"Аку-аку" - читать интересную книгу автора (Хейердал Тур)

Глава шестая. Клин клином

Подвешенный на веревочке фонарь чертил длинные тени на палаточном брезенте. Я прикрутил фитиль и стал готовиться ко сну. В лагере темно и тихо, только прибой шуршит на пляже. Ивон уже забралась в спальный мешок на раскладушке у задней стенки. Аннет давно уснула в своем уголке за низкой ширмой. Вдруг кто-то поскребся снаружи в брезент, и тихий голос произнес на ломаном испанском языке: — Сеньор Кон-Тики, можно мне войти?

Я снова натянул штаны и приоткрыл замок-молнию ровно настолько, чтобы выглянуть одним глазом. Во тьме я смутно различил фигуру человека с каким-то свертком под мышкой; дальше на фоне звездного неба вырисовывался силуэт лежащего богатыря: шел седьмой день, как «длинноухие» начали его поднимать. Можно мне войти? — опять послышался умоляющий шепот.

Я тихо открыл и неохотно впустил гостя. Он юркнул внутрь и остановился. Пригнув голову, он восхищенно осматривался в палатке, на губах его была радостная благодарная улыбка. Старый знакомый — самый младший в бригаде бургомистра, один из так называемых нечистых длинноухих, удивительно симпатичные двадцатилетний паренек, по имени Эстеван Пакарати. Низкая палатка не давала ему выпрямиться, и я предложил ему сесть на мою кровать.

Он посидел, смущенно улыбаясь и подыскивая слова, потом неловко сунул мне круглый сверток: — Это вот тебе.

Я развернул мятую коричневую бумагу и увидел курицу. Курицу из камня. Выполнена очень реалистично, в натуральную величину, и совсем не похожа на известные всем изделия пасхальцев. Я не успел и рта раскрыть, как гость уже продолжал: — Все в деревне говорят, что сеньор Кон-Тики послан нам, чтобы приносить счастье. Поэтому ты нам столько всего дал. Все курят твои сигареты и благодарят тебя.

— Но откуда у тебя этот камень?

— Это моа, курица. Моя жена велела дать ее тебе в благодарность, ведь она получает все сигареты, которые ты даешь мне каждый день.

Ивон высунулась из спального мешка и достала из чемодана материал на платье. Но Эстеван решительно отказался принять что-либо от меня.

— Я не меняться пришел, — заявил он. — Это подарок сеньору Кон-Тики.

— А это подарок твоей жене, — ответил я.

Эстеван нехотя уступил и опять принялся благодарить за еду, сигареты и все прочее, что ежедневно доставалось ему и остальным «длинноухим». Наконец, он выбрался из палатки и пропал во мраке, ушел ночевать в деревню. Но прежде он попросил меня спрятать курицу, чтобы ее никто не увидел.

Я еще раз осмотрел искусно выполненную скульптуру.

Отличная работа! От камня попахивало дымком. Впервые у меня в руках было подлинно художественное местное изделие, которое не повторяло в тысячный раз старые деревянные фигуры и не было миниатюрной копией больших статуй. Я убрал каменную наседку в чемодан и задул фонарь.

Вечером следующего дня, как только лагерь уснул, я снова услышал тихий голос у входа в палатку. Что ему нужно теперь?

На этот раз Эстеван принес другое изображение: на плоском камне высечен скорченный человек с птичьим клювом, в одной руке он держал яйцо. Что-то в этом роде мы видели на скалах Оронго, разрушенной обители птицечеловеков. Тонкая работа была выполнена мастерски. Камень был ответным подарком жены Эстевана за полученный от нас материал. Объяснив, что фигурку вытесал ее отец, Эстеван опять попросил нас никому не показывать эту вещь. На прощание мы дали ему новый сверток для жены. Убирая камень, я обратил внимание, на то, что он влажный тщательно начищенный песком и пахнет едким дымом. Что за чертовщина?

Я долго ломал себе голову над этими странно пахнущими изделиями, выполненными с необычайным искусством, в конце концов не выдержал, зазвал к себе в палатку бургомистра и опустил поднятые на день стенки.

— Мне нужно тебя кое о чем спросить, но только обещай: никому ни слова, — сказал я.

Заинтригованный бургомистр дал слово сохранить все в тайне. — Что ты скажешь об этих вещах? — Я достал из чемодана оба камня.

Бургомистр отпрянул, словно обжегся. Он побледнел, глаза у него были такие, будто он увидел злого духа или дуло пистолета.

— Откуда они у тебя? Откуда они у тебя? — выдавил он наконец из себя.

— Я не могу тебе сказать этого. Но мне хочется знать твое мнение о них!

Бургомистр по-прежнему жался с испуганными глазами к стенке.

— На острове, кроме меня, никто не умеет делать такие фигуры, — сказал он, и по лицу его можно было подумать, что он вдруг встретил собственную тень.

Бургомистр продолжал разглядывать камни, и тут его явно осенила какая-то мысль, в глазах появилось что-то похожее на любопытство, потом он подвел мысленный итог и спокойно сказал мне:

— Спрячь оба камня и поскорее отправь их на корабль, чтобы на острове никто не увидел. Если тебе принесут еще, бери тоже и прячь на судне, даже если они тебе покажутся новыми. — А все-таки что это такое? — Это вещь серьезная — родовые камни.

Не могу сказать, чтобы я что-нибудь уразумел в мудреных речах бургомистра, но все же мне стало ясно, что я нечаянно натолкнулся на нечто чрезвычайно щекотливое. Этот тесть Эстевана творит какие-то подозрительные дела…

Я знал Эстевана как человека простодушного, отзывчивого и доброго. И когда он на третий вечер опять пришел к палатке, я решил выяснить, что же все-таки происходит. Усадил гостя на кровать и приготовился начать длинный разговор, но ему не терпелось показать свой «товар». На этот раз он высыпал из мешка на мою постель три изделия, увидев которые, я онемел. На одном камне по кругу искусно высечены три головы, трое бородатых усачей, причем борода одного переходила в волосы следующего. Второй камень изображал палицу с глазами и ртом, третий — стоящего человека с громадной крысой в зубах. Мотивы и исполнение совсем необычные не только для острова Пасхи: я не видел ничего подобного ни в одном из музеев мира.

Никогда не поверю, чтобы эти вещи сделал тесть Эстевана! В них было что-то сумрачное, что-то языческое, и парень с явной робостью смотрел на камни и прикасался к ним.

— Почему мужчина держит крысу в зубах? — В эту минуту я просто не мог придумать более толкового вопроса.

Эстеван оживился, сел поближе ко мне и начал вполголоса объяснять, что у предков был такой обычай: когда у мужчины умирала жена или ребенок, — словом, кто-то из близких, он должен был поймать киое (крысу съедобного вида, обитавшую на острове до появления корабельных крыс) и, держа ее в зубах, один раз пробежать без остановки вдоль всего побережья, убивая каждого, кто преградит ему путь.

— Так воин показывал свое горе, — заключил Эстеван с явным восхищением в голосе.

— Кто же сделал этого скорбящего воина?

— Дед моей жены.

— А остальные — ее отец?

— Не знаю точно, один — отец, другие — дед. Несколько раз она видела, как отец работал над такими камнями.

— Он сейчас работает у нас на раскопках?

— Нет, он умер. Это священные камни, очень важные. Чем дальше, тем загадочнее! А Эстеван уже говорил о том, что он с женой опять слышал в деревне: дескать, я прислан на остров высшими силами. Какой-то вздор, да и только!

— А где вы хранили эти камни после смерти отца твоей жены? У себя дома?

Эстеван поежился, помялся, наконец сказал: — Нет, в пещере, в родовой пещере.

Я встретил эти слова молчанием и услышал целую исповедь. Дескать, пещера битком набита такими камнями. Но найти ее никто не сумеет, никто. Только его жена знает, где вход. Она одна может туда войти. Он сам никогда не видел этой пещеры. Хотя примерно представляет себе, где она находится, потому что стоял по соседству, пока жена доставала там камни. Жена и сказала, что пещера набита ими.

Теперь, когда Эстеван посвятил меня в свою тайну, разговаривать об этом было легче. И когда он пришел в следующий раз, то вызвался попробовать уговорить жену, чтобы она взяла меня с собой в пещеру. Тогда я сам смогу выбрать, что мне больше понравится, а то ведь камней так много, всех ему просто не принести. Но главная трудность, продолжал он, очень уж она, жена его, непреклонна в этом вопросе, прямо кремень. Даже его ни раду не пускала в пещеру. И если она теперь согласится, нам надо будет ночью тайком прийти в Хангароа — пещера находится где-то прямо в деревне.

Эстеван рассказал, что жена, прежде чем послать камни мне, чистила их песком, мыла и сушила над кухонным очагом: боялась, как бы кто-нибудь из местных, увидев их, не догадался, что она берет старинные вещи из родовой пещеры. Но раз уж я об этом прошу, он ей скажет, чтобы больше их не мыла. А вообще-то она спрашивала, что именно мне хочется получить.

Но о чем ее попросить, если даже Эстеван не может мне сказать, что там есть? Одно — было ясно: из тайного хранилища на острове появляются чрезвычайно ценные для этнографии произведения искусства.

Бургомистру ничего не стоило установить, кто из его людей покидает ночью пещеру Хоту Матуа. А может быть, он устроил засаду около моей палатки — кто знает? Так или иначе однажды он отвел меня в сторонку и с хитрым видом сообщил, что тесть Эстевана, умерший много лет назад, был его хорошим другом. И оп был последним на острове, кто делал «важные» камни. Такие камни, которые делали не для продажи, а для себя. — А в чем было их назначение? — спросил я. — Их приносили с собой на праздники и показывали, носили на пляски.

Больше я ничего не сумел от него добиться.

После этого у меня была новая встреча с Эстеваном, и он принес мне еще камней из пещеры. А потом его ночные посещения вдруг прекратились. В конце концов я послал за ним, и он пришел вечером в мою палатку обескураженный и огорченный: по словам жены, два духа, охраняющие ее пещеру, рассердились, потому что она вынесла столько вещей. Теперь она наотрез отказывается взять меня с собой в пещеру. И по той же причине Эстеван перестал приносить мне фигурные камни. Он-то готов для меня все что угодно сделать, по жена уперлась и ни в какую, ну прямо кремень. Недаром отец именно ей передал наследственную тайну.

В это же время, когда Эстеван приходил ко мне по ночам с камнями, на острове каждый день происходили какие-нибудь события. Археологи делали все новые неожиданные находки, и все сильнее проявлялось суеверие пасхальцев. На вершине Рано Као Эд обнаружил стены ранее неизвестного храма и начал раскопки. И когда я пришел посмотреть, как идут дела, двое рабочих из его бригады взялись за меня всерьез.

— Признайся, что ты из нашего рода и уехал с Пасхи много поколений назад, — сказал один.

— Мы всё точно знаем, так что не отпирайся, — поддержал его второй.

Я рассмеялся и ответил, что я самый настоящий норвежец, приехал с противоположного конца земного шара. Но рабочие стояли на своем: они меня разоблачили, чего уж там! Ведь говорится же в одном предании про островитянина, который в давние времена покинул остров и не вернулся. Больше того, если я никогда раньше не был на Пасхи, как это меня осенило сразу отправиться в Анакену и поселиться в том самом месте, где высаживался Хоту Матуа, когда высадился на острове?

Спорить было бесполезно, и я постарался обратить все в шутку. В этот же день по просьбе Арне рабочие перевернули показавшийся ему странным большой прямоугольный камень, который лежал у дороги возле Рано Рараку. Пасхальцы отлично знали этот камень, и многим, наверно, доводилось сидеть на нем, но тут его впервые перевернули и, ко всеобщему удивлению, увидели неведомого идола — толстогубого, плосконосого, с большими мешками под глазами. Широкое квадратное лицо не имело ничего общего с известными пасхальскими изображениями. Опять что-то новое, озадачившее пасхальцев! Кто подсказал сеньору Арне, что этот камень стоит перевернуть? Рабочие так и объявили ему: дескать, всем уже известно, что этот сеньор Кон-Тики якшается с нечистой силой.

Как-то вечером мы с Ивон снова навестили бургомистра с его «длинноухими» в пещере Хоту Матуа. Удобно лежа на подстилках, они уписывали ломти хлеба с маслом и джемом, а у входа в большом чайнике кипела вода для кофе.

— Дома мы едим только батат и рыбу. — Бургомистр с довольным видом погладил себя по животу.

Зажгли светильник в жестяной банке, и разговор опять зашел о старине, о том, как король Туу-ко-иху обнаружил два спящих привидения подле красной горы, где добывался камень для «париков». Оба привидения были длинноухие, с бородой и большим горбатым носом и до того тощие, что ребра торчали. Король тихо-тихо отступил, вернулся домой и поспешил вырезать их облик из дерева, пока не забыл. Так впервые появились деревянные фигурки моаи кава-кава, человека-призрака, которые с тех пор в точности повторяются пасхальскими резчиками.

Поужинав, «длинноухие» вытащили заготовки и принялись вырезывать свои моаи кава-кава. По неровным стенам пещеры метались беспокойные тени, а старики рассказывали страшные истории о призраках-людоедах, которые являлись по ночам и требовали кишок. Или про женщину-призрака, которая, лежа в море, длинной-предлинной рукой стаскивала людей с утесов, а другие призраки толкали одиноких странников со скал прямо в волны. У Лазаря, помощника бургомистра, коварное привидение сбросило в море бабушку. Но были и дружелюбные привидения, они помогали некоторым людям. Большинство призраков хорошо относились к какому-то одному роду, а всем остальным чинили вред.

Страшные истории следовали одна за другой, и кончилось тем, что «длинноухие» наперебой принялись описывать загадочный случай, приключившийся с ними самими не далее как сегодня!

— И ведь ты тоже там был, — заявил кто-то. — Смотрел, как все происходило, и даже виду не подал.

Они отлично знали, что перемещать статуи по острову предкам помогала нечистая сила. Но устанавливать идолов на постаменты приходилось самим с помощью ваг и камней; правда, и тут не обходилось без участия волшебников. А сегодня на глазах у всех случилось такое, чего они прежде не видели: незримый аку-аку помог поднять истукана. Это песня принесла удачу.

Взяв деревянную фигуру и две палочки, «длинноухие» показали нам, как они раскачивали истукана с одного бока, и вдруг голова великана поднялась на несколько дюймов, хотя ее никто не трогал!

— Это поразительно, — приговаривал человек в нише. — Просто поразительно…

Тур-младший в эти дни помогал Эду наносить на карту развалины Оронго на вершине Рано Као.

Эд и Билл нашли приют в коттедже губернатора у подножия горы, и, так как до нашего лагеря было очень далеко, гостеприимная хозяйка дома предложила Туру тоже поселиться здесь. Но Тура обуяла юношеская страсть к романтике и приключениям, и он решил обосноваться в разрушенном селении птицечеловеков на горе. Из древних каменных хижин многие еще вполне годились для жилья. Конечно, в них низкие потолки и постель жесткая, зато он будет надежно укрыт от любой непогоды, а вид сверху такой, что ни словом сказать, ни пером описать. Стоя там, Тур видел у своих ног всю деревню Хангароа и большую часть острова; на западе и на востоке до самого небосвода простирался Тихий океан.

Врытые в землю хижины птицечеловеков располагались рядом с замечательными барельефами у острого, как нож, гребня кратера.

В двух-трех шагах от порога гора обрывалась на триста метров отвесно вниз до самого моря с птичьими островками; несколько шагов в другую сторону — ивы на краю второго столь же крутого обрыва. Отсюда начинался огромный кратер потухшего вулкана Рано Као, исполинская чаша полутора километров в поперечнике. Дно кратера выстилал пятнистый зеленый ковер — вероломная трясина с рябью блестящих окошек чистой воды.

Когда Тур, взяв спальный мешок и продукты, отправился на вершину, пасхальцы не на шутку испугались. Его уговаривали, умоляли на ночь возвращаться вниз. Эда просили, чтобы он запретил мальчику ночевать наверху. Дали знать даже мне в Анакену, что нельзя Туру-младшему оставаться на ночь одному в развалинах Оронго, его там заберет аку-аку. Но никакие предупреждения не помогли. Для юношеского воображения каменные хижины Оронго были увлекательнее самого роскошного дворца.

Кончился рабочий день, бригада спустилась вниз, а Тур остался на гребне. Бригадир-пасхалец так сильно беспокоился, что послал на гору трех добровольцев, чтобы они составили компанию парню. И когда солнце зашло и над темными кручами зарокотал ветер, Тур немного испугался: среди развалин появились три тени… Оказалось, это девушки, посланные бригадиром, причем они дико трусили, одна из них от страха буквально помешалась. Гулкое эхо в черном кратере она приняла за голос аку-аку, увидела отражение звездочки на болоте — опять аку-аку! Всюду девушкам чудились духи, и они еле дождались дня, чтобы спуститься с горы в степь. А потом Тур ночевал в Оронго один и по утрам любовался восходом, когда остальные еще только поднимались по склону. Пасхальцы считали его героем, задаривали дынями, ананасами и жареными цыплятами. И хотя им никак не удавалось уговорить заставить мальчика спуститься в степь, волноваться за него они перестали: Кон-Тики-ити-ити может один жить в Оронго, его охраняет волшебная сила.

Четыре месяца провел Тур на гребне, и никакие аку-аку его не тронули.

Но таинственные происшествия этим отнюдь не были исчерпаны. В те самые дни, когда я начал выпытывать у Эстевана тайны родовых пещер, меня крепко озадачил Лазарь — правая рука бургомистра и, как утверждали они оба, одно из важнейших лиц на острове. Лазарь входил в число трех выборных представителей местной власти, и бургомистр говорил мне, что он очень богатый человек. В жилах Лазаря текла кровь и длинноухих, и короткоухих с примесью, к которой были причастны европейские гости.

Он был изумительно сложен, но лицо его могло бы послужить Дарвину лишним подтверждением эволюционной теории. Если когда-то в будущем археологи откопают череп Лазаря, они, пожалуй, заподозрят, что остров Пасхи был колыбелью человечества. Впрочем, несмотря на низкий скошенный лоб с крутыми надбровными дугами, выдающиеся вперед челюсти с маленьким подбородком и жемчугом зубов под полными губами, мясистый нос и чуткие глаза дикого зверя, Лазарь вовсе не походил на тупоумную обезьяну. Он был на редкость сообразителен и смышлен и к тому же щедро наделен чувством юмора. Но сверх того он был еще и суеверен.

В тот день Эд сообщил мне, что нашел неизвестные фрески на потолочной плите в развалинах Оронго. Почти одновременно Арне откопал у подножия Рано Рараку новую скульптуру своеобразного типа. И когда под вечер «длинноухие», закончив работу, удалились в пещеру Хоту Матуа, Лазарь с таинственным видом отвел меня в сторону.

— Теперь тебе только ронго-ронго недостает, — сказал он, украдкой поглядывая на мое лицо: как я буду реагировать.

Я сразу понял, что этот разговор затеян неспроста, и изобразил безразличие.

— Их больше нет на острове, — коротко ответил я.

— Нет, есть, — осторожно возразил Лазарь.

— Если есть, так совсем гнилые, только тронешь — рассыплются.

— Нет, мой двоюродный брат сам держал в руках две ронго-ронго.

Я не поверил ему. Видя это, Лазарь попросил меня пройти с ним за каменную стену, рядом с которой поднимали истукана, и здесь шепотом сообщил мне, что у него есть два двоюродных брата, близнецы Даниель и Альберте Ика, и, хотя Альберте родился часом позже Даниеля, именно ему доверили по наследству секрет родовой пещеры, где хранится множество удивительных вещей, в том числе несколько ронго-ронго. Два года назад Альберте ходил в пещеру и принес домой две ронго-ронго, причем одна дощечка напоминала плоскую рыбу с хвостовым плавником. Испещренные маленькими фигурками, эти дощечки были почти черные и совсем твердые, несмотря на свой древний возраст. Не только Лазарь, многие другие видели их. Но Альберте нарушил табу, взяв таблицы из пещеры, и ночью, когда он уснул, к нему подобрался аку-аку и стал его щипать и колоть, пока не разбудил. Альберте выглянул в окно и увидел тысячи крохотных человечков, которые лезли в дом. Он чуть не свихнулся от страха, бегом отправился в пещеру и положил обе ронго-ронго на место. Пещера эта находится где-то поблизости от долины Ханга-о-Тео.

Рассказав все это, Лазарь добавил, что постарается убедить двоюродного брата наораться храбрости и снова вынести дощечки.

Продолжая расспросы, я выяснил, что роду Лазаря принадлежит несколько пещер. Сам он знал ход в один тайник, тоже расположенный по соседству с Ханга-о-Тео. Правда, там нет ронго-ронго, зато есть много других предметов.

Я стал было уговаривать Лазаря провести меня в эту пещеру, по тут его покладистости вдруг пришел конец. Наградив меня уничтожающим взглядом, он объяснил тоном наставника, что тогда нам обоим конец. В пещере обитает родовой аку-аку, там же лежат скелеты двух предков, и, если туда попробует проникнуть посторонний, аку-аку его страшно покарает. Вход в пещеру — самая священная тайна.

Я попытался обратить в шутку разговор про аку-аку, взывал к разуму Лазаря, но это было все равно что пробивать стену головой. Все мои старания были напрасными. Единственное, чего я добился после долгих уговоров, это обещания Лазаря, что он принесет мне что-нибудь из тайника.

А что принести? Птицечеловека с яйцом или без? В пещере есть всякая всячина, кроме ронго-ронго, конечно. Я предложил ему захватить всего понемногу — посмотрю и что-нибудь выберу. Но Лазарь ответил, что так нельзя. Слишком много в пещере редкостей, он может рискнуть вынести только какой-нибудь один предмет. В эту минуту наш разговор прервали, Лазарь простился и исчез.

На следующий день я решил посмотреть, как идут дела у «длинноухих»; они еще продолжали подносить камни и наращивать башню, поднимая истукана. Бургомистр и Лазарь подошли ко мне.

— Видишь, аку-аку нам помогает, — пробормотал бургомистр. — Если бы не колдовство, мы бы одни не справились.

Я услышал, что сегодня они изжарили курицу в земляной печи около пещеры, чтобы статуя поднималась быстрее.

Я сделал попытку победить их суеверие, но встретил решительный отпор. Когда я заявил, что никаких аку-аку не существует, они посмотрели на меня как на безнадежного идиота. То есть как это не существует! В старое время весь остров кишел ими, теперь их стало меньше, по все равно можно назвать множество мест, где по сей день живут аку-аку. Есть аку-аку мужского и женского пола, добрые и злые. Кто разговаривал с аку-аку, рассказывает, что у них своеобразный писклявый голос; всех доказательств существования аку-аку и не сочтешь… Мне не давали слова вставить. С таким же успехом я мог бы попытаться внушить им, что в море нет рыбы, а в деревне — кур.

Из всего этого вытекало одно: атмосфера острова пропитана исступленным суеверием, которое лучше всяких замков преграждает вход в пещеры с неведомыми предметами.

В книге патера Себастиана об острове Пасхи можно прочесть такие слова:

«Существовали потайные пещеры, принадлежавшие определенным родам, причем только самые значительные представители рода знали вход в тайную родовую пещеру. В подземных тайниках хранились драгоценные предметы, например дощечки ронго-ронго с письменами и статуэтки. Секрет расположения этих пещер утрачен со смертью последних представителей старой поры…»

Во всем мире нет человека, который лучше патера Себастиана знал бы остров Пасхи и секреты островитян. К тому же я мог быть уверен, что все рассказанное ему останется между нами.

Итак, я отправился к патеру и сказал, что, по-видимому, на Пасхи до сих пор есть тайные родовые пещеры. От удивления он попятился и, теребя бороду, воскликнул:

— Не может быть!

Не называя имен, я рассказал ему о подаренных мне загадочных камнях. Он загорелся и тотчас спросил, где находится пещера. Но я мог только поделиться тем немногим, что сумел узнать, и добавил, что из-за суеверия островитян вход в пещеры для меня закрыт. Пока я говорил, патер Себастиан взволнованно ходил по комнате в своей белой сутане, потом он остановился и в отчаянии взялся руками за голову.

— Ох, уж это их суеверие! — вымолвил он. — На днях приходит ко мне Мариана и совершенно серьезно принимается уверять, что ты не человек. Суеверие засело в них так прочно, что с этим поколением уже ничего не поделаешь. Они чрезвычайно высоко чтят своих предков, и я их вполне понимаю. И ведь все они добрые христиане, но это суеверие сильнее всего!

Я услышал, что патер Себастиан до сих пор не смог переубедить собственную домоправительницу, почтенную Эрорию, упорно считающую себя потомком кита, выброшенного на берег залива Хотуити. Мол, она на все отвечает, что, хоть он и священник, его слово тут ничего не значит, потому что она знает об этом от своего отца, ему же рассказал его отец, который в свою очередь ссылался на своего отца, а уж тому ли не знать, как было дело: ведь он и был тем китом!

Мы пришли к выводу, что орешек будет нелегко раскусить. Не просто это — уговорить пасхальца проводить вас в такое место, которое охраняют бесы и злые духи. Патер Себастиан предложил мне взять у него святой воды — пасхальцы верят в ее силу, может быть они расхрабрятся, если мы окропим вход в пещеру? Да нет, пожалуй, патеру не стоит открыто вмешиваться в эту историю. Он сам признал, что кому-кому, а уж ему-то местные жители вряд ли станут поверять такие секреты. Но мы, конечно, будем поддерживать с ним непрерывную связь, он примет меня хоть среди ночи, если мне удастся побывать в тайной пещере.

Меня ставило в тупик это дикое суеверие разумных пасхальцев, но потом я вспомнил про наш собственный мир. Разве нет у нас двадцатиэтажных домов без тринадцатого этажа или самолетов, где за двенадцатым местом сразу следует четырнадцатое? Значит, кто-то верит, что число «13» заколдованное, с ним связан приносящий несчастье злой дух. Вся разница в том, что мы его не называем недобрым аку-аку… Разве нет людей, для которых дурная примета рассыпать соль, или разбить зеркало, или встретить черную кошку? Они, эти люди, верят в аку-аку, хоть и не пользуются этим словом. Так стоит ли поражаться тому, что обитатели самого уединенного в мире островка подозревают своих пращуров в колдовстве и верят, что тени предков, бродят среди их гигантских скульптурных портретов, которые даже мы, европейцы, во всеуслышание называем таинственными. Если сытый черный котишка, средь бела дня мирно шествующий по дороге, на кого-то нагоняет суеверный страх, что же тогда говорить о скелетах и черепах в мрачных подземельях острова Пасхи!

Суеверие пасхальцев — наследие далекого прошлого; из поколения в поколение передавалась вера в вездесущих злых духов. На острове есть моста, куда некоторые здешние жители вообще не решаются заходить, особенно ночью. Бургомистр и Лазарь озабоченно рассказывали мне, какой это бич для острова.

Подобно многим другим до меня я допустил серьезный промах, не учтя всех этих обстоятельств. Никакие доводы разума не могли погасить пламени суеверия — что бы я ни говорил, все было как о стену горох. Лесной пожар водой не затушишь, тут нужен встречный пал. Пламя — худший враг пламени, когда оно подчинено вашей воле. И, основательно поразмыслив, я пришел к выводу, что надо попробовать обратить суеверие против суеверия. Если они верят, что я общаюсь с предками, передам им от имени тех же предков, что отныне старые табу и проклятия отменяются. Я проворочался с боку на бок целую ночь, обдумывая свой план. Ивон, хоть и назвала его безумным, поддержала меня.

На следующий день у меня состоялась на каменистом склоне долгая беседа с бургомистром и Лазарем. Чего только я не услышал, пока морочил им голову. Сперва я, ничуть не греша против метины, рассказал, что отлично знаю секрет табу и что мне первому довелось плыть на пироге по Ваи По, подземному озеру в заколдованной пещере на Фату-Хиве. Рассказал, как я на том те острове пробрался в склеп завороженной пае-пае — и хоть бы что. Бургомистр и Лазарь слушали, вытаращив глаза. Они и не подозревали, что на других островах тоже существуют табу. Того, что я знал про эту древнюю систему запретов, вполне хватило, чтобы потрясти их, особенно когда я принялся пересказывать слышанные на Фату-Хиве истории о всяких бедах и ужасающих несчастьях, поражавших тех, кто нарушал табу предков.

Бургомистр побледнел. Поеживаясь и смущенно улыбаясь, он признался, что его мороз по коже дерет, когда он слышит про такие вещи. Ведь точно такие случаи происходят на острове Пасхи. И я услышал примеры: как целую семью поразила проказа, как акула отхватила руку человеку, как сильнейшее наводнение унесло камышовую хижину вместе со всеми ее обитателями, как аку-аку доводили до помешательства многих островитян, щипая их по ночам, — и все за попытки нарушить табу родовых пещер.

— А с тобой что случилось? — спросил Лазарь с садистским любопытством.

— Да ничего, — сказал я. Кажется, мой ответ его разочаровал.

— Это потому, что у тебя есть мана, — заявил он. (Так пасхальцы называют магическое свойство, наделяющее человека волшебной силой.)

— У сеньора Кон-Тики есть не только мана, — сказал Лазарю бургомистр: дескать, я-то все вижу. — У него есть аку-аку, который приносит ему удачу. Я ухватился за эту соломинку. — Поэтому я могу войти в запретную пещеру, и мне ничего не будет.

— Тебе-то ничего не будет, зато будет нам, если мы покажем тебе пещеру. — Лазарь показал на себя и кивнул с многозначительной кривой усмешкой.

— Со мной и вам бояться нечего, мой аку-аку не даст вас в обиду, — попытался я успокоить его.

Но этот довод не произвел впечатления на Лазаря. Родовой аку-аку покарает его, и мой аку-аку, как бы надежно он меня ни защищал, тут не поможет. А один я ни за что на свете не найду входа, даже если буду стоять так же близко от него, как мы сейчас друг от друга.

— Лазарь происходит из очень знатного рода, — похвастался за своего друга бургомистр. — У них много пещер. Они богатые. Лазарь гордо сплюнул.

— Но у меня тоже есть мана, — кичливо продолжал бургомистр. — Это мой аку-аку помогает нам поднимать статую. В моей пещере в маленькой аху на берегу залива Лаперуза находятся три аку-аку. Один — в виде птицы.

Итак, нам удалось установить, что мы все трое — важные персоны. Бургомистр и Лазарь старались перещеголять друг друга в знании дурных и хороших примет, и тут вдруг выяснилось, что в этот день я, сам того не ведая, выдержал серьезное испытание. Бургомистр рассказал, что утром смотрел, как я вязал узел на палаточной растяжке, и лишний раз убедился в моей осведомленности — небось, я завязывал справа налево, а не наоборот!

Опираясь на такой плацдарм, я решил идти на штурм. Объявил, что мне известно, почему на родовые пещеры наложено табу — исключительно для того, чтобы сохранить изделия предков. Беды бояться надо только, если скульптуры достанутся туристам и матросам, которые в этом не понимают и могут даже со временем их забросить. Если же скульптуры попадут к ученым, которые доставят их в музей, это на счастье. Музей все равно что церковь, люди осторожно ходят и смотрят, и скульптуры будут там стоять за стеклом, их никто не разобьет и не выбросит. И злые духи покинут остров вместе с ними, так что больше некого будет бояться.

Мне показалось, что мои слова произвели особенно сильное впечатление на Лазаря. И я не ошибся: в ту же ночь снова кто-то поскребся в стенку палатки и чей-то голос тихонько позвал Кон-Тики. На этот раз пришел не Эстеван, а Лазарь. В мешке, который он мне сунул, лежало старинное изделие, плоская каменная голова — своеобразное лицо, длинные жидкие усы. В ямках на камне была паутина, сразу видно, что его не мыли и не чистили песком. Лазарь кое-что рассказал о самой пещере: я узнал, что в ней множество скульптур, в числе которых каменная чаша с изображением трех голов, удивительные люди и животные, модели судов, что расположена пещера около Ханга-о-Тео и первоначально принадлежала прадеду, теперь же перешла по наследству к Лазарю и его трем сестрам. Когда Лазарь доставал каменную голову, никакой беды не случилось, и теперь он решил поговорить с двумя старшими сестрами, чтобы они позволили ему принести мне еще что-нибудь. С младшей говорить не обязательно, ей всего двадцать лет, она в этих делах не смыслит.

Сразу было видно, что Лазарь, побывав в пещере, чувствует себя героем.

Он продолжал рассказывать: всего его роду принадлежат четыре подземных тайника. Тайник с ронго-ронго, в который ходил Альберте, находится где-то по соседству с пещерой, где сейчас побывал Лазарь, но вход известен одному Альберте, Еще одна пещера — в скалах около Винапу: ее Лазарь знает, и туда он собирается сходить в следующий раз. Четвертый тайник — на склоне Рано Рараку, той самой горы, где высекали статуи. В этой пещере три отделения, она принадлежит трем родам. Там столько чужих скелетов, что он туда никогда не посмеет войти, да он и входа не знает.

Я спросил его, но бывает ли краж, коль скоро три рода знают ход в пещеру. Нет, сказал он, этого бояться нечего: каждому роду принадлежит свой уголок, и он охраняется родовым аку-аку.

Лазарь получил для обеих старших сестер материал на платье и другие подарки и скрылся во мраке.

А бургомистр на следующий день продолжал как ни в чем не бывало командовать «длинноухими», которые висели на тяжелых бревнах. Стоит на аху, отбивает такт взмахом руки, и по его лицу ничего не угадаешь. Чем он похвастался вчера? Тем, что ему помогает в этой работе аку-аку да еще тройка добрых духов, обитающих в стене в соседней долине. И только. Но я, глядя, как он, спокойно и трезво, словно опытный инженер, распоряжается подъемом статуи, говорил себе, что было бы странно, если бы предводитель «длинноухих» не имел ни одной пещеры, когда у рода Лазаря их целых четыре! Просто, чтобы он заговорил, нужно средство посильнее.

Выбрав удобную минуту, я опять отвел в сторонку бургомистра и Лазаря для доверительного разговора. Есть ли у дона Педро своя пещера или нет, он во всяком случае знает, что это такое. И в ходе беседы я спросил его, много ли на острове родов владеет подземными тайниками. Много, ответил он, но между собой они об этом избегают говорить. Секрет большинства пещер утрачен, потому что местонахождение тайника известно, как правило, только одному члену семьи. И если он умирает, не успев посвятить в тайну преемника, вход найти невозможно, так все хитро устроено. Из-за этого кануло в неизвестность много родовых пещер. Старинные изделия лежат в лих без ухода, портятся, а это приносит несчастье.

— Вот и надо это предотвратить, — подхватил я. — Потому-то так важно поместить изделия в надежный музей, там их никто не украдет, и там они будут в полной сохранности, для этого специальный сторож есть.

Бургомистр призадумался, однако я его не убедил. Мол, те, кто делал каменные фигурки, велели хранить их в тайных пещерах, а не в домах.

— Это потому, что на камышовые хижины нельзя было положиться, объяснил я. — Тогда пещеры были самым надежным местом, но, стоит забыть, где вход, и все пропадет. А вход в музей не затеряется.

Бургомистр продолжал сомневаться. Какую бы манн он мне ни приписывал, веление предков было сильнее, И ведь у него тоже есть и мала, и аку-аку. но он почему-то пока не видел никаких указаний на то, чтобы предки изменили свою позицию.

Я зашел в тупик. Видя это, и Лазарь тоже начал колебаться. И тут я решился на отчаянный шаг. Бургомистр суеверен — так надо придумать знамение, которое убедит его, что предки отменили смертоносное табу.

В степи рядом с лагерем стояла старая аху с поверженными идолами. Первая, классическая кладка сильно пострадала, когда во вторую эпоху началась перестройка. Работу не довели до конца, а потом пришли разрушители. На песке перед фасадом беспорядочно лежали плиты и необтесанные камни. Билл уделил воскресенье осмотру этой аху и под слоем песка на одной плите увидел что-то вроде головы кита; огромный камень закрывал все, остальное. Он рассказал мне про свою находку и вернулся в Винапу.

Вместе с фотографом мы отыскали это место, приподняли верхний камень, и к подножию стены скатилась плита с рельефный изображением кита длиной около метра. Плита упала необработанной стороной вверх, и никто не отличил бы ее от остальных камней, валявшихся кругом.

Это подсказало мне идею. Никто не видел, как мы ходили к аху. И теперь я предложил бургомистру и Лазарю прийти в лагерь в полночь, когда будет совсем темно и тихо. Мы устроим волшебное представление и убедим предков самих прислать нам скрытое в земле произведение искусства в знак того, что они больше не боятся открывать свои секреты.

Мое предложение страшно увлекло бургомистра и Лазаря, и, когда воцарилась ночь, оба тихонько пришли в лагерь. Как раз перед ними ко мне явился Эстеван со своим последним подарком. Ивон представляла себе всякие ужасы и не могла уснуть, все лежала и прислушивалась. Остальные крепко спали.

Я объяснил моим гостям, что нам надо стать в затылок, положить руки на плечи друг другу и медленно пройти по кругу. Наутро мы внутри этого круга найдем изделие предков, присланное ими в знак справедливости моих слов о том, что аку-аку впредь никого не будут карать за нарушение старых табу.

И мы зашагали: впереди я, сложив руки накрест на груди, за мной бургомистр, держа меня за плечи, и последним Лазарь. В кромешной тьме я не видел, куда ступаю, и, с трудом сдерживая смех, спотыкался на каждом шагу. Но мои ведомые отнеслись к церемонии так серьезно, что, наверно, прошли бы за мной даже по канату. Но вот обход завершен, мы вернулись к палатке, без слов низко поклонились друг другу и бесшумно разошлись.

На следующий день бургомистр уже на рассвете явился в лагерь и рассказал мне, что ночью около пещеры Хоту Матуа видел два таинственных огня. Нет, это были не фары джипа, он точно знает, а какое-то доброе предзнаменование.

Снабдив бригады заданием на день, я пригласил бургомистра и Лазаря и попросил их отобрать лучшего и самого надежного из своих людей, чтобы он помог нам искать внутри круга, который мы наметили ночью. Бургомистр тотчас назвал мне своего младшего брата Атана Атана, тщедушного человечка с черными усами и огромными доверчивыми глазами. Атан Атан простодушно заверил меня, что у него в самом деле золотое сердце и он добрый человек, я могу хоть кого спросить, если не верю ему на слово. Мы взяли Атана с собой и приступили к поискам.

Будем переворачивать все камни подряд, сказал я, и посмотрим, не попадется ли нам художественное изделие предков. А чтобы придать поискам больше драматизма, оттянуть минуту находки, я начал с дальнего конца.

Случай решил иначе. Сперва Атану попался какой-то необычный предмет из красного камня, потом я подобрал старый каменный напильник и чудесный топорик из обсидиана. А вскоре мы услышали громкий крик Атана — он перевернул большую плиту и счищал с нее песок. Втроем мы подбежали к нему и увидели великолепного рельефного кита. Но ведь это совсем не тот кит, которого я приметил! Выходит, их тут два… Бросив статую, к нам прибежали «длинноухие» — посмотреть; из лагеря примчались кок, стюард и фотограф. Бургомистр стоял с округлившимися глазами, грудь его часто вздымалась. Вместе с Атаном он восхищенно что-то бормотал о могуществе моего аку-аку. Лазарь, напустив на себя важность, возвестил, что это место раньше принадлежало его роду и родовым аку-аку. Бургомистра била дрожь. Пасхальцы смотрели на меня, как на диковинного зверя. А я думал о том, что главный сюрприз еще впереди! — Вы раньше видели такие фигуры? — спросил я. Нет, никто не видел. Но все тотчас узнали мамама ниухи — дельфина.

— Тогда я сделаю так, что внутри круга появится еще одно изображение, — сказал я.

Бургомистр отправил своих людей обратно, чтобы собирали камни для подъема идола, и вчетвером мы продолжали поиски. Переворачивали камень за камнем и медленно приближались к цели. В эту минуту стюард позвал меня завтракать, и я велел помощникам подождать — я приду и Сам заставлю явиться кита.

Сидя в столовой, мы вдруг услышали крики и шум, вбежал страшно расстроенный бургомистр и сообщил, что двое рабочих сами, без его ведома, затеяли искать в кругу, нашли кита и поволокли к пещере Хоту Матуа, рассчитывая продать его мне. Бургомистр был в полном отчаянии. Я потер себе нос: н-да, задали они мне задачу, черт возьми, что же делать? Эти ребята присвоили мои лавры, теперь уже не явится по моему велению кит, как я обещал…

Тем временем Лазарь догнал рабочих и заставил их тащить камень обратно. Они положили свою находку на место. Что такое — это ведь совсем не то место? Вместо с бургомистром я подошел ближе — и опешил: мой камень по-прежнему лежал оборотной стороной вверх, его никто не трогал! А двое преступников, которые теперь стояли передо мной с виноватым и испуганным видом, оказывается, нашли третьего кита, размером поменьше. Я поспешил их успокоить, дескать, все в порядке, как только я доем, мы продолжим, и они увидят еще одного кита, лучше и больше этого.

Когда поиски возобновились и остался последний сектор круга, я заметил, что мои помощники, все трое, словно нарочно, обходят нужный камень, а все другие переворачивают, Наконец кольцо замкнулось.

— Нет больше китов, — озадаченно произнес бургомистр. — А вы пропустили вот этот. — Я показал на заветный камень.

— Ничего подобного, — возразил Лазарь. — Разве ты не видишь: он лежит светлой стороной вверх.

И я понял, что эти дети природы с одного взгляда могут определить, повернут ли камень «загаром» кверху или светлой, не прокаленной солнцем стороной, как этот.

— Ладно, допустим, вы его перевернули, — уступил я. — А теперь поверните еще раз. Помните камень у Рано Рараку, на котором вы часто сидели, — что было, когда его перевернул сеньор Арне?

Лазарь вместе со мной ухватился за камень, и мы опрокинули его.

— Глядите! — вымолвил Лазарь, растерянно улыбаясь. Атан ахнул; бургомистр возбужденно твердил: — Очень важно. Очень важно. Какой сильный аку-аку! Бросив статую, опять прибежали «длинноухие», подошел и народ из лагеря. Все были поражены, даже два молодца, которые только что сами нашли камень с рельефом. Мы с фотографом, думая про удивительные совпадения этого дня, с трудом удерживались от смеха. Эрория покачала головой и спокойно объявила, что я удачник, только и всего. Она не могла оторвать глаз от трех китов, и я подумал, что для нее это своего рода галерея фамильных портретов, ведь говорил же ей отец, что она происходит по прямой линии от кита! А бабка Мариана поведала нам странную историю. Вместе с пастухом Леонардо она жила в каменном домике на другом краю нашей долины. Сегодня у них ночевал брат Леонардо — старик Доминго, и, проснувшись утром, он рассказал, что видел во сне, как сеньор Кон-Тики поймал пять тунцов.

— Значит, еще двух не хватает! — воскликнул бургомистр.

И не успел я опомниться, как вся компания снова принялась ворочать камни, причем наиболее рьяные, по-моему, выходили за круг.

Все настроились во что бы то ни стало найти двух недостающих китов, чтобы исполнился сон Доминго. Наконец кому-то попались две не очень старательно высеченные рыбы, которых тотчас объявили китами.

Пасхальцы с торжеством разложили в ряд все пять изображений, затем бургомистр взял небольшой камешек, начертил им некую дугу на песке перед китами, в середине дуги выкопал ямочку и сказал:

— Готово.

Вместе с Лазарем он стал у дуги и, вращая бедрами, они спели несколько строф из древней песни Хоту Матуа, отдохнули, потом спели еще, опять передохнули. Так продолжалось до вечера, наконец все разошлись.

На следующий день Лазарь ни свет, ни заря явился в лагерь с мешком и шмыгнул в мою палатку. Когда он скинул мешок с плеча на пол, я услышал стук каменных фигур.

С той поры Лазарь частенько наведывался ко мне по ночам. Днем он работал, вечером вместе со всеми отправлялся спать в пещеру, по среди ночи, шагая через спящих, тихонько выбирался наружу, седлал копя и исчезал во мраке за пригорком на западе.

Бургомистр еще три дня крепился, потом и он не выдержал. Вызвав меня для важного разговора, он сообщил, что у него-де есть друг, у которого в саду хранится большая красная статуя без номера, и эту статую я могу взять к себе на корабль как талисман. Я объяснил бургомистру, что такие памятники охраняются государством, их нельзя увозить. Он заметно расстроился и приуныл: значит, этот дар не годится… По его лицу было видно, как он терзается. Наконец бургомистр тихо сказал, что переговорит со своими людьми, у многих из них есть родовые пещеры. Пусть только меня не сбивает с толку, если кто-нибудь принесет новые с виду изделия, и станет уверять, будто сам их нашел или сделал. Дескать, люди боятся говорить открыто об этих вещах. И вообще хранимые в пещерах камни положено мыть и чистить.

Я принялся втолковывать ему, что этого ни в коем случае не надо делать, можно испортить изделие.

И тут дон Педро проговорился: как же так, отец специально просил его мыть камни!

— А ты сдувай пыль, и все, — посоветовал я. — Тогда камень не будет истираться.

Бургомистр одобрил эту идею и сказал, что поделится моим советом с другими. Но его беспокоило, что в поры застывшей лавы могут проникнуть личинки насекомых и мелкие корешки. В пещерах, которые остались без присмотра, из-за этого потрескалось и пропало много скульптур. Забыв про свою осторожность, бургомистр рассказал, что моет все свои фигуры каждый месяц. Я слушал с каменным лицом, и он совсем разоткровенничался.

Я узнал, что на чистку всех камней у него уходит пятнадцать ночей, ведь он как старший брат отвечает за четыре пещеры. Жена в это время ловит рыбу, ей не положено помогать ему, она из другого рода. Бургомистр должен входить в пещеру один и стараться не шуметь. Как вошел, быстро хватай, что нужно, — раз, два, три! — и скорей на волю, мыть взятое. В одном тайнике есть даже деньги — железные деньги. Но в пещерах сыро, поэтому деревянных фигур в них нет. Правда, он унаследовал еще две пещеры другого рода — ана миро, которые полны деревянных изделий, да только ему до сих нор не удалось найти туда вход. Три раза приходил он в указанное место и жарил цыпленка в земляной печи, чтобы запах помог отыскать тайные входы в эти пещеры, и все напрасно. Теперь вот хочет попробовать еще раз. Под конец бургомистр добавил, что его аку-аку все время советует ему взять кое-что из пещер и подарить Кон-Тики, хотя отец говорил, чтобы он никогда-никогда ничего не выносил из тайников. Ему бы получить брюки, рубаху, совсем немного материала на платье да несколько долларов в придачу — он спрячет все это в пещере на тот случай, если кто-нибудь из родни будет очень нуждаться. Тогда посмотрим, что произойдет…

Бургомистр получил все, о чем просил, но ничего не произошло. А тут наступил шестнадцатый день работ со статуей — еще немного, и великан станет на место. Была середина февраля, время ежегодного визита с материка, губернатору уже сообщили по радио, что на Пасхи вышел военный корабль «Пинто», и «длинноухие» страшно торопились.

Бургомистр мечтал вовремя управиться с подъемом, чтобы командир корабля своими глазами увидел стоящего на стене идола, — ведь он, прибыв на остров, автоматически становился высшим представителем власти на Пасхи, и дон Педро надеялся, что капитан «Пинто» доложит о нем что-нибудь лестное президенту Чили.

На шестнадцатый день работ бургомистру понадобился канат, чтобы с одной стороны тянуть, с другой удерживать статую. И так как все наши веревки были заняты на раскопках в разных концах острова, мы вечером поехали на джипе к губернатору в надежде раздобыть канат. А губернатор встретил нас известием, что «Пинто» ожидается завтра, ведь уже десять суток как судно вышло из Чили. Бургомистр расстроился. Значит, он не поспеет со статуей… Как только придет корабль, всех поставят на погрузку шерсти и выгрузку муки, сахара и прочих припасов на год. Да, как ни жаль, подтвердил губернатор, «длинноухим» и всем остальным, кого мы наняли, придется прервать работы и завтра явиться к нему.

Обескураженные, мы проехали через деревню к патеру Себастиану, чтобы сообщить о ходе событий. Я шепнул ему, что все мои попытки проникнуть в родовую пещеру пока остаются безуспешными, хотя на борту нашего судна собралась уже целая коллекция необычных скульптур.

Еще по пути к патеру бургомистр вдруг предложил, чтобы каждый из нас мысленно обратился к своему аку-аку: пусть задержат «Пинто» хотя бы на один день, тогда он успеет поднять идола. И он погрузился в благоговейное молчание, сидя на инструментальном ящике между мной и фотографом и судорожно цепляясь за сиденья, чтобы не разбить голову о потолок, когда нас бросало на ухабах.

После визита к патеру Себастиану нам предстояло опять проехать через всю деревню, затем свернуть на колею в сторону Анакены. На самом повороте мы увидели в свете фар губернатора и рядом с ним на земле здоровенную бухту каната. Пришла новая радиограмма: «Пинто» будет только послезавтра.

Я откинулся на спинку сиденья, сдерживая смех. Фотограф прыснул, нагнувшись над баранкой. Ведь это надо же — какое странное совпадение! А бургомистр воспринял все как должное.

— Вот видишь, — тихонько сказал он мне.

Я не знал, что отвечать, только молча качал головой, пока мы катили дальше во мраке.

На деле оказалось, что «длинноухим» нужно два дня, а не один для завершения подъема, так что из замечательного плана дона Педро ничего но вышло. Но тогда он не мог этого знать и громко восхищался могуществом наших объединенных аку-аку, причем главная роль явно отводилась моему аку-аку, потому что бургомистр по собственному почину начал нашептывать мне про удивительные вещи, хранящиеся в его пещерах. Никогда еще, ни разу он не выносил ничего из унаследованных сокровищ, теперь же собственный, аку-аку упорно подбивает его на это…

И вот семнадцатый день. Сегодня идол должен встать на пьедестал. Появилась, как я уже говорил, седая бабка и выложила из камушков магический полукруг на плите, призванной быть основанием статуи. Затем она подошла ко мне и подарила большой, искусно сделанный и тщательно отполированный рыболовный крючок из черного камня. Дескать, она «нашла» этот крючок как раз сегодня — добрая примета.

Я впервые видел эту старуху. Маленькая, тщедушная, сутулая, но за морщинами угадывалось некогда красивое, благородное лицо, а глаза сверкали умом. Бургомистр шепотом сказал мне, что это сестра его отца, последняя, остальные умерли. Ее имя Виктория, но она предпочитает называться Таху-таху, что означает «колдовство». Всю ночь она плясала перед пещерой «длинноухих», чтобы им сопутствовало счастье и великан не сорвался со стены, становясь на плиту. Великан не упал, но и не стал на место. Оставалась самая малость, завтра он выпрямился бы во весь рост, но назавтра всем надлежало быть в деревне по случаю главной сенсации года — прибытия военного корабля. Так что истукан встретил командира корабля в наклонном положении, уткнувшись носом в каменную насыпь.

А пока лагерь на ночь опустел, остался только сторож, мы же все отправились на борт экспедиционного судна, чтобы на рассвете выйти в море и эскортировать военный корабль до залива Хангароа. Пасхальцы не привыкли к такому оживлению в океане. Обычно лишь голая паутинка горизонта разделяла два голубых ноля. Завтра утром на паутинке будут висеть муха и комар, а затем два корабля вместе бросят якорь около деревни.

Кстати, в эти дни умы пасхальцев занимало еще одно судно — не стальное и не бронированное, а связанное ими из золотистого пресноводного камыша и спущенное на воду в Анакене. Теперь эта лодка лежала у нас на палубе, сверкая в солнечных лучах. Ее построили в виде эксперимента, но, оказавшись на воде, она пополнила череду пасхальских тайн.

Началось с того, что Эд, ползая между каменными плитами в развалинах Оронго, обнаружил неизвестные ранее стенные росписи. Особенно нас поразили плачущие глаза, типичные для индейского искусства, и нарисованные на потолке серповидные лодки с мачтой. На одной из лодок были показаны поперечные крепления и большой прямой парус.

Давно известно, что древние пасхальцы вязали из камыша характерные одно— и двухместные лодки, такие же, какими в незапамятные времена пользовались инки и их предшественники в перуанском приморье. Но никто не слыхал, чтобы на Пасхи в прошлом делали парусные суда! Меля это особенно заинтересовало, ведь я плавал на озере Титикака на камышовых лодках, которыми управляли горные индейцы с плато Тиауапако, известного своими древними развалинами. Отличные суда, скороходные и удивительно грузоемкие. В эпоху великих географических открытий перуанцы выходили на больших камышовых судах в открытое море. Рисунки на сосудах доинкской поры показывают, что представители древних культур этой области делали из камыша настоящие корабли, подобно тому как египтяне вязали суда из папируса. Плоты из бальсовых бревен и лодки из камыша непотопляемы, и народы Перу предпочитали их для всех морских перевозок. Я знал также, что камышовые лодки могут месяцами держаться на воде. Одна такая лодка с озера Титикака, которую мои перуанские друзья доставили в приморье, скользила, как лебедь, через волны Тихого океана, причем шла вдвое быстрее бальсового плота.

И вот новая встреча с камышовыми лодками, теперь на фреске в развалинах строения на кратерном гребне самого большого пасхальского вулкана, помеченного в записях Эда номером «19». И ведь мы нашли не только изображение, но и камыш. Стоя в разрушенном городе птицечеловеков, мы видели далеко внизу с одной стороны гонимые буйным океаном соленые волны прибоя, а с другой на дне кратера — заросшее высоченным камышом тихое пресноводное озеро. Этот самый камыш и применяли в строительстве древние пасхальцы. Любой островитянин мог нам рассказать про маленькие лодки пора, которые вязали себе участники гонок к птичьим базарам за первым в году яйцом.

Наконец, я знал, что этот камыш есть своего рода ботанический курьез. Его родина — Америка, где он растет по берегам озера Титикака, так не сюрприз ли это — увидеть в кратере на острове Пасхи тот самый камыш, из которого индейцы Титикаки делали свои лодки и который жители засушливого приморья Перу выращивали на орошаемых участках для строительства своих заслуженных камышовых лодок там, где было трудно достать бальсу. Как же могло пресноводное растение попасть сюда через океан?

У патера Себастиана и у пасхальцев был готов ответ на этот вопрос. По преданию, камыш в отличие от многих других здешних растений не был диким, его заботливо посадили на озере предки. Легенда приписывает это дело Уру, одному из первых переселенцев. Мол, оп привез с собой корневища и посадил их в кратере. Как только появились ростки, Уру перенес корневища в кратер Рано Рараку, а затем и в Рано Орои. Длинный камыш стал одним из важнейших растений острова, он шел не только на лодки, но и на дома, циновки, корзины, шляпы. И в наши дни пасхальцы регулярно спускаются в кратеры резать камыш. В бинокль мы видели внизу на поблескивающем окошке посреди болота большой камышовый плот, который связали себе любители купания — ребятишки.

Мне захотелось увидеть настоящую пора. Современные люди знают эту пасхальскую лодку только по нехитрому старинному рисунку, а по нему нельзя судить, как она вела себя в открытом море.

— Братья Пакарати справятся с этим, — заверил меня патер Себастиан, который с увлечением выслушал рассказ о моем новом плане. — Эти старые чудаки знают все о лодках и рыбной ловле.

Педро, Сантьяго, Доминго и Тимотео подтвердили, что могут сделать пора. Только им для этого нужен хороший нож и время, чтобы высох срезанный камыш. Старики получили каждый по ножу и отправились в кратер Рано Рараку. Но сперва Тимотео рассказал мне, что камышовые лодки были двух родов: одноместные — для участников гонок на птичьи базары за яйцом, и двухместные — для рыбной ловли в океане. Я попросил братьев сделать по одной лодке каждого вида. Старики нарезали охапки длинного, выше человеческого роста, камыша и сложили для просушки под каменоломней, потом отправились верхом разыскивать кусты махуте и хау-хау, из луба которых можно было сплести крепкие веревки, чтобы связать камыш по старинке.

На сушку ушла уйма времени, потому что стоило братьям покинуть кратер, как являлись другие пасхальцы и увозили громадные охапки. Камыш отличное сырье для циновок и матрацев, и, конечно, проще воспользоваться уже срезанным, чем самим заготавливать его на болоте. И старикам приходилось снова браться за ножи.

Пока в кратере Рано Рараку сушился зеленый камыш, я, захватив палатку, отправился в другой кратер, тот самый, на гребне которого стоят развалины поселения птицечеловеков. Тур-младший тогда еще не перебрался на гребень, где работал Эд, поэтому он сопровождал меня, когда я лез по крутой стенке вниз, в чрево вулкана. На всем острове мы еще не встречали такого дикого места. Спустившись по единственному проходу в скале, мы увидели сплошную огромную трясину. Словно зеленый шпинат устилал дно исполинского котла, а кругом — страшные кручи…

С нами был фотограф. Он карабкался по стенкам и узким гребням что твой козел, но трясина на дне котлована его обескуражила. Мы стояли у подножия почти отвесной скалы, а сделаешь шаг вперед — и ты уже на болоте, либо проваливаешься в воду, либо тебя качает на трясине, как на батуте. Пришлось соорудить из веток и камыша помост, иначе на склоне нельзя было лечь без риска скатиться в болото. Скальные стенки чередовались с осыпями, настолько крутыми, что полезешь — сразу обвал устроишь. А где и можно бы влезть, так нас давно опередили деревья и кусты — такие заросли, что не пробиться. Это здесь, в этом кратере, пасхальцы до недавнего времени добывали древесину. Тут можно было нарубить себе дров для трескучего костра, а когда настал час ложиться спать, мы вознесли хвалу неизвестному мореплавателю по имени Уру, который даровал нам такой чудесный камышовый матрац,

До сих пор никто не брал буром проб на этом болоте, поэтому мы рассчитывали провести несколько дней в кратере. Ведь если верить преданию, здесь впервые был посажен тот камыш, из которого в Южной Америке строили лодки. Когда первые испанцы прибыли на остров Пасхи из Перу, они узнали в местном пресноводном камыше тотору инков, и современные ботаники подтвердили их догадку. Теперь мы пришли за пробами торфа с специальным восьмиметровым буром. Ведь в таких болотах герметически сохраняется цветочная пыльца. В Государственном музее в Стокгольме профессор Селлинг изучит наши пробы под микроскопом и определит, как развивалась с древних времен растительность Пасхи. И если нам посчастливится, цветочная пыльца расскажет, был ли остров покрыт лесом и когда попал в кратер южноамериканский пресноводный камыш. Вообще-то сразу видно, что это было очень давно: большое, в полтораста гектаров, кратерное озеро настолько заросло зеленым тоторой, что напоминало плантацию сахарного тростника с пятнами коричневой трясины из старых стеблей.

На первый взгляд казалось, что ходить по такому болоту опасно для жизни, однако это было делом привычки. Из поколения в поколение пасхальцы разведывали надежные проходы к окошкам. Когда деревню поражала засуха, приходилось за водой идти в кратер: сперва восхождение на вулкан, потом трудный спуск. Местные жители считали озеро бездонным. Патер Себастиан рассказывал, что промеры полуторастаметровым линем ничего не дали.

…В глубокой котловине солнце разбудило пас поздно. Пока мы дули на дымящие головешки, пытаясь извлечь из них огонь для утреннего кофе, сверху спустился десятник Эда Тепано, чтобы показать нам путь к точкам, которые я наметил для бурения. Поистине необычная прогулка! Ступив на пружинящий ковер, мы сперва должны были пробиваться сквозь дремучий лес — камыш ростом с одноэтажный дом стоял густо, как щетина в щетке. Сочные стебли коренились в мощных пластах мертвых волокон, которые то и дело предательски расступались. Чтобы не провалиться в очередную волчью яму, приходилось все время делать свежий настил, нагибая зеленый камыш. Но вот пройдена баррикада у берега, и нам открылся вид на все болото — будто пестрое одеяло из коричневых, желтых, зеленых, синих и черных лоскутов.

Дальше опора стала совсем ненадежной. Местами мы шагали вброд по шаткой основе, местами на каждом шагу погружались по колено в ил и мох, все булькало, хлюпало — скорей выдергивай ногу, не то застрянешь! Тут и там торф прорезали канавы с бурой водой, через которые надо было прыгать, а трясина под ногами качается так, что даже жутко. Попадались купы высоченного камыша, и, выбравшись из одной такой рощи, мы с Тепано и Туром вдруг провалились с головой в окошко, прикрытое сплошным слоем ряски. Тепано успокоил нас, мол, здесь нигде не засасывает, и, если умеешь плавать, бояться нечего. Облепленные илом и ряской, мы скоро стали похожи на водяных, к тому же в закрытой со всех сторон котловине солнце нещадно припекало, и соблазн искупаться в бурой болотной воде взял верх. У поверхности вода была теплая, по поглубже — как лед. Тепано заклинал нас не пырять: один пасхалец нырнул здесь и больше не вынырнул — заблудился под трясиной.

Мы никак не могли найти подходящего места для бурения. Бур пронизывал насквозь трясину и уходил в воду. Сплетение мертвых стеблей достигало в толщину и трех, и четырех метров. Пробовали делать промеры в окошках, но дна нигде не достали: каждый раз лот ложился на всплывшую дернину. Тепано рассказал, что окошки все время кочуют по болоту и меняют свои очертания. Все непрерывно перемещалось в этом адском котле.

Еще до вечера Тепано отправился обратно через гребень кратера, Фотограф ушел с ним, мы же с Туром остались еще на несколько дней, надеясь взять более удачные пробы. Теперь мы знали тайны кратерного болота, научились по цвету и виду трясины угадывать, что нас ждет впереди.

На следующий день, пройдя через все болото до противоположной стены кратера, мы вдруг увидели на краю трясины каменную кладку высотой метра в четыре, густо поросшую травой и кустарником. Мы вскарабкались наверх и очутились на старинной искусственной платформе.

На склоне выстроились террасами одна над другой еще четыре-пять таких кладок. Продолжая разведку, мы отыскали низкие квадратные входы в подземные каменные жилища, подобные которым до сих пор видели только в разрушенном селении птицечеловеков — Оронго.

Так, мы невзначай открыли старинные развалины, неизвестные даже самим пасхальцам, во всяком случае они ни разу не рассказывали про них белым. Многие камни были покрыты почти стершимися контурными и рельефными изображениями людей, птиц и мифических животных, гротескных лиц и магических глаз. Лучше всего сохранились два птицечеловека и четвероногое животное с человечьей головой. Террасы были построены для земледелия, и у подножия нижней стены мы взяли на краю болота много проб торфа.

На четвертый день, когда мы сидели, запечатывая пробирки расплавленным парафином, к нам спустился капитан Хартмарк и сообщил, что Арне сделал новое открытие в Рано Рараку. Он откопал торс огромной статуи, которая была врыта в землю почти до подбородка, и оказалось, что на груди у нее высечено изображение большого камышового судна с тремя мачтами и парусами. С палубы тянется длинный канат к черепахе на животе изваяния.

Мы собрали свои вещи и покинули чрево Рано Као. Тур-младший перебрался в развалины Оронго, а я отправился на джипе к Рано Рараку. Арне показал мне свою находку. Его окружали пасхальцы; которые с благоговением и гордостью любовались древним судном на животе моаи. Они не сомневались, что это корабль самого Хоту Матуа, ведь он прибыл на остров во главе нескольких сот человек на двух кораблях, таких вместительных, что злейший враг Хоту Матуа — Орон сумел спрятаться на борту одного из них и доехал зайцем. Теперь на острове нет хону — черепах, но во времена Хоту Матуа один из его людей был даже ранен на берегу Анакены во время охоты на большую черепаху.

Пасхальцы наперебой принялись рассказывать о подвигах предков, и я услышал обрывки известных легенд про Хоту Матуа, записанных патером Русселом и судовым казначеем Томсоном еще в конце прошлого столетия. Мы и сами видели, что это не европейский корабль, а какое-то необычное судно, только трудно было представить себе, чтобы древние пасхальские ваятели строили такие большие многомачтовые суда. Но разве кто-нибудь поверил бы, что эти самые люди создавали гигантских идолов высотой с четырехэтажный дом, не будь материал таким крепким, на века? И ведь эти неукротимые гении инженерного искусства были не только ваятелями, но и замечательными мореплавателями, они сумели проложить путь в самый уединенный уголок на свете, где затем из столетия в столетие без помех вытесывали свои статуи. Если они, располагая камышом тотора, вязали из него маленькие плотики, то так ли уж странно, что они делали из него большие мореходные плоты?

Когда на Пасхи впервые прибыли европейцы, они не увидели там судостроителей, но ведь они не застали и ваятелей. К этому времени пасхальцы делали только узкие крохотные лодчонки на два — четыре человека, рассчитанные на тихую погоду, да еще меньшие плоты из камыша. Но европейцы попали на остров в третий период, это была варварская пора, когда война и распри совершенно парализовали древнюю культуру, а кровавые усобицы исключали всякую возможность сотрудничества родовых групп. Пасхальцы предпочитали не уходить далеко от своих подземных убежищ. Естественно, в таких условиях люди не собирались вместе, чтобы построить суда. Вот почему науке известны лишь два вида неказистых пасхальских суденышек — маленький полинезийский аутриггер вака ама и небольшой южноамериканский камышовый плот пора. Оба настолько малы, что не могли доставить людей на самый уединенный островок в мире. Но легенды пасхальцев сохранили описания огромных судов, совершавших дальние плавания в пору расцвета культуры предков. В прошлом веке патер Руссел записал рассказ о громадных судах на четыреста пассажиров. Нос корабля был изогнут, как лебединая шея; ахтерштевень высотой равнялся носу и делился надвое. Точно такие же суда можно увидеть на древнеперуанских кувшинах. Но в преданиях острова Пасхи идет речь и о других древних судах. Патер Себастиан слышал о громадном судне вроде плота или баржи, которое называлось вака поепое и тоже использовалось, когда в далекий путь отправлялось много людей.

После того как Эд и Арне независимо друг от друга нашли изображения камышовых судов, мы стали более придирчиво изучать каждую фигуру, напоминающую лодку. На статуях и на скалах в каменоломне оказалось много таких изображений с четко различимыми связками камыша. Биллу попалась лодка с мачтой и прямым парусом; Карл обнаружил на животе поверженной десятиметровой статуи камышовую лодку, мачта которой пересекала круглый пуп идола; Эд открыл в Оронго фреску — трехмачтовый корабль с маленьким круглым парусом на средней мачте.

Случай позаботился о том, чтобы мы получили еще более убедительные доказательства того, что такие большие суда были на самом деле. В разных концах острова мы встречали широкие мощеные дороги, обрывающиеся в море. Эти загадочные дороги породили множество домыслов и фантастических теорий. На них опирались все те, кто считает остров Пасхи остатком затонувшего материка. Дескать, мощеные дороги продолжаются на дне моря и по ним можно дойти до развалин затонувшего царства My.

И правда, что нам мешало совершить прогулку по подводной мостовой? В экспедиции был водолаз, и теперь вместе с ним мы отправились к ближайшей дорого, что обрывалась у моря. Надо было видеть, как он в зеленом гидрокостюме и маске с хоботом зашлепал широкими ластами по магистрали, ведущей в страну My. Держа в одной руке камеру в оранжевом боксе, смахивающем на корабельный фонарь, он сделал другой рукой элегантный прощальный жест и ступил в воду: будьте спокойны, он доберется до My! Вот уже видно лишь баллон на спине да шлепающие по воде ласты, потом он совсем скрылся, и только лопающиеся на поверхности пузырьки воздуха говорили нам, куда он держит путь.

Похоже, напрямик в My не пройдешь… Пузыри повернули сперва влево, затем направо и пошли описывать круги и спирали. Вот шлем с хоботом высунулся из воды — водолаз проверил, где кончается дорога на берегу, и опять поплыл зигзагами под водой, Наконец он сдался, вышел из воды и попал под град вопросов, — Что, поленились поставить указатели? — Неужто не нашлось русалочки показать тебе дорогу? Водолаз доложил, что никакой дороги не видел. Мостовая доходит только до воды, дальше идут карнизы, камни, грибовидные кораллы и глубокие трещины. Подводный склон обрывается в синюю пучину, там ему встретились какие-то здоровенные рыбины.

Мы не очень удивились. Океанографы уже давно по пробам грунта в Тихом океане определили, что в полинезийской области, сколько существует человек, суша не поднималась и не опускалась.

Я снова обратился к пасхальцам. Никто из них не помнил, для чего употреблялись спускающиеся к морю мощеные дороги, и я узнал только, что их называли апапа. Но апапа означает «разгружать». Это подтверждало нашу догадку: дорога вела к месту, где разгружали и вытаскивали на берег большие морские суда. Одна апапа кончается в мелководной бухте на южном берегу острова, у подножия высокой ритуальной платформы. Бухта настолько загромождена камнями, что древним мореплавателям пришлось расчистить широкий проход к причалу. Прямо посреди фарватера лежат три огромных красных «парика», причем два из них так близко друг от друга, что они явно находились на одном судне или на самой корме и на самом носу двух шедших друг за другом судов. Но это должны были быть внушительные суда!

Таково было первое обнаруженное нами указание на то, что ваятели доставляли часть своих тяжелых грузов морем, идя вдоль побережья острова. Выходит, у них в самом деле были суда, способные поднять полтора десятка тонн груза или двести человек. Потом мы нашли свидетельства того, что и некоторые статуи были перевезены по морю в места, куда с таким грузом можно было добраться только на широком плоту из камыша или бревен.

Пока мы по кусочкам восстанавливали картину удивительных морских достижений древних пасхальцев, четыре старика неутомимо заготавливали тотору в Рано Рараку. Наконец, просушив камыш, они быстро связали из него каждый свою пора. Особый способ вязки придал лодкам изогнутую, заостренную с одного конца форму, так что они напоминали огромный клык. Удивительное это было зрелище, когда старики понесли их к воде, тем более удивительное, что у них получилась точная копия своеобразной одноместной лодки, которая много столетий отличала приморские культуры Перу. Даже материал тот же — южноамериканский пресноводный камыш.

Когда старики принялись вязать лодку побольше, на двоих, руководство взял на себя Тимотео. Остальные трое без его указаний просто не знали, что делать. Я спросил, чем это объясняется. Мне ответили, что Тимотео — старший, поэтому он один знает, как должна выглядеть такая лодка. Ответ меня слегка озадачил, но лишь потом мне начал открываться смысл такой монополии.

Двухместная лодка, когда ее спустили на воду в Анакене, оказалась поразительно похожей на камышовые лодки озера Титикака, отличаясь от них лишь тем, что нос и ахтерштевень, заостряясь, поднимались косо вверх, как на самых древних лодках перуанского побережья. Двое старших братьев прыгнули в лодку, каждый со своим веслом, и через бурлящий прибой легко вышли в открытое море. Камышовая лодка извивалась, переваливая через волны, будто надувной матрац, и гребцы чувствовали себя очень надежно. Тут и два других брата прыгнули в прибой с одноместными пора и смело вступили в поединок с морем. Лежа на животе на широком конце огромного «клыка», они загребали руками и работали ногами.

Двухместная лодка так уверенно и лихо справлялась с волнами, что после первого испытания братья уселись на ней вчетвером и в четыре весла вывели ее в океан.

Вместе со мной на берегу стояли патер Себастиан и бургомистр, и все трое мы были одинаково поражены и восхищены. Позади нас поднялась выше палаток спина исполинской статуи длинноухих, но сейчас бургомистр видел только золотистое суденышко и четырех гребцов. У него даже слезы выступили на глазах.

— Наши деды рассказывали про такие лодки, именно такие, — сказал он, — но мы сами видим их в первый раз… Смотришь, и предки сразу как-то ближе. Вот здесь чувствую! — добавил он, взволнованно ударяя себя в грудь.

Когда двухместная лодка Тимотео вернулась, один из самых рослых среди наших ребят вскочил на корму — и хоть бы что, осадка осталась прежней. Но если наскоро связанная лодчонка выдерживала пять человек, то что могло помешать древним строителям нарезать в трех кратерах достаточно камыша для больших судов?

Патер Себастиан страшно заинтересовался этим опытом. Старики описывали ему такие лодки, но только теперь он по-настоящему понял, о чем шла речь. И патер вспомнил, что ему показывали изображение лодки в пещере на Пойке.

— Это вот рыбацкая лодка, — объяснил бургомистр, показывая на изделие братьев Пакарати. — А представляете себе, какие суда были у древних королей, когда они выходили в дальние плавания!

Может быть, он знает, позволяли ли размеры этих судов употреблять паруса? С удивлением я услышал в ответ, что предки пасхальцев использовали паруса из циновок. И этот поразительный человек начертил на песке парус с вертикальными полосками, изображающими камыш. Дескать, сделать такой парус проще простого — связывай стебли вместе, как это делал Доминго на днях, изготовляя для меня циновку.

Я хорошо знал, что на озере Титикака по сей день ходят лодки из тоторы с камышовыми парусами, с той лишь разницей, что стебли располагаются в парусе поперек.

— Откуда ты знаешь, что у них были камышовые паруса? — недоуменно спросил я.

— Ха, дон Педро много чего знает, — гордо ответил он с хитроватой улыбкой.

Это было как раз в те дни, когда Эстеван еще приносил мне родовые сокровища. А в ночь после испытания лодок и Лазарь впервые вручил мне каменную голову из тайника, потом, увлеченный последними событиями, не выдержал и рассказал, что в его пещере кроме других изделий лежат каменные модели судов, причем некоторые напоминают лодки, сделанные братьями Пакарати.

Я решил рискнуть — ведь жена Эстевана просила его узнать у меня, что именно мне хотелось бы получить из подземного тайника. Узнав от Лазаря, что в его пещере есть модели судов, я надумал, так сказать, произвести выстрел вслепую: улучив минуту, отвел Эстевана в сторонку и попросил его передать жене: не отдаст ли она мне лодки? Эстеван заметно удивился, однако после работы поскакал верхом в деревню. А ночью он явился ко мне с мешком, в котором лежало пять чудесных каменных скульптур. Первой он извлек обернутую в сухие банановые листья великолепную серповидную модель кораблика. И сказал, что, по словам жены, в пещере есть еще более искусно выполненная модель. На ней тоже показана вязка, нос и корма заострены, подняты кверху и к тому же украшены головами богов.

Я слушал его, сидя как на иголках, ведь как раз в эту ночь я пригласил Лазаря и бургомистра, чтобы вместе с ними обойти по кругу место с заветным китом. И когда Эстеван шмыгнул из палатки наружу и пропал во тьме, я, естественно, не мог предвидеть, что его жена, опасаясь своего аку-аку, надолго откажется давать что-нибудь для меня.

Лазарь в ту ночь не смог сходить в свой тайник за другим корабликом, ибо после того, как они с бургомистром, совершив под моим водительством магический ритуал, вернулись к своим спящим товарищам в пещеру Хоту Матуа, дон Педро до утра не смыкал глаз, наблюдая загадочные огоньки и прочие знамения. Зато на следующий день, когда были найдены все киты, Лазарь сумел ночью выбраться из пещеры. Один из его друзей проснулся и живо подобрал ноги, потому что у пасхальцев считается дурной приметой, если через них перешагивают. Он спросил Лазаря, куда тот собрался, и Лазарь ответил, что ему прихватило живот. А за скалой по соседству стоял оседланный конь, который быстро домчал хозяина до пещеры в Ханга-о-Тео.

Рано утром в дверь моей палатки просунули мешок, а затем появился и Лазарь. Сев на корточках на полу, он с гордостью достал из мешка каменную модель одноместной пора в виде клыка. За лодкой последовало чудище, смахивающее на аллигатора, и красная чаша с тремя человеческими головами по краю. Лазарь сообщил, что в пещере осталось еще три лодки, но они не так похожи на лодку Тимотео. Я щедро его одарил и попросил в следующий раз все-таки захватить остальные лодки. Он пришел с ними спустя три ночи. Одна модель изображала настоящий корабль с широкой палубой и загнутыми вверх носом и кормой, причем палуба и борта набраны из толстых связок камыша. Вторая модель, плоская и широкая, представляла вака поепое — то ли плот, то ли баржа с высеченными в камне мачтой и парусом и двумя непонятными выступами на палубе впереди. Третья походила скорее на длинное блюдо, чем на судно, но подразумевался камыш, и посередине было отверстие для мачты. Лицом к этому отверстию во впадинах на носу и на корме лежали причудливые головы. У одной головы огромные надутые щеки и губы сложены трубочкой — этакий херувим, раздувающий парус; волосы сливались с камышом на бортах. Скульптура явно была старинная, мотив и стиль — совсем чуждые для острова Пасхи. На мои попытки что-нибудь выяснить Лазарь ничего не мог ответить, только разводил руками. Дескать, так сделано, и все тут. Но в пещере осталась еще куча удивительных вещей, и так как Лазарь уже убедился, что ничего страшного не происходит, он обещал как-нибудь взять меня с собой, когда уйдет военный корабль. Только чтобы никто в деревне об этом не знал.

Бургомистр мне пока ничего не приносил, если не считать повторяющие друг друга фигурки из дерева. Накануне прихода «Пинто» я пригласил его вечером к себе в палатку. Надо было использовать последний шанс — ведь когда судно уйдет, оно увезет с собой бургомистра, а вход в его тайники не знает больше никто на острове, даже его жена. У меня был приготовлен для дона Педро приятный сюрприз. Отчасти мною руководили чисто эгоистические побуждения — может быть, он решит ответить щедростью на щедрость, отчасти же мне хотелось выразить свое искреннее расположение к человеку, от которого мы столько узнали.

Я плотно закрыл палатку, прикрутил лампу и в полумраке повернулся к своему гостю. Мои приготовления явно возымели действие, дон Педро даже оробел от всей этой таинственности. Шепотом я сообщил ему, что мой аку-аку предупредил меня: надо как следует снарядить бургомистра в его первое путешествие за пределы острова. Дескать, аку-аку объяснил мне, в чем именно нуждается дон Педро, и я решил последовать его совету.

После такого вступления я вытащил и вручил бургомистру мой лучший чемодан, в который у него на глазах положил дорожный плед, простыни, полотенца, шерстяной свитер, две пары брюк защитного цвета, две рубахи, галстуки, носки, носовые платки, ботинки и различные предметы туалета — от расчески и мыла до зубной щетки и бритвенного прибора. Кроме того, бургомистр получил сумку с котелками и походным снаряжением, чтобы он в случае чего мог сам готовить себе еду, несколько картонов своих любимых сигарет и бумажник с чилийскими песо на то время, что ему предстояло провести в далеком неведомом краю. Одно из лучших платьев Ивон и детскую одежду я ему дал, чтобы он мог сделать прощальный подарок жене. И наконец, я достал чучело южноамериканского кайманчика с локоть длиной, случайно купленное у одного негра в Панаме. Нечто похожее, только из камня мне приносили из своих пещер Эстеван и Лазарь; кроме того, на Пасхи вырезают этого зверя из дерева, называя его моко. И он присутствует в мифах по всей Полинезии, хотя единственное животное на островах, которое похоже на него, — малюсенькая ящерица. Поэтому многие считают, что пасхальские моко отражают воспоминание о каймане, с которым древние мореплаватели встречались в тропическом приморье Южной Америки.

Я дал чучело бургомистру — мол, положи его в свою пещеру, и пусть сторожит ее, пока ты сам будешь на материке.

Обилие подарков поразило бургомистра, он даже рот раскрыл, а когда появилось чучело, дон Педро совсем разволновался и возбужденным шепотом сообщил мне, что в его пещере есть точно такой зверь из камня и он его принесет мне! После чего дон Педро окончательно смешался и только тряс мне руку и твердил, что мой аку-аку «муи буэно, муи, муи, муи буэно».

Была уже ночь, когда осчастливленный бургомистр выбрался из палатки и кликнул своего верного друга Лазаря, чтобы тот помог ему донести вещи до стоявших неподалеку коней. И друзья поскакали вдогонку за остальными «длинноухими», которые уже отправились в деревню.

Таким образом, мудреная загадка подземных тайников оставалась нерешенной, и плечистый великан еще стоял набекрень, униженно уткнувшись носом в груду камней возле наших палаток, когда Анакенская долина снова опустела. «Длинноухие» уехали домой, где их завтра ожидала другая работа и ежегодное торжество, а мы, оставив палатки, перебрались на сверкающее белой краской экспедиционное судно, чтобы выйти в море навстречу «Пинто».