"Земля Кузнецкая" - читать интересную книгу автора (Волошин Александр Никитич)

ГЛАВА XV

Когда-то еще в детстве между Михаилом Черепановым и Савоськой Емельяновым, совершенно незаметно для обоих, началось ожесточенное соперничество. В причинах этого они не пробовали разбираться, но при случае один кивал в сторону другого:

— А что я сделаю, раз у него характер такой?.. Ни в чем спуску не дает.

На том и стояли оба. Уже вытянулись, повзрослели, голоса у них ломались по-петушиному, а они все не позволяли один другому взять хотя бы в чем-нибудь перевес. Если отличники в учебе — то оба, если лыжники — то лучшие, если танцоры — хоть под руки выводи того и другого из круга.

Однажды, на летних каникулах, они встретились у реки и договорились лечь под воду на спор — «кто дольше». Легли. И едва ли кончилось бы благополучно это состязание, если бы какой-то пожилой мужчина, гревшийся на песочке, не выдернул их за волосы на берег.

В предпоследний учебный год они влюбились в одноклассницу Любочку. Девочка была худенькая, тихая, болезненная и больше всего в жизни боялась Черепанова с Емельяновым. У соперников же просто не было охоты ломать себе голову над такими сложностями, как отношение девочки к ним. После уроков они обыкновенно провожали Любочку, следуя за нею метрах в ста позади: Черепанов по одну сторону улицы, Емельянов — по другую.

Закончился последний учебный год. Состоялся выпускной вечер. Уже после торжественного заседания, трогательного и душевного, какие бывают, очевидно, в жизни каждого оканчивающего школу, Севастьян с Михаилом встретились в коридоре. Обоим только что были вручены похвальные грамоты и аттестаты с абсолютно одинаковым количеством пятерок. Столкнулись в коридоре они нечаянно, не успев даже приготовить соответствующего выражения на лицах, но оглядели друг друга довольно холодно.

— Еще увидимся, — сказал Черепанов.

— Конечно, о чем разговор, — кивнул Емельянов и зачастил вниз по ступенькам, на ходу бросив: — Между прочим, отец сообщил, что его орденом Красной Звезды наградили.

— Видел ты, какое совпадение, — явно изумился Михаил. — Моего тоже.

Он прошел по коридору и, толкнув створчатую стеклянную дверь, ступил на балкон. Где-то позади, в классах, шумели выпускники, настраивался оркестр, чей-то очень знакомый голос зачинал песню:

А внизу, в тополевом садике, и дальше, в полях за Старо-Кузнецком, была ночь. Пахло черемухой, молодыми травами, и сердце почему-то билось часто и гулко.

Школа, уроки, привычные учебники в потертых обложках — все это осталось во вчерашнем дне. А что завтра?

Недалеко от Старо-Кузнецка поднялись в последние годы еще два крупных завода — алюминиевый и ферросплавный. Можно было бы пойти на один из них — пока отец воевал, Михаил в семье оставался за старшего мужчину. Но его тянуло на уголь, может быть потому, что это было труднее и казалось ему почетнее. Мать же, в разговорах с соседками, объяснила это просто:

— В нем еще дяди Митрия кровь говорит. Крепок батюшка был, почитай до девяноста годков шахту хаживал. И как сейчас помню, вернулся в остатный разок со смены, вымылся, лег под божницу да, ни слова не говоря, и умер.

…Налегке уходил Михаил на соседний рудник — чемоданчик в одной руке, связка книг в другой.

В школе ФЗО ему предложили учиться на машиниста шахтных установок. Он отказался, попросившись на уголь.

— Ну что ж, можно будет и на уголь, — согласился директор. — Парень ты сильный, а механизмы всё равно изучать придется, без этого сейчас в шахте делать нечего.

Черепанов так именно и рассудил. Во-первых, силенок занимать действительно не придется, во-вторых, забойщик — все же главная фигура в шахте, в-третьих, было еще одно обстоятельство, о котором он не мог, ничего сказать директору.

А заключалось это обстоятельство в том, что в первый же день по прибытии в школу ФЗО Черепанов встретился, к своему удивлению, с Севастьяном Емельяновым.

Севастьян, па месяц раньше Черепанова, поступил учиться в группу забойщиков. Увиделись они в тот момент, когда Емельянов, как нарочно, стоял в самой небрежной позе у доски почета, на которой красовался его собственный портрет.

Один другого опередил на месяц. Один отличник, а другой еще нет. К тому времени от мальчишеского соперничества у них ничего не осталось, на смену ему пришел молодой, порывистый задор.

— Если жить, так чтоб дух захватывало! — любил теперь повторять Емельянов.

Михаил взволновался, ему нужно было наверстывать. А тут еще отец из-под города Бреслау запрашивал: «Как дела, сынок?»

Курс обучения они закончили одновременно и тогда впервые обстоятельно побеседовали.

— На днях разговаривал с одним инженером, — важно сказал Емельянов. — Тут знаешь какие перспективы?

— А ты на какую шахту?

— А ты?

— На «Капитальную».

— А я пока решил на десятой поработать.

— И правильно, — согласился Черепанов.

— А что?

— Как что? На одной-то нам, пожалуй, тесновато будет.

Молча согласившись с этим и поглаживая двумя пальцами воображаемые усы, Емельянов вскользь заметил, что подумывает жениться, не сейчас, конечно, а так через годик, полтора…

— Опасно, наобум-то… — усомнился Михаил.

— А я подумаю. Меня ведь не припекает.

— Ну, если подумаешь… — Черепанов снисходительно оглядел товарища.

А через какой-нибудь год после этого разговора произошла совершенно удивительная встреча. Михаил застал Емельянова на рынке за странным занятием. Подняв над головой детскую ванночку, тот рассматривал на солнце ее днище.

Черепанов расхохотался.

— Ты куда плыть, что ли, налаживаешься в этой посудине?

Севастьян испуганно оглянулся и покраснел.

— Тут, понимаешь, какое дело… — он стукнул твердым ногтем в дно ванночки. — Шахтоуправление отгрохало мне индивидуальный домик…

— Что же ты в этом тереме делать будешь? — снова удивился Черепанов, с любопытством разглядывая окончательно повзрослевшего, раздавшегося в плечах приятеля.

— Ну как что? — усмехнулся тот. — Жить, конечно… Жду сына, понимаешь, вот и посудина пригодится. — Повернувшись, он крикнул в рыночную толпу: — Катя!

Подошла Катя. Когда-то, одновременно с молодыми забойщиками, она училась в школе ФЗО на отделении мотористов. Черепанов отметил про себя, что ее круглое смугловатое личико подурнело: над бровями, на верхней губе и на подбородке проступили темные пятна.

— Здравствуйте, Миша, — сказала Катя и смущенно улыбнулась.

Так по крайней мере показалось Черепанову.

Всю дорогу до общежития он презрительно хмыкал:

— Ха, ванночки покупают!

И тут же твердо решил, что Савоська мало выиграл, обогнав его в таком деле, как женитьба. Это было от Черепанова где-то еще за тридевять земель.

Но, странное дело, после этой встречи общежитие показалось Михаилу почему-то неустроенным, неуютным. Черепанов раздраженно обошел Митеньку, который, ползая на четвереньках, прямо на некрашеном полу углем вычерчивал что-то хитроумное, в то время как четверо остальных бригадников сидели вокруг на корточках и глубокомысленно кивали после каждого восклицания товарища. Речь шла, очевидно, все о той же системе разработки угля, которую Митенька изобретал вот уже второй месяц и которая, по мнению автора, должна была произвести революцию в горной технике.

— Понятно? — строго спрашивает изобретатель. — Целики эти убираем, и что получается? Отсюда даванет, отсюда тоже, а с этого конца — знай бери, знай гони порожняк!

— Да… — с сомнением говорит Юрий Саеног, — если уж она даванет, то тут не порожняк, а гроб потребуется.

— Гроб? — Митенька с презрением глядит, на критика. — Эх, ты! Для кого гроб-то? Уголек ведь самосильно идет, его кровля выпирает. Соображаешь неизвестно чем.

Черепанов лег на кровать и, отвернувшись к стенке, сделал вид, что уснул. Но только закрыл глаза, как перед ним опять встал Савоська со своей ванночкой.

Ну и пусть! Что, в конце концов, — подумаешь, велика картина! Каждому свое в жизни назначено — одному ванночки, другому, как вот Черепанову, целая бригада забойщиков.

Это еще неизвестно, что запел бы Савоська, доведись ему хотя бы денек побыть на месте Черепанова. Люди, правда, собрались в бригаду хорошие, но, пока привыкали друг к другу, все ершились, все против шерсти друг друга задевали, чуть что, и уже, глядишь, как петухи, в позицию становятся. Пойдешь в комсомольский комитет, а там говорят:

— Ты бригадир, нажимай на воспитательную работу!

Воспитательная работа! Санька Лукин тоже постоянно жужжит над ухом:

— Будут нас наконец воспитывать или нет?

— Тебя же сегодня Василий Очередько целый час воспитывал, — отозвался как-то за бригадира Митенька.

Вот, действительно, думай здесь о воспитательной работе, когда тебя в забое, у коренного дела, всерьез часто не принимают. С одной стороны, трудновато было втягиваться, с другой — смотрят на тебя как на мальчишку, сомневаются: дескать, будет ли толк? Остальные-то еще туда-сюда, а вот от начальника участка натерпелись. Забросит крепежнику на три-четыре уступа, а чуть заикнешься, кричит:

— Что? Опять лес нужен? Да вы что, с ума посходили? Я настоящих шахтеров не успеваю обеспечивать, а тут еще вы с баловством.

Вот и поговори с таким, как будто серьезные люди сами собой вырастают.

Были, конечно, некоторые эксцессы, как выражается комендант общежития, так это же не на работе. Однажды, например, Митеньку послали в магазин за продуктами для общежития, а он принес каждому по шляпе, потому что дорогой, видите ли, вспомнил, что на днях состоится молодежный вечер, на котором бригада должна быть представлена в лучшем виде.

Насадив шляпы одну на другую, Черепанов тихо спросил:

— А эти… как их… ну, с хвостами… фраки ты не купил?

— Фраки? — Митенька смутился. — Честное слово, не видел, может их завмаг по блату дает — знаешь, какая это публика.

Узнав потом про историю со шляпами, Очередько язвил;

— Ничего, ничего, можно сказать — в гору идете!

Гораздо лучше стало после того, как седьмой участок отошел к району Рогова. После первой же беседы Павел Гордеевич стал настойчиво, сурово, но по-настоящему заботливо подталкивать бригаду: «Смелее, смелее!»

Конечно, не обходилось и без неприятностей. Как-то получили задание работать в давно оставленной лаве. Даже мимолетный осмотр убедил Черепанова, что сменный наряд едва ли удастся выполнить. Две породные прослойки наискосок пересекали полутораметровый пласт, крепление нарушено, спусковая печь забита разным хламом. Бригада вознегодовала.

— Сообщите немедля Павлу Гордеевичу! — решительно выпалил Митенька. — Что в самом деле! Павел Гордеевич такую ижицу пропишет за эту лаву…

На этом и порешили. К телефону командировали все того же Митеньку.

— Скверная лава? — переспросил Рогов.

— Это же безобразие, Павел Гордеевич! — заторопился Митенька. — Комсомольскую бригаду засылают в такую невозможную дыру! Прямо сплошной подрыв. Мы уже полтора часа болтаемся.

— Болтаетесь?.. — Рогов помолчал. — Ну, болтайтесь на здоровье. Завтра под суд отдам.

Митеньку эти слова просто по голове ударили. Ом испуганно поглядел в телефонную трубку, осторожненько повесил ее на рычаг и бесшумно выскользнул из диспетчерской. На участок бежал, запинаясь и даже всхлипывая.

— Расселись! — закричал он еще издали. — Растележились! Пушкин за вас будет работать? Да? Эх, вы!

Он больше ничего не мог сказать от горя и гнева, да его и расспрашивать не стали. Кинулись в лаву, побежали за лесом, за порожняком.

К концу смены заглянул Рогов. Прошел по уступам. Комсомольцы насторожились: поругает за жалобу или похвалит за смену? Потому что лава буквально преобразилась. Не поругал и не похвалил. Остановившись около Черепанова, сказал:

— Остался час. Подкрепите верхние уступы по-хозяйски, с затяжками.

Когда шли домой, Санька Лукин вдруг захохотал:

— А мы расплакались: «Пожалейте нас, товарищ Рогов!»

— Мы бедные комсомольцы! — подхватил Черепанов. — Нас чужой дядя обидел!..

Все дружно расхохотались. После таких вот случаев было не обидно, а стыдновато, но дышалось свободнее, хотелось работать особенно хорошо. Работа стала доставлять радость, а настоящая человеческая дружба согревала.

Взять того же Хмельченко. Он явился в общежитие вместе с комсоргом Аней Ермолаевой на второй же день после памятного стахановского слета. Поздоровался, постоял у порога и неожиданно спросил:

— Здесь и живете?

— Здесь и живем, — ответили ему хором.

— Здорово! — без особого энтузиазма отметил Хмельченко. — Ничего не скажешь, грязновато живете… С такой культурой наш Кузбасс далеко не ускачет.

Повернувшись к Ермолаевой, он поднял короткий толстый палец и сказал негромко, но веско:

— Тебе даны почетные обязанности от комсомола, так куда же ты смотришь? Да ну вас на самом деле! — махнул он вдруг рукой. — Не буду я сегодня разговаривать с вами, зайду завтра.

Назавтра комнату побелили, белье на постелях засияло снежной чистотой, Юрий Саеног уже не валялся на кровати в брезентовых штанах…

Хмельченко пришел и улыбнулся в реденькие усы.

— Смотри-ка ты, перевоспитались! — не то похвалил, не то съязвил он.

В бригаде ожидали, что забойщик немедленно же приступит к оформлению договора на социалистическое соревнование.

— Он же такой дотошный! — уверял Санька Лукин, паренек из местных. — Он даже свою выработку записывает каждую смену.

Но Хмельченко ничего оформлять не стал, а просто побыл часа два и поговорил обо всяких разностях. Молодежь быстро освоилась с ним. Митенька с Санькой заспорили о том, кто является главной фигурой на шахте.

— Забойщик! — утверждал Митенька.

— Хватил тоже — забойщик! — презрительно сплюнул Лукин. — Инженер — самая главная фигура.

— Ну-ну, фигуры! — примирительно заметил Хмельченко. — Главный тот, кто лучше работает.

— В-вот… В-вот! — подхватил заикавшийся Юрий Саеног. — В-в-в-озьми О-очередько. Т-тоже итэ-эр, а что у него к чему — н-не разберешь.

— Пустяк-человек, — согласился Хмельченко, — пыжится, пыжится, думаешь — гору родит, а поскреби такого сверху самую малость — останется одна голая сущность.

С легкой руки Хмельченко в бригаде начальника участка так и прозвали: «голая сущность».

Как-то утром Черепанов вдруг открыл глаза и повернулся на спину. Черт! Какая нескладица получается: Очередько, эта «голая сущность», теперь уже не начальник участка, а «исполняющий обязанности районного инженера». А Рогов, рядом с которым так хорошо работалось в последнее время, Рогов почему-то уходит на десятую. В бригаде услышали про это и долго молчали. Потом Санька Лукин начал издалека, что вот у него на десятой тетка живет, она, может быть, и не тетка, а просто родственница, но очень уж хорошая женщина и давно приглашает его, Саньку, переехать к ней. Следует, пожалуй, подумать об этом всерьез.

— А она, случаем, всю бригаду не поселит к себе? — простовато спросил Митенька и тем выдал общую тайную думку: хорошо бы всем на десятую, поближе к Павлу Гордеевичу. Пришлось бригадиру самому вмещаться и сказать, чтобы бросили эти пустые разговоры: не об этом думать нужно. Думы-то эти и мешают сейчас уснуть, да и поздно, скоро на смену. Михаил прислушался к новому спору товарищей. Речь шла о вывеске — тоже изобретении Митеньки.

Вчера в городской газете был напечатан очерк Чернова об их бригаде — «Молодые силы». Душевный очерк получился, но Митенька его по-своему продолжил, написав на входных дверях в общежитии: «Здесь живут молодые силы».

Саеног сейчас решительно возражает:

— Убрать! Смех один для прохожих.

— Правильно, мы же шахтеры, — гудит Сибирцев. — Какие тут «молодые силы», мы бригада имена Героя Степана Данилова!

— Может, проголосуем? — предлагает Лукин.

Но Черепанов в это время встает, смотрит на часы, и спор моментально прекращается. Пора на смену.

Работалось в этот раз не плохо. Пришлось немного повоевать из-за порожняка, из-за леса, а вообще получилось здорово, даже в костях слегка гудело. Зачистив свой пай, Черепанов прошел по всей лаве и убедился, что все делается по-настоящему, надежно. Только почему-то Митеньки нет в верхних уступах.

— А где Голдобин? — обратился Михаил к Сибирцеву.

Георгий не торопясь приладил клин между стойкой и кровлей, одним ударом загнал его намертво и только тогда отозвался:

— Кто ж его знает, где он… Часа два как закончил уступы.

На вопрос Черепанова табельщица тоже ответила, что «такого не видела». Немного обеспокоенные, пришли в общежитие. А Митенька, оказывается, был дома и, уже умытый, розовый, кипятил чай.

— Ты что же это? — набросился на него Саеног и осекся, заметив сидевшего у окна Дубинцева.

— Пейте чаек, стахановцы и ударники Кузбасса, — заюлил Митенька, перетаскивая ведерный чайник на стол, — я захватил в магазине сахарок, хлебушко..

Бригадники никак не выразили своего удовольствия по этому поводу, а Черепанов молча снял бушлат, взял чайник и вылил кипяток в умывальник.

— И чего вы в самом деле? Норму-то я выполнил, — попробовал улыбнуться Митенька, но, не отыскав на лицах товарищей и следа сочувствия, он потоптался на месте и растерянно, бочком присел на кровать.

— По какой линии будем — по административной или по комсомольской? — обратился к бригадиру Лукин, исполнявший обязанности группкомсорга.

— По всем сразу, — решил Черепанов.

— А в чем дело? — удивился Дубинцев, который зашел для того, чтобы провести по поручению парткома беседу о пятилетнем плане бригады.

— П-прогулял! Д-два часа! — разъяснил Саеног.

Первым выступил Черепанов. Сдерживая обиду, готовую прорваться в грубом слове, он объяснил, в какое положение попала бригада в связи с прогулом Митеньки. На днях нужно подводить итоги по соревнованию с Хмельченко. Но какие же это итоги, когда в бригаде прогул? Этого же не скроешь! Да и от кого скрывать? От государства?

К тому же вчера поступил вызов на соревнование от молодежной бригады Севастьяна Емельянова. Чтобы ответить на это, нужна тоже чистая совесть. Черепанов постучал кружкой о стол.

— Всем это понятно?

— В-выгнать! — категорическим тоном заявил Саеног.

— И опубликовать! — поддержал Лукин.

— Присоединяюсь, — осторожно привстал Георгий Сибирцев и так же осторожно сел, потому что редкий стул выдерживал его тяжеловесную фигуру.

— Давайте все же разберемся, — предложил Дубинцев. — Мне непонятно: зачем было Дмитрию позорить бригаду?

Страсти немного улеглись. Стали разбираться по порядку. Попросили объяснений от самого Митеньки.

— Я, конечно, виноват… — сказал забойщик и беспомощно оглянулся.

— В чем же? — спросил Дубинцев.

— Ну… что ушел раньше… Думаю, вскипячу чаек, все приготовлю… Придут, да еще и похвалят: удалой, скажут…

— А норму, значит, выполнил?

— Вот насчет нормы! — ожил внезапно Митенька. — Я больше не согласен на это. Нас шесть человек, а уступов в лаве двенадцать, выходит по два на пай. Я не согласен на это… Скучно.

— Это правда, — быстро согласился Сибирцев, — получается какое-то баловство…

— Т-тесновато, к-конечно, — согласился и Саеног.

— В тесноте, да не в обиде! — попробовал выйти из положения Лукин.

— Кто не в обиде: шахта или ты? — нахмурился Черепанов и вопросительно оглянулся на Дубинцева.

Самый молчаливый в бригаде Алеша Алешков или попросту «цыганенок», как его звали, недоуменно почесал смоляные кудри.

— Что ж теперь — разбегаться кто куда?

Над этим всерьез задумались, забыв временно о Митеньке. В самом деле, что же делать? Пока работа налаживалась, пока душой и сердцем входили в дело, учились, завоевывали право называться шахтерами, все было ладно, привыкли чувствовать рядом друг друга, так теплее жилось. Но незаметно для себя они выросли, и им действительно стало тесновато в лаве.

Дубинцев, сам вступивший только что в большую жизнь, с удовольствием смотрел сейчас на молодых забойщиков, занятых поисками ответа: как же работать дальше, как устроить, чтобы и вместе быть и не мешать друг другу? Дубинцеву пришлось признаться себе, что он проглядел, как недавние ученики выросли в настоящих шахтеров.

Вывод напрашивался простой: тесно в двух уступах — пусть берут по четыре. Но так как лава невелика, бригада должна из односменной превратиться в суточную. Дубинцев стал прикидывать вслух, где бы взять еще трех забойщиков, чтобы на каждую смену выходило по три.

— Не надо, не надо, — запротестовал Черепанов и возбужденно прошелся по комнате. — Мы будем по двое выходить в лаву.

— По шесть уступов на пай? — удивился Дубинцев.

— Честное слово! — подхватил Сибирцев и, неосторожно повернувшись, выжал из стула такой жалобный скрип, что все укоризненно оглянулись.

— Вот только Очередько… — усомнился Черепанов и подосадовал: — Эх, нет Павла Гордеевича! И зачем только его погнали на десятую шахту, ведь при деле был человек?

— Это особый разговор, — заметил начальник участка и, заразившись общим нетерпением, спросил, подзадоривая: — Значит, по два человека на смену?

— А как же со мной? — робко подал голос Митенька.

К нему повернулись шесть сразу поскучневших лиц.

— Вот загвоздка, — сказал Черепанов озадаченно, но уже без особой неприязни. — Если выгнать иp бригады, душа не поворачивается.

— Ты скажи лучше, как мимо табельщицы улизнул? — поинтересовался Лукин.

— Как?.. — Митенька поморгал белыми ресницами. — В старой лаве есть лазейка… в брошенный шурф проникнуть можно, если на животе…

— И ты, значит, проник? — без видимой надобности переспросил Сибирцев.

— Честное слово! — взмолился Митенька. — Ну куда я без вас денусь?

— Влепить выговор, — несмело предложил Саеног.

На этом и порешили. Собираясь уходить, Дубинцев заметил, как тот же Саеног, загнав Митеньку в угол, крутил у него под носом пальцами и угрожающе предупреждал:

— Это официально, понимаешь, официально! А в рабочем п-порядке… п-позднее, мы еще поговорим!

Черепанов был прав, когда высказал опасение, что Очередько заартачится. Не успел Дубинцев заикнуться о переводе молодежной бригады на суточный график, как Очередько замахал руками.

— Что ты, молодой человек, с ума сошел? Мы и так с добычей по самому краешку ходим. Затея наверняка провалится, и тогда на чью голову позор? Не желаю!

Дубинцев пожал плечами, как это делала Аннушка, и пошел в партком. После этого Бондарчук беседовал с Очередько минут пятнадцать.

Выскочив из кабинета парторга, Очередько удивил подвернувшегося ему Черепанова тем, что вначале довольно вежливо поздоровался, а потом вдруг свирепо крикнул:

— Жаловаться?

Бригада все же была переведена на суточный график.