"Земля Кузнецкая" - читать интересную книгу автора (Волошин Александр Никитич)

ГЛАВА ХVI

Весь этот день Рогов провел в техническом отделе. «Смутное время», как он называл дни своего вынужденного отпуска, он решил посвятить подготовке документов по новому угольному полю.

Это была кропотливая работа, она требовала большого внимания и зачастую не отличалась разнообразием. С тем большей радостью позволял себе инженер в короткие перерывы — за папироской или просто шагая по коридору — обращаться к мысли, которая возникла у него недавно.

И в воображении и на бумаге набрасывал он схему работы забойного щита с необычайно длинным ходом по простиранию пласта.

По замыслу Рогова щит должен был проходить не восемь — десять метров, как это принято на прокопьевских шахтах, а сто шестьдесят — сто восемьдесят, непосредственно с первого на третий горизонт, делая, таким образом, промежуточный второй горизонт ненужным. Трудно пока было представить, какую огромную экономию средств это могло принести.

Слева от Рогова, у чертежной доски, трудилась Аннушка; напротив, за широким столом, ежеминутно крутил ручку телефона начальник отдела Севастьянов.

— Честное слово, эти участки меня зарежут! — воздевал он руки над головой после каждой телефонной перепалки. — Без ножа зарежут!

Слушая его, можно было и на самом деле подумать, что люди на участках только о том и думают, как бы зарезать начальника технического отдела. А вообще-то это был дельный инженер, немного замотавшийся от производственной текучки, но жадно хватающийся за все новое.

— Как ты сказал? — кричит он в трубку. — Я этого и слышать не хочу, понимаешь? Инженер Рогов пока что жив, я вот сейчас гляжу на его шевелюру и говорю тебе: скоростную проходку притормозить не позволю! Что главный инженер? Ну попробуй, поговори с главным инженером — он тебе устроит баню… Очередько реформами занимается, — коротко сообщил он не то Рогову, не то Аннушке. — Не понимаю, о чем Дробот думал, когда выдвигал это чучело.

Севастьянов несколько раз останавливался за стулом Рогова и что-то неопределенно гмыкал, потом не выдержал и ткнул пальцем в карандашный эскиз щитового забоя.

— Что это?

Рогов нехотя и довольно общо рассказал о своем замысле, думая, что начальник отдела не примет его всерьез. Но тот вдруг загорелся, поскреб розовую лысину и навалился Рогову на плечи, разглядывая эскиз.

Они проговорили до вечера. Севастьянов совсем вошел в азарт и наконец отобрал у Рогова перечеркнутый, переправленный чертежик, сказав, что будет тоже думать над этим. А через минуту спросил;

— Не ревнуешь?

Они расстались друзьями, и, выходя в ночную темень, прорезанную светом из окон шахтоуправления, Рогов отметил про себя: «Нашего полку прибыло».

Домой итти не хотелось. Он чувствовал, что мысли о Вале снова охватят его, как это часто случалось в последние дни, а мыслям этим поддаваться было нельзя, особенно сейчас, — тоска заест.

Только он вошел в раскомандировку, на него налетел Дубинцев.

— Павел Гордеевич, что Очередько черт знает что вытворяет. Приказал рассовать бригаду Черепанова по мелким нарезкам.

— Что-о?.. — Рогов зло посмотрел на техника. — Значит, черепановцев расформировали? И ты согласился?

— Не думайте, что я ребенок! — Дубинцев выпрямился, встретил взгляд Рогова прямо, открыто, повторил строго: — Не думайте, что я ребенок! Я понимаю, что Очередько фактически расформировал черепановцев — это особый разговор…

— Но для чего? — перебил его Рогов.

— Неотложное дело… — Дубинцев скупо усмехнулся. — Назначил на сегодня районный инженер рекорд. В лаву ставит одного Деренкова. А я не могу разрешить этого, понимаете, Павел Гордеевич, не могу! Это же штурмовщина! Вы же сами часто говорите о рутине. Я считаю такой скоропалительный рекорд тоже рутиной! Это… хулиганство!

— Точнее!

— Что точнее? Разве вы не знаете тридцать первую лаву? Она не готова к такой работе! Я с нее уже и глаз не спускаю: ее на посадку пора. Но командует-то сегодня Очередько!

Рогов и сам знал, что тридцать первую пора пускать «на посадку».

В зависимости от устойчивости кровли существует технологическая норма — «шаг посадки», при которой угольный пласт по всей ширине лавы вырабатывается на строго определенную длину. После этого в непосредственной близости от «груди забоя», то есть недалеко от целика, ставится «комплект» — два сплошных ряда стоек. Вся кровля, оставшаяся позади «комплекта» в выработанном пространстве, искусственно обрушивается. Таким образом давление верхних породных толщ у самого забоя сводится до минимума, а работа становится безопасной.

— Кровля в тридцать первой очень капризная. При большой осторожности можно было бы проработать еще одну-две смены, но рекорд в таких условиях… — продолжал взволнованно убеждать Дубинцев.

Рогов тревожно посмотрел на техника.

— Дроботу говорил? Что он?

— Сначала заругался: вот, говорит, остолоп, а потом усмехнулся и руками развел.

— Делай наряд по старому графику, — посоветовал Рогов. — А если Очередько все же вмешается, позвони Дроботу и объясни, что в бригаду имени Героя Советского Союза Данилова завтра придет сам Данилов, — зачем же, мол, вы сегодня молодежь разгоняете?

— Павел Гордеевич! — у Дубинцева глаза стали совсем круглые. — Неужели сам герой?

— Конечно, сам. И передай Черепанову, чтобы ребята подтянулись: Степан — мужик строгий!

Рогов протиснулся через толпу шахтеров, загородивших вход в раскомандировочный зал. Шла обычная производственная летучка. С подмостков, на которых во время собрания обычно размещался президиум, держал речь Афанасий Петрович Вощин. Рогов заинтересовался, потому что выступал проходчик редко, да и вид у него был сейчас необычный, взволнованный.

— Пятилетка-то идет, — возбужденно и быстро говорил он. — Одну смену прохлопаешь и ее уже не вернешь. А у нас что? Удивительные дела происходят! С большим трудом, но держали первое место по тресту, даже знамя получили, а теперь вторую неделю работаем косолапо. Что такое случилось? Почему такие куцые цифры стали писать: то девяносто процентов, то восемьдесят? Не знаю, как вам, а мне стыдно!

— А ты не колдуй, все про свой стыд выкладывай! — поторопил кто-то недружелюбно.

— И выложу! — рассердился Вощин. — Выложу, будьте спокойны. Тут кое-кто так решил: война кончилась, от Гитлера одни ошметки остались, куда же теперь торопиться, можно и отдохнуть! Есть и такие, которые норовят бочком мимо работы.

— Персонально указывай.

— Вот и персонально… Правильно говорил инженер Рогов на прошлом слете: у нас на некоторых участках такие порядки — один с сошкой, а семеро с ложкой — на одного забойщика приходится по десять человек подсобников. Какая же здесь может быть выработка? Что же у нас может получиться со стоимостью угля? Технологию запустили, забойщиков, которые покрепче, по разным куткам рассовали: в ламповой — забойщик, в проходной — забойщик, коням хвосты крутят на транспорте — тоже забойщики. На днях заглянул в квасной киоск, и даже дух сперло — мой прежний сменщик Никанор Ожгихин газовой водицей торгует, по пятаку за литр. «Ты, — спрашиваю, — что, в уме ли?» — «А чего? — говорит. — Ничего, слава богу, — вот воду из крана добываю».

Переждав легкий смешок, проходчик вытирает потное лицо и продолжает:

— А наш уважаемый начальник шахты одно свое гнет: «У нас традиции. Мы были первыми». Были да сплыли, дорогой товарищ Дробот. Не мне бы вас учить, что на давешний капиталец долго не проживешь.

— Что же теперь, ложись да помирай? — спрашивает кто-то оратора.

— Ни в жизнь! — Афанасий Петрович задорным движением сдвигает каску на затылок, отчего лицо его сразу молодеет. — Я вот что скажу: есть у нас сталинская пятилетка, значит есть у каждого своя доля в этой пятилетке.

Он умолкает и потом продолжает — медленно, отрубая каждое слово ударом руки:

— Попрошу, чтобы инженеры подсчитали, сколько угля на мою долю приходится за пять лет, и заранее обязуюсь нарубить его за три года. А для начала иду в лаву и дам… — он не торопясь шагает к доске показателей, укрепленной у задней переборки стены, и, размахнувшись, выводит крупными кривыми цифрами: «250 %», потом, немного помедлив, ставит восклицательный знак.

— Ну, что же… — язвительно тянет подошедший к подмосткам Очередько. — Восклицание, можно сказать, приличное, только знак-то нужно бы после смены ставить…

— После смены знак-то нужно тебе на кой-какое место ставить! — обрывает районного инженера мальчишеский голос.

Раскомандировка качнулась от громового хохота.

В тот же момент на подмостки взбежал плечистый высокий парень в военном, с рыжеватыми коротко стриженными волосами.

Рогов невольно подался вперед — до такой степени показалось ему знакомым широкое доброе, лицо этого человека, лицо, на котором ясно запечатлелись и простодушная уверенность и в то же время какая-то крестьянская осмотрительность. Всем своим видом он словно бы говорил: «А я знаю, что нам с вами нужно!» Он и речь начал обычным, не ораторским тоном, сказав буднично и просто, как будто продолжал начатый дома разговор:

— Тут меня должен кое-кто знать. Когда-то вместе начинали работать на «Капитальной».

Большинство шахтеров недоуменно переглянулись, по Рогов заметил, что некоторые ободряюще кивнули новому оратору: знаем, мол, продолжай! Но оратор вдруг круто повернулся к доске и пониже первой цифры уверенно вывел: «400».

— Ого! Замашисто! — громко удивились в толпе шахтеров.

Вокруг оживленно заговорили:

— Это же сынок Вощина, Гришка, с войны вернулся.

— Отца на поединок вызывает!

— Этот наступит кое-кому на пятки, только оглядывайся!

Рогов вспомнил, что давно уже хотел побывать у Вощиных, и тут же твердо решил при первой возможности заглянуть в их шахтерскую семью.

Спустившись в шахту, он прошел сразу на седьмой участок. В основном штреке, вокруг Очередько и Дубинцева стояла большая группа шахтеров. Рогов не думал ни во что вмешиваться, просто хотелось убедиться, что все идет хорошо. Может быть, он себя немного обманывал, боясь признаться, что его исподтишка точит ревнивое чувство зависти даже к люковому, который в этот момент наполнял вагончики углем. Остановился в сторонке, прислушиваясь к раздраженному голосу Вощина.

— Мы уже вторую смену болтаемся, когда же порожняк будет? — спрашивает проходчик. — Это же не шутка — скоростной забой. А потом вы сами видели: со мной на первую смену вышел сын Григорий. Не могу же я моргать перед ним!

— Я все знаю! — отмахнулся Очередько. — Знаю, как важен твой забой, но порожняк мне сегодня на другое нужен. У меня рекорд!

Как только проходчик отошел, шепотом поминая зловредную бабушку нового районного инженера, тот нетерпеливо повернулся к Дубинцеву:

— Ну? Как дела у Деренкова?

— Товарищ Очередько, за лаву отвечаю я, — медленно выговорил Дубинцев. — Мы уже восемь лент взяли — риск большой!

— Риск? А ты что думаешь, в шахте можно без риска? — удивился Очередько и, явно рассчитывая уязвить молодого начальника участка, добавил — У тебя что, сердце слабоватое?

Дубинцев сдержался, ответил очень спокойно:

— Я не трус, но есть определенные технологические нормы.

Очередько почему-то обрадовался.

— Нормы? Но это же не мертвое дело? Нормы людьми создаются! Ты техник и должен знать, что горное дело наполовину наука, наполовину искусство. И потом не тебе меня учить технологии. Я шестнадцать лет в шахте — состояние лавы могу определить без твоей помощи!

Дубинцев упрямо наклонил голову.

— В верхней лаве работать нельзя.

— А я приказываю!

— Все равно нельзя. Я отвечаю за участок.

— А я… я сниму тебя! — Очередько даже пригнулся, выставив подбородок. — Ты трус! Слышишь?

— А я…

Рогов положил руку на плечо Дубинцева.

— Не волнуйся.

Очередько приподнял аккумулятор.

— Кто это?

— Я считаю, что начальник участка прав, — сказал Рогов, следя за мгновенными переменами в лице Очередько.

На этом лице отразилось вначале замешательство, потом глухое раздражение и, наконец, удовлетворение, которое можно было понять так: «Эге, явился! Ну, что теперь скажешь? Районом-то командует Очередько!» Сказал же он очень спокойно, пощупав пуговицу на воротнике:

— В общем, посторонним нельзя ходить по району.

Рогова рассмешило это фанфаронство, но Очередько вдруг озлился.

— Я запрещаю вам, инженер Рогов, ходить по району и расстраивать мне… организацию. Довольно вы мне мешали. Теперь настал мой час!..

Можно было не отвечать на это. Рогов поинтересовался, где работают черепановцы. Лицо Дубинцева посветлело.

— У меня душа с этими парнями отдыхает, — признался он. — Отвоевал им сегодня старую лаву. Обещали полтора цикла дать. И дадут! Может, к ним пройдете, Павел Гордеевич?

Рогов поднялся в лаву.

Черепанов сразу пожаловался Рогову на Хмельченко, которого он вызвал на соревнование.

— Он у меня прямо инициативу из рук выхватывает — до всего ему дело. Сегодня пришел — вижу, недоволен. Покрутил головой и целую лекцию закатил. «Косолапые, — говорит, — вы стригунки! Я вас как учил скважины бурить? Чтобы после отпалки уголек аккуратно ложился у забоя, а не выстреливал черт-те куда!» А потом насчет крепления, а потом за инструмент опять ругал. Наказал всей бригаде после смены притти к нему на квартиру — сам покажет, как топоры и пилы заправлять.

Черепанов рассказал все это немного недовольным тоном, но Рогову сразу стало ясно, что парень совершенно спокоен и за бригаду и за работу. Люди нашли свое место. Черепанов же не мог остановиться и все обличал Хмельченко:

— Вчера явился к нам в общежитие. Сидел, сидел. Мы собрались в клуб сходить, а он говорит: «Ладно, успеете». Вытащил из кармана книжку про одного летчика, как он был в тылу у немцев, и подает мне. «Хотел, — говорит, — про шахтеров принести, да не нашел. Читай это». А ребятам наказал: «Не дышите!» Ну, я читал часа два, а хлопцы, и верно, не дышали. Потом поругались.

— С кем? — удивился Рогов.

— Да с ним же, с Хмельченко. Прочитали половину, а он встал и требует книжку обратно. Мы просим ее на ночь, а он уперся: «При мне, — говорит, — будете читать, так вернее».

Черепанов вдруг обернулся и крикнул по направлению к верхним уступам:

— Юрка, вы скоро там?

— Кончаем, — отозвался Юрка. — Сейчас палить будем!

Рогова порадовал порядок в лаве: ни суетни, ни криков, лес запасен, полочки из горбылей настланы, печь порожняя — все подготовлено к приему угля.

Черепанов, очевидно, все время ждал, что скажет обо всем этом инженер, но Рогов смолчал и только, прощаясь, крепче обычного пожал руку бригадиру.

Около диспетчерской Рогов опять встретился с Дубинцевым.

— Все хорошо идет, Павел Гордеевич, — сообщил он торопливо. — Беспокоит меня только тридцать первая, где Деренков. Пришлось подчиниться Очередько — может, сойдет?

Рогов не успел ответить, потому что из диспетчерской его окликнул дежурный. Оказывается, парторг уже несколько раз звонил в шахту, разыскивая инженера.

— Ну вот, нашлась бабушкина потеря, — засмеялся в телефон Бондарчук и неожиданно сухим тоном добавил: — Явись немедленно!

Через четверть часа Рогов уже входил в кабинет парторга. Там сидели Дробот и Филенков. Бондарчук подал ладонь корытцем и насмешливо, как показалось Рогову, спросил:

— Чем занимаешься?

— На экскурсии в шахте был, — невесело отшутился Рогов и, заметив, как Дробот нахохлился, а Филенков неловко повернулся на стуле, с досадой подумал: «Нажаловались, что не подчиняюсь приказу».

— Читай! — Бондарчук пододвинул четвертушку папиросной бумаги.

Текст был бледный, а руки у Рогова дрожали. Пришлось положить листочек на стол.

«…По комбинату «Кузбассуголь»… «Об отстранении от должности начальника шахты «Капитальная» П. М. Дробота». «Впредь до расследования фактов приписки и других причин, по которым в штабелях нехватило 15491 тонны угля, отстранить…»

А в последнем параграфе:

«Временно исполняющим обязанности начальника шахты назначить…»

Рогов невольно пожал плечами и бессознательно отметил множество мелких морщин на лице Дробота.

— Почему именно меня?

— Не знаю, не знаю! — нетерпеливо перебил Бондарчук. — Здесь не совещание по поводу приказа, давай принимайся за дело. Доложи тресту и комбинату, а завтра сделаешь сообщение на бюро горкома об организационно-технических мероприятиях на четвертый квартал. К зиме шахту нужно готовить. Действуй, товарищ временный начальник!

Рогов заметил веселые искорки в глазах Бондарчука и сам с трудом сдержал улыбку, которая сейчас была бы совсем некстати.

— Ну… — парторг, очевидно, хотел пожать руку, но вместо этого на лету подхватил трубку зазвеневшего телефона. Несколько секунд он слушал, а на его скулах медленно вспухали желваки, и смуглая кожа над бровями бледнела. — Кто на районе? Где Очередько? Давно? — выпалил он и, бросив трубку, крикнул: — Дубиицева завалило в лаве… Слышите? — Глаза его остановились на Рогове. — Действуй! Я следом за тобой.

Дробот и Филенков одновременно вскочили. Рогов выбежал, крикнув им с лестницы:

— Будьте у телефонов!

Потом он никак не мог припомнить, у кого выхватил на ходу аккумулятор. Вскочил в клеть, крикнул рукоятчице:

— Аварийный!

Бьет частый сигнал, потом наступает тревожная тишина, клеть чуть вздрагивает и падает, в холодную глубь ствола. Б последнюю секунду Рогов заметил, что рядом с рукоятчицей стоит Аннушка с совершенно окаменевшим лицом. Руки ее торопливо рвали у горла узел косынки.

— Коля! Коля же! — вдруг закричала она страшно и запрокинула голову…

…Пока порожний электровоз с недозволенной скоростью мчался на аварийный участок, Рогов пытался восстановить в памяти схему нарушенной выработки и почему-то не мог этого сделать. Мысли прыгали от разговора с Бондарчуком к спору Дубинцева с Очередько.

И все время перед его глазами стоял Николай, как он его запомнил во время последней встречи. Упрямо наклонив голову, сдерживая гневную дрожь бровей, он говорит: «В верхней лаве работать нельзя!» — и поднимает глаза на Очередько.

Рогов сжал кулаки — разве не дико, что этот безграмотный, самовлюбленный болтун по прихоти Дробота был назначен районным инженером!

Он представил себе, как в эту минуту сотни горняков, разделенные мощными толщами пород и угля, продолжают работу — долбят, бурят, грузят, бегут от взрывов в укрытия, толкают вагончики, прокладывают новые откаточные пути, но во всем этом неустанном движении все они, даже в самых отдаленных и глухих выработках, думают только о том, что делается в тридцать первой лаве: как тот молодой парень, фамилию которого даже не все знают, — живой ли он?

На крутых поворотах казалось, что электровоз вот-вот ударится о стойки, стремительно летящие навстречу. Но Рогов почти не замечал этого, поминутно торопил машиниста:

— Нажимай, нажимай!

Сквозь лязганье железа взвывали моторы. Еще один поворот. Налево конно-откаточный штрек седьмого участка. Рогов взмахнул лампочкой.

— Стой!

Пиликнули тормоза, на уши тяжело спустилась глухая тишина.

Сразу же наткнулся на большую группу рабочих, окруживших Деренкова.

Приподняв лампочку так, чтобы видеть лицо забойщика, спросил, как все случилось.

— А вы что тут следствие наводите? — закричал Деренков. — Вот еще… прокурор нашелся!

— Молчать! — тихо остановил его Рогов и спросил у окружающих, где Очередько.

— Я здесь, — необычайно смиренно отозвался тот из-за чьей-то спины. — Я побегу сейчас… к начальнику шахты… лично доложу…

— Лично вы нужны здесь, — сказал Рогов и внимательно оглядел собравшихся.

Полтора десятка шахтеров настороженно молчали. Сверху, со стороны аварийной лавы, доносились частые сдвоенные удары.

— Кто там? — удивился Рогов.

— Вощин с сыном, — ответил Черепанов.

— А, бесполезно все это… — махнул рукой Деренков, — такая махина рухнула — в месяц не откопаешь.

— Как все это случилось? — оборвал его Рогов.

— Как?.. — забойщик замялся на секунду. — Я ему, то-есть начальнику, говорю: «Не ходите!», а он мне; «Какое твое десятое дело? Кто есть ты и кто есть я?» Ну и пошел, ну и давануло, значит, как ножом…

— А где он был в это время: в просеке или еще в лаве?

— А я откуда знаю? — снова распалился Деренков. — Она как сыпанет, я и глазом не успел моргнуть, меня оттуда одним духом шибануло!

Рогов решил, что во время обвала Деренкова не было в самой лаве. Дубинцев, может быть, успел подняться к промежуточной просеке, значит нужно немедленно пробиваться к этой просеке со стороны лесоспускного ходка, что впереди лавы, и одновременно итти снизу, заново разрезая целик и разбирая завал. Но как много все это отнимет времени! Выдержит ли Дубинцев, есть ли к нему доступ воздуха, можно ли с ним установить хоть какую-нибудь связь?

«Все можно, — решительно тряхнул головой Рогов. — Все можно, если там человек!»

Приказав следовать за собой Черепанову и Очередько, он поспешно поднялся в ходовую печь.