4

То ли ему было жаль времени, потраченного на выслушивание этой нескончаемой исповеди, то ли сказалась накопленная за ночь усталость, — как бы там ни было, инспектор после того, как Вилли Браун умолк, изо всей силы стукнув кулаком по столу, воскликнул:

— Вот невезуха, черт подери!

Он выскочил из кабинета, оставив старикашку один на один со стенографистом, ринулся в конец коридора, налетел на одного из своих коллег, который демонстративно пожал ему руку.

— Ну, дружище, с тебя причитается! — Ладно, ладно.

Инспектор негромко постучал в дверь кабинета старшего комиссара, вошел. Босс разговаривал по телефону. Прикрыв рукой трубку, он спросил:

— В чем дело?

— Босс, по поводу ночного убийства?!. Дютуа еще не приехал?

— Он звонил мне, у него грипп.

Вот невезуха, черт подери. Иначе и не скажешь. Поняв, что ему грозит, инспектор спросил:

— Кто же будет заниматься…

— Вы, разумеется. А теперь убирайтесь, чего вы ждете?

Подавленный, он закрыл дверь. Понурив голову, стиснув за спиной кулаки, с окурком в зубах, он пошел по коридору в обратном направлении, борясь с желанием улечься на полу и прикорнуть часов этак на пятнадцать.

На повороте лестничной площадки он наткнулся на полицейского с конвертом в руке. Поздоровались. Тип лукаво заметил:

— Мои поздравления, папаша. Да, тут тебе письмецо.

— Мне?

На конверте стояло:

«Вручить лично тому, кто занимается расследованием убийства Сильвии Сарман».

— Это действительно мне.

Еще один полицейский прошел мимо, странно подмигнув. Что с ними сегодня? Как будто все сговорились, решили его разыграть. Не очень удачно выбрали время, теперь, когда на меня взвалили дурацкое дело, которое принимало неожиданный оборот. Ночью, при беглом осмотре, он квалифицировал преступление как «ограбление со смертельным исходом». Но все оказалось совсем не так. О, нет.

Инспектор прикинул на ладони вес конверта. Довольно увесистый, черт подери! Вскрыл его, извлек ворох листков, исписанных мелким убористым почерком.

— Ну и свинья же этот Дютуа! Надо же было ему заболеть именно сегодня!

Предстояло прочесть не менее пятидесяти страниц текста, написанного от руки. И тот тип, некто Браун, битый час рассказывал ему свою жалостливую историю. С ним тоже не все было ясно! Браун по-прежнему сидел в кабинете и угощал сигаретой Жюля. На столе инспектора выросла куча отпечатанных на машинке листов с его исповедью. Когда инспектор сел, Браун с несчастным видом спросил:

— Вы меня арестуете?

— Не сейчас, вы слишком торопитесь. Вы прочитали свои показания?

— Да, господин инспектор.

— Ну, тогда пишите: ознакомился, с моих слов записано верно, дата, подпись. На трех экземплярах.

Вилли Браун расписался и остался сидеть не двигаясь. Как будто желая на нем отыграться, инспектор рявкнул.

— Что вы расселись, мне вы больше не нужны. Старик выглядел растерянным. Он спросил:

— А а… что же мне делать?

— Посидите в соседнем кабинете. Здесь. (Он открыл дверь.) И ждите, пока я вас не позову.

Шатающейся, как у сомнамбулы, походкой Браун удалился. И тогда Жюль, не на шутку заинтригованный, спросил:

— Почему ты его не арестуешь?

— Тебя это волнует?

— Ну, немного, а что? Ты же набьешь себе шишек.

— Да отвяжись ты. Благодарю, ты мне больше не нужен,

— Ну, знаешь, — возмутился Жюль, — когда тебе подбрасывают интересное дельце, ты так увлекаешься, что и тебе страшно подступиться.

Инспектор приступил к чтению письма. Вверху, слева, отправитель написал свое имя и адрес.

Жанина Бури (известная как Фредерика Мэйан). Улица Поля Думъе, 155 91, Этамп.

Сильвия умерла. Сильвия Сарман умерла, и убила ее — я, Фредерика Мэйан. Я ее прикончила, потому что должна была это сделать, потому что я не могла не сделать этого. Она мертва, а я, убийца, рыдаю над ее трупом. Над посиневшим, искривленным, как у испорченной статуэтки, лицом, над ее остывшим телом, которое перевезли в морг. Я знаю, у меня как будто не было причин убивать ее. Зачем? Все будут задаваться вопросом: зачем. И если я не объясню, я задохнусь. Все эти гнусные воспоминания отравляют мне жизнь. Сильвия, такая милая девушка. Я убила ее. Господи, прости меня.

Она явилась — девушка с ангельским лицом — в один прекрасный день, давным-давно. Восемь, девять лет назад? Это случилось в 59-ом, я только что снялась в «Приюте любви». Успех был такой, что один из критиков «Фигаро» даже сказал: «Фредерика Мэйан вот-вот станет нашей лучшей актрисой». Да, я помню, я была знаменита, я только что порвала с Жаком Мервилем, который с тех пор ничего путного и не снял.

Было утро, часов около одиннадцати. Я только что встала, когда ко мне в спальню вошла служанка:

— Мадам, в гостиной вас ждет девушка.

— Кто она?

— Она не назвала себя. Ее прислал Вилли Браун.

Наверное, поклонница. Я устроилась за туалетным столиком, распахнув халат таким образом, чтобы верхняя часть груди осталась неприкрытой. Утру нос этой малявке! Я приступила к массажу головы: надо было сто раз провести щеткой по волосам. Если не ухаживать за телом, когда тебе тридцать, в сорок ты уже старушка. Поскольку служанка все еще ждала, я крикнула:

— Ну так в чем дело, пусть войдет!

Это сбило меня со счета, и я начала снова. В пресквернейшем настроении. Но вошла малышка, и я тотчас же выставила напоказ свою обворожительную улыбку, крупным планом. Держа в памяти цифру, я указала ей на стул. Она села.

На ней был довольно невзрачный плащ и черный берет, как у Мишель Морган в «Набережной туманов». Из-за берета ее бледная мордашка казалась совсем крохотной. Я повернулась к ней, продолжая расчесывать волосы. Она остолбенело разглядывала мою грудь. Это сразу подняло мое настроение. Начиная с первого фильма, когда один критик заявил, что я ношу подкладки, во всех моих контрактах оговаривалось, что по крайней мере один раз я должна буду показать грудь. Впрочем, она того стоила. В то время, разумеется.

— Как вас зовут?

— Сильвия, мадам.

— Сильвия, а дальше.

— Сильвия Шантен.

Странная фамилия. У нее были красивые голубые глаза, но не было груди. Мне она показалась довольно привлекательной. Она робко произнесла:

— Мадам, я очень рада, что, наконец, познакомилась с вами. Мне давно уже хотелось подойти к вам… Вы моя любимая актриса. Я считаю, что вам дают недостаточно достойных вас ролей.

Я отложила щетку, встала, запахнула халат. Улыбаясь, потрепала ее по щеке. Она была на верху блаженства Премилая девчушка. Я спросила:

— Что вы хотите? Фото с посвящением?

— О, я была бы так счастлива!

Из сумочки, валявшейся рядом с кроватью, я вынула пачку фотографий. Потом взяла ручку и написала «Сильвии, в знак моей симпатии». Неосознанным движением рук она прижала фото к сердцу. Я чмокнула ее в нос — она была такая милашка. Не решаясь выставить ее за дверь, я снова села за туалетный столик и взяла подушечку для полирования ногтей. Я наблюдала за ней в зеркале, а она — за мной. Теряясь в догадках, что же ей все-таки от меня нужно, я вдруг вспомнила, что она сослалась на Вилли Брауна, и спросила:

— Вы знакомы с Вилли?

— С мсье Брауном? Да, это он послал меня к вам. Он думает, что я могла бы сыграть небольшую роль в вашем фильме, и хотел бы знать ваше мнение обо мне, прежде чем примет окончательное решение.

Сказанное произвело на меня странное впечатление. Видно, я и в самом деле кинозвезда, если уж режиссер считается с моим мнением. Такое со мной случилось впервые. Вилли намного вырос в моих глазах. Вилли просто прелесть. Жаль, что он женат на этой ведьме, этой толстушке Флоре, а то бы… Я сказала:

— Покажитесь.

Она сняла берет, и на плечи ей упали длинные белокурые волосы, завитые на концах, как у Вероники Лэйк. Расстегнула плащ: на ней была черная вязаная кофточка, плотно прилегающая, чтобы подчеркнуть грудь, и черная юбка, вытянувшаяся на коленях.

— Повернитесь.

Чулки натянуты плохо, но фигурка что надо. Я спросила:

— Вы уже снимались в кино?

— В массовке. Занималась немного театром.

— Идите сюда.

Она робко подошла к столику. Я усадила ее возле себя на низенькую банкетку, обняла за шею, и мы посмотрелись в венецианское зеркало. Я не нашла в ней ничего особенного, кроме глаз. До меня, во всяком случае, ей было далеко. Отбить у меня хлеб она не сможет.

Я решила подкрасить ей лицо. Кисточкой обвела губы, тушью подрисовала глаза, наложила легкие розовые теня на щеки. Не прошло и четверти часа, как она преобразилась. И только волосы, как прежде, постоянно падали ей на глаза. Я зачесала их назад и стянула черной бархатной лентой. Получилось красиво. Теперь, когда я вижу всех этих молоденьких девочек с конскими хвостами на макушке, я испытываю гордость оттого, что именно я придумала эту прическу задолго до того, как она вошла в моду.

Она хлопнула в ладоши, спросила изменившимся голосом:

— Можно я вас поцелую?

Это было очень трогательно, и меня охватило такое волнение, какого я не испытывала уже давно. Мы поцеловались, и вдруг она разрыдалась у меня на плече.

— Ну-ну, что случилось? Чем вы так опечалены, Сильвия?

Она с трудом проговорила:

— Это потому что… вы так любезны..; никто еще не был… так любезен со мной…

Я гладила ее по голове и расспрашивала. Жизнь Сильвии нельзя было назвать счастливой. Потеряв при бомбежке и мать, и отца, она осталась на попечении брата — проходимца, который хотел продать ее сутенеру. Она убежала, приехала в Париж, где вынуждена была унижаться, работая посудомойкой в одном ресторане, официанткой в другом, еле-еле сводя концы с концами, оставляя все эти места сразу, как только хозяева становились излишне предприимчивыми. Она только что узнала о смерти брата, убитого в драке. У нее не было ни гроша, она задолжала за целый месяц за номер в отеле, вот почему этот фильм так важен для нее во всех отношениях.

— Не огорчайтесь, детка, все уладится. Вы снимитесь в картине. А пока…

Я открыла сумочку, вынула пачку банкнот, помяла их и хотела вложить ей в руку, но она так крепко сжала кулак, что мне это не удалось. Взглянув на меня, она сказала:

— Нет, я не хочу. Вы и так уже слишком добры…

Я настояла на своем. Затем, когда я поняла, что ничего не добьюсь, меня вдруг осенило:

— Я вот что подумала. Вы не хотели бы жить у меня? Она подняла еще не высохшие от слез глаза.

— Хочу ли я! Но это невозможно, я буду стеснять вас…

— Ничуть. Я живу одна (в данный момент). А квартира огромная. Вам приготовят комнату. Тут спокойно, никто не станет вам надоедать. В свободное время я буду с вами работать, дам кое-какие советы… Нет, меня это вовсе не стеснит, уверяю вас. К тому же, вы мне очень симпатичны, и я не сомневаюсь, что вы добьетесь успеха в кино. Итак, решено: вы остаетесь здесь. Если, конечно, у вас нет друга…

— О, нет, нет, мадам.

— Зовите меня Фреда, ведь мы подруги. Сколько вы задолжали отелю?

— Пятьдесят тысяч. (Тогда еще считали в старых франках.)

— Вот, держите, аванс в счет вашего гонорара. Поезжайте за своими вещами и поскорее возвращайтесь. Мы с вами прекрасно поладим.

Ее признательность вылилась в новые потоки слез, возгласы буйной радости, заверения в дружбе. Мне всегда нравилось делать приятное людям. В отдельных случаях, впрочем, я извлекала из этого выгоду и для себя. Как всякая женщина. Она смахнула слезу и, подпрыгивая от радости, убежала. Я попросила Жана, своего дворецкого, приготовить одну из комнат для гостей, и он, я нисколечко в этом не сомневалась, подумал: теперь хозяйка помешалась на девочках. Ох, уж эти артисты! Возьмись я объяснять, он бы не понял. В его глазах кинозвезда ровным счетом ничего не делает, просто шлюха, и все такое прочее, и он по-своему прав, потому что я знаю таких… Но я не такая. Он пошел убирать комнату.

Поскольку в три часа у меня была встреча с Паркером, я отдала распоряжение слугам, чтобы они хорошо приняли Сильвию и накормили ее обедом. Я второпях проглотила два поджаренных ломтика хлеба, выпила грейпфрутового сока, сделала маникюр и умчалась на Елисейские поля.

Паркер встретил меня приветливо, — с тех пор, как я стала зарабатывать много денег, он был сама любезность, — однако я все же заметила, что он чем-то взволнован. Он выглядел озабоченным, долго мялся и, в конце концов, спросил:

— Вы дружны с Брауном?

Я состроила неопределенную гримасу?

— Я встречалась с ним два или три раза на коктейлях. И всё.

— Он ставит мне рогатки. Вчера я привел на кинопробы одну, не лишенную таланта, смазливую малышку. К сожалению, камера совершенно сковала ее. Я понял, что Брауну она не нравится. К тому же у него была своя протеже, весьма невзрачная блондиночка. Я хочу, чтобы вы оказали мне услугу. После просмотра кинопроб скажите, что моя нравится вам больше, чем его…

У Паркера был такой потерянный вид, что я не сдержалась и прыснула со смеху. Он зарделся и чуть было не выругался. Я съязвила:

— Цыпочка Вилли против вашей, так что ли?

— Так, да не совсем, — промычал он. — Как бы там ни было, я не хочу, чтобы думали, будто я навязываю ему Франсуазу, то есть мадемуазель Гарсен, которая является знакомой моего отца, то есть я хотел сказать, дочерью одного из моих друзей.

Он был так смешон. Хохотнув еще разок, я успокоила

— Я так и сделаю, не волнуйтесь. Вашу звать Франсуаза Гарсен.

— Да, А его — Сильвия, не помню фамилии.

Хотя я и должна была уже догадаться, удивление мое было велико. Я не провела параллель между моей протеже и протеже Брауна. Я бываю так рассеянна иногда! К счастью, мне никогда не приходилось играть на сцене: я никогда не смогла бы запомнить всю роль целиком. В кино заучивают текст небольшими кусочками, так гораздо проще.

Затем, когда этот спорный вопрос был снят, Паркер вернулся к своим обычным делам. Мы оговорили условия моего контракта, и я получила подтверждение, что моим партнером будет Жак Мервиль. Забавно: мы будем сниматься в любовных сценах, тогда как только на прошлой неделе мы с ним разошлись. В жизни случаются такие повороты! Покажи это в кино — никто не поверит.

Посмотрев на часы, Паркер сказал:

— Я хочу познакомить вас с автором книги, по которой снимается фильм. Один из ваших пылких поклонников. Он вот-вот должен прийти.

На всякий случай я быстренько подправила грим. Паркера, который был так любезен со мной в начале моей карьеры, я давно уже не стеснялась. Он еще раз вернулся к своей малышке:

— Так вы не забудете насчет кинопроб?

— Положитесь на меня.

Я, разумеется, вовсе не собиралась подкладывать свинью Сильвии. Снимется она и никто другой. Ну и видок же будет у Паркера!

Секретарша доложила, что прибыл Жан Пьер Франк, автор романа «Огонь и страсть», и я подтянула юбку, чтобы показать колени. Открылась дверь, и я увидела автора. Заметила, что он смотрит на мои ноги. Затем он подошел, пожал мне руку. Симпатичный парень, вероятно, чуть моложе меня. Без обручального кольца. Он сказал!

— Очень приятно познакомиться с вами. Героиню своего романа я создал, думая о вас, и теперь вы ее сыграете. Я так рад!

Я не жалела, что потеряла полдня. Франк мне нравился, и я, слегка смутившись, вынуждена была признаться, что не читала его книги. Но я постараюсь ликвидировать этот пробел, как только выпадет свободная минутка…

Он тоже приехал оговорить условия контракта. Минут пять спорил, потом попросил разрешения присутствовать на кинопробах, поинтересовался, не нужно ли меня куда-нибудь подвезти.

— Да как будто бы нет, я собиралась сделать кое-какие покупки на Елисейских полях, сегодня такая чудная погода…

— Позвольте мне сопровождать вас.

— Вы очень любезны.

И я кокетливо улыбнулась. Мы попрощались с Паркером и спустились вниз. На улице он непринужденно взял меня под локоть, и мы, рука об руку, дошли до круглой площади. Посетовав на солнце, я надела темные очки, и каждые десять метров кто-нибудь оборачивался и говорил:

— Смотри, это же Фредерика Мэйан.

В общем, замечательный день: утром мой ежедневный «добрый поступок», вечером — очередной флирт и подтверждение моей популярности. Ощущение полного счастья.

Он попросил разрешения называть меня по имени. Я согласилась, назвав его Мишелем, и он крепко сжал мне руку повыше локтя. Я ощутила его тепло, и ноги мои стали ватными. К счастью, он увлек меня в кафе. Я выпила несколько коктейлей и позволила ему взять мою руку. Он говорил мне очень нежные, очень трогательные слова. Было видно, что он писатель. Он рассказывал мне о моих фильмах. Он смотрел их все, даже первый — «Дрожь», где у меня было текста не больше шести строчек.

Затем мы вернулись по Елисейским полям к моей машине. Он поцеловал мне руку, попросив о свидании. Я была несколько разочарована, я не думала, что мы с ним расстанемся так скоро. Но я обещала куда-нибудь пойти с ним на следующий день, вечером. Он заедет за мной на улицу Грез.

— Мадемуазель Сильвия устроилась? — спросила я у своего лакея.

— Да, мадам. В угловой комнате, — ответил он, взглядом выражая свое неодобрение.

Но что мне было до мнения слуги? Я постучалась, Сильвия вскрикнула:

— Войдите.

Она бросилась ко мне, глаза ее сверкали. Мои сверкали тоже, и не последнюю роль в этом сыграли три выпитых коктейля. Обводя взглядом голубую комнату, Сильвия сказала:

— Эта комната восхитительна, но обещайте, что как только я стану вам в тягость, вы тотчас же выдворите меня…

— Не бойтесь. Я редко меняю свои решения. Вы уже устроились?

Не без некоторого любопытства я заглянула в шкаф, куда она сложила свои вещи. К моему немалому удивлению у нее был весьма пристойный гардероб. Я не сдержалась и спросила:

— Как вам удалось оплатить все эти туалеты? Она смутилась:

— Я все покупала в комиссионках. Платья приходилось подгонять под свой размер… Шить я научилась давно.

— Давно! Вы не такая уж и старая. Сколько вам?

— Восемнадцать.

Я положила руки ей на плечи.

— Мы с вами примерно одного роста. Я дам вам несколько своих платьев.

Ее лицо залилось краской, и она, чтобы скрыть смущение, повернулась ко мне спиной. Я даже чуть не прослезилась. Я для этой малышки как добрая фея. Если бы хоть кто-то, когда мне было столько же, сколько ей сейчас, позаботился обо мне, я бы наверняка не наделала тех глупостей, что наделала.

Да, я готова была разреветься, и только мысль о гриме на лице помогла мне сдержать слезы. Бедные, бедные женщины. Бедняжка Сильвия! И все-таки ей повезло, что она встретила на своем пути такую, как я, да еще в самый нужный момент. Быть может, из ее истории получится неплохой киносценарий когда-нибудь… Ее сыграю я, разумеется… Правда, героиню придется сделать чуть старше… Не намного, я всегда выглядела так молодо!

Прощаясь с Сильвией, я вручила ей ключ от квартиры, дабы она могла входить и выходить, никого не беспокоя, и сказала:

— Детка, вы здесь у себя. То есть, если вам иногда захочется пригласить кого-нибудь, ну, так сказать, друзей, то, пожалуйста, не стесняйтесь. Я, знаете, не ханжа.

Она ответила:

— Спасибо, но у меня нет друзей. Вы— моя единственная подруга.

— Можешь быть со мной на «ты», Сильвия

Мне нужно было переодеться, так как я была приглашена на генеральную репетицию пьесы, в которой играла Джейни Дорсей. Я надела черное атласное платье, большая часть моего бюста в нем оставалась открытой. Весь» вечер я умирала от скуки! Боже! Какая все-таки бездарность эта Дорсей!

Женщина, которая хочет преуспеть на нашем поприще не должна щадить себя. Кое-кто думает, что женщины отдающиеся ради того, чтобы чего-то добиться в жизни, шлюхи. Это не так… Шлюха отдается за деньги, и только. Поэтому все женщины, заключающие выгодные браки, просто проститутки. И выйдя замуж, они продолжают торговать телом, все за те же деньги. В кино — нет. Распутство— это всего лишь переходная стадия. Спишь, пока ты статистка, актриса заднего плана, мелкая сошка. Как только получаешь доступ к крупному плану или кусочку текста, спишь уже меньше. Отбираешь влиятельных людей. Затем, если повезет и попадешь на добрых и станешь кинозвездой, все заканчивается. Формальное сожительство уступает место любви. Можно любить кого хочешь.

Бывает, что даешь маху, как малышка, что переспала с Паркером. Чтобы получить роль. Серьезная психологическая ошибка. Продюсер действительно важное лицо в некоторых кинокомпаниях. Но только не в этой. Девчонке следовало бы разыскать Вилли, как это сделала Сильвия.

Войдя в просмотровый зал, я сразу смекнула, что дело дрянь. Три соискательницы (одна — Легофа, вторая — Паркера и Сильвия) злобно переглядывались. Трое мужчин обменивались не очень удачными шутками. Мой приход ничего не изменил. Со мной поздоровались. Я тут же подошла к Сильвии и поцеловала ее, и две другие девицы поняли, что шансов у них — ноль. Все сели, и Жюль запустил кинопроектор.

Я обожаю просмотровые залы: можно вытянуть ноги и курить. Я всегда считала, что именно в таких залах следует устраивать просмотры для профессионалов кино. Здесь создается интимно-доверительная атмосфера.

Первая проба — ужасно. Я украдкой взглянула на Паркера, Он был зол. На себя самого — так осрамиться! — и на девицу, которая сделала из него посмешище.

Вторая проба—сносно. У этой девицы было дарование. Однако авторитет Легофа был еще не столь высок, чтобы принимать в расчет его мнение.

Сильвия. Конечно же, я была поражена. У нее получалось лучше, чем у ее соперниц. В фотогеничности она им уступала, но ведь не это главное: гримеры способны творить чудеса. Зажегся свет, и некоторое время никто не осмеливался поднять глаза. Вилли крикнул в аппаратную:

— Покажите нам еще раз вторую и третью пробы.

Раздались всхлипывания: приятельница Паркера начала скулить. Отвергнута. Я обернулась, пытаясь разглядеть другую девицу, но ничего не увидела. Пробы отсмотрены. Свет. Повернувшись ко мне, Вилли спросил:

— Что вы об этом думаете, моя дорогая?

Я отчеканила:

— По-моему, первая девушка — превосходна. Очень, очень хороша. Но она брюнетка, как и я, и в сценах, где мы вдвоем, это смотреться не будет. С Сильвией же еще нужно поработать, но она — именно то, что нужно.

Я взглянула на Паркера: — Как вы считаете? Он буркнул:

— Вы правы.

Он знал, что, выйдя из зала, получит взбучку, и поэтому был мрачнее тучи. Мужчины всегда готовы бегать за женщинами, но страшно не любят попадать впросак. У меня хватило ума понять это еще пять лет назад… Вилли Браун встал, обратился к девушкам:

— Мадемуазель Леру, мадемуазель Гарсен, мне очень жаль. Роль получает мадемуазель Сильвия Шантен. Разумеется, вам мы тоже подыщем эпизоды. Оставьте мсье Легофу свои адреса. Благодарю вас.

Я, конечно, предполагала, что Паркер взбеленится, но не думала, что так сильно. Холодно попрощавшись с нами, он тотчас ретировался. Над контрактом нависла угроза. «Атмосфера накалилась!» — сказала бы Арлетти.

Мы еще немного посидели в зале — Легоф, Браун и я, — беседуя и докуривая сигареты. Легоф, казалось, философски отнесся к неудаче своей приятельницы. Впрочем, для него это было не впервой.

— В сентябре и начнем, — сказал Вилли. — Из-за натурных съемок.

— Где будем снимать?

— В Нормандии, в тихой деревушке. Две недели на природе, затем — павильоны в Сен-Морисе.

— Блеск, — обрадовалась я. — Обожаю деревни.

— С питанием проблем не будет. Но сможете ли вы две недели обойтись без ванны?

За кого он меня принимал? За одну из тех голливудских девиц, что одна глупее другой? Шутливо возражая ему, я бросила:

— Хорошо, что предупредили, я захвачу с собой свой бассейн.

Фильм не имел большого успеха, и все из-за этого идиота Брауна, которому приспичило самому написать диалоги. Жан Пьер все-таки сделал бы это получше. Так нет же! Я была вне себя. Тем более что критики обо мне почти не вспоминали, все говорили только о Сильвии: Сильвия Сарман то, Сильвия Сарман — сё. Нервы мои были на пределе, и я едва сдерживалась, чтобы не вышвырнуть Сильвию на улицу. Но, в конце концов, ее вины тут не было. В один прекрасный день бедняжка, заметив, что я на нее дуюсь, открылась мне:

— Фреда, не сердись на меня из-за фильма. Я старалась играть как можно лучше, чтобы не подвести тебя, чтобы ты не выглядела глупо в окружении таких жалких типов, как этот Мервиль, например…

— Сильвия, ты прелесть. Я совсем на тебя не сержусь. Если у меня и есть зуб на кого-нибудь, так только на Брауна. Во-первых, он халтурно написал диалоги. Во-вторых, загубил все мои крупные планы. В финальной сцене едва ли можно различить мои глаза, полные слез.

Правда, я осталась весьма довольна своей грудью. Два раза на экране. Первый — крупным планом, головы не видно, только соски: пусть зрители думают — дублёрша. И бац, сразу же после этого, мой средний план. Ага, съели, злые языки! Это было здорово.

Я вновь стала относиться к Сильвии, как к младшей сестре, несколько неуклюжей, но очень милой.

Затем я снова оказалась в центре внимания: у меня умерла мать. Кажется, она давно была серьезно больна… Я отправилась на похороны в Этамп вместе с Вилли Брауном, Паркером, Мервилем. Понаехали фоторепортеры. Я беспрестанно плакала. На мне было роскошное черное платье от Диора, делавшее меня еще тоньше, и очень дорогое приталенное пальто. К сожалению, стоял такой холод, что платья никто не увидел. Обо мне писали все газеты, я дала несколько интервью. Даже репортеру из «Пари-Матч». Досаднее всего то, что в течение двух недель я вынуждена была сидеть по вечерам дома. Но это не имело большого значения, поскольку почти каждый день приезжал Жан Пьер, а также вся команда будущего фильма. Мы напряженно работали. Я обнаружила кучу досадных мелочей. Браун, этот жирный боров, стал увиваться за Сильвией, которая, похоже, только этого и ждала. Я видела, как они репетировали любовную сцену на виду у всех. Отвратительно. Я, между прочим, никогда не позволяла себе целовать Жан Пьера публично… Ну, да ладно, это их дело. И все же — изменять жене с этой малявкой! Брауна это совсем не красило. По-видимому, его певичка была не очень хороша в постели…

Я послала Сильвию ко всем чертям. Брауна этой шлюшке было мало. Ей понадобился еще и Жан Пьер. Мой Жан Пьер. Этого я не снесла. Как-то раз, после обеда, я решила сделать кое-какие покупки. Кстати, шел показ весенних коллекций мод. На площади Трокадеро я попала в аварию: какой-то кретин зацепил меня на перекрестке. Я так рассвирепела, что, когда для составления протокола вылезала из машины, порвала платье. Покончив с формальностями, я тотчас вернулась на улицу Грез. Чтобы пройти к себе в спальню, я пересекла гостиную — и тут увидела их.

Они стояли рядышком, держась вполне пристойно, но меня смутили следы губной помады у Жан Пьера на лице. Он бросился ко мне:

— Привет, дорогая. Я как раз собирался уезжать. Надеялся застать тебя, но Сильвия сказала, что ты…

Я не сводила глаз с его подбородка — у самого рта следы губной помады Сильвии. Он лгал. Он прекрасно знал, что я собираюсь выползти из дому, я сама сказала ему об этом накануне по телефону, попросив составить мне компанию, Он сослался на занятость…

Мне удалось сохранить хладнокровие. Раз он разыгрывает комедию, значит, не собирается бросать меня ради этой попрыгуньи. Следовательно, ничего серьезного.

После его ухода я переоделась и ринулась к Сильвии. Вошла без стука, Сильвия вскочила с кровати, она лежала там на животе и листала «Эль». Я плотно прикрыла за собой дверь.

— Поговорим по душам, детка,

— Что с тобой?

— Не прикидывайся дурочкой, ты прекрасно знаешь, что со мной.

— Не понимаю.

— Чем вы тут занимались с Жан Пьером, когда я приехала? А? Играли в карты?

— Фреда, не заводись.

— Я очень спокойна.

Однако это было не так. Чем невиннее становился ее тон, тем больше меня разбирала злость.

— Мразь. Ведь я же подобрала тебя, приютила, целых полгода кормила, одевала, а ты в знак благодарности, не иначе, хочешь отнять у меня Жан Пьера Франка! Шлюха.

— Клянусь тебе…

— Молчи! Мало тебе Вилли Брауна? А мальчишка, которого ты сто раз приводила сюда? Думаешь, я ничего не замечала?

Она не ответила. Она стояла передо мной совсем бледная — невинная сирота, руки за спиной, хочет меня разжалобить.

— Ты всех динамишь, — сказала я уже спокойнее. — А я таких не люблю. Понянчилась с тобой — и будет. Денег ты немного скопила, на оплату номера в гостинице хватит, убирайся.

— Но Фреда…

— Я больше не желаю тебя видеть. Отдай ключ.

Швырнув мне ключ от квартиры, она извлекла из шкафа несколько великолепных платьев, что я ей подарила, швырнула их на пол, прошипела:

— На, забирай свое тряпье. И добавила:

— Ненавижу тебя.

— Змея!

Тут она расхохоталась. — Вообразила, что ты в кино, старушка?

Уходя, я хлопнула дверью. Всю ночь я не могла сомкнуть глаз. Мерзавка. Я ненавидела Сильвию, однако у меня еще и в мыслях не было убивать ее. Прошло несколько лет, прежде чем я на это решилась.

Телефон.

— Фредерика Мэйан, слушаю вас.

— Это я, Сильвия. Как дела?

— Чего ты хочешь?

— Не вздумай ставить мне рогатки, Фреда, а не то тебе же будет хуже.

— Слишком поздно, вчера я говорила с Паркером. Он уже звонил другой актрисе.

— Ладно, ты пожалеешь об этом.

— Ты сама пожалеешь.

Я хотела положить трубку, когда она добавила:

— Фреда, однажды, когда тебя не было дома, я порылась в твоей спальне. И в секретере.

— Нашла тайник. Тебе это о чем-нибудь говорит?

Я побледнела, трубка задрожала у меня в руке. Что еще там нашла эта мерзавка?

— Я взяла кое-какие бумаги там. Проверь, я подожду.

Я положила трубку на столик рядом с аппаратом и как сомнамбула двинулась к секретеру. Старинный секретер, который обошелся мне в кругленькую сумму из-за потайного ящичка. Я пошарила внутри, пытаясь нащупать защелку. Мои пальцы так сильно дрожали, что я потратила более минуты, пока нашла ее. Раздался щелчок, ящик открылся, пусто. Снова взяв трубку, я не узнала собственного голоса.

— Алло, Сильвия.

— Убедилась? Все бумаги у меня. В надежном месте, и никто не сможет найти их, если только я сама этого не захочу. Понятно?

— Отдай их мне! Довольный смешок.

— Тебе нечего бояться. Я никому их не покажу. Если будешь паинькой.

Я проиграла. И по своей же вине. Мне давно следовало сжечь эти бумаги, но я о них забыла, положив в ящик. Теперь они у нее, и ей ничего не стоит не сегодня, так завтра сломать мне карьеру… Я сказала:

— Я поговорю с Паркером. Ты получишь роль. Но потом ты мне вернешь их?

— Да.

Она положила трубку, оставив меня наедине с моим прошлым.

В тот вечер я напилась до чертиков.

Я, разумеется, не собиралась сдаваться после первой же словесной перепалки. Ее победа была временной. Хотя, сказать по правде, я совершенно не представляла, как с ней воевать. И решила использовать ее же оружие. Нечто вроде шантажа. Я наняла на неделю частного детектива, одного из тех полицейских-неудачников, который за тысячу франков в день готов убить кого угодно. Этот тип сообщил мне массу интересных вещей.

Сильвия, подыскавшая себе однокомнатную квартирку на площади Клиши, ежедневно принимала там полного господина лет пятидесяти, с седеющими волосами, в очках Вилли Браун, выдающийся режиссер.

Кроме того, Сильвия, несомненно в избытке наделенная чувствами, каждую вторую ночь давала приют под своей крышей длинноволосому молодому человеку. Очевидно, именно его я частенько видела у себя, когда он выходил из комнаты Сильвии, крался вдоль стен с похвальным желанием остаться незамеченным.

Вполне достаточно, чтобы запустить машину огромной разрушительной силы. Сначала я анонимно сообщила Флоре Браун, что ее чуткий и нежный муж ежедневно между четырьмя и шестью пополудни спит с Сильвией Сарман. Устроив с помощью другого детектива слежку теперь уже за певицей, я стала ждать результатов своей инициативы.

Понадобилось три недели и множество анонимных писем, чтобы Флора, наконец, зашевелилась. Она приехала, увидела, убедилась и, судя по всему, промолчала, так как визиты ее мужа к Сильвии реже не стали.

Я пришла в ярость. Тем более что Сильвия, вновь пригрозив мне бумагами, потребовала, чтобы я попросила Брауна добавить ей текста в картине. Шлюха! Впрочем, Вилли Брауну для этого совершенно не требовалось мое согласие. По правде говоря, моя роль была так урезана, что на премьере, в Мариньяне, я была вынуждена таращить глаза, чтобы увидеть себя на экране. Разумеется, мне все равно устроили овацию, так как каждый видел, что Сильвия и яйца выеденного не стоит. Я даже слышала, как женщины, выходя из зала, говорили о ней:

— Наверняка переспала со всей кинокомпанией, чтобы получить такую важную роль.

— Это уж точно, не из-за таланта же ее наняли.

— Как сказать. Ее талант — заводить шашни.

— В таком случае ее ожидает большое будущее!

Правда, я должна признать, что этими женщинами были актрисы. Но так или иначе, они выражали мнение большинства.

Хуже всего, что я должна была быть приветливой с Сильвией и на площадке, и на людях. Мы целовались по любому поводу, как лучшие подруги, и все восхищались нашей дружбой. Я как-то раз позвонила ей:

— Так ты вернешь мне бумаги? — Какие бумаги?

— Сама знаешь.

— Нет.

— Ах ты, дрянь! Это грубый шантаж! Я подам на тебя в суд!

Она рассмеялась, как делала это уже не раз.

— Ну что ж, давай, старушка! Разрекламируй это дельце! Когда газетчики узнают, что твой муж уже пять лет сидит в тюрьме за грабеж, и что полиция всерьез подозревала тебя в соучастии, а затем обвинила в сокрытии краденого, вот смеху-то будет! Весь Париж обхохочется!

— Ты лжешь

Нет. Откопав эти бумаги, я подняла газеты пятилетней давности. Мне известно все от начала до конца. Так что на твоем месте я бы не дергалась.

Отчаяние овладело мной, ибо в этой истории все было ложью. Мой муж был виновен, конечно, но я ничего не знала, абсолютно ничего. Все остальное журналистские

домыслы…

— Ты хочешь денег? Сколько?

— Деньги ни при чем. Я делаю это ради удовольствия.

На что я только не шла, чтобы скрыть эту дурацкую историю. Сначала утаила свой брак от семьи. К счастью, газетчики не выведали моей девичьей фамилии, когда арестовали мужа. Меня подозревали в сокрытии краденого, и всё из-за нескольких несчастных украшений, что он мне подарил. Но я без особого труда отстояла свою правоту.

В кино я тогда не снималась. Я занялась этим ремеслом только после того, как муж оказался в тюрьме, под девичьей фамилией. И тогда же я возобновила отношения с родителями. Я считала это дело давно похороненным. И тут, как по закону подлости, Сильвия устраивает обыск, находит мое свидетельство о браке, узнает про меня всю подноготную. Дрянь!

Сильвии удавалось всё. У меня же — одни осечки. Я надеялась, что следующий фильм доставит мне больше радости. Но нет, эта шлюха вошла в состав исполнителей! Я отправилась к Паркеру.

— Паркер, мальчик мой, я хочу попросить вас об услуге.

— Дорогая моя, вы же знаете, я ни в чем не могу вам отказать.

— Вот.

Я не знала, с чего начать, но потом вдруг меня прорвало.

— Сильвия Сарман не должна сниматься в моей очередной картине. Во-первых, она плохая актриса, во-вторых, крадет у меня лучшие сцены. Я нахожу это по меньшей мере несправедливым, и мне кажется, вы могли бы замолвить за меня словечко Вилли Брауну. Вам он не может отказать, да и к тому же всем известно, что он дает работу этой девице лишь потому, что она его любовница.

Паркер сделал то, что делал всегда, когда хотел показать, что он в затруднении — скрестил пальцы и взмахнул руками, будто раскачивал перед собой кадило.

— Дорогая моя, я думаю, мы совершим ошибку, лишившись Сильвии Сарман. Она играет очень плохо, согласен, да и красавицей ее не назовешь, но к ней благоволят зрители и критики. О ней говорят, как о возможной претендентке на приз Сюзанны Бьянкетти, на мой взгляд, ее Следует оставить. Пусть играет безобидные вторые роли, но пусть остается. Представьте, что будет, если она станет работать на других продюсеров. Тотчас же пойдут разговоры, что ее талант напугал вас, и поэтому вы устранили ее из своих фильмов. А это вам только повредит. Я знаю, что это не так, но попробуй потом опровергнуть домыслы скандальной прессы! Он понизил голос.

— Моя дорогая Фредерика, все знают, что вы — великая актриса, что эта малышка и в подметки вам не годится. Что вам ее бояться? Уверяю вас: если бы она не пользовалась непонятным мне расположением публики, я давно бы уже избавился от нее… Фредерика, в нашем деле не следует давать повода для сплетен…

Хотя он меня и не убедил, его слова пролили бальзам на мои раны. Следуя его логике, Сильвию надо было оставить, она сама провалится с треском, если возьмется за слишком сложную для себя роль, к примеру…

Тут меня осенило. — Дорогой Паркер, вы, как всегда, правы.

Он выпятил грудь. Поразительно, как все же грубая лесть может действовать на людей кино. Они все считают себя гениями.

— Допустим, — продолжала я, — что Сильвия получит в этом году приз Сюзанны Бьянкетти. Тогда публика будет вправе ждать от нее новых, более существенных ролей.

— Конечно.

— Так давайте дадим ей роль. Я умею признавать свои ошибки. Ведь я первая дала ей шанс, и я не хочу останавливаться. Тем хуже, если я просчитаюсь».

Он расцвел, полагая, что подвел меня к тому, чего хотел, тогда как на самом деле это я подтолкнула его. Он обещал мне поговорить с Брауном, который как раз работал над сценарием нового фильма.

Телефон.

— Алло, Фреда, это Сильвия. — Привет.

— Я виделась с Паркером. Он сказал, что ты просила для меня более существенной роли.

— Это так.

Я ожидала если не благодарности, то хотя бы доброго слова.

— Видно, здорово ты струхнула.

— Я не боюсь ни тебя, потаскушка, ни кого-либо другого.

— Я хочу попросить тебя еще об одной пустяковой услуге.

— Да?

— Мое имя должно стоять рядом с твоим в титрах и написано таким же шрифтом па афишах.

Я взорвалась:

— Никогда.

После того, как в течение трех лет моя фамилия всегда шла отдельным титром (Фредерика Мэйан в фильме…), я не могла допустить, чтобы пошли разговоры, будто я сдаю позиции. Что угодно, только не это.

— Ты это сделаешь, или я передам в газеты маленькую заметочку…

— Хорошо…

Именно в тот день у меня и возникло желание убить ее. Однако я еще не верила, что смогу сделать это.

Моя жизнь превратилась в нескончаемый кошмарный сон. Где бы я ни появилась, везде со мной говорили только о ней. Видели ли вы ее в этом фильме, в том, она великолепна, прогрессирует с каждым днем и т. д. Я была на грани нервного срыва и всякий раз еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

Случилось то, чего я больше всего боялась. Ей удалось вытянуть эту сложнейшую роль, о которую она должна была сломать зубы, а я оказалась не у дел. Я, с моим талантом, моей внешностью, моими успехами…

Барометр падал с каждым днем. Во-первых, просьбы выслать фотографию с посвящением. Прежде мне передавали по две сотни таких просьб в неделю, иногда больше. Сейчас — два десятка. Правда, теперь я могла вздохнуть с облегчением: писать посвящения для меня хуже пытки. Удар по моему самолюбию был жестоким. Сильвия заключила с «Аргусом» контракт на исполнение главных ролей. А мой даже не продлили. Ну и все вытекающие отсюда последствия.

Вопиющая несправедливость. Вскоре я узнала, к чему привели мои анонимные письма. Флора и Вилли разошлись. Я не хотела этого…

Моя связь с Жан Пьером Франком длилась уже почти два года, и я была (в этом плане) счастлива. Вернее, счастлива до того дня, когда он сказал мне:

— Дорогая, а почему бы нам не пожениться?

Катастрофа. Его любовь была так сильна, что он готов был на мне жениться, но я-то не могла выйти за него!

А мне так хотелось стать его женой… Я совершила роковую ошибку, не начав бракоразводного процесса сразу, как только моего мужа заключили в тюрьму. Потом, когда я пришла в кино, было уже поздно. Жан Пьеру я ответила:

— Разве мы с тобой не счастливы сейчас?

— Вот именно, наша связь уже ни для кого не секрет. Никто не удивится, если мы поженимся.

— Дорогой, прошу тебя. Пусть лучше все останется как есть.

Он погрозил мне пальцем.

— Ты от меня что-то скрываешь, Фреда. Наше сегодняшнее счастье недостаточное основание для того, чтобы уклоняться от замужества…

— Не настаивай, я не хочу выходить замуж.

Он и не настаивал, а просто уехал в Италию работать над совместными постановками. Первое время он, правда, присылал мне открытки: из Рима, Флоренции, Венеции, Неаполя. И все-таки я осталась одна, без любовника, без друзей и, можно сказать, без работы.

Я, правда, снялась в нескольких фильмах, но в нашей профессии шесть или восемь картин за год — это показатель того, что ты больше не звезда или еще не стала звездой. Я ею больше не была. Сказать по правде, на съемочных площадках меня считали занудой, я всем действовала на нервы. Сильвия, в знак полнейшего ко мне презрения, прислала, наконец, бумаги!

Гонорары падали, работать соответственно приходилось больше, тело мое увядало, я совсем перестала заботиться о нем. Я подурнела, моя грудь тоже. Я располнела, расползлась. Косметический кабинет посещала раз в месяц, тогда как раньше меня там могли видеть два раза в неделю. Я становилась нервной, раздражительной, обидчивой.

Стоило мне только куда-нибудь выйти, как я тут же натыкалась на афиши с изображением Сильвии, — этакая романтическая красотка, — расклеенные на стенах домов. При виде ее пустого, как бы издевающегося взгляда, меня так и подмывало выцарапать глаза всем этим бумажным Сильвиям, которые всюду преследовали меня.

Уведомительное письмо:

«Сильвия Сарман и Вилли Браун сообщают Вам о своем бракосочетании и т. д. и т. п. По этому случаю они будут рады видеть такого-то, там-то, тогда-то. Просьба подтвердить присутствие».

Я туда поехала, надев по такому случаю бальное платье из зеленого фая. Никаких украшений, как обычно. Высокая прическа. С тщательно накрашенным лицом, шеей, пропитанной душистым кремом, я смотрелась весьма эффектно. Уж на сей раз, черт побери, я заставлю ее побледнеть, мерзавку!

В залы, арендованные Паркером по случаю свадьбы, я намеренно прибыла с опозданием. Появление мое хотя и но произвело сенсации, все же не осталось незамеченным. Трое или четверо молодых людей, решив, по-видимому, что вполне еще могу сгодиться для постели, окружили меня, я минут десять поддерживала светскую беседу. Краем глаза я поглядывала по сторонам, но Сильвии нигде не было, а заговорить о ней я не осмеливалась. Шлюха! Она еще не приехала!

Она вошла вместе с Брауном, небрежно сбросила норковое манто стоимостью в пять миллионов и, черт побери, оказалась чуть ли не голой. Противно было смотреть на этих похотливых ослов, брызжущих слюной перед ее сиськами кухарки! Я осталась одна вместе с двумя старыми кретинами из массовки. А она нашла способ публично оскорбить меня. Подойдя ко мне вплотную, она воскликнула, чтобы все услышали:

— Дорогая! Ты в платье, что было на тебе в моем первом фильме! Как это мило с твоей стороны! Какое трогательное внимание! Дай я тебя поцелую!

Она обслюнявила мою щеку, а я — ее. Мы улыбались так приторно, что делалось тошно. Уф, наконец она от меня отстала. Радуется, что все поверили, будто я за три года не сменила платья.

Мне плюнули в душу, и я, чтобы как-то прийти в себя, захватила уголок стойки с закусками и официанта. Наевшись на два дня вперед, напилась за четверых. Короче, я так никогда и не узнаю имени того галантного мужчины, что на такси доставил меня домой и остался на ночь. Веселое приключение, о котором он когда-нибудь расскажет своим внукам.

После этого я почти целых два года рыскала в поисках работы. Я больше никому не была нужна и если снималась, то лишь в отдельных эпизодах. Даже имя мое было забыто. Время от времени в каком-нибудь квартале показывали фильм с моим участием, и тогда я шла в кинотеатр и смотрела его по несколько раз подряд, до одурения. Придя домой и посмотревшись в зеркало, я принимала решение серьезно взяться за работу в каком-нибудь новом амплуа либо покончить с собой. Как раз в то время у меня умер отец.

В аптеке Этампа я встретила родственников — двоюродных братьев, — с которыми уже много лет не поддерживала никаких отношений. Высказанные ими соболезнования растворились в общем горе, и я смирилась с их присутствием. После похорон они все уехали, и я осталась одна в пустом доме.

Опустив железную шторку, я принялась расхаживать по лавке, насквозь пропитанной запахом эфира. Из зеркал на меня глядела старуха, которой я еще не была, не хотела быть и никогда не буду…

Я знала, где находится шкафчик с ядами: в лаборатории, за занавеской из кретоновой ткани в цветочек. Дверца была заперта на ключ, но я знала тайничок. Открыв дверцу, я больше часа стояла, не шевелясь, разглядывая флаконы со смертоносной жидкостью, пробирки в красных обертках, коробочки с этикеткой «Опасно для жизни». Я зажала в кулаке пробирку с надписью «Больше одной таблетки не принимать».

Заперев дверцу, я положила на место ключик, задернула занавеску. В комнате, где умерли мои родители, вынула из пробирки пробку, и на ладони у меня оказалось несколько белых кружочков. Совсем как аспирин… Очевидно, отец приготовил лекарство специально для матери, страдавшей ужасной бессонницей на нервной почве. На пробирке мелким папиным почерком была сделана пометка: «Очень опасно. Больше одной таблетки не принимать…» Я налила в стакан воды, но этим все и кончилось. Ничто не удерживало меня в жизни, но и ничто не толкало к смерти… Родители мне кое-что оставили: дома, участки земли, эту лавку, немного денег… Я все продам, сделаю пластическую операцию лица и груди, вновь стану такой же, как в тридцать лет, вновь будут любезными мужчины, услужливыми продюсеры… Я буду жить.

Я положила таблетки назад в пробирку и бросила ее к себе в сумочку. Возможно, где-то в глубине подсознания я знала, что когда-нибудь они могут мне понадобиться…

Гордыня моя смирилась. Я жила в Этампе, в домике, завещанном мне родителями. Все остальное я продала, став владелицей нескольких миллионов. Никто уже на улицах маленького городка не оборачивался в мою сторону. Как-то раз вечером я услышала стук в дверь. Я узнала его сразу.

— Можно войти?

Он не изменился. Он все еще был моим мужем.

— Луи, это ты. Ты… тебе нельзя здесь оставаться… Соседи…

— Мы пока еще муж и жена.

Он вошел. Уже полгода, как его выпустили из тюрьмы, и все это время он искал меня, но, правда, не очень активно. Сначала я предложила ему денег, только чтобы он исчез. Он отказался. Хотя он и был невольной причиной моего падения, я на него не сердилась. Я ни на кого больше не сердилась, даже на Сильвию. В джунглях кино нужно убивать первой, иначе убьют тебя. Сильвия оказалась права.

Я рассказала все Луи. Он объяснил:

— Ты слишком долго ждала, теперь уже поздно подавать в суд за шантаж. Если бы ты хоть немного раньше посоветовалась со мной. Надо было нападать! Выставь ты себя жертвой, и ей пришлось бы худо!

— Луи, я больше не хочу воевать с ней. С кино для меня покончено.

— Ну, как знаешь.

Поскольку мне на все было наплевать, он остался со мной. Открыл магазинчик электробытовых приборов, дела у него пошли успешно. Жизнь с ним не была мне в тягость. Я почти всё забыла. Каждую неделю мы ездили в Париж, совершая набеги на театры и кинозалы.

Он сказал:

— Видала? Сильвия Сарман успешно дебютировала на сцене в пьесе молодого писателя.

— А?

Я давно уже перестала читать газеты.

— Я взял билеты на субботу. Ты не возражаешь?

— Почему я должна возражать?

Любопытно все-таки взглянуть на нее теперь, когда она стала настоящей знаменитостью, а я — превратилась в Ничто.

После второго акта я ждала Сильвию в ее гримуборной. Здесь уже стояли цветы от поклонников, много цветов, самых разных, на любой вкус. И среди них корзина с великолепными розами, наподобие тех, что когда-то получала и я. Я упивалась запахом этих цветов, придававшим мне смелости перед встречей с Сильвией…

Костюмерша подала голос:

— Занавес. Сейчас она придет. Знаете, гм, она не любит, когда я кого-нибудь впускаю сюда в ее отсутствие. Она всегда так нервничает в антрактах…

— Я ее давнишняя подруга, наверняка она будет рада меня видеть…

И в этот момент вбежала она, шурша своим сценическим платьем, сидевшим на ней, как мешок из-под картошки, увидела меня, завизжала едким, совершенно не знакомым мне голосом:

— Фреда, дорогая моя! Откуда ты взялась? Что ты сейчас делаешь?

Повернувшись к толстушке-костюмерше крикнула:

— Оставьте нас, Жермена.

Затем приложила ладони к своему узкому лбу:

— Только сначала уберите эти розы! Вы же прекрасно знаете, что у меня от них ужасная мигрень! Сколько раз уже я вам это говорила?

Буркнув что-то себе под нос, женщина собрала цветы и унесла их. Сильвия же уселась перед зеркалом, принялась шарить среди баночек с кремами и губными помадами, повторяя про себя:

— Моя голова, моя голова…

Найдя тюбик аспирина, она вытряхнула на ладонь четыре таблетки…

— Подай мне бутылочку «Перье», пожалуйста.

Она налила почти полный стакан и, запрокинув голову, хоп, проглотила одна за другой таблетки, запивая их минеральной водой. Затем повернулась ко мне:

— И вот так каждый вечер. Вся жизнь на нервах, малейшая неприятность, запах цветов, — и меня начинают мучить ужасные головные боли. Спасает только аспирин в больших дозах. Видишь, я выпила четыре таблетки — и никакого толку… Потом, когда я посреди ночи возвращаюсь домой, не могу заснуть. Значит, снотворное. Единственное средство. Впрочем, это вредно для моего сердца, доктор очень обеспокоен. Его принцип: снотворное, табак, алкоголь — исключить. Дай ему волю, он запретил бы и любовь… Ты знаешь, что я вышла за Мишеля Барро? Очень талантливый парень, с большим будущим. Не знала? Ты что, с луны свалилась? Ты хорошо выглядишь, да, да, очень хорошо. Намного моложе своих лет. Мишель Барро такая лапочка, чуть моложе меня, двадцать три года, но очень способный. Не то что бедняга Вилли, он так опустился… Мы расстались в шестьдесят четвертом, он очень переживал, но ты же понимаешь, дальше так продолжаться не могло: я, с моей известностью, моим талантом, и он, с его неудачными фильмами. Ты давно его видела? Говорят, он стал чуть ли не неврастеником, ходит по домам, продает пылесосы. По-прежнему живёт со своей старой служанкой. Интересно, кто из них кого похоронит. Бедный Вилли, он был так любезен поначалу, помнишь? Когда мы с тобой снимались в фильмах, что Вилли ставил по сценариям Жан Пьера Франка. Да, я тут его недавно встретила. Узнав, что я развелась, он с головой ушел в работу. И многого добился, но для меня он уже староват, ты не находишь? Кажется, ему примерно столько же, сколько и тебе… Да, он по мне с ума сходил. Хотя, скажу тебе по секрету, ничего не было, только дружба… Да ты и сама знаешь, если начинаешь спать со всеми подряд, потом уже не остановиться, а в итоге — подмоченная репутация. Да, Вилли, Жан Пьер, ты и я — славная была команда. Помнишь мою первую картину — «Огонь и страсть»? Ну и дурацкий же видок у меня там был! Ты посмотрела два первых акта? Как ты меня находишь? Хорошая роль, да? Мишель написал ее специально для меня. Сейчас он готовит сценарий. А я буду продюсером фильма. Слушай! Мне пришла в голову сенсационная, феноменальная идея, малышка! Собрать для съемок фильма всю нашу бывшую команду. Как ты на это смотришь? А? Потрясающе, да? Надо будет поговорить об этом с Мишелем и раздобыть адрес Вилли… Его жена как будто преуспела в Америке. О, звонок, мне пора. Встретимся после спектакля? Оставь мне свой адрес. Знаешь, над этим еще надо серьезно подумать, но мне кажется, если сделать хорошую рекламу, картина может иметь бешеный успех. Представляешь афишу: Сильвия Сарман и Фредерика Мэйан в фильме Вилли Брауна… Нет? Не вижу радости на твоем лице. Не упирайся. У тебя есть возможность вновь создать себе имя. ты не хочешь?

— Мадам Сарман, ваш выход через минуту.

— Иду! Дай мне свой адрес, прямо сейчас. Слушай, возьми блокнот у меня в сумочке и напиши! Я убегаю. В любом случае найди меня после третьего акта. Зайдем куда-нибудь, выпьем за дружбу. Всё, побежала!

Я осталась одна и какое-то время стояла, оторопевшая от ее трескотни. Она успела поменять платье, подправить грим. При этом она не смолкала ни на секунду. Я перевела дыхание. Неудивительно, что ей приходится принимать снотворное. Она беспрерывно говорила на сцене и в десять раз быстрее тараторила в антрактах. Ненормальная! В таком режиме она долго не протянет. Однако ее предложение, если оно останется в силе, может оказаться весьма интересным… Вирус кино, от которого, как мне казалось, я напрочь избавилась, вновь давал о себе знать. Достаточно было услышать несколько магических слов: имя на афише, сенсационное возвращение На экран… Я наклонилась, открыла ее сумку, записала в блокнот свою фамилию и адрес. Кладя блокнот обратно, я заглянула внутрь сумочки. Среди обилия необходимых предметов лежали два тюбика аспирина. Аспирин, снотворное, яд…

Клянусь, я совершенно случайно снова наткнулась на пробирку с ядом. Клянусь, что я без всякой задней мысли положила ее к себе в сумочку. Просто я хотела незаметно от мужа выбросить этот яд. И пробирка осталась у меня в сумочке.

Проект конкретизировался. Сильвия показала мне документы своей кинокомпании. Познакомила со своим мужем-мальчишкой, который лет на десять был моложе ее. Связалась с Вилли Брауном, и тот с восторгом принял ее предложение. Его карьера тоже складывалась не очень удачно… Сильвия не приносила счастья никому, кроме себя самой.

Затем, в крохотной квартирке Вилли, оклеенной афишами и фотографиями из его старых фильмов, начались совещания. Работа шла над сценарием, диалогами, монтажными листами. Затем, как-то раз Сильвия попросила меня приехать вечером в театр. В антракте она долго извинялась, но, видите ли, хорошенько все взвесив, она решила, что фильм будет сниматься без меня. И исчезла, а я осталась одна в ее гримуборной.

Клянусь, у меня и в мыслях не было убивать ее. Но мои надежды снова рухнули, в который уже раз, и по ее вине… Я знаю, она была не такой уж и злой, и моему поступку нет оправдания…

Я этого не хотела, и все же я это сделала. Я взяла у нее из сумочки один из тюбиков аспирина. К настоящим таблетками я добавила с десяток отравленных ядом. Это было три дня назад, С тех пор я чувствую себя свободной, счастливой. Вчера вечером, у Брауна, когда зазвонил телефон, я сразу же догадалась, что произошло именно это. Она умерла, и убила ее я. Лишь спустя три дня она проглотила мои таблетки, запив их большим стаканом минеральной воды «Перье».

Теперь я должна понести наказание за все. Я отняла у человека жизнь и должна отдать свою. У меня не было никаких причин убивать ее. Никаких, кроме слепой ненависти. В попытке объяснить свой поступок я и пишу эту исповедь. Такая милая, такая юная Сильвия. Я убила ее, Господи, прости меня.