"Пьесы. 1889-1891" - читать интересную книгу автора (Чехов Антон Павлович)Действие второеСеребряков Елена Андреевна. Это я… Серебряков. Ты, Леночка… Невыносимая боль! Елена Андреевна. У тебя плэд упал на пол… Серебряков. Нет, мне душно… Я сейчас задремал, и мне снилось, будто у меня левая нога чужая… Проснулся от мучительной боли. Нет, это не подагра, скорей ревматизм. Который теперь час? Елена Андреевна. Двадцать минут второго. Серебряков. Утром поищи в библиотеке Батюшкова. Кажется, он есть у нас. Елена Андреевна. А? Серебряков. Поищи утром Батюшкова. Помнится, он был у нас. Но отчего мне так тяжело дышать? Елена Андреевна. Ты устал. Вторую ночь не спишь. Серебряков. Говорят, у Тургенева от подагры сделалась грудная жаба. Боюсь, как бы у меня не было. Проклятая, отвратительная старость. Черт бы ее побрал. Когда я постарел, я стал себе противен. Да и вам всем, должно быть, противно на меня смотреть. Елена Андреевна. Ты говоришь о своей старости таким тоном, как будто все мы виноваты, что ты стар. Серебряков. Тебе же первой я противен. Елена Андреевна. Скучно! Серебряков. Конечно, ты права. Я не глуп и понимаю. Ты молода, здорова, красива, жить хочешь, а я старик, почти труп. Что ж? Разве я не понимаю? И, конечно, глупо, что я до сих пор жив. Но погодите, скоро я освобожу вас всех. Недолго мне еще придется тянуть. Елена Андреевна. Саша, я изнемогаю. Если за бессонные ночи я заслуживаю награды, то об одном только прошу: молчи! Бога ради, молчи. Больше мне ничего не нужно. Серебряков. Выходит так, что благодаря мне все изнемогли, скучают, губят свою молодость, один только я наслаждаюсь жизнью и доволен. Ну да, конечно! Елена Андреевна. Замолчи! Ты меня замучил! Серебряков. Я всех замучил. Конечно! Елена Андреевна Серебряков. Ничего. Елена Андреевна. Ну, так замолчи; я прошу. Серебряков. Странное дело, заговорит Жорж или эта старая идиотка Марья Васильевна – и ничего, все слушают, но скажи я хоть одно слово, как все начинают чувствовать себя несчастными. Даже голос мой противен. Ну, допустим, я противен, я эгоист, я деспот, но неужели я даже в старости не имею некоторого права на эгоизм? Неужели я не заслужил? Жизнь моя была тяжела. Я и Иван Иваныч в одно время были студентами. Спроси его. Он кутил, ездил к цыганкам, был моим благодетелем, а я в это время жил в дешевом, грязном номере, работал день и ночь, как вол, голодал и томился, что живу на чужой счет. Потом был я в Гейдельберге и не видел Гейдельберга; был в Париже и не видел Парижа: все время сидел в четырех стенах и работал. А получив кафедру, я всю свою жизнь служил науке, как говорится, верой и правдой и теперь служу. Неужели же, я спрашиваю, за все это я не имею права на покойную старость, на внимание к себе людей? Елена Андреевна. Никто не оспаривает у тебя этого права. Ветер поднялся, я закрою окно. Серебряков. Всю жизнь работать для науки, привыкнуть к своему кабинету, к аудитории, к почтенным товарищам и вдруг ни с того ни с сего очутиться в этом склепе, каждый день видеть тут пошлых людей, слушать ничтожные разговоры. Я хочу жить, я люблю успех, люблю известность, шум, а тут точно в ссылке. Каждую минуту тосковать по прошлом, следить за успехами других, бояться смерти… не могу! Нет сил! А тут еще не хотят простить мне моей старости! Елена Андреевна. Погоди, имей терпенье: через пять-шесть лет и я буду стара. Соня. Не знаю, отчего это так долго доктора нет. Я сказала Степану, что если он не застанет земского врача, то чтоб поехал к Лешему. Серебряков. На что мне твой Леший? Он столько же понимает в медицине, как я в астрономии. Соня. Не выписывать же сюда для твоей подагры целый медицинский факультет. Серебряков. Я с этим юродивым и разговаривать не стану. Соня. Это как угодно. Серебряков. Который теперь час? Елена Андреевна. Второй. Серебряков. Душно… Соня, дай мне со стола капли! Соня. Сейчас. Серебряков Соня. Пожалуйста, не капризничай! Может быть, это некоторым и нравится, но меня избавь, сделай милость. Я этого не люблю. Серебряков. У этой девочки невозможный характер. Что же ты сердишься? Соня. И почему ты говоришь таким несчастным тоном? Пожалуй, кто-нибудь подумает, что ты в самом деле несчастлив. А на земле мало таких счастливых, как ты. Серебряков. Да, конечно! Я очень, очень счастлив! Соня. Разумеется, счастлив… А если подагра, то ведь ты знаешь отлично, что к утру припадок кончится. Что же тут стонать? Экая важность! Войницкий. На дворе гроза собирается… Вона как! H#233;l#232;ne и Соня, идите спать, я пришел вас сменить. Серебряков Войницкий. Но надо же дать им покой! Они уж другую ночь не спят. Серебряков. Пусть идут спать, но и ты уходи. Благодарю. Умоляю тебя. Во имя нашей прежней дружбы, не протестуй. После поговорим. Войницкий. Прежней нашей дружбы… Это, признаюсь, для меня новость. Елена Андреевна. Замолчите, Жорж. Серебряков. Дорогая моя, не оставляй меня с ним! Он меня заговорит. Войницкий. Это становится даже смешно. Вот доктор приехал. Хрущов. Какова погодка-то? За мной гнался дождь, и я едва ушел от него. Здравствуйте. Серебряков. Извините, вас побеспокоили. Я этого вовсе не хотел. Хрущов. Полноте, что за важность! Но что это вы вздумали, Александр Владимирович? Как вам не стыдно хворать? Э, нехорошо! Что с вами? Серебряков. Отчего это доктора обыкновенно говорят с больными снисходительным тоном? Хрущов Елена Андреевна. Слушайся, Саша, иди. Хрущов. Если вам больно ходить, то мы снесем вас в кресле. Серебряков. Ничего, я могу… я пойду… К тому же я не очень-то верю… в аптеку. Что вы меня ведете? Я и сам могу. Елена Андреевна. Я замучилась с ним. Едва на ногах стою. Войницкий. Вы с ним, а я с самим собою. Вот уж третью ночь не сплю. Елена Андреевна. Неблагополучно в этом доме. Ваша мать ненавидит все, кроме своих брошюр и профессора; профессор раздражен, мне не верит, вас боится; Соня злится на отца и не говорит со мною; вы ненавидите мужа и открыто презираете свою мать; я нудная, тоже раздражена и сегодня раз двадцать принималась плакать. Одним словом, война всех против всех. Спрашивается, какой смысл в этой войне, к чему она? Войницкий. Оставим философию! Елена Андреевна. Неблагополучно в этом доме. Вы, Жорж, образованны и умны и, кажется, должны понимать, что мир погибает не от разбойников и не от воров, а от скрытой ненависти, от вражды между хорошими людьми, от всех этих мелких дрязг, которых не видят люди, называющие наш дом гнездом интеллигенции. Помогите же мне мирить всех! Одна я не в силах. Войницкий. Сначала помирите меня с самим собой! Дорогая моя… Елена Андреевна. Оставьте! Войницкий. Сейчас пройдет дождь, и все в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днем и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и любовь: куда мне их девать, что мне из них делать? Чувство мое гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну… Елена Андреевна. Когда вы мне говорите о своей любви, я как-то тупею и не знаю, что говорить. Простите, я ничего не могу сказать вам. Войницкий Елена Андреевна Войницкий. Может быть, может быть… Елена Андреевна. Федор Иванович у вас? Войницкий. Он у меня ночует. Может быть, может быть. Все может быть! Елена Андреевна. И сегодня кутили? К чему это? Войницкий. Все-таки на жизнь похоже… Не мешайте мне, H#233;l#232;ne! Елена Андреевна. Раньше вы никогда не пили и никогда вы так много не говорили, как теперь. Идите спать! Мне с вами скучно. И скажите вашему другу Федору Иванычу, что если он не перестанет надоедать мне, то я приму меры. Идите! Войницкий Хрущов. Елена Андреевна, вас Александр Владимирович просит. Елена Андреевна Хрущов Войницкий Десять лет тому назад я встречал ее у покойной сестры. Тогда ей было семнадцать, а мне тридцать семь лет. Отчего я тогда не влюбился в нее и не сделал ей предложения? Ведь это было так возможно! И была бы теперь она моей женой… Да… теперь оба мы проснулись бы от грозы; она испугалась бы грома, а я держал бы ее в своих объятиях и шептал: «Не бойся, я здесь». О, чудные мысли, как хорошо, я даже смеюсь… но, боже мой, мысли путаются в голове… Зачем я стар? Зачем она меня не понимает? Ее риторика, ленивая мораль, вздорные, ленивые мысли о погибели мира – все это мне глубоко ненавистно… Зачем я дурно создан? Как я завидую этому шалому Федору или этому глупому Лешему! Они непосредственны, искренни, глупы… Они не знают этой проклятой, отравляющей иронии… Федор Иванович Войницкий. А черт его знает! Федор Иванович. Мне как будто послышался голос Елены Андреевны. Войницкий. Сейчас она была здесь. Федор Иванович. Роскошная женщина! Войницкий. Болен. Федор Иванович. Не понимаю такого существования. Говорят, что древние греки бросали слабых и хилых детей в пропасть с горы Монблана. Вот таких бы надо бросать! Войницкий Федор Иванович. Ну, со скалы так со скалы… черт ли в том? Что ты сегодня такой печальный? Профессора жаль, что ли? Войницкий. Оставь меня. Федор Иванович. А то, может быть, в профессоршу влюблен? А? Что ж! Это можно… вздыхай… только послушай: если в сплетнях, вот что по уезду ходят, есть хоть одна сотая доля правды и если я узнаю, то не проси милости, сброшу тебя с Тарпейской скалы…[27] Войницкий. Она мой друг. Федор Иванович. Уже? Войницкий. Что значит это «уже»? Федор Иванович. Женщина может быть другом мужчины только под таким условием: сначала приятель, потом любовница, а затем уж друг. Войницкий. Пошляческая философия. Федор Иванович. По этому случаю надо выпить. Пойдем, у меня, кажется, еще шартрёз остался. Выпьем. А как рассветет, ко мне поедем. Идёть? У меня есть приказчик Лука, который никогда не скажет «идет», а «идёть». Мошенник страшный… Так идёть? Соня. А ты, дядя Жорж, опять пил шампанское с Федей и катался на тройке. Подружились ясные соколы. Ну, тот уж отпетый и родился кутилой, а ты-то с чего? В твои годы это совсем не к лицу. Войницкий. Годы тут ни при чем. Когда нет настоящей жизни, то живут миражами. Все-таки лучше, чем ничего. Соня. Сено у нас не убрано; Герасим сегодня сказал, что оно сгниет от дождя, а ты занимаешься миражами. Войницкий. Какие слезы? Ничего нет… вздор… ты сейчас взглянула на меня, как покойная твоя мать. Милая моя… Соня. Что? Дядя, что знала? Войницкий. Тяжело, нехорошо… Ничего… После… Ничего… Я уйду… Хрущов. Ваш батюшка совсем не хочет слушаться. Я ему говорю – подагра, а он – ревматизм; я прошу его лежать, а он сидит. Соня. Избалован. Положите вашу шапку. Дайте дождю кончиться. Хотите закусить? Хрущов. Пожалуй, дайте. Соня. Я люблю по ночам закусывать. В буфете, кажется, есть что-то… Хрущов. Таким тоном не говорят о родном отце. Согласен, он тяжелый человек, но если сравнить его с другими, то все эти дяди Жоржи и Иваны Иванычи не стоят его мизинца. Соня. Вот бутылка с чем-то. Я вам не об отце, а о великом человеке. Отца я люблю, а великие люди с их китайскими церемониями мне наскучили. Дождь-то какой! Вот! Хрущов. Гроза идет мимо, только краем захватит. Соня Хрущов. Сто лет вам жить. Соня. Вы сердитесь на нас за то, что мы побеспокоили вас ночью? Хрущов. Напротив. Если бы вы меня не позвали, то я бы теперь спал, а видеть вас наяву гораздо приятнее, чем во сне. Соня. Отчего же у вас такое сердитое лицо? Хрущов. Оттого, что я сердит. Здесь никого нет, и можно говорить прямо. С каким удовольствием, Софья Александровна, я увез бы вас отсюда сию минуту. Не могу я дышать этим вашим воздухом, и мне кажется, что он отравляет вас. Ваш отец, который весь ушел в свою подагру и в книги и знать больше ничего не хочет, этот дядя Жорж, наконец ваша мачеха… Соня. Что мачеха? Хрущов. Нельзя обо всем говорить… нельзя! Великолепная моя, я многого не понимаю в людях. В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли… Часто я вижу прекрасное лицо и такую одежду, что кружится голова от восторга, но душа и мысли – боже мой! В красивой оболочке прячется иногда душа такая черная, что не затрешь ее никакими белилами… Простите мне, я волнуюсь… Ведь вы мне бесконечно дороги… Соня Хрущов Бывает, что идешь темной ночью по лесу, и если в это время светит вдали огонек, то на душе почему-то так хорошо, что не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя прямо в лицо. Я работаю от утра до глубокой ночи, зиму и лето, не знаю покою, воюю с теми, кто меня не понимает, страдаю иногда невыносимо… но вот наконец я нашел свой огонек. Я не буду хвастать, что люблю вас больше всего на свете. Любовь у меня не все в жизни… она моя награда! Моя хорошая, славная, нет выше награды для того, кто работает, борется, страдает… Соня Хрущов. Что? Говорите скорее… Соня. Видите ли… вот вы часто бываете у нас, и я тоже иногда бываю у вас со своими. Сознайтесь, что вы этого никак не можете простить себе… Хрущов. То есть? Соня. То есть я хочу сказать, что ваше демократическое чувство оскорблено тем, что вы коротко знакомы с нами. Я институтка, Елена Андреевна аристократка, одеваемся мы по моде, а вы демократ… Хрущов. Ну… ну… не будем говорить об этом! Не время! Соня. Главное, что вы сами копаете торф, сажаете лес… как-то странно. Одним словом, вы народник… Хрущов. Демократ, народник… Софья Александровна, да неужели об этом можно говорить серьезно и даже с дрожью в голосе? Соня. Да, да, серьезно, тысячу раз серьезно. Хрущов. Да нет, нет… Соня. Уверяю вас и клянусь, чем угодно, что если бы у меня, положим, была сестра и если б вы ее полюбили и сделали ей предложение, то вы бы этого никогда себе не простили, и вам было бы стыдно показаться на глаза вашим земским докторам и женщинам-врачам, стыдно, что вы полюбили институтку, кисейную барышню, которая не была на курсах и одевается по моде. Знаю я очень хорошо… По вашим глазам я вижу, что это правда! Одним словом, короче говоря, эти ваши леса, торф, вышитая сорочка – все рисовка, кривлянье, ложь и больше ничего. Хрущов. За что? Дитя мое, за что вы меня оскорбили? Впрочем, я глупец. Так мне и нужно: не в свои сани не садись! Прощайте! Соня. Прощайте… Я была резка, прошу извинения. Хрущов Соня. Неправда! Хрущов. Правда! Соня. Неправда! Вот назло же вам… я люблю! люблю, и мне больно, больно! Оставьте меня! Уходите, умоляю… не бывайте у нас… не бывайте… Хрущов. Честь имею кланяться! Соня Он прекрасно говорит, но кто поручится мне, что это не фразерство? Он постоянно думает и говорит только о своих лесах, сажает деревья… Это хорошо, но ведь очень может быть, что это психопатия… Елена Андреевна Где Леший? Соня. Ушел. Елена Андреевна. Софи! Соня. Что? Елена Андреевна. До каких пор вы будете дуться на меня? Друг другу мы не сделали никакого зла. Зачем же нам быть врагами? Полноте… Соня. Я сама хотела… Елена Андреевна. И отлично… Соня. Папа лег? Елена Андреевна. Нет, сидит в гостиной. Не говорим мы друг с другом по целому месяцу и бог знает из-за чего… Пора наконец… Соня. Леший ужинал. Елена Андреевна. И вино есть… Давайте выпьем брудершафт. Соня. Давайте. Елена Андреевна. Из одной рюмки… Соня. «Ты». Я давно уж хотела мириться, да все как-то совестно было… Елена Андреевна. Что же ты плачешь? Соня. Ничего, это я так. Елена Андреевна. Ну, будет, будет… Ты на меня сердита за то, что я будто вышла за твоего отца по расчету. Если веришь клятвам, то клянусь тебе, я выходила за него по любви. Я увлеклась им как ученым и известным человеком. Любовь была не настоящая, искусственная, но ведь мне казалось тогда, что она настоящая. Я не виновата. А ты с самой нашей свадьбы казнила меня своими хитрыми, подозрительными глазами. Соня. Ну, мир, мир! Забудем. Я уж второй раз сегодня слышу, что у меня хитрые, подозрительные глаза. Елена Андреевна. Не надо смотреть так хитро. Тебе это не идет. Надо всем верить, иначе жить нельзя. Соня. Пуганая ворона куста боится. Мне так часто приходилось разочаровываться. Елена Андреевна. В ком? Отец твой хороший, честный человек, труженик. Ты сегодня попрекнула его счастьем. Если он в самом деле был счастлив, то за трудами он не замечал этого своего счастья. Я не сделала умышленно зла ни отцу, ни тебе. Дядя твой Жорж очень добрый, честный, но несчастный, неудовлетворенный человек… Кому же не веришь? Соня. Скажи мне по совести, как другу… Ты счастлива? Елена Андреевна. Нет. Соня. Я это знала. Еще один вопрос. Скажи откровенно, ты хотела бы, чтобы у тебя был молодой муж? Елена Андреевна. Какая ты еще девочка… Конечно, хотела бы! Соня. Тебе Леший нравится? Елена Андреевна. Да, очень. Соня Елена Андреевна. Очень, очень… Соня. Мне кажутся странными его леса, торф… Я не понимаю. Елена Андреевна. Да разве в лесах дело? Милая моя, пойми, ведь это талант! Ты знаешь, что значит талант? Смелость, свободная голова, широкий размах… посадит деревцо или выкопает какой-нибудь пуд торфа – и уж загадывает, что будет от этого через тысячу лет, уж снится ему счастье человечества. Такие люди дороги, и их любить нужно. Дай вам бог. Оба вы чистые, смелые, честные… Он взбалмошный, ты рассудительная, умная… Будете отлично дополнять друг друга… Соня Елена Андреевна Соня. Я счастлива… счастлива. Елена Андреевна. Мне хочется играть… Я сыграла бы теперь что-нибудь… Соня. Сыграй. Елена Андреевна. Сейчас. Твой отец не спит. Когда он болен, его раздражает музыка. Поди спроси. Если он ничего, то сыграю… поди… Соня. Сейчас. Елена Андреевна. Давно уж я не играла. Буду играть и плакать, как дура… Не стучи, пан нездоров. Соня (вернувшись). Нельзя! |
||
|