Глава третья ЛЮДИ И ДРУГИЕ МОНСТРЫ

Хотя радиобудильник у кровати Юлиана с электрон­ным упорством настаивал на том, что время перевалило за одиннадцать, он, проснувшись, чувствовал себя как колесованный. Шевельнувшись, он обнаружил, что у него сильнейший мышечный спазм. Он лежал в постели одетый и теперь припомнил, что действительно оделся вчера перед тем, как выйти из комнаты.

Он сел в постели и с недоумением взглянул на свои руки. Они были усеяны сотнями мелких порезов и ца­рапин. А на измятой постели поблескивало бесчисленное множество мелких стеклянных осколков.

Юлиан в смятении потянулся рукой к простыне, но внезапно ему стало страшно прикасаться к стеклам, как будто можно было считать их несуществующими, если не притрагиваться к ним. Но стеклянные шипы запутались и в волосах и в одежде. Если все, что он мог припомнить, только приснилось ему, тогда откуда здесь эти стекла?

Он прошел через ванную комнату в гостиную, держась подальше от раковины — вернее, от зеркала над рако­виной. Процедуру утреннего умывания он решил в этот день пропустить.

На столе в гостиной он нашел записку от отца и оставленную им денежную купюру. В записке говорилось, что в два часа отец ждет его в варьете, что портье предупрежден и впустит его. Деньги были предназначены для такси. Юлиан и намеревался потратить их на такси, но не для того, чтобы ехать в варьете. Он далеко не был уверен, что вообще явится на условленную встречу.

В ванную он все-таки вернулся, вычесал из волос микроскопические стеклянные иглы и освободил от них, как мог, лицо и руки. Он был так исцарапан, будто целовался с кактусом. Но надеялся, что это не привлечет внимания.

Когда двери лифта разъезжались в стороны, он заметил в холле знакомую долговязую фигуру в мятом плаще. Но как раз в этот момент Рефельс отвернулся, чтобы перекинуться словом со служащим отеля, и Юлиан вы­скользнул незамеченным. Поскольку прямой путь к вы­ходу ему был заказан, он свернул налево и прошел в зал для завтраков, хотя вовсе не был голоден.

Несмотря на поздний час, в буфете все еще царило оживление, но Юлиану это было только на руку. Лучшего укрытия, чем в толпе, и придумать нельзя, а поскольку он мог через стеклянную перегородку видеть все, что происходит в холле, рано или поздно он улучит момент, чтобы улизнуть от Рефельса. Пока же он взял себе из стопки подогретую тарелку и принялся накладывать на нее все подряд со шведского стола, включая и то, чего он вовсе не любил.

Он как раз подцепил вилкой кусочек камбалы и тут услышал за спиной:

— Рыбу я бы не стал брать. Подозреваю, что она вчерашняя.

Юлиан закрыл глаза, мысленно сосчитал до пяти и потом медленно повернулся. Рядом стоял Рефельс. Вид у него был такой, будто он не только не спал всю ночь, но даже не раздевался. Правда, его изжеванная одежда и такое же помятое лицо отнюдь не мешали ему улыбаться до ушей. Он лоснился, как масленый блин. Охотнее всего Юлиан влепил бы в этот блин свою наполненную тарелку, но пожалел еду.

— Что? — сказал он с неприязнью, на какую только был способен.

Однако эта подчеркнутая неприязнь не нанесла улыбке Рефельса ни малейшего ущерба.

— Насколько я понимаю, это сокращенная форма от вопроса: «Какого черта этому парню опять от меня надо?» — сказал он.

Юлиан не удостоил его ответом и подложил на свою переполненную тарелку — исключительно из стропти­вости — еще целых два кусочка камбалы. После чего попытался протиснуться мимо Рефельса, но репортер и не подумал посторониться, а нагнулся и с любопытством заглянул в его тарелку:

— Выглядит аппетитно. Думаю, я тоже могу позволить себе что-нибудь съесть. Тем более что время завтрака еще не прошло.

— Особенно рекомендую рыбу, — прорычал Юлиан и, грубо протиснувшись мимо Рефельса, направился к ма­ленькому столику с единственным стулом. Он хорошо знал, что ему вообще не следовало разговаривать с ре­портером. Неужто Рефельс действительно всю ночь про­болтался в холле отеля только для того, чтобы подкараулить его или отца?

Не успел Юлиан как следует устроиться за столиком, как Рефельс подошел к нему с наполненной тарелкой. Юлиан подумал: интересно, знает ли Рефельс, сколько стоит это удовольствие? По виду он не был похож на человека, который может позволить себе завтрак в «Хил­тоне».

Отсутствие второго стула не смутило Рефельса. Он просто прихватил стул по пути и тащил его за собой, игнорируя недовольные взгляды официантов. Не спросив разрешения, он подсел к столику Юлиана, облизнулся, но не приступил к еде, а сперва подозвал кельнера, чтобы заказать себе пива.

— Как тебе спалось? — начал он.

Судя по твоему виду, гораздо лучше, чем тебе, — до­думал Юлиан, но сдержался. Ведь когда-нибудь Рефельсу надоест, и он отвяжется. Может быть, уже скоро.

— Эй, ты что, не разговариваешь со мной? — спросил Рефельс.

Юлиан кивнул.

— Ты обиделся. На весь мир, на всех репортеров в целом и на меня в частности?

Вопреки голосу рассудка Юлиан сказал:

— А разве у меня нет для этого оснований?

— Я не знаю, — ответил Рефельс. — Я, по крайней мере, их тебе не давал.

Юлиан от такой беззастенчивой наглости аж задох­нулся:

— Что? И это после всего, что вы там понаписали? Мой отец чуть не взорвался, когда прочитал вашу заметку. Ни слова из того, что вы напечатали, я не говорил!

Рефельс неожиданно посерьезнел:

— Ну уж нет, говорил, — сказал он. — Мне что, про­крутить тебе пленку? Я не присочинил от себя ни единого слова.

— Зато убрали необходимые, — гневно произнес Юлиан. — А те, что остались, перевернули с ног на голову. Я никогда не говорил, что мой отец показывает дешевые фокусы, и я не говорил, что мне это все неинтересно!

Рефельс положил на стол кассету:

— Хочешь прослушать?

— Я имел в виду совсем не то! — запротестовал Юлиан. И, как он ни старался сдержаться, слезы ярости снова заблестели у него на глазах.

Рефельс вздохнул:

— Старая история. Ты представить себе не можешь, сколько раз это уже повторялось. Люди впадают, в бе­шенство, как только прочитают в газете то, что сами же и наговорили. И всегда уверяют, что имели в виду совсем не то. А почему бы просто не сказать то, что они имеют в виду, вместо того чтобы говорить то, чего они вовсе в виду не имеют, а?

Юлиан чувствовал, что Рефельс ловко подталкивает его в нужном направлении. Лучше всего было бы не вступать в дебаты. Но он гневно ответил:

— Да я даже понятия не имел, что даю интервью!

Рефельс, как показалось, искренне удивился:

— А чего же еще ты ожидал, если журналист заговаривает с тобой и угощает мороженым? — Он покачал головой и с коротким смешком добавил: — Возможно, я был не вполне добросовестным. Но можешь мне по­верить, многие из моих коллег обошлись бы с тобой еще хуже. Считай, что ты заплатил за науку, впредь это спасет тебя от гораздо большего ущерба.

— Но и вы ничем не лучше остальных, — сказал Юлиан.

Рефельс печально покачал головой:

— Ты несправедлив ко мне, Юлиан. Будь я таким, как ты думаешь, я бы сейчас вместе с коллегами осаждал дом пропавшего мальчишки, чтобы заполучить фото пла­чущей матери.

— Почему же вы не там? — враждебно спросил Юлиан.

— Не «вы», а «ты», — ответил Рефельс— Меня зовут Франк, ты не забыл? И я не верю, что твой отец причастен к исчезновению.

Юлиан опешил.

— Я объясню тебе почему. Во-первых, правда инте­ресует меня больше, чем сенсация. А во-вторых, я навел о твоем отце справки еще задолго до вчерашнего вечера. Потому что мне по-настоящему интересны люди, о ко­торых я пишу. Тебе понятно?

Кельнер принес пиво, Рефельс сделал глоток и, до­ждавшись, когда официант отойдет, продолжил:

— У твоего отца не было причины похищать маль­чишку. Ведь это делают либо ради выкупа, либо маньяки. Твой отец богат. Денег у него больше, чем он может истратить за всю свою жизнь. И уж он явно не сума­сшедший. Итак...

Он замолчал, вопросительно глядя на Юлиана, и Юлиан повторил за ним:

— Итак?

— Видимо, некто замышляет на этом происшествии какой-то левый бизнес. И я хотел бы знать, кто и какой бизнес.

— Итак, вы все-таки гоняетесь за сенсацией. — Юлиан был разочарован. Ведь ему на миг показалось, что Рефельс может быть его союзником.

— Я гоняюсь за правдой, — подчеркнул Рефельс— Но и от сенсации не откажусь. Помоги мне, и ты поможешь отцу. Эй, а что это у тебя с руками?

Юлиан тоже взглянул на свои царапины:

— О, это от стальной пряжи.

— От стальной пряжи?

— Видите ли, я сейчас как раз вяжу себе мотоцикл.

К его удивлению, Рефельс не обиделся, а от души рассмеялся.

— Я думаю, мне это поделом, — сказал он и подмигнул Юлиану. — Ну а теперь серьезно: ты хочешь помочь мне? Я не сделаю ничего во вред тебе или твоему отцу.

— Честное слово? — спросил Юлиан.

— Честное слово, — пообещал Рефельс.

Юлиан выждал точно рассчитанную паузу и потом спросил:

— Этот мальчик... Рогер. Как он выглядит? Сколько ему лет?

— Примерно как тебе, — сказал Рефельс, с трудом по­давив волнение. Видимо, почувствовал: запахло сенса­цией. — Я видел только фото, но думаю, что он высокий и крепкий.

— Блондин? С коротко остриженными волосами?

— Точно! — Рефельс взволнованно подался вперед. — Откуда ты знаешь?

— Оттуда, что я его видел, — ответил Юлиан. — Се­годня ночью.

— Сегодня ночью?! Где?

— Здесь, в отеле. Он прячется на тринадцатом этаже.

— На тринадцатом этаже?

Юлиан не понял почему, но взгляд Рефельса сразу погас.

— А ты уверен? Я хочу сказать, может быть, на две­надцатом или на четырнадцатом?

— Нет, на тринадцатом. Он пустой и местами в очень плохом состоянии. Наверное, его собираются ремонти­ровать. В одном из пустых номеров сегодня ночью я видел Рогера.

Рефельс некоторое время смотрел на него с каменным лицом, потом встал, подошел к кельнеру и что-то у него спросил. Кельнер отрицательно покачал головой, изобра­зив на лице сожаление. Рефельс вернулся злой.

— Интересной историей ты меня попотчевал, — язви­тельно сказал он. — Только в отеле нет тринадцатого этажа. Тринадцатый этаж бывает редко в каком отеле. Это из-за суеверия. Как в самолетах не всегда бывает тринадцатый ряд. Сразу после двенадцатого идет четыр­надцатый.

— Я знаю, — спокойно сказал Юлиан. — Это как раз самое интересное во всей этой истории.

Некоторое время он упивался смешанным выражением злости и удивления на лице Рефельса, потом подозвал кельнера. Тот услужливо приблизился и протянул ему серебряный поднос с блокнотом и шариковой ручкой. Но Юлиан помотал головой и указал на Рефельса.

— А теперь представьте, что скажет по поводу этой истории ваш шеф, — начал он. — Если вам, конечно, удаст­ся ее достоверно передать. Ах да, большое спасибо за завтрак.

Он скомкал салфетку, бросил ее на стол и поднялся. Получилась готовая театральная мизансцена, в которую органично входил клокочущий гневом взгляд Рефельса.

— За один только завтрак?! — ахнул он, беря у кель­нера счет.

Юлиан в это время уже пересекал холл и злорадно ухмылялся. Садясь в такси, он впервые за последние сутки чувствовал себя почти в хорошем настроении. Теперь этот тип наконец отвяжется. Но что-то мешало ему по-настоящему радоваться победе. В глубине души его глодало сомнение: может быть, он несправедлив к Рефельсу?

Юлиан не хотел признаться себе, что Рефельс был ему симпатичен. Ведь, собственно, все началось из-за его статейки, которая так рассердила отца. Если бы не она, Юлиан не попал бы на ярмарочную площадь, не встретил бы ни Рогера, ни Кожаного, ни троллей. И следовательно... не исчез бы мальчик во время представления.

Но какая тут связь?

Его Рогер и мальчик, который вошел в волшебное зеркало отца, не имеют ничего общего друг с другом! Юлиан еще не знал, что означали его зловещие приклю­чения, но для того и ехал сейчас на ярмарку, чтобы узнать это.

Пробок на улицах не было, но понадобилось полчаса, чтобы доехать до ярмарочной площади, потому что она находилась на другой стороне реки, а один из мостов оказался закрыт из-за автомобильной аварии.

Был будничный день, и многие павильоны стояли еще закрытыми. Ярмарка сиротливо притихла, дожидаясь вечера, чтобы снова очнуться для шумной и яркой жизни. К тому же стояла пасмурная дождливая погода, в сером воздухе зависла мелкая морось, небо затянулось грузными тучами. Пестрые навесы и тенты отяжелели от сырости. Холодный ветер гнал по земле мусор и обрывки бумаг.

Тут еще депрессию подхватишь! — подумал Юлиан. Но он приехал сюда не для того, чтобы предаваться меланхолии, а чтобы найти конкретный зеркальный кабинет и спросить там кое у кого совершенно конкретно, что это за игру с ним затеяли!

Поскольку было светло и безлюдно, поиск оказался намного легче, чем Юлиан ожидал. Стеклянный дворец находился в конце второго переулка. Но это оказался совсем не тот дворец!

Перед входом располагалась кассовая будка, и там скучала пожилая кассирша. Передняя стенка этого па­вильона была стеклянной, в отличие от кабинета Рогера, и Юлиан заглянул внутрь. В середине помещения было пустое пространство с несколькими кривыми зеркалами, но ни громадного осколка, который совершал бы вол­шебные превращения над наблюдателем, ни волшебного зеркала, из которого могла бы выйти черноволосая де­вочка, здесь не было.

— Что тебе, билетик? — спросила кассирша из будки. — Стоит пять марок. Но сегодня, так и быть, продам тебе за две.

Юлиан помотал головой:

— Я ищу другой стеклянный лабиринт. Вы не знаете, где это?

— Второго стеклянного дворца здесь нет, мальчик. Мы бы только мешали друг другу. На одной ярмарке не бывает двух одинаковых заведений.

— Это в старой части, — подсказал Юлиан. — К тому же он и не работает. У них там какие-то затруднения с инспекцией.

— И никакой старой части здесь тоже нет, мальчик. Ты меня разыгрываешь или кто-то тебя самого обманул? Второй стеклянный лабиринт, да еще и закрытый! У кого бумаги не в порядке, тот вообще не устанавливает свой аттракцион. Ты хоть представляешь, сколько здесь стоит аренда места?

Юлиан не знал, и кассирша продолжила:

— А если бы знал, ты бы не задал такого вопроса. Тут в два дня можно разориться.

Юлиан кивнул ей и побрел прочь. Он хоть и был разочарован, но не собирался сдаваться. Если понадобится, он обойдет здесь все павильоны. К тому же у него есть несколько ориентиров. Один из них он заметил, свернув в следующий переулок.

Лукас-силомер был сегодня одним из немногих аттракционов, у которых наблюдалось некоторое оживление. Видимо, только днем, когда нет других соблазнов. Здесь толпилось несколько азартных подростков, соревнуясь друг с другом. Рыжего в кожаной куртке среди них не было.

Хозяин сегодня был не тот, что вчера. Он смерил Юлиана взглядом и сказал:

— Один удар — марка, семь ударов — пять.

— Я ищу вашего коллегу, — сказал Юлиан. — Который работал здесь вчера вечером.

— Здесь нет никаких коллег, — проворчал хозяин. — Я весь вечер был один. Никуда не отлучался.

— Но...

— Отстань или плати! — перебил его хозяин и от­вернулся.

На глаза у Юлиана навернулись слезы бессилия. Почему вчера ночью он не посмотрелся в зеркало? Был бы сейчас большим и сильным, и никто бы не посмел с ним так разговаривать.

Он слонялся по ярмарке еще добрых полчаса, но так и не нашел ни зеркального кабинета, ни дороги приви­дений, ни второго колеса обозрения — правда, после того, что ему сказала кассирша, все это было даже логично. Не бывает ярмарки с двумя колесами обозрения. От всего этого можно было свихнуться! Как будто той части ярмарки, по которой его водил вчера Рогер, вообще не существовало.

Можно было принять все вчерашнее за дурной сон, но откуда тогда царапины и порезы? И откуда он мог знать Рогера еще до того, как вернулся в отель и услышал от Гордона и отца всю эту историю?

Он почти машинально направился к лотерейной будке, которую к этому времени уже открыли. При этом он не собирался играть в лотерею, зная, как мала вероятность вытянуть главный или хотя бы стоящий упоминания приз. Уж лучше просто пойти и купить такой приз. К тому же Юлиан был невезучий и за всю свою жизнь ни разу ничего не выиграл.

Тем более удивительно было, что рука его сама по себе скользнула в карман и извлекла оттуда несколько монет. Он выложил их на стол, сунул руку в желтое пластиковое ведерко, услужливо подставленное лотерей­щиком, и достал три билетика. Он развернул первый.

Главный выигрыш — было написано на нем.

Юлиан уставился на эту желтую бумажку, не веря своим глазам, и лотерейщик обежал вокруг стола, чтобы заглянуть ему через плечо.

— Э! — сказал он. — Вот это везение! Первый же билет — и сразу главный выигрыш. Ну, выбирай. — Он указал на кучу всякой дряни: там были дешевые плейеры, еще более дешевые радиоприемники с Тайваня, вряд ли способные проработать до первой замены батареек, ко­робочки со столовыми приборами из дешевого металла, простенькие кофейные сервизы, а также множество мягких игрушек всех размеров и расцветок.

— Почему же ты не вскрываешь остальные билети­ки? — спросил лотерейщик, подмигивая ему. — Может быть, ты выиграешь еще что-нибудь. Самое начало лотереи, еще ничего не разобрали.

Юлиан развернул второй билет. Главный выигрыш — было написано на желтой бу­мажке.

Ух ты! — сказал лотерейщик. — Ну, это я просто не знаю... Вот уж счастливчик-везунчик! Ну, давай сразу третий.

Вид у него был очень растерянный, несмотря на показную радость. Юлиан испугался. Что-то здесь было не то. Дрожащими пальцами он открыл третий билет.

Главный выигрыш.

Лотерейщик опешил. С секунду он смотрел на Юлиана почти враждебно, потом сунул руку в свое ведерко, захватил целую пригоршню билетов и начал вскрывать их один за другим. Все без исключения оказались пустыми.

— Ну и ну! — пробормотал он. — Такого еще никогда... Я занимаюсь этим уже тридцать лет, но такого не видел ни разу. Знаешь что? За свое везение ты получишь у меня особый, специальный приз! Погоди минутку!

Он исчез в своем вагончике и вскоре вернулся, зажав под мышкой сверток в коричневой бумаге.

— Это нечто совершенно особенное, — сказал он, раз­ворачивая бумагу. — С тех пор, как мой отец передал мне дело, а он, в свою очередь, тоже получил его от своего отца, он постоянно твердил мне, что я должен отдать его тому, кто этого действительно заслуживает. Ты должен смотреть за ним как следует. Он очень, очень ценный. Вот!

Юлиан взглянул на то, что обнаружилось под оберткой, и лицо его побелело.

Это был тролль.

Фигурка высотой сантиметров в тридцать была сделана из темно-коричневого плюша, во многих местах уже потертого. Одно острое лисье ухо наполовину оторвалось, и под ним виднелась соломенная набивка. Но вид у этого тролля был отнюдь не убогий. Как, впрочем, и не злой.

— Ну как? — спросил лотерейщик. — Нравится? Он твой. Я тридцать лет ждал того дня, когда придет его настоящий владелец.

Юлиан с сомнением взял фигурку тролля. Она ока­залась гораздо тяжелее, чем можно было ожидать.

— Он... очень красивый, — сказал Юлиан. — Спасибо!

— Смотри за ним хорошенько, — напомнил лотерей­щик. — Он очень ценный. Таких уже давно не делают.

— Большое спасибо, — еще раз сказал Юлиан, прижал тролля к себе и повернулся, чтобы идти, но через несколько шагов оглянулся.

Позади него не было никакой лотерейной будки.

На том месте, где она только что стояла, теперь находился павильон с автоскутерами, который еще не открылся. Маленькие электрические машины стояли при­крытыми. Дождевая вода собралась в углублениях бре­зента, а на металлические поверхности налипло много мусора и обрывков бумаги.

Юлиан в ужасе посмотрел на свои руки. Тролль все еще был у него.

Дело приобретало самый зловещий характер. Мальчик отшвырнул плюшевого тролля, и тот упал в лужу. Юлиан ринулся бежать и завернул в первый попавшийся па­вильон. Дрожащими пальцами он отсчитал входную плату и только потом заметил, куда попал.

Это было одно из тех заведений, которые не часто встретишь на ярмарке, их называют фрек-шоу. Здесь были выставлены всевозможные аномалии и уродства — людей и животных.

Юлиан не испытывал тяги к такого рода зрелищам. Ему было мучительно стыдно пялить глаза на бедных уродцев. Но перед лицом чужих несчастий бледнели и казались смешными собственные.

Он не хотел заходить, но еще меньше ему хотелось выходить наружу, на эту заколдованную ярмарку с ло­терейной будкой, которая растворилась в воздухе. И он присоединился к немногим посетителям этой кунстка­меры. Она была разделена на отсеки. В первом отделении были выставлены всевозможные уродства в стеклянных банках: болезненно измененные или искалеченные органы, мозг убийцы-маньяка, сделанный, правда, из воска, — Юлиан сразу это понял, — нерожденный младенец с че­тырьмя руками и тому подобное. Мальчик вздохнул с облегчением, когда миновал этот отсек и очутился во втором, более просторном.

Здесь было несколько небольших боксов, устланных соломой, как свиные стойла, и примерно с таким же запахом. Свет был приглушен до минимума — не только ради зловещей мрачности, но и для того, чтобы зрители не увидели лишнего.

Тем не менее Юлиан разглядел, что большинство из так называемых монстров — чистой воды фальсифика­ция. Например, горилла-людоед была не чем иным, как мужчиной в обезьяньей шкуре и в гриме, татуировки на теле другого «экспоната» оказались переводными кар­тинками, а пигмея-людоеда из джунглей Новой Зеландии изображал худой мальчишка, подсмугленный обувным кремом.

Интерес представлял только последний бокс.

На низенькой скамеечке, скорчившись, сидело нечто, в чем Юлиан не сразу опознал человеческое существо, состоявшее, казалось, из одних шрамов, хрящей и оро­говевшей темно-коричневой кожи. Табличка на стене извещала, что этот бедняга — человекочерепаха, и при­водила душераздирающую лживую историю, на которую Юлиан даже времени тратить не стал. Взгляд его был прикован к этой чудовищной фигуре на скамеечке.

Какая-то женщина рядом с ним ахнула и прижала ладони к лицу, другая выбежала вон, но остальные глазели или хихикали, указывая на человекочерепаху пальцем.

В горле у Юлиана застрял ком. Человеческими на этом лице были только глаза. Нежные карие глаза, как у подранка косули.

Кто-то приставил к стене за спиной человекочерепахи большое зеркало, чтобы от внимания любопытных не ускользнула ни одна подробность безобразного тела. Од­нако Юлиан увидел в зеркале отражение сидящего на скамье совершенно нормального мужчины с седыми во­лосами и печальными глазами; плечи его были низко опущены под грузом боли и унижения, на лице застыло выражение неразрешимой печали. Он был очень стар, невозможно было даже приблизительно определить его возраст. Юлиан попытался представить себе, какая жес­токая судьба могла привести его сюда. А ведь когда-то он, наверное, жил нормально, имел даже семью, жену и детей, но потом что-то случилось, жизнь отторгла его, и он, отверженный мира, очутился здесь, в единственном месте на земле, где у него еще было право на сущест­вование.

Он показался Юлиану очень красивым — как та де­вочка, что приснилась ему прошлой ночью. Кожа его мерцала, как шелк, и Юлиан решил, что обрел способность видеть то, что скрывается под верхним слоем, и может различить фрески под побелкой. То, что он разглядел под слоями десятилетий, под всеми шрамами, под болью и страданием на лице этого старика, потрясло его, потому что он увидел силу, несгибаемую волю и решимость, каких до сих пор не встречал. И сила, и воля, и решимость теперь дремали под спудом, однако они присутствовали, погребенные и наполовину забытые.

В это мгновение Юлиан понял, что имел в виду Рогер в последнюю ночь, когда говорил о своем волшебном зеркале, — ведь здесь тоже было зеркало, выполняющее ту же задачу: оно отражало то, чем человек является по сути, а не то, чем он кажется.

Но в этом зеркале отражались еще и монстры. Они стояли напротив человекочерепахи, хихикали, прыскали, показывали пальцем и пускали слюни от блаженства, глазея на скорченное существо. Самого себя Юлиан среди этой своры не увидел и порадовался. Может быть, это даже хорошо, что вчера он так и не заглянул в волшебное зеркало Рогера, потому что теперь он сильно сомневался, дано ли ему вообще увидеть свое истинное отражение.

Юлиан вышел на улицу. Там начался дождь. Холодная морось разогнала последних посетителей, и некоторые аттракционы снова закрылись. Напротив фрек-шоу по-прежнему располагался салон автоскутеров. Плюшевый тролль, которого он зашвырнул в лужу, исчез. Наверное, кто-нибудь подобрал. А может, его и вообще не было.

Тут от палатки отделилась фигура в помятом плаще и преградила ему путь.

— Ты, наверное, что-то ищешь? — спросил Рефельс и протянул ему мокрого плюшевого тролля. — Это не ты потерял?

Юлиан вырвал тролля из рук репортера и отступил на шаг. Лицо Рефельса дернулось, но он воздержался от замечаний. Если бы он знал, какое облегчение испы­тывал в этот момент Юлиан, повстречав его здесь. Хоть какой-то человек, в реальности которого можно было не сомневаться.

Разумеется, Юлиан не подал виду, наоборот, старался глядеть на Рефельса как можно враждебнее.

— Видимо, вы никогда не отвяжетесь от меня? — спросил он.

— Нет, — ответил Рефельс— Уж такие мы люди, прес­са. Как клей: куда однажды пристанем, оттуда нас уже не отодрать.

— Ха, ха, ха, — произнес Юлиан. — Очень смешно. Как вы меня разыскали?

— Профессиональный секрет, — сказал Рефельс. — Но прими от меня комплимент. Твой фокус оказался простым, но действенным. Я был на волосок от разорения. Что скажет мой босс, когда я предъявлю ему счет из вашего ресторана? Твой отец живет на широкую ногу, а?

— У него все в порядке, — ответил Юлиан. — К сожа­лению, приличные отели были все заняты, и нам пришлось довольствоваться тем, что попроще. Но ничего, мы люди скромные и ко всему привычные.

— Не в бровь, а в глаз, — пробормотал Рефельс.

— А теперь, к сожалению; мне надо идти. Масса дел.

Рефельс снова преградил ему дорогу:

— Я мог бы подвезти тебя. Мне все равно в ту сторону.

— Откуда вам знать, в какую мне сторону?

— Я еду в ту же сторону, что и ты, — ухмыльнулся Рефельс, — не важно в какую.

Юлиан смирился. Он видел, что Рефельс не отцепится, и вовсе не был уверен, что хотел бы этого. Топать одному по этой зловещей площади ему было очень неприятно.

— Ну, хорошо, — согласился он наконец, давая понять, с какой неохотой делает это. — Но учтите, вы не услышите от меня ни слова.

— Само собой, — ухмыльнулся Рефельс. — Иногда то, что люди не говорят, бывает не менее интересно, чем то, что они скажут.

— Я не стану говорить ничего.

Улыбка Рефельса сделалась шире, и Юлиан еще раз задумался, не сможет ли Рефельс стать его союзником. Но потом представил, что будет с этим газетчиком, если рассказать ему всю правду, и отказался от своей надежды.

Они зашагали к автостоянке на краю ярмарочной площади. Подходя к своей проржавевшей колымаге, жур­налист указал на тролля:

— Славный зверь. Выиграл?

— Чего спрашивать, вы же, наверное, все это время наблюдали за мной?

— Ну, наблюдал, — подтвердил Рефельс, роясь в кар­мане в поисках ключей. — Ты ведь кого-то искал? Сперва около стеклянного лабиринта, потом у силомера и, наконец, среди этих уродцев. И что же, нашел?

Юлиан пропустил его вопрос мимо ушей.

— Тогда вам должно быть известно, откуда у меня этот тролль.

— К сожалению, неизвестно.

А Юлиан надеялся, что репортер поможет ему раз­решить загадку исчезнувшей лотерейной будки.

— На какое-то время я потерял тебя из виду. А когда снова увидел, у тебя под мышкой был этот зверь. Потом ты его выкинул, только я удивляюсь почему.

Пока они садились в машину, Юлиан успел придумать убедительное объяснение. Но оно не понадобилось, потому что Франк и не ждал ответа. На сиденье лежала стопка свернутых газет. Юлиан хотел переложить их на заднее сиденье, но Рефельс остановил его:

— Это для тебя. Читай. Куда едем?

— К моему отцу, — ответил Юлиан. — Что читать?

— Сам увидишь.

Юлиан действительно сразу увидел. Имя и фотографий его отца мелькали во всех газетах, и — как и говорил Рефельс еще утром — всюду красовались портреты уби­тых горем родителей исчезнувшего мальчика.

Негодование Юлиана росло от газеты к газете. Каждая старалась переплюнуть остальные в душераздирающем описании истории, меньше всего согласуясь с правдой.

— Ну как, нравится? — с сарказмом спросил Ре­фельс. — А теперь прочти вот это. — Он вытащил из кар­мана еще одну газету, свернутую в трубочку, и протянул Юлиану.

Эта газета тоже повествовала о событиях вчерашнего вечера, но не так интригующе, как все остальные, и не в передовой статье, а в двух маленьких колонках на второй странице, стараясь, по крайней мере, быть объ­ективной, хотя это ей не всегда удавалось. На взгляд Юлиана, и здесь было многовато вопросительных знаков, но его отец хотя бы не выводился здесь похитителем детей, убийцей и террористом. Вместо подписи под статьей стояли инициалы «Ф.Р.».

— Франк Рефельс, — подтвердил Рефельс— Это моя статья. Можешь себе представить, как клокотал мой шеф, когда увидел заголовки в других газетах. Я заварил такую кашу, которую мне придется расхлебывать еще целый год.

— И зачем ты показываешь это мне? — спросил Юлиан, вдруг автоматически перейдя на доверительное «ты». — Чтобы доказать мне, что ты честный журналист?

— Да, — ответил Рефельс

— Я не думаю, что это может что-нибудь изменить, — сказал Юлиан. При этих словах он сам себя почувствовал подловатым, но Рефельс, похоже, именно этого и ожидал, потому что не выразил ни малейшего разочарования.

— Я написал эту статью вовсе не для того, чтобы подольститься к тебе, — сказал он. — Можешь не обма­нываться на сей счет. Просто я верю тому, что написал.

— А я думал, журналисты только гоняются за сенса­цией.

— И гоняемся, что ж, — невозмутимо подтвердил Франк. — Но в данном случае я считаю, что сенсация в том и состоит, что твой отец непричастен к этому делу. Кому-то было нужно его распять, и я хочу знать кому, а главное — для чего. И если это не сенсация, то я не понимаю, что же тогда сенсация! — Он взглянул на Юлиана в упор: — Вот и скажи мне: союзники мы или нет? Если я прав, то сообща мы сумеем помочь твоему отцу. А если нет... ну, тогда у тебя есть возможность направить меня по любому ложному следу, какой тебе понравится.

Юлиан некоторое время молчал, потом произнес:

— Ты бы мне все равно не поверил.

— Значит, ты все-таки что-то знаешь!

— Нет! Или да, конечно. Может быть.

— Так что же все-таки? Да, нет или может быть?

— Всего понемногу, — уклончиво ответил Юлиан, — Я знаю, это звучит странно, но если бы я тебе рассказал, это звучало бы еще более странно. Можешь мне поверить.

— Я привык к самым безумным историям, — сказал Франк.

— Но не к таким, — уверял Юлиан. — Знаешь что: давай я сперва поговорю с отцом, а потом уже решу окончательно. Я обещаю, что расскажу все тебе первому — если только будет что рассказать.

— Первому и единственному, — потребовал Франк. — Мне нужна эксклюзивная история.

— Первому и единственному, — согласился Юлиан.

— Вот это честное предложение, — сказал Франк.

Двадцать минут спустя они остановились около варьете. Юлиан потянулся за троллем на заднее сиденье, но потом представил, как глупо он будет выглядеть в варьете с этой раскисшей куклой в руках. Отцу и без того будет неприятно, что он притащил с собой репортера.

Темным длинным коридором они прошли в зритель­ный зал. На сцене был выставлен реквизит отца, отно­сящийся к его главному номеру. В свете софитов Юлиан увидел не только отца, Гордона и директора варьете, но и обоих вчерашних полицейских и еще одного незнакомого человека в сером костюме. Возможно, это был адвокат, о котором вчера упоминал Гордон.

Отец, увидев репортера, растерялся, но ничего не сказал. Гордон же отреагировал более нервно.

— Что вам здесь нужно? — накинулся он на Рефель­са. — Здесь неофициальная беседа. Пресса не допускается!

— Ладно, Мартин, — примирительно сказал Юлиан. — Он со мной.

Франк взглянул на него благодарным взглядом, хотя в этот момент ему вовсе не требовалось покровительство Юлиана. Он даже не попытался вступить с Гордоном в дебаты, а только пожал плечами и повернулся, чтобы уйти, — правда, окинув все происходящее быстрым, но очень внимательным взглядом, от которого не ускользнула ни одна подробность.

— Увидимся после, — сказал он Юлиану.

Гордон хмуро посмотрел ему вслед:

— Ну и наглый тип! Как ему удалось тебя уломать?

— Франк — нормальный парень! — резко ответил Юлиан.

— Франк? — удивился Гордон. — Вы уже на «ты»?

— Да. — Юлиан и сам немного удивлялся, что взял Рефельса под защиту. — Он не такой, как другие!

— Они все не такие, — пренебрежительно ответил Гор­дон. — Пока не разнюхают все, что им надо.

— А вы прислушайтесь к тому, что говорит маль­чик, — вмешался старший из двух криминалистов. — Я знаю этого молодого человека. Он, может быть, не самый талантливый в городе репортер, но хоть, честный. Его сообщение в сегодняшней «Вечерней почте» было един­ственным объективным.

— А в вашей ситуации, — вмешался его младший коллега, — надо ценить сочувствующего в прессе.

— Господа, прошу вас! — взмолился седой господин, предположительно адвокат. — Давайте держаться ближе к делу!

— С удовольствием, — сказал старший полицейский с заметным холодком. — Вам известно, чего мы от вас ждем.

— Но мой клиент уже ответил на все ваши вопросы.

— Кроме одного. — Полицейский указал на зеркало: — Объясните нам, как эта штука функционирует.

— Но это невозможно! — сказал отец Юлиана. — Пой­мите же наконец, я не могу этого объяснить! Даже при всем желании!

— Или, может, это вообще не фокус? — добавил млад­ший полицейский в шутку. — Может, вы чародей?

Он засмеялся, но тут же смолк, наткнувшись на ле­дяной взгляд адвоката.

Юлиан в ожидании поднялся на сцену и стал раз­глядывать атрибуты волшебства. То есть иллюзии. Что же касается зеркала... Может быть, полицейский со своим шутливым замечанием был гораздо ближе к истине, чем сам предполагал.

Отец никогда не объяснял этого фокуса, и теперь Юлиан знал почему. Однако отец никогда не разрешал самому Юлиану шагнуть сквозь зеркало, хотя чужие люди делали это из вечера в вечер. Юлиан впервые подумал, что за этим может скрываться нечто большее, чем страх отца, что кто-нибудь разгадает его великую тайну...

Юлиан видел этот номер бессчетное число раз и даже, случалось, ассистировал отцу. Знал он и большое зеркало, каждую его неровность. Оно было очень старое. Стекло помутнело, а если присмотреться, во многих местах виднелись тончайшие трещинки. Много лет назад зеркало разбили. Отец потратил целое состояние, чтобы его снова собрали из тысячи тысяч осколков. Фирма, которая вы­полняла этот заказ, поистине сотворила чудо. Только при самом пристальном взгляде можно было заметить, что зеркало сделано не из цельного куска, а из множества кусочков разной формы и размеров. И только в одном месте они сработали не безукоризненно: в нижнем правом углу один осколок серповидной формы выступал на какую-то долю миллиметра, будто стекло было чуть толще.

Но самое странное в этом зеркале было то, что оно почему-то... не совсем правильно отражало предметы.

Юлиан увидел в зеркале отражение Гордона и понял, что Гордон тоже наблюдал за ним через зеркало. Может быть, уже довольно долго наблюдал. Он мель­ком улыбнулся Гордону и перевел взгляд на отца, который все еще препирался с полицейскими. Вернее сказать, просто сидел, предоставив своему адвокату препираться с ними.

— Не беспокойся. — Гордон подошел к Юлиану. — Все уладится. Они просто придираются к отцу, потому что не знают, что делать. В худшем случае уедем на несколько лет за границу, пока все быльем порастет. — Он обнял Юлиана и отвел в сторонку: — Идем. Мне надо с тобой поговорить.

Ничего хорошего это не предвещало. Мартин уводил его за пределы слуха полицейских. Или, может быть, отца?

— Собственно, отец собирался поговорить с тобой вчера вечером, — начал Гордон, — но я думаю, момент оказался неблагоприятным. И кроме того, ему и от агентов хватает неприятностей. Зачем еще дополнительные?

— Какие дополнительные? — не понял Юлиан.

Гордон помедлил. Видимо, то, что он собирался сказать, было ему действительно неприятно.

— Итак, мы с твоим отцом того мнения, что сейчас тебе разумнее всего будет уехать.

— То есть? — растерялся Юлиан.

— Мы хотим, чтобы ты вернулся в интернат. — Юлиан чувствовал, что Гордону было тяжело произнести это. — Если мальчишка не отыщется через день-другой, эти люди из прессы заклюют нас, как стервятники.

— Я останусь здесь! — решительно заявил Юлиан.

— И не только нас, — продолжал Гордон, не обращая внимания на его слова. — Тебя тоже. Можешь мне по­верить, они не оставят тебя в покое ни на секунду. Так будет лучше. Мы уже договорились с директором ин­терната. — Он сунул руку в карман и достал узкий про­долговатый конверт. — Вот твой билет. И карманные деньги в возмещение недополученных каникул.

Охотнее всего Юлиан разорвал бы этот конверт на мелкие кусочки. Он чувствовал себя обманутым, и мысль, что отец и Гордон хотят сделать как лучше, не утешала его.

— Я не хочу уезжать! Я останусь здесь!

— Не осложняй жизнь отцу, ему и без того сейчас хватает! — Гордон вздохнул. — Неужели ты думаешь, что ему самому хочется тебя отсылать?

— Это же наверняка твоя идея. Скажешь, нет?

Губы Гордона сжались в ниточку. Юлиан по его глазам понял, что причинил ему боль, и тут же сам пожалел о своих словах.

— Если хочешь, да, — сказал Гордон ледяным тоном. — Поезд уходит через три часа. Мы можем спорить до самого его отхода, а можем обойтись друг с другом как хотя бы полуцивилизованные люди. Выбирай, мне все равно. В любом случае через два часа я отвезу тебя на вокзал и посажу в поезд, подходит тебе это или нет.

Отец все еще был занят с полицейскими, и четверть часа драгоценного времени была потеряна на пустое ожидание, тем более что они переливали из пустого в порожнее. Наконец полицейские поднялись.

— Итак, мы договорились, — сказал старший. — Вы остаетесь в нашем распоряжении до тех пор, пока мы не получим дополнительных сведений.

— Иными словами, я не имею права покидать город, — сказал отец Юлиана. — А как же с моими выступлениями?

— А что с ними? Продолжайте выступать как обычно, за исключением этого фокуса с зеркалом, разумеется.

— Но люди приходят именно ради него! — запротес­товал Гордон.

— Боюсь, на некоторое время вам придется от него отказаться, — холодно произнес полицейский. — Я могу конфисковать у вас этот прибор, если вам так хочется.

— Нет! — поспешно ответил отец Юлиана. — Я даю вам слово, что больше никого... не отправлю сквозь зеркало.

Или Юлиан ослышался, или отец оговорился? Похоже, полицейских тоже смутили эти слова, потому что неко­торое время они смотрели на отца с недоумением. Юлиан отчетливо увидел, как в мыслях старшего полицейского возник вопрос и как он сам же мысленно на него ответил.

— Хорошо, — сказал он. — Я дам вам знать, как только станет известно что-нибудь новенькое.

Юлиан с отцом хоть на некоторое время остались одни.

— Мартин поговорил с тобой? — начал отец. Он ка­зался смущенным и нервным и не поднимал на Юлиана глаза.

— Да. — Юлиан сам испугался своего отчужденного тона.

— И теперь ты зол и огорчен, — определил отец.

— Я так ждал этих каникул! Целый год ждал. Ведь ты обещал...

— Сам знаю, — перебил отец. — Я прекрасно понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Все, что обещал, я исполню, поверь мне. Но сейчас будет лучше, если ты вернешься в интернат.

— Но почему? — взмолился Юлиан. Слезы внезапно навернулись ему на глаза. — Неужто из-за этого пропав­шего мальчишки! Но ты же не имеешь к этому никакого отношения!

— И все равно так будет лучше, — настаивал отец. — Потом, когда... все это кончится, я приеду к тебе и все объясню. Ты поймешь меня, как только все узнаешь. А до тех пор я прошу тебя просто мне поверить.

Но Юлиан чувствовал, нет — знал, что здесь что-то не то. Его отец носил в себе какую-то мрачную тайну.

— Скажи мне правду, — попросил он. — Пожалуйста!

— Не сейчас. Потом. Если... мы увидимся.

Дело было решено. Примерно через час Юлиан про­стился с отцом и сел в двухместный спортивный авто­мобиль Гордона, который стоял на улице.

Дождь больше не моросил, он лил как из ведра, к тому же сильно похолодало. На улице почти не осталось прохожих, и Юлиан вспомнил о ярмарке: сегодня там не особенно прибыльный день.

Погода портилась с каждой минутой. Тучи нависли так низко, что до них, казалось, можно было дотронуться рукой. Внезапно так стемнело, что уличные фонари авто­матически зажглись, а водители включили фары. Машины еле ползли по залитой дороге, и Гордон все заметнее нервничал.

Времени у них было достаточно, но Гордон любил быструю езду, и это черепашье продвижение терзало его нервы. Он барабанил пальцами по рулю, взгляд его все чаще обращался к зеркалу заднего вида, будто он вы­искивал возможность вырваться из ряда и обогнать всю колонну впереди. Юлиан надеялся, что такая возможность ему не представится. Своей манерой вождения Гордон уже не одного человека довел до преждевременных седин.

Юлиан оглянулся назад. Потоки дождя не позволяли рассмотреть через заднее стекло какие-нибудь подроб­ности, но он увидел позади одиночную фару мотоцикла. В такую погоду мотоциклист на дороге — явление редкое. Может, поэтому Гордон так часто поглядывал в зеркало заднего вида?

— Я наблюдаю за этим парнем уже давно, — подтвердил Гордон предположения Юлиана. — Должно быть, он совсем лишился рассудка. Он идет за нами так плотно, что стоит мне нажать на тормоз, и он врежется в нас. Кстати, на заднем сиденье лежит кое-что для тебя.

Юлиан увидел коричневый пакет, осторожно взял его и заглянул внутрь. Там был мокрый плюшевый тролль и белый конверт. Юлиан вынул тролля и посадил его на заднее сиденье, не без злорадства отметив, как на дорогой обшивке сиденья тут же стало расползаться мокрое пятно. Конверт же засунул в карман, не вскрывая. Ему, конечно, было любопытно, что там, но он догадывался, что Гордону это еще любопытнее, и решил про себя, что распечатает конверт только в поезде.

— Этот пакет мне передал твой новый друг, — сказал Гордон.

— Франк? — переспросил Юлиан. — Он мне не друг.

— Мне тоже трудно было себе это представить, — ска­зал Гордон.

— Что ему было нужно?

— Это я у тебя хотел спросить, — ответил Гордон.

— Что репортерам обычно бывает нужно, — сказал Юлиан, — информацию, что же еще? И все-таки я думаю, ты в нем ошибаешься. Он показал мне свою статью насчет вчерашнего. Эта статья и впрямь не такая, как все остальные.

— Я знаю, — ответил Гордон. — Я ее читал. И это един­ственная причина, почему я вообще подпустил его к себе.

— Что он сказал? — снова спросил Юлиан.

— Рассказывал что-то про соглашение, которое вы с ним заключили. Пришлось мне сказать ему несколько подходящих слов, после чего он отвалил. — Заметив рас­терянность Юлиана, Гордон добавил: — Да не бойся, башку я ему не оторвал. И всю вину взял на себя. И все же я бы посоветовал тебе впредь обходить репортеров стороной.

Они подъехали к вокзалу, Гордон стал искать, где припарковаться. Юлиан краем глаза отметил, что мото­цикл все еще ехал за ними.

— Что это за штуковина? — спросил Гордон, кивнув в сторону тролля.

— Я его выиграл, — односложно ответил Юлиан.

— Выиграл? Такую старую игрушку? У нее такой вид, будто до тебя ее выигрывали еще человек десять.

— Мне. она нравится.

— Выкинь! — посоветовал Гордон. — Друзья в интер­нате засмеют.

Юлиан молча взял тролля с заднего сиденья и снова засунул его в коричневый пакет; Гордон все понял.

Гордон, по примеру других автомобилистов, приехав­ших до него, пренебрег знаком, запрещающим стоянку перед входом, и они вышли из машины. Юлиан испугался, почувствовав, как сильно похолодало. Ведь стояла сере­дина лета, солнцу полагалось жарить вовсю. Мальчик втянул голову в плечи, прижал к себе пакет с троллем и побежал к входу в вокзал.

Когда Гордон попытался поспеть за ним, стало заметно, что он слегка прихрамывает. Мало кто знал, что менеджер имел инвалидность. Сам он неохотно говорил об этом и даже на прямые вопросы отвечал уклончиво. Правый коленный сустав был у него наполовину лишен подвиж­ности. Юлиан предполагал, что эта хромота — следствие старой травмы, вполне возможно, полученной в автомо­бильной аварии. Во времена резкой смены погоды колено давало о себе знать. Юлиан замедлил шаг и подождал Гордона.

Перед тем как войти внутрь, они остановились под козырьком. Гордон отряхнулся, как вымокшая собака, и потопал ногами.

— Вот зараза! — ругался он на погоду. — Настоящий конец света!

— Тебе придется отогнать машину, — сказал ему Юлиан. — Иначе тебе грозит полицейский протокол!

— В такую погоду ни один полицейский не высунет носа... — Гордон оглянулся и осекся. Их «феррари» крас­ным пятном виднелся у самого подножия широкой лестницы, Позади машины остановился мотоцикл. Фара его все еще горела.

— Черт возьми! — восхитился Гордон. — Вот это мо­тоцикл! Ты хоть знаешь, что это такое? Это «нортон»! За плечами у этой машины по меньшей мере семьдесят лет, если не все восемьдесят! И он еще ездит!

— Мотоциклист совсем рехнулся: в такую погоду вы­езжать на таком металлоломе, — поддакнул Юлиан.

— Металлолом? — Гордон не поверил своим ушам. — Юлиан, это настоящий раритет! Ему цены нет. Я даже не знал, что эта модель еще где-нибудь существует. Да еще на ходу! Я должен ее купить!

Юлиан больше не слушал его. Он смотрел на мото­циклиста, рослого юношу, с головы до ног упакованного в черную кожу, блестевшую от дождя. На голове у него был черный шлем со щитком, и Юлиан не мог видеть его лица. И все же он явственно ощутил, как из-за темного щитка тот сверлит его взглядом.

— Стой, Мартин! — испуганно крикнул он, но Гордон уже сбегал вниз по лестнице к мотоциклу.

Ураганный порыв ветра пронесся по площади, и на несколько секунд серая стена воды поглотила все, что еще виднелось на расстоянии пяти-шести шагов.

Когда порыв ветра улегся, мотоцикла на месте не было. Гордон остановился, недоуменно оглядываясь по сторонам, а потом вернулся назад. Он вымок до нитки и ругался:

— Вот зараза! Я так хотел с ним поговорить!

Юлиан понимал огорчение Гордона. Гордон любил не только новейшие скоростные модели, но и всяческую старину на колесах — не важно, на двух, на трех или на четырех. Он собрал уже целую коллекцию такой старины. Мотоцикл восьмидесятилетней давности мог бы достойно увенчать эту коллекцию.

— Правда, я бы на его месте никому не продал такую вещь. Ни за какие деньги. — Гордон глубоко вздохнул. — С другой стороны, я бы и ездить на нем не стал. Да еще в такую погоду!

Они медленно продвигались к перрону. Переполнен­ный зал гудел: плохая погода загнала сюда многих про­хожих. Поезд уже стоял на пути. До отправления оста­валось еще двадцать минут, но они все же поднялись в вагон, потому что на перроне было холодно. Юлиан уселся у окна и еще добрую четверть часа выносил общество Гордона, хотя ему не хотелось ни о чем раз­говаривать.

Когда Мартин наконец вышел, Юлиан почувствовал облегчение и вместе с тем какую-то нервозность. У него было предчувствие, что история с исчезновением мальчика далеко еще не закончена. Отец знал больше, чем говорил вслух, и дело здесь было не просто в исчезновении некоего случайного ребенка. Главное — почему он его отсылает назад в интернат.

Поезд двинулся. Гордон махал ему рукой. Юлиан тоже поднял руку и оцепенел. В толпе на перроне он увидел мотоциклиста.

Он смотрел на Юлиана. Хотя лицо по-прежнему скры­валось за черным щитком, Юлиан чувствовал на себе взгляд его глаз, и это не были глаза человека.

То был рыжий в кожаной куртке, он же тролль. Он явился сюда для того, чтобы настичь ускользнувшую жертву.

Поезд покатился, но Кожаный еще мог догнать его в несколько хороших прыжков. Однако не шелохнулся. Только взглядом проводил.

Только когда поезд отъехал от перрона, Юлиан от­важился вздохнуть и откинуться на спинку сиденья. Но облегчение от того, что он ускользнул от тролля, продержалось недолго. Его словно молотом ударило: значит, все это была правда!

И ярмарка. И тролли. И дорога привидений. И зеркало. И тринадцатый этаж.

Значит, все это был никакой не сон.

У него задрожали колени, он готов был закричать, охваченный ужасом и чувством бессилия.

Но все же ему удалось подавить этот приступ страха и призвать на помощь логику. Хорошо, пусть все это было на самом деле. Была эта зловещая ярмарка, были эти тролли и все остальное. Но какое отношение все это имело к нему? И почему это произошло именно теперь, а не когда-либо еще?

Ощущение тревоги и предчувствие грядущей беды разрастались в нем. Если бы рядом оказалась хоть какая-то живая душа, чтобы поговорить обо всех этих грозных превращениях!

Впрочем, может быть, и есть такая душа...

Он достал из кармана конверт, переданный Рефельсом, вскрыл его и обнаружил три снимка, сделанных «поля­роидом», и не очень содержательную записку. Рефельс сообщал, что не сердится и что Юлиан может в любое время обратиться к нему, если у него появятся проблемы или понадобится просто поговорить. И указан домашний номер телефона.

На «поляроидных» снимках был изображен сам Юлиан. Видимо, Франк сделал эти снимки, когда Юлиан скитался по ярмарке в поисках Рогера и его таинственного лабиринта. Наверное, снимки так и не понадобились Рефельсу.

На одном из трех снимков Юлиан увидел лотерейную будку. Но совсем не ту, в которой он выиграл тролля.

Эта будка была старая. Просто какая-то древняя. Вместо дешевых плейеров и пластиковых радиоприем­ников виднелись разноцветные пропеллеры, куклы в белых платьях и оловянные солдатики. Изменился и сам лотерейщик. Это был тот же самый человек, только одетый в полосатый пиджак и бриджи с застежкой под коленками.

Все это Юлиан еще смог бы переварить. Но рядом с лотерейщиком стояла темноволосая девочка из его сна.

Он не спутал бы ее ни с кем. Он узнал бы ее из тысячи других лиц. На фотографии была именно та девочка, которая вчера вышла из зеркала, чтобы предо­стеречь его.

И он вдруг понял, почему тролль очутился на вокзале. Нет, вовсе не для того, чтобы догнать его, а чтобы убедиться, что он действительно уехал из города!

Юлиан вскочил и ринулся вон из купе, чтобы разыскать аварийный стоп-кран.