ОЧАРОВАНИЕ СКВАЖИН, ИЛИ ТРАДИЦИЯ ДЛЯ НЕПОСВЯЩЕННЫХ

Время бурного обсуждения только что вышедших книг, кажется, безвозвратно кануло в Лету. Тем не менее иногда это всё же случается. Вот, например, не далее как на прошлой неделе у нас на кухне произошёл разговор. Имен участников я предпочёл бы не называть: некоторые из них слишком известны, другие — вовсе неизвестны никому. Мы с женой в разговоре не участвовали — только подливали в чашки зелёный чай да угощали всех постным печеньем.

L. Господа, все мы прочитали книгу Юрия Стефанова "Скважины между мирами". Кроме меня, разумеется, поскольку мне вся эта мистика неинтересна. И мы собрались здесь, чтобы обсудить её. Прошу высказываться. Но прежде обсуждения я хочу обратить ваше внимание, как приятно издана книга Стефанова. Тёмно-синяя…

S. Как небо полуночи, по которому летел Ангел Лермонтова…

L. У издателей, несомненно, хороший вкус. Книгу приятно держать в руках и читать хочется. Жаль, что читать не буду.

I. Почему?

L. Лично я не понял, зачем существуют такие книги. И вот я бы хотел, чтобы вы мне объяснили, кто и с какой целью сегодня будет читать книги Стефанова. И не только их. Недавно я зашел в магазин и увидел целую серию книг по герметизму. Например: Герметическая космогония. Авторы — Якоб Бёме, Джон Ди… Я понимаю, кто и как читал это в средневековье. Понимаю, кто и зачем читал это в Советском Союзе. Ну а сейчас — кому и зачем это нужно?

R. Мне, например, тоже не нужно всё это подглядывание в скважины между мирами. Что остается после прочтения этой, в самом деле, приятной на вид и на ощупь книги? Как будто прожил несколько часов в щели с тараканами. Или в отстойнике под раковиной. Оно иное, конечно. Но лучше всё же туда не заглядывать. Если это фантастика, то утешает возвращение в так ненавидимую "мистиками" повседневную реальность. Если же нас ещё и уверяют, что всё это на самом деле… Господи, спаси и сохрани! Знать не желаю, видеть не хочу, читать не стану. Потому что зачем узнавать о том, чего желательно избежать? И если получится спастись, если эти скважины удастся вовремя заделать и перенестись в края, где нет печали (чего и всем желаю), то зачем столь пристально вглядываться в эти недомиры? Присутствует какая-то завороженность, зачарованность нечистью. Хочется сказать всему этому: сгинь! Забить все подозрительные щели и открыть форточку, чтобы впустить свежего воздуха. Прямого чистого воздуха традиции. Без всяких там "непроявленных" существ. Ибо заводятся всё это хозяйство от сырости и духоты.

T. Вы абсолютно не правы. Зайдите в любой книжный магазин и посмотрите, каким спросом сейчас пользуется традиционная литература. Интерес читателя к традиции, по-моему, очевиден. Он даже сильнее, чем был в начале 90-х, как бы основательнее и устойчивее. Юрий Николаевич Стефанов — один из немногих настоящих традиционалистов у нас. Это вообще классик жанра. Благодаря ему, можно сказать, мы только и узнаем такие имена, как Сеньоль, де Виллар, Лакарьер и другие. Он уже в 60-е гг. занимался такими вещами, к которым мы приходим только сейчас. Читал Генона, когда его вообще никто здесь не знал.

R. Ну хорошо, теперь-то Генона у нас уже каждая собака знает. Зачем начинать сборник со статьи о Геноне, которая готовилась в 1991 г. для кондового советского читателя?

I. Между прочим, стефановская рецепция Генона гораздо более адекватная, чем у какого-нибудь там Дугина.

T. Дугин — не какой-нибудь!

R. Пусть так. Но зачем мне Стефанов или Дугин, если теперь я могу составить своё собственное впечатление о том же Геноне и Элиаде?

I. Я с вами согласен. Это даже не сборник эссе, скорее, сборник предисловий. А предисловие — жанр несамостоятельный, подчиненный. И, кажется, недолговечный. Предисловия обычно стареют быстрее, чем тексты.

T. Вы не понимаете. В подлинную традицию без хорошего проводника проникнуть нельзя. Можно шею свернуть. Стефанов — уникальный проводник в мир традиции. Большинство текстов, к которым написаны эти предисловия, ещё не прочитаны.

S. Мне кажется, Стефанов не только проводник, но и совершенно замечательная, и при этом не замеченная почти никем личность. Прочтите послесловие Юрия Соловьева — кстати, образцовое послесловие — Стефанов там встает совершенно как живой, при этом в своем времени и в своем литературном контексте. Прекрасное эссе, в дополнение к стефановским.

I. Не в пример стефановским, я бы сказал.

T. Да что вы наезжаете на стефановские тексты? У них вообще другая задача. Кроме текстов, здесь такое обилие цитат, что они сами по себе образуют как бы метатекст, ценный сам по себе.

I. Да, традиция всегда тяготеет к тому, чтобы стать цитатой. Полностью превратиться в цитату.

R. Меня эта цитатность, все эти подмигивания "просвещенному читателю" раздражает. Для кого пишет Стефанов? Для посвященных? Вот в послесловии Соловьева есть широта взгляда и непредвзятость, в результате чего личность Стефанова, действительно, освещается объективно, с пониманием, не сводится ни к каким штампам, что было бы сделать не так уж сложно. А во всех "эссе" Стефанова очевидны как идеологические посылы, так и своеобразная корпоративная узость. Он пишет только "свое" и о "своих".

T. Я же говорю, у него другая задача!

R. Какая?

T. Инициатическая, если угодно.

I. Ну, на патрона инициации он всё же, по-моему, не тянет…

R. А мне кажется, что подлинная традиция не эзотерична, она не для посвященных!

T. Типичное мнение профана. Эзотеризм — основа любой традиции. Даже Христос народу говорил притчами, а разъяснял их только двенадцати посвященным.

S. Бесспорно одно: Стефанов — очень достойная личность, и давно пора было бы обратить на неё внимание. Лично я открыл для себя Стефанова благодаря этой книге. Так что — спасибо "Контексту"!

I. А нужна ли традиции личность? Если Стефанов — адепт традиционализма, он должен личность прятать. Отсюда цитаты. Отсюда — склонность к мистификациям…

S. Вы уверены, что Стефанов — традиционалист? Например, в конце лучшего, на мой взгляд, текста в этом сборнике (как раз настоящего эссе, а не предисловия) "Капитан Копейкин под флагом "Весёлого Роджера", о романе Стивенсона "Остров сокровищ", Стефанов говорит, что отнюдь не настаивает на своих интерпретациях. Предоставляет право каждому перетолковывать свои "бессвязные заметки" ad libitum. Разве традиционалист может такое допустить? Оставлять другим возможность вертеть так и эдак смыслами — это не традиционализм. Традиция всегда закрепляет одну (иногда несколько), но строгих интерпретации.

I. Да, вообще традиционализм — это дитя модерна, а модерн всегда настаивает на своем. Традиционализм и модерн всегда тоталитарны, а дискурс Стефанова принципиально антитоталитарен. Местами даже переходит в гуманистический пафос.

R. Это — гнилое наследие шестидесятничества. Ведь по возрасту Стефанов, кажется, настоящий шестидесятник?

S. Перед нами, безусловно, романтическая метафизика поколения шестидесятников. В сущности, любая метафизика нецеломудренна, т.к. стремится соединить видимое и невидимое. Во много раз ценнее простая нерассуждающая вера. Когда невидимое всегда "уже здесь". Метафизика усыпляет; вера бодрит. Но поначалу, конечно, метафизика впечатляет и вдохновляет. А потом: ну да, я это уже "знаю". Когда читаешь Евангелие, всегда открываешь что-то новое и поражаешься. Хотя там очень мало говорится о скважинах и о тех, кто туда проваливается.

L. Как? Стефанов — шестидесятник? не мистик и не традиционалист?

S. Пожалуй, даже либерал и демократ. Гурджиеву и св. пророку Илие, например, он вменяет в вину своего рода тоталитаризм. Трактовка пророка Илии, замечу, у Стефанова совершенно нетрадиционная. Спор между ним, стоящим за ним Иеговой и жрецами ваалов он однозначно разрешает в пользу последних, называя и пророка, и Иегову "палачом", видя в этом пример "стихийного, неукротимого человекоубийства". Статью про Гурджиева, или вернее, против Гурджиева, можно было бы с полным правом назвать антисталинистской.

R. В этом он идет за своим любимым Д. Андреевым. Андреев тоже вон окутал свою розу мира либеральной фантазией. У них обоих, как и у всех почти интеллектуалов ХХ века, сбито чувство иерархии и отсутствует, как мне показалось, чутьё, что ли… или разборчивость. Знаете, как поёт один современный поэт, это очень характерно: а здесь у меня иконы битлов, ладан, гашиш, а мне всё равно — лишь бы Тебе было светлей. И вот это, пишет Ю. Соловьев: "Одна стена его комнаты была украшена православными иконами северных писем", — (не без некоторого эстетизма, замечу, именно северных писем, а не каких-то других), — "другая — прялками с языческим орнаментом, статуэтками Будды и прочими диковинами". Комната — образ души. Здесь полностью нарушена Иерархия. Это чистый гностицизм.

I. А Ю. Соловьев утверждает, что он был православным верующим…

T. Одно другому не мешает. Между верой и гнозисом нет противоречий.

S. Во всяком случае, так думал Стефанов. Любопытно заканчивается книга "Скважины между мирами". Последние слова последней статьи, которую Соловьев предлагает считать "завещанием" Стефанова, звучат так: "Становитесь гностиками". Правда, с оговоркой: "Кто хочет". Замечу: не "становитесь верующими", не "имейте веру", как сказал Христос.

T. Христос сказал: "Будьте мудры, как змии, и чисты, как голуби" .

S. Апостол Иоанн Богослов же сказал: "Не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они… узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога" .

T. Я думаю, Юрий Николаевич подписался бы под этими словами. Вообще, мне кажется, смысл этого призыва "стать гностиком" и смысл его книги во многом — призвать читателей к этому самому различению духов.

R. Да? А я вижу в его книге прямой соблазн. Ведь что значит "исповедовать Иисуса Христа"? Наше вероисповедание закреплено в Символе веры. А там сказано, между прочим, и "верую во единую Святую Соборную и Апостольскую Церковь". Что же говорит Стефанов об этой Церкви? "…Как на Западе, так и на Востоке христианская церковь, сохраняя изначальную внешнюю форму своих догматов и обрядов, превратилась в чисто экзотерическую организацию, неспособную осознать всю ценность вверенных ей духовных сокровищ и, следовательно, воспользоваться ими для защиты своей паствы от ангелов тьмы" . Кто же защитит от ангелов тьмы, если не святая Церковь? А у Стефанова получается "спасайся, кто может и как хочет". Я вовсе не противник индивидуального спасения, но только с такой установкой, как у Стефанова, вместо Церкви всегда будет суррогат — какие-нибудь сомнительные розенкрейцеры, гностики, вообще, как пишет Соловьев, "странные люди": "немецкий иезуит, потомок тевтонских рыцарей, исландский художник, изобразивший Ю.Н. в образе Одина, французская буддистка…" Царствие ему Небесное, надеюсь, Юрию Николаевичу самому удалось спастись, но следовать за ним и за этими "странными людьми" — спаси и сохрани.

I. Вы правы: современный традиционализм — это путь индивидуалистов, которые не оставляют учеников по определению. Вообще традиционализм потребовался человеку прошлого рубежа веков. Очевидно, оттого, что он к концу XIX в. почувствовал себя вне , оторванным от почвы. Что он живет в полностью профанном мире. Где нет ничего святого, ничего важного, ничего серьезного. Что или где-то есть волшебная страна спасения — Агартха, Шамбала, в общем, страна Востока, и надо её во что бы то ни стало найти, или — гори всё синим пламенем.

T. А почему, кстати, синим? Поговорка явно алхимического происхождения.

I. XX-й век принадлежит таким, как Гессе, Элиаде, Генон, Блок, Андреев, Стефанов. Это век индивидуалистов, героев, идущих по пути надежного овладения вечным и неизменным — Единой Традицией. Всех их объединяет одно. Они искали вход. А найдя его, искали выход. Мир в обычном свете показался им скучным. Их увлекло то, что к началу века волшебное, сокровенное обнаруживает механику, структурное единство и соответствия. Путь через текст все к большему знанию — был их путем к откровению. Эти люди читали и через чтение и письмо что-то открывали. Все мы застали этот мир и читали. Теперешняя молодежь уже так читать не будет.

T. Ну, это вы зря. Молодежь очень этим интересуется.

I. Чем? Фэнтези?

T. Хотя бы. Фэнтези тоже по-своему вводит в традицию.

I. Ну, нет, извините. Фэнтези — это чистый модерн. Ведь там главное что? Множественность миров, серийность. Так же и у наших "традиционалистов". Единый мир традиции для них стал мирами. Структурно единые миры и в числовом отношении мистически обозримы, исчислимы и познаваемы. Между тем мир традиции — не структуры, но особенное и горизонт, который всегда остается иным. Традиция — пространственна, не позади, но всегда впереди. Традиция — протяженность.

S. Да, и я хочу сказать, что в так называемом "традиционализме" традиции меньше всего. Весь этот так называемый Генон, и всё, что существует сегодня в мире под вывеской традиционализма, — совершенно не традиционно. Всё это — романтический модерн. Модернизация традиции. Настоящий традиционализм может быть только у носителей традиционного сознания и, конечно, без всякого "изма". На мой взгляд, о традициях больше говорить не имеет смысла. Был смысл, когда все они находились под запретом и никто почти не имел доступа (кроме получивших традиционное, в нашем случае православное, воспитание). Имеет смысл говорить о традиции, которая входит в нашу плоть и кровь, буквально. Слава Богу, время традиций миновало. Наступило время Традиции. В этом, на мой взгляд, главное отличие сегодняшнего "мистического бума" от того, начала 90-х. Там господствовал голый бешеный интерес и полная демократия, в смысле смешения. Интерес — это безразличие, неумение различать. А сейчас различия становятся всё более отчётливыми. И скоро каждому придётся сделать единственный и конкретный выбор. Я, если говорить обо мне, никогда не предпочту жрецов Ваала святому пророку Илие.

L. Предлагаю лозунг момента: от традиционализма — к традиции!

T. Не понимаю я, о чем вы. Ведь Традиция и так одна.

S. Всё дело в том, что традиция не одна . Нет и не было никакой "Единой Традиции". Это выдумки от лукавого.

T. А сколько же их было?

S. Две, по крайней мере.

T. Вы тоже гностик — вот что я вам скажу, не меньше Стефанова.

S. Нет, я-то, смею надеяться, верующий. Знаете, что говорил Александр Блок? У меня, говорил он, было всего две девушки. Одна — Люба, а другая — все остальные. Так же соотносятся и традиции. То, что называют Единой Традицией, есть на самом деле множество традиций без какого-либо единства. Вернее, между ними много общего, но нет единства. Потому что единство — это прерогатива Любы. А Люба на самом деле одна.

T. Вы имеете в виду Вечную Женственность?

S. Нет!

T. Кто же одна?

S. Не одна, один. Тот, Кто есть сущий. Тот, о Ком сказано: есть единое на потребу .

L. Простите, но мне так и не стало понятно, зачем мне читать Стефанова и зачем нужна традиция в нашем замечательном современном мире. По-моему, это всё какая-то экзотика… И чем плохо открытие границ, прогресс, прозрачность, смешение, демократия?

T. Я вам отвечу словами двух традиционалистов — К. Крылова и Генона, которых сочувственно цитирует наш Автор: "Традиционализм исходит из того, что ничто хорошее "прогрессировать" не может". И: "Демократия является ничем иным, как отражением в плане политики того отрицания духовности, которым характеризуется современная наука и культура". Традиция необходима для спасения. Вне Традиции спасения нет.

S. Я бы уточнил: вне какой традиции? Господь сказал: вне Церкви нет спасения. И ещё: Я есмь дверь… В "скважинах между мирами" я наблюдаю тысячи дверей и полную демократию. Все со всем смешивается: исландские рыцари, чернокнижники, розенкрейцеры, буддизм… И где-то между ними, наряду со всеми, Христос. Именно тем и плоха демократия, что человек лишается защиты от воздействия демонических сил. Тем, что людей "расчеловечивают", как любит выражаться наш Автор, прямо с пеленок. Тем, что в этом мире "расчеловечили" и "разбожили" Христа.

I. Осознавая это, наиболее продвинутые интеллектуалы ХХ века стали искать подлинное — Традицию. Вот, например, Генон, как пишет наш Автор, избрал Каир, чтобы окончательно слиться с той средой, которую он считал оплотом традиционализма. Но традиция никуда не ушла. Абсолютно ложный модернистский ход — искать традицию, обратившись вспять. Вот мы сейчас восстановим всё, как было, и станем традиционными. Основное свойство традиции — это не отрицание современного мира, это вообще не отрицание. Отрицание чего-то во имя чего-то другого — это коренное свойство модерна. Традиция же — тянется. Традиция ничему себя не противопоставляет. Она, наоборот, вбирает и включает в себя всё, все впитывает и поглощает. Она всё объясняет из самой себя, и её невозможно ничем подвинуть, изменить. Она знает всё, что происходит и что может произойти. А если вдруг не знает и обнаруживает свою неспособность дать ответ — значит, наступили последние времена.

L. Значит, наступили последние времена? Стефанов ничего не говорит об этом?

R. Нет. Но "Контекст" готовит книгу его предсмертной прозы. Может быть, там будут какие-то пророческие слова?

I. А "Скважины между мирами", наверное, будет правильно рассматривать как Предисловие.

И Я