"Напарница" - читать интересную книгу автора (Авербух Наталья Владимировна)

Рассказ пятый. Двойная жизнь

Различия между двумя странами, веками живущими бок о бок — враждующими, мирящимися, торгующими, презирающими друг друга, но всё же остающимися вместе — бросаются в глаза с первых шагов после пересечения границы. И, конечно же, это более чем относится к Дейстрии и Остриху, чьи трения не раз и не два за историю совместного существования приводили к войнам, к ограничению торговли и, прибавим, к развитию контрабанды. Однако наивный дейстрийский путешественник первое время может сохранять нелепую надежду, что достаточно переодеться по местной моде, поселиться в доме со шпагой, обменять в банке деньги и не выходить на улицу после наступления темноты, чтобы уже если и не сойти за своего, то хотя бы не привлекать внимания и вести в Острихе такую же жизнь, как у себя на родине. Абсурдность подобного предположения может и вовсе не дойти до дейстрийца, если он был нелюдимом дома и намерен придерживаться старых привычек и впредь. Однако, стоит прожить в Острихе светской жизнью хотя бы неделю, наносить и принимать визиты, прислушаться к сплетням — и привычное представление о единой для всех просвещённых людей самой собой разумеющейся морали развеется как дым, а там последуют и отступления от затверженных с детства канонов поведения.

В Острихе, к примеру, юноши и девушки не копят деньги и не добиваются независимости, чтобы сочетаться браком. Они связывают свою жизнь с теми, на кого укажут родители (и не редкость, когда «молодой» или «молодая» вдвое старше избранницы или избранника и до самой свадьбы носит траур по далеко не первому утраченному спутнику жизни). В Острихе о любви речи не идёт. Конечно, и в Дейстрии часты браки по расчёту и велико влияние семей, но всё же у нас мало кто открыто отрицает саму возможность любви между молодожёнами — как до, так и после заключения брака, мало где так цинично торгуют в первую очередь состоянием и — только! — во вторую самим человеком. Целомудрие до брака и верность спутнику жизни после в Дейстрии возводится в ранг высшей добродетели, в Острихе это нелепая, пусть и безобидная блажь. Когда девушке не нравится её будущий муж, в Дейстрии она кричит «какой ужас!» и вполне может разорвать навязанную родителями помолвку — или почитать свою жизнь навеки разбитой. Впрочем, после такого самоволия, как отказ от посватанного жениха девушка лишается возможности выйти замуж, и её жизнь всё равно оказывается разбита, но, по крайней мере, она сохраняет свободу. В Острихе девушка пожимает плечами и философски заключает: «что ж, я всегда могу завести любовника». И выходит замуж, и заводит любовника, и муж не то, чтобы вовсе не возражает, но, по крайней мере, обнаружив измену, не подаёт на развод, как это делается в Дейстрии, а украшает жену парой-другой кровоподтёков и подстерегает бедолагу в тёмном переулке со шпагой — или нанимает необходимых специалистов, которые произведут требуемую операцию без него.

Нельзя не учитывать, разумеется, и влияние наряда. Сколько бы «устрицы» не твердили о совершенной пристойности такого зрелища, как голые плечи и икры, оно не может всё-таки не возбуждать худшие инстинкты в людях, слабых духом и не смущать даже самые стойкие и нравственные характеры.

Распущенность царит в Острихе повсюду и неудивительно, что «устрицы» не находят ничего предосудительного, скажем, в одиноко путешествующей девушке. Да, она подвергает себя некоторой опасности, но это её личный выбор, а если девушка будет прятаться под крышу после наступления темноты, спасаясь таким образом от встречи с не-мёртвыми, то, по мнению острийцев, тут и говорить не о чем. Самое смешное заключается в том, что нежная и робкая дейстрийка, на родине не отъезжающая и на милю от родного города без спутников, на границе отпускает или рассчитывает лакея и смело едет по Остриху в одиночестве — и никто по возвращении домой не видит в подобном путешествии ничего, способного запятнать репутацию барышни!

С другой стороны, всякий дейстриец, увидев на ночных улицах женскую фигуру, равнодушно скользнёт по ней взглядом, решив, что это чья-нибудь служанка возвращается с поручением, а если и благородная дама, то у неё, конечно же, свои причины для поздней прогулки. У острийца женщина после наступления темноты вызывает неизбежную ассоциацию со слабостью, хрупкостью и беззащитностью; дальнейшее зависит уже от степени нравственности самого «устрицы». Поймите меня правильно, я не хочу быть несправедлива к жителям ни одной из стран, в которых мне посчастливилось жить, однако дейстриец не бросится ни нападать на всякую одинокую женщину, ни предлагать себя в защитники и провожатые, он вмешается, только если его прямо попросят о помощи или ещё каким-нибудь образом привлекут внимание. Остриец же считает факт появления женщины на ночных улицах уже сам по себе призывом проявить благородство или подлость, и отделаться от непрошенного защитника — или защититься от негодяя — бывает довольно-таки затруднительно. Если в Дейстрии всякому мужчине вполне достаточно заверения женщины, что она совершенно уверенна в своих силах, то «устрицы» остаются в твёрдом убеждении, будто представительницы слабого пола сами не знают, чего хотят. Это правило распространяется не только на ночные провожания, но и на всю жизнь в целом. Посудите сами: там, где в Дейстрии вдова богатого лавочника берёт дело в свои руки, в Острихе она через поверенных мужа продаёт лавку и живёт на ренту, часто слишком скудную в сравнении с прежними доходами: всё равно никто не стал бы вести дел с женщиной!

Это лицемерие, согласно которому женщин считают достаточно самостоятельными, чтобы губить душу и подвергать опасности своё тело, как им заблагорассудится, но сверх этого совершенно не способными принимать решения, касающиеся кого бы то ни было кроме неё самой (над потерявшими отца детьми, например, обязательно устанавливалась мужская опека даже при наличии живой матери) казалось «устрицам» единственно верной моралью, и они не могли понять, как дейстрийцы доверяют женщинам вести дела, не доверяя устраивать свою личную жизнь.

Всё это оставалось бы для меня красивыми словами, отвлечённым рассуждением, если бы я не столкнулась с непроходимой, простите, тупостью и упёртостью «устриц» в вопросах, касающихся их представления о чести, морали и месте женщин в современной жизни. Однако я забегаю вперёд, а рассказывать лучше по порядку.

На запасную встречу мы с напарником отправились на следующую же ночь после невероятных знакомств с вампирами и головорезами Остриха. К счастью, сегодняшнее свидание было назначено на полночь; мы могли и прийти заранее, и не бояться, что придётся возвращаться при свете. Дом, где была назначена встреча, был маленький, одноэтажный и прятался между двумя большими трёхэтажными зданиями. Напарник шумно втянул воздух.

— Пусто, — шёпотом объявил он. — Лишней рябиной тоже не пахнет.

Я вздохнула. Вампир никогда раньше не доверял мне ничего серьёзнее подсобной работы, вечно ворчал и ругал за промахи, и сегодняшняя «милость» меня совершенно не радовала. Разговаривать с человеком, который будет в точности знать, кто я, лично представлять бюро безопасности Дейстрии… Меня била нервная дрожь.

— Не бойся, дорогая моя, я буду рядом. Заходи, впустишь меня внутрь.

Дверь в дом была прикрыта, но не заперта и легко открылась, едва я её толкнула. Маленькая прихожая отделялась от внутренней комнаты дверным проёмом без двери, и проём этот зиял зловещим чёрным провалом. Я не стала запирать входную дверь, боясь оказаться в кромешной тьме без даже тусклого освещения уличных фонарей и, частично разглядев, частично нащупав ведущую на чердак лестницу, принялась осторожно подниматься наверх.

«Брось, Ами! — раздался резкий приказ вампира. — Зови отсюда, не стоит ломать ноги».

Я повиновалась и, не успела я закончить обязательную фразу, как напарник чуть только не свалился мне на голову, слишком уж поспешно спустившись с чердака.

— Стой тут! — выкрикнул вампир, устремляясь в тёмный провал внутренней комнаты. — И запри дверь, нечего дом нараспашку держать.

Я ещё нащупывала засов, не решаясь в темноте возиться с замками, когда темнота несколько рассеялась слабеньким огоньком свечи.

— Иди сюда, Ивона! — выкрикнул из комнаты вампир. Я повиновалась, и обнаружила, что кто-то заранее подготовился к встрече, поставив глубокие кресла возле круглого столика, на котором стояла запечатанная бутылка вина, два бокала и вазочка со свежими фруктами. Подсвечник с новой свечой, которую и зажёг вампир, стоял тут же.

— Удивлена? — засмеялся не-мёртвый, взяв в руки вазочку и шумно, напоказ принюхиваясь. — И, заметь, никакой отравы, никакого снотворного. Сделано всё, чтобы ты себя непринуждённо чувствовала. Неплохо кто-то постарался, а?

— Но зачем всё это? — поразилась я.

— Я же сказал, — раздражённо напомнил вампир, но тут же смягчился. — Ты можешь почувствовать благодарность за заботу, невольно расслабиться, поддаться на обаяние собеседника… Не качай головой, ты просто ещё не испытала на себе этот метод, моя девочка. Вот увидишь, тебе захочется заплатить больше денег, чем ты отдала бы в пустой комнате на голодный желудок.

Он прошёлся по комнате, зажигая свечи в прибитых к стене канделябрах, и в комнате стало совсем светло.

— Ну, что же, моя девочка, — проговорил вампир, развернув меня к себе и положив руки мне на плечи. — Не снимай вуали, кутайся в плащ и не поддавайся на провокации. Помни, чему я тебя учил и… Я буду рядом, но дальше ты пойдёшь сама. Удачи!

Я подозрительно вгляделась в лицо вампира — что с ним? Показалось или голос напарника дрогнул?

Вампир принуждённо засмеялся и притянул меня к себе, явно борясь с искушением растрепать мне волосы.

— Милая моя, — проговорил он. — Ты бы знала, как я тебе завидую! В первый раз вербовать своего агента…

Он бы говорил ещё, но тут дверь снаружи толкнули, а после послышался требовательный и, как мне показалось, раздражённый стук.

— Всё, иди. Дерзай. Я в тебя верю, — отрывисто выпалил не-мёртвый и словно бы растворился в тенях. Я без особой охоты поплелась открывать дверь. Особого подъёма перед первой вербовкой не ощущалось, только рассеянность и испуг. В ушах звучало «я в тебя верю», произнесённое вампиром, и это удивляло больше всего. Он. В меня. Верит. Вот уж никогда бы не подумала…

Стук в дверь повторился, ещё громче и требовательнее. Я перевела дух и отодвинула засов. Верит он… мне бы его уверенность…

Дверь распахнулась с такой быстротой и силой, что меня едва не убило на месте. Я вскрикнула, отшатываясь в сторону, и чёрная фигура, в первые мгновения показавшаяся мне огромной, застыла на пороге. Потом ночной гость всё же зашёл в дом, закрыл за собой дверь и только после этого обернулся ко мне.

И тут-то прозвучали слова, похоронившие все мои надежды на простую беседу:

— Вы — женщина?!

В голосе говорившего явственно слышалось не столько удивление, сколько крайняя степень негодования; говорил он по-дейстрийски.

— Очень приятно познакомиться с вами, сударь, — нервно проговорила я, разглядывая мужчину при льющемся из комнаты тёплом свете свечей. Смотреть, откровенно говоря, было не на что: чёрный плащ, скрывающий фигуру, на голове широкополая шляпа, а лицо закрывает маска. Сзади полу плаща приподнимал кончик шпаги.

Вот и всё, что я сумела разглядеть, пока гость стоял неподвижно, но, едва он шевельнулся, я заметила некоторую скованность движений, будто что-то ему мешает… Например, свежая рана.

«Глупости, Ами!» — по старой своей привычке возразила я сама себе и осеклась. Мы в Острихе. Здесь бывает всё, и свежие раны отнюдь не редкость.

Незнакомец, видимо, вспомнив о хороших манерах, отвесил мне поклон — сдержано, по-дейстрийски.

— Не могу сказать того же, сударыня, — продолжал он на моём языке. — Я думал, на встречу со мной бюро отрядит человека… — он демонстративно окинул мою фигуру таким взглядом, что я почувствовала себя едва ли не обнажённой, — посолиднее.

Я вспомнила наставления напарника и посторонилась, делая знак гостю проходить в комнату. Тот не стал вспоминать дейстрийские приличия, и прошёл первым. Что ж, можно считать, первый шаг сделан…

— Итак, — сердито проговорил незнакомец, усаживаясь в кресло, — вас прислало бюро вместо серьёзного человека? Прошу прощения, сударыня, но темы, которые я собирался обсуждать, не для женских ушей!

Я покачала головой. Надо было отвечать, и отвечать быстро, пока этот человек не успел убедить себя, что сделка ему не нужна. Если бы напарник хоть что-то мне объяснил так, как это делают люди: спокойно, подробно, предусматривая все возможные неприятности, какие только могут ожидать меня во время вербовки! Куда там, ему показалось достаточным передать мне мысленно суть задания и парой коротких фраз по дороге сюда запретить прямо ссылаться на свою работу в бюро. Пусть, мол, этот человек не сможет потом «представить доказательства разведывательной работы Дейстрии на чужой территории». И что мне прикажете теперь делать?

Я опустилась в поставленное для меня кресло и поправила распахнувшийся на груди плащ.

— Сударь, — проговорила я, лихорадочно подыскивая слова. — Давайте говорить начистоту: у вас есть товар, который вы хотите продать, и есть нужда в деньгах. У моих друзей есть деньги и есть нужда в вашем товаре, но у них нет возможности встретиться с вами. Они обратились ко мне, потому что хорошо знают меня и уважают, и верят, что мы с вами отлично поладим к обоюдной выгоде. Вы хотите что-то сказать моим друзьям — их здесь нет, но есть я, и я охотно выслушаю каждое ваше слово. Вы можете доверять мне ровно в такой же степени, как и моим друзьям, ничуть не меньше, и то, что я женщина, никак не влияет на условия сделки. Итак?..

Я перевела дух, сама удивляясь, как ловко и плавно сумела сформулировать свою мысль. Информатор сделал протестующее движение, когда я упомянула нужду в деньгах, и как-то недовольно шевельнулся при слове «сделка», словно эти слова оскорбляли его чувствительную натуру. Не исключено: если он явился с оружием, то передо мной острийский дворянин, а эта разновидность человечества весьма неохотно признаёт свои потребности в презренном металле. Однако в этом не было ничего страшного, уже то, что этот человек не ушёл при виде меня и сейчас спокойно сидит в кресле (он даже как бы рассеянно взял из вазы яблоко и поднёс ко рту, хотя надкусывать не стал), показывало: всё идёт как надо, и сделка состоится. Это уже не могло не радовать…

— Вот как, — медленно произнёс незнакомец, пристально разглядывая меня сквозь прорези чёрной маски. — Вы отдаёте себе отчёт, сударыня, что здесь вы полностью в моей власти, и я могу забрать у вас деньги силой вместо того, чтобы о чём-то договариваться?

Я вжалась в кресло, не очень уверенная в том, как нужно отвечать на подобное заявление. В крайнем случае напарник всегда успеет прийти мне на помощь, однако мне бы совсем не хотелось срывать переговоры таким нелепым образом. И, опять же — кого я должна изображать — слабую женщину, которая, как и настаивал информатор, явилась одна на назначенную встречу — или уверенного в себе специалиста, которого не напугают и трое таких вот громил, даже если они будут все одновременно размахивать шпагами?

— Вы не станете этого делать, — сударь, — холодно ответила я. Голос почти не дрожал, и это тоже не могло не радовать. — Отобрав деньги сейчас, вы лишаетесь возможность и дальше поддерживать отношения с бю… с моими друзьями.

— Вот как, — не менее холодно, чем я, повторил информатор.

— Именно так, — резко кивнула я. Информатор не стал вскакивать с кресла и размахивать шпагой, и переговоры всё-таки продолжались. Главное — не сказать ничего конкретного до того, как этот человек произнесёт пароль. Однако же он отнюдь не собирался облегчать мою задачу.

— Вы пришли сюда одна, сударыня? — безо всякого перехода спросил он. Я молча кивнула. — Ночью?

Я снова кивнула, не зная ещё, какую ошибку совершаю этим признанием.

— Вы сошли с ума! — возмутился дворянин. — Безумие женщине разгуливать ночью одной по улицам! Вы представляете, какой опасности подвергались?!

Я состроила гримасу, пользуясь тем, что моё лицо надёжно закрыто вуалью. Где-то я эту песню уже слышала, и ничем хорошим она не кончилась…

— Уверяю вас, сударь…

— На вас могли напасть вампиры! Вас могли ограбить или похитить по пути сюда! — гневно выкрикнул дворянин. — О чём думали ваши хозяева, отпуская вас на эту встречу?!

— Сударь, послушайте…

— Так продолжаться не может! — заявил дворянин и, к моему ужасу, поднялся с кресла. Резкий шаг в мою сторону — и вот он уже нависает надо мной, продолжая свою нравоучительную тираду. — Вот что, сударыня. Одна вы отсюда не выйдете. Я провожу вас до дома и на следующую встречу будьте добры прислать мужчину, чья смерть, во всяком случае, не будет на моей совести.

Он протянул мне руку, явно намериваясь вытащить меня из кресла и, как и сказал, провожать до дома. Бежать было некуда, соглашаться на это «заманчивое» предложение — немыслимо. Я набрала в грудь побольше воздуха, вознесла коротенькую мысленную молитву и начала говорить, глядя на дворянина снизу вверх:

— Поверьте мне, сударь, я глубоко тронута вашим щедрым предложением, однако, уверяю вас, эта забота совершенно излишня. Мне уже приходилось, и не раз, выходить ночью после захода солнца из дома и ни разу я не столкнулась с описанными вами опасностями. Что касается мужчины, о безопасности которого вы не станете так же сильно беспокоиться, как о моей, то, боюсь, ваше предложение неосуществимо. Бю… мои друзья не имеют возможности прислать к вам кого-либо, кроме меня, иначе, смею вас заверить, вы бы вели дело с человеком, которого сочли бы более подходящим для ваших целей. Однако обстоятельства складываются так, как складываются и, может быть, вы сядете, и мы продолжим нашу беседу?

Мужчина хмыкнул. Несколько мучительных мгновений он так и стоял, нависая надо мной, а после отступил на шаг.

— Вы ведь всё равно не прекратите шляться по ночам, верно?

Он так и сказал «шляться», словно это слово допустимо в приличной беседе, но я решила не обращать внимания ни на тон, ни на грубость выражений, и кивнула. Информатор снова хмыкнул и вернулся в своё кресло; я позволила себе перевести дух.

— Может быть, сударь, перейдём к делу, — предложила я. — Час поздний и, по правде сказать, мне хотелось бы пораньше оказаться у себя дома и лечь в постель.

Дворянин фыркнул.

— Я могу предложить вам другой способ времяпрепровождения, — насмешливо произнёс он. — И, хоть у меня и «имеется нужда в деньгах», вряд ли они будут лишними для вас, сударыня. Вряд ли ваши «друзья» особенно щедры с вами — не так ли?

Я вспыхнула и едва удержалась от того, чтобы не подойти к мерзавцу и не отвесить ему оплеуху.

«Спокойно, Ами, — напомнил о себе напарник, — он всего лишь пытается вывести тебя из себя».

— Вам плохо, сударыня? — почти искренне заволновался информатор, когда я сжала руками виски: мысленный голос вампира по-прежнему причинял сильную боль. Я покачала головой.

— Благодарю вас, сударь, я чувствую себя прекрасно. Однако чем скорее мы перейдём к делу, тем будет лучше для нас обоих.

— Но вы не ответили на моё предложение, — вкрадчиво напомнил остриец. — В конце концов, зачем молодой женщине забивать головку государственными делами, когда она создана совсем для другого?..

Я выпрямилась в своём кресле так резко, как будто меня ударили в спину.

— Сударь, — холодно проговорила я. — Позвольте мне самой судить, для чего я создана. И — если вас не интересует сделка, я, с вашего разрешения, откланяюсь. Моё время дорого, в отличие от вашего.

— О, я заметил, — протянул информатор, но больше спорить не стал. Он отодвинул кресло так, чтобы его лицо оставалось в тени, и снял шляпу, а после стащил через голову тонкую цепочку. Волосы, до того скрытые головным убором, у этого дворянина были такими же светлыми, как и у того, который дрался на площади Трёх свечей прошлой ночью. Он надел шляпу и подвинулся на прежнее место. Я, в свою очередь, отстегнула точно такую же цепочку со своей шеи и, примерившись, кинула информатору вместе с висящем на цепочке крестиком. Он ловко поймал крестик и, повернув к себе обратной стороной, провёл пальцев по выцарапанной на серебре надписи:

— Любовь, — насмешливо прочитал он, растягивая гласные, и выжидательно посмотрел на меня.

— До смерти, — медленно ответила я. Дворянин кинул свой крестик так, что он упал мне на подол. Я подняла распятье, перевернула его обратной стороной и тоже провела пальцем по надписи.

— Верность, — как можно быстрее прочитала я.

— Навсегда, — буркнул информатор, после чего снова отодвинулся в тень, чтобы снять шляпу и надеть мой крестик на место своего, как сделала и я со своим «подарком».

Эта сцена, нелепая на взгляд дейстрийца, более или менее приемлемо смотрелась в Острихе, где было принято обмениваться личными крестами между друзьями, родственниками или возлюбленными и даже выцарапывать на священных символах первые слова пафосных девизов. Однако нам с информатором — во всяком случае, мне, — сентиментальность была чужда, и нелепый обмен крестами служил своеобразным паролем, выполняя одновременно несколько назначений. Во-первых, таким образом мы оба могли убедиться, что не беседуем с представителем не-мёртвых: принеся с собой серебро и проследив, как его берёт в руки собеседник можно, по крайней мере, чувствовать себя застрахованным от подделки. На этой стороне дела настоял информатор ещё в то время, когда нас с напарником не было в Острихе, а он вёл осторожную переписку с бюро, соглашаясь передавать документы только лично в руки под гарантию, что их не будут провозить через границу, где все письма просматриваются таможенниками и, что самое печальное, даже тайными агентами контрабандистов. Что касается меня, то гораздо более важным казалось подтверждение, что это, скорее всего, тот самый человек, с которым через тайную переписку (письма оставлялись в тайниках, а позже забирались оттуда) обсуждался пароль. Можно украсть крест, прочесть на нём надпись, можно даже додумать девиз, но важным здесь было всё — и тон, и скорость произношения, и паузы. Напарник заверял, что тайник не был раскрыт ни городскими стрелками, ни кровниками, ни агентами контрабандистов, одним словом, никем, а, следовательно, некому было и узнать пароль. С другой стороны, всё было совершенно невинно — подарок, знак доверия, и не более. Смущало, правда, почему всё-таки информатор отказывался от передачи сведений письменно через те же тайники, но мало ли что он мог себе надумать? Начиная от ловкой провокации со стороны острийских коллег и заканчивая страхом попасться «на месте преступления» с компрометирующими документами. С третьей стороны — а разве сейчас он не рискует? А я? С четвёртой, возможно, это-то и заставляло информатора протестовать против ведения дел с женщиной?.. С пятой…

Но придумать пятую сторону я не успела: дворянин взял со стола отложенное было яблоко и с хрустом его надкусил.

— Теперь я понимаю, кто придумал этот пароль, — произнёс он, едва ли прожевав откушенный кусок. — Женщины тянутся к романтике, красивым фразам, громким обещаниям — не так ли, сударыня?

— Позвольте вас заверить, что вы ошибаетесь, сударь, — возразила я. — И, прошу вас, постарайтесь воздержаться от нападок на мой пол! Уже поздно, и мне бы хотелось…

— Знаю, знаю, — перебил меня дворянин. — Оказаться у себя дома в постели. Что ж, поскольку мою постель вы отвергли…

Он откинулся в кресле и безо всякого вступления выпалил:

— Крупная партия контрабанды.

— Сколько? — в тон ему спросила я.

— Пятьсот.

Я присвистнула, как это всегда делал мой напарник, когда чему-то удивлялся. У информатора оказалась губа не дура…

— Марок, сударь?

— Зачем же так, сударыня? — мягко укорил меня дворянин. — Талеров, разумеется.

Я засвистела ещё громче. Это превосходило всякое разумение. Пятьсот талеров, это полторы тысячи марок! Шестьсот крон! На эти деньги в Дейстрии можно безбедно прожить целый десяток лет! Господи всемилостивейший, с такой откровенной наглостью я не сталкивалась, даже когда лучшую шляпку из лавки госпожи Кик у нас пытались купить за пару филлеров! Этот человек или безумен или издевается надо мной!

— Вы не согласны с моей ценой, сударыня? — всё так же мягко уточнил остриец. Кажется, он всерьёз назначал свою чудовищную цену.

Изо всех сил стараясь не расхохотаться ему в лицо, я покачала головой.

— Пятьдесят марок — красная цена вашим сведениям, — грубовато произнесла я. — И то я советую рассматривать их как залог будущего сотрудничества.

— Вы шутите, сударыня, — как-то не слишком уверено произнёс информатор. — После того труда, который я приложил, чтобы собрать все эти сведения, вы не можете…

Я остановила его взмахом руки. Ещё рано расслабляться, и всё это может быть очень-очень хитрой игрой, но сейчас собеседник казался мне хитрецом из той категории, которые в конечном счёте обманывают в первую очередь самих себя.

— То, о чём вы говорите, сударь, интересует в первую очередь таможню, а таможня не расположена оплачивать труд моих друзей и тех, кто хочет с ними подружиться. Контрабанду перевозят все, и поимка нескольких не слишком чистых на руку путешественников моим друзьям совершенно ни к чему. Поэтому, сударь, они предлагают вам пятьдесят марок и ни пфеннига[18] больше.

— Пятьдесят марок! — воскликнул информатор, только сейчас, видимо, смиряясь с серьёзностью моих слов. Возникла неприятная пауза, во время которой дворянин доедал своё яблоко, а я напряжённо ждала ответа. Если бы мне удалось найти явные признаки провокации, то срыв переговоров мне бы простили, но во всяком другом случае мне рекомендовалось любой ценой наладить контакт. Дейстрия ежегодно теряла огромные суммы из-за контрабандного провоза всего и вся на нашу территорию, начиная с гуано, необходимого для удобрения пастбищ и пахотных полей и заканчивая серебром из богатых острийских банков. Я говорила чистую правду: бесполезно отлавливать по одной «крупные партии», как это делалось до сих пор, пора начать поиск людей, которые этим занимаются. Впрочем, я, пожалуй, немного преувеличиваю: поиск таких людей вёлся постоянно, что заставило контрабандистов сплотить ряды и установить среди своих железную дисциплину и конспирацию. Напарник передавал мне — своим ужасным мысленным способом — что это не первые попытки продать нам необходимые сведения, но каждый раз дело заканчивалось провалом нашего агента. На что надеялось бюро в этот раз, я не знаю, видимо, на особые способности напарника — которыми, кстати, интересовались и контрабандисты. Не зря же они похитили его тогда в столице и пытались голодом и подкупом принудить к сотрудничеству?

— Итак, сударь? — произнесла я, когда яблоко было съедено и огрызок полетел в темноту за креслом дворянина. — Вы принимаете мою цену?

— Сто, — предложил информатор.

— Пятьдесят, сударь, — мягко возразила я.

— Сто, и двадцать пять вы положите себе в карман, — внёс следующее предложение дворянин. Ничего не скажешь, заманчиво. А после он будет иметь полную возможность угрожать мне разоблачением перед обманутыми работодателями. Неужели я кажусь ему настолько наивной?

— Пятьдесят и ни пфеннигом больше, сударь, — повторила я. — Этот вопрос не обсуждается.

— Должен ли я понимать, что вы готовы обсуждать другие вопросы, сударыня? — уточнил информатор. Я кивнула. Являться на тайную встречу ради очередной партии контрабанды было бы верхом нелепости даже для такого новичка, как я. Бюро интересовали люди, которые за этим стояли, те, кто столько лет противодействовали нашим попыткам закрыть границу. А моего напарника — те мерзавцы, которые похитили нас и убили его наставника. Впрочем, вряд ли этот человек расскажет нам что-нибудь именно о тех людях, за которыми мы охотились. С другой стороны, он ведь может вывести нас на их след…

— Назовите сведения, которые хотите получить, сударыня, — предложил дворянин. Я покачала головой.

— Сначала докажите, что вы можете их предоставить.

— Отдать вам бумаги? Сейчас? За пятьдесят марок?

Я удивилась и не смогла это скрыть.

— Вы записали всё и носите бумаги с собой? И ничего не боитесь?!

Зачем тогда весь этот маскарад и сложный пароль, когда так просто убить человека и взять бумаги у трупа, а ещё — контрабандисты могли бы поймать предателя и допросить, предъявив в качестве доказательства вины отобранные у него бумаги.

— Со мной не так-то легко справиться, сударыня, — усмехнулся информатор. — А в бумагах не только мои наблюдения и догадки, там есть копии с документов, которые недвусмысленно изобличают…

— Кто вы? — сорвалось у меня с языка прежде, чем я успела сообразить, о чём спрашиваю или напарник успел остановить меня. Кажется, вопрос не слишком удивил светловолосого дворянина, и даже, пожалуй, доставил ему некоторое удовольствие. — Как к вам попали эти документы? Кто вам позволил вести наблюдения за этими людьми?

За какими людьми, я и сама не знала, понимала только — опасными и связанными с контрабандой.

— Кто я такой, значения не имеет, — рассмеялся дворянин и взял из вазы второе яблоко. — Что до других ваших вопросов… Вам понятно будет, если я скажу так: у меня были друзья, но в последнее время они недостаточно щедры со мной, и вместо дружбы появилась нужда в деньгах. А сведения, которые вас интересуют, по-прежнему в моём распоряжении.

— И вы не боитесь? — хмуро спросила я, понимая, что своим удивлением словно бы проиграла собеседнику важный ход в нашей с ним игре.

— Чего мне бояться, сударыня? — пожал плечами информатор.

— Разоблачения, — пояснила я. — Ваши друзья могут не одобрить способ, которым вы зарабатываете на жизнь.

Дворянин развёл руками.

— Что ж, тогда я постараюсь принять свою смерть так, как подобает благородному человеку. Я удовлетворил ваше любопытство?

Он не добавил: праздное, но вполне дал мне это понять. Я молча кивнула, не став обижаться на непроизнесённые слова. В сущности, мне и вовсе не положено обижаться.

— Тогда, сударыня, ответьте на мой вопрос. Вы хотите получить от меня бумаги и готовы заплатить за них пятьдесят марок? Учтите, в долг я вам не поверю.

— Что вы, сударь, — ядовито ответила я. — Я и не прошу верить мне на слово, как и не собираюсь верить вам. Вы дадите мне ваши бумаги, я прочитаю их, и отдам пятьдесят марок, если сведения будут того стоить.

— Кто поручится, что вы не обманите меня и не откажитесь платить? — немедленно спросил информатор. Я вздохнула. Не понимаю, чему завидовал мой напарник, разговор с потенциальным агентом оказался крайне выматывающим, утомительным и бесполезным.

— Как вы уже любезно дали мне понять, сударь, меня до смешного просто ограбить, — пояснила я. — Поэтому обманывать вас с моей стороны было бы чересчур опрометчиво. Я успокоила вашу тревогу?

Дворянин не ответил, он поднялся с кресла и, достав из внутреннего кармана камзола свёрток, протянул мне. Я взяла его, в глубине души всё ещё опасаясь подвоха, однако информатор так же молча вёрнулся в своё кресло, сопровождаемый моим вздохом облегчения.

Я развернула пакет. Полагаю, в чём-то мне удалось если не удивить собеседника, то, по крайней мере, добиться некоторого его одобрения (не сулящего, впрочем, никаких выгод в дальнейшем). По крайней мере, он не стал допытываться, сможет ли женщина разобраться в переданных им бумагах. Имей я возможность говорить вполне откровенно, я бы призналась: нет, не сможет. Переданные мне документы остались для меня тайной за семью печатями и я, хотя и внимательно просмотрела их все, ни поняла ни полсловечка. Зато понял вампир, вместе со мной и моими глазами вглядывающийся в документы. В сущности, идея отправить нас вместе была не так уж и глупа. Вампира практически невозможно поймать, с ним не надо посылать вооружённых людей для охраны, его нет нужды прикрывать и проверять его путь на предмет коварных ловушек, он всегда знает, когда ему лгут, и никогда ничего не забывает. Он не мог только одного — общаться с острийцами, почему-то слишком нервно относящимися к тому, что их собеседник не дышит. И вот тогда на сцену выходила я. Я могла встречаться с людьми, могла впустить напарника в нужное помещение и, что также немаловажно, не казалась людям хоть сколько-нибудь серьёзным противником. Пусть пробуют на мне свои приёмы, пусть ставят в тупик и задают каверзные вопросы, это никак не повлияет на исполнение операции. Ничего толком не зная о работе бюро, я не могла случайно или намерено выдать какую-нибудь тайну, кроме одной — сотрудничества дейстрийских властей с не-мёртвым, а сохранение этой тайны было и в моих интересах. Мне кажется, напарник специально держал меня в неведении, боялся доверить сколько-нибудь важную информацию, боялся, что однажды я попадусь и буду допрошена людьми, которые умеют выбивать правду из самых несговорчивых собеседников. А, может быть, просто не считал за достаточно умелого специалиста. Кто его, вампира, знает?

«Ами! — прозвучал у меня в голове возбуждённый голос напарника. — Плати свои пятьдесят марок и постарайся не упустить этого человека. Он нам нужен».

«Что случилось?» — недоумённо спросила я. Если напарник так заинтересовался в информаторе, не худо бы и мне знать, о чём того спрашивать.

«Долго объяснять, моя девочка. Ты должна знать одно: эти бумаги могли быть украдены только у очень важных фигур в их шайке. Если этот человек постоянно имеет к ним доступ и согласится с тобой работать — считай, мы напали на золотую жилу. Поняла?»

Я непроизвольно кивнула и отложила бумаги в сторону. От разговора с вампиром снова начался приступ головной боли и, хотя я по опыту знала, что он быстро пройдёт, ощущение было не из приятных.

— Вы нездоровы, сударыня? — отвлёк меня от размышлений обеспокоенный голос информатора. Даже будучи закутанным в плащ и скрывая лицо за маской, он всё равно умудрился дать мне понять то неодобрение, которое он испытывал по отношению ко мне.

— Благодарю вас за заботу, сударь, но для неё нет оснований, я прекрасно себя чувствую.

Дворянин хмыкнул.

— Вы уверены, сударыня? У меня создалось обратное ощущение.

— Разве, сударь? Но почему?

— Вы то и дело прижимаете руки к вискам, словно у вас мигрень, а, кроме того, ничего не едите.

— Благодарю вас, сударь, но всё дело в том, что я просто не голодна.

Дворянин порылся в вазочке, выбирая фрукт, и кинул мне абрикос, который я едва успела поймать, распахнув в этом движении плащ. Мой собеседник издал довольный смешок, когда я с досадливым возгласом вновь устраивалась в кресле поудобнее и закутывалась.

— Ешьте! — предложил он. — Я сам выбирал их для вас. Ешьте!

Мне, наконец, стало ясно, чего он добивался: вуаль полностью закрывала лицо, оставляя видимыми только глаза (нововведение, которое ввёл в мой наряд напарник). Чтобы съесть предложенное угощение, мне придётся открыть по крайней мере нижнюю половину лица и оказаться с информатором в равных условиях. Я положила абрикос на стол и покачала головой.

— Зачем вам это? — тихо спросила я. Дворянин не ответил. — Ваша информация заслуживает пятидесяти марок, а вы — доверия с нашей стороны.

— Именно поэтому, — ответил дворянин на недосказанный вопрос и пояснил, не оставляя сомнений в том, что он понял меня правильно: — я хочу знать, с кем имею дело. Хочу, чтобы вы были у меня в руках.

Я не ответила, да он и не ждал ответа. Открыла принесённую с собой сумку, достала кошелёк и отсчитала пятьдесят марок: пять банковских билетов[19] по десять марок каждый. Помедлив, положила на стол и кинула рядом с ними серебряную монетку в один грош, которая покатилась по столу и была на самом краю остановлена дворянином.

— Вы довольны? — спросила я почти холодно.

— Вполне, сударыня, вполне.

Он поднялся с кресла, собрал деньги — за исключением гроша — со стола и рассовал по карманам камзола. Монетку же сначала зажал в кулаке, а после принялся подкидывать на ладони. Маленький серебряный кружочек тускло сверкал при свете свечей, чем-то напоминая кинжал убийцы с площади.

— Сударь?.. — напомнила я о себе, когда эта нелепая сцена затянулась.

— Вы ещё здесь? — нарочито удивился дворянин, пряча монетку в карман вслед за банковскими билетами. — Что же, тогда предлагаю отметить сделку, как полагается в таких случаях.

К некоторому моему удивлению, он достал штопор из кармана камзола и, перехватив мой изумлённый взгляд, пояснил:

— Забыл подготовить.

Я невольно улыбнулась, но ничего не сказала и молча смотрела, как информатор сбивает сургуч с бутылки, выкручивает пробку и разливает вино по бокалам. У него были красивые руки — о таких говорят «аристократические», хотя они вовсе не свойственны всем аристократам без исключения, и его движения почему-то заставляли думать, что этот человек не зря носит на боку шпагу. Он протянул мне бокал так, что я была вынуждена покинуть уютные объятья кресла и потянуться за ним, распахивая на груди плащ. Внимательный взгляд дворянина заставлял наводил на мысль, что он старательно запоминает каждую деталь, которая поможет ему узнать меня при свете дня.

— Ваше здоровье, сударыня!

Мы чокнулись бокалами, и дворянин отсалютовал мне своим. Я повторила его жест.

— За плодотворное сотрудничество! — воскликнул информатор и поднёс бокал к губам. Я сделала тоже самое, осторожно приподняв нижний край вуали. Напарнику стоило проделать дыру и напротив рта, но кто же знал, что мне в этом наряде придётся есть и пить?

Вино было хорошее, немного, правда, крепковато и сладкое, а я любила сухое. Я сделала глоток и отставила бокал в сторону.

— Итак, сударь?..

— Сколько вы дадите за «почтовые станции»? — бросил незнакомец так небрежно, как будто речь шла о карточной игре.

Я мгновение помедлила, не зная точно, о чём он говорит, потом раздался мысленный ответ напарника, и я произнесла его вслух:

— Сто — сто пятьдесят марок, в зависимости от достоверности сведений и количества станций.

Под почтовыми станциями, как оказалось, на профессиональном языке контрабандистов понимались дома, в которые приносились незаконно провезённые через границу вещи. Таких домов — чаще домиков — великое множество в самых глухих уголках страны, разумеется, расположенных поблизости от границы. Контрабандисты, рискуя попасться отрядам пограничников, переходят границу небольшими группами, делят между собой то немногое, что им удалось пронести, и расходятся каждый в свою сторону. Один человек для мелких и дорогих вещей, одна торговая команда для крупного груза. Позже каждый доберётся до своей «почтовой станции», оставит вещи молчаливым хозяевам и исчезнет — пробираться через границу домой. Уже с другой, с нашей стороны придут другие участники банды, которые перед этим пересекли границу легально, заберут у невежественных крестьян контрабанду и позже переправят её заказчикам или сбудут на дейстрийких рынках. Просто и элегантно, хотя, возможно, слишком медленно. Никто не знает заранее, на какой именно станции появится товар, кроме предводителя отряда, и он же отправляет человека предупредить кого надо, чтобы за товаром пришли с мешками или повозками, в зависимости от размера и ценности. Если накрыть все «почтовые станции» разом, контрабандистам будет не через кого переправлять свой товар, а если не нападать на них, а внимательно следить за всеми, можно постепенно переловить всех рядовых исполнителей. Неплохо, но… очень уж мелко.

— Всего лишь? — переспросил дворянин. — Вы не цените моих усилий, сударыня, не цените риска, на который я иду ради вас…

Я поморщилась.

— Сто пятьдесят марок и ни пфеннига больше, сударь. Вы ведь сами уверяли, что способны постоять за себя.

Дворянин притворно вздохнул.

— Чего не сделаешь ради дамы! Когда вам нужны эти сведения?

— Когда вы можете их предоставить? — задала я встречный вопрос. Не говорить же, что я могу ждать и три года, чтобы получить результат — и что за эти три года мне будет выплачиваться самое мизерное жалованье, о повышении которого можно будет говорить только после получения результата. Впрочем, благодаря Мастеру я не нуждалась в деньгах.

— То есть как можно скорее? — уточнил информатор, и я кивнула. — Что ж, я постараюсь.

— Благодарю вас, сударь, вы очень любезны, — вежливо ответила я. Дворянин засмеялся.

— Чего не сделаешь ради прекрасной дамы. Кстати, сударыня, что вы скажете, если я найду для вас тайные планы руководства банды?

У меня перехватило дыхание. Это было больше, чем я надеялась получить в первый же вечер.

— Двести марок, сударь, — тихо произнесла я и через мгновение поправилась: — Триста, если сведения окажутся стоящими.

— Имена главарей банды, — без перехода бросил мне дворянин. — И здесь, и в Дейстрии. Имена людей — вполне респектабельных, сударыня! — которые с этим связаны. Сделки, в которых проходит контрабандный товар. Ну же, сколько?

Мне стало окончательно дурно. Этого просто не могло быть потому что не могло быть в принципе! О таком не мечтала ни я, ни напарник, ни наше руководство. Неужели этот человек выложит то, зачем безуспешно охотился наш отдел в течение нескольких лет?! Настоящие, серьёзные сотрудники проваливались, столкнувшись с железной дисциплиной и строгой конспирацией банды, а тут я… Удача новичка, как в азартных играх? Потому меня и отправили на этот разговор? Безумие, нелепость!

Вампир, которому было мало дело до моих чувств, ликовал, спрятавшись где-то в темноте. У меня снова разболелась голова и, похоже, теперь она не скоро успокоится. Сжав виски руками, я назвала цену, которую готово было заплатить бюро — или мой напарник:

— Шестьсот талеров за каждую новость. Если только вы добудете и другие сведения тоже, и они окажутся правдивыми — все до единого.

— А если одно окажется лживым, сударыня? — очень вежливо уточнил информатор.

— Тогда не получите ничего, — отчеканила я, и дворянин засмеялся. Он поднялся с кресла и шагнул ко мне, протягивая руку для рукопожатия. Шагнул, неожиданно пошатнулся, взмахнул руками, чтобы сохранить равновесие…

— Сзади! — не выдержала я, когда он едва не налетел спиной на острый угол стола. — Берегитесь, сударь!

Крикнула — и осеклась, перехватив его взгляд — довольный, как будто он только что разгадал для себя некую загадку — ни следа той растерянности, которая возникает у падающего человека. Но было уже поздно. Мне стоило догадаться, что он играет — хотя бы по той неловкости, с которой он потерял равновесие — разве может острийский дворянин, которого с детства обучали фехтованию и танцам, вдруг, ни с того ни с сего пошатнуться, выпив перед этим всего лишь бокал вина?

Информатор выпрямился и снова протянул мне руку, которую я пожала не без внутреннего содрогания. Я узнала, я не могла не узнать, не вспомнить, догадаться — именно эта рука отправила на тот свет двоих за какую-нибудь четверть часа — вчера, на площади Трёх свечей. А он узнал меня по голосу и сейчас подстроил проверку…

«Консперируешься ты неудачно, — отметил напарник. — Зато можешь гордиться, спасла жизнь ценному человеку».

Дворянин пожал мою руку, а после поднёс к губам и поцеловал.

— Думаю, я должен поблагодарить вас, сударыня, — тихо сказал он и, не говоря больше ни слово, удалился. Я покачала головой. Острийцы, они все склонны к театральным жестам, и этот не исключение.

Покрасневшие глаза и откровенно больной вид — естественное следствие двух бессонных ночей — уже второе утро пробуждало самые искренние заботы госпожи Дентье. Я сослалась на бессонницу, которая всегда мучила меня дома и которая, по сути, и вынудила меня по пути к дорогому дядюшке, моему опекуну, задержаться на время в этом курортном городке. В моих словах хозяйка почуяла упрёк: ведь по приезду сюда я не посетила ни знаменитых купален, ни минеральных источников и даже издали не видела моря — словом, увлекшись светской жизнью, упустила все возможные способы поправить здоровье. В первый день мне удалось успокоить тревогу хозяйки, и она, соглашаясь с моими советами не беспокоиться по пустякам, одна отправилась наносить визиты знакомым. Помнится, госпожа Дентье намеривалась лично вернуть подруге, госпоже Перте, её любезность, но, признаться, тогда это мало меня интересовало. Быстро утомившись от домашних занятий, я задремала сначала в кресле в гостиной, а потом, разбуженная слугами, на кушетке у себя в комнате и клевала потом носом и во время обеда, и во время ужина. Деликатность госпожи Дентье (или, кто знает, её желание получить живой отклик на поразительные новости, которые она принесла с собой) заставили добрую женщину оставить меня в покое, приберегая свой рассказ для более подходящего случая. Он представился ей на утро после моего разговора с информатором, во время завтрака.

— Нет, моя дорогая, вы как хотите, — заявила госпожа Дентье, кивком отпустив слугу, — но мы сегодня же, сейчас же займёмся вашим здоровьем!

Я поперхнулась от неожиданности: квартирная хозяйка нарушила молчание весьма резко и решительно.

— Сегодня же, сейчас же, — повторила госпожа Дентье, но её благие намерения были нарушены слугой, который принёс визитные карточки на серебряном подносе. — Августа Перте и Дрон Перте… — растерянно зачитала она вслух. — Милостивый Боже, как это неожиданно! Августа определённо утверждала, что её сын — вы ведь помните, дорогая, она рассказывала о своём чудесном мальчике — появится не раньше, чем через две недели! Но как это мило с её стороны, что она сразу же пришла навестить нас и привела его!

Я кивнула, пробормотав подходящие случаю слова признательности за чужую бестактность, с которой госпожа — ах, да, хозяйка! — Перте вместе со своим сыночком явились сюда, чтобы помешать мне спокойно позавтракать. Госпожа Дентье тем времени отправила слугу на кухню с требованием принести ещё два прибора и одновременно с этим бежать в прихожую, впустить дорогих гостей.

— Разумеется, вам их визит покажется несвоевременным, — спохватившись, извинилась моя квартирная хозяйка. — Но вы должны понять: между столь давними подругами церемонии излишни, а появление юного Дрона в первый же день приезда — особая честь для нас с вами. Между прочим, — тут она подмигнула, — не удивлюсь, если Августа захочет вас сосватать.

Я поперхнулась во второй раз.

— Сосватать?! — в ужасе переспросила я.

— Да, моя дорогая, а почему бы и нет? — удивилась госпожа Дентье. — Вы молоды, красивы, богаты, к тому же ваш почтенный дядюшка наверняка даст за вами хорошее приданное из своих собственных средств. Хозяин Перте у нас — самый завидный жених — из хорошей семьи, богатый, образованный, прекрасно воспитанный и, что важно для молодёжи, удивительно хорош собой. Почему бы вам ни приглядеться друг к другу поближе?

Я покраснела и пробормотала что-то несуразное насчёт своего опекуна, у которого может быть своё мнение на этот счёт, и госпожа Дентье удовлетворённо кивнула, заметив, что, если дело пойдёт на лад, я могу написать дядюшке в столицу, а она, со своей стороны, не поленится приписать несколько строк, чтобы способствовать счастливой развязке. У меня осталось тягостное чувство, будто почтенная Агнесса Дентье пытается меня, грубо говоря, обмишурить. Должность синдика гильдии городских стрелков могла считаться почётной, человек, занимающий её, вполне мог быть знатен, но вряд ли особенно богат. И, к тому же, так дела не делаются ни в Дейстрии, ни в Острихе: чтобы молодого человека представляли самой девушке как возможного жениха, собираясь добиться благословения родных задним числом… Я достаточно долго вращалась в высшем обществе вместе со своей бывшей нанимательницей Амандой Рофан, да и в более скромной среде держала ушки на макушке. У нас молодой человек мог понравиться девушке до знакомства с её родителями, но о серьёзных намерениях он заговаривает только с ними, а уж «устрицы» скорее умрут, чем поверят в способность юной особы самостоятельно решить свою судьбу.

Пока я мысленно возмущалась насчёт хитрых увёрток, с которыми мне — точнее, знатной девушке Ивоне Рудшанг, — подсовывают жениха второго сорта, в комнату снова вошёл слуга, объявляя о приходе гостей, мы с хозяйкой поднялись на ноги, приветствуя их, и на пороге появилась дородная фигура госпожи Перте в сопровождении светловолосого молодого человека.

К счастью, я стояла чуть позади квартирной хозяйки, заслоняемая её фигурой, и ни она, ни наши гости не увидели, как я вздрогнула при виде Дрона Перте — хорошо одетого молодого дворянина, который двигался так, словно его всё ещё беспокоили недавние ранения. Плащ и шляпу он оставил в прихожей, и теперь я могла, наконец, рассмотреть при свете дня человека, которому столь опрометчиво спасла жизнь позапрошлой ночью. Сегодня на нём был светло-серый камзол, такого же цвета короткие, до колен, штаны, белые чулки и чёрные с серебряными пряжками туфли. Этот наряд резко контрастировал с тем, в котором он сражался на площади Трёх свечей, и придавал молодому дворянину вид крайне добропорядочный и безобидный.

Впечатление слегка портило лицо — хоть Дрон Перте и был весьма хорош собой, как и обещала госпожа Дентье, но волевой подбородок и хищные очертания рта, выдававшие в юноше убийцу, он изменить не мог — в отличие от выражения серо-голубых глаз, которое могло бы принадлежать самому мирному священнику у меня на родине. Я, пусть и не сразу, сумела совладать с собой и, когда ко мне подвели молодого человека, поприветствовала его настолько безмятежно, насколько вообще умела разговаривать. Увы, я была лишена возможности изменить голос, не вызвав недоуменных вопросов госпожи Дентье, а потому не слишком надеялась остаться неузнанной. Дрон Перте владел собой ещё лучше меня — он не вздрогнул и никак не выказал удивления при звуках моего голоса, но пристальный взгляд, которым он меня наградил, поднося к губам мою руку, был достаточно красноречив.

— Счастлив быть представленным вам, хозяюшка, — произнёс он каким-то особенным тоном, который сразу придавал двусмысленность сказанному.

— Взаимно, — несколько неуверенным голосом поддержала беседу я, чувствуя предательскую слабость в ногах. Заметив это, Дрон Перте самым вопиющим образом нарушил приличия, подведя меня к стулу и помогая усесться. Если представительниц старшего поколения это и задело, то они удивительно хорошо сумели скрыть своё неодобрение. Вскоре мы все вчетвером сидели за столом, причём молодой человек, поощряемый одобрительными взглядами своей матери, оказывал мне такое внимание, какого не видела и Аманда от своего богатого жениха острийского банкира Шерена. Впрочем, надо быть справедливой, моя бывшая нанимательница не хотела ни видеть жениха, ни быть объектом его внимания.

С сожалением должна признаться, что мне оказалась не по зубам роль богатой невесты, три раза на дню отклоняющей предложения руки и сердца от охотников за приданным, которую я собиралась играть согласно легенде. Как, увы, не сумела я выдержать и роль искушённого знатока человеческих характеров, которая подходила бы сотруднице дейстрийского бюро безопасности. К моему крайнему изумлению и, я бы даже сказала, разочарованию в собственном характере, я вела себя как наивная дурочка, в первый раз в жизни столкнувшаяся с мужским вниманием. Говоря по совести, такой или почти такой я и была. Будучи продавщицей в шляпной лавке, я сталкивалась только с неуклюжими любезностями покупателей, которые подчас принимали меня за представительницу совсем другой профессии, и с трогательно-неловким ухаживанием молодого человека из цветочного магазина, который только и мог, что ходить за мной следом, время от времени строя воздушные замки о будущем нашем совместном благополучии. Служанкой же я и вовсе была обречена на невидимость для мужских взглядов, ибо моё приближённое к госпоже положение выводило меня за рамки внимания простых лакеев, но всё же его было недостаточно для того, чтобы меня замечали знатные господа. Тирса Банг прожила так мало, что о ней и говорить нечего, а за время службы в бюро ни один мужчина не набрался достаточно смелости, чтобы взглянуть на меня с интересом: даже в глазах самых неосведомлённых сотрудников я была окружена неким мрачным ореолом. Что же касается напарника, то его поведение можно было бы назвать как угодно, но только не ухаживанием.

Печальное подведение итогов моей короткой и пронизанной одиночеством жизни прервал заботливый голос Дрона Перте, который, конечно же, заметил, что я бледна, задумчива и ничего не ем. А госпожа Дентье ещё и поспешила поведать гостью о моём нездоровье, уже вторую ночь лишавшем меня сна и о своих намерениях сводить меня к морю, которые были, как вы помните, прерваны неурочным визитом.

— Зачем же вам, милостивая хозяйка, утруждаться? — вежливо проговорил Дрон Перте, поднимаясь на ноги. — Если матушка позволит, я могу сопроводить хозяюшку на прогулку — если, конечно, она будет не против.

Столь наглое предложение привело меня в ужас. Слыханное ли дело — в первый же день знакомства молодой человек поведёт девушку гулять, да добро бы по улицам до ближайшей лавки, а то ведь за город, и, возможно, надолго! И он просит об этом позволения матери! Господи всемилостивейший, неужели, пусть даже в Острихе, на свете может дворянин, предложивший подобное, которого не осудило бы тот час же всё светское общество?!

— Я думаю, Ивона, вам полезно будет прогуляться с молодым человеком, — поддержала наглеца госпожа Дентье. — Длительные прогулки и морской воздух — лучшее средство против бессонницы, уж поверьте старухе.

Дрон рассыпался в вежливых комплиментах о возрасте и красоте хозяйки дома, а мне ничего не оставалось как, извинившись, уйти к себе переодеваться. Признаться честно, больше всего мне хотелось, выскочив в окно, убраться подальше от неожиданно нагрянувшего ухаживания, и Дрон Перте, судя по его пристальному взгляду, это прекрасно понимал. Во всяком случае, вид у молодого человека был такой, словно он категорически не советовал мне делать глупости и привлекать к себе внимание столь нелепым образом. Что уж теперь поделать? Оставалось только надеяться, что, уведя меня с собой на глазах двух свидетельниц, он позаботится о том, чтобы вернуть домой в целости и сохранности.

— Итак, сударыня, — тихо произнёс Дрон Перте по-дейстрийки, когда мы отошли на достаточное расстояние от дома, — маски сброшены. Потрудитесь объяснить, что всё это значит.

— Сударь, — начала было я, — я не понимаю, о чём вы…

— Сударыня, я вас предупреждаю первый и последний раз, — перебил меня юноша. — Или вы рассказываете мне обо всём, или вашим друзьям придётся искать другой способ потратить свои деньги. Я достаточно ясно выражаюсь?

— Но ведь не здесь же! — невольно вырвалось у меня. Дрон покачал головой.

— Вы, как я погляжу, неискушенны в нашем деле и крайне неопытны. Запомните, пожалуйста, нет большего одиночества, чем одиночество в толпе, а наша с вами прогулка не привлечёт ничьего внимания. Так что говорить вы будете здесь и теперь.

— Но нас могут подслушать! — воскликнула я, не забывая, впрочем, понижать голос.

— Доверьтесь мне, — посоветовал сын синдика. — Я успею заметить подозрительную личность прежде, чем он или она приблизится к нам на достаточное для подслушивания расстояние. Итак?

Я покачала головой, не зная, хвастается ли мой информатор или трезво оценивает свои способности.

— Итак, сударыня? — повторил Дрон.

— Вас удивляет, что у меня может быть имя, положение в обществе, что я могу снимать квартиру и встретиться с вами во время утреннего визита?

— Но в первый же день моего приезда! — воскликнул Дрон Перте и тут же досадливо прикусил губу. Я отвела взгляд. Мой уверенный в себе информатор, бесстрашный ночной убийца в первый раз выдал свои чувства, превратившись из романтического героя в обыкновенного юношу, у которого есть отец, мать, и которого можно застать врасплох за завтраком или на прогулке. — Вы правы, — признал сын синдика после недолгого раздумья. — У каждого человека есть имя и положение в обществе. Но женщина, которая позволяет себе одинокие ночные прогулки, не должна встречаться мужчине во время утреннего визита.

Я передёрнула плечами, острийская мораль в изложении этого юноши вызывала у меня страстное желание бросить все дела и вернуться домой — туда, где, по крайней мере, никто не сомневался в моей нравственности из-за времени суток, в которое со мной разговаривал. Но к чему предаваться напрасным мечтам?

— В Дейстрии по-другому смотрят на подобные вещи, сударь, — тихо проговорила я.

— Что не говорит в пользу вашей родины, сударыня, — в тон мне ответил Дрон Перте. — Полагаю, с этого момента, когда я знаю, где вы проживаете, нам следует заново договориться о наших с вами встречах. Вы спасли мою жизнь, и я был бы последним мерзавцем, если бы позволил вам и дальше подвергать опасности свою.

— Сударь! — с негодованием воскликнула я. — Умоляю вас, забудьте об этом сию же минуту! Поверьте, я не имела ни малейшего намерения сделать вас обязанным мне и вовсе не нуждаюсь в ответных услугах! Наша встреча позапрошлой ночью была чистой случайностью, и мне бы не хотелось, чтобы вы думали…

О чём не должен думать сын синдика, я не знала, и поэтому была вынуждена умолкнуть. Мы прошли в молчании вдоль улицы, нарушая его только чтобы поприветствовать его или моих знакомых, и так продолжалось довольно долго, пока я не заговорила снова:

— К тому же, сударь, и вы, и ваша матушка уверяли нас с госпожой Дентье, что вы прибыли домой только лишь сегодня утром. Поверьте, я не желаю умалять значения внимания, оказанного мне вашим визитом, или обвинять вас с вашей матушкой в искажении истины, и поэтому даже не могу предполагать, будто мы могли встретиться с вами до сегодняшнего утра. Поэтому, сударь, очевидно, вы не можете чувствовать себя обязанным мне за спасение вашей жизни.

— Вот как! — воскликнул Дрон Перте, заметно повеселев при этом. — И вы, разумеется, никогда даже не думали выходить из дома после наступления темноты, не так ли?

— Разумеется, нет, сударь, — подтвердила я, — мне и в голову не могло прийти такое.

— Прекрасно, — кивнул, словно скрепляя договор, Дрон Перте. — Мы с вами познакомились сегодня утром. Однако, сударыня, мне приходилось слышать, будто ваши друзья, о которых нам нет нужды долго разговаривать, просили вас передать мне некоторую сумму денег за одну пустяшную услугу, которую мне удалось оказать им. Я полагаю, вас не затруднит написать им письмо с просьбой переслать мне эти деньги как можно скорее?

Эти слова заставили меня застыть на месте, и Дрон сделал несколько шагов один. Как можно понимать его слова? Он нашёл новую информацию для нас или… Или что?

Неужто продажный сын синдика решил шантажировать бюро… чем?! Чем он может угрожать нам?

— Сударыня? — вопросительно произнёс вернувшийся ко мне Дрон Перте.

— Прошу прощения, сударь, — взяла себя в руки я, — но вы мне так и не сказали, куда мы направляемся.

— Ах, вот как? — поднял брови сын синдика. — Прошу прощения. Я хотел проводить вас на набережную, вы ведь ещё ни разу не видели моря, как мне объяснили. А после, когда вы вполне насладитесь красотами природы, я мог бы проводить вас к источнику, где вы купили бы себе целебной воды. Или, быть может, у вас возникнут другие желания на этот день.

— К целебному источнику! — воскликнула я. — Какая жалость, что вы не предупредили меня заранее: я совсем не взяла с собой денег, и не сумею воспользоваться вашей любезностью.

Дрон Перте смутился: ни в Острихе, ни в Дейстрии даме никогда не было нужды брать с собой деньги, отправляясь на прогулку с кавалером, и мои слова не могли не быть поняты юношей как упрёк в полном отсутствии воспитания. Однако он быстро овладел собой.

— Прошу прощения, сударыня, я неверно выразился. Разумеется, я буду счастлив купить вам целебной воды, а также угостить вас чаем с пирожными в кондитерской, если вы окажете мне честь заглянуть в неё на обратной дороге.

Предложение было принято с подобающей случаю благодарностью, но про себя я дала твёрдо решила и впредь не давать этому, по рекомендации госпожи Дентье, «милому юноше» возможности нарушить в моём отношении правила хорошего тона.

Дальнейшая наша прогулка была не лишена известной приятности, которую может доставить общество красивого молодого человека в погожий весенний день. Острих, а в особенности приморские его города, расположен заметно южнее Дейстрии, и сегодня это как никогда ощущалось в воздухе, в уже распустившейся листве и тепле, исходящем от утреннего солнца. Море, прежде виденное мной только на картинках в детских книжках всего два или три раза в жизни, произвело на меня сильнейшее впечатление. Огромное, бескрайнее, я долго подыскивала название цвета, чтобы описать его наилучшим образом, пока невольно не рассмеялась от собственной находки: море было цвета морской волны, и говорить тут больше было нечего. Пройдя по выдающемуся в водную гладь пирсу, я остановилась на самом краю, но вскоре была вынуждена отступить от наползающих на доски волн. Я жадно вглядывалась в даль, туда, где бесконечная синева неба сливалась с бесконечной синевой воды. Море. Дейстрии так и не удалось к тебе пробиться, нам так и не удалось изведать радость от встречи с тобой. Море.

Сын синдика, по всей видимости, понимал моё состояние, поскольку, едва только набережная показалась впереди, он прекратил поддерживать ту пустую светскую беседу, которую мы завели после неприятного разговора о деньгах. Нам повезло: мы почти не встретили отдыхающих, которые обычно прогуливались по этому участку морского берега, любуясь его красотами. Дрон Перте молча сопровождал меня по пирсу, и так же молча тронул за локоть, вынуждая отойти от самого края на более сухое место. Прошло, наверное, не меньше четверти часа, прежде чем я повернула к своему спутнику счастливое лицо и позволила увести себя прочь. О деле мы заговорили только в кондитерской.

— Итак, сударь, — нарушила молчание я, помешивая ложечкой горячий шоколад — невероятно густой, одновременно и горьковатый и приторно-сладкий напиток, который принесли мне по настояниям Дрона Перте. — Вы говорили о деньгах, которые мои друзья просили передать вам. Позвольте в ответ напомнить их просьбу об услуге, которую вы как будто намеревались им оказать.

— Как будто, сударыня? — удивился сын синдика. — Боюсь, вы неверно меня поняли. Я самым твёрдым образом собираюсь выполнить своё обещание и хотел только узнать, когда им удобно будет со мной встретиться. Вы понимаете, о чём я говорю — некоторые адреса, по поводу которых вы просили меня навести справки.

— Почтовые… — вырвалось у меня, я хотела докончить — станции, — но тут Дрон неожиданно прервал меня, накрыв мою руку своей. От изумления я осеклась и не могла выговорить ни слова, никогда прежде ни один мужчина — я имею в виду из живых людей с тёплой кровью — не допускал в отношении меня подобного выражения симпатии, столь же приятного, сколь и вопиюще дерзкого, ведь я не давала оснований…

Дрон же, добившись молчания, как ни в чём не бывало, подхватил мои слова, многозначительно покачивая головой:

— Почтовые переводы, сударыня? — спросил он, незаметно для чужих глаз поглаживая пальцами мою руку. От этого, казалось бы, незатейливого жеста мне стало совершенно не по себе, и я закусила губу. Мужские пальцы были горячими, сильными, и их прикосновение ничуть не походило на прикосновение ледяной костистой руки вампира. Дрон Перте снисходительно мне улыбнулся, вгоняя в ещё большее смущение. — Нет, боюсь, они меня не устроят. Я предпочёл бы получить банковские билеты любого острийского банка от поверенного ваших друзей.

Поняв свою оплошность, я молча кивнула и попыталась высвободить руку, однако сын синдика не дал мне такой возможности. Несколько мгновений я тщетно напрягалась, при этом стараясь не привлечь к нам постороннего внимания, потом сдалась. Тотчас же Дрон Перте, прощально сжав пальцы, отнял руку.

Я взяла чашку с шоколадом и сделала глоток, скрывая за ним смущение.

— Как скажете, сударь, — не сразу сумела произнести я. Улыбка сына синдика сделалась и вовсе оскорбительной, и я постаралась всем своим видом выразить своё негодование. Наглые заигрывания Дрона Перте заслуживали самой суровой отповеди и, не заметив ни малейших признаков раскаяния, я решилась высказаться вслух. — И, пожалуйста, сударь, впредь воздержитесь от подобных… — я не сразу нашла нужное слово, — от подобных поползновений в мой адрес.

— Поползновений, сударыня? — удивлённо поднял брови сын синдика. — Я готов покорнейше извиниться перед вами, если что-либо в моём поведении вызвало ваше неодобрение, однако, поверьте, сам я не вижу ни малейших причин для возмущения.

Я покачала головой, дивясь его наглости и сопутствующему ей успеху. Возражать было нечего, а за упрёк в недопустимо дерзком прикосновении справедливо бы последовал упрёк в недопустимой болтливости, ведь именно то самое прикосновение, по поводу которого я так возмущалась, помешало мне произнести лишнее.

— Итак, сударыня, позвольте мне вернуться к прежней теме нашего разговора. Госпожа Дентье говорила о бессоннице, которая, увы, грозит подточить ваше здоровье и пагубно сказаться на вашей внешности. Мне хотелось бы выразить надежду, что, по крайней мере, этой ночью вам удастся вкусить все прелести сна. Это было бы неудивительно после нашей с вами долгой прогулки.

Задохнувшись от возмущения, я всё же нашла в себе силы кивнуть в знак согласия. Сын синдика, по всей видимости, только что весьма тонко прошёлся по моей внешности, а я не имела никакой возможности призвать наглеца к ответу. Вместе с тем он явственно намекал на день и час встречи, и мне оставалось только молча ждать, когда господин информатор соизволит высказаться определённее.

— Вместе с тем, я осмелюсь высказать дерзкую надежду, — продолжал Дрон Перте, взяв мою руку в свои и с видом полнейшего почтения поднося её к губам, — что череда пленительных снов с вашим участием вроде того, который посетил меня позапрошлой и в особенности прошлой ночью, не прекратится. Ах, сударыня! — патетически воскликнул сын синдика. — Если бы человек мог бы сам решать, когда и кому он явится во сне, с каким жаром я умолял бы вас навестить меня хотя бы следующей ночью!

— Следующей, сударь? — попыталась улыбнуться я, но губы мои дрожали. На один миг меня сковал ледяной страх, будто Дрону Перте известно о тесных узах, сковывающих меня с не-мёрвыми, которые, как известно, обладают властью являться во сне тем, с кем перед тем днём встретились глазами. Однако я быстро сообразила, что речь идёт о дате будущей встречи. — Почему не этой?

Дрон вернул мне улыбку.

— Потому что, милая барышня, в Острихе дворянин не каждую ночь может провести во сне. Итак — мы договорились, вы приснитесь мне следующей ночью! Учтите, сударыня, я намерен уснуть ровно в полночь.

Я почувствовала, как горячая краска заливает щёки, и смущённо отвела взгляд. Дрон Перте, наконец, прикоснулся к моей руке губами — они были мягкие, тёплые и неожиданно нежные и нисколько не утишали моего смущения.

— Я сделаю всё, от меня зависящее, сударь, — выдавила я фальшиво игривым тоном, и Дрон Перте театральным жестом прижал мою руку к своему сердцу.

— В таком случае я буду надеяться увидеть вас в том же милом домике, где вы приснились мне вчера, — подмигнул он. Я, едва живая от мучительной неловкости, могла только в очередной раз кивком подтвердить готовность быть приятной своему кавалеру.

— Прекрасно, сударыня! — заверил меня сын синдика и, к моему облегчению, выпустил мою руку. — Теперь позвольте говорить начистоту.

Гадая, что может последовать за таким вступлением, я выразила желание выслушать всё, что Дрон Перте сочтёт нужным мне сообщить.

— Думается, — с суховатой важностью начал сын синдика, — что мне стоит пролить свет на обстоятельства нашего с вами знакомства, ибо вы, как приезжая, не знающая обстоятельств здешней жизни, и как юная особа, лишённая благотворного влияния близких людей, особенно нуждаетесь в добром совете.

Такое начало ошеломило меня ещё больше, и я смогла лишь невнятно пробормотать слова благодарности за его доброту.

— Ивона, — совсем уж интимно обратился ко мне Дрон Перте, наклоняясь через стол. — Моя матушка давно подыскивает мне невесту, однако во всём Острихе не найдётся девушки, готовой выйти за меня замуж, а матушка всё же не так жестока, чтобы сосватать мне вдову с тремя подбородками. — Он мимолётно улыбнулся, и я, не удержавшись, хихикнула в ответ на эту незамысловатую шуточку. — Я беден, отец мой получает недурное жалование, но после его смерти денег едва хватит, чтобы матушка могла вести привычный образ жизни, ни в чём себе не отказывая. Родовые имения наши давно проданы, а к банковскому делу душа моя не лежит, меж тем жизнь, которую я веду, наводит всех на печальные мысли о мотовстве.

— Дрон, — невольно в тон ему отвечала я, — помилуйте, к чему вы всё это мне рассказываете? Разумеется, меня весьма удручают все эти обстоятельства, но…

— Матушка мечтает найти мне невесту из отдыхающих здесь дейстриек, и вы, с вашим состоянием, кажетесь ей вполне подходящей кандидатурой, — продолжил свою речь сын синдика.

— Я?! — вырвалось у меня восклицание. Несмотря на то, что сказанное Дроном Перте подтверждало мои собственные догадки, нельзя не признать, что откровенное признание меня ошеломило. — Но я ведь не…

— Вот именно, — холодно оборвал сын синдика мой бессвязный лепет. — Я совершенно не планирую женитьбу на ближайшие годы, однако в угоду матери вынужден буду за вами приударить. Надеюсь, вы правильно поймёте моё поведение, и между нами не будет никаких недоразумений.

Каюсь, я с трудом сдержалась от того, чтобы не выкинуть что-нибудь предосудительное, например, не плеснуть в наглую физиономию собеседника полуостывшим шоколадом. Мне было в равной степени неприятно выслушивать как то, что меня считают дурочкой, готовой пойти за мота и бездельника, так и то, что самому моту представляется возможным играть моими чувствами и жертвовать моим спокойствием в угоду матери. Однако, подумав, я оценила то своеобразное благородство, с которым Дрон Перте раскрыл свои планы, тем более, заблуждение окружающих давало нам без помех договариваться о будущих встречах.

— Однако, — с неожиданной вкрадчивостью проговорил сын синдика, вновь беря меня за руку, — всё сказанное вовсе не означает, что я не почёл бы за великую честь снискать вашу благосклонность… — Он расчётливо умолк, одарив меня недвусмысленным взглядом и поглаживая мою руку своими аристократическими пальцами.

Несколько мгновений я в немом изумлении вглядывалась в лицо собеседника, ожидая найти в нём какое-либо извинение его невозможной дерзости, а после вырвала руку с такой силой, что опрокинула чашку шоколада, и он пролился на колени незадачливого соблазнителя. Это, к моему облегчению, заставило сына синдика изменить выражение лица и, пока вокруг нас суетились слуги, он молча сверлил меня самым негодующим взглядом, какие я вообще видела за всю свою жизнь.

— Знаешь, Ами, — говорил мне напарник, когда мы в назначенный день — точнее, назначенную ночь, разумеется, — направлялись к месту встречи с информатором, — я готов согласиться с тобой — всё это слишком подозрительно. Сведения будто бы подлинные, но мне не нравится этот человек, и как он заигрывает с тобой — тоже.

Его слова меня поразили: вот уж не думала, что напарник вслух выскажет своё неодобрение по такому, мягко говоря, личному вопросу. Он, разумеется, всегда смеялся над моим желанием вступить в брак, но чтобы негодовать по поводу чьих бы то ни было ухаживаний…

Я вспомнила горячие пальцы Дрона Перте, его пожатие, и закусила губу. К счастью, проводив меня до дома госпожи Дентье, он откланялся, на прощание включив меня в число приглашённых на званный обед в доме синдика. Наверное, он так и не простил мне испачканный костюм, а, может, поторопился приударить за другой приезжей барышней из Дейстрии — госпожа Дентье говорила мне вечером, что девушка живёт чуть ли не на другом краю города, так богата, что провезла через границу лакея и владеет какой-то доходной недвижимостью на севере нашей родины. Словом, невеста хоть куда, на такой не стыдно жениться промотавшемуся авантюристу.

— Я рад твоему настроению, милая моя девочка, — пробормотал вампир. — Сын синдика желает обрести над тобой власть, и заигрывает именно с этой целью. Его откровенность насчёт намерений матери была очень ловким ходом: теперь ты из вежливости не будешь уклоняться от его любезностей, а там, кто знает?..

— Прекрати, — оскорбилась я. В тоне вампира слышалось нечто новое для меня, и это нечто не сулило ничего приятного в будущем. Напарник кивнул то ли моим, то ли своим мыслям, и, остановившись, развернул меня к себе, больно сжав мои плечи.

— Во всяком случае, Ивона, я тебе напомню — хладнокровие и послушание, вот что будет теперь твоим девизом.

— Нет никакой нужды в этом напоминании, — ответила я, но эти слова прозвучали неестественно даже для меня. Сын синдика нисколько не занимал мои мысли и, уж конечно, я не собиралась ни выходить за него замуж, ни поддаваться его вульгарным заигрываниям. Но, пожалуй, я не отказалась бы от ещё одного пожатия или взгляда, который он мне подарил в самом начале разговора.

— Вот об этом я и говорил, — ворчливо произнёс напарник и втолкнул меня в дверь. По счастью, дом, где проходили наши с Дроном встречи, никто не додумался снабдить рябиной в чердачном окне, и вампиру не составило труда снова пробраться внутрь — теперь уже не дожидаясь моего зова.

Дрон Перте ждал меня в комнате и, при моём появлении, демонстративно посмотрел на свисающие с пояса часы.

— Вы не слишком-то пунктуальны, сударыня, — холодно произнёс он, поднимаясь с кресла и делая шаг навстречу мне.

— Моя наставница, — отвечала я, покорно позволяя избавить себя от плаща и усадить в кресло, — всегда говорила мне, что барышне ни к чему являться на встречу вовремя: тогда кавалеры совсем перестанут её ценить.

Я не добавила, что госпожа Кик после этой сентенции указывала на разницу между продавщицей в шляпной лавке и девушкой из хорошей фамилии и выталкивала меня на улицу задолго до необходимого времени.

— У вашей наставницы старомодные представления, — отозвался Дрон Перте. — Сегодня барышням следует являться на встречи минута в минуту — тогда кавалеры будут уважать их за пунктуальность.

— Я постараюсь учесть вашу мысль, сударь, однако сложно отказаться от старых привычек.

Сын синдика неодобрительно покачал головой, а я задумалась, каким образом мот и повеса может быть настолько пунктуальным, и даже проповедовать это качество для окружающих. Ясно, что Дрон Перте, известный синдику городских стрелков, известный своей матери, госпоже Перте, известный госпоже Дентье и всем тем барышням, не желающим вступать с ним в брачный союз, имеет мало отношения к тому человеку, который убил троих на площади Трёх свечей и который продавал нам своих бывших — бывших ли? — товарищей-контрабандистов. Однако кто же он на самом деле — вот вопрос, на который мне необходимо знать ответ.

— Я надеюсь, сударыня, вы достаточно выспались прошлой ночью, чтобы не торопиться этой как можно скорее оказаться дома в своей постели? — прервал задумчивое молчание сын синдика. Я невольно покраснела от дерзости подобного вопроса, и в первое мгновение смогла только покачать головой. Слава Богу, выспаться мне удалось, и госпожа Дентье вчера долго мне хвалила целебную силу морского воздуха, однако всякие упоминания постели звучали у Дрона Перте как-то вопиюще безнравственно.

— Я не предполагала сегодня задержаться сколько-нибудь дольше, чем в прошлую нашу встречу, сударь, — после недолгого размышления проговорила я. — Даже, пожалуй, рассчитывала управиться с делами быстрее, ведь сегодня нам не нужно обмениваться паролем и тратить время на недомолвки.

— Вы прямо подходите к вопросу, сударыня, — ответил Дрон Перте. — Но, может быть, вы согласитесь отведать фруктов или выпить вина?

Я покачала головой.

— В таком случае, сударыня — вот бумаги, которые вы просили. Здесь все адреса и имена людей, которые этим занимаются. Рассчитываю получить не меньше двухсот марок за всё, учтите это. Но, пожалуй, триста меня устроили бы больше.

Я не ответила, с жадностью разбирая документы. За адреса я обещала всего сто пятьдесят, и теперь следовало решить, подразумевают ли адреса имена людей или, быть может — нужны ли имена людей, если будут адреса, по которым несложно через полицию навести справки. Другими словами — стоит ли тратить на Дрона Перте гигантскую сумму в триста марок.

Напарник читал бумаги — моими глазами, как и в прошлый раз, — невероятно долго, то и дело заставляя меня вернуться к уже отложенным и время от времени досадливо хмыкая. Несколько раз нас прерывал Дрон Перте, которому непременно надо было узнать, от чего у барышни так сильно болит голова во время работы, и это, разумеется, не облегчало моей задачи. Как я смогла понять, адреса оставались адресами — названия провинций, краёв, деревень и номера домов, а имена оставались именами — они мало что говорили мне, да и напарник не узнал ничего такого, что изменило бы его представление о контрабандистах. Сведения, по всей видимости, вполне надёжные и добротные, и почему бы не отдать за них запрошенную сумму?

«Сто шестьдесят, от силы сто семьдесят пять марок, — процедил мой напарник. — И предупреди, пожалуйста, что не будешь с ним больше встречаться, пока эти сведения не пройдут тщательную проверку».

«Ты спятил! — ахнула я. — Куда я смогу спрятаться от него, когда госпожа Дентье и госпожа Перте нас так старательно сводят?!»

«Откажись под любым предлогом, Ами. Он мне не нравится».

«Но… — замялась я. — Послушай, проверка может занять недели и даже месяцы».

«Вот именно» — довольно ответил напарник.

«Да, но за это время Дрон может передумать!»

«Вот уже и «Дрон», — желчно ответил вампир. — Нет, уж поверь мне, никуда он от нас не денется. Мне не нравится скорость, с которой ты проматываешь деньги и, поверь, в бюро нас тоже не поймут».

Эта мысль меня несколько отрезвила: в самом деле, та быстрота, с которой сын синдика принёс нам новую порцию бесценных сведений, настораживала, ведь за это время он никуда не отлучался и сложно представить, чтобы он успел снестись с кем-то письмом за каких-то двое суток — если этот кто-то не ждал неподалёку, разумеется.

— Сударыня! — в который раз воззвал ко мне Дрон Перте и, не слушая моих возражений, наполнил бокал красным вином. — Вам дурно, не отрицайте. Выпейте вина, станет легче.

Я уже было поднесла бокал ко рту, когда в голове раздался протестующий вопль напарника. От неожиданности моя рука разжалась, и бокал полетел на пол, где и разбился, превратившись в залитые вином сверкающие осколки.

— Вы определённо плохо себя чувствуете, — произнёс сын синдика, однако, к моему удивлению, отошёл к своему креслу. Я массировала виски: крик вампира снова явился причиной жесточайшей головной боли.

«Там снотворное, Ами, я тебя заверяю, он подсыпал туда снотворного!» — мысленно выкрикнул напарник, и я удивилась его горячности. Поведение Дрона Перте в некотором роде доказывало заявление вампира: вряд ли сын синдика отказался бы от возможности оказать помощь даме, будь она предложена с чистым сердцем. Да и к тому же я как будто не видела, чтобы Дрон Перте пил вино сам.

— Прошу вас, сударь, не повторять больше таких шуток, — тихо произнесла я, отпихивая ногой осколки. И получила ещё одно доказательство правоты вампира в склонённой голове собеседника. — Вы получите сто пятьдесят марок, сударь, как мы с вами и договаривались, из них я сейчас отдам вам половину в качестве задатка.

— Сударыня! — возмущённо привстал мой информатор.

— Вы должны понимать, сударь, — спокойно продолжала я, — поспешность, с которой вы предложили следующую свою услугу, и самый характер предоставленных вами сведений побуждает нас к осторожности. Я не могу дать вам больше семидесяти пяти марок до того, как мои друзья проверят эти данные.

— Вы, кажется, считаете меня лжецом, сударыня? — произнёс Дрон Перте так тихо и грозно, что, не охраняй меня в темноте вампир, моя кровь застыла в жилах.

— Вовсе нет, — живо возразила я, — но мои друзья не имели счастья познакомиться с вами так же близко и могут не понять причин моей искренней симпатии к вам, равно как и моего доверия.

Дрон Перте криво усмехнулся, принимая упрёк в свой адрес. Я уж было совсем расслабилась и решила, что дела, кажется, идут на лад, как сын синдика поднялся с кресла и медленно потянул шпагу из ножен.

— Как мы с вами сошлись во время нашей прошлой встречи, сударыня, вас до смешного легко ограбить. Мне нужны триста марок немедленно, а не по частям, и я намерен добыть их у вас.

— Вы не сделаете этого, — твёрдо произнесла я, не чувствуя, впрочем, такой уверенности. Разумеется, напарник рядом и всегда может меня спасти, да только вот очень больно ранил этот холодный взгляд сына синдика: я словно была препятствием на пути к намеченной цели, препятствием, через которое он собирался хладнокровно перешагнуть.

— Могу я поинтересоваться, сударыня, кто или что может мне помешать осуществить моё намерение? — сухо проговорил он, однако полностью шпагу так и не извлёк.

— Быть может, ваша совесть и честь благородного человека? — предположила я, постепенно всё больше и больше раздражаясь от нелепости этого фарса. Если бы я серьёзно верила в грозившую мне опасность, я, разумеется, переживала бы другие, более сильные чувства, однако же я верила скорее в своего напарника и поэтому могла испытывать только глухую досаду от неизменной театральности острийца. — Вы знаете, на моей родине никто не кичится так, как у вас, своим дворянским званием, и никто не провозглашает столь трепетного отношения к слабому полу, но дейстрийский дворянин скорее умрёт с голоду, чем попросит денег у дамы, и даже последний бродяга не будет грабить женщину с оружием в руках.

Последний пассаж не больно-то соответствовал истине, для пущей правдивости мне следовало добавить — не будет грабить женщину, когда можно ограбить мужчину — или признаться, что бандиты Дейстрии считают возможным запугать женщину парой крепких словечек и тем простым фактом, что и без оружия мужчина намного сильнее женщины. Однако маленькое приукрашение действительности, которое я себе позволила, возымело необходимое воздействие — Дрон Перте дёрнулся, как будто я его ударила по лицу, убрал руку от эфеса шпаги и отошёл от меня к окну.

Не зная, что сказать или сделать, я выложила на стол обещанные семьдесят пять марок и один серебряный грош сверху, и убрала бумаги в свою сумку. Наступившая тишина действовала на нервы, и слышно было, как под полом противно скребётся мышь.

— Хотел бы я знать, — нарушил молчание Дрон Перте, — кто тот мужчина, который заставил вас принять этот образ жизни, что вы храните верность ему и его интересам? Ваша стойкость, ваша храбрость непостижимы для женщины, любая бы предпочла отдать мне деньги, но спасти свою шкуру. Кто же тот мужчина, ради которого вы терпите моё общество?

Его тон вроде бы и не требовал немедленного ответа, но я не могла не возмутиться столь гнусным намёкам. Предположение, будто в моей жизни был мужчина, которому я была бы столь предана, бросало на меня чудовищную тень, ведь женщина может так сильно доверять лишь отцу, брату, мужу или любовнику, а у меня не было родных. Увы, сын синдика отверг все мои возражения.

— Я знаю, в Дейстрии вы не привыкли признаваться в самых естественных вещах, однако ваше, сударыня, бесстрашие и удачливость в ночных прогулках ясно доказывают на наличие сопровождающего и, может быть даже, не одного. Одинокая женщина будет похищена уже через четверть часа после того, как выйдет из дома после наступления темноты, уж поверьте мне, сударыня.

— Я поражена, сударь, — отозвалась я с ледяной вежливостью. Пожалуй, просьбу напарника не видеться с этим человеком будет не так уж тяжело выполнить! — Сначала вы приписываете мне нарушение морали ради одного человека, а потом заявляете, будто за мной ходит целая толпа! Вам не кажется, что это чересчур — даже в Острихе?

Дрон Перте неожиданно рассмеялся.

— Не кажется, сударыня, — ответил он прежним своим — живым и весёлым — тоном. — У хорошенькой женщины может быть сколько угодно поклонников, и она способна дарить благосклонность как одному, так и нескольким кавалерам. Однако, из уважения к вашим предрассудкам, выскажу предположение, что ваш, назовём его покровителем, мог нанять отряд людей, которые защищали его сокровище от ночных опасностей. В самом деле, не могли же вы надеяться, что вас защитит всего только один человек — после той сцены, которая разыгралась той ночью на площади.

Возмущённая, я вскочила на ноги.

— Сударь, вы перешли всякие границы в своих отвратительных предположениях! Если вы и дальше намерены поддерживать со мной знакомство, извольте удержаться как от грубой лести, так и от гнусных намёков! Если вас настолько интересуют подробности моей жизни — отвечу сейчас, чтобы не оставалось недоразумений — я никому не дарила, не дарю и дарить не собираюсь то, что вы называете «благосклонностью» и надеюсь впредь быть избавленной от всех подобных инсинуаций!

Увы, мой порыв не так уж сильно смутил сына синдика, как мне бы хотелось. Он только рассмеялся в ответ и сравнил меня с каким-то хищным животным из южных краёв — я совершенно не разбираюсь в естествознании — даже которое, по его словам, не могло бы накинуться на него с тем же жаром.

— Однако, сударыня, будь по-вашему, — проговорил Дрон Перте, мимо меня подходя к столу и забирая деньги. — Я позволю себе откланяться и предоставить вас судьбе — или тому человеку, которого в вашей жизни нет, не было и не будет, как вы мне любезно растолковали. Надеюсь ещё не раз иметь счастье беседовать с вами как ночью, так и в дневные часы.

Он поклонился, не делая попытки пожать мне на прощание руку, и покинул комнату, а я со вздохом опустилась в кресло, чувствуя себя непонятно от чего не столько рассерженной, сколько разочарованной и подавленной.

— Мне не нравится этот человек, Ами, не нравится! — твердил вампир на пути к дому госпожи Дентье. Он взял с собой бутылку вина и даже смочил в луже на полу платок, чтобы позже отослать это всё в бюро как подтверждение преступных замыслов господина Перте. — Зачем ему тебя усыплять? Зачем ему с тобой заигрывать? Зачем ты ему вообще понадобилась?! Не спорь со мной! — воскликнул напарник, хотя я и не думала возражать. — Он мерзавец, этот Дрон Перте, он положил на тебя глаз, но, адом клянусь, ты ему не достанешься!

Вампир схватил меня за плечи и больно встряхнул, не желая, по-видимому, умерять свою силу, а после неожиданно прижал к себе, да так, что я едва не задохнулась.

— Прости, — вскоре виновато произнёс напарник. Когда говорят о людях, выражение «чуть не задохнуться» применяется фигурально, но вампир и впрямь мог сдавить меня до потери сознания или перелома рёбер. Когда он разжал свою хватку, у меня как раз темнело в глазах и подгибались ноги.

— Прости, — повторил не-мёртвый и, сдёрнув с меня капюшон, растрепал мне причёску под жалобный звон выпавших на мостовую шпилек. — Одним словом, подлец он, твой Дрон Перте. Скажись больной и с ним не общайся.

Выполнить приказ напарника было не так-то просто, потому что наутро госпожа Дентье продолжила выражать бурную радость от самого факта присутствия в городе сына своей драгоценной подруги и расписывать бесчисленные удовольствия, которые меня ожидали в будущем. Сразу же после завтрака за мной зашёл Дрон Перте — любезный, улыбающийся и готовый развлекать меня всеми способами, допустимыми в светской жизни Остриха. На свете, я думаю, не существует таких слов — по крайней мере, мне они неизвестны — которые помогли бы мне отделаться от предложенной прогулки в открытом экипаже. Напрасно я твердила о нарушении приличий — в Острихе это не считалось неприличным. Напрасно заверяла всех в плохом самочувствии — это только подстёгивало моих мучителей. Понимая, что ещё немного — и меня выведут на прогулку силой, я была принуждена покориться неизбежности и с обещанием тут же вернуться поднялась к себе переодеваться. Я с огромным удовольствием улизнула бы, воспользовавшись предоставленной отсрочкой, да только госпожа Дентье предусмотрительно послала ко мне служанку помочь одеться.

— Вы, как будто не расположены сегодня кататься? — вежливо осведомился Дрон Перте, когда мы выехали из города, причём за четверть часа до этого я была едва ли не насильно водворена в его кабриолет.

— Да, сударь, не расположена, — холодно отрезала я. — Вам следовало прислушаться к моим словам и оставить меня в покое!

— Э, — махнул рукой сын синдика. — В такой день грешно сидеть взаперти! Полюбуйтесь, какая красота вокруг! Какой простор! Какой воздух!

День и впрямь был хорош, хорош был и окружающий нас пейзаж: тёплый и одновременно чуть прохладный утренний воздух, широкая долина, по-весеннему радостно окрашенная в нежно-зелёный цвет, ярко-синее небо над головой, высокие горы, виднеющиеся на горизонте… Однако присутствие рядом Дрона Перте словно затмевало солнечный свет, и убивало во мне всякую способность радоваться.

— Куда вы меня везёте? — спросила я, вдоволь налюбовавшись окрестностями. Дрон Перте уверенно правил серой в яблоках лошадью, и его кабриолет весело катился по петляющей по долине грунтовой дороге. Сколько хватало глаз, вокруг не было другого человеческого житья, кроме только что покинутого нами города.

— Куда глаза глядят, — беспечно ответил сын синдика и подхлестнул свою лошадь.

— Это не ответ, — заметила я и замолчала, отвернувшись от спутника и зябко кутаясь в тонкую шаль, купленную в первые дни после приезда: несмотря на тепло, исходящее от солнца, бьющий в лицо ветер заставлял ёжиться от холода. При этом я не могла не заметить, что мой спутник ничего подобного не чувствовал. Впрочем, мужской костюм в Острихе больше защищает от простуды, чем женский: сын синдика, к примеру, носил белоснежную рубашку, малиновый жилет и ярко-жёлтый камзол. Всё это смотрелось по меркам Дейстрии на грани вульгарности, если не сказать хуже, но вполне мило в Острихе. Однако, на мой взгляд, главная несправедливость была в том, что у меня — в согласии с местным обычаем — мёрзли почти что обнажённые плечи. Я с завистью поглядывала на гораздо более тепло одетого спутника. Вот мой напарник, к примеру, обязательно бы снял камзол и накинул бы мне на плечи. Этому человеку тоже стоило бы так сделать — прохлада и отсутствие чужих глаз слегка притупили моё чувство приличия — к тому же Дрон великолепно бы смотрелся без камзола, он ведь прекрасно сложен, гораздо лучше, чем мой напарник, глядя на которого думаешь, что человеческая кровь не больно-то и питательна.

Сын синдика перехватил мой взгляд, который выражал совсем не то, что следовало бы думать приличной барышне, и заговорщицки подмигнул. Я, кажется, густо покраснела — вызвав на лице молодого человека самодовольную улыбку — и отвернулась так, чтобы ни в коем случае его не видеть и не показывать сыну синдика выражение своего лица.

— Мы с вами попросту катаемся, сударыня, — произнёс Дрон Перте, когда молчание сделалось совсем уж неловким. — К обеду хозяйка Дентье ждёт вас домой, а то бы я предложил вам гостеприимство моей матушки. Надеюсь, до обеденного часа я буду иметь возможность наслаждаться вашим обществом, кроме того, если вы проголодаетесь, мы остановимся у гостиницы там, дальше (её покуда не видно) и съедим второй завтрак.

Я кивнула, начиная успокаиваться. Предложенный план показался мне вполне надёжным и респектабельным. Сын синдика бросил на меня быстрый взгляд — так спящий кот проверяет, поверили ли мыши в крепость его сна — и немедленно разрушил созданное им самим впечатление.

— Кроме того, если вам станет жарко, мы можем искупаться. Я знаю неподалёку чудесное местечко, там песчаный пляж и никогда не бывает много народу. По правде говоря, там вообще редко кто бывает.

— Искупаться?! — пришла в ужас я. — Господин Перте, вы сказали — искупаться?!

— Именно, сударыня, — несколько озадаченно подтвердил Дрон. — Почему вы так испугались, сударыня?

— Но, господин Дрон, сударь, не может быть, чтобы вы предложили подобное всерьёз! Вы ведь не могли подумать, будто я могу согласиться!

— Не мог? — поднял брови сын синдика и внимательно посмотрел на меня. — Позвольте вас спросить — я опять поступил в разрез с вашими дейстрийскими приличиями?

Всё ещё испуганная тем спокойствием, с которым мне было предложено купание, я молча кивнула. На глазах выступили слёзы.

— Вы меня удивляете, сударыня, — очень спокойно проговорил сын синдика. — Могу вам заверить, я часто видел купающихся дейстрийских дам — весьма почтенных и респектабельных особ.

Я помотала головой; разговор всё больше и больше мучил меня, к тому же спокойствие Дрона показывало, что я совершаю какую-то глупость. Ах, чего бы мне стоило попросту отказаться — с достоинством, не теряя ровного расположения духа!

— Простите, я не подумал сразу, — продолжал между тем Дрон Перте. — Может быть, вы не умеете плавать?

Умею ли я плавать! Бог ты мой, где я могла этому научиться — в шляпной лавке?! Разумеется, я не сказала ничего подобного вслух, но мой вид был, надеюсь, достаточно красноречив.

— Так если за этим дело стало, сударыня, я могу вас научить! Вам повезло, сударыня, в море держаться на плаву гораздо легче, чем в пресной воде, и урок будет гораздо легче, чем если бы мы были сейчас у вас на родине.

Я перепугалась ещё больше.

— Вы?! Вы хотите сказать, что собирались купаться вместе со мной?! Рядом со мной?! Глядя на меня?!

— Разумеется, сударыня, — уже откровенно посмеиваясь, подтвердил сын синдика. — А как же иначе? Уверяю вас, на наших пляжах мужчины всегда купаются рядом с женщинами и, если даме вдруг станет плохо, всегда могут прийти на помощь.

— Охотно верю, сударь, — сухо произошла я, обретая, наконец, некоторую уверенность в себе. — Однако я не намерена сегодня купаться, и считаю дальнейший разговор на эту тему совершенно излишним.

— Как скажете, сударыня, — покладисто кивнул сын синдика. — Всё будет сделано в соответствии с вашими желаниями. К тому же… — он смерил меня настолько откровенным взглядом, что я немедленно взбесилась, — в этой одежде вы можете разве что пойти на дно, и меня за собой утянуть, если я попытаюсь вас вытащить. Вы ведь не захватили с собой купального костюма?

Вне себя от негодования, я решительно опровергла саму мысль, что у меня был, есть или когда-либо будет купальный костюм или что кто-то когда-нибудь уговорит меня научиться плавать. И, уж во всяком случае, если бы нечто такое вдруг произошло, моим наставником был бы кто угодно, но уж никак не Дрон Перте!

Моя тирада только позабавила сына синдика.

— Позвольте спросить, для чего вы ещё приехали на модный морской курорт кроме как для купания? Я скажу хозяйке Дентье, и у вас ещё до ужина будет купальный костюм, даже, полагаю, несколько купальных костюмов.

— Нет! Пожалуйста, сударь, я прошу вас! Не надо никому ничего говорить!

Сын синдика только посмеялся и подхлестнул лошадь.

— К тому же, дорогая моя, умение плавать весьма и весьма полезно и всегда может пригодиться в жизни.

Сказав это, Дрон Перте сосредоточил своё внимание на дороге, а мне оставалось только задаваться ужасным вопросом — если бы я прельстилась бы возможностью искупаться, и у меня была бы с собой подходящая одежда, кто бы помогал мне снять, а после надеть неудобную острийскую одежду на этом пустынном пляже?

— Вы так и не ответили на мой вопрос, сударыня, — напомнил мне Дрон Перте через, по моим представлениям, два-два с половиной часа, когда мы, наконец, добрались до гостиницы, расположенной милях в тридцати от города к услугам господ, следующих дальше, вглубь страны.

— Разве, сударь? — удивилась я. В гостинице нас проводили в столовую на втором этаже и теперь оставалось только ждать, пока сервируют завтрак.

— Да, сударыня, вы не сказали мне, почему вы решили избегать моего общества.

— Я решила, сударь? — поразилась я. — Простите, не припоминаю.

— Значит, вы ничего подобного не планировали? — как будто с облегчением спросил сын синдика. — В таком случае, я надеюсь, в будущем мои предложения совершить совместную прогулку не встретят такого сопротивления, как сегодня?

Я смутилась.

— Если вы ставите вопрос таким образом, сударь, то должна признать — я и в самом деле не нахожу особенного удовольствия в подобном времяпрепровождении и предпочла бы уклониться от вашей любезности.

— О, что касается удовольствий… — начал было Дрон Перте развязным тоном, но, встретив мой негодующий взгляд, быстро посерьёзнел. — Я, кажется, сударыня, объяснил, почему вынужден — вынужден, сударыня! — уделять вам столько внимания. И вы весьма любезно согласились мне подыграть. Почему сегодня я встречаю столь решительный отпор?

Я, перед этим покраснев от негодования на словах «вынужден уделять», теперь вскинула на сына синдика быстрый взгляд и отвернулась.

— Что же вы молчите, сударыня? — не отставал Дрон Перте. — Или вас ревнует тайный воздыхатель, и запрещает вам принимать ухаживания от другого?

Я вспыхнула от оскорбительности подобного предположения. Дрон Перте весело расхохотался при виде моего негодующего лица.

— Я угадал, не так ли? Признайтесь откровенно!

— Ваши шутки, сударь, — ледяным тоном процедила я, — не становятся смешнее от повторения. Позвольте объясниться раз и навсегда — я не желаю быть мишенью для подобных насмешек! А что до моего нежелания пользоваться вашим бесценным вниманием — причину отказа вам подскажет совесть!

— Совесть? — удивлённо переспросил Дрон Перте, словно не совсем понимая, о чём я говорю. — Ах, да! Совесть! Вы, как я понимаю, всё ещё сердитесь из-за моей маленькой шутки с вином?

Я снова покраснела.

— Вы повели себя, сударь, очень дурно и безнравственно.

Сын синдика обезоруживающе улыбнулся.

— Уверяю вас, сударыня, я никоим образом не причинил бы вам вреда и уж тем более не покусился бы на вашу честь. — Он поморщился, словно сам был недоволен своими словами, а я аж задохнулась от возмущения его наглостью. — Я всего только хотел, не оскорбляя вашей стыдливости, узнать о вас побольше — ну и, пожалуй, позаимствовать у вас кое-что сверх обещанной суммы — всё-таки, как вы мне и заметили вчера, дурной тон — грабить женщину с оружием в руках.

У меня не нашлось слов, чтобы охарактеризовать всю глубину морального падения, которую бесстыдно раскрывал передо мной мой собеседник.

— Вы хотите сказать, сударь, вы стали бы обыскивать меня, если бы я заснула? Шарили бы как вор по моей сумке?

— Ну, зачем же «как вор», — против ожидания нисколько не обиделся сын синдика гильдии городских стрелков. — И почему только по сумке?

Он окинул меня недвусмысленным взглядом, особенно задержавшись на тех деталях костюма, которые были особенно удобны для того, чтобы вшить туда потайные карманы. Я похолодела: обыск сам по себе оскорбителен, но одна мысль о том, как сын синдика стал бы искать тайник под корсетом и скрытые карманы на юбке… Дрон Перте с удовольствием рассмеялся.

— Вы ведь понимаете, — прошептала я, — после всего этого я уже не могу доверять вам.

— Разумеется, — почти нежно ответил сын синдика. — Вы не можете доверять мне. Теперь, когда вы в этом окончательно убедились, вы попросите ваших друзей прислать мужчину для переговоров со мной?

Я оскорблёно выпрямилась.

— Об этом, сударь, не может быть и речи!

Сын синдика тяжело вздохнул, но после вдруг широко улыбнулся.

— Значит, я всё-таки прав. Не спорьте, сударыня! Вас кто-то защищает, иначе вы не рисковали бы оставаться со мной наедине по ночам. И, однако, днём я внушаю вам опасения… — Дрон устремил на меня задумчивый взгляд, заставивший замереть в предчувствии беды. Здесь, в Острихе, где все верят в существование вампиров, намёки, подобные только что сделанному Дроном, были по меньшей мере небезопасны.

— Я готова с вами встречаться, если этого требует работа, — сухо пояснила я, — однако мой досуг…

— У таких, как вы, нет досуга! — перебил меня Дрон Перте. — Я прошу прощения за прямоту, однако ваш род занятий исключает возможность досуга — если вы об этом не знаете. Как вы посмотрите, если я одним из условий нашего дальнейшего сотрудничества поставлю ваше общество в дневные часы?

— Вы этого не сделаете, сударь, — похолодев, возразила я и немедленно отвернулась будто бы в ожидании прислуги. — Да что это такое, нам удастся здесь поесть или они намерены морить проезжающих голодом?

— Сейчас принесут, я думаю, — отозвался сын синдика. — Однако вы уходите от ответа.

К счастью, именно здесь его предсказание и сбылось: в столовую вошли двое лакеев, несущих с собой подносы с закусками — лёгким салатом и двумя кусками холодного мясного пирога — и чаем с пирожными, и ответ на вопрос Дрона Перте сделался невозможным.

— Ума не приложу, — заговорила я, когда мы снова остались одни, — что для нас здесь могли готовить в течение такого времени? За это время можно было бы испечь свежий пирог, а не отрезать нам по куску от уже готового!

— Вы забываете, моя дорогая, — ответил сын синдика, — здешние доблестные повара успели не только испечь, но и остудить для вас этот пирог — а также вырастить, сорвать, помыть и порезать в салат овощи.

— Добавьте ещё пшеницу, которую сначала посеяли, вырастили, сжали, обмолотили, и лишь тогда перемололи в муку для пирога — я уже молчу, откуда взялось мясо — и здешним поварам цены не будет! — поддержала шутку я. Дрон Перте вежливо улыбнулся, но тут же согнал улыбку с лица и холодно произнёс:

— Итак, сударыня, я настаиваю на вашем обществе в течение всего того времени, которое мы оба — вы и я — проведём в городе. Прошу учесть, отказа я не приму. — Выражение его лица смягчилось. — Если это может послужить успокоением, вам не следует ждать от меня подвоха в тех случаях, когда я увожу вас из дома хояйки Дентье у всех на глазах. Здравый смысл подскажет вам, как мало я готов рискнуть своим добрым именем даже ради более близкого знакомства с вами.

Я глубоко вздохнула. Напарник мне не простит согласия, но что же делать? Мне уже совершенно не нравился сын синдика с его манерой запугивать меня и то и дело ставить в неловкое положение. Может, напарнику послужит утешением тот факт, что общество господина Перте уже не доставляет мне ни малейшего удовольствия?

— Я могу согласиться на ваше общество, сударь, — произнесла я после мучительного молчания. — Однако с тем условием, чтобы вы не предлагали мне и не навязывали занятий, во время которых мы с вами будем наедине.

Под насмешливым взглядом сына синдика я совершенно смешалась.

— Я имею в виду — мы всегда должны быть среди людей, — неловко закончила свою мысль я.

— Вот как, — потянул Дрон Перте.

— Именно так, — пробормотала я, опустив глаза.

— Хорошо! — хлопнул по столу сын синдика. — Принимаю ваше условие и даю слово чести не пытаться остаться с вами наедине в дневные часы. Но взамен вы должны обещать мне пойти завтра на купание — не бойтесь, пляж будет общественный.

Я поперхнулась пирогом, от которого как раз в этот момент откусила слишком большой кусок, и закашлялась. Дрон Перте поднялся с места и, подойдя ко мне, с силой ударил меня по спине. Выждав, наверное, с четверть секунды, ударил снова.

— Вам лучше? — вежливо осведомился он и замахнулся снова.

Я замотала головой.

— Х-х-хватит, — прохрипела я. — Благодарю вас, мне стало лучше.

Дрон Перте кивнул и, пройдя на своё место, позвонил. Буквально через несколько мгновений появился лакей, тут же получивший приказ «стакан воды для хозяюшки, да побыстрее». Внушение подействовало — не прошло и минуты, как слуга вернулся с водой.

— Благодарю вас, — произнесла я, сделав глоток и отсылая лакея.

— Рад, что вам теперь лучше, сударыня, — благожелательным тоном произнёс сын синдика. — Итак, что вы ответите на моё предложение?

— Но, сударь, — взмолилась я. — Зачем вам это нужно?

— Я так хочу, сударыня, — улыбаясь, пояснил сын синдика. — А я привык всегда получать желаемое.

Мне оставалось только вздохнуть и развести руками. Бороться с сыном синдика у меня уже не было сил.

Дальнейший мой разговор с Дроном Перте уже не был ни столь напряжён, ни столь интересен. Мы закончили завтрак и продолжили прогулку, обсуждая исключительно природу, погоду, здоровье госпожи Дентье и многочисленных дроновых родственников — и тому подобные пустые темы. Сын синдика, похоже, пытался загладить произведённое им впечатление, однако добился лишь того, что я начала уже изнывать от скуки.

— Вы не слушаете меня, — прервал свой рассказ о столичных развлечениях Дрон Перте.

— А? — спохватилась я. — Разве? Прошу прощения, но погода такая прекрасная, что я несколько… замечталась.

— И о чём же ваши мечты, сударыня? — вежливо осведомился сын синдика. Я неопределённо пожала плечами. — Понимаю. Вы любовались природой и думали ни о чём… или обо всём вместе, не так ли?

— Что-то вроде этого, сударь, — признала я. На самом деле мои мысли были далеко не так радужны, я думала о том, насколько опасно для меня продолжение знакомства с Дроном Перте, как неосторожно с нашей стороны вести с ним дела. Как раз тогда, когда мой спутник принялся упрекать меня за невнимание к его словам, я мысленно подбирала слова для того, чтобы уговорить напарника бежать от сына синдика: он явно ничего хорошего нам не принесёт.

— Я успел наскучить вам, — печально проговорил Дрон Перте. — Вот поэтому-то, сударыня, с девушками не принято вести серьёзных разговоров, после которых им всё кажется неинтересным.

Неубедительно взмахнув рукой, я разразилась серией возражений, которые, однако, не были приняты во внимание.

— Не спорьте, прошу вас, — попросил сын синдика. — Мне стоило понимать, к чему всё идёт. Что же, сударыня, поговорим тогда о серьёзных вещах. Вы не возражаете?

— Но, сударь, о чём вы…

Сын синдика мягко улыбнулся.

— Мой отец часто делится со мной подробностями произошедших за ночь событий — вернее, рассказывает о тех деталях, которые становятся известны поутру — вы же знаете, городок у нас неспокойный, всякого народу хватает, а утихомиривать в темноте решивших сразиться дворян — дело неблагодарное. Иное дело днём — тогда хоть видно, кто благородный человек, а кто — последний подонок, хотя бы знаешь, можно ли арестовать драчунов или вскоре сам получишь вызов на смертельную дуэль.

— Вы хотите объяснить, почему городские стрелки никогда не прибегают на крики о помощи или шум борьбы, сударь? — сухо спросила я.

— Вы это уже заметили, сударыня? — подмигнул мне Дрон Перте. — Да, разумеется, именно поэтому. В наших законах говорится, что каждый человек, по праву носящий шпагу, должен сам уметь защитить не только себя, но и всех нуждающихся в помощи. Зачем же стрелкам вмешиваться?

— Вы называете это законами, а я назову беззаконием! — в сердцах воскликнула я. — Когда каждый будет вершить свой суд со шпагой в руке так, как ему взбредёт в голову…

— Тогда в обществе будет гораздо меньше негодяев, упивающихся своей безнаказанностью, — холодно оборвал меня Дрон Перте. — Вы всегда можете найти управу на своего обидчика, а не годами доказывать в суде, что вам не помстилось, и что обидели вас, а не вы.

— Но, сударь, — заспорила я, так может погибнуть и невиновный!

— За него отомстят, — пожал плечами сын синдика. — Если у него и нет родных и близких друзей, владеющих шпагой, найдутся другие, готовые вступиться за обиженного.

— Если так рассуждать, сударь, — не отступала я, — общество потонет в крови, и ваше дворянство уничтожит само себя.

— Однако этого не происходит, сударыня, — снисходительно улыбнулся Дрон Перте, — вот вам наилучший аргумент против всех ваших возражений.

— Но…

— Не будем продолжать спор, сударыня, — примиряюще поднял руку сын синдика. — Всё, сказанное вами естественно для женщины, тем более дейстрийки и, разумеется, делает вам честь. Однако мы в Острихе, и это приходится принимать во внимание.

— Как скажете, сударь, — кивнула я, втайне взбешённая покровительственным тоном собеседника.

— Не обижайтесь, сударыня, — проницательно произнёс сын синдика. — Я не собирался сравнивать законы вашей и моей родины.

— Тогда к чему вы подняли эту тему, позвольте вас спросить? — зло процедила я. — Вы, кажется, обещали поднять серьёзную тему, не так ли?

— Так, — подтвердил Дрон Перте, — именно так. Я говорил вам о городских новостях, рассказанных мне моим отцом, синдиком Перте. Однако они вас, боюсь, они вас не заинтересуют.

— Что вы, сударь, — по-прежнему раздражённо возразила я. Мне вовсе не хотелось обсуждать с сыном синдика какую бы то ни было серьёзную тему, и уж тем более городские новости. Увы! Откажись я выслушать — остановило бы это Дрона Перте? Сомневаюсь, более чем сомневаюсь. — Я вся внимание и с интересом вас слушаю.

— Прекрасно! — улыбнулся сын синдика. — Прошу прощение, но я начну издалека. Вы, по своему положению в обществе и высокой нравственности, разумеется, не знакомы с острийским преступным миром, и ничего не слышали о таком человеке, как Бломель?

Я вздрогнула.

— Сударыня, вам дурно? — тут же встревожился Дрон Перте.

— О, нет, сударь, не стоит беспокойства, — покачала головой я.

— В таком случае я продолжу. Итак, вы ничего не слышали о Бломеле, не так ли?

Получив моё согласие, сын синдика коротко охарактеризовал преступника, повторив в основном описание наёмной убийцы Беаты.

— Прекрасно, сударь! — откликнулась на рассказ Дрона Перте я. — Не стоит продолжать, я вас прекрасно поняла. Господин, о котором вы говорите — прекрасный пример, самый лучший аргумент из всех возможных. Негодяй, однако, так хорошо владеющий шпагой, что ни один дворянин не в состоянии привести его к ответу и заставить поплатиться за все совершённые преступления. Очень хороший пример, сударь, восхитительно подходящий к вашей теории самосуда!

— Вы сердитесь? — удивился Дрон Перте. — Но почему? Чем я мог обидеть вас, сударыня?

Усилием воли я сдержалась, и вместо потока упрёков, грозящих затянуться, пожалуй, на несколько часов, ограничилась заверениями в прекрасном настроении и наилучшем отношении к собеседнику. Сын синдика не слишком убедительно сделал вид, что удовольствовался таким ответом и продолжал:

— Во всяком случае, вы ошибаетесь, сударыня. Бломель действительно подходящий пример для моей теории, как вы выразились, самосуда. Как говорят в народе, сколько верёвочке не виться… его убили на этой неделе. Вы удивлены?

— Не совсем, сударь, — пожав плечами, проговорила я. Проклятый сын синдика подбирался к очень неприятной теме, и мне стоило особых усилий сохранять спокойствие. Напустив на себя скучающий вид, я принялась рассуждать так, словно новость не имела и не могла иметь ко мне ни малейшего отношения: — Если Бломель может служить для вас примером справедливого возмездия, то его убили на дуэли — я правильно вас поняла? Вам, полагаю, его смерть кажется удивительной — учитывая репутацию этого господина. А я, однако, делаю простой вывод: слухи преувеличивали, и господин Бломель отнюдь не был первым фехтовальщиком Остриха. Вы не согласны со мной?

Впереди показался город, и Дрон Перте придержал лошадь, чтобы бежала медленнее.

— Нам лучше поторопиться, — мягко произнесла я. — Скоро обед, а мне нужно ещё успеть переодеться… да и вам необходимо вернуться домой вовремя.

Дрон Перте скривился.

— Вы правы, матушка не любит, когда я опаздываю. Однако, полагаю, она простит меня, если я скажу, что осматривал вместе с вами здешние красоты. Вы не откажитесь при случае подтвердить мои слова, сударыня?

— Располагайте мной, как пожелаете, — вежливо произнесла я. Сын синдика в ответ улыбнулся ещё неприятнее, чем ему случалось улыбаться до сих пор, но свои мысли удержал при себе.

— Итак, сударыня, — проговорил Дрон Перте после недолгого молчания, — мы говорили о смерти Бломеля, и, признаться, она представляется мне буквально невозможной, невероятной! В прошлом — признаюсь только вам — Бломель давал мне уроки фехтования, и до сих пор владеет шпагой гораздо лучше меня. А тут…

Мне оставалось только сочувственно покивать: человек, фехтующий лучше, чем Дрон, в одиночку убивший двоих противников и одного подкравшегося сзади убийцу с кинжалом, несомненно, самый худший из покойников. Его смерть не могла не вызвать вопросы властей, и неудивителен теперь панический страх Греты при виде такого человека… Но что нам оставалось делать? Сохранить Бломелю жизнь?

— А что говорит об этом ваш отец? — спросила я.

— Отец… — Дрон хмыкнул. — Отец в недоумении. Я предположил, что на Бломеля могли напасть несколько человек, и, в конце концов, кому какое дело, как заканчивают свою жизнь записные негодяи. Сейчас дело передано в архив, однако…

— Однако? — затаив дыхание, подсказала я. Архив — это хорошо. это просто замечательно. Но ведь любое дело можно будет поднять заново!

— Однако я не думаю, будто старика Бломеля убили так, как я сказал. Тогда ран было бы несколько — даже нанеся смертельную, убийцы успели бы ранить жертву ещё несколько раз — в запале боя или чтобы добить. А тут… одна рана, в самое сердце, нанесена так точно, словно бедолага и не защищался вовсе, стоял и ждал, пока его проткнут.

— Может, так и было, как вы думаете? — предположила я, мысленно проклиная и Бломеля, и синдика с его болтливым языком, и Дрона с его дотошностью. Какая ему разница, как погиб этот негодяй? Или сын синдика состоял в той же банде?

— Не думаю, — покачал головой Дрон Перте. — На шпаге погибшего была кровь, да и лежал он так, словно погиб в бою, двигаясь.

— Вы настолько точно разбираетесь в подобных вещах? — подняла брови я. — Разве можно вообще определить, в какой позе стоял человек до того, как упасть мёртвым?

— Поверьте мне, сударыня, — неприятно улыбнулся Дрон Перте, — я видел достаточно смертей, чтобы теперь выступать для вас в роли эксперта по подобным вопросам.

— В таком случае, сударь, мне остаётся только развести руками, — улыбнулась в ответ я. На душе, однако, у меня было отнюдь не спокойно, и меньше всего на свете мне хотелось улыбаться. Кто бы мог подумать, что сын синдика так точно расследует смерть Бломеля, да к тому же… почему он мне это всё рассказывает?! Этот вопрос я задала вслух.

— Вы подходите к самой сути проблемы, сударыня, — вкрадчиво произнёс сын синдика. — К самой сути. Видите ли, мне совершенно случайно известно, зачем Бломель прибыл в наш город.

— И зачем же? — резко спросила я, потеряв всякое терпение. Сердце гулко колотилось, тесный острийский корсет мешал дышать, и я боялась с минуты на минуту потерять сознание.

— Ответ стоит денег, сударыня, — нагло сообщил мне сын синдика. — Особенно если учесть, что мне удалось добыть все сведения, которыми располагал Бломель на момент своей смерти… Как вам кажется, ваша жизнь и свобода стоят пятиста марок? Но что это с вами? Вам дурно?

— Не понимаю, сударь, о чём вы говорите, — холодно произнесла я, совладав с собой. Мне стоило догадаться раньше: Дрон Перте негодяй и шантажист, и не остановится не перед чем, стремясь добыть как можно больше дармовых денег. О, Боже, что мне теперь делать и как быть? Я читала о таких случаях в полицейских романах, там шантажистов всегда убивали, но… Господи всемогущий, мне достаточно смерти Бломеля на моей совести и тех несчастных похитителей Беаты…

— Прекрасно понимаете, сударыня, — в тон мне ответил сын синдика. — Очевидно, вам нужно время подумать… посоветоваться… с друзьями. Я буду ждать неделю и ни днём больше и, прошу вас — не пытайтесь в это время уклониться от общения со мной. Я могу… не так понять вашу усталость, плохое настроение или даже болезнь. А через неделю — или раньше — вы скажете мне свой ответ. Вам всё ясно, сударыня?

Без сил откинувшись на спинку сидения, я безвольно кивнула, думая об одном: завтра или послезавтра меня здесь не будет. Что угодно, любые условия, любая жизнь, но только не эта ужасная работа, когда каждый шаг ставит под угрозу… как Дрон сказал — мою жизнь и свободу? Бюро не даст денег для шантажиста, им нет дела до благополучия внештатной сотрудницы, бессмысленного довеска к работающему на них вампиру. Конечно, я могу воспользоваться деньгами, данными мне Мастером, но… Шантажисты ведь никогда не ограничиваются одним требованием, а здесь, в Острихе, нет закона, и я не могу пригрозить Дрону в ответ другим разоблачением.

— Я испортил вам настроение, — проговорил сын синдика уже после того, как мы въехали в город. — Мне очень жаль, поверьте пожалуйста. Возможно, вы неверно меня поняли, постарайтесь понять сейчас: мне хочется проводить с вами как можно больше времени к нашему взаимному удовольствию и радости общих друзей, а вовсе не лишиться вашего общества из-за нелепых предрассудков. Я хочу помочь вам, поверьте, сударыня.

Я не ответила, погружённая в свои мрачные мысли. Дрон Перте вовсе не полезный источник информации, а грязный шантажист, и это ставит точку в моей карьере сотрудника бюро.