"Величие и проклятие Петербурга" - читать интересную книгу автора (Буровский Андрей Михайлович)

Глава 3 ЯКОВ БРЮС, МОСКВА И ПЕТЕРБУРГ

Еще дед Якова Вилимовича приехал в Россию в 1647 году. После поражения при Марстон-Муре сто­ронники парламента не просто завоевали и оккупиро­вали страну; они изводили, как только могли, шотланд­ских дворян. Десятки, сотни родственников и друзей Вильяма Брюса погибли в сражениях и на плахе, прята­лись в горах или уехали в другие страны. Сохранилась легенда, что ехать в Московию Вильяму посоветовал старый друг его отца, генерал Дэлзелл: он побывал в Московии во Смутное время, прослужил в Московии восемь лет и знал страну не понаслышке.

Брюсы состояли в дальнем родстве с Робертом Брюсом, который в 1314 году разгромил английские войска при Баннокберне, победил проанглийскую пар­тию Иоанна Бэлиола и стал шотландским королем. В 1328 году он заставил Англию подписать мирный до­говор, признающий независимость Шотландии. С 1371 года на шотландском престоле сидели Стюарты, но, как говорили в те времена, «в Брюсах текла кровь королей». Если даже у переселенцев (фактически беженцев) в Россию не было ни громких титулов, ни богатых помес­тий, род-то все равно знатнейший. Российские Брюсы могли сделать или не сделать карьеру на своей новой родине, но кровь королей в них текла.

Брюсы — род интеллектуальный (кстати, родствен­ники Байронов). На материале старинных королевских и дворянских родов вообще очень легко выискивать разного рода закономерности — ведь история таких се­мей неплохо изучена. И если Габсбурги, даром что им­ператоры, или английские Плантагенеты прославились в основном безумными дуэлями, любовницами и попой­ками, то в таких правящих родах, как польско-русские Ягеллоны, шведские Ваза или английские Тюдоры было немало интеллектуалов — ученых, поэтов, философов. То же среди дворянских родов: самый известный представитель рода Салтыковых, несомненно, Дарья Салты­кова, знаменитая «Салтычиха». Про боярский род Буйно­совых и такого не скажешь: все Буйносовы были серые, как мыши, и такие же незаметные. А вот Волконские или Голицыны почти в каждом поколении представлены личностями яркими, судьбами необычными и оставив­шими после себя долгий след.

Так вот, Брюсы — интеллектуалы. На их примере хорошо видно, как поколения, столетия семейной истории тлеет НЕЧТО... Как бы огонек ума и таланта бежит по бикфордову шнуру, взрываясь в некоторых поколе­ниях то королем-интеллектуалом, то поэтом, то круп­ным исследователем Антарктики, то ученым-археоло­гом. Яков Брюс — один из тех, в ком взорвалось семей­ное НЕЧТО.

Среди сподвижников Петра Яков Брюс — ред­чайшее исключение из правила: уже потому, что он ве­ликолепно образован. Не то чтобы «грамотен» — этого мало. Он не только свободно говорит и пишет на не­скольких европейских языках, он действительно знает физику, астрономию, математику, географию. Откуда?! Исключительно из книг, из общения с неглупыми людь­ми. Брюс — самоучка, никто специально его не учил. Чтобы учиться в Европе, у Брюсов нет денег, а в Мос­ковии не то что университетов, в Московии нет и гим­назий.

Еще во время Азовских походов иные обижались на некомпанейское поведение Брюса — не бегает по дев­кам, не хлещет вина, а вместо этого читает книги.

Еще в годы «Великого посольства» Яков Брюс пред­ставил на суд профессоров Амстердамского универси­тета труд «Теория движения планет» и получил ученое звание магистра наук. Больше года он провел в Англии, собирая книги и карты (что характерно, в Шотландию его «на всякий случай» не пустили).

Яков Брюс еще в 1696 году составил карту земель от Москвы на юг, до Малой Азии. Составил так квали­фицированно, что карта вышла в Амстердаме.

Это Яков Брюс в 1702 году создал Школу навигацких и математических наук в Москве и оборудовал об­серваторию в Сухаревой башне Кремля.

Это Яков Брюс перевел книгу X. Гюйгенса «Космо-теорос», изданную в 1717 и 1724 годах с его предисло­вием. Эта книга и карта В.Киприянова знакомили рус­ских с основами учения Коперника.

С 1706 года в ведении Якова Брюса находилась Мо­сковская гражданская типография. Он редактировал глобусы Земли и небесной сферы, географические кар­ты и книги. В Гражданской типографии, при самом не­посредственном участии Брюса, изданы «Лексикон», «Математика навигаторской школы», «Описание города Иерусалима и Афонской горы», «Изображение глобуса небесного земного», «Баталия при Пруте» и многое, мно­гое другое. Перевод и издание книг он считал самым важным из своих дел.

Яков Брюс собрал огромную, в несколько тысяч то­мов библиотеку и коллекцию предметов старины — русской и европейской. В отличие от «кунсткамеры», собрания всевозможных уродств и отклонений от пра­вил, его коллекция минералов, старинных монет хоро­шо систематизирована и действительно дает представ­ление о нескольких разделах науки. Библиотеку и кол­лекцию он завещал Академии наук.

В 1709—1715 годах Брюс выпускал календарь, со­державший расчеты церковных праздников, предсказа­ния затмений и движения созвездий на столетие впе­ред. «Брюсовым календарем» пользовались еще в нача­ле — середине XIX века.

На фоне неграмотного Меншикова, малограмотных, малокультурных Толстого и Шафирова, на фоне Апрак­сина, носившего чин адмирала, но не знавшего ни мате­матики, ни астрономии, ни навигации, Яков Брюс был совершеннейшей белой вороной.

Во время Северной войны Брюс организует артил­лерию; командовал он артиллерией и в Полтавском сра­жении. Это он обрушил огонь 72 русских орудий на шведов, которые могли огрызаться только из 4 полевых пушек.

Мы видим Якова Брюса и в Прутском походе 1711 го­да. Он вообще постоянно мелькал в самом ближайшем окружении Петра и сделал при нем карьеру совершен­но блестящую.

С 1717 года он член Правящего Сената и глава Берг-и Мануфактур-коллегии. В 1721 году Яков Вилимович Брюс вместе с Андреем Ивановичем Остерманом под­писывают Ништадтский трактат, завершив тем в пользу Московии... теперь уже Российской империи Северную войну. И за это получил титул графа.

Есть, кстати, упоминания, что титул графа предла­гался ему еще в 1710 году, за организацию артиллерии. И что Яков Вилимович от титула отказался, считая себя недостойным (по крайней мере, такое объяснение он дал). Если это правда — личность Якова Вилимовича Брюса становится еще загадочней.

Яков Брюс всегда имел, чем заняться, помимо служ­бы и карьеры! Во-первых, у него была семья. Своей женой, Маргаритой фон Мантейфель, Яков Вилимович не делился, с дочерьми занимался, проводить время в кругу семьи любил. Картина В.И. Сурикова «Меншиков в Березове» на редкость фальшива — просто потому, что семейная идиллия — совершенно не в духе Меншикова. «Данилыч» органически не был способен вести образ жизни примерного семьянина: ни соблюдать вер­ность жене, ни общаться с собственными детьми.

А Яков Брюс — вполне был способен и хотел этого! И сосланным в свою деревню, и проводя дома свобод­ные от службы вечера, он вел жизнь, наполненную смыс­лом.

И потом, у него была наука. Стоило появиться хоть небольшому количеству времени, и тут же он оказывал­ся с книгой в руках, с циркулем около глобуса или с уг­ломером возле огромного телескопа. Он переписывался со многими учеными в Европе, написал несколько де­сятков статей, переводил и готовил к изданию книги. Ему всегда было чем заняться, и очень может быть, тя­готила его как раз служба — необходимость вечно ку­да-то мчаться, что-то делать, применять знание математики к расчету точности орудийной стрельбы и на строительство мостов.

Кроме того, Яков Брюс вполне мог служить не толь­ко царю Петру. У всех остальных «сподвижников» Пет­ра никакого выбора не было; разве что какой-нибудь мелкий мусульманский царек взял бы их на службу, откажись от них Петр. А вот у «Вилимыча» были и другие варианты. Квалифицированный, умный, он мог бы по­лучить место при многих европейских университетах. Для этого у него было и владение языками, и нужные знания, и «имя». Такого офицера, как он, могли взять и в европейские армии.

Был в его жизни краткий период опалы: после раз­грома русской армии под Нарвой Яков Брюс угодил в число «стрелочников», оказавшихся «виноватыми» в по­ражении. Год просидел, сосланный в свое имение... И за этот год получил прямое предложение — получить офицерский патент в Голландии. А через общих знако­мых в Немецкой слободе наводили справки попечители Амстердамского университета, где он получал ученую степень, — не согласится ли Яков Брюс прочитать курс лекций по астрономии? Так что и «пни» его Петр, Яков Вилимович мог бы еще и выбирать между военной карьерой и академической.

То есть получается — если у всех сподвижников Петра совершенно ничтожна зона, в которой они могут принимать свободные решения и поступать так, как им хочется, то у Брюса эта зона как раз очень велика.

Интересно, а что думал о своей жизни и своей судь­бе сам Яков Вилимович? Что для него-то было главным? Дело в том, что Яков Вилимович не оставил никаких до­кументов, никаких свидетельств своего отношения и к Петру, и к самому себе, и к своей эпохе. Похоже, тут сказывается одно из двух качеств, очень помогавших Якову Вилимовичу: он поразительно умел пить, не пья­нея, и так же поразительно умел держать язык за зуба­ми. Благодаря этим качествам он не делал ошибок по службе, но и не оставил никаких интересных записок. И дневника тоже не вел.

Во всяком случае, чем больше присматриваешься к его фигуре, чем больше думаешь о нем, тем основа­тельнее складывается уверенность: это был очень «за­крытый» человек, отнюдь не стремившийся давать окру­жающим слишком много сведений о себе.

И второе — это был человек, живший в сложных духовных измерениях, активнейшей интеллектуальной жизнью. В частности и поэтому он менее заметен, ме­нее известен, чем многие другие — чем те, кто стара­тельно лезли на авансцену и принимали там картинные позы. Брюсу нужно было совсем другое. Вынужденный зарабатывать на жизнь трудами офицера и придворно­го, он всегда имел в этой жизни другой пласт, почти скрытый от всех остальных.

Не менее интересна и репутация Якова Вилимовича — причем репутация и прижизненная, и посмерт­ная, — репутация чернокнижника и колдуна.

О том, что такое колдовские книги Брюса, можно сказать довольно уверенно, потому что его библиотека передана в архив Академии наук, — книги это голланд­ские, немецкие и английские. То, что эти книги так лег­ко принимали за колдовские сочинения, написанные на неведомом языке, доказывает только высокий культур­ный уровень и обширные познания тех, кто окружал Якова Брюса и видел эти книги, — не более.

А колдун почему?! А откуда бесконечное количест­во историй про Брюса-волшебника?! Тут тоже ведь можно предположить совершенно материалистическое объяснение вопроса, без привлечения любых мистиче­ских предположений.

Во-первых, Яков Брюс занимался вещами непонят­ными и непривычными: смотрел в небо, на звезды, че­рез «стеклянный глаз» (телескоп). Читал книги на «не­знаемых языках». Ставил химические эксперименты, пу­гая до полусмерти прислугу зрелищем меняющих на глазах цвет, «кипящих без огня», удивительно пахнущих растворов в разноцветных колбах самого что ни на есть «волшебного» вида.

2. Результаты его деятельности тоже были непонят­ны и непривычны. Некоторые из них, и притом самые важные — например, усовершенствование состава ору­дийной меди или расчет движения планет вокруг Солнца, попросту не были известны широким слоям населе­ния, и даже широким слоям служилого сословия — да их это и не интересовало.

Что было известно о плодах деятельности Брюса? То, что он рассчитал затмения Солнца на сто лет впе­ред (легендарный «Брюсов календарь»). Что он перевел и издал много еретических иноземных книг, враждеб­ных «истинному православию». Что он много раздавал царю странных советов, которые почему-то всегда ока­зывались верными.

Чтобы правильно оценить такого рода плоды учено­сти Якова Вилимовича, у московитов того времени по­просту не было необходимых интеллектуальных и куль­турных представлений.

3.  ...Потому что Московия духовно продолжала жить в Средневековье, и московитам гораздо ближе и понят­нее был образ колдуна в балахоне, расшитом звездами, чем типаж ученого Нового времени. Знания им куда проще было объяснить получением их от каких-то по­тусторонних существ, чем увидеть в них плоды собст­венного учения и собственного труда.

4.  Сам Яков Брюс словно бы прилагал немалые уси­лия, чтобы соответствовать «имиджу» колдуна и черно­книжника. Например, он упорно работал по ночам. Ра­ботать по ночам вообще любят многие ученые — ночью все (в том числе и члены семьи) уже спят и не путают­ся под ногами. Ночью тихо. Ночью никто не прибежит, никуда не позовет, не нарушит уединения и не возму­тит спокойствия. Ночью человеческое сознание работа­ет не совсем так же, как днем, — растормаживается подсознание, и самые смелые идеи, самые безумные образы, самые неожиданные сравнения возникают, как правило, после 12 часов ночи. Если надо делать твор­ческую работу — нет времени лучше ночного!

У ученых много причин любить ночь. Но попробуйте объяснить это рядовому москвичу, который оказывает­ся неподалеку от Сухаревой башни далеко за полночь и видит в окнах «кельи колдуна» неверный зеленовато-си­ний свет, слышит мерное звяканье колб (как шаги неведомого существа!), ловит носом зловоние химикалий... По Москве, потом и по всей России пошли слухи о Брюсе-чернокнижнике, потом эти слухи оформились в замечательные фольклорные истории. В этих историях есть несколько повторяющихся сюжетов:

1.  Яков Брюс делает человека из цветов.

Яков Брюс делает служанку — почему-то уточняет­ся, что «из цветов». Служанка — ну совсем как человек, только вот говорить не умеет. Жена Якова Брюса начи­нает ревновать: «А все равно не без того, что ты с ней живешь». Ну и доводит, наконец, до того, что он выни­мает у служанки из волос заколку — и девушка рассы­пается ворохами цветов.

2.  Яков Брюс делает железного орла, который уме­ет летать. В одном из вариантов легенды он даже уле­тает на этом орле «неведомо куда» от ополчившегося на него царя Петра.

3.  Яков Брюс изобретает эликсир для оживления и дает царю пузырек с этой жидкостью — на всякий слу­чай. После смерти он становится нужен царю — некому больше дать ему совет. И тогда царь вскрывает гробни­цу Брюса; труп Брюса совершенно не разложился, царь капает эликсиром и получает нужный совет от оживше­го Брюса...

Я очень советую читателю найти книгу Е.Баранова, давшего себе труд записать московские легенды (в том числе о Якове Брюсе), ходившие еще в 1920-е годы в Москве[16].

А кроме народных легенд, о Брюсе рассказывали и сочиняли множество историй — и о том, что он масон высшей степени посвящения и даже глава всех русских масонов. И что умел летать по воздуху (это уже не по­луграмотные мужики рассказывали, а вроде бы народец образованный). Есть даже рассказец XIX века, где Яков Брюс и после смерти сидит в неком здании в Москве, раскладывая пасьянсы судьбы, определяя, кому как жить, на ком жениться и куда ехать. Рассказывается, предупреждаю, совершенно серьезно!

Не говоря о том, что Брюсов календарь дописывал­ся уже после него, но всевозможные мистические рас­четы, в какой день лучше «баталию творить», «мыслити начинать» или «власы стричь», тоже приписывались Яко­ву Брюсу...

Собственно говоря, Яков Брюс не первая жертва человеческих дурости и невежества. В числе таких жертв, безвинно ославленных колдунами, европейская история знает не только богатых купцов, горожан, пре­подавателей университетов, богатых мужиков, охотни­ков, дровосеков, потомков королей и самих королей (среди королей, как ни странно, порой попадаются до­вольно умные), но есть даже один Папа Римский.

...Про Иннокентия II рассказывали, что он продал душу дьяволу и по ночам колдует в старой башне (уз­наете колорит? — А.Б.). Для колдовства «черный папа» читает бесовские книги, написанные на не ведомом ни­кому языке, а окна этой башни по ночам освещаются голубовато-сине-зеленым пламенем, и башня содрога­ется, камни стучат друг о друга, когда там появляются неведомые существа.

Иные даже видели своими глазами, как папа с сине-зеленым лицом приплясывал и пел под утро, возвраща­ясь из этой башни, и якобы порой он лежал по утрам в странном оцепенелом состоянии, и добудиться его бы­ло невозможно.

Рассказывали также, что когда погребали покойного папу, когда гроб стоял в соборе Святого Петра, вдруг у изголовья гроба появился некто, закутанный в черный плащ с головой. Свечи стали вдруг светиться синим и зеленым, холод и зловоние поползли от этой фигуры. Хотели поднять руку, чтобы сотворить крестное знаме­ние — но ни одна рука не поднялась. Хотели спросить незнакомца, кто он такой и откуда явился — но никто не смог открыть рта.

А потом незнакомец исчез, но там, где он стоял, остались два оплавленных в камне следа, напоминающих по форме копыта.

Что касается следов — то они сохранились и по сей день, следы копыт может видеть всякий желающий. В эту часть истории просто приходится верить. А вот насчет книг... Дело в том, что все книги папы Иннокентия II хра­нятся в библиотеке Ватикана и совершенно доступны. Одна из них написана на иврите, четыре — на арабском, а все остальные, до десятка — на греческом языке. Каким надо быть фантастическим неучем, чтобы говорить о «не­ведомых языках», — даже и обсуждать не хочу.

Да и странное поведение папы тоже может иметь малопочтенное, но очень материалистическое объясне­ние: один из приборов, которые создал ученый папа, су­дя по рисункам, очень напоминает самогонный аппарат. Нет, я ничего не утверждаю, ни на чем не настаиваю и папу ни в чем не обвиняю. Я только говорю, что прибор похож на самогонный аппарат, и ничего больше, — при­чем похож с моей, вероятно, порочной точки зрения.

Впрочем, вернемся к Брюсу — крупному ученому, ославленному колдуном.

Для темы нашей книги очень важно, что Яков Вилимович Брюс не любил Петербурга. По крайней ме­ре, у нас нет никаких сведений, что Петербург вызывал у него вообще какие-то положительные эмоции. Вот Москву Яков Брюс любил, это известно совершенно точно. В Москву он возвращался всегда с удовольстви­ем, и если мог выбирать, где ему находиться, — обычно выбирал Москву. С Москвой связана вся интеллекту­альная деятельность Якова Брюса, особенно с Сухаре­вой башней, в которой у него были свой кабинет и ас­трономическая лаборатория.

По существу дела, перед нами ярко выраженный москвич по месту рождения и воспитания, для которого Москва — это малая родина, находиться в которой для него комфортнее всего.

Он же шотландец?! Да, по этническому происхож­дению — шотландец. Но Яков Брюс был шотландцем, который никогда в своей жизни так и не увидел Шот­ландии. Был один шанс после Великого посольства, и то «на всякий случай» англичане его на историческую родину не пустили. Краски Шотландии, ее ветры, море у ее берегов и горные хребты за Эйвоном были для не­го чистой воды теорией. Примерно тем же, что и для большинства моих дорогих читателей, и для меня само­го — что-то из Стивенсона, из Вальтера Скотта...

А вот как пахнет подтаявший мартовский снег, как летят журавли над полями и где надо собирать белые грибы, так называемый шотландец Яков Брюс знал да­леко не теоретически. Так кто же он?!

...Очень хорошо высказался по этому поводу Алек­сандр Небольсин, внук того самого офицера, который дал с «Авроры» легендарный пушечный выстрел, знак начинать штурм Зимнего дворца. Когда к нему году в 1995-м подступила советская шатия — мол, подскажи, что же нам теперь делать, он пожал плечами и ответил с полной определенностью:

— Ну чего вы прицепились к американцу русского происхождения? Пора научиться самим решать свои проблемы...

Третье поколение живущих в США, Небольсин не кто иной, как «американец русского происхождения».

Вероятно, примерно так же мог ответить шотланд­цам на вопрос — восставать ли им против новой дина­стии, и потомок шотландских королей, русский шот­ландского происхождения, Яков Брюс. Все его привычки, привязанности, бытовые наклонности — чисто русские. И даже женился-то он на лютеранке, но отнюдь не на шотландке, а на прибалтийской немке. Даже останься в живых обе его дочери — потомки Якова Брюса уже не были бы чистокровными этническими шотландцами.

Но все это — объяснение того, почему Яков Брюс любил Москву, но не объяснение причин, по которым он не любил Петербурга. Это тем более странно, что сама личность Якова Вилимовича удивительно соответствует петербургскому ландшафту, особенностям пе­тербургской культуры, образу жизни этого удивитель­ного города.

Объяснение может быть дано только одно-единствен­ное: личность Якова Вилимовича, помершего в 1735 году, «соответствовала» вовсе не Петербургу 1703—1735 го­дов. Яков Вилимович не дожил до Петербурга, который возник не раньше конца XVIII века и который мы знаем под этим названием. Во времена Якова Брюса не было этого Петербурга, а вписаться в жизнь «регулярного» феодально-полицейского «парадиза» ему было несрав­ненно труднее, чем в быт феодально-патриархальной Москвы.