"Аку-аку" - читать интересную книгу автора (Хейердал Тур)

Глава седьмая. Встреча с немыми сторожами родовых пещер

Солнце едва успело подняться над морем, расписав прибрежные скалы утренним золотом и волшебными тенями, когда большой чилийский военный транспорт показался на горизонте. Плоский, широкий, однообразно серый, с металлической вавилонской башней посередине, он надвигался все ближе и ближе — первый привет внешнего мира, первое свидетельство того, что вдали, за всеми горизонтами по-прежнему лежит суша. Ров Ико занесло песком, человек сменил одно оружие на другое.

Мы встретили «Пинто» сразу за птичьими островками. Палубы и все надстройки великана были облеплены людьми. Как только мы поравнялись, капитан Хартмарк посигналил сиреной, и мы приспустили кормовой флаг, приветствуя наших хозяев. В ответ последовал салют из одного орудия, и на грот-мачте военного корабля взвился норвежский флаг. Замечательное радушие! Мы описали полукруг, и маленький траулер, выжимая всю мощность из своей машины, проводил миролюбивого серого великана до якорной стоянки у деревни Хангароа. А там у мола уже собралось все население. Над островом гулко раскатился салют «Пинто» — двадцать один выстрел, затем от берега отчалил катер с губернатором, который явился на борт приветствовать капитана «Пинто» в протекторате военно-морского флота.

Через двадцать минут после губернатора я, как было условлено, тоже отправился на «Пинто» вместе с капитаном Хартмарком и врачом экспедиции. Нас приняли необычайно сердечно. Когда наш катер пришвартовался, трубач сыграл фанфару; у трапа, встречая гостей, стояли капитан «Пинто» и губернатор. А в салоне капитана нас представили адмиралу чилийской санитарной службы и американскому военно-морскому атташе с супругой. Американец прибыл, чтобы выяснить, нельзя ли построить на острове Пасхи большой аэродром для воздушной трассы между Южной Америкой и Австралией. За коктейлем я в короткой речи поблагодарил за замечательное гостеприимство, оказанное нам губернатором и его людьми, а капитан «Пинто» тепло пожелал нам на будущее таких же успехов, как уже достигнутые. Он предложил поделиться с нами припасами, если мы в чем-нибудь нуждаемся, и велел принести два мешка почты, на которые набросились с жадностью наш шкипер и врач.

На этом вся немудреная официальная часть кончилась, и можно было начинать приятную беседу. Но вот опять открылась дверь, и в салон следом за щеголявшим отглаженной рубахой с галстуком бургомистром вошло полдюжины представителей островитян, в том числе Лазарь. Дон Педро решительно прошагал прямо к сверкающему золотыми галунами суровому капитану и крепко пожал ему руку. Горячо жестикулируя, он звонким голосом объявил нам, что вот это настоящий капитан, вот это да: он первый изо всех салютовал, подойдя к острову! Затем бургомистр вытянулся в струнку, остальные пасхальцы тоже стали руки по швам, и дон Педро лихо исполнил чилийский гимн, дыша в лицо капитану. А кончился гимн, и строй поломался, свита бургомистра превратилась в джаз-банд. Вращая коленями и плечами, они грянули песню о своем короле Хоту Матуа, как он высадился на берег Анакены. Не успела отзвучать последняя строфа, как глаза бургомистра остановились на мне, он замер, словно кот на бегу, и с жаром воскликнул, показывая на меня:

— Ми амиго, сеньор Кон-Тики!

И будто по сигналу вся компания сунула руки в карманы, вытащила пачки американских сигарет разных марок и дружно предъявила их капитану «Пинто»: вот, мол, какой товар нам привезли, учитесь!

Капитан все это выслушал терпеливо, со стоическим спокойствием, а когда снова внесли коктейли и пасхальцам предложили угощаться, глаза бургомистра радостно засияли: нет, все-таки молодец этот капитан, ничего, что его сигареты похуже сигарет Кон-Тики. С легким испугом я смотрел, как бургомистр одним глотком опустошил рюмку, а он гордо глянул на меня и успокоительно кивнул, дескать, я могу быть уверен, дон Педро понимает толк в хорошем вине. После чего вся его компания, премного довольная, покинула салон и пошла осматривать корабль.

Затем я увидел бургомистра уже в офицерской кают-компании, где он стоял возле бара, окруженный восхищенными слушателями. Среди пассажиров было много видных лиц, в том число профессора Вильгельм и Пенья, которые вместе с группой сту-дентов-археологов хотели осмотреть наши раскопки. Мы были знакомы еще по Чили, и они заключили меня в свои по-южному горячие объятия. Оба профессора и студенты с увлечением выслушали мой рассказ об открытии различных периодов в развитии пасхальской культуры и о раскопанных нами необычных статуях. В этой беседе я не решился говорить об удивительных скульптурах из подземных тайников. Одно неосторожное слово могло сокрушить все мои надежды когда-либо раскрыть секрет родовых пещер. Мой замысел проникнуть в такой тайник буквально висел на волоске. Если сейчас пасхальцы что-то проведают, они испугаются, и тогда их уста, а с ними и пещеры будут закрыты семью печатями.

Кончив рассказ, я собрался уходить, и вдруг меня словно громом поразило. От бара до меня донесся голос бургомистра, звучащий как-то необычно звонко, а когда я увидел, как дон Педро ставит пустой бокал, то понял, что стойка явно двоится у него в глазах. Громко, отчетливо бургомистр объявил во всеуслышание: — Друзья мои, я богатый человек. У меня есть пещера. Я замер, ожидая, что последует дальше. Ничего не последовало. Остальные продолжали разговаривать о совершенно других вещах, а бургомистр ничего больше не сказал. Наверно, не впервые он проговаривался за рюмкой вина. Но его слов то ли не слышали, то ли принимали их за пьяную болтовню. Да и всякому ли понятно: что удивительного, если у человека «есть пещера». Так или иначе, было похоже, что бургомистр, опомнившись, сам испугался того, что наговорил: не успел я вернуться с «Пинто» на наше судно, как он тотчас сел в лодку и отправился на берег.

В этом году резные деревянные изделия, предложенные команде и пассажирам «Пинто», не блистали качеством. Все лучшее давно уже выменяли члены экспедиции. Поэтому профессор Пенья направился прямо в домик бургомистра, где и увидел богатый выбор законченных и полузаконченных скульптур превосходной работы. Однако дон Педро отказался их продать, дескать, они вырезаны для Кон-Тики, и вообще у него столько заказов от людей Кон-Тики, что дай бог управиться. И Пенья остался ни с чем. А дон Педро принялся рассказывать, какое счастье сопутствует Кон-Тики: стоит его людям перевернуть камень или копнуть землю, и непременно обнаружится что-нибудь замечательное. Пенья терпеливо выслушал и это, но хмель еще не совсем оставил бургомистра, и он все больше расходился, расписывая находки людей Кон-Тики. Под конец профессор призадумался. Слушая бургомистра, можно было подумать, что на Пасхи трава растет на сплошном слое редких изделий. Дон Педро забыл сказать, что в земле мы из действительно ценных памятников нашли только развалины и изваяния, причем ничего не тронули. Поэтому Пенья вправе был заключить, что трюмы экспедиционного судна набиты редчайшими образцами и экспонатами, добычей археологов, которые первыми надумали вести раскопки на безлесном острове.

Вечером профессор Пенья второй раз сошел на берег, причем с какой-то телеграммой в руках. Несколько человек из тех, кому он показал эту телеграмму, поспешили ко мне и испуганно рассказали, что она подписана министром просвещения Чили, который уполномочил Пенью конфисковать весь археологический материал экспедиции и привезти с собой на «Пинто».

Губернатор был потрясен, капитан «Пинто» бессильно развел руками, патер Себастиан не мог ничего понять. Если Пенья в самом деле наделен полномочиями от министра, никто на острове не сможет ему помешать. Придется экспедиции отдать все добытое археологами из земли за эти месяцы вплоть до последнего кусочка кости и образца древесного угля. Наши чилийские друзья готовы были сделать все возможное, чтобы выяснить, в чем дело, и было решено пригласить профессора Пенью на конференцию круглого стола в маленьком кабинете патера Себастиана. Все от души надеялись, что будет найден выход и материалы экспедиции не конфискуют.

Тем временем о телеграмме прослышали и пасхальцы. Возмущенные, они пришли ко мне и заверили, что никто не имеет права отнимать у меня вещи, купленные у них, они сами распоряжаются своим имуществом. Эстеван и Лазарь особенно волновались за скульптуры, которые я от них получил. Правда, Лазарь считал, что мне достаточно призвать на помощь своего аку-аку, и тогда никто ничего не тронет на моем корабле. Бургомистр страшно расстроился, сознавая, что это он во всем виноват. Но ничего, он пойдет к самому Пенье и скажет, что у меня на борту есть только такие вещи, которые я купил у владельцев, то есть у жителей деревни, что я ни одной находки не присвоил!

— Мы имеем право отдавать и продавать свои вещи, кому захотим, — повторил дон Педро и отправился разыскивать Пенью. Одновременно мы решили, что командир «Пинто» объедет остров со свитой и познакомится с работой экспедиции, а уже потом соберем конференцию. Ведь корабль все равно простоит в бухте больше недели. Пенья со своими студентами совершит верховую экскурсию с Гонсало в качестве гида, а потом они под наблюдением Билла приступят к самостоятельным раскопкам на поляне Тепеу, где в прошлом стояли камышовые хижины.

На следующий день море разбушевалось, накат с ревом разбивался о скалы. Волнение не давало высадиться на берег тем, кто оставался на «Пинто», и не пускало обратно на корабль тех, кто накануне переправился на остров. Последние нашли приют у патера Себастиана, который был для них сказочной фигурой, некоронованным королем острова Пасхи. И они до того замучили старого священника вопросами и фотографированием, что он в конце концов не выдержал и сбежал из дому. Придя ко мне, патер спросил, нельзя ли отправиться на экспедиционное судно — там хоть посидим спокойно, отдохнем от толкучки. Прибой не страшен, найдем кого-нибудь знающего фарватер, и он проведет нас между рифами.

На молу, где кончала свой бег череда высоких бурлящих волн, мы увидели расстроенного бургомистра. Он попросил нас захватить и его, дескать, ему нужно переговорить со мной.

— Присоединяйтесь к нам, дон Педро, — приветливо сказал патер Себастиан, подобрал подол сутаны и, опираясь на руку капитана, шагнул в пляшущий на волнах катер.

Наши уже позавтракали, и стюард пригласил нас к столу, предложив бутерброды. Патер Себастиан любил поесть, а бутерброды с пивом ему особенно нравились. Я тоже на аппетит не жалуюсь и в ряду материальных благ очень высоко ставлю добрую трапезу. Гости составили мне достойную компанию, ели за милую душу, явно наслаждаясь жизнью, хотя корабль медленно покачивался на волнах.

Пиво у нас было в жестяных банках, и патер Себастиан кивком дал понять, что можно дать банку бургомистру, — ведь покупает же он вино на «Пинто». Бургомистр страшно обрадовался и продолжал налегать на бутерброды, подливая себе из банки пива в стакан. Но патер Себастиан понемногу сбавил темп, потом, смущенно улыбаясь, попросил извинения: он не ожидал, что качка окажется такой сильной. Наш капитан проводил его на палубу, подышать свежим воздухом у борта, а дон Педро спокойно положил себе на тарелку новую порцию отличной закуски. Как только мы остались одни, он подвинулся ко мне и, не переставая жевать, повел речь об аку-аку. Мол, уж мне-то нечего бояться, что у меня что-нибудь отберут: разве наши объединенные аку-аку не задержали на целый день большой военный корабль?!

В свою очередь я похвастался шепотом, что узнал от своего аку-аку, какие вещи кроме уже обещанного мне моко хранятся в пещере бургомистра. Полагая, что сходные для некоторых пещерных скульптур Эстевана и Лазаря черты могут быть присущи и каким-то изделиям в пещере бургомистра, я очень приблизительно их описал. Дон Педро опешил и на миг даже забыл про еду. Неужели мой аку-аку побывал в его тайнике? Признав, что я не ошибся, бургомистр стал допытываться: что еще я узнал от своего аку-аку? Больше ничего, ответил я, ведь дон Педро сам собирался до отъезда посвятить меня во все тайны своей пещеры. Он успокоился и примолк. Вошел стюард, принес еще бутербродов. Бургомистр опять наложил себе тарелку, предаваясь дотоле неизведанным радостям холодных закусок. Взялся за банку с пивом и печально посмотрел на меня: пусто. Я как раз хотел выйти на палубу, спросить патера Себастиана, как он себя чувствует, и тут мне на глаза попалась банка с пивом, оставленная стюардом на бочке возле двери. Выходя, я поставил эту банку перед доном Педро, который расправлялся с бутербродами, а пустую выбросил за борт.

Патер Себастиан совершенно оправился на свежем воздухе, и мы разговорились с ним; вдруг из кают-компании донесся вопль ужаса.

В три прыжка я очутился у двери и увидел прижавшегося к переборке бургомистра, который с искаженным лицом и вытаращенными глазами показывал рукой на банку с пивом.

— Кто поставил ее здесь, кто ее поставил! — кричал он диким голосом.

Неужели стюард принес плохое пиво? Нам уже попадались банки с забродившим пивом, может быть, бургомистр решил, что мы задумали его отравить? Я понюхал пиво.

— Кто ее поставил, все банки были пустые, когда ты уходил! — надрывался бургомистр, словно его осаждали духи.

И тут меня осенило: да он, похоже, не заметил, как я заменил пустую банку полной!

— А что, после меня сюда никто не заходил? — спросил я осторожно. — Нет, никто!

— Ну, тогда это мой аку-аку сделал.

Бургомистр и не подумал сомневаться. Вот это аку-аку, он такого еще никогда не видел! Дон Педро поглядел на меня с завистью: невидимый слуга подносит мне пиво, стоит только пожелать! Понемногу он отошел и снова принялся за еду, но все время глядел в оба — не случится ли еще что-нибудь таинственное. Остаток масла он завернул в бумажную салфетку и сунул в карман, после чего, сытый и довольный, вышел к нам на палубу. Тем временем капитан снялся с якоря и осторожно подвел судно ближе к берегу под прикрытие маленького мыса.

Случай с пивом поразил бургомистра куда больше, чем каменные киты и все прочее. И когда мы под вечер, оседлав прибой, съехали на берег, он отвел меня в сторонку и шепотом сообщил, что аку-аку упорно уговаривает его сходить в пещеру и взять что-нибудь для сеньора Кон-Тики. Он и сам не прочь, но сперва надо получить согласие своей бабушки. А я и не знал, что у него есть бабушка! Где же она находится?

— Да там, за Ханга Пико, под цементной плитой у самой дороги, — ответил бургомистр.

Я оторопел, представив себе старую женщину, придавленную упавшей плитой, но тут же сообразил, что покойная бабушка попросту похоронена около Ханга Пико. Бургомистр доверительно объяснил, что днем или при луне ее спрашивать никак нельзя, только в полной темноте. Но он при первом же подходящем случае сходит туда и, если она разрешит, сделает, как велит аку-аку, — наведается в пещеру.

На следующий день мы подняли якорь и вернулись к лагерю в Анакене, а команда «Пинто» приступила к разгрузке. Гонсало повел на экскурсию профессора Пенью и чилийских студентов; им давали объяснения наши археологи, временно оставшиеся без рабочих. Мы вели светскую жизнь: то обед на «Пинто» для всех нас, то прием в честь командира корабля со свитой у губернатора, а затем и в Анакене. Когда в лагерь прибыл Пенья со своей кавалькадой, снова состоялся пир, и гости остались у нас ночевать. Один из студентов-археологов, боливиец, пришел в восторг при виде красной колонновидной скульптуры в Винапу и коленопреклоненного великана у подножия Рано Рараку: он вел раскопки в Тиауанако и тотчас узнал в наших находках типы изваяний, которые видел у себя на родине.

У Пеньи было превосходное настроение, все ему страшно понравилось, однако он потихоньку сообщил мне, что, к сожалению, прибыл с «неприятной миссией» и разыскивал меня, чтобы назначить встречу и обсудить одну весьма досадную телеграмму. Мы назначили встречу и расстались добрыми друзьями.

Дня через два мне передали, что бургомистр просит прислать в деревню джип за «тяжелым мешком с очень важными вещами». Капитан Хартмарк поехал за мешком; он должен был также захватить трех монахинь, которые собирались уезжать на «Пинто» и хотели сперва посмотреть на почти воздвигнутую статую.

И вот вернулся джип, битком набитый монашками и священником с «Пинто», а поверх втиснутого в багажник огромного мешка сидели с непроницаемым видом дон Педро и Лазарь. Гости пошли смотреть идола, а пасхальцы, волоча мешок, явились в мою палатку.

Бургомистр наконец-то поддался! Он побывал вместе с бабушкой в пещере и до сих пор не остыл, чувствовалось сильное возбуждение. Лазарь, напротив, явно чувствовал облегчение и дышал как-то свободнее, убедившись, что не он один посягнул на сокровища родовых пещер.

Сколько страху оба натерпелись, когда погрузили в машину мешок и вдруг услышали, что капитан еще должен забрать монахинь! Но все обошлось хорошо, им сопутствовало счастье.

В мешке отдельно были завернуты пять резных камней, которые Лазарь взял уже из своей второй пещеры, расположенной в Винапу. А еще тринадцать скульптур — лучшие изо всех, что я пока видел на острове, — были из пещеры бургомистра. Одна изображала голову собаки с оскаленной пастью и скошенными дикими глазами, не столько даже собачьими, сколько волчьими или лисьими. Великолепная вещь, я не мог на нее наглядеться. Собак или собакоподобных тварей оказалось несколько, из них одна с такой длинной мордой и вытянутым телом и хвостом, что ее можно бы принять за крокодила, если бы не прямые ноги. Был тут, впрочем, и ползущий моко с широкой головой, огромной пастью и зубчатым гребнем вдоль спины — вылитый кайман; были птицы, птицечеловеки и причудливая каменная голова. Некоторые из скульптур Лазаря тоже поражали своеобразием — например, камень с рельефным изображением двух свившихся вместе змей.

Пасхальцы считали меня всеведущим, поэтому мне надо было строго следить за собой, чтобы глупым вопросом не выдать своего невежества. Но тут я увлекся настолько, что позабыл про осторожность и спросил, а на что, собственно, нужны эти камни. К счастью, все обошлось.

— Они дают силу тем, кого изображают, — взволнованным шепотом ответил бургомистр.

Он взял в руки очень реалистичное изображение омара, вернее, тихоокеанского лангуста — клешни изогнуты под животом, над спинным щитком свисают длинные усы.

— Вот этот камень дает силу лангусту, чтобы его было больше в море у наших берегов.

Показывая на змей, он объяснил, что двойные фигуры дают вдвое больше силы. Зная, что змей на здешних островах нет, я нарочно спросил, придает ли эта скульптура удвоенную силу угрю? И услышав в ответ, что это вовсе не угорь, ведь у этих тварей широкая голова и узкая шея, это наземные животные вроде тех, которых чилийцы называют «кулебра». Лазарь добавил, что огромное животное такого же рода вырублено в скале на пути к долине Ханга-о-Тео.

Тут я вспомнил, что патер Себастиан уже говорил мне про этот барельеф и просил осмотреть его вместе с археологами. Эрория могла нас туда провести, но мне до сих пор было недосуг.

Лазарь вдруг радостно заметил, что впервые на острове оказалось возможным открыто говорить между собой о таких вещах. Сначала он рассказал бургомистру, что несколько раз ходил в пещеру за скульптурами для меня, тогда тот ответил ему, что решил сделать то же самое. Доверившись друг другу, они выяснили, что в их пещерах есть много сходных предметов. Я знал, что некогда в Полинезии приписывали магическую силу человеческому волосу. Бургомистр и Лазарь подтвердили это в одной из наших прошлых бесед, а теперь я услышал, что в пещере бургомистра хранятся в каменной чаше пряди волос всех покойников из его рода, в том числе и его рыжеволосой дочери. Сделав страшное лицо, дон Педро с дрожью в голосе сообщил нам, что у него в пещере лежит голова, настоящая голова. Черепа попадались нам на острове часто, поэтому я понял, что речь идет не о них, и спросил, подразумевает ли он каменную голову. Нет, ничего подобного, голова настоящая, человеческая, пояснил он с содроганием и, жутко осклабившись, дернул себя за волосы.

На некоторых полинезийских островах находили в склепах высушенные головы — может быть, и у него есть такой экспонат?..

Лазарь сказал, что в двух пещерах, где он побывал, нет ни волос, ни голов, только черепа и кости его предков.

Бургомистр поведал, что всего на острове не меньше пятнадцати «действующих» родовых пещер, а забытых тайников несравненно больше. Насколько ему известно, такие пещеры имели только те пасхальцы, в чьих жилах текла кровь длинноухих. У чистокровных короткоухих пещер как будто не было. Свою главную пещеру дон Педро унаследовал по прямой линии от Оророины, единственного длинноухого, оставшегося в живых после битвы у рва Ико. Пещеру бургомистру передал его отец, который принял ее от своего отца, а тот от своего — и так далее. А прятать сокровища в подземных тайниках повелось еще в те смутные времена, когда Оророина и другие длинноухие воевали с короткоухими.

С пяти лет Педро работал вместе со старшими и учился у них, но только в пятнадцать лет он завоевал доверие отца настолько, что тот счел его достойным увидеть реликвии. С отцом он в тот раз дошел почти до самой пещеры, и отец кое-что вынес и ему показал. Одиннадцать поколений вот так передавали друг другу секрет.

Бургомистр помолчал, потом добавил:

— Я в первый раз об этом рассказываю: прежде чем ввести меня в пещеру, отец отрезал у меня прядь волос.

Он дернул себя за волосы, при этом Лазарь так пристально следил за всеми его движениями, что было ясно — для него это такая же новость, как для меня.

Отец Педро завернул отрезанную прядь в кусочек бананового листа и обмотал веревочкой. Потом завязал на веревочке одиннадцать узлов, отнес сверточек в пещеру и положил в каменную чашу, которую накрыл другой чашей. Волосы рядовых членов рода хранятся в другой чаше, в этой же лежат только одиннадцать прядей, большинство рыжие. На первой веревочка с одним узлом, это волосы Оророины, на второй, с волосами сына Оророины, веревочка с двумя узлами — и так далее. Сверточек с волосами отца бургомистра обмотан веревочкой с десятью узлами, а в последнем, с одиннадцатью узелками, лежат волосы дона Педро. Положив в чашу его прядь, отец посвятил Педро в тайны пещеры. Сперва состоялась церемония для сторожащего вход аку-аку, чтобы знал, что теперь еще один человек получил право переступать тайную черту. И мальчик впервые увидел древнюю пещеру Оророины.

Несколько десятков лет дон Педро один хранил секрет, но теперь перед ним встала почти неразрешимая проблема. Его собственный сын, рыжеволосый Хуан — «дитя своего времени», он не ценит старины. Он уже взрослый, женат, но все равно на него нельзя положиться в таких секретных и серьезных делах. Если Хуан узнает, где пещера, он не устоит против соблазна разбогатеть и продаст сокровища тайника людям с первой же увеселительной яхты. Придется, пожалуй, передать пещеру младшему брату Атану Атану — у того сердце чистое, доброе, и он уважает слово предков.

Мы ждали к обеду гостей с военного корабля, поэтому пришлось заканчивать беседу. Бургомистр сказал в заключение, что отныне мы трое объединены братством, это относится и к нашим аку-аку, которые тоже присутствуют здесь.

— Мой стоит вот тут. — Дон Педро показал пальцем на невидимую точку слева от себя, на уровне колена.

Мы выбрались из палатки, и аку-аку, видимо, семенили вместе с нами, если только эта невидимая мелюзга не проходила прямо сквозь стенки. Известна поразительная способность аку-аку перемещаться в пространстве: по словам бургомистра, его аку-аку в две-три минуты мог попасть в Чили и вернуться обратно.

Бургомистр проинструктировал Лазаря, как за один день завершить подъем статуи, когда сам дон Педро уедет на «Пинто» и руководить этой работой будет Лазарь. Тут подъехали на джипах гости, а после обеда я поехал с ними в деревню, чтобы, как было условлено, провести совещание с профессором Пенья в домике патера Себастиана. Сам патер лежал с температурой, но в его кабинете было тесно от множества людей.

Поскольку капитан «Пинто» олицетворял верховную власть на острове, он и открыл совещание. Он, как и губернатор, все время сочувственно относился к нам, особенно после того, как сам посмотрел работу археологов. Мы услышали, что он хочет связаться по радио с командованием военно-морских сил, запросить для нас разрешение увезти с острова статую. Капитан знал, что мы уже ходатайствовали и получили отказ, так как статуи охраняются государством, но ведь мы открыли столько неучтенных раньше идолов, что после нас их все равно окажется больше, чем было до нашего приезда. Рядом с капитаном и его адъютантом сидели губернатор, профессор Вильгельм, профессор Пенья с одним студентом, дальше — наш «офицер связи» Гонсало, Эд и я.

Пенья начал с того, что выразил свою благодарность и восхищение работой, которую проделала экспедиция, потом со словами сожаления предъявил свое полномочие конфисковать все паши археологические материалы. Тотчас поднялся профессор Вильгельм, всемирно известный антрополог, и выступил в нашу защиту. Объяснил, что без лабораторной обработки материалов археологи экспедиции не смогут завершить исследование. И почему никто не предупредил Хейердала, ведь он еще до начала экспедиции на Пасхи приезжал в Чили, чтобы разрешить все проблемы?

Верно, сказал Пенья, но произошло досадное недоразумение: разрешение дало министерство иностранных дел, а на самом деле компетенция в этом вопросе принадлежит министерству просвещения.

Я возразил, что и к министру просвещения тоже ходил, он принял меня чрезвычайно любезно и просил сообщить ему, если возникнут трудности и мне понадобится помощь.

Вильгельм немедленно сказал, что все готовы помочь, надо только найти законный путь. И его можно найти, так как закон, составленный с участием его, профессора Вильгельма, оставляет для этого лазейку.

Слова попросил студент. Он заявил, что конфискацию произвести необходимо, потому что в чилийских музеях слишком мало экспонатов с острова Пасхи. «У нас меньше пасхальского материала, чем у кого-либо», — заявил он, и Пенья утвердительно кивнул.

Поддержанный Эдом и Гонсало, я повторил, что экспедиция обнаружила изваяния и стены, которые осмотрела экскурсия. Мы раскопали и отчасти реконструировали эти объекты. Остальное это главным образом кости, древесный уголь, обломки древних орудий, не очень завидный материал для музейных витрин, зато необходимый археологам для изучения прошлого острова Пасхи. Все, что мы нашли, будет описано в научном отчете, а не войдет в отчет — значит, не представляет никакой ценности. Поэтому я предложил, чтобы нам разрешили увезти собранный материал, а после его обработки и публикации представители Чили отберут все, что им нужно.

Пенья и студенты подхватили эту мысль, мол, они как раз об этом и думали, и очень хорошо, что предложение исходит от меня.

Я добавил, что мы не нашли никаких поддающихся переноске музейных сокровищ, но пасхальцы принесли мне много диковин, которые составляли их личную собственность.

— Нас не интересует то, что вам принесли пасхальцы, — сказал Пенья, — разве что (он с улыбкой пододвинулся поближе) вы получили от них ронго-ронго!

— Нет, ронго-ронго мне не приносили, — ответил я, — зато передали множество других изделий.

— Это меня не касается, — сказал Пенья. — Я сюда прибыл не как таможенник. То, что вы купили у пасхальцев, это и мы можем купить. Нас касается лишь то, что вы сами нашли в земле, потому что до вас тут никто не занимался раскопками.

Здесь же было составлено письменное соглашение, лишающее меня постоянного права собственности только на тот археологический материал, который был добыт из земли экспедицией. Я предложил Пенье осмотреть все наши коллекции — как то, что мы нашли, так и то, что получили в подарок или купили. На этом совещание закончилось. Мои товарищи остались переписывать начисто соглашение, а я вышел в ночную тьму, где меня дожидались с джипом капитан и механик. Забираясь в машину, я вздрогнул, заметив, что кто-то неподвижно стоит рядом. Это был Лазарь. Я шепнул ему, что все в порядке, но оп прервал меня:

— Знаю. Я притаился у окна и все слышал. Если бы маленький толстяк пригрезился что-нибудь взять у тебя, я бы сбегал к бургомистру, и мы привели бы сюда двести человек!

Слава богу, что мы с Пеньей договорились, подумал я, а вслух сказал Лазарю, чтобы он никогда не затевал ничего подобного. Дальше нам встретился сам бургомистр; он стоял у своей калитки и явно нервничал.

— Только не горячись, не горячись, — заговорил он при виде меня, очевидно считая, что я взбудоражен не меньше его. — Ну, что там было?

Услышав, что никто не посягает на мои моаи кава-кава, дон Педро приосанился.

— Вот видишь! — Он торжествующе ударил себя в грудь. — Наши объединенные аку-аку!

Затем он учтиво попросил шкипера и механика обождать в джипе: ему нужно поговорить со мной и Лазарем. Войдя в комнату, я увидел круглый стол, три стула и шкаф в углу. Хозяин прибавил фитиль в керосиновой лампе и достал купленную на «Пинто» бутылку вина. Наполнив три рюмки, он предложил нам плеснуть вина на пальцы и помазать им волосы «на счастье»; остальное мы выпили. Бургомистр затеял одно дело. Ночь выдалась темная, безлунная. Лазарь побудет с теми, что ждут в джипе, а дон Педро проводит меня к бабушке — может быть, она разрешит сводить меня в пещеру. Я согласился, и мы вышли с благоухающими вином головами.

Мы проехали на джипе до развилка перед домиком губернатора, свернули на колею, ведущую к молу, остановились и погасили фары; теперь только звезды мерцали во мраке. Немного погодя мимо проехало несколько пасхальцев. Я едва различил их, хотя копыта процокали совсем рядом с джипом. Как только они исчезли, бургомистр объявил, что мы с ним пойдем на пригорок изучать звезды. Шкипер и механик сделали вид, будто поверили.

Сойдя с дороги вправо, мы вдвоем продолжали идти до тех пор, пока в темноте не показалась груда камней, что-то вроде старой стены. Бургомистр остановился и шепотом предупредил меня, что по ту сторону камней не сможет говорить со мной, будем объясняться знаками. Крадучись, он прошел еще полсотни метров; я осторожно следовал за ним. Мы очутились перед какой-то неровной светлой плитой — может быть, просто цемент размазан, в темноте не разберешь. Бургомистр опять остановился, показал на землю перед собой и низко поклонился, держа руки ладонями вперед. Решив, что он ожидает того же от меня, я стал рядом и постарался возможно точнее воспроизвести его движения. Затем бургомистр бесшумно обошел вокруг светлой плиты. Идя за ним, я разглядел, что тут протоптана настоящая дорожка. Возвратившись в точку, откуда начали, мы снова отвесили низкий поклон с вытянутыми вперед руками. Это повторилось три раза, после чего бургомистр замер на месте — темный силуэт на фоне звездного неба, руки сложены на груди, глаза устремлены на светлое пятно у ног. Я сделал то же. Вдалеке был виден рой огоньков, там стоял на якоре военный корабль.

Меня глубоко взволновало происходящее. Словно я с острова Пасхи вдруг перенесся в неизведанную часть света и наблюдал ритуал столетней давности. И вместе с тем я все время помнил, что замершая рядом со мной черная фигура — местный бургомистр, миролюбивый человек с прозаическими усиками, а сейчас к тому же и с галстуком — одним из моих галстуков — на шее. Он не двигался и ничего не говорил, только стоял, сосредоточившись на какой-то мысли, будто пытался что-то или кого-то загипнотизировать.

Кажется, без моего аку-аку тут не обойдется… В самом деле, пусть уломает упрямую бабку и передаст, что она согласна. Я открыл рот и пробормотал что-то неразборчивое. Этого не надо было делать.

— Все, она исчезла, — прервал меня бургомистр и внезапно пустился бежать.

Я поспешил вдогонку за ним, чтобы не потерять его из виду. Миновав груду камней, дон Педро остановился. — Она сказала «да», — вымолвил я.

— Она сказала «нет», — тяжело дыша, возразил бургомистр. И он повторил то, что говорил уже столько раз: мол, его аку-аку все время твердит «да, да». Вытащив из кармана коробок спичек, он высыпал содержимое на ладонь.

— Вот так, говорит мне мой аку-аку, ты должен опорожнить свою пещеру для сеньора Кон-Тики, а бабушка все «нет» да «нет».

Трижды он спрашивал ее, и все три раза она возражала. Но теперь она сказала ему, чтобы он отправился на «Пинто» на материк и потом, когда вернется, подарил сеньору Кон-Тики одну из пещер со всем, что в ней есть.

Мы долго стояли и торговались, что же все-таки сказала бабушка. В конце концов дон Педро согласился спросить ее еще раз, но только один и не сегодня. А до отплытия «Пинто» оставались уже считанные дни.

Прошло два дня, бургомистр не подавал признаков жизни, и я снова поехал к нему. Он сидел вместе с Лазарем за бутылкой вина в своей маленькой комнатушке с круглым столом. Бургомистр поспешил объяснить, что сегодня у Лазаря счастливый день — он решил за два дня до отъезда экспедиции с острова показать мне одну из своих пещер. А вот для бургомистра день выдался несчастливый. Бабушка все твердит «нет», да к тому же братья уверяют, что он непременно помрет, если сводит меня в пещеру, а ведь он старший, ему умирать нельзя. А тут еще пасхальцы объявили забастовку, отказываются разгружать «Пинто», требуют прибавки. Только что бургомистру передали, что его путешествие на материк не состоится, если он не сумеет прекратить забастовку.

Тем временем забастовка охватила и овцеферму военно-морских сил, остались без присмотра ветряные мельницы, которым полагалось качать солоноватую воду из древних колодцев для десятков тысяч овец. Отплытие «Пинто» задерживалось, и чилийцы с корабля использовали это время, чтобы помочь нашей экспедиции. Профессор Вильгельм спас собранные нами драгоценные образцы крови — дал нам консервирующую жидкость взамен наших собственных запасов, которые погибли, когда жара вышибла резиновые пробки из пробирок врача. Радисты «Пинто» оживили наш радар, который после долгой безупречной службы вдруг отказал; механика и стюарда тоже основательно выручили коллеги с военного корабля, на полгода обеспечив нас каждый по своему ведомству всем необходимым.

Несмотря на забастовку и прочие помехи, катер «Пинто» неустанно сновал между кораблем и берегом; туда — с мешками сахара и муки, обратно — с тюками шерсти. Наконец, был назначен день отплытия.

Накануне мы опять перевели свое судно из Анакенской бухты и стали на якорь около военного корабля. Пенья во время этого перехода был у нас на борту, изучал коллекции археологов. Как только он ступил на палубу, я пригласил его в каюту и вручил конверт на имя министра просвещения с подробным отчетом о работах экспедиции по день прибытия «Пинто». Сам Пенья получил копию отчета, которую я попросил его тут же прочитать. В частности, там подробно описывались различные типы диковинных скульптур, полученных мной на острове, и указывалось, что пасхальцы выдают эти скульптуры за наследство, хранящееся в подземных тайниках. Пенья спросил, бывал ли я сам в такой пещере. Я ответил, что не бывал, но рассчитываю побывать после ухода «Пинто». Не вдаваясь больше в этот вопрос, Пенья поблагодарил за отчет и попросил показать ему ящики с тем, что нашли археологи.

Мы спустились на фордек, где штурман заблаговременно собрал ящики археологов. Вскрыли два ящика, Пенья убедился, что в них лежат полиэтиленовые мешочки с древесным углем, обломки обожженных костей и осколки камня, и на этом кончил проверку. Еле-еле удалось уговорить его пройти в мой личный склад, где лежали на полках коробки с тем, что мне принесли пасхальцы. Поскольку «Пинто» уходил на другой день, я был почти уверен, что никто из чилийцев не успеет проговориться в деревне.

Я вынул из коробки каменную голову с грозно оскаленными зубами. Пенья вздрогнул и выхватил скульптуру у меня из рук. Он никогда не видел ничего подобного среди экспонатов с острова Пасхи. На раскопках тоже находили такие головы?

Нет, не находили. Все скульптуры этого рода я получил от пасхальцев.

У Пеньи тотчас пропал всякий интерес к каменной голове, и он положил ее обратно в коробку. Взгляд его с восхищением обратился на большого деревянного моаи кава-кава, в котором он узнал работу бургомистра. Профессор выразил сожаление, что из-за недоразумения с забастовкой этот мастер резьбы не поедет с ними на материк, — вряд ли кто-нибудь еще на острове может рассказать столько интересных вещей.

Пенья наотрез отказался продолжать осмотр — дескать, эти предметы его не касаются. Тем временем мы бросили якорь около «Пинто», д его командир прибыл к нам на катере вместе с прочими нашими друзьями, чтобы проститься. Ко мне и Пенье подошли его ассистент и еще двое студентов. Я подчеркнуто серьезно обратился к ним и попросил их внимательно выслушать и запомнить то, что я скажу. И заявил, что среди пасхальцев есть люди, знающие очень важные секреты.

— Братья Пакарати, — живо вставил один из моих собеседников.

— Возможно, но и бургомистр тоже, и еще кое-кто, — добавил я и объяснил, что речь идет об отмирающих обычаях и суевериях. И кроме того, я уверен, что пасхальцы знают подземные тайники с мелкими скульптурами, хотя мне еще не удалось побывать в такой пещере.

Один из студентов вмешался и посоветовал мне не придавать слишком большого значения всем этим легендам и прочей болтовне пасхальцев, другой, хитро улыбаясь, сказал, что островитяне — мастера изготовлять подделки. Я снова попросил их запомнить мои слова: на острове есть тайники со скульптурами. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы увидеть хотя бы один тайник, если же это мне не удастся, их долг добиться скорейшей отправки на остров этнолога, который принял бы от меня эстафету.

Кто-то согласно кивал, кто-то улыбался, а профессор Пенья, весело смеясь, похлопал меня по плечу. Он предлагал пасхальцам сто тысяч песо, то есть двести долларов, за ронго-ронго — безуспешно. Один из студентов возразил ему: останься «Пинто» еще на пять дней, он получил бы ронго-ронго из потайной пещеры!

Гости с «Пинто» и из деревни все прибывали, и мы прекратили этот разговор. Я раскрыл все свои карты, хотят — верят, хотят — нет…

На следующий день «Пинто» ушел. С ним уехал наш аквалангист, который, ныряя в нерабочее время, забрался слишком глубоко и порвал барабанные перепонки. Грустно было расставаться с одним из членов нашей группы, но на его место пришел отличный парень — молодой чилийский студент Эдуарде Санчес, прибывший на «Пинто». Новый участник экспедиции должен был помогать археологам на суше, а на судне работать юнгой. Они с Гонсало были старые, закадычные друзья, и лучших работников мы не могли себе пожелать.

Провожая вдоль острова серого бронированного великана, мы шли в левом кильватере. Теперь у нас было много друзей среди тех, кто махал нам с широкой кормы «Пинто» и выступов высокой башни. На закате мы послали им прощальный привет сиреной и флагами. Далеко на западе над морем еще пламенели последние залпы солнца, когда маленький траулер лег на другой курс и пошел вдоль темного скалистого берега, а военный корабль заскользил к напоминающим бомбовые разрывы фиолетовым вечерним облакам на востоке.

И вот мы опять один на один в ночи с удивительным маленьким островком. Его обитатели укладывались спать в своей деревне на другом берегу, а здесь только одинокие аку-аку стерегли таинственные камни на темных карнизах, да в Анакенском лагере мигал фонарь нашего сторожа.

Скрылся последний огонек «Пинто», и корабль словно канул в небытие. Внешний мир как бы не существует для пасхальцев, пока он сам их не удостоит своим вниманием. Слухи о зеленых пальмах Таити или больших домах Чили многим кажутся заманчивыми, но жизнь по ту сторону горизонта для них все равно что загробная жизнь, нечто далекое и нереальное, происходящее где-то там, за голубым небосводом, куда не проникает взгляд. Для своего коренного населения остров Пасхи поистине Пуп Вселенной. Прочные родовые узы привязывают их к неколебимой, надежной точке посреди Мирового океана, подлинному центру мира. Далеко на западе и на востоке лежат могущественные государства — Чили, США, Норвегия, Таити. А Пуп Вселенной торчит из моря там, где встречаются восток и запад, север и юг — то есть в центре мира.

После ухода «Пинто» жизнь на острове быстро вошла в обычную колею. Коконго еще не успела распространиться. Коконго — великое бедствие, непременный спутник контакта с материком. Она появляется и исчезает с неумолимым постоянством. После визита военного корабля месяц-два в деревне свирепствует грипп, который дает осложнения на голову, грудь, желудок. Болеют все, инфекция никого не минует, и ни один год не обходится без смертных случаев. Правда, в этом году коконго поначалу проявляла небывалую кротость. Пасхальцы тотчас нашли объяснение: это наша экспедиция принесла счастье. Недаром, когда мы пришли, вообще никто не заболел.

Губернатор и патер Себастиан отпустили наших рабочих, и археологи возобновили раскопки. Эд снова отправился в Оронго, где к приходу «Пинто» было открыто немало нового. Вскрыв небольшую, плохой кладки аху около поселения птицечеловеков, он обнаружил, что она построена на развалинах старинного сооружения, которое было сложено из искусно обтесанных камней в классическом инкском стиле. Сняли весь дерн и почву на прилегающем участке, и оказалось, что древняя стена соединялась рядом камней с найденным ранее улыбающимся идолом. Торчащие кругом камни украшало изображение больших круглых глаз, напоминающих символ солнца, и, когда Эд в центре комплекса нашел нарочито выдолбленные в скале ямки, у него родилась одна догадка.

Двадцать первого декабря, в день летнего солнцестояния в южном полушарии, Эд вместе с капитаном Хартмарком задолго до восхода солнца стоял наготове около шеста, воткнутого в одну из ямок. Как только в противоположной стороне огромного котлована над гребнем кратера поднялось светило, на другую ямку, как и думал Эд, легла четкая тень. Впервые в Полинезии была обнаружена культовая солнечная обсерватория!

Губернатор обещал нам, что в день зимнего солнцестояния на рассвете придет в обсерваторию; ведь нас тогда уже не будет на острове. Эд показал ему ямку, на которую, по его расчетам, должна пасть тень. Так оно и вышло. Билл тоже стоял двадцать первого декабря с приборами и инструментами на раскопанной им большой аху классического инкского стиля в Винапу. И установил, что солнечный свет падает на нее под прямым углом. Эти наблюдения снова заставили нас вспомнить про древних строителей Южной Америки — ведь инки и их предшественники в Перу были солнцепоклонниками. А открытия Билла продолжались. Место, где обнаружили и подняли на ноги красную колонновидную статую, представляло собой огромную культовую площадку, выемку около полутораста метров в длину и ста двадцати в ширину, некогда окруженную высоким земляным валом, который отчетливо видно и теперь. (Кстати, тиауанакская красная статуя тоже лежала на такой прямоугольной культовой площадке.) Собранные нами по соседству угли — след разведенного человеком костра — показали при радиоактивном анализе в лаборатории, что костер горел около 800 года нашей эры. А у фасада стены Билл откопал остатки древнего крематория, здесь было сожжено и погребено много покойников подчас вместе с рыболовными снастями. Прежде археологи не знали о кремациях на острове Пасхи. Наши открытия шли вразрез с тем, что было известно науке.

Карл наносил на карту и изучал древние сооружения. В совершенной кладке аху Пито те Кура, подле которой лежит самая большая из когда-либо воздвигнутых на Пасхи статуй, он открыл погребальную камеру. Между истлевшими костями лежали две замечательно красивые серьги длинноухих, сделанные из ядра огромных раковин.

Бригады рабочих, подчиненные Арне, находили интересные вещи как внутри, так и снаружи кратера Рано Рараку. Теперь он решил заложить разрез и вскрыть один из округлых бугров у подножия вулкана. Бугры эти настолько высокие, что пасхальцы присвоили им имена, а ученые считали их природными образованиями. Мы же выяснили, что они созданы человеком: это отвалы, которые росли по мере того, как из каменоломни сносили щебень в больших корзинах. Случай подарил нам уникальную возможность научно датировать работы ваятелей по головешкам от костров и обломкам рубил, найденных нами в отвалах. Радиоактивный анализ головешек позволяет определить их возраст, и мы узнали, что в этот отвал щебень из каменоломни продолжал поступать около 1470 года, за двести лет до того, как во рве длинноухих запылал роковой костер.

Итак, «Пинто» ушел, но вождь длинноухих остался. В разных концах острова возобновились работы, а дон Педро сидел на своем крыльце и наводил блеск на орлиный нос очередной деревянной фигуры. Девиз «Не горячись» помог ему быстро примириться с крушением мечты о путешествии на материк. Взамен я с согласия губернатора пообещал бургомистру взять его с собой на Таити, Хива-Оа и в Панаму, когда мы двинемся дальше, и он почувствовал себя на седьмом небе. Разве не очевидно, что ему сопутствует счастье! Приободрившись, он отправился на новое свидание с бабушкой, но она продолжала упорствовать. Ночью аку-аку никак не давал ему спать, все твердил наперекор бабушке: «Ступай в пещеру, ступай в пещеру». В конце концов дон Педро не выдержал — встал и пошел в пещеру. По пути его никто не видел, ни разу не пришлось прятаться. А это считалось хорошей приметой. Войдя в тайник, он схватил зубастую звериную голову из камня, но аку-аку сказал: «Возьми еще, возьми еще», и кончилось тем, что бургомистр вынес из пещеры целую кучу скульптур. Он сообщил мне, что они ждут меня в укромном месте; я должен приехать за ними, как только стемнеет.

Моему взору предстали какие-то диковинные мифические животные. Было несколько вариантов зверя с длинной шеей и вытянутой мордой, причем в пасти вверху и внизу было только по три зуба. Самым великолепным экспонатом оказался широкий круглый корабль из камыша — этакий мощный ковчег. В отверстия на горбатой палубе вставлены три мачты с толстыми шершавыми парусами из камня. Корабль больше всего напоминал кондитерский шедевр, только из застывшей лавы вместо сдобного теста.

— Теперь ты видишь, как я узнал, что паруса тоже делали из камыша, — гордо произнес бургомистр, показывая на вертикальные полосы, которые изображали стебли.

Я заметил, что бургомистр покашливает — к нему подбиралась коконго. Сам же владелец «пряничного» корабля радостно сообщил, что в этом году коконго на редкость мягкая. Правда, пока он кашляет, ему все равно нельзя ходить в пещеру, это может принести несчастье. Прежде больные старики иной раз забирались в тайник, но это делалось нарочно, чтобы спрятаться и умереть там.

Когда возобновились работы в Анакене, бригаду «длинноухих» вместо заболевшего дона Педро возглавил Лазарь. Он чувствовал себя превосходно, легко вскарабкался на стену и уверенно подавал команды. И вот, наконец, на восемнадцатый день с начала подъема великан под грохот осыпающихся камней выпрямился и замер в вертикальном положении.

На море разыгрался шторм, и пришлось шкиперу увести траулер ближе к деревне, на два-три дня укрыть его за островом. А когда погода наладилась и судно вернулось на свое место у скал возле нашего лагеря, моя переносная радиостанция приняла сообщение капитана: он захватил из деревни пассажира, который непременно хочет мне что-то показать. Катер доставил меня на судно, и я увидел моего молодого друга Эстевана. Он явно приготовил мне сюрприз, и улыбка его опять была мальчишески счастливой, таким я не видел его с тех пор, как его жена отказалась приносить скульптуры из пещеры. Заметно волнуясь, Эстеван учтиво спросил, не найдется ли на корабле уголка потемнее, он должен посвятить меня в очень важную тайну. Я провел его в свою каюту и опустил шторы. Такое затемнение вполне устраивало Эстевана. Он на минуту вышел и вернулся с двумя огромными узлами. Закрыл поплотнее дверь и попросил меня отойти в сторонку и смотреть.

В темноте я едва различал его силуэт. Вот он нагнулся и что-то достал из узлов. Я ожидал увидеть что-нибудь светящееся, раз ему понадобилось затемнение. Но извлеченный из узла предмет совсем не выделялся во мраке. Я заметил, что Эстеван надевает его на себя. Может быть, маска или еще какое-нибудь убранство для танца? На голове Эстевана с обеих сторон как будто болталось что-то вроде длинных ушей; но, возможно, мне это почудилось. Затем он извлек из узлов еще два больших предмета, один положил на пол, другой — на кушетку около моей койки, — сел на корточки, положил руки на предмет, лежащий на полу, так, словно ему предстоял откровенный разговор с близким другом, и забормотал что-то по-полннезийски.

Голос Эстевана звучал мягко, мелодично, но он говорил так взволнованно и серьезно, что заразил меня своим настроением. Внезапно я сообразил, что речь идет не о том, чтобы посвятить меня в какие-то тайны; на моих глазах молодой симпатичный пасхалец совершал важный языческий ритуал. Его волнение росло, он все больше увлекался, и, когда объяснение с первым предметом кончилось и Эстеван взял руками второй, он был уже так растроган, что начал всхлипывать. Я не мог разобрать слов, уловил только несколько раз свое имя. Речь Эстевана все чаще прерывалась, он с трудом удерживался от рыданий. И в конце концов разрыдался так горько, будто потерял лучшего друга. Мне было не по себе, хотелось заговорить с Эстеваном, утешить его, выяснить, в чем дело. Но я решил, что разумнее всего пока не вмешиваться.

Наконец Эстеван взял себя в руки и начал снимать свой наряд. Потом попросил меня сделать, чтобы было светло, и я поднял шторы. На его серьезном лице пробивалась улыбка, но глаза были еще красные от слез, и пришлось вручить ему носовой платок. А вообще он заметно повеселел, словно избавился от дурного сна.

Я осмотрел снятый им наряд. Это был толстый синий с черным вязаный свитер и черная меховая шапка-ушанка, полученная, очевидно, от проезжего китобоя. На полу сидела большая собака из красного камня, которую так прилежно чистили и скребли, что она стала похожа на оплывшую шоколадную фигуру. А на кушетке лежала дьявольская личина, сам Сатана в образе зверя, горбатый, с острой бородкой и ехидно оскаленным ртом. Эта скульптура была высечена из гораздо более твердой серой породы и в отличие от стершейся собаки превосходно сохранилась.

Почтительно, чуть ли не ласково Эстеван указал на скульптуру на кушетке и объяснил, что, по словам жены, она из двух самая могущественная. Всего пещеру жены охраняли четыре сторожа; два других, которые остались на посту, — большие каменные головы с какими-то диковинными фигурами на макушке. Эстеван принес тех, которые разгневались на его жену за то, что она вынесла столько скульптур из своей части пещеры. С тех самых пор ее преследует болезнь, и вот она решила передать мне сердитых сторожей: может быть, подобреют, как опять соединятся с подчиненными им камнями.

Сверх того Эстеван принес пять «рядовых» скульптур из той же группы, в том числе двуглавое чудище куда грознее на вид, чем невинный чистенький песик, который мирно таращил на нас глаза с коврика перед койкой. В пещере осталось еще несколько фигур, чьи сторожа перешли ко мне. К ним относился и уже знакомый мне по описанию Эстевана большой корабль с головами идолов на носу и на корме. Теперь все это будет моим.

Я спросил, нельзя ли мне самому сходить за ними в пещеру. Эстеван предложил вдвоем попытаться уговорить его жену. Я обещал как-нибудь вечером зайти к ним, а заодно и врача захвачу, пусть посмотрит, что за болезнь донимает жену Эстевана.

Затем Эстеван опять повернулся к своим приятелям — собаке на полу и черту на кушетке — и твердо заявил, что теперь оба сторожа по всем правилам переданы мне. Он сделал все, как его учила жена. Точно так же передавал ей пещеру ее отец, а ему — дед.

Отныне я отвечаю за сторожей. Если мне понадобится отдать их другому человеку, я должен сделать это так, как только что сделал Эстеван, причем лучше всего одеться во все темное. Я могу показывать сторожей кому угодно на судне, но никто из пасхальцев не должен их видеть. Не позже чем через три месяца их надо вымыть, а потом чистить четыре раза в год. Мало смыть пыль и плесень, надо хорошенько вычищать паутину из ямочек и каждый год выкуривать насекомых, которые откладывают в них личинки.

Как только я убрал двух сторожей и их подопечных, Эстеван облегченно вздохнул, словно с его молодых плеч сняли огромное бремя. Объяснил, что сам-то он добрый христианин, но его непросвещенные предки якшались с бесами. Нелегко приходится тем, кто унаследовал этих бесов и выполняет неприятный долг, поневоле неся ответ за причуды своих дедов и прадедов.

Выходит, он принес мне двух бесов? Да, по-испански их, пожалуй, вернее всего называть именно так, хотя предки называли их аку-аку.

Итак, у меня на судне появились два аку-аку… Эстеван не скрывал, что, будь его воля, я получил бы не только тех двух, которые еще остались в пещере, но и всех аку-аку со всего острова. Хоть бы они все до единого перебрались на судно и уехали навсегда, чтобы пасхальцам не надо было больше думать об этой нечисти! Теперь жители острова христиане, они ни за что не стали бы связываться с аку-аку, не будь им это предписано под страхом болезни и смерти.

В школе Эстевана обучили грамоте, и теперь он аккуратными буквами записал на бумажке слова, которые говорил в темноте. И объяснил, что такую же формулу я должен произнести, если кому-то захочу передать сторожей пещеры, только имя надо поменять. На бумажке было написано:

Ко ау Ко Кон Тики хе Атуа Хива Хуа вири маи те и Ка уру атуа на Ки те Канга Эину Эхораие Эхити Ка пура Эураурага те Махинаэе. Ка эа Коруа Какаи Кахака хоа ите уму моа ите уму кокома оте атуа хива.

Ко Кон Тики мо хату О Ко иа То Коро Ва Ка Тере Ко хахо Когао Вари оне ана Кена О Те Атуа хива Ко Кон Тики.

Эстеван не смог дать точного перевода, но смысл сводится к тому, что я, господин из внешнего мира, прибыл оттуда со своими людьми сюда, здесь позаботился о том, чтобы четверых аку-аку, по имени Эину Эхораие, Эхити Ка пура, Эураурага и Махинаэе, накормили потрохами петуха, изжаренного в земляной печи перед входом в пещеру О Ко иа, а мой корабль в это время стоял, качаясь, на якоре у песчаных берегов Анакены.

Я понял, что Эстеван и его жена сами от моего имени угостили аку-аку потрохами около родовой пещеры.

Через два-три дня мы с врачом выбрали время, чтобы съездить в деревню. Нам удалось незаметно для соседей пробраться в хижину Эстевана. Маленький стол с огромным букетом цветов в вазе, два табурета и две скамейки — вот и вся обстановка; да у стены за занавеской, очевидно, стояла кровать. Мебель и стены были покрашены голубой и белой краской, все сверкало чистотой.

Из-за занавески вышла жена Эстевана, бледная, стройная красавица, черноволосая, со строгими, умными глазами. Здороваясь с нами, эта босая молодая женщина с осанкой королевы держалась скромно, но с очень большим достоинством. Ее познания в испанском языке были скудны, и Эстеван помогал нам объясняться. Хозяева извинились, что не могут предложить нам стульев, но нас вполне устраивали скамейки.

Я внимательно рассматривал тихую молодую островитянку, которая села напротив меня, сложив руки на коленях. Не такой представлялась мне волевая жена Эстевана — я ожидал увидеть настоящую амазонку. Она спокойно и толково ответила на вопросы врача, и он определил у нее какую-то женскую болезнь, которую без труда могли излечить в местной больнице.

Эстеван сам заговорил о пещере. Тихо и приветливо, с неизменным достоинством его жена ответила на мои вопросы. Отец говорил ей, что, если в родовую пещеру проникнет посторонний человек, кто-нибудь из ее близких умрет. Она не хочет умирать, и не хочет накликать беду на Эстевана. Вот почему она не может сводить меня в пещеру.

Переубедить ее оказалось невозможно. Эстеван огорченно добавил, что в прошлый раз, когда он пытался ее уговорить, она двое суток проплакала. Видя, как близко к сердцу она это принимает, я сдался.

Но может быть, она снимет для нас фотографию в пещере, если мы ее научим, как это сделать? Нет, это тоже исключено, ведь тогда посторонние смогут увидеть на снимке пещеру, а на нее наложено табу.

Н-да, сплошное разочарование… В конце концов я без всякой надежды на успех спросил: нельзя ли перенести все содержимое пещеры в дом, чтобы мы могли здесь сфотографировать оставшиеся предметы? К моему удивлению, она тотчас сказала «да». Камни сфотографировать можно. Еще больше меня удивил Эстеван, предложив жене временно поместить скульптуры в другую пещеру, в саду около дома. Правда, ход в эту пещеру тоже тайна, но на нее не наложено табу, так что я могу там фотографировать. Жена и тут согласилась, только добавила, что двух оставшихся сторожей трогать нельзя. Супруги заметно огорчились, когда я покачал головой и сказал, что другая пещера мне не нужна, все дело в том, чтобы увидеть именно родовой склеп. Мы сошлись на том, что скульптуры перенесут в дом и дадут мне знать об этом.

Напоследок, уже перед тем как уходить, я спросил жену Эстевана, кто вычесал эти скульптуры — не отец ли? Нет, отец помогал делать только некоторые из них. Большинство вытесано ее дедом Раймунди Уки (имя, полученное им, когда пасхальцев крестили), который умер в возрасте ста восьми лет. Она была совсем маленькой, когда дед работал над скульптурами и обучал ее отца. На первых порах деду, насколько она знает по рассказам, помогал «советами» прадед. Она не могла сказать, когда точно начали использовать эту пещеру как тайник, но некоторые изделия считались очень старинными. В основном же собрание пополнилось во времена деда.

Так мы узнали, что по крайней мере одна из загадочных пасхальских пещер не была неприкосновенным складом, мертворожденной сокровищницей поры первых междоусобных войн, а проходила какие-то ступени развития. Возможно, тайник, принадлежащий жене Эстевана, дольше всех пополнялся новыми вещами, но он же и первым начал разбазариваться. И тем не менее, покидая домик молодой четы, я чувствовал, что этой пещеры мне не видать.