"Уста и чаша" - читать интересную книгу автора (Диккенс Чарльз)

ГЛАВА XIII По следам стервятника

Оба торговца известью вступили во владения мисс Аби Поттерсон вместе со своим провожатым, который обратился к хозяйке через дверцу бара с образной просьбой "капельку согреть" Уголок, наперед сообщив ей по секрету имена гостей и их вымышленные дела. Мисс Аби, всегда готовая оказать услугу властям, велела Бобу Глидери проводить джентльменов в Уголок и поскорей затопить там камин и зажечь газ. Голорукий Боб показал им дорогу, идя впереди с горящей бумажкой в руке, и так проворно выполнил приказание, что, не успели они переступить порог, как Уголок вынырнул из темных глубин сна и принял гостей в свои теплые объятия.

— Здесь очень недурен подогретый херес, — сообщил им инспектор, знакомя их с местными особенностями. — Может быть, разопьем бутылочку, господа?

Ответ был утвердительный, и Боб Глиддери, получив наказ от инспектора, отправился его выполнять со всем усердием, какое проистекало из уважения к закону.

— Установлено, что человек, от которого мы получили информацию. начал инспектор и ткнул большим пальцем через плечо, имея в виду Раидергуда, — не так давно очернил перед всем светом своего приятеля из-за вашей извести, и люди начали его сторониться. Не говорю о том, что это значит или что это доказывает, но факт установлен. Я узнал об этом от одной моей знакомой, а живет она далеко отсюда, вон там, — и он неопределенно ткнул, пальцем через плечо, имея в виду мисс Аби.

— В таком случае наш приход нынче вечером не был неожиданностью для господина инспектора? — намекнул Лайтвуд.

— Видите ли, весь вопрос был в том, с чего начать, — отвечал инспектор. — Не стоит и начинать, если вы не знаете, как начать. Лучше уж ничего не делать. Насчет этой самой извести у меня была мысль, что они оба тут замешаны, — я всегда так думал. И все-таки мне пришлось выждать, да и то не повезло — не я начал. Вот этот самый человек, от которого мы получили сведения, он то и опередил всех, а если ему ничто не помешает, он прибавит скорости и к финишу придет первым. Тот, кто придет вторым, может тоже оказаться в большом выигрыше, — не стану говорить, кто именно претендует на второе место. Надо выполнять свой долг, и я его выполню при любых обстоятельствах, по мере своих сил и способностей.

— Говоря как торговец известью… — начал Юджин.

— На что, как вам известно, вы имеете право больше всякого другого, подхватил инспектор.

— Надеюсь, что так, — сказал Юджин, — мой отец торговал известью раньше меня, а дед и того раньше; в сущности, уже несколько поколений нашей семьи сидит по уши в извести, — но если эту пропавшую известь разыскать, не припутывая к делу молодую родственницу знакомого вам господина, торгующего известью (которая мне дороже жизни), то это, мне кажется, будет более приемлемым для всех участвующих в деле, то есть для всех предпринимателей.

— Мне тоже это было бы гораздо приятнее, — сказал Лайтвуд, со смехом отталкивая своего приятеля в сторону.

— Будет сделано, господа, если только это возможно, — невозмутимо отвечал инспектор. — С моей стороны, нет никакого желания причинить горе этой особе. Право, я ей даже сочувствую.

— Там был еще и мальчик, — заметил Юджин. — Он все еще здесь?

— Нет, — отвечал инспектор. — Он ушел с разработок. Насчет него распорядились иначе.

— Значит, она останется одна? — спросил Юджин.

— Она останется одна, — ответил инспектор.

Появился Боб с дымящимся кувшином в руках, и это положило конец разговору. Но, хотя от кувшина исходил восхитительный аромат, его содержимое не получило еще той окончательной отделки, которой у "Шести Веселых Грузчиков" весьма удачно завершалось приготовление хереса при такой оказии. В левой руке Боб нес что-то вроде жестяной модели сахарной головы, куда он и вылил кувшин, после чего воткнул модель острым концом глубоко в горящие уголья и оставил ее там на несколько секунд, пока бегал за тремя сверкающими чистотой стаканами. Поставив стаканы на стол и наклонившись над огнем, он следил за облачками пара, полный сознания трудности своей задачи, и, наконец, в надлежащий момент схватил сосуд и осторожно взболтал жидкость, так что послышалось легкое шипение. После чего он снова перелил херес в кувшин, подержал над паром каждый из трех сверкающих стаканов по очереди, налил их доверху и с чистой совестью стал ожидать похвалы своих ближних.

Его похвалили (причем инспектор предложил приличный случаю тост "За торговлю известью!"), и Боб ушел в распивочную, чтобы передать мисс Аби комплименты гостей. Двери заперли накрепко. Сказать по секрету, после его ухода поддерживать фикцию насчет извести не было ни малейшей нужды. Но инспектору эта версия казалась необыкновенно удачной и наделенной такими таинственными достоинствами, что ни один из его клиентов не решился с ним спорить.

Тут с улицы послышались два стука в окно. Инспектор, наскоро подкрепившись вторым стаканом хереса, вышел из комнаты неспешными шагами и с равнодушным лицом. Так обычно выходят поглядеть, какая на дворе погода, или полюбоваться на звезды небесные.

— Что-то становится страшно, Мортимер, — понизив голос, сказал Юджин. — Мне это не по душе.

— Мне тоже, — ответил Лайтвуд. — Уйти, что ли?

— Раз мы уже здесь, давай останемся. Тебе нужно видеть, чем кончится, а я тебя не оставлю. Кроме того, эта одинокая темноволосая девушка не выходит у меня из головы. В тот раз мы видели ее лишь мельком, но она так и стоит у меня в глазах — я все вижу ее перед огнем. Чувствуешь ли ты себя и вором и предателем вместе при мысли об этой девушке?

— Пожалуй, чувствую, — отвечал Лайтвуд. — А ты?

— Очень даже.

Их провожатый вернулся с докладом. Лишенный искусственного блеска и сгущенной тени, его доклад сводился к тому, что Старик уехал на своей лодке, как полагают, все по тем же своим делам, что его ждали обратно с последним приливом; что, упустив этот прилив по неизвестной причине, он, судя по всем его ночным повадкам, вряд ли вернется раньше следующего прилива, а не то и часом-двумя позже; что его дочь, за которой следили через окно, как видно, тоже его поджидает, потому что ужин хотя еще не стоит на огне, но уже приготовлен; что прилив начнется к часу ночи, а теперь еще нет и десяти; что делать больше нечего, как только стеречь и ждать; что доносчик в эту самую минуту уже стоит на карауле, а все-таки один ум хорошо, а два лучше, особенно если второй принадлежит инспектору, и что сам докладчик тоже намерен стоять на страже. А поскольку для любителей может показаться утомительным лежанье под перевернутой лодкой в такую ветреную н холодную ночь временами с градом, то в заключение он посоветовал им обоим остаться здесь, где они в тепле и укрыты от непогоды, хотя бы на время. Приятели не собирались действовать вопреки этому совету, однако спросили, где им искать наблюдателей, если они вздумают к ним присоединиться.

Не полагаясь на словесное описание места, что могло и подвести, Юджин (гораздо менее обыкновенного удрученный мыслями о своих личных делах) решил пойти вместе с инспектором, заметить место и вернуться.

На отлогом берегу реки, на скользких камнях мощеной дорожки — не той, которая вела к "Шести Веселым Грузчикам" и где имелась собственная пристань, а другой, несколько далее от харчевни и очень близко от старой мельницы, где жил человек, изобличенный Райдергудом, — лежало несколько лодок: одни держались на причале и под ними уже плескалась вода, другие лежали гораздо выше, на сухом берегу. Под одну из них и забрался спутник Юджина. Заметив ее положение среди других лодок и уверившись, что он запомнил место, Юджин перевел глаза на тот дом, где, как ему сказали, темноволосая девушка сидела в одиночестве перед огнем.

Ему был виден огонь очага, светивший в окне. Быть может, этот свет привлек его к себе. Быть может, он только для этого и вышел на улицу. Берег в этом месте порос густой травой, и ему легко было подойти ближе, не делая шума: стоило только взобраться на гряду засохшего ила высотой в три-четыре фута, а там по траве можно было подойти вплотную к окну. Так он и сделал.

В комнате не было другого света, кроме света очага. Незажженная лампа стояла на столе. Девушка сидела на полу, опустив голову на руки и глядя на жаровню. Ее лицо блестело каким-то странным блеском или отсветом — сначала он принял этот отсвет за игру огня, но, приглядевшись, понял, что она плачет. Печаль и одиночество — вот что увидел он в свете то угасавшего, то разгоравшегося огня.

Окошечко было маленькое, всего из четырех кусочков стекла, и без занавески; он и подошел к нему оттого, что большое окно рядом было занавешено. В окошечко видна была комната, на стене висели объявления насчет утопленников и то вспыхивали, то исчезали из виду. Но он взглянул на них лишь мельком, хотя долго и пристально смотрел на девушку. Смуглый румянец на щеках, блестящие темные волосы — какое богатство колорита в этой картине — одинокая, печальная девушка плачет перед то вспыхивающим, то угасающим огнем.

Она вскочила на ноги. Он стоял очень тихо и только отодвинулся дальше в тень стены, будучи уверен, что не он ее потревожил. Она отворила дверь и крикнула встревоженно:

— Отец, это ты меня звал? — И снова: — Отец! — И еще раз, прислушавшись: — Отец! Мне показалось, что ты уже третий раз зовешь меня!

Ответа не было. Когда она вошла в дом, Юджин спрыгнул вниз и, шагая по грязи мимо того места, где прятался инспектор, вернулся к Мортимеру, которому и сообщил, что он видел девушку, а также о том, что все это становится страшновато.

— Если настоящий преступник чувствует себя так же, как я, то ему очень не по себе, — сказал Юджин.

— Влияние тайны, — заметил Лайтвуд.

— Я отнюдь не чувствую благодарности за то, что эта тайна сделала меня не то Гай Фоксом в подвале *, не то каким-то шпионом, — сказал Юджин. — Налей-ка мне еще этой штуки.

Лайтвуд налил ему этой штуки, но она уже остыла, выдохлась и потеряла вкус.

— Тьфу! — сказал Юджин, сплевывая в золу. — Похоже на речную тину.

— А ты ее часто пробовал, речную тину?

— Сегодня, кажется, попробовал. Чувствую себя так, как будто наполовину утонул и проглотил с галлон тины.

— Влияние местности, — заметил Лайтвуд.

— Поди ты с твоими влияниями, что ты сегодня корчишь профессора, возразил ему Юджин. — Долго мы тут еще пробудем?

— А как по-твоему?

— По-моему, я бы и минуты не остался, — отвечал Юджин, — эти "Веселые Грузчики" вовсе не так уж веселы. Думаю все же, что нам лучше сидеть здесь, пока нас не погонят вон вместе с другими подозрительными личностями ровно в полночь.

Он помешал в камине и уселся по одну его сторону. Пробило одиннадцать, и он попытался сам себя уверить, что успокаивается. Но тут у него заползали мурашки, сначала по одной ноге, потом по другой, потом по руке, по другой руке, по подбородку, по спине, по лбу, потом по волосам, потом по носу; потом он попробовал устроиться полулежа на двух стульях и застонал, а потом вскочил на ноги.

— Здесь кишмя кишат какие-то невидимые глазу и дьявольски проворные насекомые. У меня все тело колет, щекочет и дергает. В душе я уже кого-то ограбил при самых подозрительных обстоятельствах, и полиция гонится за мной по пятам.

— И со мной не лучше, — сказал Лайтвуд и сел напротив Юджина, совершив несколько эволюций, во время которых его взлохмаченная голова неизменно оказывалась самой нижней частью тела. — Я уже давно не нахожу себе покоя. Все время, пока тебя здесь не было, я чувствовал себя как Гулливер, в которого стреляют лилипуты.

— Так не годится, Мортимер. Нам надо на воздух, надо разыскать нашего любезного друга и брата, мистера Райдергуда. И давай успокоимся на том, что заключим договор. В следующий раз, душевного спокойствия ради, мы сами совершим преступление, вместо того чтобы ловить преступника. Даешь слово?

— Ну еще бы.

— Решено! Пускай Типпинз побережется. Ее жизнь в опасности.

Мортимер позвонил, чтобы заплатить по счету: на звонок явился Боб, и Юджин, со свойственным ему небрежным сумасбродством, вдруг спросил его, не хочет ли он получить место у торговца известью?

— Благодарю вас, сэр, не хочу, — ответил Боб. — У меня и тут место хорошее, сэр.

— Если вы когда-нибудь передумаете, — возразил Юджин, — приходите ко мне на разработки, для вас всегда найдется что-нибудь подходящее.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Боб.

— А вот это мой компаньон, — продолжал Юджин, — он ведет все книги и платит рабочим. Хорошая плата за хорошую работу — вот какой у него девиз.

— Лучше и не придумаешь, джентльмены, — заметил Боб, получив на чай и правой рукой извлекая поклон из своей головы точно таким же образом, как накачивал пиво насосом.

— Юджин, — смеясь от всей души, обратился к нему Лайтвуд, когда они остались вдвоем, — как ты можешь говорить такие нелепости?

— Я в нелепом настроении, — изрек Юджин. — И сам я человек нелепый. Все вообще нелепо. Идем отсюда!

Мортимеру пришло в голову, что некая перемена, словно подчеркнувшая все, что было в Юджине своевольного, безрассудного и беззаконного, произошла с его другом за последние полчаса. Зная наизусть все его причуды, Мортимер заметил в нем что-то новое, какую-то натянутость, которая в то время вызвала в нем недоумение. Эта мысль мелькнула у него в уме и забылась; но много спустя ему пришлось вспомнить о ней.

— Вон где она сидит, видишь? — сказал Юджии, когда они остановились на берегу под откосом, где свистал и рвал ветер. — Это у нее светится огонь.

— Я загляну в окошко, — сказал Мортимер.

— Нет, не надо! — Юджин схватил его за плечи. — Незачем глазеть на нее. Пойдем к нашему почтенному другу.

Он повел Мортимера к сторожевому посту, и оба они, став на четвереньки, заползли под лодку; после воющего ветра и неприютной тьмы там оказалось гораздо уютнее, чем они думали.

— Господин инспектор дома? — прошептал Юджин.

— Я здесь, сэр.

— А наш приятель трудится в поте лица вон на том углу? Отлично. Что у вас было?

— Его дочь выходила на улицу: ей показалось, будто отец ее зовет; а может, это был просто знак, чтобы он держался подальше. Может быть и так.

— Могло быть и "Правь, Британия", да только не было, — пробормотал Юджин. — Мортимер!

— Я здесь! (Он лежал по другую сторону инспектора.)

— Теперь уже два грабежа и один подлог!

И, сообщив таким образом о своем угнетенном настроении, Юджин умолк.

Долгое время все молчали. Когда начался прилив и вода подошла к ним ближе, шумы на реке стали чаще, и все трое стали прислушиваться внимательнее. К хлопанью пароходных колес, к звяканью железной цепи, к визгу блоков, к мерной работе весел, а иногда к лаю собаки на борту парохода, словно почуявшей людей в их засаде. Ночь была не так темна, и, кроме скользящих взад и вперед фонарей на корме и мачтах, они могли различить и неясные очертания корпуса; а время от времени близко от них возникал призрачный лихтер с большим темным парусом, подъятым, словно грозящая рука, проносился мимо и пропадал во тьме. Во время их вахты вода не раз подходила совсем близко, взволнованная каким-то толчком издалека. Часто им казалось, что эти всплески и толчки идут от лодки, которую они подстерегают, и что эта лодка подходит к берегу; не раз они были готовы уже вскочить на ноги, если бы не доносчик, который знал реку наизусть и по-прежнему стоял спокойно, даже не пошевельнувшись, на своем месте.

Ветром относило звон колоколов на городских колокольнях, которые были с подветренной стороны; зато с наветренной стороны до них донесся звон других колоколов, которые пробили один, два, три часа. И без этого звона они узнали бы, что ночь проходит, по спаду воды в реке, по тому, как все больше расширялась мокрая черная полоса берега и камни мостовой выходили из реки один за другим.

Время шло, и прятаться больше было уже ни к чему. Казалось, этот человек откуда-то узнал, что затевается против него, а может быть, и струсил. Быть может, он так обдумал свои маневры, чтобы выгадать против своих преследователей часов двенадцать и оказаться вне пределов досягаемости. Честный человек, напрасно трудившийся в поте лица, встревожился и начал горько жаловаться на людей, норовящих его обставить, его, возведенного трудом в высокое достоинство!

Их убежище было выбрано с таким расчетом, что они могли наблюдать и за рекой и за домом. Никто не входил в дом и не выходил из него, с тех пор как дочери послышался голос отца. Никто не мог ни войти, ни выйти, не будучи замеченным.

— А в пять рассветет, и тогда нас будет видно, — сказал инспектор.

— Послушайте-ка, — сказал Райдергуд, — что вы на это скажете? Он, может, не один час прячется от нас, снует между двумя-тремя мостами.

— Ну и что же из этого? — сказал инспектор сурово и, по-видимому, не соглашаясь с ним.

— Да, может, он и сейчас там прячется.

— Ну и что же из этого? — повторил инспектор.

— Моя лодка вон там, где и все остальные, на берегу.

— Ну так что же с твоей лодкой? — спросил инспектор.

— А если мне поехать и поискать его? Я знаю его повадки, знаю все уголки, какие он облюбовал. Знаю, где он будет во время прилива и во всякое другое время. Разве я с ним не работал? А вам всем незачем показываться. И с места трогаться не надо. Я и без вашей помощи сдвину лодку; а если меня кто-нибудь увидит, так я на реке бываю в любое время.

— Мысль не так уж плоха, — сказал инспектор после некоторого раздумья. — Попробуй.

— Погодите немного. Давайте все обдумаем. Если вы мне понадобитесь, так я подъеду к «Грузчикам» и свистну.

— Если мне будет дозволено сделать замечание моему почтенному и доблестному другу, глубокие познания коего в навигации я отнюдь не намерен оспаривать, — неторопливо вмешался Юджин, — то оно вот какого рода: свистнуть — это значит разоблачить тайну и привлечь подозрения. Надеюсь, мой почтенный и доблестный друг извинит меня как человека постороннего за такое замечание, но я был обязан его сделать для блага всей страны и этого дома.

— Это другой хозяин или адвокат Лайтвуд? — спросил Райдергуд; они разговаривали, не видя в лицо друг друга, лежа или скорчившись в три погибели.

— На вопрос, заданный моим почтенным и доблестным другом, — отвечал Юджин, лежавший на спине с надвинутой на лицо шляпой, — словно эта поза как нельзя более подходила для наблюдателя, — я отвечу без всякого колебания (если это дозволяется законом), что голос, который он слышит, принадлежит другому хозяину.

— Вы ведь хороню видите, хозяин? Ведь вы все хорошо видите? — спросил доносчик.

— Да, все.

— Тогда если я подъеду к «Грузчикам» и остановлюсь там, то незачем и свистеть. Вы увидите темное пятно или что-нибудь в этом роде, поймете, что это я, и подойдете ко мне по дамбе. Все поняли? Тогда я поехал!

В одну минуту, борясь с напором ветра, дувшего сбоку, он спустился к лодке; еще минута — и он отчалил и уже крался вверх по течению, держась под самым берегом.

Юджин приподнялся на локте, вглядываясь в поглотившую его темноту.

— Хотелось бы мне, чтобы лодка моего почтенного н доблестного друга прониклась человеколюбием настолько, чтобы перевернуться кверху дном и потопить его, — пробормотал он себе в шляпу, снова ложась. — Мортимер!

— Мой почтенный друг?

— Три грабежа, два подлога и полночное убийство!

Однако, несмотря на отягченную всем этим совесть, Юджин несколько оживился благодаря небольшой перемене в положении дел. Оба его спутника тоже. Положение изменилось — это главное. Ожидание, казалось, вступило в другую фазу и с недавних пор словно началось заново. Появилось еще что-то, за чем нужно было следить. Все трое подтянулись и насторожились еще больше и уже не так поддавались тягостному влиянию обстановки.

Прошло больше часа; они даже задремали, когда кто-то один из троих каждый говорил, что это он первый заметил, что он и не думал дремать, увидел Райдергуда на условленном месте. Они вскочили и, выбравшись из-под лодки, подошли к нему. Завидев их, он подъехал ближе к дамбе, так что они могли переговариваться с ним шепотом, стоя в тени "Шести Веселых Грузчиков", погруженных в глубокий сон.

— Хоть убей, ничего не разберу! — сказал Райдергуд, глядя на инспектора.

— Чего не разберешь? Ты его видел?

— Видел его лодку.

— Не пустую же?

— Вот именно пустую. Да мало того — она плыла по течению. Мало того без одного весла. Мало того — второе весло застряло и сломалось. Мало того — еще и лодку втиснуло течением между двумя рядами барок. Мало того ему опять повезло, ей-богу так!