"Калиш (Погробовец)" - читать интересную книгу автора (Крашевский Юзеф Игнаций)

VI

Год спустя, в сентябре, Познань опять готовилась встретить молодую княгиню, шведскую принцессу, Рыксу, дочь Вальдемара.

Пришло известие из Гданьска, что невеста уже высадилась. Воевода, каштелян и польские рыцари сопровождали ее в будущую столицу. Ее ждали сегодня.

Здесь ждал ее и архиепископ Свинка, благодаря которому был ускорен этот брак.

Не так уже радостно, как в первый раз, ожидала толпа новую княгиню; она была любопытна, но настроение не было веселым. Эта свадьба напоминала первую, многие напевали песню о Люкерде. Словно боязнь Божьей мести заставляла дрожать толпу, наполнившую двор и площадь.

Ничто не нарушало угрюмой тишины… Была поздняя осень, желтели листья на ветках, бледное небо было как бы затянуто мглою… Невидимое солнце, словно более светлая тучка, растаявшая в воздухе, медленно плыло. Какой-то печалью веяло и от этого полного осенних ароматов воздуха, и от опустевших полей, и от влажной земли, которую взбороздили сохи…

На колокольне стоял по-прежнему сигнальщик, но заспанный и апатичный.

В роскошно убранном замке ждал Пшемыслав с молодым, красивым, но уже увядшим от невзгод лицом; ждал своей нареченной. Говорили, что она красавица, златокудрая, голубоглазая, как первая жена.

Князь, очень долго противившийся этому браку, наконец подчинился желаниям архиепископа и духовенства, принимая его, как печальную неизбежность, равнодушно.

Свинка с печалью наблюдал, что напоминания об этой будущей жене вызывали в князе дрожь и какой-то страх. Он смотрел вокруг растерянным взором, словно опасаясь воскресения мертвой. Не помогали ни молитвы, ни рыцарские забавы; один лишь архиепископ умел его привести в себя словами, полными духовного значения.

Сегодня беспокойство князя усиливалось и становилось все заметнее.

Епископ Ян, которого Свинка отправил на разведку, по возвращении сообщил лишь, что невеста молода, красива и удивительно веселая, свободная в обращении, несмотря на расставание с родиной и семьей.

Это сообщение понравилось архиепископу, он рассчитывал, что она развеселит угрюмого князя. Рассказывали, как ее занимало все, что она видела и встречала, как она радовалась поклонам, как благодарила за подношения и как щебетала с лицами, посланными ей навстречу.

Князь Пшемыслав должен был выехать встречать, когда ему сообщат, что свадебный поезд приближается. Конь уже дожидался, покрытый попоной, шитой золотом и блестками; были наготове и рыцари, назначенные сопровождать его.

После встречи в палатке в поле князь и княгиня должны были ехать прямо в замковый костел, где архиепископ должен был их повенчать и благословить.

На эту торжественную свадьбу землевладельцы привезли своих жен и старших дочерей; комнаты были полны женщинами, странно, хотя и богато, разодетыми, не привыкшими к таким костюмам и радующимися, что на них надеты драгоценности, шубы, платья, мониста, кольца, что на них останавливаются взоры.

Согласно обычаю, вся эта женская толпа держалась отдельно, не подходя к мужчинам. На дам поглядывали с любопытством, показывали друг другу представительниц известных и громких фамилий, обменивались усмешками и взглядами, сдерживали смех.

Костюмы были богаты, но по-иному, чем теперь: больше кичились роскошью, чем вкусом, числом, чем подбором. Собольи шапочки, тонкие, прозрачные косынки, тяжелый шелк, платья, затканные золотом, драгоценностями, окованные и полные каменьев — вот что составляло эту пеструю мозаику.

Женщины постарше стояли впереди, как вожди и стражи, за ними молодые замужние женщины, а в глубине девушки, которым не разрешалось ни смотреть, ни быть замеченными. Громко не разговаривали, но шепот и смешки не прерывались ни на минуту.

Рыцари, стоя поодаль, с любопытством заглядывали туда, разговаривая свободно и развязно о женщинах, которые догадывались, что означают эти горячие взгляды, и постоянно краснели.

На женской половине разговаривали о судьбе Люкерды. Те из присутствующих, которым никогда еще не довелось видеть страшного князя, жаждали взглянуть на него хотя бы издали.

Уже был близок закат, когда в комнатах началось движение. Дали сигнал. Князь шел нетвердой поступью, опустив глаза; казалось, его давил остроконечный позлащенный шлем, сжимали красивые латы, мешало платье. Шел, как на смерть, бледный…

При виде его женщины перешептывались:

— Идет он, не как убийца, но, как жертва.

За князем следовали придворные чины, мечник, гофмейстеры, подкоморий, коморники, подчаший, ловчий; затем шло духовенство, канцлер, чиновники канцелярии, дворяне…

Двор блестел пурпурными и лиловыми оттенками, наподобие королевского; вся эта роскошь была привезена с Востока через Италию, во время Крестовых походов.

Блестящее шествие тянулось молча, задумчиво; все шли с серьезным и гордым видом, подражая князю.

Свинка направился в костел, где ждал нареченных во главе духовенства. Пшемыслав ехал один со своей дружиной.

В поле виднелись красные палатки, окруженные пестрым отрядом королевны: повозки, лошади, мужчины, женщины — все в нездешних костюмах.

Князь раз и другой бросил тревожный взгляд. Конь рвался вперед, всадник сдерживал. Около палатки стали суетиться.

Ехавшие впереди трубачи сыграли встречу; Пшемыслав подъехал к палатке и едва успел сойти, когда к нему подошла Рыкса в сопровождении пожилой женщины. Он побледнел и остолбенел.

Рыкса ли это была или из гроба вставший призрак Люкерды?

Тот же возраст, те же золотистые волосы, те же глаза, то же лицо, даже по странному совпадению как бы то же платье, драгоценности, все то, что надевала Люкерда…

Это была она, воскресшая, но с другим выражением лица. Несмотря на минутное замешательство в ней не было той девичьей нерешительности, какая замечалась у покойной, но скорее гордость и королевская уверенность в себе, что-то насмешливое и игривое.

Это была Люкерда, но не плачущая и слабая, а сильная и решительная.

Чрезвычайное сходство, поразившее князя настолько, что он не мог промолвить слова и поздороваться с ней до тех пор, пока не пришел в себя, удивило и других.

Был в этом перст Божий: прощение или угроза?

Королевна знала несколько немецких слов, которые храбро произнесла, смеясь, и в то же время стараясь заглушить смех. Пшемыслав не слышал, не понимал ничего, не знал, что он ей ответил. Сейчас же дали сигнал садиться на коней.

Подвели назначенного для молодой; его вел под уздцы паж в придворном княжеском костюме. Рыкса села легко, уверенно, подняла голову и окинула всех взглядом: знайте свою царицу!

Она была красива, но в то же время и привлекала и как бы отталкивала, пугала. Юная девушка была изумительно храбра: ничему не удивлялась, ничем не пугалась.

Пшемыслав ехал рядом, но почти не решился посмотреть на нее; бледный, терялся в думах о том, как две женщины могли быть настолько похожи, почему Бог послал ему из-за моря такую жену, что она постоянно будет напоминать ему об умершей мученице?

Не зная этого, Рыкса была воплощенным угрызением совести.

Весь двор шептался:

— Смотрите! Да ведь это Люкерда, какой она была до болезни! Помните, когда приезжали… та самая, она!

Даже посторонние почувствовали какой-то страх. В то время как князь ехал, свесив голову, она разглядывала его с ребяческим любопытством, словно обещанную игрушку. Она мерила его взглядом с ног до головы, а затем посматривала на остальных; скорее другие опускали глаза, чем она пугалась их взгляда. В ее глазах отсвечивал холод, видно, еще никакой огонь не разогрел их. Красивые губки улыбались не нежно, а как-то гордо, иронически. Ведь это была дочь короля, хотя отец ее и не царствовал, а пока еще только боролся за свой престол.

Отряд двигался среди несметной толпы; всюду стояли, сидели на деревьях, лестницах и крышах. Смотрели, и не раз люди постарше разражались криками, как при виде привидения.

Женщины закрывали глаза, некоторые пытались бежать, но в давке нельзя было сделать шагу.

На колокольне трезвонили, развевалась хоругвь, трубачи и музыканты шли впереди, играя радостный марш. Но радости не было.

У ворот костела стоял архиепископ в позлащенных одеждах, с крестом и освященной водой.

Он благословил вошедшую пару и повел ее к алтарю. Громко раздавалась победная радостная песнь.

Шли. Вдруг Пшемко задрожал и пошатнулся: он шел как раз мимо того места, где стоял гроб Люкерды, а теперь она сама в зеленом венке, шла опять рядом — он женился на смерти!

Его вели к алтарю, он принужден был идти… Архиепископ, увидав его бледное, испуганное лицо, поторопился с обрядом: соединил руки, поменял кольца.

Молодая не дрогнула, не заплакала, не опустила глаз; она решительно сжала холодную руку мужа.

Снова запели, молодые стали на колени прочесть молитву.

Среди толпы, наполнявшей костел, в темном углу на лестнице, взобравшись на какой-то сундук и держась за алтарь, стоял мужчина средних лет, с любопытством разглядывавший новобрачных. Увидев Рыксу, едва сдержал крик. Ниже вытягивал шею другой, его товарищ.

— Слушан, Павлик, — прошептал, наклоняясь первый, — посмотри-ка! Ведь это чудо, это живая Люкерда! Глазам не верю!

Налэнч, так как это были они с Зарембой, не стесняясь, взобрался на алтарь, взглянул и от изумления перекрестился.

— Знал Бог, что сделать, — прошептал Михно, качая головой. — Он избавился от одной, так Бог дал ему другую такую же, в наказание.

Так говоря, Заремба, не желая больше смотреть, слез со ступенек и, став рядом с Налэнчем, смотрел упорно ему в глаза, как бы спрашивая: ну, что скажешь?

— Какое значение имеет теперь моя месть? — ворчал. — Бог сам решил отомстить!

Они шептались в углу, а в это время стали медленно выходить из костела сначала придворные, а за ними толпа, желая взглянуть, как князь с княгиней пойдут в замок по красному сукну, разостланному по земле.

Настала ночь.

Смоляные факелы, освещавшие замок, и толпа кругом превращали свадебный обряд в какой-то похоронный. Не раздавалось даже радостных возгласов, а только зловещий шепот.

Заремба с неразлучным другом пробрались через духовенство, толпившееся у входа, и уже вышли на двор, когда Налэнч заметил, что несколько человек из стражи указывали на них друг другу и направились незаметно за ними.

Все знали, что Заремба интриговал и возмущал людей против князя, что таскался к маркграфам и к силезцам, составлял заговоры против Пшемка. На него давно охотились. Он сразу же понял опасность и едва успел шепнуть Павлику:

— Держись подальше! Возьмут, так одного… Останется другой, выручит…

Сказав это, Заремба решительно направился к воротам. Налэнч ушел в другом направлении и видел замеченных людей, после недолгого колебания направившихся вслед за Зарембой. Павлик успел пробраться в толпу, но не терял из вида друга.

Михно быстрым шагом отправился к воротам, но нелегко было пробраться в толпе. Несколько раз ловко поворачивал то сюда, то туда, чтобы обмануть преследователей.

Однако сбить их не удалось; стражники, в которых он узнал своих старых недругов, разделились и обходили его кругом.

Иногда ему казалось, что они потеряли его из виду, но вскоре он опять замечал, как они за ним следили. К счастью, Налэнч был уже далеко. На него, очевидно, не так обращали внимание.

Михно вытащил меч незаметно от окружающих и спрятался за чьи-то спины.

Ему казалось, что он уже сбил с толку преследующих, когда вдруг сильная рука схватила его за плечи. Пока он успел поднять меч, другая рука схватила его, а третья закрыла рот. Напрасно он бился и рвался; его толкали, окружили со всех сторон и почти на руках потащили в сторону валов, где находилась старая тюрьма. Человек, заметивший его и схвативший первым, назывался Шем-ша, придворный ловчий, и был его давнишним врагом. Страшная молчаливая личность, заика, но очень сильный и преданный князю.

Заремба знал, что Шемша давно собирался его схватить и вздернуть на дыбе. Михно пока не обращал на это внимания, несколько раз ускользнул от него и был уверен, что и теперь уйдет.

Но защита была немыслима. Сжатый, схваченный так, что не мог владеть руками, лишенный меча, Заремба и не заметил, как очутился в коридоре тюрьмы; открыли дверь, втолкнули его внутрь, а Шемша, все время держа его за шиворот, велел открыть камеру и бросил его туда.

Заремба в темноте поскользнулся и ударился о стенку, которой не мог заметить.

Снаружи дверь задвинули шестом, а Шемша кричал сторожам, что за пленника ответят головой.

После стольких лет безнаказанных разъездов по стране, после стольких посещений Познани и замка попасться в лапы Шемши и мстительного князя казалось Зарембе непонятным.

"Придется сложить голову!" — подумал он.

Знали уже, что он уговаривал Сендзивуя сдать калишский замок, столь обильно обагренный кровью, что привлек на свою сторону Налэнчей и свой род, сманил их к другим князьям и настроил враждебно против Пшемыслава. Была назначена награда за его голову.

При дворе теперь не было никого, кто бы решился замолвить словечко в его пользу. Друзья, не отрекшиеся от него, не могли заговорить, боясь, что их обвинят в совместном заговоре.

Вся надежда его была основана на том, что свадьба продолжится несколько дней, а во время пира его казнить было неудобно; между тем Налэнч мог придумать, чтобы его как-нибудь спасти.

Тюрьму он знал хорошо; в ней были камеры среди толстых валов и стен. Маленькое окошко наверху не давало возможности продвинуть даже обе руки вместе, да еще оно делилось на четыре части толстой решеткой.

Его меч унесли, остался лишь нож за пазухой, да другой поменьше за поясом. Поискав по карманам, он нашел кошелек с серебряной мелочью.

Заремба встал и принялся ощупью знакомиться с камерой. В углу лежала груда сена и мятой соломы. К одной из стен была прикреплена цепь с обручем, чтобы приковывать пленных.

Дрожь его проняла.

Сверху сквозь окошко доносился шум на дворе, где стражники веселились у бочек и столов. Играли гусляры, пели песни, покрикивали.

Последняя надежда была — Налэнч. Если он успел убежать, то может заняться освобождением друга. Но как?

"Кто хочет мести, должен и сам подвергнуться ей, — подумал он. — Поймали меня, я должен сложить голову, но и он живым не уйдет. За меня отомстят мои, а кровь моя, быть может, ускорит месть".

Подумывал и о том, что в тюрьме лучше погибнуть самоубийцей, чем дожидаться палача. У него был острый нож. Но ведь можно было подождать приговора, подождать прихода священника. Без суда и исповедника не казнили никого.

Стало ему грустно, хотя и не склонен был плакаться над собой; но вскоре вернулась к нему храбрость, и, ничем не рискуя, стал стучать изо всех сил в двери. Сторожей не было, и они ушли пить пиво. Прошло немало времени, пока наконец раздался голос издали, приказывая сидеть смирно, если не хочет иметь дело со сторожами.

Заремба позвал сторожа по имени, прося его принести свежей соломы, воды или пива, за что получит на чай.

Переговоры с подвыпившим Геркой налаживались с трудом. Он открыл вверху задвижку, они переругивались. Михно дал ему мелочи, и, по-видимому, Герка стал ласковее.

Так по крайней мере думал Заремба, когда сторож молча ушел.

Вскоре вместо него появилось двое других и, повесив фонарь на стенку, набросились на узника. Несмотря на отчаянную защиту, сторожа отняли у него нож, кошелек, стащили верхнее платье… Полураздетого толкнули наконец на гнилую солому и, закрыв дверь, ушли опять пьянствовать.

Заремба уже не ворчал, он свалился, как пень, и видел, что настали скверные часы.

В замке пировали всю ночь, и к пленнику никто уж больше не заглядывал. Усталый Заремба так и уснул среди всеобщего шума, хотя холодно было, так как сторожа захватили плащ. Только под утро стало тише на дворе, когда гости легли спать или разбрелись по гостиницам.

С утра началось опять вчерашнее веселье, крики, шум, но пленнику не дали даже воды и хлеба.

Он уже не стучал и не просил; вернулась гордость, и он предпочел бы погибнуть с голоду. Михно перестал считать время, не знал, полдень ли был или утро, или уже вечер, когда наконец незнакомый сторож принес ему кувшин с водой, прикрытый хлебом и, не сказав ни слова, ушел. Пить Зарембе хотелось очень, поэтому он сразу выпил полкувшина, но опять стал дрожать, пожалуй, даже сильнее. Поэтому опять зарылся в солому.

Между тем наверху веселились и шумели по-прежнему. Пировали целый день.

Заремба отыскал хлеб, съел кусок и заснул. Но это был беспокойный аон, прерывистый, полный сновидений. Взглянув по направлению к окошку, полузаросшему травой, догадался, что наступает ночь.

Шум все усиливался, сон пропал. Прямо перед ним на полу виднелась полоска света, но вдруг и она исчезла.

Заремба поднял голову, окошко оказалось закрытым чем-то. Послышался тихий голос, по которому пленник узнал верного Налэнча.

Встал поскорее, чтобы подойти к нему, но, даже вытянув руки, оказался не в состоянии коснуться окошка. Отверстие было в трубе, выходившей в потолок.

— Михно! — кричали сверху.

— Я здесь!.. Подкупи сторожей… они меня и обобрали, мерзну… Пробуй все, меня живым не пустят.

— Стража у дверей сильна… людям пригрозили.

— Пока идет свадьба, до тех пор я жив… Спаси, Павлик… не то придется погибнуть!

Налэнч что-то прошептал, в окошке появился свет, — товарищ ушел.

Только на третий день каштелян сообщил князю, что Заремба схвачен и сидит в тюрьме. Князь кратко ответил:

— Явный изменник… присудить его к достойному наказанию.

— Я бы уже отдал его под топор, — добавил каштелян, — но во время свадьбы не годится проливать кровь.

Пшемыслав ничего не ответил.

Всего третий день в замке гостила молодая княгиня, но едва можно было узнать, что она нездешняя. Ее обращение со всеми было настолько решительное, что никто не смел ей противоречить.

Как раз каштелян собирался уходить со смертным приговором Зарембе, когда портьера отодвинулась и вошла молодая княгиня. Она вошла, как пани, с веселым выражением лица, с гордым взглядом, расфранченная, решительная, почти дерзкая.

Увидев ее, Пшемыслав смутился и подошел к ней.

Она, заметив каштеляна, обратилась к нему на ломаном немецком языке, сама смеясь своему выговору, и спросила, в чем дело. Предложила разобрать дело вместо мужа.

Каштелян взглянул на князя, но тот молчал, опустив голову. Только несколько погодя он посмотрел на жену и сказал:

— Схватили изменника! Что бы ты с ним сделала?

Рыкса нахмурила брови.

— У нас изменников либо вешают, либо отсекают им голову, — ответила, — а у вас?

— Тоже казнят.

— Кого же он предал?

Каштелян вмешался в разговор:

— Сносился с врагами, бунтовал людей против князя.

Рыкса задумалась, но на лице ее не просвечивало снисхождение.

Она равнодушно играла рукавом платья.

— Велите его казнить? — спросила. — Но ведь наш свадебный пир еще продолжается. Поливать его кровью не следует.

Пшемыслав искал на ее лице жалости, но ее не было, виднелась лишь холодная задумчивость.

— Кровь на свадьбе, — добавила, — плохая примета.

— Отложим казнь? — сказал полувопросительно каштелян.

Рыкса не вступалась больше; повернувшись к мужу, стала спрашивать о пустяках и смеяться.

Эти первые дни прошли во взаимном испытывании друг друга.

Архиепископ Свинка нарочно повременил с отъездом, чтобы посмотреть на начало новой жизни Пшемыслава. Счастья, какого он ждал, не было видно. Рыкса свободно держала себя с мужем, но в князе ее близость пробуждала какой-то страх. Он бледнел, вращал испуганно глазами, старался казаться веселым, но только обнаруживал свое беспокойство.

Это не портило веселого настроения молодой княгини, не влияло на нее; Рыкса сновала всюду с детским любопытством. Бродила по всем углам, расспрашивала, как умела, людей, рассматривала вещи. Постоянно распоряжалась, а когда ее не вполне понимали, хохотала. Голос ее звучал так, что неповиновение было немыслимо. Люди, помнившие Люкерду, говорили:

— Похожи они как две капли воды, но если бы та вела себя так, как эта, то не кончила бы так жизнь.

Знала ли Рыкса, отправляясь сюда, о судьбе своей предшественницы? Угадывали, но не могли отгадать. Предполагали, что трагическую смерть Люкерды скрыли от королевны.

Свадебные дни кончались, землевладельцы понемногу разъехались; архиепископ, благословив молодых, вернулся в Гнезно, а князь с женой остались в замке одни.

Пшемыслав, словно избегал жены, проявлял большую деятельность, ездил на охоту, участвовал в заседаниях совета, велел читать громко ксендзу Теодорику.

С женой приходилось нелегко. Не спрашивала разрешения, когда приходила к нему, постоянно его разыскивала, часто даже, когда он искал повода уйти, давала как раз противоположные приказания. Пшемыславу приходилось подчиняться.

Никогда еще не видали его таким покладистым, хотя надо было отнести это не за счет любви, а за счет какого-то страха. Сама не зная об этом, Рыкса была привидением, мстителем.

Однажды, когда князь отправился на охоту, Рыкса осталась в замке одна.

Деятельная и любопытная княгиня пошла осмотреть замок. Ей хотелось так его устроить, чтобы напоминал родной шведский город. Жаловалась, что здесь не было озер.

Взяв с собой старую фрейлину, приехавшую с ней из Швеции, Рыкса отправилась, пользуясь отсутствием мужа, осмотреть разные потайные уголки.

Проходя под стенами, она услыхала голос, доносившийся словно из-под земли. Остановилась.

Ее любопытные глаза заметили отверстие, закрытое решеткой. Она наклонилась.

Это было тюремное окно. Внутри кто-то пел жалобным, печальным голосом.

Рыкса не понимала слов, но ее тронул напев. Она стала спрашивать по-немецки, кто там сидит и за что.

— А кто спрашивает?

— Тот, кто мог бы тебя спасти, если стоит.

— Кто?

— Княгиня, жена твоего пана.

Заремба насмешливо захохотал. Не верил. Рыкса повторила:

— Это я! Клянусь!

— А я тот, — ответил Заремба, — кто защищал первую жену Пшемыслава и не сумел ее спасти. Берегись, чтоб и тебя не постигла такая же судьба!

Рыкса возмутилась:

— Ты лжешь!

— Клянусь Господом Богом, не лгу! — донесся голос из подземелья. — Я был свидетелем, как много лет ее мучили, отдав в жертву прислуге. Наконец велели служанкам удавить ее! Не веришь мне — спроси других! Я как раз пел ту печальную балладу о ней, которую весь народ напевает.

Рыкса быстро отошла от окошка, не желая больше слушать; она покраснела, в глазах показались слезы. Позвала свою спутницу, и они вернулись в комнаты.

Это не была слабая, плачущая и пугливая Люкерда. Успокоившись, дочь севера стала опять храброй.