"Неизвестная блокада" - читать интересную книгу автора (Ломагин Никита Андреевич)

5.  Осень 1941 г.: кризис партийной организации и усиление УНКВД

Неудачи на фронте и невнятность позиции Жданова и Ворошилова в августе—начале сентября 1941 г. создали крайне неблагоприятную атмосферу как среди работников партийного и советского аппаратов, так и среди руководителей предприятий. Этот новый слой, который возник и вырос в результате ускоренной индустриализации и культурной революции и, по мнению некоторых западных авторов, должен был являться важнейшей социальной опорой режима, в условиях войны повел себя не вполне патриотично.

В критический момент борьбы за город накануне блокады часть руководителей предприятий поддалась паническим настроениям и проявила «эгоистический интерес», выразившийся в стремлении «использовать государственные средства в личных целях». В архивах не сохранились точные данные о количестве подобных деяний. Однако сам факт того, что 5 сентября (!) 1941 г., когда ожидался штурм города, бюро ГК ВКП(б) сочло необходимым принять специальное постановление «Об усилении финансового контроля за расходованием государственных средств и материальных ценностей», говорит о многом. Очевидно, проблема была столь серьезна, что даже угроза падения Ленинграда не оттеснила ее на второй план и не заставила перенести рассмотрение этого вопроса на более «спокойное» время, как это делалось впоследствии. В постановлении ГК ВКП(б) отмечалось, что руководители ряда предприятий и организаций г. Ленинграда ослабили внимание к вопросам экономии, учета, бережного и рационального расходования государственных и материальных ценностей.

В документе, в частности, говорилось:

«...в последнее время имеют место случаи незаконных выплат из соцбытфонда и других источников на лечение, компенсации за неиспользованный отпуск; выплаты за «сверхурочные работы» в воскресные дни руководящим работникам аппарата; производство расходов на эвакуацию семей под видом служебных командировок; грубейшие нарушения финансовой дисциплины, приводящие к прямому использованию государственных средств в личных целях; безхозяйственное расходование средств по эвакуации и консервации предприятий и организаций; несвоевременная сдача наличных денег в кассы банков; рост растрат и хищений в торгующих организациях; составление фиктивных сделок и операций и ряд других антигосударственных действий. Больше того, отдельные работники, рассчитывая на ослабление финансового контроля в условиях военной обстановки, встали на путь обмана государства, воровства и расхищения государственных средств...»³⁹

Это постановление является косвенным подтверждением того, что часть руководителей предприятий разуверилась в возможности отстоять Ленинград и, пользуясь ситуацией, готовилась к эвакуации, рассчитывая, что в суете и спешке их поведение не будет замечено. Кроме того, перечень приведенных в постановлении деяний охватывал практически весь спектр финансовых нарушений. Это был еще один мощный удар по скудным ресурсам города, поскольку в результате появления избыточного количества денег цены на черном рынке сразу же подскочили и населению пришлось полагаться лишь на то, что можно было получить по карточкам.

Партийные функционеры среднего звена также переживали кризис, боясь признать то, что произошло со страной в первые месяцы войны. Заведующий отделом пропаганды и агитации Свердловского РК ВКП(б) И. Турков отмечал впоследствии, что «в тот период времени мы карту почти совершенно изъяли, чтобы не показывать наглядно наше отступление. У всех было очень тяжелое настроение»⁴⁰.

В материалах горкома партии отложились документы, из которых явствует, что даже занимавшие высокие посты в партийных и советских органах работники совершали антипартийные поступки. Так, 4 октября 1941 г. начальник УНКВД ЛО П. Кубаткин направил А.А. Кузнецову спецсообщение, в котором говорилось о «непартийном отношении к работе заведующего Ленинградским отделением ТАСС И.М. Анцеловича, нашедшем свое выражение в распущенности, трусости, а также грубости по отношению к сотрудникам». Опросом членов бюро ГК ВКП(б) 6 октября 1941 г. было решено Анцеловича от работы освободить и утвердить заведующим Ленинградским отделением ТАСС Н.Д. Коновалова⁴¹.

Партийные информаторы сообщали, что передовики производства отказывались вступать в комсомол и в кандидаты в члены ВКП(б), опасаясь прихода немцев⁴². В постановлении бюро Московского РК ВКП(б) «О работе партийных организаций по приему новых членов в июле—сентябре 1941 г.» отмечалось, что в более чем 150 первичных партийных организациях района вообще не было приема в партию⁴³. Более того, в сентябре—октябре 1941 г. бюро РК рассматривало отдельные случаи, когда «из страха перед создавшейся в городе обстановкой» члены ВКП(б) уничтожали свои партийные билеты⁴⁴ или же исключались из партии за проведение антисоветской агитации⁴⁵. Ряд коммунистов и комсомольцев, проживавших в районе, старались скрыть свою принадлежность к партии и комсомолу, не принимая никакого участия в работе среди населения⁴⁶. Такие же настроения среди членов ВКП(б) отмечались и в других районах Ленинграда.

Оценивая положение с приемом в партию в Красногвардейском, Ленинском и Московском районах осенью 1941 г., Горком ВКП(б) вынужден был констатировать, что на ряде предприятий прием совершенно прекратился⁴⁷. Аналогичные явления отмечались и среди членов ВКП(б) — депутатов Советов. 26 октября 1941 г. бюро Московского РК ВКП(б) констатировало, что из 124 депутатов районного совета лишь единицы проявляли политическую активность, а остальные самоустранились⁴⁸. Наметившийся разрыв представителей власти и народа предлагалось немедленно устранить, «сплачиваться вокруг ВКП(б)»⁴⁹.

Таким образом, с начала войны и до октября 1941 г. многие парторганизации не проводили партийных собраний и лишь после указания ГК были проведены собрания с обсуждением вопросов о задачах партийно-политической работы. Как отмечалось в документах райкомов, все это «порождало чувство растерянности, неуверенности в своих силах, заброшенности»⁵⁰ . О нарастании недовольства в связи с продовольственными трудностями свидетельствовало и то, что его стали проявлять не только рабочие, но и представители «идеологического цеха». Так, 8 октября 1941 г. в горком ВКП(б) сообщалось, что в Музее Революции «появились отдельные носители нездоровых настроений», которые утверждали, что «в Ленинграде не жизнь, а каторга», что для улучшения положения с хлебом «нужна частная торговля». Создавшуюся в городе ситуацию со снабжением отдельные работники музея иронично называли «полным коммунизмом» и утешали себя тем, что в случае прихода немцев «рядовых коммунистов трогать не будут»⁵¹.

Одной из внутрипартийных причин создавшейся ситуации было то, что с началом войны произошло изменение партийных кадров в Ленинграде. Как отмечал А.А. Кузнецов, «лучшие ушли в армию, на другую работу, а тут остались такие кадры, которые с полуслова уже не понимают». Преклонный возраст и малограмотность части актива, а также привычка жить по директиве и нежелание думать характеризовали положение, сложившееся осенью 1941 г.⁵²

Ошибка руководства Ленинградской парторганизации, как отмечал А.А. Кузнецов, состояла в том, что «воспитание кадров мы упустили»⁵³. В то время как городская партийная организация (не говоря уже о Советах) переживала серьезный кризис, столкнувшись с многочисленными трудностями, Управление НКВД по городу и области, как организация, оказалось намного прочнее. Утрата многими партийными организациями инициативы неизбежно влекла за собой фактическое перераспределение властных функций (информирование и подготовка принятия решений, политический контроль и др.) в пользу более эффективной структуры — УНКВД. Однако в руках партийного руководства оставались важнейшие привилегии в период блокады, связанные с распределением продовольствия, которые были недоступны тому же НКВД.

Иерархия потребления, безусловно, существовала в блокадном Ленинграде и на уровне органов власти и управления. Лишь в конце февраля 1942 г. на основании договоренности с секретарем ГК ВКП(б) Я.Ф. Капустиным начальник УНКВД ЛО направил председателю Ленгорсовета Попкову списки работников райотделов НКВД на 4 страницах «для зачисления на ужин при РК ВКП(б)»⁵⁴. Ранее такими привилегиями работники райотделов НКВД не пользовались, находясь на котловом довольствии № 1⁵⁵, в то время как партийные и советские органы, не говоря уже об уровне Военного Совета, ГК и ОК ВКП(б), тягот голода в дни блокады на себе практически не ощущали⁵⁶. Для того, чтобы представить себе уровень снабжения руководителей среднего звена (район города), приведем выдержки из спецдонесения УНКВД, относящегося к одному из наиболее сложных для Ленинграда дней кануна 1942 г., когда резко возросла смертность и появились случаи каннибализма. Заместитель начальника УНКВД ЛО в своем спецдонесении № 10145 от 22 декабря 1941 г. информировал секретаря Ленинградского горкома ВКП(б) Я.Ф. Капустина о вопиющих нарушениях в сфере распределения продовольствия со стороны руководителей Приморского района города Ленинграда на протяжении военных месяцев 1941 г.

В донесении говорилось:

«С наступлением войны секретари Приморского РК ВКП(б) и Председатель Райисполкома организовали в столовой № 13 при Райисполкоме 2 нелегальные группы на незаконное получение продуктов питания без карточек. Первые месяцы войны, когда продуктов питания в городе было достаточно, существование таких двух групп в 5 и 7 человек не вызывало никаких резких суждений и толкований, но теперь, когда с продуктами питания положение в городе весьма серьезное, существование таких двух групп казалось бы недопустимым.

С ноября месяца одна из групп в 7 чел. на получение продуктов питания без карточек была ликвидирована, а группа в 5 человек остается существовать и по настоящее время. Продукты питания без карточек секретарь РК ВКП(б) Харитонов дал указание получать коменданту Сергееву непосредственно самим от треста столовых, а не столовой № 13, что им и делается.

По имеющимся данным известно, что трестом столовых перед ноябрьскими праздниками было отпущено специально для столовой №13 — 10 кг шоколада, 8 кг зернистой икры и консервы (курсив наш — Н.Л.) Все это было взято в РК ВКП(б), а 6 ноября из РК ВКП(б) звонили директору столовой Викторовой, требуя предоставления еще шоколада, на что последняя отказалась выполнить их требование.

Незаконное получение продуктов идет за счет государства, на что ежемесячно расходуется 2-2,5 тысячи рублей, а в ноябре месяце было израсходовано 4 тысячи рублей. Представленный трестом столовых счет на 4 тысячи рублей пред. Райисполкома Белоус к оплате, последний отказывается его оплатить, а хочет сумму в 5 тыс. рублей отнести за счет спецфондов.

Харитонов, полученные директором столовой № 13 папиросы «Зефир» для всего аппарата РК ВКП(б), в том числе и сотрудников РО НКВД, дал приказание директору эти папиросы около 1000 пачек никому не выдавать, заявляя: «Я сам буду курить».

Сейчас нет возможности выдавать детям пирожное, а Белоус в начале ноября с.г. звонил Таубину: «Достать ему 20 шт. пирожных». Это последним было выполнено. Сообщается на Ваше распоряжение»⁵⁷.

Нами установлено, что бюро ГК ВКП(б) на своих заседаниях не рассматривало этот вопрос, а упоминавшиеся в документе лица продолжили работу на прежних должностях. Конечно, очевидна опрометчивость руководителей района, обидевших работников райотдела НКВД. Кто знает, стало бы УНКВД обращаться в горком, если бы чекистов не обделили папиросами. Обращает на себя внимание неоперативность УНКВД в реагировании на поведение Харитонова и Белоуса — злоупотребления имели место с начала войны, а информация в Смольный пошла лишь в конце декабря 1941 г. Вероятно, обида все же имела место, и накопленному компрометирующему материалу был дан ход. Опасность такого рода материала для всех ленинградских руководителей состояла, прежде всего, в том, что он постоянно откладывался не только на Литейном и в Смольном, но и в архивах НКВД, а если речь шла о проступках работников номенклатуры ЦК, то и в партийных архивах, проходя через руки не только зам. наркома НКВД, но и секретарей Центрального Комитета, которые при случае могли использовать эти материалы во внутрипартийных интригах. Забегая вперед, отметим, что за годы блокады в центральный аппарат НКВД с Литейного ушло столько негативной информации о ленинградских руководителях и об отношении к ним горожан, что их с лихвой хватило бы на десять «ленинградских дел».

Приведенное выше спецсообщение наводит на мысль о том, что получение в блокадном Ленинграде сотрудниками Смольного и руководителями среднего партийного звена немыслимых для простых горожан даже по меркам мирного времени продуктов не считалось зазорным. Более того, это, вероятно, было нормой. На одном из заседаний бюро ГК в 1942 г. А.А. Кузнецов, призывая партийный актив «войти в положение граждан города, которые были подвержены серьезным психологически перегрузкам», подчеркивал, что проблемы быта не столь остры для партийных функционеров, «ведь мы и лучше кушаем, спим в тепле, и белье нам выстирают и выгладят, и при свете мы» (курсив наш — Н.Л.)⁵⁸. Однако когда вскрывались факты спекуляции продуктами питания, это вызывало мгновенную негативную реакцию руководства ГК.17 ноября 1941 г. бюро ГК ВКП(б) вынесло решение по вопросу о группе судебно-следственных работников, «допустивших либерализм при рассмотрении и решении дела на бывших работников магазина № 50 Садовникова и Иванова и непонимание политической значимости преступления в обворовывании покупателей и продаже продуктов без карточек». В итоге двое судей были сняты с работы, Куйбышевскому райкому партии было предложено привлечь к партийной ответственности районного прокурора, а партийной организации городского суда предлагалось обсудить вопрос о «либеральном отношении членов городского суда» при рассмотрении дела на бывших работников магазина № 50⁵⁹.

Столь же решительно обходились и с сотрудниками аппарата Смольного. Так, 25 февраля 1942 г. опросом членом бюро горкома было принято решение об исключении из партии инструктора отдела пропаганды и агитации горкома партии Б.С. Вайгант и двух ответственных партийных работников в связи с фактами спекуляции и мародерства. Об этих фактах А.А. Кузнецова проинформировал начальник Ленинградской милиции Грушко 16 февраля 1942 г. В специальном постановлении горкома отмечалось, что «в трудных условиях снабжения продовольствием отдельные члены и кандидаты в члены партии не только не вели решительной борьбы со спекулянтами и мародерами, но и сами использовали эти трудности в целях личной наживы»⁶⁰.

Пораженческие и «голодные» настроения зимой 1941—1942 гг. отмечались даже у сотрудников УНКВД, персональные дела которых разбирались на заседаниях бюро Дзержинского РК ВКП(б). Еще раз подчеркнем, что за исключением высшего руководящего состава Управления, остальные сотрудники НКВД с практически неограниченным рабочим днем не имели существенных преимуществ перед работающими ленинградцами, получая продовольствие по установленным Военным Советом нормам. В связи с этим, в частности, один из чекистов заявил 6 декабря 1941 г., вскоре после празднования Дня конституции, что «лучше 100 грамм хлеба, чем доклад о сталинской конституции. Если с питанием будет также продолжаться, то лучше застрелиться»⁶¹. Об аналогичных настроениях в органах милиции сообщал начальник отделения пропаганды и агитации Ленинградской милиции Д.В. Денисевич. 6 января 1942 г. он направил А.А. Кузнецову записку, в которой говорилось о «бездушном» отношении руководителей партийной организации милиции Короткова и Александровича к подчиненным, в результате чего в последние месяцы участились случаи самоубийств, хотя в мирное время этот показатель в Ленинграде был самым низким по всему Советскому Союзу. Несмотря на то, что в результате проведенной проверки многие факты в отношении Короткова и Александровича не подтвердились, проблема самоубийств в рядах милиции осталась⁶².

Подытоживая сказанное, отметим, что руководители ленинградской партийной организации, прежде всего А.А. Кузнецов и Я.Ф. Капустин при помощи УНКВД, сумели все же сохранить контроль над ситуацией в городе и партией в частности. Органы немецкой разведки неоднократно подчеркивали, что руководство Ленинграда за исключением первой половины сентября 1941 г. твердо контролировало ситуацию в городе. За военные месяцы 1941 г. «ленинградская партийная организация вскрывала и очищала свои ряды от шкурников, трусов, паникеров — всех тех, кто оказался недостоин высокого звания члена партии. Всего было исключено 1 540 человек»⁶³.

Тем не менее, приводимые ниже статистические данные, а также имеющаяся информация об изменении настроений как среди рядовых коммунистов, так и работников среднего звена, свидетельствуют о том, что осенью и в зимние месяцы 1941—1942 гг. партийная организация переживала самый тяжелый период в своей истории и фактически находилась на грани исчезновения. Существенно сократилось число членов партии. Если на 1 июля 1941 г. членов и кандидатов ВКП(б) в Ленинграде было 153 531 человек, то 1 января 1942 г. их осталось 74228, т.е. партийная организация сократилась на 79 303 человека или более чем наполовину. В армию и на флот ушли 57 396 человек, а эвакуировались 22 620 человек⁶⁴.

Количество принятых в кандидаты и члены ВКП(б) в Ленинграде в течение первых трех месяцев войны было незначительным, а наименьшим приток в партию был в сентябре. Положение в комсомольской организации было более стабильным, о чем свидетельствуют данные таблицы⁶⁵ .

В начале 1942 г. настроения в партии, а также среди среднего звена руководящих работников Ленинграда не многим отличались от предшествующих месяцев. Как отмечалось в постановлении бюро ГК ВКП(б) от 10 апреля 1942 г. о работе парткомов заводов им. Сталина и им. Орджоникидзе в январе—феврале 1942 г.

В условиях блокады «некоторые комсомольские руководители надломились, потеряли стойкость». Как отмечал секретарь ГК ВКП(б) Я. Ф.Капустин, руководитель Фрунзенского РК ВЛКСМ «ударился в цыганщину» и увлек за собой ряд руководящих работников⁶⁷ . Отдельные ответственные работники не выдерживали нагрузок и пытались уехать из города или уйти на другую работу. Если это не получалось, нередко происходили трагедии. Материалы партийного архива и архива УФСБ свидетельствуют о том, что зимой 1941—1942 гг. произошел рост числа самоубийств среди сотрудников правоохранительных и партийных органов.

Приведем лишь два документа, иллюстрирующих эту тенденцию. В первом из них, датированном 27 января 1942 г., начальник Свердловского райотдела НКВД г. Ленинграда В.Н. Матвеев просил зам. наркома НКВД В.Н. Меркулова откомандировать его «на работу в другое областное управление НКВД СССР», что было одной из «стратегий выживания» в рамках системы НКВД. Во втором документе сообщалось о самоубийстве одного из секретарей Ленинградского горкома партии. Текст рапорта В.Н.Матвеева приводится с минимальными сокращениями и без редакционной правки, дабы у читателя возникло представление об авторе не только на основании содержания документа, но и стиля письма:

«т. Комиссар, прошу Вашего распоряжения об откомандировании, меня на работу в другое областное управление НКВД СССР, по следующим соображениям:

1. Работать люблю столько, сколько нужно и особен. работу нашу — чекистскую. И, работая не покладая рук и, не жалея своих сил, тем паче в такой период времени, но несмотря на все мое желание, достич хороших успехов в УНКВД ЛО, я не сумел. Я по характеру, нетрус, непаникер и трудностей не боялся, и не боюсь. С начальников отделения все же, я был снят ... правда выдвинут в начальники райотдела промышлен. района г. Л-да. Здесь себя зарекомендовал, с хорошей стороны как в РК ВКП(б), так и среди директоров предприятий, деловой контакт был и, есть хороший. Так же имею неплохие результаты по ликвидации разработок, которые заведены с моей санкции, так, как материалы отчета были реализованы до моего прихода в РО НКВД, а остальные материалы эвакуированы из г. Л-да...

21 объекта по району, я совместно с секретарем РК ВКП(б), дополнительно включили 10 объектов. Но при последней бомбежки с вражеских самолетов г.Л-да, был задержан, в подозрении выброски ...З., работниками ЭКО УНКВДЛО и санкции КРО УНКВДЛО арестован, но последним после 2-х недельного ареста освобожден, после освобождения получены свидетельские показания о выброске ракет во время ВТ, тем же З. [на]объекте, но на арест санкцию КРО УНКВД ЛО, не дает, а мне за неправильный арест вынесен строгий выговор, не имея взысканий, получить после 3-х с лишним лет руководящей работы в УНКВД ЛО, я переносил для себя отрицательно, и никак не мог себе этого простить.

2. Приняв подчин. мне аппарат РОНКВД, который к стати не привык работать, столько, сколько мы работали в УНКВДЛ до 2-3 ч. утра... пытался заставить работать, но только обострил отношения.

3. Просил бы Вас, т. Комиссар, чтобы сменить мне обстановку, чтобы меня работники не знали и я их, где мог бы я, окунуться в работу, доказать мою энергию, способность, работать столько, сколько нужно.

Я бы, повидимому, смог, подправить и свое здоровье, которое у меня сильно расшатано. Имею: после гриппа и ангины осложнения: на ноге — ревматизм, не сплю по ночам, больное сердце и, почти всегда — гриппозное состояние, к тому же кровотечение десен и, острый колит. Но, несмотря на все эти отрицательные моменты своих болезней я, еще молодой и готов работать и хочу добиться, не худших показателей чем мой брат, не возвративший из боевого задания. Хочу его заменить на чекистской работе... «хотя я и снят с военного учета по болезни», но мог бы работать в тылу и при условии «поддержки здоровья» готов «оправдать доверие»⁶⁸.

В. Меркулов направил этот рапорт «лично» начальнику УНКВД ЛО П.Н.Кубаткину и просил разобраться «в чем тут дело».

Второй документ относится к началу февраля 1942 г. и проливает свет на сложность и чрезвычайную напряженность отношений внутри руководства ленинградской парторганизации, результатом которой явилось решение одного из секретарей ГК уйти из жизни. В спецсообщении наркому внутренних дел Л.П. Берии говорилось, что 3 февраля 1942 г. в своей квартире выстрелом из револьвера покончил жизнь самоубийством секретарь горкома партии по транспорту, который оставил предсмертную записку следующего содержания:

«Нервы не выдержали, работал честно день и ночь. Приходится расплачиваться за неспособность руководителей.

Просил Колпакова снять, об этом знал Кузнецов и Капустин. С меня требовали, особенно Капустин, больше ответственности за работу дороги, чем даже с Колпакова.

Транспорт работает преступно плохо, но выправлять его только матом по моему адресу, как это делает Капустин, его не выправишь».

Далее П.Н. Кубаткин без всякого пиетета к местным партийным начальникам сообщает Берии о должностях лиц, упомянутых в записке:

«...Колпаков — Начальник Октябрьской ж.д., Кузнецов и Капустин — секретари Горкома»⁶⁹.

Впоследствии, осенью 1942 г., при рассмотрении вопроса о практике работы Свердловского РК и стиля руководства секретаря РК А.В. Кассирова А.А. Кузнецов попытался дистанцироваться от секретаря ГК по промышленности Я.Ф. Капустина, представив в сжатом виде тип идеального партийного функционера. По мнению А.А. Кузнецова, «руководитель должен быть принципиальным, преданным партии, требовательным, убежденным в правоте того, что делает, чутким, должен прислушиваться к голосу актива и к низовым работникам. Главный метод руководителя не окрик и грубость, а метод убеждения» (курсив наш — Н.Л.)⁷⁰.