Берег разбитых кораблей

Нам подавали «Гуава-панч» и «Парадиз-микс», оказавшиеся на проверку засахаренным арахисом, кокосовыми хлопьями и сушеной папайей, а где-то далеко, среди вольно раскинувшихся островов, мягкой зеленоватой голубизной светилась вода, было чересчур влажно, точно внутри зрелого, сочного тропического плода. Свет продолжал бить в глаза, даже когда я их закрывала. Через узкий проход от меня, едва мы приземлились, женщина щелкнула крышкой ноутбука; впервые с того момента, как наш самолет оторвался от земли, подняла глаза и произнесла:

— Боже мой, вы чувствуете, какой воздух?!

Выходной люк даже не был открыт, и я непроизвольно хмыкнула. Женщина резко обернулась, точно в нее попали из рогатки, вскинула зеленые глаза, пожала худыми выпирающими плечами.

— Разве нет? — спросила она.

И я поняла, что она права. Чувство свежести пришло вместе со светом. Я покраснела, двери салона открылись, женщина спрятала ноутбук в сумку и уверенным шагом вышла. Единственный стюард отступил почти в самую кабину пилота, когда она проходила мимо него, подождал, пока оставшиеся семеро пассажиров покинут свои места, и остался стоять на месте, не то чтобы глядя на мои ноги в проходе, а просто выполняя свою работу. Уверенный в себе, он сделал вид, что не заметил бледность моей кожи, и я одернула край юбки, прикрыв колени. На вид он был несколько старше меня, может лет двадцати, а его лицо было загоревшее и обветренное. У него были черные волосы и большие ладони. Он шевельнулся:

— Алоха! Добро пожаловать на Ланайи.

Он привычно произнес это название. Было ясно, что он хорошо его выучил.

— Спасибо, — отозвалась я, потому что, в конце концов, сюда я и собиралась.

Я настаивала на этом. Умоляла, пока наконец мать не сдалась и не отпустила меня. И все из-за Гарри, черт бы его побрал.

Боже мой, я вспоминаю момент, когда впервые ступила на Ланайи, моргая от солнечного света и чувствуя, как пассат дует прямо в лицо. Прищурившись от солнца, я разглядывала небольшое приземистое здание терминала и единственную тележку для перевозки багажа, которую выкатили навстречу пассажирам, разбредающимся по покрытой гудроном взлетной полосе. Вокруг нас вздымались и опадали пологие зеленые холмы. Будто окаменевшие волны, подумалось мне тогда. Вот, значит, здесь как. На краю земли. Дальше Гарри бежать было некуда. Я взвалила на плечо свою вещевую сумку, сделала пару шагов по направлению к терминалу и вдруг заметила его. Он так похудел, что, казалось, мог спрятаться в своей собственной тени; его кожа потемнела, точно он вышел на свободу лет десять, а не десять месяцев тому назад. Он носил те же глупые очки: с выпуклыми затемненными линзами, из-за которых его глаза казались выпученными, как у ящерицы. Заметив меня в толпе, он начал подскакивать, точно мяч, и я была почти готова к тому, что он перепрыгнет через натянутую веревку ограждения для встречающих. Но он выждал, пока я пройду ограждение, встану перед ним и соберусь сказать все, что думаю, и бросился обниматься.

— Иди-ка ты... — пробурчала я спустя несколько секунд, потому что, к моему удивлению, от него пахло еще хуже, чем прежде. Теперь это был аммиак, и еще цитронелла, и ананас — и все это накладывалось на ментоловую отдушку крема для бритья, запах геля для волос и дешевый одеколон.

— Привет, кузина, — сказал он, ничуть не ослабив своей хватки, а я рывком высвободила свои локти, вцепилась в его запястья, дернула на себя так, что он привстал на цыпочки, и врезала ему ногой по щиколотке.

— Хочешь, я тебе ногу сломаю? — сказала я.

— Не горячись.

Я выпустила его запястья, отступила назад, до того как он успел снова меня схватить, и сложила ладони у груди:

— Хай.

— Привет, Мими, — откликнулся Гарри.

— Да не «привет», идиот. Хай! Зла на тебя не хватает!

Я поклонилась.

Он ухитрился каким-то образом зачесать копну своих соломенных волос пышной волной, в стиле Билла Клинтона. Изрядно похудев, он выглядел тщедушным в своей «гавайке», сверху донизу расписанной пальмами. Мало что оставалось в нем от того мальчика, моего кузена, который когда-то с блеском победил на детских соревнованиях но плаванию в Оранже в заплыве на двести метров.

— Ну, веди показывай, — предложила я, и Гарри моргнул:

— Что показывать?

— Пляж с той жуткой развалиной, про которую ты мне все время писал по электронке.

— Мы не можем так вот прямо взять и пойти туда. Все должно быть как полагается.

— Пошли прямо сейчас.

— Потом.

— А на что здесь еще смотреть? — Я махнула рукой в сторону пустынной зеленой равнины. — На гольф-клуб?

— Спасибо, Мими, — прошептал Гарри, и уголки его глаз, глядевших из-за очков, точно у ящерицы, повлажнели. — Спасибо, что ты приехала.

Я смотрела на него, пока слезы не потекли по его щекам. Тогда я резко бросила:

— Дурак, — повернулась на каблуках и зашагала через терминал.

Я слышала, как неуклюже спешил за мной Гарри, бормоча что-то про то, что не следовало бы мне так говорить, но не стала оборачиваться. В ушах у меня звучал голос моей матери, в который раз пересказывающей историю о том дне, когда родители Гарри посадили его на поезд в Оранже и отправили погостить к нам, в Солана-Бич. Это было еще до истории с бусами, до того как его вышвырнули из школы за то, что он вроде кое-чем приторговывал или, может быть, только собирался это делать, до того угона и аварии. Тогда все, на что был способен одиннадцатилетний Гарри, это фальсифицировать проект по биологии «О воздействии пения Джоди Фостер[5] на рост растений», заработать в карточке учащегося с десяток записей типа «неблагонадежен в кризисных ситуациях» и швырнуть велосипедным насосом в заднее стекло учительского автомобиля. Как он клялся, нечаянно. Про этот случай никто нам не рассказывал, но он-то как раз и послужил для моей тети поводом спровадить парня к нам на выходные, чтобы немного прийти в себя, «взять паузу и вдохнуть полной грудью».

Мне было шесть лет, и я помню, как стояла на железнодорожном вокзале в Дэлмаре, который выглядел какой-то лачугой, не отличавшейся от прочих лачуг, стоявших напротив, через дорогу, на песчаной косе, где можно было взять напрокат видавший виды скейтборд или купить вафельный рожок с голубой глазурью. Почему с голубой? Просто так.

Думаю, я уже успела искупаться, потому что чувствовала соль на коже, слабую резь в глазах каждый раз, когда моргала, а мимо проносились на скейтах нечесаные мальчишки в белых футболках.

Потом, со свистом и пыхтением, подъехал поезд, выдохнув на платформу клубы пара, и я помню, каким огромным привиделся он мне тогда — «Чуххх-пыххх! Не подходи!» Мгновением позже из поезда выбрался Гарри, помчавшийся прямо к нам: он сучил ногами, а его зеленая рубашка парусом развевалась на ветру. Он так и бросился в объятия моей матери. Вот и все, что я помню. Не припоминаю, чтобы он сказал что-нибудь вроде:

— Господи, тетя Триш, я тебя так безумно люблю, ты такая красивая! — хотя уверена, что он это сказал. Он частенько так говорил.

«Я уже тогда все поняла, — любила напоминать моя мать после того всякий раз, когда ее сестра, рыдая, рассказывала о последнем, невообразимом, необъяснимом и непростительном поступке Гарри. — Думаю, он это специально. Все рассчитал. Ты же знаешь, этот мальчишка способен сказать что угодно. Он способен на все, чтобы только получить свое».

Есть вероятность, что она была права.

Выходя из терминала, я повернулась к Гарри:

— А где автобус? Пешком пойдем?

Он был ближе ко мне, чем я ожидала, и резко поднял голову, уставившись на меня из-за своих очков, близорукий, как черепаха.

— Ладно, Гарри, — сказала я, и он почувствовал облегчение, услышав в моем голосе более мягкие интонации, — покажи мне остров.

Несколько секунд он бессмысленно раскачивался на месте, что снова подогрело мое раздражение. Как-то получилось, что Гарри оказался тем единственным человеком, остававшимся полностью равнодушным к перепадам моего настроения, которые мать в шутку прозвала «пассаты Амелии» еще задолго до его переезда к нам. Мать говорила, что они на него не действуют, потому что он никого, кроме самого себя, в упор не видит.

В конце концов, впервые с того мгновения, как я сошла с трапа самолета, мой брат нервно усмехнулся:

— У меня есть машина.

Я усмехнулась в ответ, отчасти чтобы подбодрить его, отчасти — поиздеваться над ним.

— Откуда?

— Работаю. Преподаю в начальной школе. Они пошли мне навстречу, дали аванс.

Теперь был мой черед удивляться:

— Что ты преподаешь?

Он пожал плечами:

— Они тут не слишком интересуются моим прошлым. Это — шанс, понимаешь?

Он выудил связку ключей из кармана, нажал кнопку, и раздался пронзительный ответный писк зеленой «тойоты»-пикапа, до того чисто вымытой, просто сверкающей, что казалось, она того и гляди пойдет рябью, как морская гладь, и помчится, освещая себе путь фарами, подбрасываемая приливом, а большие волны будут вздыматься и подхватывать машину. Я бросила свою сумку на сиденье.

Когда мы выехали с автостоянки, остров раскрылся перед глазами, точно огромный перевернутый зеленый зонт, тихо плывущий по мерцающим волнам. Я заметила торчавшие из земли рядами ананасы, и их колючие плоды среди длинных прямых листьев были похожи на птиц, сидевших на своих гнездах.

Дорогу нам перегородил покрытый коркой соли синий автобус, двигавшийся навстречу. Гарри свернул к обочине; и когда автобус проехал мимо, мальчишка-гаваец на месте водителя, по возрасту не старше стюарда в моем самолете, в надвинутой на лоб белой кепке с красной надписью «Манеле-Бей», высунул в окно руку ладонью вниз и помахал нам. Гарри помахал ему в ответ точно так же, и я ощутила в груди какое-то беспокойство. Тете Фред надо бы приехать сюда, подумалось мне. И посмотреть на все это.

— Я хочу взглянуть на твою школу, — сказала я.

Гарри облокотился на руль:

— А ты сейчас в форме? В смысле — поплавать.

Я ущипнула его за дряблую кожу под бицепсом:

— Да уж получше тебя!

Гарри вспыхнул от смущения:

— А ты что, покрасила волосы?

— Ты помнишь, когда я была рыжая? Это что, допрос?

— Красиво смотрятся, — пробормотал он куда-то вниз, и я почувствовала себя неловко, а машина продолжила путь.

Какое-то время мы ехали молча. Гарри опустил свое окно, я тоже, и в машину ворвались ароматы: морская соль, сырая трава, сладкий запах гардении, чересчур сильный, точно неподалеку сгорела парфюмерная фабрика. К воздуху Ланайи, оказывается, можно привязаться, впасть в зависимость, как от сигарет. Забываешь, что можно дышать, не вдыхая при этом аромат.

Мы объехали еще один автобус, миновали редкие дорожные знаки, ржавеющие, раскачивающиеся на океанском ветру. Белые домики торчали на склонах холмов, точно вставные зубы. Наконец Гарри, развернувшись, притормозил у рытвины на дороге, вышел и закрыл машину.

Я тоже собралась выходить, и тут он заглянул внутрь через окно.

— Переоденься, — велел он.

Я секунду пыталась понять, к чему это было сказано. Потом спросила:

— Тут?

— Я буду на холме. — Он махнул в сторону зеленой возвышенности неподалеку от машины.

— Этот остов тут?

— Я же сказал, — ответил он, выпрямившись, и его голос отнесло ветром. — Надо, чтобы ты встретила это как положено. Надо, чтобы ты это почувствовала. Так тебе будет легче понять, что к чему.

— Это что, вопрос веры? Ты обрел Иисуса в душе?

Пожав плечами, Гарри захлопнул дверь, выгреб из машины два комплекта для подводного плавания, каждый с ластами и маской, и направился к холму. Ниже белых холщовых шорт мышцы на его ногах то напрягались, то расслаблялись, словно корабельные канаты. Не такой уж он хлюпик, подумалось мне. И он вправду показался настроенным более дружелюбно, чем когда-либо, если бы только не был так печален. В комнате для свиданий в калифорнийской тюрьме, в Ланкастере, куда мама дважды разрешила мне пойти, он бормотал что-то непонятное, какую-то чепуху, ему просто нечего было сказать. Наверное, этот остров, или это солнце, или этот его священный корабль чем-то стали для него. С ним что-то случилось.

Мне пришлось выбираться из машины и вытаскивать сумку с одеждой, чтобы расстегнуть молнию, а потом забраться обратно и надеть купальник. Мои ноги выглядели не длиннее обычного. Ни карате, ни плавание им не помогли.

— А волосы, — сказала я вслух, мельком заметив свое отражение в зеркале на солнцезащитном козырьке, — все-таки рыжие.

Я ожидала, что увижу океан у своих ног, белый песок, гладкий, словно лед, но горячий, развевающийся под ветром во всех направлениях. Взобравшись на холм, я действительно увидела океан, но — футах в шестидесяти под собой, обрыв был настолько крутым, что, стоя вместе с Гарри на каменистой площадке, я ощущала дрожь в коленях. Уставившись на него, я спросила:

— Это что, испытание?

Он покачал головой:

— Скорее разогрев.

— Физический или духовный? — Я, конечно, издевалась, но мне было интересно.

Гарри сунул руки в карманы и шагнул на тропинку, спускавшуюся к скалам. Пляжа внизу не было, но Гарри даже не замедлил шаг. Просто, дойдя до конца тропинки, бросил свою рубашку и мои ласты на землю и шагнул с уступа в полосу прилива. Я торопливо последовала за ним, приостановившись прежде посмотреть, нет ли там, куда я собиралась прыгнуть, кораллов или скалы. Всплески на поверхности воды больше напоминали какие-то складки на смятой простыне, чем волны, — не было белопенных барашков, вода с размаху налетала на утес.

Потом океан принял меня, и я не могла ни о чем думать — только о том, как дышать. Я даже не поднимала глаз первые три минуты, просто плыла вперед. Рот жгло от соленой воды, а ноги отчаянно работали, пока я рвалась сквозь волны — одну за другой. Течения океана, борясь друг с другом, обвивали мои лодыжки под водой, то увлекая за собой, то вновь отпуская. Наконец, подняв взгляд, я увидела, где мы: каменный столб искривленного бурого утеса, видневшийся из полосы прибоя, словно гигантский подманивающий палец, был, казалось, не ближе, чем когда я только прыгнула в воду с уступа.

Когда я почувствовала, что выплыла из бурлящего котла приливной полосы, то наконец еще раз оторвала взгляд от волн, сплюнула и оклик-пула брата:

— Ты точно хотел, чтобы мы тут поплавали?

Далеко впереди меня Гарри приостановил свое скольжение по водной глади, перевернулся на спину и приложил ладонь к уху, прислушиваясь. Как обычно, он прощался со всей своей неуклюжестью, оказываясь у воды, становился ловким и юрким, точно выдра.

— Подожди меня! — снова крикнула я.

— Здесь, на Ланайи, никто никого не ждет, — отозвался он.

— Плыви сюда.

Гарри усмехнулся:

— Ты и вправду рыжая.

Потом он снова нырнул, вынырнул невдалеке передо мной, и я поплыла за ним следом так быстро, как только могла.

Следующие минут десять я делала то, чему он учил меня несколько лет тому назад, когда подныривал под набегающие волны или поднимался на них. Порой казалось, что он возникал там, стоя в полный рост на гребне волны, будто желая водрузить на ней флаг; я опустила голову, никуда не глядя — ни вперед, ни назад, и упрямо гребла, пока всеми своими нервными окончаниями не начинала чувствовать водную стихию.

Иногда я уворачивалась от течения, иногда опережала его, опираясь на него спиной, как парус, наполняемый ветром, опирается на его силу. Когда я позволила себе снова поднять взгляд, скала оказалась настолько близко от меня, что можно было разглядеть — подплыть там некуда, никакого места для отдыха. Тяжкие пласты чистой зеленой воды вдребезги разбивались об нее, точно фарфор.

— Ты как, нормально? — спросил Гарри, показавшись из воды около меня.

Я кивнула и с облегчением почувствовала, что действительно в норме. Мои плечи расправлялись и точно пели, кожа на бедрах становилась литой, а воздух через легкие освежал кровь, делая меня все легче и легче, я ощущала покалывание во всем теле, все во мне будто просыпалось. Даже занятия карате не давали мне такого ощущения собственной силы.

— Нам здесь не вылезти, — сказала я, и Гарри кивнул.

— Мы просто взглянем. Я тебе историю расскажу. Хочешь?

Я неуверенно подплыла ближе к нему. Ладно, была одна история, которую я хотела послушать — и которую мне было нужно услышать, — но не ту, что он собирался рассказывать. И я просто подплыла к нему и спросила:

— Как это случилось, Гарри? Объясни мне, пожалуйста.

— Скала?

— Рэнди Линн, Гарри. Тюрьма, Гарри. Как ты туда вляпался? Что на тебя нашло, черт подери?

Он погрузился с головой под воду, и на миг мне почудилось, будто он бросил меня тут, нырнул, спасая свою ложь или что-то, что он, вполне очевидно, успел придумать в свое оправдание. Но он снова показался на поверхности. Легко, как пробка. Без усилий.

— Ты уж прости, — сказала я, — но сколько я ни думала, ничего в твоей истории не поняла.

— Я тоже, — мягко отозвался Гарри, внимательно разглядывая скалу и пустынную водную гладь рядом с ней.

— Плохо было в тюрьме?

Как только я спросила об этом, почувствовала себя дурой. Я знала, что он мне сейчас скажет.

— Это было мое место, — пробормотал он куда-то в сторону. И затих, совершенно замер, словно собирался пойти ко дну.

— Гарри, слушай, ты идиот хренов, но я с тобой согласна. Но попробуй взглянуть правде в лицо. Ты делал то же, что и все. По крайней мере, многие. Просто тебя поймали.

Голова Гарри возникла из воды так молниеносно, что я подумала — кто-то ужалил его, и рванулась было к нему, но потом решительно себя остановила. В его взгляде и закушенной губе было что-то совершенно новое. Это, подумалось мне, похоже на ненависть.

— Тот парень умер, — сказал он.

Я почувствовала, что не могу смотреть на него, и отвернулась к скале.

— Ты даже не был в этот момент за рулем. Ты...

— Замолчи, Мими.

Мне хотелось, чтобы он отвел от меня свой ненавидящий взгляд. Я ощущала его на затылке, будто какое-то излучение.

— Расскажи мне про эту скалу, — предложила я, вспоминая, как Гарри, лет в пятнадцать, выплывал из лагуны Нигэль, легко скользя и мелькая над волнами, точно чайка.

— Пуупэхе, — произнес Гарри.

Я понятия не имела, правильно ли он произнес это слово, но прозвучало оно, на мой слух, более по-гавайски, чем услышанное мной из уст стюарда в самолете.

— Вот эта история. Жила девушка, такая красивая, что муж заточил ее в пещере.

Он указал назад, за наши спины, в сторону береговых утесов, но не взглянул туда. Его голос стал хриплым, словно я ударила его в горло.

— Прости, Гарри, — попросила я, — я скучала по тебе, а не...

— Однажды, когда ее муж был на охоте или где-то еще, начался шторм, в пещеру проникла вода, и женщина утонула. Когда муж вернулся и нашел ее там, он был так потрясен, что вывез на лодке тело своей жены в море, доплыл с ним к этой скале и похоронил жену на вершине. Потом он бросился в воду и утонул.

Гарри взглянул на меня: слишком уж тяжелым был его взгляд, и его светлые волосы, невесомые, точно пар, вились вокруг головы. Волна нервного напряжения заставила меня содрогнуться. Мама всегда подозревала, что в том, как Гарри любит меня, есть что-то ненормальное.

— Мими, посмотри вниз, — внезапно сказал он и нырнул под воду.

Сначала, когда я погрузила в воду лицо, я не могла понять, к чему это все. Их было так много, выплывавших ровными рядами, что они больше напоминали длинные листья какого-то подводного леса водорослей, чем дельфинов. Потом четверо из них отплыли от своего ряда, устремились к нам и начали кружить вокруг, их тела были зеленовато-стальные и такие гладкие, что я, клянусь, могла разглядеть в них свое дробящееся отражение, их щелчки и писк наполняли воду, точно сонар летучей мыши. Один из них вырвался почти к самой поверхности. Я вынырнула из воды как раз вовремя, чтобы увидеть, как он завершит свой прыжок и взрежет воду меньше чем в пяти футах от меня, и просто расхохоталась, потому что фонтанчиком брызнувшая вода попала мне прямо в рот. Закашлявшись и все еще смеясь, я снова нырнула под воду, обнаружив еще одного, быстро мелькнувшего прямо передо мной — он едва не коснулся моей груди головой с открытым ртом, так что я смогла разглядеть выдающиеся вперед зубы, маленькие черные глаза, поглощающие свет солнца и излучающие серебристо-угольный блеск. Он выглядел совершенно иным, приблизившись ко мне на границе своего мира, совершенно не похожий на меня, и все же никогда еще, никогда, никогда я так не ощущала этого покалывания на коже, этого жгучего волнения в крови, говорящего о близком присутствии другого живого существа.

Пятнадцать секунд, может быть, двадцать — и все было уже позади. Целая стая промелькнула — точно ворота, разлетевшись на своих петлях, распахнулись в океан. Через миг они уже были от нас в сотне ярдов, всем телом вырываясь из воды и вновь ныряя в тучах брызг, и наконец исчезли, оставив лишь белый след на вспененных волнах.

— О господи, Гарри! — в восторге едва проговорила я.

— Ну, все, — сейчас он смотрел куда-то мимо меня, — ты устанешь.

Он поплыл к берегу, но я успела заметить выражение его лица, когда он нырял в воду. Его улыбка могла осветить эти скалы.

Снова оказавшись в пикапе и потом, в ресторане отеля «Манеле-Бей», Гарри едва слово проронил, старался даже не давать мне встретиться с ним взглядом, и я просто сидела и вспоминала дельфинов Пуупэхе. Сияние их серебристых тел и беспокойный писк голосов. Но в конце концов среди них неизбежно возникал другой голос. Разумеется, это был голос моей матери, перечисляющей снова и снова все, что натворил Гарри.

Сперва он купил две упаковки пива «Ред хук» для Рэнди Линна и его балбесов. Эти парни отыскивали его иногда на складе компьютеров, где он работал, и упрашивали рассказать, как он угонял машины покататься. Они были просто школьниками из не самых благополучных семей. Им нравилось не то что марихуаны накуриться, а нанюхаться клея и отправиться на бульвар и переставить научную фантастику в обратном алфавитном порядке в «Уолдене» или поменять местами ценники в «Вильямс-Сонома». Как мне кажется, они напоминали Гарри его самого, только они были веселее, сообразительнее и самоувереннее. В общем, как-то он сказал мне, что если уж они и теряют время, болтая с ним, то зато ни к кому не пристают.

Но это не объясняет, почему вдруг в тот вечер он купил им «Ред хук», повез на машине и разрешил Рэнди сесть за руль, после того как сам видел, что Рэнди выдул банок девять пива. Каким-то образом они вырулили по извилистому проселку в сторону пригорода, в район, где одинаковые маленькие коттеджи теряются среди голых, точно пустыня, склонов холмов и койоты крадучись пробираются вдоль шоссе, выискивая сбитых машинами кошек и кроликов. Вокруг не было видно ни единой машины, и Гарри разрешил Рэнди разогнаться и на бешеной скорости рвануть по ухабам, а его набившиеся на заднее сиденье дружки тем временем орали во все горло: «Вдарь на гармошке, милая крошка!» Тот, кого они сбили, как потом Гарри объяснял в полиции, хрустнул иод колесами и вылетел сзади, точно бумажный пакет. Они даже удара не почувствовали. Гарри надавил на тормоз поверх ноги Рэнди, резко развернув машину назад и едва не перевернув ее, а Рэнди завопил:

— Эй ты, какого хрена?!.

Потом они все увидели, что натворили, и сидели там еще долго.

Конечно, Рэнди заявил:

— Надо делать ноги. Сматываться прямо сейчас.

Тогда Гарри врезал ему по зубам, а потом вылез из машины. Он рассказывал мне, уже потом, в тюрьме, что даже увидев, как расплющило того человека, он на какой-то миг ощутил странное чувство, будто ничего страшного не произошло. Это была нелепая шутка. В долине в теплом вечернем воздухе плыл лунный свет.

Еще было слышно шипение, звук, с которым кровь выплескивалась из человека на землю. Когда Гарри стоял практически над ним, рука человека дернулась вверх, как крыло, словно он собирался взлететь. Затем его голова повернулась — как у совы, рассказывал Гарри, сделала почти полный оборот, — и глаза широко раскрылись. Кровь заливала раны его изуродованного тела, как дождь лужи.

— Мне очень жаль, — сказал Гарри, упав на колени.

— Puto, — еле слышно выругался человек по-испански. Потом он умер.

В первые месяцы следствия Гарри посылал письмо за письмом в газеты, в Службу иммиграции, в офисы тех корпораций, в чьем владении находились цветочные поля и апельсиновые рощи округа. Но никто не знал, кем был пострадавший.

— Приезжий, — как-то вечером уверенно сказал Гарри один из охранников, когда тот, не в силах уснуть, сидел перед дверью своей камеры и тихо постукивал по решетке зубочисткой, — готов поспорить.

По словам Гарри, это было сказано, чтобы его успокоить. «Приезжий» — как бродячая собака или как опоссум. Но от этого моему двоюродному брату стало только хуже. Ему начало видеться — обычно перед сном, — как девочки-двойняшки в платьях в цветочек расклеивают объявления на стенах лачуг в лагерях беженцев или, стоя на обочине у дорожного знака, держат их в вытянутых руках, а ветер от несущихся машин треплет и рвет бумагу. На листах нет ни фотофафии, ни рисунка этого человека. Только два слова: «Padre»[6] и «Разыскивается». Потому что, как будет «разыскивается» по-испански, Гарри не знал.

После обеда Гарри повел меня прогуляться вокруг отеля, а потом мы взяли по мороженому с манго и присели у бассейна. В закатных лучах вода казалась совершенно оранжевой, будто в ней таяло солнце. Внизу, у подножия холма, между деревьями, виднелся океан, и по моей коже от волнения бежали мурашки, когда я вспоминала о дельфинах. Казалось, я чувствую невероятную энергию жизни, которая окружала меня и заполняла все вокруг, электрическим током поднимаясь от земли. На одной из лужаек неподалеку от нас началось представление «луау», и до меня доносился аромат жареного мяса, перебор гитарных струн и голоса, распевающие песню Бадди Холли[7] «Ох, паренек!», звучавшую так, словно это была песня племени, песня о мужьях и братьях, сгинувших в океане.

— Гарри, — сказала я, отставив чашечку и облизнув с губ сироп, — ты мне никогда в жизни не устраивал такого отличного праздника.

Он скомкал салфетку, затем его рука снова разжалась.

— Никто мне такого праздника не устраивал, даже мама, — добавила я. — Ненавижу ее.

— Чего ты? — пробормотал Гарри. — Я к ней нормально отношусь.

— Зато она тебя терпеть не может, — сказала я, потому что не выносила, когда он начинал говорить таким мягким, слащавым голосом. К тому же ему было необходимо об этом знать. Моя мать не собиралась прощать его.

Гарри вздрогнул, затем взглянул на меня. В глазах его стояли слезы.

— Она так доверяет мне, что прислала сюда тебя.

— Мне она доверяет, а не тебе, идиот! — крикнула я, швырнула на пол свою салфетку и, разозлившаяся донельзя, ушла, пройдя между шезлонгами, на вершину холма, откуда был виден пляж.

В тот миг, когда село солнце, полная луна выплыла на небо, окруженная ярким сиянием, похожая на мерцающий, просвечивающий колокол медузы. Здесь никогда не бывает темно, подумалось мне. Слишком много света.

Немного погодя — тактичная пауза в несколько минут — Гарри занял свое место у моего локтя, стараясь меня не задеть, и мы продолжили наблюдать за луной в воде. Потом он спросил:

— Хочешь покатать шары?

— У тебя есть бильярд?

— В отеле.

— Но мы здесь не останавливались.

— Им это не важно,— сказал Гарри. — Для местных тут не так уж много, э-э... мест, куда можно пойти.

Он проследовал за мной мимо бассейна, в мелкой части которого еще плескалась ребятня, а старики отдыхали у бортика, с коктейлями в руках, мимо одного из круглых прудов, где громадные красные и черные золотые рыбы медленно плавали у самого дна, касаясь его плавниками, отливавшими в лунном свете металлическим блеском. Сказочные создания с огромными глазами и чешуей, будто сделанной из монеток, брошенных на счастье. Мы поднялись по роскошной белой лестнице, сопровождаемые соленым запахом моря и звуками гавайских гитар, и вошли в зал, где среди дорогих кресел и напольных подушек сидели небольшими группками постояльцы отеля, играя в карты или перелистывая книги в мягких обложках. Всюду были заметны наполовину сползшие с ног резиновые шлепанцы, головы, утонувшие в подушках, тарелочки из-под десерта, испещренные прожилками сиропа и оплывшими шариками талого мороженого, напоминавшего детские глиняные поделки в летнем лагере, ожидающие очереди на обжиг в печи. Мимо всего этого прошествовал мой брат, никому даже не кивнув, но уверенно продвигаясь к нужной точке зала, сунув руки в карманы своих мешковатых белых пляжных штанов, с натренированными ногами пловца, пружинящей походкой несущими его вперед.

Гарри провел меня анфиладами, мимо комнат с распахнутыми в вечер дверями, мимо бунгало консьержа, где он кивнул какой-то гавайке в сером деловом костюме, говорившей в телефон что-то про вечерний чай, и наконец в бар «Пухи».

Несмотря на кольца табачного дыма, тающие в воздухе, и пение Биз Марки[8], бившее в уши из динамиков и сотрясавшее все вокруг, «Пухи» казался больше похожим на игровой зал, чем на бар. В окнах не было ни стекол, ни рам — их заменяли росшие вплотную к стенам пальмы, отчего заведение казалось похожим на хижину, устроенную на дереве. На столиках горели ароматные свечи, и запах нарда поднимался от оранжевых язычков огня. Из углубления, сделанного над входной дверью, поблескивала гигантская голова мурены из папье-маше, с разинутой, готовой к броску пастью.

— Ростки папоротника? — спросил Гарри, удивив меня своей улыбкой. — Ананас дольками? Запеченный сыр с чесноком? — И он в ритме музыки качнул головой взад и вперед.

— Ты похож на морской анемон, — сказала я.

Он стоял неподвижно, только светлая шевелюра покачивалась под музыку.

— Завидуешь. — Гарри снова взмахнул головой, и я почувствовала, что улыбаюсь ему.

— Может, ты и прав, — отозвалась я, — боже мой, Гарри, я так счастлива, что...

— Ого, Гарри Непоседа! — пропищал чей-то тонкий пронзительный голос прямо рядом с нами, и Гарри растерянно вздрогнул и замер.

В моей груди, в самой глубине, вновь всколыхнулась прежняя тревога, и очищающий огонь — я уверена, он был там, — обжег мои ребра и наполнил дымом легкие.

Пританцовывающей походкой, пробираясь между столиков, к нам подошли двое черноволосых мальчишек. Старший из них, лет, должно быть, десяти, был в спадавших с него шортах и в незашнурованных высоких кроссовках со стоптанными пятками, разношенных, с болтающимися язычками, точно запыхавшиеся дворняги, которые он подкидывал в воздух каждым своим шагом. Младший мальчик, самое большее — лет семи, на макушке имел красную бумажную корону, которую явно сделал сам. Вид у него был более доброжелательный.

— Ученики,— вполголоса пояснил мне Гарри.

— Поставь их на место, — сказала я, потому что каким-то образом уже предполагала последствия.

В тоне их голоса было что-то неправильное. Не то чтобы они говорили неуважительно, но что-то было не так.

— Все нормально, Гарри, — успокоительным тоном сказала я, — все хорошо. Правда. Все в порядке.

— Гарри, я — Король Лавы, — сказал маленький мальчишка и топнул босой ногой; на нем были только перепачканные в песке плавки и длинная футболка. Из-за того, что он был таким карапузом, с короной на голове, и оттого, что его черные глазенки с оранжевыми огоньками так и шныряли по комнате, словно пара светлячков, он казался еще младше, чем был.

— А это что еще за конфетка? — спросил старший мальчишка.

— Привет, Тедди, — обратился Гарри к младшему, но продолжал искоса посматривать на меня. — Райан, это моя кузина Мими.

— У тебя волосы оранжевые, — сказал Райан.

— А у тебя коленка разбита, — ответила я, ухватив его тут же за нос.

Когда я отпустила парнишку, его глаза оживленно блеснули. Но когда я не улыбнулась в ответ и даже не усмехнулась, он оробел и как-то съежился.

— Гарри, а ты придешь к нам в класс поиграть в ту игру? — спросил Тедди.

Гарри вздрогнул, а я ощутила слабое воспоминание, от которого мне вдруг стало нехорошо.

— Знаете, мальчики... — Гарри снова бросил взгляд в мою сторону, но не увидел на моем лице оживления.

Я недовольно переминалась на месте.

— Хочешь продуть в пул? — спросила я старшего. — Ты в пул играешь?

— Он хорошо играет, — отозвался Тедди.

— Да,— подтвердил Райан.

— Тогда пошли.

Они двинулись гуськом к стойке — за киями—и потом в дальнюю комнату.

— Ты что, в школе сторожем работаешь?

— Не дури, — шепнул Гарри. — Ну... садовником. Я школьный садовник.

— Я не дурю. Мне все равно.

— А откуда ты узнала?

— Учителей не называют Гарри Непоседа вот так запросто, в глаза. И отношение к ним другое. Я ведь недавно школу закончила. Еще не забыла.

— Ах да, — сказал Гарри. — Кстати, поздравляю. С окончанием.

Если бы он протянул руку, я бы позволила ему пожать свою, но он не воспользовался случаем.

Бильярдная в баре была похожа на пещеру. Темно-красные циновки покрывали пол, свисали со стен. Свет давали только лампы над столами. Ровное зеленое сукно казалось бассейном с рыбами, ушедшими в глубину. В единственном окне угадывался ствол пальмы. Дальше должна была быть линия прибоя, риф и выбеленный луной океанский простор.

— Детям дают играть на этих столах? — спросила я.

— Да, и они отлично играют. Райан в особенности.

— Удивительно.

— Их мать — старший кондитер в отеле.

Я подошла к столу, дотронулась ладонью до сукна и ощутила, какое оно теплое, мягкое — словно мех.

— Удивительно, — повторила я.

Мне не хотелось, чтобы Гарри заметил — он был таким чувствительным, — но его работа беспокоила меня куда больше, чем мне самой хотелось признать. Даже не работа, а то, что он мне соврал. Вот в чем было дело.

— Ну что, разойдемся по столам или сыграем двое на двое? — Гарри быстро взглянул на меня, будто прочитав мои мысли. — Ты и Тедди против меня и Ми.

— Ми? — хмыкнул Райан.

— Ну да. Ее так зовут, — сказал Гарри.

— Меня не так зовут, — отозвалась я, и ребята посмотрели на меня, а Гарри отвернулся. — Разбивай.

— Поехали, — сказал Райан.

Он примостился у стола и точным ударом запустил шар в лузу, потом два в боковую.

— Шестой от борта, — сказал он.

В этот момент Гарри подошел к лузе, присел на корточки и, примостившись над самой сеткой, широко открыл рот.

— Эй! — сказал Райан. — Отойди.

— Я жду, — сказал Гарри. — Что, слабо?

— Гарри, встань. — Мне было ясно, что Райан церемониться не станет.

— У нас же парная игра. Пусть ему Тедди, Король Лавы, поможет. — Он посмотрел в мою сторону и подмигнул.

— Ты мне подмигнул?

Гарри снова моргнул, и Тедди бросился к нему, повалил на пол. Шар Райана, пущенный с такой силой и злостью, ударился в лузу, подскочил и вылетел на циновку.

— Черт! — сказал Райан, а Гарри и Тедди катались в это время по полу.

— Наш черед, — сказал с ухмылкой Гарри.

— Это нечестно, — отозвался Райан.

— Молодец, Гарри Непоседа, — улыбнулся Тедди.

Гарри ушел в дальний конец бильярдной, пошарил в карманах, выудил монетку, и из музыкального аппарата полилась песня Джанет Джексон, та самая, где она срывает новое платье со своей подружки.

— Подходящая песенка, Гарри, — сказала я, взглянув на семилетнего парнишку у своих ног.

Но Гарри не обратил на меня внимания, взял кий у Райана и зажал его между ног, как метлу, которая вот-вот оживет и взлетит на воздух. Его лицо раскраснелось, в глазах появился блеск, он точно опьянел, но это было так весело! Даже Райан не сдержал смех, когда Гарри наконец склонился над столом и, казалось, ночь, не выдержав, тоже заглянула в окно бильярдной.

Так и было. Гигантский осколок ночной черноты, пронизанной лунным светом, оторвался и сквозь оконный проем влетел в комнату. Гарри ударился подбородком о край стола, кий проехался, оставляя неровный рваный след на сукне, я в шоке попятилась на несколько шагов назад, закрывая руками лицо, а Тедди, Король Лавы, отчаянно разревелся, его невозможно было унять.

Несколько секунд нечто кружило по комнате, то взмывая к потолку, то проскальзывая у Гарри над головой со странным щелканьем, и наконец задержалось у колпака лампы над столом, зависнув там, крутясь, точно скат, пытающийся сбросить ночь со своих плеч. Мы застыли в ужасе, глядя во все глаза.

— Эта штука... — сказал Гарри, медленно выпрямляясь, пятясь назад и отряхивая рукой волосы, — это... Что это? Летучая мышь?

— Я ее ненавижу,— прошептал Тедди с пола, торопливо отползая от стола и не отрывая глаз от лампы, — я ее ненавижу, ненавижу, ненавижу...

Словно воздушный змей, поймавший порыв ветра, нечто сорвалось с лампы и рухнуло передо мной. Колени у меня подогнулись. Потом оно перенеслось к Тедди. Он завопил и стал колотить руками и, должно быть, даже попал, потому что оно взмыло в воздух, проплыло вверх вдоль стены и опустилось на нее, слегка покачиваясь, точно угодив в паутину, хотя я и вообразить себе не могу, что за паук мог бы ее удержать. Впрочем, подумалось мне, если уж такой паук где-нибудь и существует, то он живет именно здесь.

— Пожалуйста, прогони ее... — пискнул Тедди.

— Заткнись, мелкота, — шикнул на него Райан.

— Это... — снова запнулся Гарри.

Я оборвала его.

— Это бабочка... — проговорила я безо всякой уверенности в голосе, все еще сидя на корточках. — Господи, ну и бабочка...

Она была размером фута два, может быть, больше, совершенно черная — только зеленые, похожие на глаза отметины виднелись на краях обоих крыльев. Неестественно зависнув на стене, она на мгновение показала мне свое длинное и толстое тельце. Я увидела усики, удивительно тонкие, трогающие воздух, увидела лапки, похожие на пальчики младенца. Внезапно сладостно-тоскливое чувство проникло в мое сердце, и я почувствовала себя маленькой девочкой.

— Гарри, ты должен ее отпустить, — сказал Тедди. Он плакал.

— Она ничего тебе не сделает, — я встала и шагнула к нему, — правда?

Это последнее слово я адресовала Гарри, и он ухмыльнулся, точно сам вырастил эту бабочку, соткал ее прямо из воздуха, как волшебник.

— Правда, — отозвался он, — давай вставай.

Бабочка снова сорвалась со стены, спланировала на Райана, и тот поспешно укрылся под столом, Тедди визжал, а Гарри схватил кий, как ракетку для бадминтона, и замахнулся.

— Не надо, — шепнула я, а Гарри снова махнул кием, еще на шаг подступив ближе к Тедди.

— Тихо, Мими, — сказал Гарри, — я только отгоню ее от моего мальчика, вот так.

Его лицо раскраснелось, точно внутри него кто-то подбросил в топку угля.

— Гарри, ну не надо!.. — окликнула я его снова.

Тедди пронзительно завопил, бабочка забилась по комнате, с шевелящимися лапками, которые тянулись к нашим лицам, к свету, и Гарри развернулся и со всего размаху ударил по ней.

— Придурок! — закричал Райан из-под стола, когда клочки тела бабочки и крыльев разлетелись вокруг него на ковер.

— Черт подери, Гарри, — огрызнулась я, пошатнувшись, хватаясь за край стола для пула и чувствуя навернувшиеся на глаза слезы.

Тишина поглотила нас. Звуки музыки из автомата стихли. Тедди все еще был слишком потрясен, чтобы закричать, у Райана приоткрылся рот — то ли от изумления, то ли готовый растянуться в усмешке. Гарри неподвижно стоял рядом с Тедди, зажав кий в руке. Черная пыльца покрыла конец кия, будто мел превратился в угольную пыль.

— Амелия, — прошептал он.

— Заткнись, — сказала я, — не разговаривай со мной.

Тишина, заметила я, казалось, заполонила собой весь бар — в остальных комнатах тоже все стихло. Мы словно были заперты в сейфе, отрезанные от внешнего мира.

Присев, я посмотрела на растерзанные останки тела бабочки — одно крыло, с зеленым, блестевшим, как бриллиант, глазком на черном фоне. Казалось, оно было вставлено в оправу. И тут оно дрогнуло.

— Ой, черт!.. — вскрикнула я. Крыло вздрогнуло еще раз, взмахнуло, скользнув по циновке, ударилось о стену, и оставшаяся половина бабочки начала медленно кружиться, ужасно, почти подпрыгивая но полу, как сломанная заводная игрушка. — Гарри, убей ее!

— Чего? — спросил он.

— Гарри, ты, идиот, давай иди сюда и добей это.

— Я не могу.

— О господи, ты и вправду кретин! — прошипела я. — Ты что, хочешь, чтобы оно еще страдало? Ты думаешь, это забавно? — Я махнула рукой в сторону бабочки, подергивавшейся на полу. Мой голос стал совсем тихим, я даже не думаю, что он меня расслышал, я даже не хотела, чтобы он расслышал. — И вообще, Гарри, это же просто бабочка, о которой никто не стал бы жалеть. Да?

Одним движением Гарри шагнул вперед и со всей силы ударил кием об пол, потом — еще раз, я зажмурилась, а Райан сказал:

— Ух-х-х!

Тедди, Король Лавы, всхлипнул. Когда я открыла глаза, Гарри в упор смотрел на меня, опершись о кий, словно о посох, его светлые волосы были всклокочены. Вылитый царь Эдип в миг своего прозрения. Дрожь пробегала по его рукам и ногам. Он понимал, что навлек на себя всю накопившуюся во мне ненависть.

Я действительно ненавидела его в тот момент. Действительно ненавидела. И ему это было известно.

— Гарри, — сказала я, собравшись с духом, — я...

— Что, я вас спрашиваю, на этой зеленой, благословенной Богом земле могло с вами случиться? — выкрикнул голос, который я с трудом узнала.

В бильярдную вошла моя спутница-худышка с ноутбуком из самолета. И ведь мы прилетели, ужаснулась я, менее шести часов назад.

Женщина подбежала к Гарри, вырвала из его руки бильярдный кий и швырнула на пол. Гарри покачнулся, снова вздрогнул, и я увидела, что он того и гляди рухнет в обморок.

— Эй, — сказала я, не двигаясь со своего места, но ни Гарри, ни та женщина не обратили на меня внимания.

— Вы вообще понимаете, где находитесь? — грозно выкрикнула женщина. — Вы чувствуете вообще хоть что-нибудь? Вы находитесь в ином мире. Это их мир, — сказала она, указывая на размозженную бабочку на ковре. — Это место — рай. Может быть, последний. Но все, что вы можете сделать, столкнувшись с чем-то поистине прекрасным, это разнести его в мелкие клочья?

Я ждала, что Гарри соберется, объяснит, извинится, но его губы дрожали, и он так трясся, точно готов был рассыпаться на части.

— Он не хотел...

Женщина обернулась ко мне:

— Он ударил и убил ее. И потом разметал в клочья. Просто забавы ради.

— Он хотел выгнать ее из...

— Вы что, ненормальные? Кто вы сами такие? Вы не отсюда. Ни ты, ни твой брат, если вы действительно родственники.

Я была настолько поглощена желанием отвлечь ее внимание от Гарри, что сперва даже не обратила внимания на то, что она сказала. Мне казалось, что я отвлекаю разъяренную акулу, учуявшую кровавый запах добычи. «Маленький испугался, и Гарри...»

Женщина метнулась к Тедди, по-прежнему всхлипывавшему у стола, но все же настороженно попятившемуся от ее свирепого взгляда.

— Он поступил плохо, Тедди, — сказала женщина, и я наконец поняла, что она их знает. Всех нас. — Хуже он поступить просто не мог. Никогда не поступай так, как он. Никогда не будь таким, как он. Никогда, никогда, никогда.

Яростный взгляд скользнул по мне, обратно к Гарри.

— Дай мне свои чертовы ключи от машины. Посмотрим в понедельник, смогу ли я дальше терпеть тебя на работе.

Я открыла рот, чтобы что-то сказать, закричать на нее в ответ, но ничего не сказала. Просто из боязни, что если я что-то крикну, то это прозвучит, словно я кричу на Гарри. Не помню, чтобы я в своей жизни была такой злой.

— Ты слышал, что она сказала? — обратилась я к брату, ненавидя собственный голос, потому что он звучал как голос моей матери, и приказала: — Отдай этой женщине ключи.

На мгновение мне показалось, что я готова залезть в карман Гарри и достать ключи. Но он как-то ухитрился сделать это сам.

— Пошли, мальчики, — сказала женщина. — Где ваши родители?

— Мисс Джонс, — сказал Гарри, — я...

— Да? Теперь вы довольны?

Она решительно вышла, и мальчишки шмыгнули за ней следом, а мы остались в комнате, с мертвой бабочкой на циновке. Пальмы в лунном свете шелестели листьями за окном.

— Пора,— смутно расслышала я шепот Гарри, доносившийся словно за тысячу морских миль. — Мими, просыпайся.

С третьей или четвертой попытки мои глаза открылись.

Несколько раз за эту ночь я закутывалась по плечи в единственное одеяло Гарри, чтобы хоть немного отгородиться от холодного каменного пола в перестроенном садовом сарайчике, который мой братец именовал своим домом. Извиваясь, я выползала сейчас из одеяла, точно высвобождалась из кокона, и, ко всему прочему, теперь я казалась себе печальнее, бледнее и старше. Разве это всегда приходит одновременно?

— Скорей, — снова поторопил меня Гарри, — пора.

— Что пора? — удивленно спросила я, встав и уставившись на него.

На нем были те же шорты, что и вчера, та же гавайская рубашка, только краски казались поблекшими за эту ночь, точно чернила на старом конверте.

— Я уже говорил тебе. Ты должна попасть туда в нужный момент, иначе без толку.

— С чего ты взял, что он наступил?

Слова прозвучали жестко — от них во рту возник кислый металлический привкус.

— Надень купальный костюм. Пожалуйста.

— Не хочу... Я устала.

Но выражение на лице Гарри — выпученные глаза под линзами очков, щеки, ставшие какими-то плоскими, точно я выкачала из них весь воздух, — удержало меня от того, чтобы снова улечься спать.

— Пожалуйста, Мими. Я ведь для этого тебя сюда и привез.

— Я сама приехала, — буркнула я, но уже не в его сторону, втискиваясь в крошечную ванную комнатку, чья крыша башенкой поднималась над сараем, отчего тот походил на двухъярусный трейлер.

— Мы недолго поплаваем, — сказал он мне.

Я заперла дверь и оделась. Мой купальник, все еще сырой со вчерашнего дня, прилипал к животу и груди и был ужасно холодным, словно я влезала в чью-то чужую кожу. Я почистила зубы и заколола волосы на затылке.

— Рыжие, — сказала я зеркалу, размышляя о том, как поеду домой, встречусь со своим тренером, сдам экзамен на коричневый пояс по карате и ровно через десять недель буду уже в Санта-Круз. Студенткой колледжа.

Я повернулась, ушибив колено о край унитаза, выругалась и увидела черное небо через маленькое квадратное окошечко, сделанное в стене на уровне самых глаз.

— Черт подери, который час? — крикнула я.

— Почти четыре, — отозвался Гарри. — Давай скорее.

Сарай стоял в окруженном оградой углу школьного участка, и когда мы пробирались через сырую траву, я увидела, как Гарри бросил взгляд сквозь сырую белесую мглу на крытую застекленную галерейку, проходившую по всей длине заколоченного двухэтажного дома, точно ров.

— Иногда она спит там, — сказал Гарри.

— Мы дойдем пешком?

— Это на другом конце острова.

— Ты собираешься угнать машину?

После этих слов Гарри какое-то время шел молча. Несколько минут спустя, сидя в зеленом пикапе, на котором ездили вчера, мы неслись вниз по ухабистой дороге, ведущей к Хаоле-Кэмп. Все домики там тоже были белыми.

— Она что, вернула тебе ключи? — поинтересовалась я, главным образом чтобы нарушить тишину.

Гарри не мигая смотрел за ветровое стекло, не обращая внимания на меня, то и дело посвистывая сквозь поджатые губы, точно пытаясь самого себя загипнотизировать. Непривычно было чувствовать себя в обществе моего братца, когда он ни к кому не подлизывался.

— Я знаю, где она держит запасные, — безо всякого выражения произнес он, — я сходил и взял их, прежде чем тебя разбудить.

— Здорово, Гарри. Просто умница.

На этот раз он не попался на мою удочку — вел машину и пыхтел. Думаю, именно в тот момент я и получила первый намек — мурашки так и забегали у меня по спине. Но я не поняла, что к чему.

В сырой дымке тумана поселок выглядел чем-то вроде запруды у плотины, ограждавшей остров от приливных волн, но уж точно не был похож на город. Низенькие зеленые домишки точно морские рачки, вцепились в свои каменистые участки земли. Просевшие задние стены покрыли пятна сырости. Маленькие окружающие дворики были усеяны рамами старых велосипедов и кустами колючих бордовых и желтых цветов, похожих на колонии морских ежей. В одном из дворов я заметила старика из местных, он потягивал что-то дымящееся из белой кружки и читал газету. Кроме него, я больше никого не увидела.

В то же мгновение город оказался уже позади, и все, что осталось от пышной зелени, будто просочилось из травы в окружающую черноту, словно мы достигли края живописного полотна. Я увидела накренившуюся ограду, знак с надписью «Сад богов» и стрелкой, указывающей на полого обвивающую на холм тропинку, ворота. Громадные валуны, приваленные по бокам, будто застывшие в камне табуны диких лошадей; и едва мы взобрались на гребень холма в самой высокой точке острова, я заметила настоящих лошадей — совершенно неподвижных, одинаково пригнувших шеи, точно молящихся океану. Казалось, кони только что явились из его глубин и теперь учатся дышать воздухом земли.

— Притормози, — сказала я.

— Не могу, — откликнулся Гарри и повел машину дальше.

— Я хочу сказать тебе, что я понимаю, к чему ты клонишь.

— Ты о чем?

— Здесь и правда как-то жутко.

— Ты еще не все видела, — сказал Гарри.

Какое-то время, совсем недолго, мы катили по ровной площадке на вершине холма, и вот мы уже достигли противоположной его стороны, самого спуска, и там наконец-то на минуту Гарри остановил пикап. От изумления мои глаза расширились.

Это словно был совершенно другой остров, другая планета. В этой части Ланайи склоны холмов, спускавшиеся к океану, были источены волнами и сожжены лавой так, что на них не осталось ни травы, ни цветка. Я увидела несколько скособоченных деревьев, каменистые осыпи, выцветший лишайник, плоско лежавший на земле, — точно след, оставленный утренним туманом. Я с трудом осмеливалась поверить в то, что вижу землю в начале творения. Интересно, здесь действуют законы физики?

Прежде чем я успела осмотреться как следует, Гарри снова тронул с места. Его пыхтение замедлилось, а потом вообще прекратилось, словно он готовился к медитации. Теперь он выглядел абсолютно спокойным, таким я никогда его прежде не видела. У подножия горы, там, где шоссе оборвалось, Гарри как ни в чем не бывало продолжал ехать по колдобинам и грязи, через заросли редкого, невысокого — по крыло нашему автомобилю — кустарника, практически без листьев: для них, казалось, не было места среди спутанных веток. Они выглядели как этюды, наброски кустов. Я подумала о дельфинах, гигантских бабочках и людях, игравших на укулеле на заросшей густой травой поляне, о площадках для луау, там, позади, у отеля, о зарослях ананасов и диких лошадях на склонах холмов. Эта поездка словно бы откручивала назад эволюцию, возвращая нас в прошлое. И значит, океан, ожидавший нас, будет водоворотом черного газа и космической пыли.

— Она ведь пустит нас переночевать? — робко поинтересовалась я, прижав ладони к потолку кабины, чтобы не биться о нее головой.

Глаза Гарри продолжали следить за лучами фар грузовика на иссеченной колеями грязной дороге перед нами.

— Я знаю, ты мне не веришь, Амелия, — проговорил он каким-то непривычно бесстрастным голосом, — но, думаю, пустит. Я ведь живу сторожем при доме Мэрион Джонс. Она директор в школе, где я работал.

— Еще работаешь, надеюсь, — добавила я, не в силах удержаться.

Я просто рассвирепела в предвкушении грядущей ночевки и бесконечного вранья. Единственный раз мне захотелось, чтобы он стал ко мне подлизываться.

— По слухам, она не собиралась возвращаться еще где-то с неделю.

— Ты чуть не стал меня уверять, что это твой собственный дом, — продолжала я, и во второй раз за эти двенадцать часов мне на глаза навернулись слезы, непрошеные и необъяснимые. Я почти уже потянулась, чтобы коснуться руки своего брата.

— Мне хотелось, чтобы ты не думала, что я живу в сарае.

— Черт тебя подери, Гарри!

Я отвернулась к окну, чтобы он не увидел, как я плачу.

Невысокие бугры вырастали из земли вокруг нас, округлые, почерневшие, точно обгоревшие. Любопытно, подумалось мне, может ли гореть место, где ничего нет? Перспективы казались мрачными. Наверху над нами сквозь тучи просочился первый слабый желтоватый свет — как растекающаяся тонкой сеточкой струйка йода.

Спустя несколько минут наш автомобиль стал буксовать, заехав в рыхлый песок, и в конце концов Гарри выключил двигатель.

— Это недалеко, — успокоил меня он, и теперь в его голосе было хотя бы что-то похожее на интонацию. — Вот, возьми.

Из-под своего сиденья он вытащил ласты, маску для подводного плавания и дыхательную трубку.

— Твой корабль ушел на дно? — спросила я в удивлении.

— Нет, он не может утонуть, — ответил Гарри.

Не став ждать, он выпрыгнул из грузовика и быстро начал спускаться по грязи, перекинув ласты через плечо, отчего они напоминали сложенные крылья.

Как только я выбралась из машины, то услышала плеск океанских волн. Он звучал — непрестанный, перекатывающийся, бьющий о берег. Рассветный бриз прижимал к моей груди промокший купальник, отчего я совершенно окоченела. Гарри уже ушел далеко вперед, и я стала взбираться следом за ним, крепко обхватив себя руками, чтобы удержать хоть малую часть собственного тепла. Думаю, здесь было холоднее скорее от света, чем от воздуха. Вскоре на пути начали попадаться кусты, растопырившие свои корявые голые ветки. Они походили на анемоны, которые разрослись, перебравшись с рифа на побережье. Я почувствовала, что не хотела бы к ним прикасаться. Мысль о том, что эти ветки, обвив мой палец, начнут тянуть его в себя, заставила меня содрогнуться.

Хотя вокруг вокруг все было каким-то мертвенным и Гарри бегом удалялся куда-то вперед, я обнаружила, что стою не шелохнувшись. И ничего не могла с этим поделать.

Я смотрела на сараи. Стены были из дерева, черные, порядком прогнившие, точно они лежали на океанском дне. Я заметила два кострища, выложенные камнями, какие-то остатки корабельных снастей и одиноко валяющуюся в грязи каменную ступу глубиной по меньшей мере фута в два. Я сошла с тропинки и вспомнила о Красной Шапочке.

Бродить между этих обветшалых, гнилых строений с зияющими провалами окон, просевшими крышами было точно нырять, исследуя затонувшее судно. Воздух становился тяжелым, и редкие лучи света, колеблясь, падали сверху тонкими серыми стрелами. Я пыталась представить себе людей, живших там, субботними вечерами танцевавших вокруг огненного круга, и поняла, что не могу этого сделать. Да и чем они могли тут вообще заниматься? За несколько минут в замершем мире, среди теней, это место уже начало казаться мне природным ландшафтом, а не развалинами. И пахло здесь океаном.

Не знаю, сколько времени я провела там, но когда встряхнула головой, чтобы выйти из транса, поняла, что совсем потеряла Гарри из виду и что он меня не окликнул. Выбравшись обратно на тропинку, отбиваясь от одолевавших меня мрачных мыслей, что слетелись на черных крыльях, я заставила себя взобраться на последнее взгорье и там, на его вершине, впервые увидела Берег разбитых кораблей и услышала тот звук.

Сначала это была только одна нота, низкая, вибрирующая и тягучая. Если бы не дневной свет, я могла бы ошибиться, приняв ее за крик совы. Затем звук стал ниже, в нем слышалось одиночество. Это, наверное, вздыхают киты, подумалось мне. Или это вой ветра с бескрайних просторов океана. Потом я прекратила рассуждения и просто стояла и слушала, пока в конце концов звук не затих вдали, оставив в моих ушах ощущение пустоты. Я, неуверенно ступая, сошла с холма, мой взгляд скользнул по воде, и я увидела полуразрушенный остов корабля.

Он находился в двух сотнях ярдов от берега, а может быть и ближе, под напором клубящегося прибоя стоя совсем прямо, до того невероятно прочно замерший в неподвижности, что отчетливо вырисовывался силуэтом в тумане и даже выглядел надежным. Его серые стальные бока ничего не отражали, и брызги волн разбивались о нос, стекая по обшивке легко, точно по акульей шкуре.

— Гарри! — крикнула я и тогда увидела его: он оседлал обломок мачты и обувал ласты.

Гарри поднял голову и увидел меня. На секунду он был словно удивлен моим присутствием. Потом неуверенно, словно мы не видели друг друга несколько месяцев и прошедшей ночи не существовало, он улыбнулся и помахал мне рукой. Я направилась к нему, настороженно глядя по сторонам.

Казалось, на мили вокруг, повсюду песок был усеян деревянными обломками, они валялись среди валунов, гнили в вязкой грязи луж, плавали в океане. На песок наползали длинные извивающиеся змеи белесых волн, закручивающиеся небольшими водоворотами. Разбиваясь о подводные скалы, пенные брызги взлетали в воздух, и их утягивало назад течением.

До тех пор пока я чуть не налетела на Гарри, увидев, как он стаскивает рубашку и плещет по воде ногами в ластах, мне не приходило на ум поинтересоваться, что мы тут вообще можем делать.

— Не станем же мы тут плавать? — спросила я, но тут же легкомысленно расслабилась.

— Я стану, — сказал он и поднялся на ноги. На том месте, где он сидел, единственный крошечный краб высунул свою клешню из углубления в дереве, осторожно выбрался и скрылся в песке. — Я был уверен, что ты приедешь, и сохранил все это для тебя. — Его глаза встретились с моими, но тут же он снова опустил взгляд: — Я так хотел, чтобы ты сюда приехала.

— Что-что?.. — оборвала я его. — Уж не хочешь ли ты сказать, что это все твое? Может, ты учишь здесь утопленников? А, школьный учитель?

— Ты единственная, кто... — тихо произнес Гарри.

Тут снова раздался этот звук, и он замер и прикрыл глаза.

Несколько мгновений я оглядывалась вокруг, пытаясь определить источник этого звука, и затем так же замерла. Брачный призыв? Вой страдания? Не знаю, да это было и не важно. Звук наполнял мою голову, мою кожу, точно второе мое внутреннее «я» старалось выбраться из глубин, отчего я чувствовала тепло и хотелось плакать.

— Гарри, что это? — прошептала я секунд через тридцать, после того как звук снова затих.

— Он идет с корабля.

— Ты уверен?

Я в этом уверена не была. Потрясенная, я смотрела на воду, набегавшую на ноги моему брату, на его слишком тонкие щиколотки/когда он шагнул от берега в сторону моря.

— Даже не холодно, — сказал он и бросил в мою сторону взгляд.

Он зашел в воду по колено, споткнулся о какой-то камень и плашмя погрузился в полосу прибоя.

— Черт. Да подожди же ты секунду, — сказала я, стряхивая наваждение.

Я бросила на песок свои ласты, влезла в них ногами, уронив рядом шорты и рубашку, нахлобучила маску с дыхательной трубкой на лоб и враскачку пошлепала к полосе прибоя.

— Это кажется сложнее, чем на самом деле, — крикнул мне брат, наблюдая за бурунами серо-зеленой воды и россыпью брызг между нами и полуразрушенным судном.

— Да уж... — пробормотала я в ответ.

Гарри погрузился в воду по колено, опустил маску.

— Тут, кажется, везде мелко, — сказал он. — Коралловый риф у самой поверхности. Для этого и нужна маска. Не поранься.

Плеснув ластами, он бросился во вспененную волну. Я не стала давать себе время на размышления и нырнула следом.

Приблизительно пятнадцать взмахов руками дались легче, чем могло бы казаться. Вода, бывшая самое большее футов пять в глубину, несла и влекла меня, но не сильно. Я была слишком увлечена, разглядывая густое переплетение веточек кораллового рифа под собой, миниатюрные горы, и желтые острова, и холмистые равнины, похожие на пластиковые газончики для игрушечной железной дороги, которая была у меня в детстве и которую сломал Гарри. Стайки серебристых рыбок проносились над рифом и повсюду вокруг нас. Со дна, как воздушный шарик, поднялась черная черепаха, проплыла мимо моего правого плеча, поглядев на меня, и скрылась среди теней. Сильное течение, захватившее меня, возникло ниоткуда и, подхватив, понесло направо, в сторону коралловых зарослей, так быстро и так резко, что в этот пронзительный миг я подумала, что меня укусила акула.

«Черт подери!» — пробулькала я, и соленая вода через загубник попала мне в рот, что привело меня в чувство. Я закашлялась, поперхнулась, стала грести изо всех сил и почувствовала еще одно царапающее прикосновение на своем левом бедре. Еще один рывок течения — и я была уже за рифом, в полной безопасности. Я мельком увидела в воде след крови, красную размытую струйку.

Больше я ошибок не делала. Я изворачивалась, поджималась, извивалась меж коралловых глыб, словно осьминог, затем ринулась в новом направлении, отчасти борясь с течением, отчасти подхваченная им, как раз перед тем как упереться в песчаную насыпь, понимая, что могу встать на ноги и оглядеться в поисках корабля.

Царапина на животе сначала вызвала панику. Я посмотрела вниз, предполагая увидеть там рваную рану, а когда поняла, что это всего лишь легкая ссадина, вдавила ступни в песок.

— Боже мой, — проговорила я, когда поняла, что в состоянии говорить.

Гарри без каких-либо эмоций, рывком поднял меня на ноги, его взгляд был нацелен мне за плечо. Я обернулась, чтобы увидеть, куда он смотрит.

В двадцати футах от нас, на самом краю той песчаной косы, где стояли мы с Гарри, возвышался покинутый корабль, чернея на фоне рассвета; мертвая точка в котле бушующей, всесокрушающей водной стихии. Вблизи его обшивка не казалась гладкой, она была выщербленной, испещренной подтеками широких ржавых полос, похожих на бешено несущиеся облака Юпитера.

— Что это такое? — прошептала я. — Как эта махина сюда попала?

— Никто не знает. — Гарри тоже говорил тихо, и его трудно было расслышать за ревом волн.

Я ожидала услышать еще один рассказ наподобие истории о Пуупэхе. Но Гарри только внимательно смотрел на корабль, шевеля губами, словно молясь.

— Сколько он уже здесь?

Гарри пожал плечами:

— В «Спутнике туриста» написано, что он называется «Либерти». Построен во Вторую мировую войну. Президент Рузвельт терпеть его не мог.

— Без дураков?

— Только это не «Либерти». В том-то вся и штука, Мими. — Он стоял не шелохнувшись, разговаривая шепотом, и вдруг неторопливо двинулся по косе. — Один парень, энтузиаст истории флота, пару лет назад добрался в Сан-Франциско до какого-то архива, и ему сказали, что это не «Либерти». И на нем нет номера. Никто даже примерно не может назвать момент, когда он тут появился. Просто однажды возник тут и не тонет. Его трижды пытались затопить. Военные не могут снять его с рифа и отправить на дно. Вдобавок он почти не ржавеет. Эти подтеки — мелочь. — Он посмотрел под воду, волнами набегавшую на песчаную косу. — Добраться до него будет нетрудно. Смотри, надо только взять влево, вон туда...

— Я ногу поцарапала, — сказала я, разглядывая красную полосу, проходившую по бедру.

Кожу испещрили коралловые осколки. В слабом утреннем свете они казались мне шевелящимися, точно маленькие паразиты. Я попыталась вынуть один и наконец поняла, что говорил мой брат.

— Гарри! — Я, прихрамывая, зашла ему за спину и положила ладони на плечи. Они были влажными, все еще напряженными, и я чувствовала, как колотится его сердце — точно двигатель разогнавшейся машины. Как бы спокойно ни звучал его голос, внутри он спокоен не был. — Посмотри на эти волны. Посмотри, как они бьют по кораблю. Мы не можем...

— Там, у кормы, есть трап. Подтянулась, и все, ты — вне опасности.

— Кто тебе сказал? — начала я, но осеклась.

Я смотрела, как вода вырывается из глубин и взрывается ударом о стальную обшивку.

— Гарри, я не хочу умирать.

— Не хочешь — не надо. — Гарри повернулся ко мне и неожиданно улыбнулся. — Я тебя люблю, Мими.

Тут я все поняла. Поняла, почему он настаивал, чтобы я приехала, и почему он меня ждал.

— Ты — сукин сын, — сказала я. — Не смей, черт тебя побери.

И тогда он прыгнул. Вода в одно мгновение поглотила его, и он исчез из виду у борта корабля. Я не видела, как он ударился о борт, вообще ничего не видела.

Но он не хочет, чтобы я утонула, подумала я. Он звал меня приехать, потому что был чертовски труслив для того, чтобы убить себя в одиночку, и не хотел, чтобы мы погибли вместе. Я не стала останавливаться на этой логической ошибке. Не было времени.

Мой молниеносный рывок до корабля оказался потрясающе простым. В то же мгновение, когда мои ноги коснулись воды, меня швырнуло вперед и понесло прямо вдоль борта, по самому краю распахнутой водной пасти у наполовину видневшегося поржавевшего киля. Все, что мне осталось сделать, это растопырить руки и вцепиться в перила длинного стального трапа, когда они проносились мимо, что я и сделала, и мои колени ударились об обшивку корабля. Я сильно оцарапала руку с тыльной стороны, когда зацепилась за нижнюю ступеньку и рывком вытащила себя из воды. Гарри уже был на пятнадцать ступенек выше.

— Черт тебя подери, да постой же ты! — завопила я, но сомневаюсь, что он меня слышал.

Я изо всех сил заработала ногами и стала подниматься наверх, приостанавливаясь только для того, чтобы утереть кровь, стекающую по моему боку. Решительная, как и Гарри, я двигалась быстрее и вскоре нагнала его. Он упорно продолжал взбираться вверх.

— Гарри, стой! — завопила я снова.

Он тут же остановился, взглянув на меня.

— Не ушиблась? — спросил он.

— Нет, только...

— Давай лучше поговорим наверху. Мне не нравится висеть на этой штуковине.

И он начал быстро подниматься, несмотря на мое протестующее ворчание.

Забраться наверх можно было минут за пять, а то и быстрее, но подъем затянулся, потому что мои ноги соскальзывали с осклизлых ступенек. Одолев уже две трети пути наверх, как раз там, где у кормы начинался выступ, так что мне приходилось изгибаться назад, я бросила взгляд вниз и увидела, как бушующие волны накрывают скалы и коралловый риф подо мной — словно губы, маскирующие оскалившиеся зубы, и какое-то время я не могла двинуться с места. Когда я в конце концов сумела посмотреть вверх, Гарри уже скрылся.

На мгновение я запаниковала, вцепившись в трап, представляя себе, как тело моего брата проносится мимо меня, падая вниз. Я почувствовала себя Джеком на вершине бобового стебля, только еще глупее. Придурковатой сестренкой Джека, которая лезла за ним, куда бы он ни забирался.

— Гарри, помоги мне! — крикнула я, когда выбралась к леерам, проходившим но всему борту корабля, и поняла, что мне хочется одним прыжком перебраться через верхнюю ступеньку лестницы.

Но Гарри не появился, а я не могла оставаться там, где находилась, и прыгнула, зацепившись бедром за поручень, кувырком скатилась на палубу и осталась лежать там, запыхавшаяся, в разгорающемся свете дня. Тут же, в силу привычки, мои легкие заработали в естественном ритме, приходя в норму, и, когда я поднялась, меня совсем не трясло.

Первым, что я заметила, была абсолютная тишина. Только ветер свистел между деревянными и металлическими контейнерами, которыми был заставлен чуть ли не каждый дюйм пространства палубы. Но я не слышала криков птиц, не слышала шума океана.

— Спорим, мы на высоте пятнадцати этажей, — сказал Гарри, возникая из-за одного из контейнеров, — или выше.

Его волосы развевались вокруг головы, лицо светилось, как у младенца. Казалось, он не был способен на дурной поступок — убить человека, покончить с собой. Решимости в его голосе было меньше, чем в тот момент, когда мы вошли в бар прошлой ночью, и от этого становилось жутко.

— Это что, танк? — спросила я, отталкивая его в сторону, чтобы увидеть то, что было у него за спиной.

В пятнадцати футах от нас громоздился огромный танк, поставленный на гусеницы; его ствол был поднят вверх, отведен в сторону на сорок пять градусов и напоминал шею динозавра.

— Пошли, — сказал Гарри, и я, не зная что и подумать, последовала за ним.

Какое-то время мы молча разглядывали танк. Потом перебрались через бухту каната, постояли у основания мачты и посмотрели через обрывки радиопроводов на начинавшее синеть небо. Словно блуждаешь по древнему поселению мексиканских индейцев или в руинах средневекового замка. Люди, похоже, здесь были, но их существование было для меня невообразимым. Тот самый звук слышался тут глуше и мягче, чем на берегу, и был так уместен, что я не заметила, как он возник, пока мой брат не упал рядом со мной на колени.

— Ух ты! Вот это да! — сказал он, закрыл глаза и покачал головой.

Это было похоже на крик гагары, только более протяжный. От него все внутри холодело, напрягалось, в нем слышались обрывки забытых слов. Крик усилился, я прижала ладони к ушам, а Гарри повернулся к восходящему солнцу, как мусульманин, возносящий дневную хвалу Богу, и тут звук стих.

— Как ты думаешь, что это? — спросил Гарри спустя долгое время. — Невероятно, правда?

Я покачала головой:

— Не знаю. Ветер? Вода бьется о борт? Что-то жуткое и таинственное.

— Это не ветер.

Я поняла, что он плачет. Качает головой и плачет.

— Это живой звук.

— Гарри...

Я встала на колени рядом с ним. Положила ладонь между его лопатками, и ждала, пока рыдания сотрясали его тело. Они все не кончались, и я снова почувствовала, что от волнения у меня сводит живот.

— Гарри, послушай. Все будет нормально.

— О чем ты говоришь? — прошипел он сквозь слезы.

— Все будет нормально. Нормально. Еще не поздно.

— Мими, это самая большая глупость, которую я от тебя слышал.

— Отведи меня домой, — брякнула я, поскольку это было первое, что пришло мне в голову. — Гарри, отведи меня домой.

Когда он наконец поднял голову, глаза его были красными, а голос доносился будто издалека.

— Иди вперед, — сказал он.

— И ты со мной. Давай.

Я взяла его под руки, попыталась поднять, и он встал на ноги с неожиданной легкостью.

— Ты ведь тоже это чувствуешь, Мими?

— Что чувствую?

— Покой. Можно так сказать? Место, где есть покой. Волшебное место.

Теперь слезы стояли в глазах и у меня. Я моргнула, чтобы избавиться от жжения, и они снова потекли. Нам обоим некуда было направиться, кроме как назад, к трапу.

— Гарри, пойдем со мной, ты отдохнешь. Еще не поздно. Еще есть время, чтобы все наладить.

— Ты права, — как во сне сказал Гарри. Слишком мирным тоном. Его улыбка была еще страшнее его слез, но он позволил мне вести себя.

Я шла вперед, больше не глядя ему в лицо. Просто волочила его за собой. Мне казалось, я Орфей, возвращающийся из ада. Если бы я обернулась, он бы понял, что я в нем сомневаюсь. Если бы я посмотрела назад, он бы ушел.

— Это не твоя вина, Гарри. И даже если ты чувствуешь, что виноват.... Тебе двадцать три года. Ты в долгу перед людьми, которым причинил боль. Ты в долгу перед собой. Ты в долгу передо мной, черт тебя возьми! Можешь думать, что моя мать не права. И твоя — тоже не права. Можешь убедить меня, что ты прав.

Гарри ничего не сказал, а только шел туда, куда я его волочила, словно воздушный шарик, привязанный к моему запястью. Я дошла до лееров, успокоила дыхание и усилием воли уняла дрожь в ногах. Мне нужно было принять решение. Очевидно, что тащить его я не могла. Я могла бы отправить его вперед и следить, не прыгает ли он. Или же я могла пойти вперед сама, в надежде, что он пойдет следом.

И то и другое было лучше, чем стоять тут.

— Гарри... — сказала я, повернувшись к нему.

— Ты плачешь? — Он действительно выглядел озадаченным.

— Я спускаюсь вниз. Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что тоже спустишься.

— Эй! — Он пожал плечами, хотя бы отчасти выйдя из своего ступора. И опять улыбнулся жуткой улыбкой: — Идти больше некуда.

— Я хочу, чтобы ты обещал мне, что сейчас спустишься по этому трапу, — жестко скомандовала я. — До воды. Ясно?

Его глаза скользнули в сторону горизонта.

— Гарри, богом клянусь: я тебе этого не прощу. Я не могу. Я пришла к тебе в тюрьму, я приехала к тебе на Ланайи. Я доплыла до скалы Утопленницы и залезла на этот корабль — делала все, о чем ты просил.

— Я привел тебя сюда не ради себя, — сказал он, глядя в сторону. — Господи, Мими, я же просто думал, что тебе хотелось посмотреть на это.

Я даже не могла вникнуть в смысл его слов. Спустится ли он по трапу? Прыгнет ли в пучину? Я не могла ему помочь. Я свесила ноги за борт корабля и на мгновение зависла в воздухе. Мои ноги не могли нащупать ступеньку, потом Они ее нашарили, и я осторожно развернулась лицом к обшивке, стараясь не глядеть ни вниз, ни наверх. Я спустилась на десять ступенек, цепляясь за металл, ожидая в любую секунду услышать свист пролетающего мимо тела Гарри и глухой удар о скалы внизу, когда почувствовала, как трап задрожал, и поняла, что брат начал спускаться.

— Долго же ты провозился, — прокричала я, и от облегчения у меня закружилась голова.

Я не останавливалась, не смотрела наверх, пропустила следующие несколько ступенек, и внезапно вибрация того самого звука вновь накрыла нас.

На этот раз он звучал мягче, почти успокаивающе. И по мере затихания он словно бы отзывался в моей крови каким-то трепетом. Это великолепно, подумала я. Абсолютно так, как должно быть. Последний, прощальный аккорд первому незадавшемуся периоду жизни Гарри. Я заставила брата спуститься с корабля. Я, должно быть, смогла бы увезти его с Ланайи обратно на материк. Даже когда звук усилился, став таким же, каким был прежде, он казался терпимым, почти что музыкальным. Я не испытывала стремления закрыть уши, да и вообще не могла бы этого сделать, не оторвав рук от поручней. Просто так устроен мир, говорила я себе. Он так звучит — этот мир. Я закрывала глаза, наклоняла голову, когда звук нарастал, съеживалась и, наконец открыв глаза и посмотрев наверх, успела заметить, как ноги Гарри вновь скрываются за леерами.

— Куда ты? — закричала я, даже не ожидая услышать ответ, но тут же над бортом показалась голова Гарри.

— Что? — спросил он.

— Что ты делаешь?

— Ты не слышала? Это в трюме.

Я покачала головой, ударила ребром ладони по ближайшей ко мне ступеньке, и лестница загудела.

— Это там, внизу, — снова сказал Гарри.

— Что там, Гарри? Что? Пустота?

— Это ты мне скажи, Мими. Давай, иди туда. Я хочу знать, что это по-твоему.

— Это зачем еще? Я и так тебе скажу, что это не душа человека, которого задавил Рэнди Линн. И это не души наших матерей. Это не Господь Бог. И это не я. Это ветер, или океан, или топливный бак. Но что бы это ни было, этот звук не поможет тебе почувствовать себя в глубине души хоть чуточку лучше. Так что спускайся ко мне. У тебя впереди вся жизнь. Я жду.

Гарри улыбнулся знакомой, той же, что и семь лет назад, заискивающей улыбкой.

— Я только на секунду, — сказал он, — не жди меня.

— Ладно, не буду, — ответила я.

И не стала.

Четыре часа спустя, расхаживая по пляжу, я наблюдала за тем, как полиция, вызванная мной по сотовому телефону, найденному в «бардачке» пикапа, кружит около корабля на своих патрульных катерах. Спасательная бригада тоже прибыла на борт и провела там несколько часов, но они ничего не увидели и не услышали. Они спросили, что мы там делали, я ответила, что мы исследовали корабль, и они закивали головами. Они поинтересовались, что, по моему разумению, могло приключиться с Гарри, и я сказала, что, наверное, он утонул, так как это казалось мне самым разумным ответом.

На обратном пути водная стихия бушевала гораздо сильнее, чем когда мы отплывали от берега, и мне пришлось пережить ужасные мгновения, когда я видела, как рыбы и морские черепахи стаями неслись через риф, точно приближалось что-то громадное, голодное и ужасное, но ничего не произошло.

Позже, съежившись под выданным полицейскими одеялом в маленьком терминале аэропорта Ланайи, в ожидании рейса на «большую землю», я позвонила матери и сказала, что Гарри покончил с собой.

Думаю, я заставляла себя верить в это в течение нескольких лет. Достаточно долго, чтобы, закончив колледж, начать обустраивать свою жизнь на материке, потом, позвонив в справочную службу Ланайи из своего маленького агентства в Сакраменто, узнать телефонный адрес Мэрион Джонс, школьной директрисы, объяснить, кто я такая, и напроситься на работу.

Тут я теперь и живу, в моем маленьком зеленом доме на окраине Хаоле-Кэмп. Дети островитян в основном любят меня, потому что я обучаю их карате после урока математики и устраиваю соревнования в своей комнате. Мэрион я нравлюсь, потому что ежедневно являюсь на работу, не курю и не слишком часто улыбаюсь. Иногда по вечерам, особенно летом, когда Мэрион и то нечем заняться, она приходит в мою хижину и мы делаем барбекю из курятины с луком и ананасами, а после ужина доезжаем до «Сада богов» и, каждая сама по себе, бродим между гигантских камней и табуна лошадей, пока солнце не садится за горизонт.

Каждое воскресенье я, словно в церковь, отправляюсь на Берег разбитых кораблей, стелю брезент на корабельный обломок и гляжу, как водруженный на свой риф корабль, рассекая столпотворение обломков, беззвучно уплывает в вечность. Тот звук больше не слышен. Мэрион думает, что все это немного ненормально с моей стороны. Это ее единственное замечание в мой адрес. Она говорит, что мой брат прыгнул, решив свою судьбу, и, конечно, заслуживает сочувствия, но ведь с того дня прошло так много времени.

Я никогда не пыталась объяснить ей или кому-либо еще, что мой брат не прыгнул в воду. Не мог этого сделать. Это было не в его стиле, хотя я и поняла это уже слишком поздно, в тот самый миг, ослепленная солнечным светом, в последний раз взглянув ему в лицо. Мне бы следовало знать это раньше, находясь на палубе корабля. «Я делаю это не для себя», — сказал он, и, конечно, как всегда на свой манер, он говорил правду. Что-то в этом мире удерживает наше сознание от окончательного распада, и в этом смысле сознание Гарри продолжало существовать. Он не хотел умирать. Никогда не хотел. Ему хотелось стать лучше, чем он был, ему хотелось, чтобы совершенные им поступки вовсе не совершались. Как хочется многим из нас.

Но у него было еще одно желание, за которое я и любила его. Он хотел — отчаянно, безнадежно — сделать счастливым того, кто находился с ним рядом, хотел искренне. Он купил для Рэнди Линна пиво, потому что тот попросил пива. Он говорил моей матери, что восхищается ею, думая, что моей матери приятно это услышать. Он говорил мне, что у него все идет прекрасно, потому что знал: я приехала за поддержкой. Он убил ту бабочку в бильярдной, потому что она испугала Тедди, Короля Лавы. И открыл трюм на том заброшенном корабле, думая, что звук хочет вырваться наружу.

Моя мать приезжала на Ланайи лишь однажды. Она прослонялась по острову пять дней, соорудила мне две книжные полки, разобрала стопки книг, сваленные на полу, купила для меня авиабилет с открытой датой и уехала.

— Ты наказываешь себя ни за что, — сказала она мне в «Саду богов» в свой последний вечер. — Он был никто, а ты слишком умна, Амелия, слишком сильна духом, чтобы зацикливаться на нем. Дело в том, что каждый сам выбирает свой путь. Помни это.

Может быть, она и права. Может быть. Но я все еще вижу, как Гарри рыдает на палубе корабля, все еще чувствую, как его лопатки, точно бьющиеся крылья, вздрагивают под моими пальцами, — мой брат, разбивший сердце моей тети, ожесточивший мою мать, виновный в гибели незнакомца и любивший меня больше, чем кто бы то ни было. И я уверена: по нашему пути нас ведут невидимые ду́хи. Они влекут нас сквозь годы, и мы покорны, как ручейки воды, у которых нет выбора — они текут под уклон. Но если мы успокоимся, найдем силы для раскаяния и вглядимся в будущее, может быть, мы увидим море прежде, чем сольемся с ним воедино.