"Уста и чаша" - читать интересную книгу автора (Диккенс Чарльз)

ГЛАВА XII Честный человек в поте лица

Мортимер Лайтвуд и Юджин Рэйберн обедали в конторе мистера Лайтвуда, взяв обед из кофейни. Не так давно они решили вести хозяйство сообща, на холостую ногу. Сняли коттедж близ Хэмптона, на берегу Темзы, с лужайкой, сараем для лодки и прочими угодьями и собирались провести на реке все летние каникулы, как полагается.

Лето еще не настало, была весна; но не мягкая весна с нежными зефирами, как во "Временах года" * Томсона, а суровая весна с восточным ветром, как во временах года Джонсона, Джексона, Диксона, Смита и Джонса. Резкий ветер скорее пилил, чем дул, а когда он пилил, опилки вихрем крутились по пильне. Каждая улица превращалась в пильню, но верхних пильщиков там не было; каждый прохожий был подручным, и в глаза и в нос ему летели опилки.

Повсюду носилась загадочного происхождения бумажная валюта, циркулирующая по Лондону в ветреную погоду. Откуда она берется и куда девается? Она виснет на каждом кусте, трепещет на каждом дереве, застревает в электрических проводах, льнет ко всем заборам, мокнет у каждого колодца, жмется к каждой решетке, дрожит на каждой лужайке, напрасно ищет приюта за легионами чугунных перил. Этого нет в Париже, где ничего не пропадает даром, хотя город богат и полон роскоши: там из нор выползают удивительные человеческие мураши и подбирают каждый клочок. Там ветер поднимает одну только пыль. Там зоркие глаза и голодные желудки собирают урожай даже с восточного ветра, — даже он приносит им какую-то прибыль.

Ветер пилил, и опилки кружились вихрем. Кусты заламывали руки, горько жалуясь на солнце, соблазнившее их цвести, молодая листва чахла, воробьи, как и люди, раскаивались в своих ранних браках, все цвета радуги можно было видеть не среди весенней флоры, а на лицах людей, которых пощипывала и покусывала весна. А ветер все пилил, и опилки все кружились.

Когда стоит такая погода и весенние вечера слишком долги и светлы, чтобы можно было запереться от них, город, который мистер Подснеп так вразумительно именовал Лондоном, Londres, Лондоном, выглядит всего хуже. Черный крикливый город, сочетающий в себе все свойства коптильни и сварливой жены; пыльный город, унылый город, без единого просвета в свинцовом своде небес; город, осажденный подступившими к нему болотными ратями Эссекса и Кента. Таким представлялся он двум школьным товарищам, когда, покончив с обедом, они уселись курить перед камином. Юный Вред ушел, слуга из кофейни ушел тоже, исчезли тарелки и блюда, уходило и вино — но по другому направлению.

— Ветер здесь воет, словно на маяке, — произнес Юджин, мешая в камине. — Да и то на маяке, верно, было бы лучше.

— Ты думаешь, нам не надоело бы? — спросил Лайтвуд.

— Не больше, чем во всяком другом месте. И там не пришлось бы тащиться на выездную сессию. Впрочем, это уже личное соображение, чистый эгоизм с моей стороны.

— И клиенты не приходили бы, — добавил Лайтвуд. — В этом соображении нет ничего личного, никакого эгоизма с моей стороны.

— Если бы маяк стоял на необитаемом острове среди бурного моря, продолжал Юджин, покуривая и глядя на огонь, — леди Типпинз не могла бы добраться до нас, или, еще того лучше, попробовала бы добраться и утонула. Не было бы приглашений на свадебные завтраки. Не было бы возни с прецедентами *, кроме одного самого нехитрого прецедента: поддерживать свет. Любопытно было бы наблюдать крушения.

— Но, с другой стороны, — намекнул Лайтвуд, — такая жизнь могла бы показаться несколько однообразной.

— Я уже об этом думал, — отвечал Юджин, словно он и вправду рассматривал предмет по-деловому, со всех точек зрения, — но это было бы определенное и ограниченное однообразие. Оно не шло бы дальше нас двоих. А для меня еще вопрос, Мортимер, не легче ли вытерпеть настолько определенное и настолько ограниченное однообразие, чем безграничное однообразие наших ближних.

Лайтвуд засмеялся и заметил, передавая другу бутылку:

— У нас будет случай проверить это летом, катаясь на лодке.

— Не совсем подходящий, — со вздохом согласился Юджин, — но мы попробуем. Надеюсь, мы сможем терпеть друг друга.

— Так вот, насчет твоего почтенного родителя, — сказал Лайтвуд, возвращаясь к тому предмету разговора, который они хотели обсудить особо: всегда самая скользкая тема, уходящая из рук, словно угорь.

— Да, насчет моего почтенного родителя, — согласился Юджин, усаживаясь глубже в кресло. — Мне лучше было бы говорить о моем почтенном родителе при свечах, поскольку эта тема нуждается в искусственном блеске; по мы поговорим о нем в сумерках, согретых жаром уолл-зендского * угля.

Он опять помешал в камине и, когда угли разгорелись, продолжал:

— Мой почтенный родитель нашел где-то в соседнем поместье жену для своего мало почтенного сына.

— С деньгами, конечно?

— С деньгами, конечно, иначе и искать не стоило. Мой почтенный родитель — позволь мне на будущее время заменить эту почтительную тавтологию сокращением М. П. Р., что звучит по-военному и отчасти напоминает о герцоге Веллингтоне *.

— Какой ты чудак, Юджин!

— Вовсе нет, уверяю тебя. Так как М. П. Р. всегда весьма решительно устраивал (как это у него называется) судьбу своих детей, определяя профессию и жизненный путь обреченной на заклание жертвы с часа рождения, а иногда и раньше, то и мне он предназначил стать адвокатом, чего я уже достиг (хотя и без огромной практики, которая мне полагалась), и жениться, чего я еще не сделал.

— О первом ты мне не раз говорил.

— О первом я тебе не раз говорил. Считая себя не совсем на месте в роли юридического светила, я пока что воздерживался от семейных уз. Ты знаешь М. П. Р., но не так хорошо, как я. Если бы ты знал его не хуже, он бы тебя позабавил.

— Почтительно сказано, Юджин!

— Как нельзя более, можешь мне поверить, и со всеми чувствами преданного сына по отношению к М. П. Р. Но он меня смешит, тут уж ничего не поделаешь. Когда родился мой старший брат, всем нам было, разумеется, известно (то есть было бы известно, если б мы существовали на свете), что он унаследует фамильные дрязги — при гостях это называется фамильным достоянием. Но перед рождением второго брата М. П. Р. сказал, что "это будет столп церкви". Он действительно родился и сделался столпом церкви, довольно-таки шатким столпом. Появился на свет третий брат, гораздо раньше того времени, какое он назначил моей матушке, но М. П. Р., нисколько не растерявшись, тут же объявил его кругосветным мореплавателем. Его сунули во флот, но кругом света он так и не плавал. Я дал знать о себе, и моя судьба была тоже устроена, блистательные результаты чего ты видишь своими глазами. Моему младшему брату исполнилось всего полчаса от роду, когда М. П. Р. решил, что ему суждено быть гением механики, и так далее. Потому я и говорю, что М. П. Р. меня забавляет.

— А касательно этой леди, Юджин?

— Тут М. П. Р. уже не забавляет меня, потому что я отнюдь не намерен касаться этой леди, скорее напротив.

— Ты ее знаешь?

— Вовсе не знаю.

— Может быть, тебе лучше повидаться с ней?

— Любезный Мортимер, ты изучил мой характер. Разве я могу поехать к ним с таким ярлыком: "Жених. Выставлен для обозрения", и встретить там девушку с ярлыком в том же роде? Я готов на все, что угодно М. П. Р., и даже с величайшим удовольствием, но только не жениться. Да разве я смогу это вытерпеть? Я, которому все так скоро приедается, постоянно и неизбежно?

— Ты вовсе не так последователен, Юджин.

— В отношении скуки я самый последовательный из людей, уверяю тебя, отвечал его достойный друг.

— Да ведь ты только что распространялся о преимуществах однообразной жизни вдвоем.

— На маяке. Сделай милость, не забывай условия. На маяке.

Мортимер опять засмеялся, и Юджин, улыбнувшись впервые за все время разговора, словно найдя в себе что-то забавное, стал опять мрачен, как всегда, и, раскурив сигару, сказал сонным голосом:

— Нет, ничего не поделаешь: одно из пророчеств М. П. Р. должно остаться неисполненным. Несмотря на все мое желание угодить родителю, ему суждено потерпеть фиаско.

Пока они разговаривали, за потускневшими окнами стемнело, а ветер все пилил, и опилки все крутились. Кладбище внизу погружалось в глубокую смутную тень, и тень эта уже подползала к верхним этажам домов, туда, где сидели оба друга.

— Словно призраки встают из могил, — сказал Юджин.

Он постоял у окна, раскуривая сигару, чтобы ее аромат показался ему еще приятней в тепле и уюте, по сравнению с уличным холодом, и уже возвращался к своему креслу, как вдруг остановился на полдороге и сказал:

— Видимо, один из призраков заблудился и идет к нам узнать дорогу. Взгляни на это привидение!

Лайтвуд, сидевший спиной к дверям, повернул голову: там, в темноте, сгустившейся у входа, стояло нечто в образе человека, которому он и адресовал весьма уместный вопрос:

— Это что еще за черт?

— Прошу прощения, хозяева, — отвечал призрак хриплым невнятным шепотом, — может, который-нибудь из вас и есть адвокат Лайтвуд?

— Чего ради вы не стучались в дверь? — спросил Мортимер.

— Прошу прощения, хозяева, — отвечал призрак так же хрипло, — вы, верно, не заметили, что дверь у вас стоит настежь.

— Что вам нужно?

На это призрак ответил так же хрипло и так же невнятно:

— Прошу прощения, хозяева, может, один из вас будет адвокат Лайтвуд?

— Один из нас будет, — отвечал обладатель этого имени.

— Тогда все в порядке, оба-два хозяина, — возразил призрак, старательно прикрывая за собой дверь, — дело-то деликатное.

Мортимер зажег свечи. При их свете гость оказался весьма неприятным гостем, который глядел исподлобья и, разговаривая, мял в руках старую, насквозь мокрую меховую шапку, облезшую и бесформенную, похожую на труп какого-то животного, собаки или кошки, щенка или котенка, которое не только утонуло, но и разложилось в воде.

— Ну, так в чем же дело? — сказал Мортимер.

— Оба-два хозяина, который из вас будет адвокат Лайтвуд? — спросил гость льстивым тоном.

— Это я.

— Адвокат Лайтвуд, — с раболепным поклоном, — я человек, который добывает себе пропитание в поте лица. Хотелось бы мне прежде всего прочего, чтобы вы привели меня к присяге, а то как бы мне случайно не лишиться того, что я зарабатываю в поте лица.

— Я этим не занимаюсь, любезный.

Посетитель, явно не доверяя этому заявлению, упрямо пробормотал:

— Альфред Дэвид.

— Это вас так зовут? — спросил Лайтвуд.

— Меня? — переспросил гость. — Нет, мне надо, сами знаете: "Альфред Дэвид" *.

Юджин, который курил, разглядывая гостя, объяснил, что тот желает дать присягу.

— Я же вам говорю, мой любезный, что не имею никакого отношения к присяге и клятве, — лениво усмехнувшись, сказал ему Лайтвуд.

— Он может вас проклясть, — объяснил Юджин, — и я тоже. А больше мы ничего для вас сделать не можем.

Сильно обескураженный этим разъяснением, гость вертел в руках дохлую собаку или кошку, щенка или котенка, переводя взгляд с одного из "обоих-двух хозяев" на другого, и что-то обдумывал про себя. Наконец он решился.

— Тогда снимите с меня и запишите показание.

— Что снять? — спросил Лайтвуд.

— Показание, — ответил гость. — Пером и чернилами.

— Сначала скажите нам, о чем идет речь.

— О чем, о чем, — сказал человек, делая шаг вперед, и, понизив голос, прикрыл рукой рот. — О пяти, а то и десяти тысячах награды. Вот о чем. Насчет убийства. Вот насчет чего.

— Подойдите ближе к столу. Сядьте. Не хотите ли выпить стакан вина?

— Да, хочу, — сказал гость, — не стану вас обманывать, хозяева.

Вина ему налили. Он вылил вино в рот, пропустил его за правую щеку, словно спрашивая: "Как это вам нравится?", потом за левую щеку, словно спрашивая: "Как это вам нравится?", потом переправил в желудок, словно спрашивая: "Как это вам нравится?" И в заключение облизал губы, словно ему три раза подряд ответили: "Очень нравится".

— Не хотите ли еще стакан?

— Да, хочу, — повторил он, — не стану вас обманывать, хозяева.

И он повторил все прочие операции.

— Ну, так как же вас зовут? — начал Лайтвуд.

— Вот это вы что-то спешите, адвокат Лайтвуд, — ответил гость протестующе. — Как же вы не понимаете, адвокат Лайтвуд? С этим вы немножко поторопились. Я собираюсь заработать от пяти до десяти тысяч в поте лица; а ведь я человек бедный, мне этот самый пот лица нелегко дается, так разве я могу назвать хотя бы свое имя, пока его не записывают?

Уступая его вере в обязывающую силу пера, чернил и бумаги, Лайтвуд кивком выразил согласие на кивок Юджина, означавший, что он берется орудовать этими магическими средствами.

Юджин принес перо, чернила и бумагу и уселся за стол в роли письмоводителя и нотариуса.

— Ну, — сказал Лайтвуд, — так как же вас зовут? Но честному человеку в поте лица потребовались еще новые предосторожности.

— Мне бы желалось, адвокат Лайтвуд, чтобы тот, другой хозяин, был моим свидетелем насчет того, что я скажу, — потребовал он. — А потому, не будет ли с его стороны любезностью сказать мне свою фамилию и где он живет?

Юджин, с сигарой во рту и пером в руке, перебросил ему свою карточку. Медленно прочитав ее по слогам, гость скатал ее в трубку и еще медленнее завязал в уголок шейного платка.

— Ну, любезный, — в третий раз начал Лайтвуд, — если вы уже покончили со всеми вашими приготовлениями, вполне успокоились и уверились, что вас никто не торопит, скажите, как вас зовут?

— Роджер Райдергуд.

— Место жительства?

— Известковая Яма.

— Занятие или профессия?

На этот вопрос мистер Райдергуд отвечал далеко не так скоро, как на первые два, и, наконец, объяснил:

— Кое-чем промышляю на реке.

— За вами что-нибудь имеется? — спокойно вмешался Юджин, записывая его слова.

Несколько сбитый с толку, мистер Райдергуд уклончиво и с невинным видом заметил, что тот, другой хозяин, кажется, о чем-то его спросил.

— Имели когда-нибудь неприятности? — сказал Юджин.

— Один раз. (Со всяким могло случиться, как бы между прочим заметил мистер Райдергуд.)

— По подозрению в?..

— В матросском кармане, — отвечал мистер Райдергуд. — А ведь на самом деле я был этому матросу первый друг и старался его уберечь.

— В поте лица, конечно? — спросил Юджин.

— Так, что с меня градом катилось, — ответил мистер Райдергуд.

Юджин курил, откинувшись на спинку кресла и равнодушно глядя на доносчика; перо он держал наготове, собираясь опять записывать. Лайтвуд тоже курил, равнодушно глядя на доносчика.

— А теперь надо бы опять записать, — сказал Райдергуд, повертев мокрую шапку и так и этак и пригладив ее рукавом против шерсти (вряд ли можно было пригладить ее по шерсти). — Я даю показание, что тот, кто убил Гармона, и есть Старик Хэксем, который нашел тело. Рука Джесса Хэксема, того, что на реке и на берегу все зовут Стариком, и есть та рука, которая совершила это дело. Его рука, и ничья другая.

Оба друга переглянулись, и сразу стали гораздо серьезнее, чем прежде.

— Скажите мне, на каком основании вы его обвиняете, — сказал Мортимер Лайтвуд.

— На том основании, — отвечал Райдергуд, утирая лицо рукавом, — что я был компаньоном Старика и подозревал его не один долгий день и не одну темную ночь. На том основании, что я знал его повадки. На том основании, что я отказался с ним работать, когда понял, чем это грозит; и, предупреждаю вас, его дочка будет вам рассказывать другое, так чтобы вы знали, чего ее слова стоят, ведь она готова бог весть чего наплести, нагородить турусов на колесах, лишь бы спасти отца. На том основании, что на плотинах и на пристани всем хорошо известно, что это его рук дело. На том основании, что его никто знать не хочет, потому что это его рук дело. На том основании, что ведите меня куда хотите, и я там приму присягу. Я не собираюсь отпираться от своих слов. Я на все готов. Ведите меня куда угодно.

— Все это пустяки, — сказал Лайтвуд.

— Пустяки? — негодующе и удивленно повторил Райдергуд.

— Совершенные пустяки. Это значит только то, что вы подозреваете этого человека в преступлении, не больше. У вас, может быть, есть для этого повод, а может и не быть никакого повода, но нельзя же его осудить по одному вашему подозрению.

— Разве я не сказал, — сошлюсь на того, другого хозяина, как на свидетеля, — разве я не сказал в первую же минуту, как только раскрыл рот, сидя на этом самом стуле и ныне и присно и во веки веков (он, видимо, считал эту формулу чуть ли не равносильной присяге), что я согласен поклясться на библии, что это его дело? Разве я не сказал "ведите меня, и я приму присягу"? А сейчас я что говорю? Вы же не станете это отрицать, адвокат Лантвуд?

— Конечно, не стану; но вы беретесь присягать только в том, что у вас есть подозрения, а я вам говорю, что этого мало.

— Так, по-вашему, этого мало, адвокат Лантвуд? — недоверчиво спросил Райдергуд.

— Разумеется, мало.

— А разве я говорил, что этого довольно? Сошлюсь на другого хозяина. Ну, по-честному? Разве я это говорил?

— Что бы он ни имел в виду, он, конечно, не говорил, что ему больше нечего сказать, — негромко заметил Юджин, не глядя на Райдергуда.

— Ага! — торжествующе воскликнул доносчик, уразумев, что это замечание, хотя и не совсем ему понятное, было, в общем, ему на пользу. Мое счастье, что у меня был свидетель!

— В таком случае, продолжайте, — сказал Лайтвуд. — Говорите все, что вы имеете сказать. Чтобы потом не придумывать.

— Тогда записывайте мои слова! — нетерпеливо и тревожно воскликнул доносчик. — Записывайте мои слова, потому что теперь пойдет самая суть, клянусь Георгием и Драконом! * Только не мешайте честному человеку пожать то, что он посеял в поте лица! Так вот, я даю показание; он сам мне сказал, что это его рук дело. Разве этого мало!

— Следите за своими словами, любезный, — возразил Мортимер.

— Это вам надо следить за моими словами, адвокат Лайтвуд: я так сужу, что вы будете отвечать за последствия! — Потом, медленно и торжественно отбивая такт правой рукой по ладони левой, он начал: — Я, Роджер Райдергуд, из Известковой Ямы, промышляющий на реке. сообщаю вам, адвокат Лайтвуд, что Джесс Хэксем, обыкновенно прозываемый на реке и на берегу Стариком, сам сказал мне, что это его рук дело. Мало того, я слышал из ею собственных уст, что это его рук дело. Мало того, он сам сказал, что это его рук дело. И в том я присягну!

— Где же он вам это сказал?

— На улице, — отвечал Райдергуд, по-прежнему отбивая такт; голову он держал упрямо набок, а глазами зорко следил за своими слушателями, уделяя равное внимание и тому и другому, — на улице, перед дверями "Шести Веселых Грузчиков", около четверти первого ночи — только я не возьму греха на душу, не стану присягать из-за каких-нибудь пяти минут разницы — в ту ночь, когда он выудил тело. "Шесть Веселых Грузчиков" все так же стоят на своем месте. "Шесть Веселых Грузчиков" никуда не убегут. Если окажется, что его не было в ту полночь у "Шести Веселых Грузчиков", значит я соврал.

— Что же он говорил?

— Я вам скажу (записывайте, другой хозяин, больше я ни о чем не прошу). Сначала вышел он, потом вышел я. Может, через минуту после него, может, через полминуты, может, через четверть минуты; присягнуть в этом не могу и потому не стану. Знаю, что значит давать показание под присягой, правильно?

— Продолжайте.

— Вижу, он меня дожидается, хочет что-то сказать. Говорит: "Плут Райдергуд", — меня обыкновенно так зовут, — не потому, чтобы оно что-нибудь значило, оно ничего не значит, а так, больше для складу.

— Оставьте это в стороне.

— Извините меня, адвокат Лантвуд, это все правда, а правду я в стороне не могу оставить, никак не могу и ни за что не оставлю. "Плут Райдергуд, говорит, мы нынче вечером повздорили с тобой на реке". Так оно и было: спросите его дочку. "Я пригрозил, говорит, отшибить тебе пальцы перекладиной, а не то так и мозги выбить багром. Потому я тебе грозил, что ты уж очень разглядывал то, что у меня было на буксире, а еще и потому, что ты уцепился за планшир моей лодки". Я ему говорю: "Старик, это мне понятно". А он мне говорит: "Райдергуд, таких людей, как ты, на десяток один приходится", — может, он сказал и на два десятка один, наверно не помню, потому и беру цифру поменьше, — я знаю, что значит давать показание под присягой. "А когда, говорит, люди дорожат жизнью или часами, тогда надо глядеть в оба. Были у тебя подозрения?" Я говорю: "Были, Старик; мало того, и сейчас есть". Он весь задрожал и говорит: "Насчет чего?" Я говорю: "Дело нечисто". Он еще сильней затрясся и говорит: "Оно и было нечисто. Я на Это пошел из-за денег. Не выдавай меня!" Вот этими самыми словами он и выразился.

Наступило молчание, нарушаемое только падением углей сквозь решетку. Доносчик воспользовался паузой и утерся своей мокрой шапкой, размазав грязь по лицу и шее, что отнюдь его не украсило.

— Еще что? — спросил Лайтвуд.

— Это вы насчет чего, адвокат Лайтвуд?

— Насчет всего, что идет к делу.

— Ну, ей-богу, я вас не понимаю, хозяин, — сказал доносчик льстивым тоном, заискивая перед обоими, хотя с ним говорил только один. — Чего же еще? Разве этого мало?

— Спросили вы его, как он это сделал, где он это сделал, когда он это сделал?

— До того ли мне было, адвокат Лайтвуд! Я был не в себе, да так, что не мог ни о чем больше спрашивать, хотя бы мне заплатили вдвое против того, что я надеюсь заработать в поте лица! Я бросил с ним работать. Расплевался с ним окончательно. Не мог же я переменить того, что было сделано, а как стал он просить и молить: "На коленях тебя прошу, не выдавай меня, старый товарищ!" — я одно только ответил: "Не говори со мной больше, даже не гляди на меня!" — и теперь я его чураюсь.

Произнеся эти слова с особым нажимом, чтобы придать им больше веса и значения, мистер Райдергуд без спросу налил себе еще вина и, словно прожевывая его, уставился на свечу, держа стакан в руке.

Мортимер взглянул на Юджина, но тот мрачно смотрел на бумагу и не ответил ему взглядом. Мортимер опять повернулся к доносчику и спросил:

— И долго вы были не в себе, любезный?

Прожевав, наконец, вино, доносчик проглотил его и ответил кратко:

— Целый век!

— Это когда поднялся такой шум, когда правительство назначило награду, когда вся полиция была на ногах и по всей стране только и было разговоров, что об этом преступлении, — с раздражением сказал Мортимер.

— Ага! — очень не скоро и хрипло отозвался мистер Райдергуд, несколько раз подряд кивнул головой в знак того, что помнит. — И был же я не в себе тогда!

— Это когда в ходу были самые дикие подозрения, когда все ломали голову, строя догадки, когда с часу на час могли арестовать десятерых невинных! — почти с горячностью произнес Мортимер.

— Ага! — отозвался Райдергуд тем же тоном. — И был же я не в себе все это время!

— Но тогда, видишь ли, он еще не видел возможности заработать столько денег, — сказал Юджин, начертив на бумаге женскую головку и время от времени подправляя ее пером.

— Тут другой хозяин попал в самую точку, адвокат Лайтвуд! Вот это меня и подтолкнуло. Сколько раз я, бывало, ни старался облегчить свою душу, а все не мог. Один раз чуть было не сознался мисс Аби Поттереен, да так и не мог — вон ее дом, он никуда не денется, да и сама она не помрет скоропостижно, пока вы до нее доберетесь, — спросите у нее! Наконец того, пропечатали новое объявление, а подписано оно было вашей собственной фамилией, адвокат Лайтвуд, вот тогда я и раскинул умом и спросил себя, неужели мне целый век с этим мучиться? Неужели так-таки никогда не избавиться? Неужели все так и думать больше о Старике, чем о себе самом? Что же, что у него дочь, а у меня разве нет дочери?

— И эхо отозвалось?.. — подсказал Юджин.

— У тебя есть дочь, — твердо ответил мистер Райдергуд.

— Кстати упомянув при этом, каких она лет? — спросил Юджин.

— Да, хозяин. В октябре исполнилось двадцать два. А потом я подумал: "В рассуждении денег. Денег целая куча". Ведь так оно и есть! — к чему это отрицать? — со всей прямотой заявил мистер Райдергуд.

— Браво! — произнес Юджин, тушуя нарисованную им женскую головку.

— Денег там куча: но разве грех рабочему человеку, который каждую корку хлеба, добытую в поте лица, поливает своими слезами, — разве грех такому человеку заработать их? Разве есть какой запрет насчет этого? Вот я и рассудил по совести, как долг велит: "Можно ли так говорить, не осуждая адвоката Лайтвуда за то, что он предлагает такие деньги?" А разве мне полагается осуждать адвоката Лайтвуда? Нет, не полагается.

— Да, — сказал Юджин.

— Разумеется, хозяин, — согласился мистер Райдергуд. — Так вот я и решил облегчить свою совесть и заработать в поте лица то, что мне предлагают. И мало того, — прибавил он, вдруг разъярившись, — я намерен получить эти деньги! А теперь я говорю вам, адвокат Лайтвуд, раз и навсегда, что Джесс Хэксем, по прозванию Старик, совершил это дело, тут его рука, и ничья другая, он сам мне в этом сознался, А я передаю его вам и хочу, чтобы его забрали. Нынче же ночью.

После новой паузы, нарушаемой только падением угольев сквозь решетку, которое привлекало к себе внимание доносчика, словно звон денег, Мортимер наклонился к своему другу и шепнул:

— Полагаю, мне придется идти с ним в полицию к нашему невозмутимому другу.

— Да, ничего не поделаешь, — отвечал Юджин.

— Ты ему веришь?

— Верю, что он сущий мошенник. Но, может быть, он и правду говорит, на сей только раз и в своих целях.

— Что-то не верится.

— Это ему не верится, — сказал Юджин. — Но и его бывший компаньон, которого он обличает, тоже не внушает доверия. Оба они, видно, одного поля ягоды. Мне хотелось бы спросить у него одну вещь.

Предмет этого совещания, косясь на угли в камине, силился подслушать, что говорят, но прикидывался равнодушным, как только один из «хозяев» взглядывал на него.

— Вы упомянули дочь этого Хэксема (дважды, мне кажется). - сказал Юджин вслух. — Быть может, вы хотели намекнуть, что она знала о преступлении?

Честный человек, подумав сначала, — возможно подумав о том, как его ответ повлияет на заработок в поте лица, — безоговорочно ответил:

— Нет, не хотел.

— И вы не имеете в виду никого другого?

— Не во мне суть, важно, кого Старик имел в виду, — упрямо и решительно ответил тот. — Я знаю только, что он сам мне сказал: "Мое дело". Это были его слова.

— Я хочу знать правду, Мортимер, — прошептал Юджин, вставая. — Как мы отправимся?

— Пешком, — шепнул Мортимер, — надо дать ему время умом раскинуть.

Перекинувшись этими репликами, они собрались уходить, и мистер Райдергуд встал со стула. Погасив свечи, Лайтвуд, словно так и следовало, взял стакан, из которого пил честный человек, и хладнокровно швырнул его в камин, где он и разбился вдребезги.

— Теперь, если вы пойдете вперед, мы с мистером Рэйберном пойдем за вами, — сказал Лайтвуд. — Вы, я думаю, знаете, куда идти?

— Думаю, что знаю, адвокат Лайтвуд.

— Тогда идите вперед.

Человек, промышляющий на реке, обеими руками натянул на уши намокшую шапку, спустился с лестницы, по привычке угрюмо горбясь на ходу и от того сделавшись еще сутулее, чем от природы, обогнул церковь Тэмпла, прошел через Тэмпл в Уайтфрайерс * и двинулся дальше по приречным улицам.

— Погляди, сущий висельник, — сказал Лайтвуд, идя за ним следом.

— А по-моему, сущий палач, — возразил Юджин. — Он явно кого-то задумал повесить.

Дорогой они больше не разговаривали. Райдергуд шел впереди, подобный безобразной Парке, и они не теряли его из виду, хотя были бы очень рады потерять. Но он шел впереди, все на том же расстоянии и все тем же шагом. Наперекор бурной погоде и резкому ветру, он упорно шел вперед, словно Рок, и шаг его нельзя было ни задержать, ни ускорить. Когда они были уже на полдороге, налетел шквал с сильным градом, который в несколько минут сплошь засыпал и выбелил улицы. Райдергуд этого словно не заметил. Он стремился отнять жизнь у человека и получить за это деньги, и не такому граду было под силу остановить его. Пробиваясь вперед, он оставлял в ледяной, быстро тающей каше бесформенные ямы вместо следов: тому, кто шел за ним, могло показаться, что в нем не осталось даже подобия человеческого.

Шквал пронесся мимо, луна вступила в состязание с быстро летящими тучами, и по сравнению с необузданным буйством в небесах казалось ничтожным и мелким все, что творилось на улицах. Не потому, что ветер загнал всех гуляк в укромные места так же, как он смел под укрытие весь град, до сих пор еще не растаявший, но потому, что небо словно поглотило улицы и ночь разлилась в воздухе.

— Если у него и было время подумать, — сказал Юджин, — то ничего лучше он не придумал, и не передумал, если это лучше. Не заметно, чтобы он собирался отступать; а насколько я помню это место, мы уже близко от того угла, где вышли из кэба прошлый раз.

В самом деле, несколько крутых поворотов привели их на берег реки, где в тот раз были такие скользкие камни и где теперь стало еще более скользко; ветер бешеными порывами дул им прямо в лицо, налетал с моря, донося брызги воды. Верный привычке всех промышляющих на реке везде искать защиты от ветра, интересующий нас промышленник подвел друзей к "Шести Веселым Грузчикам" с подветренной стороны и только после этого заговорил с ними:

— Взгляните вот сюда, на эти красные занавески, адвокат Лайтвуд. Это «Грузчики», тот самый дом, я же вам говорил, что он не убежит. Ну что, разве он убежал?

По-видимому, это явное подтверждение слов доносчика не очень-то убедило Лайтвуда, и он спросил, для чего еще они сюда пришли?

— Я хотел, чтобы вы сами увидели «Грузчиков» и проверили, соврал я вам или нет; а теперь я один загляну в окно к Старику, и тогда мы узнаем, дома ли он.

С этими словами он крадучись скрылся в темноте.

— Я думаю, он вернется? — прошептал Лайтвуд.

— Да! И доведет свое дело до конца, — прошептал Юджин.

И в самом деле, он вернулся очень скоро.

— Старика нет, и его лодки тоже нет. Дочка дома, сидит и смотрит на огонь. На столе стоит ужин, значит Старика ждут. Я узнаю, куда он отправился, это мне нетрудно.

Кивнув им, он опять пошел вперед, и скоро они добрались до полицейского участка, где все было так же чинно, тихо и в полном порядке, как прежде, и только фонарь, будучи простым фонарем, прикомандированным к полиции вне штатов, мигал на ветру.

В самом помещении инспектор все так же сидел над своими бумагами, как и во время оно. Он сразу узнал обоих друзей, но их появление нисколько его не взволновало. Даже то обстоятельство, что их проводником оказался Райдергуд, ничуть не отразилось на нем, разве только в том, что, умокнув перо в чернильницу, он глубже спрятал подбородок в шейный платок, словно вопрошая без слов: "Ну, что еще ты там выкинул?"

Мортимер Лайтвуд, вручив инспектору записи Юджина, спросил его, не будет ли он так любезен просмотреть эти записи?

Прочитав первые несколько строк, господин инспектор взволновался до такой (для него необыкновенной) степени, что спросил, нет ли у кого-нибудь из джентльменов табачку на понюшку? Но когда оказалось, что понюшки ни у того, ни у другого нет, он прекрасно обошелся без этого и дочитал до конца.

— Тебе это прочитали? — спросил он честного человека.

— Нет, — отвечал Райдергуд.

— Тогда тебе не мешает послушать. — И он прочел записи вслух, официальным тоном.

— Правильно ли тут записано все то, что ты сообщил н собираешься показывать под присягой? — спросил он, окончив чтение.

— Правильно, — отвечал мистер Райдергуд. — Все правильно, все так, как я говорил. Что и толковать.

— Я сам допрошу этого человека, сударь, — сказал инспектор Лайтвуду. Потом обратился к Райдергуду: — Он дома? Где он? Что делает? Уж верно, ты счел своим долгом разузнать о нем решительно все.

Райдергуд сообщил то, что было ему известно, и обещал узнать остальное через несколько минут.

— Погоди, пока я тебе не скажу, — остановил его инспектор. — Пускай будет незаметно, что мы по делу. Надеюсь, господа, для видимости вы не откажетесь выпить вместе со мной по стаканчику чего-нибудь у «Грузчиков»? Хорошо поставленное заведение, и хозяйка в высшей степени почтенная.

Они ответили, что будут очень рады выпить, не только для видимости, а и на самом деле, к чему, в общем, и клонилось предложение инспектора.

— Очень хорошо, — сказал он, снимая шляпу с гвоздя и засовывая в карман пару наручников, словно свои перчатки. — Дежурный! — Дежурный откозырял. — Знаете, где меня найти? — Дежурный опять откозырял.

— Райдергуд, когда увидишь, что он вернулся домой, подойди к Уголку, стукни в окно два раза и жди меня. Ну, господа!

Когда все трое вышли на улицу и Райдергуд, сгорбившись, заковылял своей дорогой в дрожащем свете фонаря, Лайтвуд спросил полицейского, что он об этом думает?

Инспектор отвечал весьма сдержанно и уклончиво, что от человека всего скорее следует ожидать дурного, чем хорошего. Что он сам несколько раз собирался свести счеты со Стариком, но ни разу не мог поймать его с поличным. Что если в этой истории есть правда, то только отчасти. Что оба эти человека, очень подозрительные личности, наверное сообщники, действовали вместе и в равной степени замешаны; но один из них выследил на этом деле другого, для того чтобы выгородить себя и получить деньги.

— И я думаю, — в заключение прибавил инспектор, — что если сам он выйдет сух из воды, то, вероятно, получит награду. Но вот и «Грузчики», господа, вон там, где горит огонь, и потому я советую оставить этот разговор. Всего лучше вам будет интересоваться известковыми разработками где-нибудь около Нортфлита и выражать опасения, как бы с вашей известью не случилось чего-нибудь, поскольку она идет на баржах.

— Слышишь, Юджин? — сказал Мортимер, обернувшись через плечо. — Ты очень интересуешься известью.

— Без извести моя жизнь лишилась бы последнего проблеска надежды, отвечал ко всему равнодушный и невозмутимый адвокат.