"Бандитский век короток" - читать интересную книгу автора (Шпилев Борис Иванович)

Глава 5

Гром разрезал верёвки, впившиеся в опухшие, посиневшие кисти Олега Жданова. Легонько похлопал парня по щекам, но тот не реагировал. Тогда Алексей запрокинул голову Олега и щедро плеснул в его приоткрывшийся рот неразбавленного медицинского спирта из плоской металлической фляжки. Многократно проверенный метод сработал и на этот раз. Олег шумно глотнул раз, другой… и фыркнул, словно конь. Его опухшие от побоев глаза широко отрылись.

— Зачем ты пришёл, дядя Лёша? — спросил он, прокашлявшись, растирая потерявшие чувствительность руки. — Сейчас они вернутся…

— Не вернутся уже, — буркнул Гром, пытаясь вытащить нож из пасти бандита. Глубоко ушедшее в сырую древесину лезвие не поддавалось, и Гром раскачивал его туда-сюда, ухватившись за рукоятку, словно дантист, удаляющий крепко сидящий зуб. Голова Фрола моталась бессильно, а его затекший кровью глаз глумливо подмигивал. Олегу стало дурно, он сложился пополам, и его вырвало. Ждан уже больше суток ничего не ел, его желудок был пуст и только мучительно сокращался, бился где-то у самого горла.

Алексей наконец освободил нож, и тело Фрола бесформенным кулем осело на пол. Гром тщательно вытер лезвие и посмотрел На скорчившегося в углу Олега.

— Не раскисай, парень, соберись, нам нужно уходить.

— Я сейчас… сейчас, — бормотал Олег. Он вытер губы рукой, с отвращением посмотрел на неё и снова согнулся, забулькал утробно.

— Да что с тобой, Олег! — прикрикнул Гром. Он уже собрал оружие убитых бандитов и теперь стоял у двери, прислонившись к косяку, опустив правую руку в карман.

— Ещё минуту. Сейчас идем. — Бледный как смерть Ждан подошел к телу Хлыста и, наклонившись над ним, вытащил что-то из внутреннего кармана его куртки.

— Ваши сто баксов отобрал. Не оставлять же. — Олег изо всей силы пнул труп, целя в кровавое месиво, ещё недавно бывшее головой Хлыста. Во все стороны полетели красные брызги.

— Все, уходим, — Алексей повернулся спиной к Олегу, шагнул за порог и в эту секунду вселенная с жутким грохотом обрушилась на голову Грома и рассыпалась миллионами искр. Темный водоворот закрутил и повлёк его.

Али быстро осмотрел дом Кацмана и, не обнаружив ни Грома, ни Ольги, вернулся в столовую, склонясь над старым евреем.

Али не жаловал иноверцев. Он, словно умный, злобный пёс, верно служил, переиначив на свой лад мусульманскую догму: «Нет хозяина, кроме Магомедова, и нет бога, кроме Аллаха».

Однако вид умирающего старика был так жалок, что нечто, похожее на сострадание, шевельнулось в покрытой кровавой коростой душе боевика. Али взял с дивана маленькую подушку и подложил под голову Кацмана. Тот застонал и открыл мутные от боли глаза. При виде дагестанца он испуганно вздрогнул и попытался отползти в сторону.

— Я друг Алексея Громова. Не бойся меня, старик. Где он? Где его сестра? — Али говорил негромко, но отчетливо, поднося свои губы к самому уху Бориса Израилевича. Кацман застонал, глаза его приобрели осмысленное выражение.

— Пароль… — прохрипел он.

— Повтори, я не понял, — попросил Али.

Старик досадливо поморщился. На губах его запузырилась кровавая пена.

— Алеша сказал, вы должны… поклон…

— А-а, да-да, поклон ему и вам от Исы, — быстро закивал головой Али.

— Гвоздь… в углу… третий от пола. — Кацман слабо повел головой, указывая на дальний угол комнаты. — Алексей ушёл… пытается спасти Олега… Оля… Алеша… — Старый доктор бормотал еще что-то, агонизируя, пуская кровавые пузыри, но Али уже не слушал его.

Найдя выступающий из рейки гвоздь, дагестанец с силой нажал на него. Бесшумно сдвинулась стенная панель, и глазам Али открылась маленькая, два на два метра, комнатка без мебели. На полу разметалась в бреду молодая девушка в мужской пижаме.

Закатав полосатый рукав, Али достал заранее припасенный шприц и, придержав тонкую руку, ловко ввел иглу в вену. И почти сразу же исчез лихорадочный румянец со щек девушки, утихли сотрясавшие ее изможденное тело судороги. Медленно открылись огромные, цвета ночных фиалок глаза на исхудавшем лице.

— Ты — Оля? — спросил Али. Он ни когда не узнал бы в заострившихся безвольных чертах девушки смешливую школьницу, озорно смотревшую с фотографии, показанной ему как-то Громом.

— Я — Оля, — послушно повторила она тихим хриплым голосом, и тотчас же, словно передразнивая девушку: «О-ля! О-ля! О-ля!», взвыли где-то невдалеке милицейские сирены.

Али подхватил Ольгу на руки, одним движением забросил её на плечо и, выскочив из дома, огромными прыжками побежал по сугробам зимнего сада, проклиная про себя так не вовремя исчезнувший утренний туман.

А белый дом — мечта покойного Бориса Израилевича, оскверненный, заваленный окровавленными телами, печально смотрел вслед боевику темными провалами выбитых окон. Он, дом, бережно баюкал в себе мертвое тело своего хозяина. Когда умирает человек, умирает его мечта. Они не могут существовать раздельно друг от друга. И, наверное, именно поэтому потек вдруг в комнату газ из вроде бы перекрытой трубы и проскочила искра в проводах разбитой пулей розетки.

Опасливо взошедшие на крыльцо милиционеры были в одну секунду сметены шквалом огня, осколками железа, стекла и дерева. Оставшиеся в живых побежали прочь, спасаясь от адского жара и непрекращающихся взрывов внутри дома.

Белый дом — мечта — на глазах изумленных служителей порядка оплывал, проваливался внутрь себя, трескался, сжимался. В той лихорадочной поспешности, с которой это происходило, было что-то невыразимо страшное. Тертые, видавшие виды менты стояли замерев, не в силах пошевелиться, наблюдая эту жуткую агонию.

В считаные минуты дом превратился даже не в груду развалин, а в серый, летучий прах. Приехавшие пожарные недоуменно покачали головами и принялись скатывать обратно развернутые было шланги.

Оперативники опознали только трупы близнецов и четверых бандитов. Тела Кацмана, Сени Беса и трёх боевиков Али превратились в пепел.

Сознание возвращалось медленно, урывками. Он плавал в вязком тумане небытия, временами всплывая к поверхности, хватал, точно рыба, воздух, разрозненные куски реальности и сна, снова медленно погружался в имеющий соленый привкус черный кисель забытья.

Вынырнув в очередной раз, Гром забился, заворочался на зыбкой грани света и тьмы и вспомнил, что он — Гром. Дальше пошло легче. Пришла боль, и он обрадовался боли.  С трудом разлепив залитые подсохшей уже кровью глаза, Алексей увидел захламленную комнату, на полу которой он лежал, хитроумно закрученную, высохшую какашку у самого своего лица и сидящего рядом на корточках Олега.

— Что случилось? — прохрипел Гром. Он попытался потрогать гудевшую, точно колокол, голову и обнаружил, что руки его крепко связаны.

— Не дёргайся, дядь Лёш, лежи спокойно, и мне не придется бить тебя по башке ещё раз. — Олег посмотрел на него, как на пустое место, и принялся чистить ногти его, Грома, ножом.

— Я лежу спокойно, — сказал Гром и рванулся изо всех сил.

Ждан вскочил и с размаху ударил Алексея ногой в живот.

— Лежать, козёл!

Боль взорвалась, заискрилась перед глазами огненным фейерверком и отпустила, но не исчезла, а мерцала где-то за пупком тусклым, отравленным солнцем.

— А как же Оля, а, Олежек? — спросил Гром сквозь зубы.

— А что Оля? Сейчас привезут. Поехали уже за ней. Потом к Кроту вас обоих. Крот обещал её мне отдать. А тебя, дядь Лёш, я так думаю, в расход пустят, — Олег улыбнулся сочувствующе. — Ты сам себя приговорил, когда «Бриг» разнёс и «Красный фонарь» сжёг. И Ольгу приговорил. Вот я и подумал: лучше я тебя сдам, а её вытащу. Когда тебя не станет, кто ещё о сироте позаботится?

— Что же ты меня раньше не сдал? До «Фонаря»? — Гром старался говорить спокойно. Ворочаясь, он шарил по заваленному мусором полу стянутыми за спиной руками. Вдруг что-то больно впилось в его правую ладонь. При детальном изучении это «что-то» оказалось узким и острым осколком стекла. Осторожно сжав его немеющими пальцами обеих рук, не обращая внимания на боль от порезов, Алексей принялся медленно водить осколком по стягивающим его запястья путам. Осколок быстро стал скользким от крови, но Гром продолжал упрямо пилить капроновый шнур и вскоре почувствовал, что его руки свободны. — Почему ты меня раньше не сдал? — повторил он вопрос.

Олег стоял у окна, нетерпеливо поглядывая на улицу. Услышав вопрос, он высокомерно усмехнулся:

— Умный ты, дядя Лёша, а дурак! До пожара ты для них был никто, мелочь пузатая, а теперь другое дело, теперь ты у них — любимый враг! И цена за тебя совсем другая сейчас. — Против них нельзя воевать, пойми! — продолжил он после небольшой паузы. — С ними можно сотрудничать или, в лучшем случае, можно делать вид, что их нет, но воевать с ними нельзя. Это всё равно что ссать против ветра! — Олег снова обеспокоенно взглянул в окно, услышав далёкие завывания милицейских сирен.

— Это ты дурак, Олежек! — Гром осторожно сжимал и разжимал за спиной пальцы, пытаясь восстановить кровообращение. — Думаешь, они отпустят тебя и Ольгу? Вы оба свидетели, а у них правило номер один — свидетелей не оставлять! Что ты все в окно зыркаешь? Не приедут они. Ольга уже далеко, им ее не достать, а ты вот он, туточки! С тебя, стало быть, и весь спрос.

Говоря это, Гром блефовал. Он понятия не имел, успели ли люди Магомедова забрать Ольгу до приезда бандитов. Однако блеф сработал. Белый от злости Олег рванулся к нему от окна. Одним рывком поставив Грома на ноги, Ждан прижал его к стене, уткнув ему в горло лезвие ножа.

— Врёшь, сука! — прошипел Олег, брызгая слюной. — Врёшь, падло!

— Это ты — падло! — тихо, с ненавистью сказал Гром. — Это ты — сука! Выбросив из-за спины левую руку, он перехватил правую руку Олега с зажатым в ней ножом, а своей правой ударил Ждана в пах осколком стекла. Треснула ткань джинсов, боль пореза обожгла пальцы Грома, но он давил и давил на стекло, вгоняя осколок все глубже. Что-то хрустнуло, лопнуло внутри у Ждана, и стеклянный клинок, преодолев сопротивление, неожиданно легко, мокро скользнул внутрь…

— Ой! — сказал Олег. Глаза его от нестерпимой боли выкатились из орбит, нож выпал из ослабевшей руки. Гром поймал его и вогнал по рукоятку в прыгающий вверх-вниз щетинистый кадык Ждана.

Олег был крепким парнем. Он упорно цеплялся за уходящую из него вместе с кровью жизнь. Агония его была долгой и мучительной.

Присев на стул у окна, Алексей дождался конца и, посмотрев в потускневшие, закатившиеся глаза Олега, негромко сказал:

— Ну, зачем ты предал меня, дурень?!

Гром привёл себя в порядок и завалил трупы мусором и тряпьём. Покинув негостеприимные развалины, он спешил к дому Кацмана, удивляясь обилию кружащегося в воздухе пепла и запаху гари.

Мыслей было много, они приходили и уходили, а две вертелись в голове с настойчивостью прилипшего к заднице банного листа. Мысль первая была об Ольге, вторая мысль — об Олеге. Грому было жаль парня. В его извращенной логике была толика здравого смысла. Ждан хотел купить жизнь своей любимой ценой жизни ее брата и своего друга.

Гром давно понял, что на войне нет абсолютно правых и виноватых, просто все идет так, как должно идти. Причина предшествует следствию, следствие спешит за причиной. И только твое собственное чувство справедливости и правоты заставляет встать на ту или другую сторону.

Бригадир Александр Фокин по кличке Лом, широко раскинув ноги, лежал на кровати в спальне своей двухкомнатной квартиры и млел. Он большими глотками прихлёбывал из стакана водку, в которой плавал полурастаявший кубик льда, и пофыркивал, словно конь, с удовольствием наблюдая за сноровисто снующей вверх-вниз между его волосатыми ляжками светловолосой девичьей головкой.

— Давай, Люська! Ещё! А теперь языком пощекоти! — покрикивал Лом, елозя задницей по давно не стиранным простыням. И в тот момент, когда струя спермы готова уже была извергнуться из его мощного детородного органа в услужливо подставленный розовый ротик, нагло, громко заверещал телефон, стоящий на стуле у кровати.

Тяжело вздохнув, Фокан сел, оттолкнул тяжело дышащую возбужденную девушку.

— Какого хера?! — заорал он в телефонную трубку, чувствуя сосущую боль внизу живота.

— Лом! Але! Это я! — с неменьшим энтузиазмом заорали на том конце провода. Лом узнал пьяный голос Чики, командира одной из подчиненных ему «пятерок».

— Слышь, Лом, тут такой цирк творится! Бухали, это, мы щас в «Теремке», с корешами. — Фокин сообразил, что Чика говорит об уютном загородном ресторанчике. — На въезде в город, у поста нас, натурально, тормозят псы и начинают свой коронный песняк: «Денег дай, денег дай!» А Игорёха достаёт стольник баксов и давай над ментом прикалываться: «Станцуй, тогда дам». Мент в обиженку, Игореха ржёт, короче — уссысся! — Чика визгливо рассмеялся, и Лом понял, что он не только пьян, но и вусмерть обкурен.

— Ты чё гонишь?.. — сердито начал он, но Чика перебил его:

— Ты слушай, бля! Короче, пока мы летёхе по ушам ездим, другой мент тормозит тачку, серебристая такая. За рулем чурбан какой-то. Не знаю, о чем они там базарили, только чурбан этот вдруг срывается и — по газам, аж покрышки задымились. Менты от нас, в натуре, отъе…лись, в тачки попрыгали и за ним! Мы — следом, интересно же! Короче, у чурбана тачка — зверь, прёт под двести, наша «бээмвуха» и то, как в жопе заторчала. Менты видят такое дело и давай палить по колёсам. Чурбанский рыдван кувырк, и в канаву! Менты подлетают, чурку этого волочат, зацепило его, а потом… потом, смотрю, кобылу из машины вытаскивают! — Чика замолчал, переводя дух.

— Слушай, ты, урод! — потеряв терпение, закричал Лом. — Что за мудянку ты мне тут гонишь?! Дело говори!

— Так я и говорю! — заторопился Чика. — Помнишь, ты мне фотки мужика и бабы давал? Говорил еще, что Крот за них награду обещал?

— Ну! — мгновенно напрягся Лом.

— Так вот, она это, точняк! Мужик не тот, а баба — один в один.

— Ты уверен?! А то от дел меня оторвал, понимаешь…

— А я тебе про что целый час толкую? — обиженно загудел в трубку Чика. — Бля буду — она! — И вдруг усмехнулся: — Знаем мы твои дела! Ты, смотри, с Люськой поосторожнее. А то она тебе через хер всю душу высосет!

Положив трубку, Лом задумался, потер щетинистый подбородок…

Девушка придвинулась к нему, потерлась о крутое плечо розовым соском.

— Подожди ты! — рассеянно отмахнулся от неё бандит и, поколебавшись, потянулся к телефону.

— Он — никто! Понятно?! И фамилия его — никак! — Меряющий кабинет широкими шагами Крот остановился у окна, заложил за спину коротковатые руки и с минуту беззвучно шевелил тонкими синеватыми губами, точно убеждал сам себя, пробовал сказанное на вкус. — Он обыкновенный, сраный человечек, чмо и лох… Я правильно говорю? — Федор Петрович оставил изучение падающих за окном снежинок и обратил бледное, одутловатое лицо к пятерым сидящим за огромным столом.

Пятеро согласно закивали: мол, правильно.

— Но если он лох и чмо, то почему он не жрёт водку и не сидит тихо, а бегает по городу и пачками цокает моих людей? — Крот обвёл тяжёлым взглядом присутствующих.

Тихомиров, Толбоев, Романов и недавно заменивший покойного Ваню Хлыста старший бригадир Славик Косой потупились и развели руками, пожали плечами: не знаем, мол. И только Хмура, развалясь в кресле, увлеченно наблюдал, как за окном, на подоконнике, суетится воробьиная стайка.

— Почему он до сих пор жив?! — заорал Крот, багровея, наливаясь дикой злобой. — Ты! — Он ткнул пальцем в Тихомирова. — Я дал тебе два дня на его ликвидацию. Чью голову ты мне принёс, его или свою?

Глеб Фёдорович с трудом поднялся из-за стола. Его жирное тело тряслось, как кусок студня. Круглое, румяное лицо скомкалось и гримасничало.

— Фёдор Петрович… как бог свят… не понимаю ничего, — забормотал он, обильно потея и вытирая красный загривок огромным клетчатым носовым платком. — Сначала Боксёра с тремя «быками». Не парни, звери. Наутро все четверо с дырками во лбу… Пятерка Беса на пожарище у Кацмана… а сам Бес пропал. Потом Хлыст с Фролом и этот… Жданов. — Тихомирова вдруг передернуло так, что его брыластые щёки затряслись.

— А сегодня утром из почты жена достала вот это… — Глеб Фёдорович трясущейся рукой передал Кроту клочок бумаги, на котором от руки печатными буквами было написано: «Ты следующий». Под надписью была нарисована цифра «12».

— Я тоже получил такую, — подал голос молчавший до этого Гарик Толбоев. — Только у меня цифра другая — «14». Четырнадцатое ноября через шесть дней…

— А двенадцатое через четыре… — глубокомысленно произнес Славик Косой. Произведя в уме столь сложное вычисление, он остался очень доволен собой. — Я, к примеру, ни хера такого не получал, — «бык» с видом превосходства посмотрел на остальных. — Значит, бздит он на меня наезжать.

Наступила пауза. Косой веселился. Крот мерял шагами расстояние от стола до стены. Тихомиров потел. Толбоев и Романов тихо говорили о чем-то. Хмура подошел к окну и постучал пальцем по стеклу. Дравшиеся на подоконнике воробьи прекратили крикливую перебранку и брызнули в разные стороны.

— У меня тоже есть такая. Три дня назад получил, — прервал затянувшееся молчание Константин Николаевич Романов. Держа в одной руке стакан, доверху наполненный тоником, другой он разгладил на столе скомканный листок. — Только у меня восьмерка нарисована. — Он поднял глаза на окружающих и увидел, как все они опасливо отступили на несколько шагов. Вокруг Константина Николаевича образовалась некая зона пустоты, наполненная звенящим ощущением опасности.

— Чего вы на меня так смотрите? — недоуменно огляделся Романов и, бледнея, спросил: — Какое сегодня число?

Тихомиров открыл рот, собираясь ему ответить, да так и застыл с разинутым от удивления ртом и выпученными глазами. Стакан в руке Романова, на две трети наполненный тоником, неожиданно взорвался искристым фейерверком осколков, а на стильном, светлом (соль с перцем) пиджаке Константина Николаевича поползло, быстро расширяясь, кровавое пятно.

— Что за… — начал было говорить Романов, изумленно глядя на осколки стакана в своей руке, и внезапно, словно марионетка, брошенная кукловодом, упал лицом на стол, громко стукнувшись лбом о полированную поверхность. Тишина повисла в комнате на тонкой, липкой паутине страха.

Слава Косой чаше остальных присутствующих сталкивался с непосредственной опасностью, поэтому он первым очнулся от ступора и, тонко, по-заячьи крикнув, опрокинув стул, бросился к выходу.

Невидимая смерть ударила Славу в спину так, что он, пролетев оставшиеся до двери метры, ударился о неё лицом, грудью и плечами, осев на пол и оставив на белом дереве затейливый багровый иероглиф.

«Если это выстрелы, то почему так тихо?» — подумал Крот.

«Что происходит?» — озадачился Глеб Федорович.

А Толбоев почему-то подумал о том, какая классная жопа у кротовской секретарши Жанны.

Хмура, прыгнув через стол, повалил стоящего у окна Крота, рухнул на него сверху, прикрыв своим телом. Видя это, упали наконец на пол и Тихомиров с Толбоевым. И сейчас же просторный кабинет кротовской дачи словно взорвался. Демон разрушения плясал в нем, метался незримо из стороны в сторону, разнося в щепки мебель, превращая в дымящийся хлам компьютеры и навороченные видео- и аудиоагрегаты. Сыпалось на пол стекло, вихрились в воздухе, подобно снежинкам, изорванные в клочья листы бумаги.

А над лежащими посвистывали, жужжали невидимые пчелки. Пролетали с легким дуновением, охлаждали до озноба покрытые потом спины и — тук-тук-тук — жалили стены и потолок.

Вдруг всё стихло. Закончилось так же внезапно, как и началось, но бандиты ещё несколько минут лежали, вжав тела в паркет, прикрыв головы руками.

В наступившей тишине с оглушительным грохотом выпало из шкафа разбитое стекло. Зазвенело, дробясь, и тотчас раздался истошный крик Крота:

— Убейте его! Суки! Твари! Убейте его! — Федор Петрович, раня в кровь руки, заколотил пухлыми кулачками по усыпанному битым стеклом полу, засучил ногами, придавленный тяжестью Хмуровой туши. Внезапно он успокоился, совершенно нормальным голосом попросил: — Андрей Николаевич, слезь с меня, пожалуйста. — И уселся на полу у стены, опасливо косясь в окно, покрытое густой паутиной трещин.

Глядя на него, приняли сидячее положение Толбоев с Тихомировым и принялись дрожащими голосами заверять Крота в том, что немедленно примут все меры к ликвидации Грома. Крот ругался. Они кричали, размахивая руками и тряся щеками.

Их хриплую перебранку прорезал мелодичный голос Хмуры:

— Хрен вы его ликвидируете. — Начальник службы безопасности, усевшись в изрешечённое пулями кресло, неспешно лил водку в чудом уцелевший стакан с мартини. — Хрен вы его ликвидируете, толстожопые. Придется, видно, мне. Самому!

— Это почему не ликвидируем? — стараясь говорить твердо, произнес Гарик Оскарович.

— Почему ты?! — запетушился Тихомиров.

Хмура отхлебнул из бокала, причмокнул и еще долил водки.

— По четырём причинам: во-первых, вы уже пробовали и обосрались. Во-вторых, никакой он не лох и не чмо. — Хмура коротко посмотрел на все еще сидящего на полу Крота. — Он профессионал. В-третьих, он не один, я в этом уверен. Его кто-то страхует. Кто-то очень крутой.

— Откуда знаешь? — пискнул с пола Тихомиров.

— Интуиция, — пожал плечами Хмура и, одним глотком допив коктейль, со стуком поставил стакан на стол. В его кармане пиликнул мобильник. Хмура внимательно выслушал и спросил: «Куда их повезли?» Со словами: «С вашего позволения, я удалюсь», — пружинисто поднялся на ноги и направился к выходу.

— Подожди! — окликнул его Крот. — Ты назвал три причины.

Не останавливаясь и не оборачиваясь, Хмура бросил через плечо скатанный бумажный шарик и вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Гарик Оскарович подобрал белый комочек и расправил его. Там красовалась цифра «10».

— Он следующий, — с ужасом прошептал Толбоев.