слушать, вместо разговоров, она откинула полу покрывала, приподняла одну грудь и стала легко покачивать ее, держа как спелое яблоко. Другую руку она протянула Роберту.

Селим Малик вернулся на следующую ночь.

Джамал проскользнул в комнату утром, когда небо еще сохраняло темно-синий оттенок на западе, а воздух следы прохлады. Старик пошептал на ухо женщине.

Фатима улыбнулась Роберту и быстро ушла.

- Вставай, проклятье нашего дома, - тут же началось привычное ворчанье.

Надо отдать должное хозяину дома: все прошедшие сутки Роберта никто не беспокоил.

Перед дверью бесшумно появлялась еда и вода. Но ни один человек не вошел, чтобы, к при-меру, поинтересоваться, сколько может ждать назначенного боя, специально для этого при-глашений воин? Все бои и упражнения Роберт отменил на эти сутки, решением мужчины.

- Чего переполошился, старый сморчок? Сейчас встану и разгоню всех, кого Тафлар на сегодня выставил. Могу и крокодилов из пруда шугануть, пусть по саду бегают.

Каждая клеточка пела и хаотично трепетала. Потом этот хаос упорядочится: превраща-ясь в движение, какое никто не сможет ни остановить, ни отразить.

- Крокодилы тебе чем не угодили? Шевелись, давай. Селим Малик приехал.

- Когда? - вскинулся Роберт.

- Ночью. Скоро будет здесь. Тафлар за тобой послал. Поешь - и к нему.

Время ожидания закончилось, настало время действия.

На подносе дымилась чашка сюрпы, лежали фрукты, мясо, лепешки. Роберт, обжига-ясь, выпил ароматный бульон, заел маленьким кусочком хлеба.

- Почему плохо ешь? - тут же взъелся старик.

- Больше нельзя.

- Ну, тебе виднее, - вдруг миролюбиво согласился Джамал.

Завернув по дороге в купальню, Роберт привычно смыл с тела пот, оделся и пошел на встречу с Тафларом.

Какая все же непривычная у них одежда, вроде и удобно, но несколько раз поймав свое отражение в полированных медных зеркалах, которые были расставлены по всему дому, франк удивился, до чего же нелепо выглядит. А с другой стороны: надень Тафлар узкие шта-ны и далматик, тоже будет на клоуна похож.

Тафлар абд Гасан ат Фараби эль Багдади испытующе смотрел на франка. Роберт ста-рался сохранить серьезность. А в пору бы съесть лимон, еще лучше - отвернуться.

- Абу Хаким утверждал, что женщина нужна тебе в настоящий момент не меньше чем еда и упражнения? Он оказался прав?

Роберт сломал разговор:

- Приехал Селим? Омар Малик, надо полагать, тоже не задержится?

- Прибудет сегодня вечером. Стало быть, поединок состоится в назначенный срок.

Если…

- Появились новые обстоятельства?

- Пока нет. Но вспомни наш разговор…

- Про живого свидетеля?

- Да. Как только Омар вернется, ему тотчас станет известно, что смертельно больной франк, как по волшебству, поднялся со скорбного ложа и только и делает, что упражняется с мечем. Плюс к этому - известие о победах Селима ни дипломатическом поприще, уже сни-скавших расположение великого визиря. Так что в течение оставшихся суток нам придется быть очень осторожными.

- Твой дом прекрасно охраняется. А я не слабая женщина.

- Это еще не значит, Рабан, что в течение этого времени ты не будешь ни есть, ни спать, - старательно рассматривавший ажурную решетку, Тафлар глянул в глаза Роберту. - Ты полагаешь, убийцы, которых пришлет Омар, разбудят тебя, дадут вооружиться и толь-ко потом начнут убивать?

Досадно и нелепо, но Роберт представлял себе поединок с наемником именно так.

- Тебе приходилось слышать o… группе людей, - осторожно начал Тафлар, - которые поселились в сирийских горах? Очень замкнуто живут… Как бы тебе объяснить… там гото-вят убийц.

- По религиозным мотивам?

- Главным образом - за деньги…

- Ты заговорил обиняками. Что-то хочешь предложить?

- Есть один вариант. Тебя может забрать на эти сутки Селим. Его дом сильно отлича-ется от моего. Там почти крепость. Много стражи…

- Много незнакомых, мягко говоря, не любящих христиан, вооруженных людей? - перебил Роберт. - Да и оружие мне вряд ли оставят.

- Я думал об этом, но решает он. И повторю: в твоей безопасности здесь я тоже не уверен.

- А в своей?

Потянулась пауза.

- Нет, - наконец отозвался Тафлар.

- Тогда я остаюсь.

- Решаем не мы.

Черная, шитая золотом, шелковая мантия Селим бея, ниспадала на ковер пышными складками. Чалма тоже была черной. Огромный рубиновый аграф держал белое перо цапли. Неподвижное чеканное лицо царедворца освещало хищное торжество с толикой презрения.

- Вижу, ты постарался, - сказал Селим к Тафлару, не поворачивая головы. - Перед отъездом мне докладывали: франк умирает. Это была хитрость, или искусство твоего друга Абу действительно так велико?

- Франк тяжело болел. Абу Хаким приложим много сил для его выздоровления.

Голос Тафлара звучал сдержанно и официально. Помниться, раньше отношения кузе-нов отличались большей сердечностью. Что-то произошло? Возможно, победы принца, о ко-торых обмолвился Тафлар, настолько перетянули чашу весов, что поединок, долженствую-щий обелить или опорочить соперника Селима в глазах визиря и халифа, не имел уже ре-шающего значения?

При таком раскладе, Роберт переставал быть драгоценным свидетелем, и Селим мог распорядиться им как пожелает: от выдачи за выкуп, до ссылки обратно на рудник.

Но, воз-можно, все они скоро от него отступятся и вообще забудут. Хотя Омар Малик вряд ли забу-дет. Этот постарается достать его в любом случае.

- Франк, знакомы тебе имена: Миль Брей и Рот Перишь?

- Да, ваше высочество, - Роберт предпочел такое обращение слову господин. Селим заметил, недобро усмехнулся, но поправлять не стал.

- Я выкупил их у сельджуков. Турки с помощью Аллаха одержали большую победу под Констамном. Свежие христианские войска следовали в Иерусалим, но свернули на вос-ток, дабы разграбить Анкиру. От них ничего не осталось. Сам Иерусалимский халифат раз-дирают междоусобные распри. Думаю, христианам не долго осталось пребывать в этой зем-ле.

Вот в чем дело! Теперь даже проиграй Роберт, Селим использует к своей пользе и это: объяснит победу брата волей Аллаха, покаравшего христианина.

- Халиф Мостали, да продлит Аллах его дни, объявил праздник в честь победы воинов ислама. Твой поединок состоится в полдень после молитвы. А теперь покажи, что ты умеешь.

Кивок, долженствующий обозначать почтительный поклон, вышел у франка сухо и весьма сдержано. Глаза Селима нехорошо блеснули, но он опять промолчал.

Роберт вышел на середину нагретой солнцем площадки. Один из воинов личной гвар-дии бея встал напротив, отведя руку с кривым сейфом далеко в сторону. Не взошедшее еще в зенит солнце, било франку в левую щеку. Противник Роберта, поймав полированным металлом тяжелой слегка искривленной сабли, солнечный зайчик, послал его в глаза соперника. Ослепить ли? Просто ли надсмеяться?

По тому, как он стоял - слегка расставив ноги и опустив плечи - по повороту головы и внимательным глазам, Роберт понял, перед ним достойный противник: умный, осторожный, очень умелый.

Солнечный зайчик был не просто забавой. Когда в один прыжок сарацин оказался в центре площадки и занес руку, для удара, в глазах Роберта еще плавали золотые круги. Так что, первую атаку он отбил довольно коряво, да еще встал против солнца. Само по себе это не означало проигрыша, но доставляло некоторые неудобства.

Ловко его подловили: сначала Селим со своими победами, затем этот сарацин, все вре-мя стремительно атакующий и не дающий сменить позицию - просто - как мальчишку.

Злость на себя всегда заставляла Роберта собраться гораздо лучше, нежели злость на противника. Прямой короткий фальчион - не самое лучшее оружие против кривого сейфа, но Роберт с первых дней тренировок сражался именно так.

Привычными, выверенными движениями франк начал отбивать выпады, стараясь пой-мать нужный ритм. Позицию удалось сменить. Солнце теперь било в щеку, но Роберт по во-робьиному шажку еще уходил вправо, пока прямые лучи не осветили потное и уже далеко не такое равнодушно-насмешливое лицо сарацина. Противник начал нервничать. Это вполне устраивало Роберта, который наоборот - совсем успокоился, даже дыхание придержал.

По сторонам смотреть было некогда, а то граф Парижский с удовольствием бы отме-тил, что спесивого блеска в глазах Селима Малика поубавилось, зато разгладилось хмурое лицо Тафлара абд Гасана.

Роберт был сосредоточен и собран. Он отмечал каждое самое незначительное движение сарацина, выражение лица и даже направление взгляда, поэтому удар с подкруткой, которого раньше не встречал, отбил, хоть рука и заныла до самой лопатки.

Настала пора заканчивать поединок. На прямой колющий выпад, противник отреагировал как и раньше - отводящим сверху. В следующий момент франк, действуя мечом как рычагом, зацепил гардой чужой клинок и вырвал его у сарацина. Мало того, свободной рукой он перехватил чужое оружие…

Оба меча уперлись в грудь побежденного.

Негромкий хлопок в ладоши прекратил противостояние. Держа мечи опущенными к земле, Роберт пошел в сторону египетского царедворца. Охрана мгновенно ощетинилась клинками и копьями. Пришлось остановиться и положить оружие на землю.

Сиятельный племянник внимательно смотрел в лицо франкского рыцаря. Роберт не от-водил глаз. Наконец, Селим махнул охране, опустить оружие.

- Доспех, - скомандовал египтянин. Спустя короткое, заполненное замешательством свиты время, ему вынесли кольчугу и круглый утыканный золотыми пиковками шлем.

Роберт поймал умоляющий взгляд Тафлара. Поддаться? Посмотрим, может и не при-дется.

Селим Малик слыл не последним воином Египетского халифата…

Стоп! Бей желает позабавиться? Прекрасно, он получит то, что хочет.

На протяжении всего поединка Роберт только защищался. Ни одной ответной атаки.

Танцуя на месте, он уворачивался от выпадов противника сначала напряженно и сосредото-ченно, все больше расслабляясь к концу схватки. Такая беспечность чуть было не стала при-чиной поражения: хитрый араб выбрал момент между однообразными выпадами, которые Роберт легко парировал, и крутнулся на месте. Роберт присел, пропуская свистящую сталь над головой. Но направление движения клинка внезапно изменилось, ятаган пошел сверху вниз. Ничего не оставалось, как, кинувшись на землю, кувыркнуться через голову, чтобы вскочить на ноги на достаточном расстоянии.

Роберт был готов продолжать бой, но Селим бей опустил саблю. По знаку царедворца с него сняли шлем. Головная повязка промокла насквозь. Ее заменили на свежую, после чего Селим Малик дал понять, что поединок продолжается.

Франк тоже снял шлем и передал его подскочившему Мибу. Недавно подогнанный для него кузнецом шолом с наносьем был удобен и совсем не мешал, но Роберт не мог себе по-зволить сражаться не на равных.

Завораживающая пляска мечей продолжилась. В какой-то момент Роберт даже впал в обычный для себя боевой транс, когда тело делает все само, а мозг только фиксирует отдель-ные моменты: размазанный след клинка в воздухе, оскаленный рот противника, рука, отве-денная в сторону…

Крик бея вывел франка из транса. Сил почти не осталось, руки повисли, но в теле еще плясало немыслимое напряжение. В голове прояснялось очень медленно. Вокруг столпилась охрана.

Роберт посмотрел в сторону Селима и Тафлара. С первого снимали кольчугу, второй смотрел почти обречено.

Я, что, ранил бея? Крови не видно… может, на землю уронил? Вот напасть - ничего не помню!

Навалились тошнота и головокружение. Зарвавшийся франк оставался на солнцепеке, свита племянника великого визиря спятилась в тень. И тогда Роберт просто сел на землю. Не находя ничего зазорного, в том, что после боя нуждается в отдыхе.

Однако посидеть ему не дали, подняли и повели к Селим бею. И то ладно, что в тень. Попутно Мибу стянул с него ставшую неподъемной кольчугу.

- Гарун, - Селим Малик уже сидел подле, уставленного снедью низенького столика, - не хочешь ко мне присоединиться?

Абд Гасан расположился напротив бея. Лицо Тафлара оставалось напряженным.

- И ты, Рабан аль Париг, сядь.

Неслыханно! Пленному христианину предлагали место за столом вельможного му-сульманина.

Но бей, скорее для свиты, нежели для него, пояснил:

- Потомку франкских королей, да и любому достойному воину, потребен отдых.

Поданная Мибу чаша с холодным кисловатым напитком, окончательно привела Робер-та в себя.

- Ты пытался меня одурачить, франк? Другой за подобную наглость поплатился бы жизнью, но ты доказал свое искусство воина и достоинство высокорожденного. Я забираю его к себе, - обернулся Селим к абд Гасану, - до поединка, а… там видно будет.

Тафлар не посмел возразить, только тоскливо посмотрел на Роберта.

- Ваше высочество, - франк все же решил попытать счастья, - если исход будущего поединка для вас еще важен, не могли бы вы исполнить мою просьбу?

- Ты ставишь условия? - брови Селима Малика недовольно взмыли.

- Нет. Прошу о… милости, - пришлось перешагнуть через себя.

- Ну? - усмехнулся египтянин. Внутренняя борьба, происходящая в душе франка, не осталась для него незамеченной. - Чего ты хочешь?

- Остаться здесь.

- Боишься? Считаешь, у меня тебе будет угрожать опасность?

- Я боюсь, - твердо сказал Роберт, - не за себя.

Бей задумался. По его малоподвижному лицу невозможно было понять, что воспосле-дует дальше: милость или сжигающий все окрест гнев.

- Пусть твой друг Абу осмотрит франка, - наконец постановил бей, обращаясь к Тафлару. - Уведите его.

Черный купол неба с россыпью серебряных блесток накрывл террасу, на которой рас-положились Тафлар, Абу Хаким и Роберт, фантастической чашей. Здесь, на крыше левого крыла франк оказался впервые. Пышные висячие сады окружали арку, за которой распола-галось несколько комнат. Внизу под толстым перекрытием тихо ночевала женская полови-на.

Жизнь Роберта, так долго ограниченная комнатой, купальней да потаенным уголком сада, в одночасье стала доступна взорам всех чад и домочадцев. Впрочем, чад, предусмотри-тельный советник халифа давно отправил в дальний ном. Там, в окрестностях древнего Лук-сора они 'отдыхали' от столицы под присмотром надежной стражи.

С приезда Селима Малика прошли сутки. Исподволь копившееся напряжение, каза-лось, пропитало сам воздух. Прошлую ночь все, включая Мибу и Джамала, дежурили по очереди. Сегодня Роберта отправляли спать. Как ни убеждал их франк, оба араба настояли на своем.

Все уже было обговорено: утром Роберт выпьет приготовленное врачом питье и впе-ред - во дворец халифа. Тафлар, однако, раз за разом находил предлог, чтобы задержать франка. Боится оставаться один? - недоумевал Роберт. Но его сомнения вскоре разрешились:

- Вчера, во время визита моего родственника, мы перемолвились парой слов. Он, ко-нечно, не сказал мне всего… это касается тебя, Рабан.

- Селим бей договорился с братом?

- Исключено. Они никогда не договорятся.

- Что тогда?

- Повторю, подробности мне не известны, но Селим вчера обмолвился, что готовит какой-то сюрприз, долженствующий позабавить халифа. Это связано с тобой.

- Хочет подарить меня вашему королю?

- Не думаю. Он упоминал поединок.

- Каверза? Хитрость?

- Или веселый розыгрыш, - вступил в разговор врач. - Выпустить, например, на арену пару львов, чтобы посмотреть, как с ними справится победитель… или они с ним.

- Как это ни чудовищно, но такой поступок вполне в духе моего родственника.

- Он так ненавидит христиан?

- Не больше чем иудеев или язычников. Против тебя лично он вообще ничего не име-ет, скорее наоборот - ты ему нравишься. Но расположение халифа…

- Понятно. Оно перевесит все остальное.

- Пойми, Рабан, люди возле трона стараются опередить друг друга в проявлении люб-ви и преданности владыке. Халиф, да продлит Аллах его дни, в мудрости своей окружает трон именно такими людьми.

- И с удовольствием наблюдает, - опять встрял Абу Хаким, - как они наступают друг другу на ноги, толкаются локтями, а кто и ухо готов откусить сопернику.

- Джамал прав, за твой язык, Абу, нас когда-нибудь посадят в один мешок и утопят.

- А ты скажи, что не расслышал мои гнусные речи. Меня же не тронут: очередные ро-ды ожидаются во дворце халифа через две недели. Это время я могу быть спокоен.

- А потом?

- Ты можешь представить, что бы хоть один день во дворце не украсил бы чей-нибудь донос? Что смеешься? Даже если по одному в день - уже четырнадцать. Если не рубить го-ловы по горячим следам, через три дня забудешь кто, что, на кого наклепал.

Они смеялись, утирая слезы. Тафлар никак не мог остановиться, Абу даже пришлось протянуть ему чашу с водой.

Когда охи и всхлипы прекратились, Роберта все же отправили спать в маленькую ком-натку, выходившую на террасу. Над потолком в ней имелось единственное зарешеченное окошко. Через него в помещение могла проскользнуть разве что змея. Когда Роберт со сме-хом сказал об этом Тафлару. Тот приказал затянуть окошко кисеей.

Душновато, зато безо-пасно.

Ночь затихла. Абу и Тафлар устроились в соседнем покое, Мибу остался у дверей.

Роберт лежал на мягком прохладном покрывале и мысленно перебирал возможные сюрпризы завтрашнего дня, когда произошло…

Не было ни ветра, ни шелеста, ни шороха, ни звуков, но руки, плечи, бедра внезапно покрылись 'гусиной кожей' - знак опасности, который посылал Господь или добрый ангел. Предчувствие, которое служило верным признаком, надвигающейся беды.

Бесшумно вскочив на ноги, Роберт подхватил легкую спату. На всякий случай, кроме спаты рядом лежала наваха. Она была короче и легче обремененной тяжелой гардой мизе-реккордии, то есть являлась как раз тем оружием, каким удобно перехватить горло незван-ому ночному визитеру.

Дверей не было. Отодвинув легкий занавес, Роберт выскользнул наружу и дал понять, вскинувшемуся Мибу, чтобы не поднимал шума. Одетый в легкую черную тунику, безмолв-ный великан полностью сливался с тьмой, поблескивали только зубы да белки глаз.

Роберт показал Мибу встать у покоев Тафлара, а сам заскользил вдоль стены, каждые три шага останавливаясь, послушать тишину.

У арки он задержался. Ночной покой дома ничего не нарушало, разве, вот кони зафыр-кали у дальней коновязи. Роберт уже подумал, что напряжение последних суток сыграло с ним злую шутку, когда из-за выступа донеслось короткое шуршание.

Потом снизу от земли - отчетливый звук. Так мог нашуметь человек, спрыгнувший с небольшой высоты. Спрыг-нул и затаился?

Стремительно скользнув в проем арки, Роберт краем глаза заметил часового. Тот спал, сидя на корточках - темный силуэт с зажатым в руке копьем.

Будить ни в коем случае нельзя! Обормот, уснувший на посту, поднимет столько шума, что неизвестный, притаившийся внизу под кустом, уйдет под этот шум без большого труда.

Сдавленный крик донесся сверху, когда Роберт нашел в зарослях вместо злоумышлен-ника труп другого стражника.

Его обманули, облапошили! Пока он лазил по кустам, хитрый, ловкий и чудовищно сильный убийца (он не сбросил труп с площадки - спустил его почти без шума, взяв под мышки) расправился наверху с его друзьями. Роберт не заметил, что впервые так назвал сво-их недавних врагов.

Скрываться больше не имело смысла. В три прыжка он одолел лестницу на террасу. У входа в покои Тафлара на полу шевелилась темная масса - под ногами франка хрипел Ми-бу. Роберт перепрыгнул через него и ворвался в комнату, когда Абу Хаким трясущейся ру-кой подносил огонек к масляному ночнику. После полной темноты, слабый язычок пламени показался очень ярким. Тьма вокруг уплотнилась.

- Рабан!

Роберт обернулся. Человек в бесформенной черной одежде с завязанным лицом, обхва-тив абд Гасана за плечи, приставил ему нож к горлу.

- Брось оружие, - прохрипел ночной гость из-под повязки. - Брось, или я перережу горло твоему хозяину.

К ногам Черного полетела спата, а за ней и наваха. Легкий кривоватый кинжал упал, царапнув туфлю убийцы. Тот поддал его носком в сторону. Трудно сказать, рассчитывал ли Роберт отвлечь наемника, скорее действовал на удачу, - кто уж там повелевает той удачей, - но Черный на мгновение отвлекся. Этого хватило.

Роберт сам выбирал метательный нож в оружейной, сам оттачивал до бритвенной ост-роты, и потом подолгу кидал в саду, сдирая кору с деревьев. Без замаха он послал нож в ли-цо Черного и тут же упал на колено, пропуская брошенный в ответ кривой кинжал.

Клинок ударился о стену и отскочил, а Роберт уже был рядом с ночным гостем - добить.

Оказалось, зря спешил - ни к чему: узкое, отточенное лезвие по короткую рукоять вошло в глазницу. Черный умер мгновенно.

- Ты ранен? - Роберт наклонился над Тафларом, опасаясь вместо ответа услышать предсмертный хрип.

- Чепуха. Царапина, - голос араба дрожал, но на хрип умирающего не походил. Абу Хаким с лампой в руках уже стоял рядом. Шею Тафлара косо прочертила длинная, сочащаяся кровью рана. Тонкие пальцы Абу пробежались по ее краям.

- Слава Аллаху, нож разрезал только кожу. Сейчас зашью.

- Где Мибу? - вскинулся Тафлар, отводя руки лекаря.

Вдвоем они внесли, ставшее очень тяжелым тело в комнату и положили у стены. Мибу был еще жив, но даже в слабом свете ночника было видно, что его кожа из черной стала пе-пельной, черты лица заострились. Слева под ключицей набухала огромная шишка. Из кро-хотной ранки в центре опухоли сочилась кровь.

- Абу?!! - Тафлар позабыл, что сам ранен. Испачканными кровью пальцами он ухва-тил врача за одежду. Но тот не двигался, стоял скорбно молча. Роберт, повидавший на своем веку немало, тоже понимал - от такой раны спасения нет.

- Абу, неужели нельзя помочь? - Тафлар склонился над своим телохранителем:

- Мибу, ты меня слышишь?

Веки африканца дрогнули, он даже попытался разлепить губы.

- Стой, Тафлар! - Абу оттащил друга в сторону. - Не трогай.

- Почему?

- Ничего не обещаю, да от меня тут ничего и не зависит… Но если Аллах и все афри-канские духи к нему благосклонны… Только не трогать! Пусть тут и лежит.

- Рана?

- Кровь перестала вытекать. Вся свернулась. Дай послушаю, - Абу Хаким, едва каса-ясь, приложил ухо к груди Мибу.

- Сердце бьется часто и едва слышно, легкие не задеты. Повторяю, ничего нельзя обещать, но раз кровотечение остановилось, есть крохотная надежда.

Потом они перевязывали Тафлара и укрывали Мибу. Только когда никаких дел не ос-талось, и в комнате застыла тишина, сообразили - на шум и крики никто не прибежал. По-нятно, что молчит закрытая на десять засовов женская половина. На востоке женщина, отго-роженная от мира мужчин толстыми стенами сераля и жесткими законами, не приучена под-нимать крик. С евнухов тоже спроса нет - спят не добудишься. Но куда подевалась стра-жа?!

Наемный убийца мог прийти не один, помня об этом, Роберт не решался оставить ра-неного Тафлара, умирающего Мибу и совершенно беспомощного в бою Абу.

- Чем вы тут объявляете тревогу?

- Внизу в большом зале есть гонг. В него следует ударить колотушкой, - просипел Тафлар.

- Далеко. Я не хочу вас оставлять.

- Думаешь, он пришел не один?

- А бес его знает, - отозвался Роберт по-франкски.

- Иди, зови людей, - Абу Хаким поднял спату. Небольшой клинок выглядел в тонкой изящной руке врача чем-то инородным. Роберт с сомнением оглядел горе- защитника, но делать было нечего:

- Встань у входа и руби любого подозрительного.

Быстро проскочив под аркой, он выбрался на площадку перед лестницей, подошел к перилам и огляделся. Ни шевеления, ни звука. Приставив руки ко рту, Роберт проорал, что есть мочи:

- Все живые - ко мне!

Раз, другой, третий.

В саду раздались шаги, среди густых зарослей мелькнул факел. Если бы еще знать всех обитателей дома в лицо. Осталось надеяться на Абу. Тот легко отличит чужака.

Первой на террасу взлетела женщина, до глаз закутанная в темное покрывало.

Наученный горьким опытом, Роберт приказал ей остановиться.

- Я - Фатима. Что случилось?

Роберт опустил руку с навахой:

- На нас напали, Тафлар ранен. Легко, не пугайся. А вот Мибу - плох.

Вместо того чтобы кинуться с причитаниями к хозяину, мудрая женщина обернулась к франку, почуяв в нем единственную опору:

- Что надо делать? Говори.

- Мне нельзя далеко уходить. В саду или в доме могут прятаться еще убийцы. Надо ударить в гонг, собрать людей. Боюсь, утром многих не досчитаемся.

Она молчком развернулась и бросилась в темноту, а Роберт застыл, каждое мгновение ожидая предсмертного вскрика женщины.

Рев большого гонга слился со вздохом облегчения.

Из двадцати человек, охранявших дом и сад, в живых осталось восемь. Остальных уложил мертвыми ночной гость.

Только когда от Селим бея прибыл отряд и плотным кольцом окружил усадьбу, Роберт, понуждаемый Абу, отправился спать.

Однако сном его состояние можно было назвать с большой натяжкой: чуткое полузабытье чередовалось с глубокими провалами, где Роберт, падая на колено, метал и метал нож в расплывчатый силуэт, каждый раз, просыпаясь от досады, что не попал.

Только на рассвете он уснул по-настоящему. Но и тут достало сновидение. Он увидел себя на злополучной каменистой площадке перед монастырем Святого Георгия в полном облачении. Наверное, по контрасту с броней и глухим шлемом легкое копьецо с золотым, испещренным непонятными знаками наконечником, выглядело в руке игрушкой. Роберт не заметил, когда на площадку вышел противник. Не Омар.

Против него встал дважды отступник Пирруз. Ему, рыцарю, выставили в противники эту гниду?! Возмущение и отвращение захлестнули во сне с такой силой, что Роберт, не дожидаясь начала поединка, поднял свое игрушечное копье и метнул в сторону сутулой фигуры. Как копье пронзило тело, не видел, но, проснувшись, точно знал - убил.

От лекарства, принесенного утром придворным врачом, слегка кружилась голова.

Впрочем, Абу Хаким предупреждал, что так оно и будет вначале.

Тревожной занозой на краю сознания застрял давешний сон. Какое предательство ждет впереди?

Роберт сидел на черном как ночь, тонконогом и резвом, но невысоком по его меркам жеребце. Сегодня впервые за очень долгое время он надел европейское платье и полный доспex. Лучше бы, конечно, поберечь силы, не тащить на себе по солнцепеку пудовую кольчугу, наручи, поножи и шлем, но его предупредили - путь кавалькады пройдет по городу, а это значит - сквозь толпу, собравшуюся по случаю праздника.

Пот начал пропитывать стеганый гамбизон. Во рту стоял вкус солоноватого настоя.

Абу Хаким объяснил: в жару захочется пить, а непомерное питье для непривычного к местным условиям европейца - губительно. Можно потерять сознание. Лекарство же таково, что, перетерпев первый приступ жажды, Роберт на весь день будет от нее избавлен.

Селим Малик не торопился, ехал шагом, держась в седле прямо как изваяние самому себе. Приветственные крики толпы, по мере приближении, oкруженного стражей, франка сменялись плевками и улюлюканьем. Под ноги лошадям летели гнилые финики, огрызки яблок, кости. Выше, однако, не кидали, опасаясь зацепить кого-нибудь из охраны.

Непредвиденное препятствие разделило кавалькаду надвое: Селим в сопровождении свиты уехал вперед, а под ноги робертову коню из толпы кинулся человек больше похожий на пучок грязных тряпок. Он крутился волчком, пронзительно кричал - франк не понял ни слова - визжал и плевался, стараясь угодить в ненавистного христианина. Стража, между тем, бездействовала. Ни один из воинов не озаботился, убрать досадную помеху. Из толпы до Роберта долетели непонятные слова: дервиш, суфий.

Заклинатель или местный колдун? Ну и крутись себе, равнодушно подумал франк, с каменным лицом взирая на колготящийся под ногами клубок ненависти. Однако, спокойно стоявшая вначале представления, толпа зашевелилась. Крики и проклятия полетели со всех сторон. Когда сумасшедший рухнул и задергался в падучей, несколько человек из передних рядов, не обращая внимания на стражу, кинулись к Роберту. Только тут охранники зашевелились и начали оттирать толпу конями.

Наиболее ретивым доставалось древками копий.

Один человек в грязной обтрепанной рубахе все же прорвался. Снизу вверх на франка уставились безумные тусклые глаза. Роберт мельком подумал, что за неимением оружия, фанатик вцепится в него зубами, однако, в руке у того мелькнул тонкий как спица стилет. Не раздумывая больше и разом позабыв нас-тавления Тафлара: ни во что не вмешиваться, Роберт поддал оборванцу носком сапога под растрепанную бороду. Слава Богу, из-за мельтешения стражи, никто не заметил их короткого поединка. Но мешкать было нельзя ни в коем случае: сообрази народ, что случилось, и гнев фанатичной толпы не остановит никакая стража - по кусочкам разнесут.

- Вперед, за мной, не отставать! - взревел Роберт, приподнявшись в стременах.

Умный нервный жеребец, скакнув с места, легко перемахнул через затихшего дервиша, и понес Роберта вперед. С дороги разбегались, но франк понимал: сейчас самый уязвимый момент. Стоит толпе сомкнуться, отсекая его от Селима и от стражи - конец. Поминая всех святых и грешных, он гнал коня вперед.

- Придержи! - рявкнул голос справа. Начальник караула нагнал франка первым.

Сбитый с размашистого аллюра, конь затанцевал на месте. Роберт так сдавил ему бока коленями, что бедная скотина присела на задние ноги.

Зато к свите Селим бея они примкнули, следуя чинной рысью.

Арена была посыпана красноватым песком. Все сооружение напоминало римский цирк, развалины которого Роберт видел в южном Провансе. Там арену окружали ступенчатые трибуны-террасы. Здесь - невысокий каменный забор. Единственная трибуна пряталась под легким навесом. Кто там восседает было не рассмотреть из-за бьющего в глаза солнца.

А кому там быть? Халиф, свита, да племянники великого визиря, разумеется.

Длинные трубы хрипло проорали начало церемонии. На середину арены вышел имам - местный епископ, по кругу повели великолепных коней под яркими попонами, по периметру застыли воины в парадных одеждах…

Роберт не вникал в смысл церемонии, стоял себе под узким козырьком навеса напротив трибуны и ждал когда наступит его время.

Это была не просто сосредоточенность - умение сдержать возбуждение, чтобы оно не захлестнуло, не превратило сконцентрированную внутри энергию в хаос. Он знал - полный покой перед боем так же опасен как чрезмерное волнение. -… великий воин Абдул Тахар аль Ала, аль Маари и франк Рабан аль Париг. И пусть Аллах покарает неверного! - провозгласил имам в завершение своей речи.

Свинство! - подумал Роберт. Оказывается, мы тут теософский спор будем спорить, а не выяснять, соврал Омар халифу или нет. Но подумал мимоходом, прекрасно сознавая, что для него это, по большому счету, значения не имеет.

Начальник стражи, с которым давеча отрывались от разъяренной толпы, протянул шлем. Роберт взял, ткнул кулаком во вовнутрь - ничего, подбой мягкий - надел.

Следом в руках оказался меч.

После памятного боя с Селимом, Тафлар длинной узкой лестницей повел франка в подвал, где располагалась другая оружейная. В отличие от той, что на верху, она занимала небольшой сводчатый зал без окон, запирающийся толстой окованной железом дверью. На стенах и потолке чернели следы факелов. В комнате стояли простые столы и козлы. На них - оружие. Но какое! Здесь не было помпезных парадных мечей, не слепил глаза блеск камней и золота. Но сама сталь стоила не меньше, а то и больше полагающихся ей украшений.

Тафлар абд Гасан шел мимо столов. Роберт следовал за ним. Араб время от времени указывал на какой-нибудь клинок, объясняя. С некоторыми видами оружия, выставленными в секретной оружейной, франк имел дело. Другие только видел. Были и такие, о которых он никогда не слышал.

- Что ты там рассматриваешь? Я собираю оружие, которым воюют в Европе, как бы сказать… для коллекции. Оно, прости Рабан, не представляет для меня другой ценности.

- Почему?

- Плохой металл.

Франк готов был спорить. В недалеком прошлом он владел очень хорошим мечом, но, конечно, европейскую сталь не сравнить с восточной. Тут возразить было нечего.

- У тебя есть оружие из вашего знаменитого булата?

- Видишь дзюльфакар? Да, тот с раздвоенным концом и волнистым лезвием, или вон лежит сейф. Они из турецкого булата, ничего особенного. Дальше, на соседнем столе ятаганы и киличь. Эти - уже лучше - дамаск. Булат, который вы, франки, почитаете лучшим в мире.

Роберт с неприязнью слушал пояснения Тафлара. Что тот мог понимать в оружии?

Конечно франкские и немецкие мечи с темной, часто перекаленной, хрупкой сталью не вызывали у ученого араба пиетета, но восточное оружие из легендарного булата, завладеть которым считалось в армии крестоносцев большой удачей, было достойно большего почтения.

- Не задерживайся возле них и не смотри с таким сожалением, - засмеялся Тафлар.

- Пойдем, я покажу тебе настоящее сокровище.

В глубине зала на отдельной подставке лежал меч. Глянув на него, Роберт уже не мог отвести глаз. Ничего помпезного, вычурного. Простой узкий клинок, гарда в виде перевернутой чашки, овальная рукоять - и все! Но это была драгоценность. По серому матовому лезвию разбегался чуть заметный узор. Меч лег оголовком в ладонь, будто для нее кован. Голомень слегка выдавалась.

Подержав меч в руках, граф Парижский осторожно положил его на место.

- По-твоему почтительному молчанию вижу - ты по достоинству оценил мою бхелхету.

- Как ты сказал?

- Бхелхета, - так называется этот меч. Сплав именуется табаном. Его умеют делать только в Индии. Нам секрет такой стали неизвестен.

- Он стоит целое состояние.

- Да, - просто ответил Тафлар. - Но вернемся к нашим реалиям: какое оружие ты выберешь?

- Не боишься утратить драгоценный экспонат из своей коллекции? Если… мне ведь может и не повезти?

- Все возможно. Выбирай.

- Роберт не колебался. Естественно, первым он выбрал индийский клинок. Сегодня же, тотчас, как покинет подвал, он займется им - приведет в надлежащий вид.

Затем из нескольких очень хороших клинков он выбрал легкую недлинную спату.

- Если на этом - все, пойдем, я тебе покажу еще нечто.

На длинном пристроенном к стене столе лежало разнообразное, совершенно незнакомое франку оружие - широкие тяжелые, даже на вид, неудобные клинки из темного металла, покрытого разводами зеленой патины.

- Бронза? - Роберт поднес к глазам один из них.

- Римский гладиус. Рядом акинак, им воевали скифы.

- Вы сражаетесь таким оружием?

- Что ты! Мечу, который ты держишь больше тысячи лет. Он пил кровь задолго до того как появился на свет твой пророк Исса… да и мой Мохаммед тоже. А тот наконечник копья еще старше.

Смуглая рука хозяина оружейной указала на тонкий конус желтого металла. Золото?

По поверхности разбегались знаки: глаз, волнистая линия, птица, фигура человека…

- Этой землей некогда правили могущественные цари.

- Ваши предки?

- Нет.

- А чьи?

- Ничьи. Они пришли из неизвестности и в не же канули. Мы даже не можем прочесть их письмена.

- Иди. - буркнул капитан стражи. Рука, опустившаяся на плечо, не вытолкнула, скорее ободряюще хлопнула. Похоже, за спиной оставался не враг.

Противник оказался высок. Даже очень высок - ростом почти с Мибу. По сравнению с ним приземистый, широкогрудый, кривоногий франк выглядел… в общем, никак не выглядел. Но насмешек с трибуны не последовало. В этом коротышке было нечто заставляющее придержать языки.

Что ж ты размахался? Вот он - я. Опять мимо? А это ты зря, зачем тебе в оборону?

Халиф расстроится. Давай, давай… мне долго на солнце нельзя, мне в холодок надо. Ну, все, опять пошел махать как мельница. Оп! Это я вовремя присел… Оп… не пройдешь! Богородица Заступница… Ну, откройся! Щас я тебя… ну, откройся чуть-чуть. Ты же видишь, я уже шатаюсь, рука висит. Немного осталось… давай замахивайся от всей сарацинской души.

Литой нагрудник от богатырского замаха приподнялся, обнажив незащищенную кожу.

Меч вошел под ребра в точке, где они сбегаются мягкими краями к грудной кости.

Не спас и широкий, окованный стальными бляхами пояс, с которого свисали такие же полоски.

Он не сразу умер. Роберту пришлось в падении уходить от последнего удара. Ну, глотнул пыли. Что ж теперь - не на турнире!

Жарко не было, наоборот, пробирал легкий озноб. Коротко кивнув в сторону трибуны, откуда истекала мертвая тишина, Роберт пошел к своему навесу. Не дошел. Воины охраны выставили копья. Пришлось обернуться.

Солнце по-прежнему мешало рассмотреть, что происходит на трибуне в деталях. Вот слева поднялась высокая фигура в поблескивающей золотом белой одежде. Роберт слушал очень внимательно.

- Неверный нанес подлый удар! Прикажи разорвать его лошадьми.

Вот ты, значит, каков, Омар Малик! Рост вроде соответствует. Остальное, прости, ни тогда не разглядел, ни сейчас не вижу. А на счет лошадей, это ты погорячился.

- Омар, он победил, - голос - кто говорил, халиф или великий визирь? - был ровен, только теплоты в нем не чувствовалось.

- Он победил хитростью. Такую победу нельзя считать судом Аллаха.

- А кто тут говорит про Божий суд? - чуть выше тоном, но следом опять ровно с заметной насмешкой. - Раз ты так волнуешься, выстави еще одного бойца. Я всегда считал, - такой воин как ты, стоит двоих.

- Газат! - крикнул Омар бей.

За спинами сарацин обозначилось движение. На красноватый песок соскочил невысокий, узкий в поясе воин. Кольчуга на нем была цельная, наверное, тяжелая, только вот носил он ее как простую рубашку. В одной руке воин сжимал ятаган с внутренней заточкой в другой - обоюдоострый кинжал.

Не поворачиваясь спиной к противнику, Роберт начал пятиться, пока в затылок не задышали:

- Это Газат - личный телохранитель Омар бея. Не завидую тебе, неверный. Пить хочешь?

- Давай.

Но глотать теплую воду не стал, прополоскал рот и сплюнул вязкую слюну пополам с песком.

Обещанная каверза? Не похоже. Хотя кто их знает этих нехристей?!

Вот только Газат, этот мне не нравится. Глаза б мои на него не смотрели!

Со стороны это походило на брачный танец двух огромных птиц. Только у каждой было по два клюва. Они кружили и кружили на месте, изредка прикасаясь друг к другу. Лязгал металл, рассыпались белые стрельчатые искры, и все продолжалось как во сне. Именно такого поединка Роберт боялся с самого начала.

Что же выходит, это тебя я ждал полтора года, что ли? Другого случая помереть не было? Почему они молчат? Или уши заложило… глаза… каждый раз перед ударом он глаза щурит. Так… Оп! зацепил: острием сквозь кольчугу. И потекло. Ладно, вся не вытечет… А вот мы тебя… Есть! Ай да спата, чуть бы повыше - и глаз долой… неужели…

Дальше места мыслям не осталось. Шквал ударов, часть из которых достигала цели, но загашенная кольчугой только отдавалась в теле тупой болью, отгородил Роберта от вселенной. Франк оказался в центре вихря, и теряя последние силы, отбивал, отбивал, отбивал редко, очень редко делая выпад, почти уже ничего не чувствуя и не видя… на грани яви.

Потом обрушились тишина и солнце. Половину обзора закрывал, съехавший на сторону шлем. Роберт поправил, осмотрелся.

Он стоял на коленях, вернее на четвереньках. Левая половина лица онемела, с подбородка свисала черная склизкая нить. Роберт смахнул ее, по песку разлетелись брызги. Пот заливал глаза. И слабость такая - пальцем не шевельнуть.

Как там блистательная публика? Голову поднял, но разглядеть ничего не разглядел - предметы размывались, щипало глаза. Потянул с руки латную перчатку, протер глаза. В сторону поверженного противника не смотрел. Нечего было проверять - жив, нет. Разве с чем спутаешь чувство, когда клинок входит в живую плоть, круша хрупкие кости переносья.

Его подняли под мышки и почти волоком увели с арены.

- На, пей, - руки начальника стражи тряслись. - Сколько живу, такого не видел.

Пей.

Роберт взял глиняную плошку, до краев наполненную водой, стараясь не плескать, понес ко рту.

Чистая, холодная, хрустальная, пахнущая лимоном…

Стоп! Селим - Пирруз - предательство!

Вода полетела в лицо.

- Зачем на себя вылил? Опять кровь пошла.

Роберт потрогал левую щеку. Удар рассек скулу до кости. Глаз уже начал заплывать отеком.

- Еще не конец, - прохрипел он.

В третий раз франк вышел на середину залитой кровью, перепаханной коваными сапогами арены и встал, покачиваясь в такт толчкам крови в ушах. Вся левая половина трибуны опустела. Блистательный, а теперь, видимо, отблиставший, Омар Малик покинул почетное место. Должно быть, отправился оплакивать собственного телoxpaнителя, а за одно и тело, которое тот берег.

Селим Малик, племянник великого визиря, дальний родственник халифа Мостали поднялся и, отвесив глубокий поклон в сторону государя, заговорил. Начало можно было опустить. Кроме грубой, но цветистой лести там ничего не было.

Давай, давай! Когда ж ты до сути дойдешь, людоед? -… мы принесли к твоим ногам нашу победу и привели пленников, захваченных сельджуками. Один из них, - бей остановился, растягивая паузу, - барон Гарнье Рено де Геннегау принял ислам. Он сам вызвался сразиться с победителем. Пусть они позабавят тебя варварской схваткой.

Хлопок в ладоши вонзился в голову Роберта тысячей маленьких иголочек.

Лерн! Нет! Не может быть. Лерн! Лучше бы меня зарезал ловкий черкес час назад.

Только не это…

Перед глазами поплыло, повело так, что пришлось опереться на меч, от чего тот на треть ушел в рыхлую землю. Роберт чуть не завалился на бок. Когда верчение перед глазами немного утихло, он встал, опираясь на оружие как на посох.

Следовало напоследок посмотреть в глаза старому другу.

Шлем давил как раскаленный обруч. Левый глаз заплыл окончательно, правый слезился. Протереть бы, да куда уж в латной-то перчатке.

Роберт тряхнул головой. Предметы размывались, 'текли'. Из-за этого, наверное, высокая тонкая фигура Лерна стала приземистой и корявой. Двигался он тоже 'неправильно' - как-то боком, нерешительно. Спереди прикрылся до глаз щитом, приволакивая меч по земле.

Сарацинский воин вынес Роберту круглый шит с простым черным полем.

- Унеси.

- У противника щит. Тебе тоже полагается.

- Унеси! - хриплый рык возымел действие, сарацин исчез из поля зрения.

Посмотреть бы в лицо… но глухой шлем полностью скрывал черты противника.

Медленно и осторожно тот все же приблизился. Теперь граф Парижский хорошо его видел. Осталось, подтвердить…

Заскрипев от боли зубами, Роберт стащил с головы тесный шлем. По плечам шлепнули мокрые от пота пряди длинных волос. Противнику открылось лицо, хорошо известное большей части крестоносного войска.

- Роберт! Парижский! А-а-а! - взвыл незнакомый голос. И лже-Лерн бросив оружие, кинулся к выходу с арены.

Есть Бог!

Рука, перехватив меч как копье, метнула оружие в спину убегающей мрази.

Даже если б и промахнулся… он не промахнулся. Острие вошло точно под основание черепа и вышло спереди. Вероотступник сделал по инерции еще один большой шаг и клюнул песок, пропитанный кровью куда более достойных бойцов.

- Почему ты нанес удар в спину?! - гнев Селима на этот раз не был наигранным. - Твой поступок не достоин воина. Ваш рыцарский кодекс запрещает подобное!

- Это не рыцарь, это бессовестная тварь, присвоившая чужое имя.

Злость разогнала дурноту, даже усталость чуть отступила. Впервые, наверное, Роберт наблюдал замешательство сиятельного Селима.

- Это не барон Геннегау?

- С бароном Рено я знаком много лет. Он мой друг.

И короткий поклон трибуне. Пусть подавятся.


***

Здешним жителям день казался прохладным. Тафлар кутался в теплый шерстяной плащ.

Коричневые губы стали лиловыми. Роберт, наоборот, с удовольствием полной грудью вдыхал свежесть февральского ветра.

Маленькие серые барханчики разбегались по выдутой до каменной твердости ровной земле. Справа из песчаных наносов высотой с хороший холм выглядывали бледные каменные блоки - все, что осталось от древней усыпальницы. Слева отбрасывала гигантскую тень пирамида.

На родине Роберту приходилось встречать остатки старых римских построек: крепости, базилики, дороги. Еще тогда он задавался вопросом, какого труда стоило их возведение. Но они не шли ни в какое сравнение с этим.

Перед ним возвышался колосс, глядя на который, вообще трудно было поверить, что он - творение слабых человеческих рук. Скорее, бог-исполин составил в пирамиду кубики из желто-серого камня, да и ушел, бросив в пустыне забытые игрушки.

Тафлар, оставив Роберта внизу, полез на бархан, похоронивший маленькую усыпальницу. Начатый по дороге разговор, угас сам собой. В присутствии древних великанов слова вдруг стали лишними, пустыми, не связывающими, а разделяющими.

Франк был благодарен сарацину, за возможность побыть одному у подножья вечности.

Медленно, касаясь пальцами шероховатого камня, он начал обходить основание пирамиды. В посвист ветра вплелись негромкие, гортанные голоса. Свернув за угол, Роберт увидел людей и верблюдов. Мужчины с темными сухими лицами расположились прямо на земле. Рядом как изваяния замерли горбатые звери. Ветер шевелил кисточки цветастых ковриков.

На светлолицего не обратили внимания. Так же неспешно продолжался разговор.

Маленькие пиалы подносились к губам и опускались на пестрый достархан. Надменно смотрели в даль животные.

Роберта охватило ощущение нереальности. Как будто все вокруг: молчаливые каменные гиганты, сухой прохладный ветерок, свистящий в гро-мадных блоках, люди пустыни - пребывают тут много веков, а он, Роберт - случайный, незваный гость.

Песчинка, занесенная ветром. Со следующим порывом она улетит и затеряется, не замеченная и не оцененная вечностью.

Правый, населенный берег Нила встретил привычной человеческой суетой и гомоном.

По дороге, проложенной вдоль канала, на полпути к дому, наконец-то прорвалась пелена молчания, отгородившая их друг от друга, на том берегу. Первым заговорил араб:

- Тебе приходилось встречать что-либо подобное, Рабан?

- Нет. Дома я видел старые римские постройки; в Константинополе пришлось побывать в главной ромейской крепости. Но они… мне трудно объяснить.

- Попробуй. И не прими мою просьбу за простое любопытство. Мне приходилось бывать возле пирамид с разными людьми, и соответственно слышать разные оценки: от глубоких и серьезных, до самых нелепых.

Что-то в настроении и тоне Тафлара перекликалось с мыслями самого Роберта. После недолгого раздумья он ответил:

- Римские крепости или византийские дворцы тоже поражают во-ображение. Но там сразу понимаешь - построено людьми и для людей. Здесь - другое.

- Колоссы на той стороне Нила поставлены для богов.

- Скажи, сколько и каких богов видела эта земля с возведения пирамид до нас?

Тафлар откликнулся только на пороге своего дома:

- Ты иногда поражаешь меня, Рабан, задаешь вопросы, на которые возникают очень странные ответы.


***

С, устроенного Селимом ристалища прошел год. Чудовищное напряжение не осталось тогда для Роберта безнаказанным: он свалился в горячке. Тафлару, Джамалу и конечно Абу Хакиму пришлось метаться между ним и Мибу. Оба они зависли между жизнью и смертью. Но франк в конце концов начал поправляться, а африканец ушел.

Абу Хаким запретил ему вставать, но упрямый франк предпринял такую попытку, как только врач вышел из комнаты. Стоило ему сесть, как предметы бешено завертелись перед глазами. Хорошо - падать невысоко. Роберт долго потом таращил глаза.

Стоило сомкнуть веки - верчение повторялось, грозя затянуть в воронку беспамятства.

Ощущение беспомощности не просто злило - отравляло жизнь. Время тянулось как серая нить под пальцами сонной пряхи.

Тафлар однажды принес ему книгу, в надежде развлечь, скрасить неприятные мысли, помочь скоротать время. Каково же было удивление араба, когда выяснилось, что франк почти не умеет читать. То есть, буквы он помнил, мог написать свое имя.

Мог прочесть самый простой текст на вульгате, но - и только! Чтение не входило в число его добродетелей.

- Как получилось, что тебя не приучили к такому нужному делу?

- А зачем?

Естественное и искреннее недоумение франка вызывало невольное презрение. А Роберт, почувствовав реакцию Тафлара, тут же замкнулся. Перед арабом предстала каменно спокойная маска. Таким он впервые увидел Роберта на руднике.

Тафлар аккуратно завернул книгу в кусок ткани и пошел к выходу, но на пороге остановился. Расспрашивать? Извиняться? Сочувствовать? - еще не хватало!

- Если пожелаешь, библиотека моего дома для тебя всегда открыта.

Через несколько недель, когда стало возможным передвигаться по комнате и даже выходить за ее пределы, Роберт попросил Джамала отвести его в место, где хранятся книги. Тот плюнул, но повел, на ходу поминая нечистого, притащившего в дом христианина, которому не сидится на месте.

После смерти Мибу старик надолго замкнулся. Роберт не раз видел, как по его коричневому морщинистому лицу катятся слезы. Джамал смахивал их, если замечал.

Потом он начал говорит, но мало и неохотно. И вот, впервые за долгое время разворчался как раньше.

Дорога до лазоревой башни утомила больше, нежели ожидалось. Пока старик отпирал дверь, Роберт стоял, привалившись к стене. Присесть бы. Но что после поднимется на ноги, уверенности не было.

В зал с высоким сводчатым потолком, и чистыми белеными стенами, свет проникал через забранное частой железной решеткой окно. Веселые солнечные пятна лежали на множестве книг и свитков. Стеллажи с книгами забирались под самый потолок. Тут же стояла складная лесенка, на случай если понадобится фолиант, обитающий на большой высоте.

Роберт отказывался верить своим глазам. Такого просто не могло быть.

В школе, открытой епископом Парижа Роберт видел книгохранилище; еще в монастыре Святого Германа. В их замке, в сокровищнице, лежало целых три книги. В Блуа, куда Роберта отправили в десятилетнем возрасте, и где он побывал последовательно пажом, оруженосцем, а затем получил рыцарские шпоры, тоже, вероятно, имелись книги. Во всяком случае, Гинкмар, младший сын графа Стефана, хвастался, что своими глазами видел библию в окладе из серебра и драгоценных камней. Само собой, такое богатство юным пажам не показывали.

Он - пленник, иноверец, почти раб был допущен в место, где книг и свитков насчитывалось едва ли меньше чем во всей Иль де Франс.

Потоптавшись у входа и обругав себя за нерешительность, Роберт направился вдоль столов. Стопами лежали огромные фолианты. С ними соседствовали совсем маленькие в две ладони книжицы и свитки из пергамента и папируса. На отдельной полке покоилась ветхая тряпица, на которой проступали выведенные киноварью письмена.

Должно быть от длительной ходьбы, голова пошла кругом. Роберт присел на лавку.

Прямо перед глазами по темно-зеленой коже переплета золотой вязью змеилось слово.

Ученый араб решил таки посмеяться над варваром, пригласив его сюда.

Роберт невесело усмехнулся: ну и что? Он прекрасно обходился без чтения тридцать шесть лет, проживет и дальше. А что оторопел - так любой разволнуется при виде такого богатства.

Почти успокоившись, он поднялся и побрел к двери; по дороге зацепил свиток из очень старого темного пергамента, тот отозвался недовольным шорохом; потянул с полки первую попавшуюся, совсем новую на вид книгу. Под пальцами зашелестели сероватые, тонкие страницы. Это вероятно бумага, о которой он слышал еще в Иерусалиме.

И все же он покидал библиотеку с чувством сожаления. Терпеливо дожидавшийся в коридоре, Джамал запер дверь. Им предстоял обратный путь, к до тошноты надоевшему, но такому понятному порядку вещей.

Тафлар долго не возвращался к разговору о книгах. Он даже не поин-тересовался мнением своего 'гостя' о библиотеке. Вопрос, казалось, был исчерпан… если бы не червячок, исподволь точивший внутри. Упрямый Роберт сознавал, что опять туда пойдет.

- Я побывал в твоей библиотеке, - заметил он как-то, тщательно выбирая финик из вазы с фруктами. Сегодня они расположились на сквознячке, в тени причудливой резной арки, увитой цветущей лианой. Здешний октябрь был намного жарче июля на родине франка. Но зной уже не душил как летом. В тени было хорошо отдохнуть от непременного ежедневного бега.

- Зачем ты так много упражняешься? - вместо ответа спросил араб. - Опасаешься нового поединка? Его не будет. Омар Малик теперь далеко, в Ливийской пустыне.

Думаю, до кончины халифа, да продлит Аллах его дни, в Эль Кайру он не вернется.

- Я не привык чувствовать себя слабым. Нельзя позволять себе быть уязвимым. У нас это не прощается.

- У нас тоже.

- Не представляю тебя в кольчуге и с мечом.

- Твои представления хороши для воина. У меня другой путь. Согласись, воевать можно и словом.

- Наверное. Не знаю. Мне всегда хватало своих забот и своих умений.

Роберт почувствовал, фразе недостает железной несгибаемости.

Наблюдательный Тафлар - тоже. От того, наверное, и счел возможным перейти к скользкой теме образования:

- Мне показалось, или посещение моей скромной библиотеке не оставило тебя равнодушным? - в голосе ни презрения, ни насмешки, скорее тактичное участие.

- Кто же сохранит хладнокровие при виде такого богатства!

- В каком смысле?

Можно конечно и дальше было, прикидываясь железным болваном, рассуждая, например, о реальной цене книг в либрах, потом перевести в марки или манкузии. И - ничего!

Его не отправят назад в каменоломни, не прекратят переговоры о выкупе, Тафлар по-прежнему будет с восхищением наблюдать, как Роберт бегает, прыгает, или взбирается на стену, цепляясь за едва заметные выступы. Обезьяна тоже так может, а то и лучше.

Осталось говорить правду:

- Я смотрел на твои книги и чувствовал себя червем. Могу осязать, могу даже на зуб попробовать…

- Меа сulра… Мне надо было пойти тогда с тобой, а не кичиться ученостью. Но я человек, и мелкое тщеславие бывает, забирается в душу и вьет там уютное гнездо.

Роберт по достоинству оценил честность ученого араба, каковая по плечу, пожалуй, только очень сильному человеку.

Тафлар шел впереди, касаясь иногда книг и свитков. Роберт держался сзади. Как и в первое посещение, он был выбит из колеи атмосферой этой странной комнаты.

- Скажи, Рабан, как ты представляешь себе… карту нашего мира? - Тафлар споткнулся на слове 'карта'.

- А еще ты хотел спросить, знаю ли я, что такое карта? - засмеялся Роббер. - Давай договоримся: представь, что перед тобой дикарь из глубины Африки, который еще вчера бегал голышом и ел своих соплеменников. Да не смущайся ты так, ученый человек. Или представь: я обучаю тебя ратному делу и все время извиняюсь и кланяюсь. Вместо боя у нас получится танец павлинов.

- Для дикаря, ты до обидного часто бываешь прав, - проворчал Тафрар. - И так, ты знаешь, что такое карта.

- Знаю. Не забывай, мне пришлось пересечь всю Европу и пройти Палестину. Не имея хотя бы приблизительного представления куда двигаться, можно было забрести к диким русам, а то и к псеглавцам.

- Как Земля выглядит на вашей карте?

- В центре располагается Иерусалим с Гробом Господним. На востоке - Азия, на северо-западе - Европа, на юго-западе - Африка. На самом краю земного диска за Азией находится Рай. Но мне сдается, эту карту рисовал умник, всю жизнь просидевший в своем аббатстве и не отъезжавший от него дальше двадцати лье.

- Можешь нарисовать?

Роберт быстро, но несколько коряво отобразил на листе пергамента свои познания в географии.

- Карты отдельных земель - точнее. Но и они изрядно врут. Не раз приходилось плутать.

Тафлар вытащил из ячейки на среднем стеллаже большой скатанный в трубку пергамент.

- Смотри: вот карта составленная Аль Идриси совсем недавно.

Перед Робертом развернулась, испещренная яркими линиями, картина. На первый взгляд в ней трудно было разобраться, но когда Тафлар показал ему Иерусалим, Антиохию, Константинополь, Роберт сориентировался и довольно уверенно ткнул пальцем в точку на краю голубой водной глади.

- Эль Кайра?

- Ты прав. Как видишь, карта довольно подробная. Я конечно нахожу в ней определенные неточности, но все равно, она выполнена великолепно.

Роберт согласился. Они еще немного поговорили о географии. Потом Тафлар спросил:

- Ты назвал землю диском. Я верно понял, ты считаешь ее плоской?

- То есть как это - 'считаю'! Разве может быть иначе?

Араб замялся, сомневаясь продолжать или нет.

- Мы же договорились, не расшаркиваться друг перед другом, - нажал Роберт.

- У нас тоже многие так считают… Но не все!

- Да говори, ты, наконец! - поторопил заинтригованный франк.

- Есть другое мнение: земля - шар, покоящийся на спине слона, а солнце луна и звезды вращаются вокруг нее.

Роберт опешил. Первым порывом было, прекратить все разговоры с сумасшедшим. Но, наверное, сама атмосфера этого зала не давала совершать поступки, продиктованные здравым смыслом и простыми человеческими чувствами. Роберт твердо стоял на земле. Даже ногами для верности переступил, с удовольствием ощущая ровную поверхность. … На полуденной границе Панонии посреди равнины им повстречалась невысокая коническая гора с узкой, лысой вершиной. Роберт и Лерн, оставив лошадей у подножья, нашли узенькую крутую тропку и взобрались на самый верх. Роберт не пожалел о потраченном времени и натруженных ногах. Горизонт отодвинулся, теряясь в предвечерней дымке. Из центра, в котором они находились, разбегались поля, рощи и редкие извилистые балки; цвета мягко перетекали из ярко зеленого в золотой и коричневый. Косые лучи заходящего солнца освещали ПЕРЕВЕРНУТУЮ ЧАШУ ЗЕМЛИ…

Сравнение тогда мелькнуло, да и кануло за ненадобностью.

- Я не очень тебя напугал? - осторожно спросил араб.

- Интересно, что бы ты сделал, сообщи какой доброхот, что тебя родила не женщина, а львица?

- Сожрал бы клеветника, - расхохотался Тафлар.

Теперь Роберт часто приходил сюда, чтобы, раскрыв том Овидия или псалтырь, вгрызаться в строчки, которые наступали на него как ряды неприятельского войска.

За первой фалангой надвигалась следующая, а там - еще и еще. Не раз и не два Роберта посещала здравая мысль: на кой дьявол ему, воину, оно надо? Он закрывал книгу, отодвигал кусок пергамента и калям. Некоторое время его грела мысль, что все кончено: войска неприятеля отброшены. Но за ней пряталось понимание, что отступил сам. И все повторялось: неравный бой, усталость, раздражение, потревоженный сон, куда как лазутчики проникли ряды черных жучков. Они маршировали, норовя затоптать бедного рыцаря.

Он сделал большой перерыв, заполненный упражнениями и поездками с Тафларом по окрестностям Эль Кайры. Чувство ущербности, - когда понимаешь каждое слово в отдельности, но общий смысл не дается, или доходит не сразу, и приходится перечитывать строчку, чтобы в конце понять, или не понять вовсе, - отступило.

Библиотека встретила тишиной, запахом старой кожи, пряных трав, чувством, что ты тут не один. Он открыл псалтырь, положил рядом листочек со словами на латыни, составленный для него Тафларом.

Знакомый текст сам бросился в глаза: '… царствие Твое… хлеб насущный… и остави долги наши…' Строчка вместила прохладу нефа, запах ладана и сырости, пыльный столб света, падающий из окон ротонды, голос, доносящийся с кафедры.

Он не стал читать дальше. Тоска по дому, которая так долго сидела, в своей норе, загнанная туда волей, вырвалась наружу и вцепилась как осьминог - давя и высасывая силу. Железная цепь СЛОВА вот-вот грозила порваться.

Завыть по волчьи, разнести тут все, перебить всех, кто попадется на пути и бежать, бежать на берег моря, за которым совсем рядом - вот она карта - дом.

- Какие вести от Селима?

- Ты стал часто спрашивать об этом. Будь уверен, как только что-либо станет известно, я тебе сообщу.

- Возможно, твой родственник забыл. Мало ли дел у высокого сановника.

- Он никогда ничего не забывает ни плохого, ни хорошего. И поверь, слово свое держать умеет. Но, ответь, неужели тебе здесь так плохо?

- Здесь - это в твоем дворце, в саду, с чашей вина в руке? Или здесь - в чужой стране, где даже камни норовят оттолкнуть чужеземца, трава колюча, а мед горек?

- Образование идет тебе на пользу, - в тоне Тафлара скользнула легкая натянутость.

- Прости, ты - добрый, умный человек. Я не хотел тебя обидеть. И всю жизнь буду помнить, что ты для меня сделал.

- Взаимно.

- Рабан, я вчера встретился с Измиром аль Сауфи. Он человек Селима. Его рассказ меня удивил и насторожил, но может быть все идет, как надо, просто я в силу недостаточного знания ваших обычаев, чего-то не понимаю.

Через венецианцев Селим отправил в Иерусалим предложение обменять тебя на выкуп.

Могу даже цену назвать: двадцать марок. Золотом, разумеется. Согласись - не такая уж высокая цена.

- Особенно если учесть, что простой рыцарь идет за пять серебром.

- Знаешь, во сколько Азиз оценил жизнь и свободу Боэмунда Гоенского?

- Вo сколько?

- В двадцать пять.

- Тафлар, наш разговор начинает походить на рыночную свару, но продолжай, прости, что перебил.

- Так вот: во-первых - долго не приходил ответ, а когда он пришел, выяснилось - твоя добыча и все деньги под присмотром барона Геннегау вывезена в Европу. В Иерусалиме, к тому же, очень удивились известию, что ты жив. Тебя там считали мертвым. Нашелся даже человек, который, якобы, тебя хоронил.

- Те два рыцаря, которых привез в Эль Кайру, Селим, еще здесь?

- Их только что обменяли. Считаешь, они могут подтвердить, что ты жив, и тебя перестанут считать самозванцем?

- Я с ними был знаком раньше. Здесь они меня видели. Скоро все должно разъяснится.

Можно бегать, прыгать, а потом махать мечом до изнеможения. Можно без конца разбирать мелкие черные значки, оживляя картины, прячущиеся за бледными тонкими страницами. Можно научиться по шагам узнавать всех обитателей дома. Можно до упаду гонять сына Фатимы, нового телохранителя Тафлара, и даже радоваться его успехам. Можно проводить жаркие ночи в объятиях красивых женщин, ласковых и податливых, совсем не похожих на своих северных сестер. Можно… но все равно, каждый прожитый миг будет потерей - ушедшей в песок водой, которую неосторожно пролил вместо того чтобы утолить смертельную жажду.

Когда Роберт ворочал неподъемные камни на руднике, когда потом сквозь слабость и дурноту гнал себя на арену для очередного боя, была цель - выжить. Сейчас, оставалось, просто ждать. Это ожидание, обволакивающее ленивое, иногда очень даже комфортное, выматывало его хуже любой гонки.

- Пойдешь отдыхать, или опять покатишь свой камень?

- Камень?

- Древние боги наказали одного наглеца: в аду он должен был катить огромный камень в гору, но как только достигал вершины, камень срывался вниз, и человеку приходилось все начинать сначала.

- Лучше надрываться, но хоть изредка смотреть на мир с высоты, чем сидеть под горой и киснуть со скуки.

- Ты споришь с богами, Рабан?


***

Уже во дворе, когда за спиной захлопнулись тяжелые окованные полосами железа створки, Абд Гасан спросил:

- Ты отрицаешь существование Бога?

- Разве?

Наверное, Тафлар продолжил бы разговор, но к ним, шаркая туфлями и припадая на ногу, торопился Джамал.

- Что случилось? - Тафлар, бросив поводья конюху, склонился к усохшему старику.

- Вас дожидается посланец Селим бея.

- Кто?

- Измир.

- С чем пожаловал?

- Сказал, что будет говорить о франке.

Роберт подобрался. Последние новости о переговорах были месяц назад. Он рассчитывал ждать еще столько же. Потому, ранняя пташка не обрадовала, скорее насторожила.

Измир аль Сауфи поднялся с подушек, сложенных недалеко от пылающей жаровни. В воздухе разливался запах горящего дерева, смолы, и чуть-чуть благовоний.

Подражая своему господину, аль Сауфи старался хранить черты маленького личика неподвижными, но мелкие черные глазки насторожено поблескивали, а губы сами собой складывались в трубочку. Он походил на лисицу, неизвестно за что отправленную волчьим представителем.

- Рад приветствовать посланника сиятельного Селима в своем доме. Да продлятся твои дни, и да будет твоя дорога выстлана розами и гиацинтами.

В ответ явилась еще более длинная и цветистая фраза. Но когда ритуал приветствия закончился, и оба расположились у низенького столика, повисла тишина.

Спрашивать, зачем пожаловал гость, было не вежливо, а сам визитер тянул и тянул многозначительную паузу.

На стол поставили пиалы и разлили по ним чай. Тафлар жестом предложил гостю отведать ароматный золотистый напиток.

- Меня прислал господин, - со значением в голосе начал Измир.

Было бы странно, если бы ты заявился сюда по собственной инициативе, подумал Тафлар, вежливо улыбаясь при этом и кивая головой. Ему стал надоедать приближенный Селима, кстати, давно и прочно занявший место порученца по сомнительным вопросам, но так и не научившийся вести себя достойно в присутствии высокородных. Тафлару всегда было неприятно общество этого выходца из низов.

- Ты, уважаемый Тафлар, ездил на закатный берег Нила вместе с неверным?

- В его сопровождении.

- Разумеется, всем известно его воинское искусство. Ты берешь его для охраны?

- Возможно.

- Неужели после смерти твоего немого африканца не нашлось преданного человека, способного его заменить?

- Мибу был для меня не просто телохранителем.

Тафлар, не желая продолжать, оборвал фразу и заговорил о другом:

- Я вижу, тебя заинтересовала наша поездка. Я часто бываю на том берегу.

Пирамиды действуют успокаивающе и одновременно будят воображение. Не находишь?

Ответа не дождался. Тишина заполнилась прихлебыванием чая и хрустом печенья.

Цель позднего визита оставалась не ясной, чем далее, тем более.

Наконец аль Сауфи отставил пиалу:

- Селим Малик желает знать, не собирается ли франк принять ислам?

- Селим Малик? - в голосе Тафлара отчетливо прозвучала ирония. Он давно сообщил высокопоставленному родственнику о сложности своих взаимоотношений с неверным.

Тот высказал недовольство неосмотрительным поведением Тафлара, но - и только.

Вопросы религии занимали Селим бея, на самом деле, очень мало.

- Ты часто появляешься в обществе франка. Говорят, он пользуется твоим особым расположением, - вывернулся аль Сауфи. - Согласись, странно видеть вместе правоверного мусульманина и неверного, больше того - врага, мирно разъезжающими по Эль Кайре. Но если ты используешь его для охраны - другое дело.

Тафлар насторожился. Настроение, начавшее портиться при виде напыщенной и одновременно хитрой физиономии посланника, испортилось окончательно. Надо бы поскорее выяснить, что кроется за его разглагольствованиями: воля Селима, или тайный советник ведет свою игру.

- Я использую его не только как охранника, еще я совершенствую свое знание языка франков. Чтобы победить врага, для начала надо его изучить. Язык, во многом остающихся дикими северных воинов, занимает в этом не последнее место. - Тафлар помолчал, а затем изящно подвел собеседника к вопросу, который его больше всего интересовал, - тебе лучше других известно, что идут переговоры о выкупе, а отъезд франка означает, что я лишусь своего источника знаний. В связи с этим мне бы хотелось услышать, как скоро франк покинет нашу землю?

Припертый к стенке, Измир на мгновение утратил многозначительность. Из-под нее выглянул мелкий суетливый хитрец.

Почему Селим приблизил к себе такое ничтожество? - в который раз задался вопросом ученый.

- Видишь ли, уважаемый, может статься, франк задержится в нашей обласканной милостями Аллаха стране еще надолго, а может…

- Ты получил известия из Иерусалима? - Тафлару надоела игра, в которой ему неосмотрительно отвели место почтенного и глубокоуважаемого дурака.

- Известия? Ах, да. Но в них мало проку. Христианский эмир Иерусалима болен.

Говорят, он близок к смерти. Его соратники загодя делят власть, им не до пленного рыцаря, которого к тому же два года считали покойником. Мне доносили, что некто Танкред собирался внести выкуп, но потом рассудил - это дело султана франков, оставшегося в их холодной стране. К султану отправили послание, но ответа придется ждать долго.

- Что ж, благодарю. Рад был приветствовать посланца сиятельного Селима Малика в моем доме. Не могу больше злоупотреблять твоим драгоценным временем, всецело занятым служением на благо халифата и во славу Аллаха.

Тафлар поднялся.

- Об этой-то славе я и пекусь, - подскочил Измир. - Если бы неверный обратился под влиянием такого мудрого, преданного Аллаху учителя как ты, разве это не сослужило бы тебе прекрасную службу, и ни преумножило славы Всевышнего?

- Время покажет - оставалось поскорее отделаться от назойливого собесед-ника. С чем Аль Сауфи и отбыл.

Еще долго в отдалении метался свет факелов, да разносились по окрестностям громкие окрики, убывающего гостя - чем меньше собака, тем громче ей приходится лаять.

Сказать, что Роберт расстроился - мало. Он молча боролся с обидой и гневом. Что Балдуин болен, дела не меняло. Оставались брат короля Филиппа - Гуго Вермандуа, оставался Стефан Блуасский, в доме которого Роберт вырос, оставался тот же Танкред, хоть и не франк по рождению, но товарищ, с которым они вместе пережили длинную и страшную как больной кошмар осаду Антиохии и штурм Иерусалима.

Оставались Соль и Лерн. Но первый отродясь не имел таких денег, а второй неизвестно где, и живы ли они вообще?

Стоп! Танкред. Он, по словам хитроумного Измира, собирался выкупить Роберта, но якобы пожалел денег, передумал, переложив заботы о свободе графа Парижского на франкского короля. Такого, однако, просто не могло быть! Во-первых, Танкред никогда не менял своих решений по меркантильным соображениям. Во-вторых, Роберт вообще не знал человека столь мало заботящегося о своем благосостоянии. Такие прозаические соображения как экономия, когда от его денег зависела жизнь и здоровье его людей или успех его дела, никогда не останавливали Танкреда. Когда на возведение оборонительных сооружений у храма Святого Георгия не хватило денег, он занял 100 марок у Раймунда Тулузского, вернув долг позже из военной добычи.

- Тафлар, ты доверяешь… - Роберт запнулся. Он все еще путался в правилах местного этикета, не зная, удобно ли спрашивать о такой деликатной вещи как доверие к родственнику.

- Селиму? Да… он властолюбив и жесток сверх всякой меры, но честен. Есть люди, которые выше примитивной лжи, если дело касается малых. Я хоть и родственник, но дальний, и занимаю далеко не такое высокое положение как Селим. Не исключено, случись нужда, он отправит меня под топор палача, но никогда не унизится до вранья. Его посланец - другое дело. Измир соткан из интриг. Этому солгать, как вздохнуть. Для него ложь естественна.

Но ты натолкнул меня на одну мысль: в рассказе Аль Сауфи проскользнули обмолвки или детали, преподнесенные в форме обмолвок. В частности - меня заставляли задуматься, этично ли мое поведение. 'Что люди скажут'? Человек другой среды, иного воспитания, он не понимает, что те люди, мнение которых меня волнует, будут разговаривать со мной открыто. Возможно, нелицеприятно, но честно.

Остальные меня просто не интересуют. Похоже, Измир действует не только и не столько от имени своего господина. Селим, разумеется, прислал его с сообщением, как же иначе, но и свой собственный интерес в этом деле у аль Сауфи есть.

- Ты не можешь, в обход официальных переговоров..?

- Нет. Это исключено. Может статься, все потуги нашего гостя имеют целью внести разлад в наши отношения с Селимом. Только уж очень сложный путь он выбрал.

- А что мешает мне самому написать, например, Стефану? Он мой бывший патрон, в одном из его замков я воспитывался, дружил с его младшим сыном.

- Здравая мысль. Но придется обождать. Мне надо снестись с Селимом. Скоро состоится большая церемония во дворце халифа. Надеюсь перекинуться парой слов с высокопоставленным родственником.

Тело отдыхало. Сведенные усталостью мышцы медленно и чуть болезненно расслаблялись. Это несло особое удовольствие сродни отрешенному звенящему покою, наступающему после акта любви, когда ничего не хочется, и можно дремать или просто лежать без движения, без мыслей, покачиваясь в волнах блаженного отдыха.

Обнесенная невысокой балюстрадой, площадка на крыше давно стала для Роберта местом ежевечерних наблюдений. С нее открывался маленький кусочек огромного города, ограниченный с одной стороны деревьями сада, с другой - поблескивающей смальтой круглой башней. Район не самый богатый, но и не бедный. Каждый дом гнездился среди деревьев, не скрывающих, однако, построек полностью. За черными силуэтами крон мелькали освещенные окна и крыши, оживленные человеческим движением. За ними в темноте мерцали огни. Одни - поярче, неподвижные - у домов, другие - тусклые, рваные - факела в руках припозднившихся жителей. По одной из улиц ползла целая огненная змея - отряд стражи.

На крышу доносились голоса, но неясные, неразборчивые - одиночные проколы тишины.

В живой темноте ночи любили, дышали, смеялись и ругались, умирали и рождались.

Там шло движение жизни. Не важно богатой или бедной, сытой или голодной.

Единственной. А он, Роберт, застыл как муха в куске прозрачной смолы. Очень красиво, очень спокойно. Маленькая смерть со снами про жизнь.

Сколько бы он ни провел времени в этом доме, все оно будет сон.

Издалека донеслось и стало приближаться тоненькое, мелодичное позвякиванье и шаги. Кажется, меня сейчас попытаются разбудить, - невесело усмехнулся Роберт.

Бегавшая большую часть жизни босиком, Нурджия трудно привыкала к обуви, которую здесь приходилось надевать в холодную пору. На черном фоне ночного неба возник еще более черный силуэт. Девушка вообще-то была невысока и очень стройна, стройностью подростка только что переступившего грань женственности, но сейчас из-за накрученных на голову и плечи покрывал, она походила на мохнатый кокон, шаркающий по мрамору растоптанными опорками. Силуэт замер у лестницы. Девушка всматривалась в темноту. Роберт молча лежал, досадуя на вторжение. Но не очень, не обязательно досадуя, как и все не обязательно в жизни-сне. Мохнатый кокон стал вдвое ниже - девушка опустилась на колени.

- Прости меня, господин, - тихо прошелестело с края площадки.

- Ты любишь гулять в темноте?

- Нет, я боюсь ночи.

- Зачем же бродишь одна?

- Прости меня, господин, - девушка всхлипнула.

- Иди сюда.

Быстро-быстро прошаркали опорки, развевающиеся покрывала закрыли полнеба.

Девушка опустилась на колени перед мужчиной и закрыла лицо руками. Зазвенели серебряные бубенчики браслетов. Она больше не всхлипывала, только часто сглатывала, удерживая рыдания.

Роберт потянул ее за руку, укладывая на подушки, под бочек, обнял, натянул на тонкие плечи край своего плаща.

- Прости, господин, - чуть слышно, в плечо, - я потревожила тебя.

- Перестань плакать. Тебя кто-то напугал? Обидел?

- Нет.

- Тогда, что случилось?

- Я боюсь, ты разгневаешься, господин.

Объяснять, что он не повелитель, а почти такой же невольник, было бесполезно.

Она повторяла свое обращение раз за разом. Роберт догадался - другого она не знает.

Девушку привел в дом Тафлар - купил, на рынке приглянувшуюся рабыню и, подведя к Роберту, сказал:

- Это - тебе.

Фатима, так веско оборвавшая вынужденный целибат пленного крестоносца, приходила к нему еще раз - уже после поединка, когда Роберт достаточно окреп.

Ее ласки были неспешны, иногда она тихо и печально смеялась, отстраняясь, сдерживая мужчину, потом становилась порывистой и податливой, заставляя его вновь и вновь взлетать и падать. До изнеможения. Утром Роберт проснулся в прек-расном настроении и сразу потянулся к ней. Но женщина отстранилась.

- Ты уходишь? Я обидел тебя? Был груб? Я тебе противен?

- Груб? Противен? - нет конечно. Вряд ли отыщется женщина, которую ты оставишь равнодушной.

- Тогда почему?

- Надо уходить, пока это еще возможно. Завтра будет труднее, потом мне захочется остаться навсегда. А тебе?

Роберт молчал. Она была права, эгоистично оберегая свой мир от вторжения чужака.

- Боишься полюбить?

- Боюсь привязаться к тебе.

- Это не одно и тоже?

- Не знаю, простишь ли ты то, что я сейчас скажу. Мужчине, с которым провела ночь нельзя говорить такие слова. Другому, не такому как ты.

- А мне, значит, можно?

- Не сомневаюсь. Ты примешь правду, просто потому что это правда. Слабый духом никогда не справится с такой задачей.

- Ты мне льстишь?

- Нет. Послушай: если бы тебя убили, мне было бы очень плохо, очень жаль. Если бы убили Тафлара, я бы умерла.

Вопросы, упреки? Пестрое верчение: понимание пополам с непониманием, обида пополам с благодарность…

После этого Тафлар и подарил ему Нурджию.

- Ты это нарочно? Решил надо мной посмеяться? - Роберт начал якобы шутливое наступление на абд Гасана с вполне серьезной целью - избавиться от подарка.

- Помилуй! В чем ты видишь издевку?

А действительно, в чем? Дает же хозяин еду, кров, защиту, так почему бы ни дать такой полезной, удобной игрушки?

Отцы церкви, как знал. Роберт, вполне серьезно до драки решали как-то на соборе вопрос, есть ли душа у женщины (откуда бы им знать?) Правда, местное священство женится и не на одной, но похоже, что в данном вопросе они полностью согласны со своими северными коллегами. И Тафлар туда же. Даром что ученый, по круглой земле ходит.

- Забери ее, Тафлар. Твоим Аллахом прошу. На кой бес мне надо, чтобы рядом постоянно толклась женщина?

- Думаю, ты найдешь, чем с ней заняться ночью, а днем она не будет тебе досаждать. К тому же она таджичка, плохо говорит по-арабски, и в собеседницы тебе не годится. Да и вообще, Аллах не для того создал женщин.

- А Фатима?

- Тут - особый случай, - Тафлар помолчал. - Такие как она встречаются раз в жизни… и не каждому. А насчет Нурджии не беспокойся. Она будет жить на женской половине. При необходимости пошли за ней Джамала, - и все.

- Прости, но мы никогда не сможем договориться в этом вопросе. У нас женщина равна и даже выше… - Роберт сообразил, что начинает сам себе противоречить, только ведь поминал пастырские дрязги, но останавливаться не стал. - Она решает она выбирает.

- Ты заставляешь меня сомневаться в своей искренности. Ответь: тебе ни разу не приходилось брать в постель простолюдинку?

- Они все приходили ко мне по свой воле и без принуждения.

- А уходили? Молчишь? Тогда я продолжу. Не находишь, что Восток по отношению к женщине ведет себя более мудро нежели Запад? Позволяя женщине проявлять свою волю, вы только тешите ее надеждой. Причем совершенно напрасной. У нас же она с детства, почти с рождения знает, для чего предназначена. Eе воля и фантазии жестко ограниченны рамками закона и традиций. Зато в этих рамках она цветет пышным цветом красоты и страсти. Она украшает жизнь мужчины, не представляет себе другого существования, и всегда благодарна своему повелителю.

- Даже если он стар, плешив и бессилен?

- Теперь представь, что с ней будет, если слабый плешивый старик выгонит эту пери на улицу? Я тебя уверяю, доведись до такого, она будет целовать пыль следов его туфель, лишь бы остаться. Видишь, как все просто и разумно.

- Примерно как со стадом овечек.

- Ты делаешь грязные намеки, - расхохотался Тафлар.

- Прости, но неужели с души не воротит от постоянного сладкого бессмысленного блеяния? Со мной в походе была женщина. Одно время я считал, что влюблен в нее.

Потом мы охладели друг к другу и разошлись. Она сражалась наравне с мужчинами, спала в походном шатре, переносила зной и холод.

- Звучит, по меньшей мере, необычно. Только, - усмехнулся Тафлар, - подскажи, что с нею сталось?

- Последний раз я ее видел, когда она венчалась с племянником Боэмунда, князя Антиохии.

- Как! Она не основала собственное королевство, не возглавила свою армию? Не машет шестопером, не стреляет из лука? Она, как и все остальные женщины - вышла замуж?

- Да, и выбрала его сама.

- Ответь мне честно: ты хочешь, чтобы твоего сына воспитывала жена, отведя тебе роль помощника? Представь себе дом под пятой властной и жестокой хозяйки, которая сама выбирает, кого любить и как. Хотел бы ты жить в таком доме?

- Нет, - Роберт ничуть не кривил душой. Нарисованная Тафларом картина, кого угодно вогнала бы в уныние.

- Значит, посочувствуй племяннику князя, количество синяков и зуботычин вскоре у него будет соперничать с ветвистостью рогов. Если он - мужчина и на беду полюбил ее, такая любовь быстро перерастет в ненависть. Он плеткой загонит ее в сераль, подальше с глаз. Если он слаб - окончательно превратится в тряпку, и ни в том, ни в другом случае не будет счастлив.

- А если они станут друзьями? Без взаимных упреков и утеснений? Если будут терпеливо и с пониманием относится друг к другу?

- Такое тоже возможно, если женщина добра, терпелива и обладает мудростью.

Скажи, твоя бывшая подруга соответствует этим требованиям?

- Нет.

- Вот и весь ответ. Вы, христиане, объявили женщину равной, поставили ее рядом с мужчиной и сами теперь не знаете, что с этим делать. Да и она не знает.

- Ты во многом прав, но мне, - Роберт тщательно подбирал и обдумывал слова, чтобы в очередной раз не нарваться на насмешку уверенного в своей правоте араба, - мне европейцу, может быть, не самому ревностному, но все же христианину претит восточный подход. Мне не интересно выбирать из стада - пожирнее да покудрявее. Я хочу найти единственную. Найти, завоевать и заставить ее выбрать меня.

Теперь задумался Тафлар:

- Вы так женитесь?

- Нет, конечно. Так хочу я. А браки заключаются, как и везде: по имущественным мотивам, из-за страсти, либо из-за дурости. Это уж кому как повезет.

Нурджия прижалась к Роберту и затихла, не раздражая, наоборот, вызвав легкое даже умиротворение, впрочем, тоже необязательное - как пригреть потерявшегося щенка.


***

В полдень припекло. По чистому бледно-голубому небу к северу вереницей протянулись легкие белые облачка. Beтер, несколько дней задувавший с полуночи, сегодня согрел дыханием пустыни. Тафларовы домочадцы сбросили теплые плащи и покрывала. Роберту же было просто жарко. Сняв рубашку, он остался в одних холщевых штанах и сапогах. Лицо: шею, выпуклую грудь до масляного блеска заливал пот. С носа срывались капли.

Он неплохо выучил Али. Обороняться от юноши, вооруженного двумя клинками против его одного, становилось трудновато. Не настолько, чтобы наставник остановил бой, но вот гляди ж ты: учитель уже взмок, а мальчишка и не думает сдаваться.

- Не уделят ли отважные воины толику внимания простому ученому человеку? - раздался за спиной голос Тафлара. Али тотчас положил оружие на землю и низко поклонился. Роберт, обернувшись, почтительно кивнул.

- Али, подойди ко мне.

Парень повиновался. Улыбка разъехалась на половину физиономии, грудь распирало от гордости за собственные успехи, и еще - радость от встречи. Роберт подумал, что в стране, где послать наемного убийцу, считается делом хоть и хлопотным, но вполне обычным, иметь телохранителя, который не только защищает, но и любит хозяина - очень важно.

- Как его успехи?

- У юноши талант. Он уже неплохо владеет оружием. Пока не хватает уверенности, но она дается только опытом. Завтра устрою ему бой на узкой лестнице в твоей башне. Если разрешишь, конечно.

- Поступай, как считаешь нужным. Иди, Али, ты свободен.

- Хороший мальчик, - Роберт вытирался куском полотна. - Еще чуть погонять, и будет готов.

- Я был против.

- Ты не говорил напрямик, но я догадался.

- Дети Фатимы, почти то же что мои дети. Она сама настояла.

- Будем надеяться - все обойдется.

- Спасибо, Рабан.

- Ты пришел посмотреть наши игры, или есть новости?

- И да, и нет. Все что донес до нас Измир о делах в Иерусалиме - правда. О тебе там забыли. Что касается ocтaльнoгo… бeй не настаивает на твоем обращении, Франкскому султану отправлено послание. Осталось ждать. Селим не возражает против твоей переписки. Требует только, чтобы я просматривал письма. Сам понимаешь - война.

- Ты и напиши.

- Нет уж. Трудись сам.

- Тебе все равно проверять. Как всегда найдешь кучу ошибок, исчеркаешь.

Пергамент испортим…

- Что происходит? Прославленный воин отступает, сдается? Похоже на обычную трусость.

- Что ты понимаешь в стратегии, ученый человек? Это не трусость, а военная хитрость. 'Роберту, графу Парижскому, от князя Галиллейского Танкреда Гискара. Я получил твое послание. Признаюсь, первым моим движением было - выбросить его, не читая.

Все здесь долгое время пребывали в уверенности, что ты мертв, а когда твои друзья воспряли, узнав, что, паче чаяния, их товарищ жив, разнеслась весть, уравнявшая тебя живого с мертвыми. Гуго Великий сообщил: что ты принял мусульманство, что сейчас проживаешь в Эль Кайре у тамошнего халифа, ходишь в большой чести, носишь сарацинскую одежду, собираешься вступить в войско сарацин.

Не скрою, многие, в том числе и я, поверили твоему обращению. Сам знаешь, бывало, когда воина-христианина неверные обращали силой. Такое могло произойти с каждым.

Но обращенный мог вернуться и покаяться. Потому, когда твой родственник Гуго отказался платить выкуп (что за отступника просят деньги, мне тогда уже показалось странным) я решил действовать самостоятельно. Но тот же Гуго передал, будто король Филипп берет все заботы по вызволению тебя из плена на себя, и запрещает этим заниматься кому-либо под страхом оскорбления королевского достоинства. Я отступился в большом подозрении, что всех нас водят за нос. Гуго Вермандуасский, возглавивший несчастливую экспедицию в Станкону, Фригию и Караманию, после своего бесславного поражения укрылся в Тарсе, где и умер от ран.

Итальянец Буальди, который, якобы, тебя хоронил, исчез бесследно. Еще слухи о тебе распускали венецианцы, с которыми принц Селим передал послание о выкупе, но и они отбыли - спросить не у кого. Больше же всего меня печалит, что я опрометчиво дал клятву Гуго, не выкупать тебя.

Что ты мне поведал о своих обстоятельствах, уже известно твоим друзьям, да и врагам тоже. Первые радуются, что ты жив и не посрамил славы христианского оружия, вторые шипят и строят козни. Боэмунд в трудах. С каждым днем венец, возложенный на него, становится все тяжелее и тяжелее. Отправляю письмо тайно, как ты и просил.

Твой друг Танкред.' - Идет игра? Я был прав? Но что есть ее цель, не понятно. А тебе? - спросил Тафлар.

- Мне тоже.

- В письме, между прочим, упоминается добрый родственник, который не позволил заплатить за тебя выкуп. Кто он?

- Гуго Вермандуа. Брат короля Филиппа.

- Значит короли не только твои дальние предки, но и близкие родственники.

- С такой родней - врагов не надо.

- Не хочешь рассказать поподробнее? Я не просто любопытствую. Следует разобраться. Мне почему-то кажется, что нити интриги тянутся с твоей родины.

Такое возможно?

- До того как прочитал послание Танкреда, ни за что бы не поверил. А сейчас - не знаю. Но слушай. Я родился и вырос в большом, но плохо укрепленном замке…

Он рос в большом, но плохо укрепленном замке, возносящим свои башни над водами Сены севернее Парижа. Прапрадед Роберта - Гуго выстроил его на высокой, круто обрывающейся в воду скале. Такие укрепления стали возводить еще со времен их предка Роберта Сильного, который единственный смог помешать норманнам, захватить Париж. Замок представлял собой незамысловатое, но надежное укрепление, сложенное из природного камня. Донжон и старая стена остались с прежних времен. К ним позже пристроили жилое здание. Отец Роберта, тоже Роберт продолжал строительство.

Для возведения рядом с донжоном новых жилых покоев он выписал мастеров из Клюни и Лиможа. Шестилетний Роберт все время не занятое сном и едой проводил на строительной площадке, заваленной глыбами камня, изрытой ямами для извести, заполненной снующими туда-сюда рабочими. Они сначала что-то мерили длинными веревками, а потом вместо того чтобы строить дом, начали рыть яму. Роберт был разочарован. Он был уверен, что приехавшие в их замок знаменитые мастера (что такое знаменитый мастер он, правда, не очень себе представлял) построят дом за день, или за два. Ждать дольше ему было скучно. Как строят свои дома крестьяне, он видел не раз. Там всего-то и надо: набрать хвороста, обмазать его глиной - получались стены, потом присыпать их землей и покрыть крышей. Вот и весь дом. Но даже ребенок понимал, что внутри замковых стен такие хибары ставить не годится.

Еще прадед возвел рядом с донжоном узкую длинную казарму, конюшни и даже кузню из дикого камня.

Каждое утро, позавтракав и наскоро перекрестившись чумазой ладошкой, юный наследник отпрашивался у матери, посмотреть, как идут дела на стройке.

- Иди, только не лазь пожалуйста по камням. Попроси Ингара провести тебя на стену. Посмотришь оттуда.

- Не бойся за меня. Я уже большой.

- Конечно большой, и по тому должен понимать: если с тобой что-нибудь случится, я очень испугаюсь и твой не родившийся еще братик или сестричка тоже испугается.

Это очень плохо. Ты ведь уже знаешь, каждый рыцарь в ответе за тех, кто слабее его и в ответе за свои поступки.

- Перед отцом? - вырвалось у мальчика. Он уже представлял, как полезет по гладкому боку известняковой глыбы, цепляясь за зарубки оставленные теслом каменотеса.

- И перед ним, и перед Богом. Но, прежде всего, перед самим собой.

Вот всегда так: мать умела говорить тихо и ласково, но ее все слышали, и не потому что боялись. Он, Роберт-младший, разве боится? Нет.

Выбегая из высокого сумеречного зала, где располневшая за последнее время мать, проводила время у камина, мальчик пытался соединить несоединимое. В нем боролись желания. Хотелось тотчас вскарабкаться на самую высокую кучу, сложенных друг на друга блоков, и запрыгать потом со штабеля на штабель, каждый раз ощущая замирание сердца, когда между плитами раскрывала зев глубокая щель. По другую сторону стояла ответственность за спокойствие матери.

Он даже не полез сразу, остановившись на полпути к штабелю. Все испортил Герберт - паж на четыре года старше Роберта. Тот уже карабкался на вeрx. Отстать наследник графа Парижского не мог, уже на бегу приходя к отчаянному компромиссу: он, конечно, полезет вслед за Гербертом, но будет очень осторожен.

Через несколько дней, хоронясь между еще не отесанными валунами, мальчик стал невольным свидетелем разговора родителей. Мать в сопровождении отца вышла погулять. Близко к строительству она не подходила, наблюдая за работой с небольшого возвышения. Отец расстелил на камне плащ и заботливо усадил мать.

Роберт притаился, опасаясь даже дышать в полную силу. Сейчас ему следовало находится совсем в другом месте. Отец отправил его к священнику замковой церкви отцу Геранну, обучаться грамоте. На том настаивала мать. Отец, как раз считал, что корпеть над книгами и пачкать руки в чернилах не самое лучшее занятие для юного наследника, но уступил. Спорить с беременной женой из-за такого пустяка было бы нелепо и жестоко.

Юный непоседа, конечно, собирался посетить отца Геранна, только вот дождется Герберта. Они поспорили, кто первым взберется на изрядно выросший штабель строительных блоков. А уже после выяснения такого животрепещущего вопроса он пойдет учиться. Герберт опаздывал, вот и приходилось теперь отсиживаться в сырой холодной щели, надеясь что отец не станет карабкаться по камням, не найдет свое непослушное дитя и, соответственно, не всыплет ему за непослушание.

- Тебе не холодно? - ласково спросил отец.

- Пока - нет. Здесь так хорошо. Солнышко. Надоело сидеть в четырех стенах.

- Да, сейчас не разгуляешься. Прости, что превратил замок в руины в такой неподходящий момент. Но ты знаешь, нам приходится спешить.

- Может быть, ты преувеличиваешь опасность? Король Генрих, а потом и королева Анна много раз заверяли тебя в своем расположении. Если короли нарушают слово, данное при таком количестве свидетелей, они теряю последний авторитет.

- О каком доверии, авторитете и порядочности можно говорить в отношении этой рыжей самки, сменившей королевскую мантию на одеяло в герцогской спальне через год после смерти супруга? Да и не в ней дело. Анну оттирает от дел сын. Филипп недвусмысленно заявил мне, что не потерпит усиления наших замков.

- Но мы живем на границе.

- Вот он и опасается, что под видом охраны рубежей, я так усилю цитадель, что смогу из-за ее стен диктовать ему свою волю.

- Филипп потребовал клятвы?

- До этого не дошло. Разговор происходил с глазу на глаз. Но он не оставил мне выбора. А раз нельзя действовать открыто, спешно пришлось распускать слухи о строительстве новых жилых покоев, шумно собирать мастеров и рабочих.

- Думаешь, он не догадается?

- Уже. Но вся округа оповещена - я жду прибавления семейства, строю дом. Будет странно, если обозы, предназначенные для мирного строительства, начнут останавливать люди короля. Два таких предприятия, как постройка дома и укрепление стен, конечно, дорого нам обойдутся, зато наши дети будут надежно защищены от своего сюзерена.

- Если бы их безопасность зависела только от высоты стен!

- Нам некуда деться. Я - прямой вассал, да еще и родственник. Капетинги сейчас всего боятся, а нас, младшей ветви - вдвойне.

- Трон мне кажется не самым уютным местом.

- Конечно. Головы в борьбе за него летят как листья в осеннюю пору. Но даже если его утыкать гвоздями, Филипп будет сидеть и улыбаться…

- А чем ближе подойдешь, - перебила мать, - тем лучше будет видно, что эта улыбка - оскал зверя.

- Мы не одиноки. Большая часть владетельных сеньоров королевского домена находится точно в таком же положении. Своему брату, Большому Гуго, Филипп тоже запретил укрепляться.

- И что тот?

- Стелется ковриком под ноги брату. Он не очень умен и не вполне честен. Что остается такому ничтожеству?

- Роберт, я боюсь за нас и за наших детей.

- Не надо. Я могу защитить и тебя и их. Ты мне веришь?

- Как я могу не верить самому блестящему рыцарю Иль де Франс?

Из своего укрытия маленький Роберт видел, как отец помог матери встать, поправил ее одежду. Они еще постояли близко, близко, глядя друг другу в глаза, и улыбаясь, пошли к двери донжона.

Тогда все обошлось. Вскоре мать разродилась здоровой девочкой, которою назвали Идой. Отец поставил новый дом из бело-розово-коричневого камня. Одновременно он смог поднять и укрепить стены.

Страшное случилось через пять лет, когда смерть вырвала у них мать. Бездонная холодная пропасть разделила тогда жизнь Роберта на две неравные половины, одну - короткую, пронизанную теплом и светом, другую - бесконечную и вначале совсем холодную и темную.

Мать умерла родами. Брат, своим появлением на свет убивший мать, прожил всего один день. Едва успели окрестить. Кладбище, расположенное за замковой церковью, взгорбилось двумя свежими холмиками. Один - побольше, один - поменьше. Враз постаревший и почерневший отец проводил возле них целые дни, молча разговаривая с ушедшими.

Наследник графа тогда не долго оставался в опустевшем, придавленном горем замке.

Уже год как он жил в Блуа. Со Стефаном Шартрским и Блуасским был заключен договор, по которому Роберт поступал к нему на службу в качестве пажа с последующим посвящением.

Раз в два года Роберт навещал родной замок. В его приезды отец несколько оживлялся, но все равно, от прежнего графа Парижского остались только знако-мые черты да осанка. Он стал нелюдим и неулыбчив. Стройки в замке прекратились.

Ида росла тихой задумчивой девочкой. Она дичилась Роберта, да и сам он не очень умел с ней обращаться.

В пятнадцать лет он прошел посвящение в оруженосцы. На церемонию собрался весь Блуасский двор. Слух, что король собирается нанести визит графу Стефану, не подтвердился. Вряд ли Филипп когда-нибудь отважится на подобный шаг.

Граф Парижский появился в Блуа утром в день церемонии. Но поговорить отцу и сыну не удалось. Суматошный день закружил Роберта-младшего, а на завтра отец уезжал.

На прощание только успел сказать, что дома ждут некоторые перемены.

Построенный некогда для матери дом обжили уже без нее. Чистый светлый с высокими сводчатыми окнами зал рождал гулкое эхо. У дверей наследника графского титула встретил отец и подвел к невысокой женщине с бледным одутловатым лицом. Из-под ярко оранжевого платья незнакомки выглядывала зеленая шелковая туника. Цветная какофония неприятно цепляла взгляд. Но еще больше поражали глаза: отрешенные, ни злые, ни добрые - никакие. В глубине их Роберту померещилось нечто животное.

Кто она? Бонна Иды? Но слуги не вешают на себя по пять фунтов золота. Роберт вопросительно посмотрел на отца и поразился. Лицо графа было не суровым или хмурым - к такому все давно привыкли - оно было несчастным.

Юный оруженосец уже начал кое-что понимать, но не хотел этого понимания. Только память о долге, да неприятная, недостойная жалость к отцу удержали его на месте.

- Познакомься, Роберт, Это - Алиса Буржская - моя жена.

Отец не сказал формулу до конца: '… и твоя мать'. Женщина вполне могла оскорбиться недоговоренностью. Но ни одна черточка красивого полусонного лица не дрогнула. Либо она прекрасно владела собой, либо ей все было безразлично.

Роберт не встал на колено, как того требовал обычай, только поклонился, получив легкий кивок в ответ.

Из коридора, открывающегося в зал высокой аркой, послышались шаги. Высокий юноша чуть моложе Роберта вошел и занял место рядом с Алисой. Видимая бесцеремонность покоробила, но отец тут же внес ясность: юноша оказался сыном Алисы, по странному совпадению тоже Робертом. В отличие от матери, он имел смугловатую кожу. Тонкие, вьющиеся, рыжеватые волосы свисали вдоль узкого лица. Карие глаза были широко расставлены. Над узким, почти безгубым ртом нависал настороженный нос. Лицо как лицо. Но его портила гримаса брезгливости, которую юноша даже не пытался скрыть.

Закон вежливости требовал от Роберта первого шага, но он не мог его сделать.

Только сейчас до него окончательно дошло - отец женился. Он привел в дом чужую, безразличную женщину и ее сына.

Он сдержался, хотя самым лучшим было бы исчезнуть, вихрем вылететь из зала, из башни, и скакать обратно в Блуа, да хоть к черту, только подальше от оскверненного дома.

Отец понял. Сославшись на усталость после долгой дороги, он двинулся из зала, приказав сыну, следовать за собой.

Они вышли в плотные сиреневые сумерки. На бледном небе перемигивались первые едва заметные звезды. Ветер нес от Сены запах воды и мокрой земли.

- Куда теперь? - окликнул Роберт, шагающего впереди отца.

- Туда, где нет посторонних.

За нежилым, восточным, крылом пряталось высокое узкое недостроенное здание.

Роберт старший торопил мастеров с его постройкой, рассчитывая успеть к рождению третьего ребенка. И они не успели, и ребенок не выжил. Слабенького синюшного мальчика окрестили в старой церкви - приземистом круглом здании с такими же круглыми пристройками, напоминающем толстуху в пышной юбке.

Новая церковь вся была устремлена вверх. Даже в незаконченном виде она поражала гармонией. Высокие узкие окна и стрельчатые арки придавали ей необыкновенную легкость. Здание будто парило над землей, окутанное сумрачным светом.

Отец и сын вошли в храм. По углам громоздились кучи строительного мусора. Только середина оставалась свободной. Роберт-старший обернулся. В сгустившейся темноте лицо отца казалось осунувшимся больше обычного. Роберт-младший не выдержал и заговорил первым:

- Зачем?! - слово вырвалось против воли. Разве может сын требовать отчета у отца? Однако его толкала на неосторожность боль, - Вы забыли ее? Любите эту… - чуть не вырвалось 'куклу'.

Надо бы замолчать, не то дальше прозвучат совсем уже непотребные слова, а за ними придет черед и позорным горьким слезам.

- Я привел тебя сюда, подальше от чужих ушей, чтобы поговорить как с мужчиной, но пока вижу только обиженного мальчишку, который ничего не услышит и не поймет.

Придется отложить разговор.

Отца уже не было видно в наступившей темноте. Только слова черным ночным эхом бились о своды.

- Простите, монсеньер. Я выслушаю все, что вы сочтете нужным мне сказать с почтением.

У графа Блуасского хорошо обучали этикету. Фраза получилась идеальной и прозвучала бы соответственно, кабы не дрогнувший голос. Но отец молчал. В какой-то момент Роберту даже показалось, что он остался один. Наконец тишину разнял тяжелый вздох.

В темноте стоял уставший, одинокий, стареющий мужчина, который надеялся на понимание, возможно, собирался поделиться чем-то глубоко затаенным, а нарвался на мальчишескую истерику. Эта мысль отрезвила Роберта, и заставила все внутри скрутиться от стыда.

Он опустился на колено. Отец не мог видеть этого, но догадался.

- Простите меня, мессир. Прости, папа! - последняя фраза слетела сама собой. Так маленький мальчик когда-то просил прошения у огромного, веселого, прекрасного человека.

Во тьме чиркнуло кресало, затеплился синеватый огонек. Отец поднес трут к плошке с маслом, запалил фитиль.

- Встань, Роберт, вижу, ты научился владеть собой и, главное, слушать не только себя, но и других. В твоем возрасте такое удается далеко не всем. Ты становишься мужчиной. А теперь скажи честно, ты до конца справился с обидой или только следуешь правилам этикета?

- Мне плохо, - честно признался Роберт. - Все прошедшие годы, вы помнили ее, и вдруг…

- Я и сейчас ее помню. Нет ничего на земле, что заставило бы меня, ее забыть.

Это уйдет из мира только вместе со мной. И поверь, сын, мне тоже плохо. Сейчас, может быть, как никогда.

Отец замолчал, По лицу пробегали блики света. Слабенький огонек трепало сквозняком.

- Ты и твоя сестра самые близкие мне люди, - кроме вас у меня ничего нет. Так вот: мне пришлось ввести в дом эту женщину в обмен на вашу жизнь. Постой, помолчи, - остановил он вскинувшегося Роберта. - Скажем так: меня поставили перед выбором. Я выбрал вас. Что же касается именно Алисы - по большому счету, мне все равно. Я только прошу тебя об элементарной вежливости. Ни ты, ни Ида не обязаны называть ее матерью, а ее сына братом, хоть он и носит теперь мое имя.

- Кто? - юноша спросил, разумеется, не о противном мальчишке, но старший понял и откликнулся:

- Не могу сказать. Я связан клятвой. И прошу тебя, будь осторожен, насколько это вообще возможно.

- А как же Ида?

- Я отправляю ее в Руан к родственникам матери. Ты сможешь проводить ее туда, или у тебя есть другие обязательства?

- Конечно, я отвезу ее. Но оттуда мне придется возвращаться прямо в Блуа.

Отец не ответил, только тяжело вздохнул. Одновременно, лизнув ночь последним язычком слабенького пламени, угас светильник.

Много позже, вспоминая ночной разговор в недостроенной церкви, Роберт осознал его как окончательный разрыв с детством.

С отцом они виделись редко. В предпоследний раз свидание случилось на посвящении в рыцари. Короля опять ждали и, опять, как несколько лет назад - напрасно. Никто, впрочем, не расстроился. Отсюда, из Блуа, королевский домен, как и сам номинальный сюзерен, выглядел, по меньшей мере, незначительно.

Стефан граф Шартрский и Блуасский был богаче Филиппа I и относился к тому с некоторым презрением, как и ко всем Капетингам. Исключение составлял отец Роберта. К нему одному всесильный вельможа питал дружеские чувства. Секрет был прост - они вместе воспитывались. Начав службу, как водится, с пажей, оба мальчика со временем прошли посвящение в оруженосцы, а за тем и в рыцари.

Отец рассказывал Роберту, как их облачили в белые льняные хламиды и отвели на ночь перед посвящением в церковь, молиться при оружии, и как они в ночь бдения перемешали искренние молитвы с неудержимыми мальчишескими фантазиями. Зато утром почти не волновались, и посвящение прошло гладко.

Роберта посвящали накануне Троицына дня. В Блуа строго соблюдали старый кодекс.

Новик прошел все этапы: строгий трехдневный пост, ночь в молельне, утреннее омовение. После которого ни с того, ни с сего запаниковал: вдруг в самый ответственный момент, например при лобызании, сделает что-то не так? Чем больше он старался подавить волнение, тем сильнее его трясло.

Роберта уже вели одевать, когда в шеренге гостей мелькнуло лицо отца. Тот смотрел с тревогой и сочувствием. Все дальнейшее слилось для Роберта в сплошную круговерть цветов, запахов, голосов, боя барабанов и рева труб. '… рыцарю вменяется иметь страх Божий' 'Рыцарь обязан служить…' 'Да не обидит рыцарь слабого…' 'Да не обернет рыцарь острия меча на турнире…'.

Его внезапно затошнило. Именно этого он боялся с самого начала. Превозмогая дурноту, юноша поднял голову и - о чудо, в пестрой слившейся в цветастый хоровод толпе опять натолкнулся взглядом на отца. Никакой суровой печали. Роберт увидела добрую, ободряющую и даже озорную улыбку. Стало легче.

До конца церемонии он ни разу не споткнулся, четко и громко прочел клятву, и только будучи облаченным - уже в золотых шпорах, верхом на коне - понял, что вот-вот потеряет сознание. Кто-то поддержал, взял коня под уздцы, провел по кругу.

Роберту осталось только приветственно поднимать руку.

Он рухнул на землю в простенке, на заднем дворе. Вдалеке ровно шумела толпа гостей. Помрачение было мгновенным. В глазах потемнело, и из этой темноты, во всполохах красного пламени, помчались белые кони. Роберт тут же открыл глаза.

Над ним склонялось родное лицо.

- Пей, - отец поднес флягу к губам сына.

- Я опозорил тебя, - от обиды голос юноши дрожал.

- Ты молодец. Ты все прошел прекрасно. Бывало, что уже из церкви выносили на руках. - Ты молодец, - повторил Роберт-старший.

Только тут дошло окончательно - его посвятили! Не умея сдержаться, новоиспеченный рыцарь уткнулся головой в плечо отца и заплакал. Отец, прижимая к себе такого большого и сильного мальчика, тоже смаргивал слезы.

Граф Парижский умер через пять лет. Умер дома от воспаления легких. Роберт успел.

Весть о смертельном недуге отца застала его на турнире в Безансоне. Бросив все - наследник графа погнал коня в родной замок.

В большой отцовской спальне, на кровати застеленной покрывалом из волчьих шкур, умирал самый любимый и родной для него человек.

Роберт старший лежал неподвижно, часто и хрипло дыша. Черты лица заострились. На щеках ярко алые пятна перемешались с синими тенями. Молодой священник, сменивший отца Геранна, с появлением наследника, предупредительно вышел из комнаты. У изголовья осталась только мадам Алиса. Она почти не изменилась с их первой встречи - то же красивое, бледное, неподвижное лицо. Только сегодня по нему непрерывно струились слезы. Надо же, и камень может плакать, мельком подумал Роберт-младший.

Почувствовав присутствие сына, умирающий открыл глаза. Роберт склонился над ним и сквозь хрип услышал:

- Ухожу к ней… береги Иду… надо - замуж иначе опасно… Ты стал сильным, за себя теперь можешь постоять.

Последние слова он выговорил связно, на одном дыхании. Оно и стало последним.

Они вместе с Алисой хоронили отца. Вместе стояли на отпевании, вместе возвращались с кладбища, где к двум, почти сравнявшимся с землей могилам присоединилась третья.

Оказалось, что эта, похожая на фарфоровую статуэтку из далекой страны Хань, женщина любила отца, без какой-либо надежды на взаимность. Горе примирило Роберта с мачехой. Но, отбыв в холодном, ставшем таким чужим замке положенное время, новый граф Парижский уехал.

В Руане Роберт немного успокоился на свадьбе Иды, передав сестру с рук на руки родственнику герцога Нормандского Роберта. Среди дремучих северных лесов, в прекрасно укрепленном замке, под охраной дружины мужа она была недосягаема для неизвестного злодея.

Дальнейшая жизнь графа Парижского складывалась из турниров, сражений, штурмов, ближних и дальних походов. Он давно научился противостоять врагам. Со временем опасения отца стали казаться чем-то вроде детских страхов, о которых вспоминаешь с улыбкой.