"Дороги. Часть первая." - читать интересную книгу автора (Завацкая Яна)Глава 2. Большие перемены.Что-то дикое, безумное творится вокруг. Я не могу это сформулировать, объяснить, но... ощущение, словно душная коричневая мгла опустилась на Лонгин, и давит, и давит, и медленно убивает и травит нас всех. Не спрашивайте — почему, как... Я просто это ощущаю. Я не могу объяснить, в чем дело. Люди вокруг полны энтузиазма, и вроде бы, даже счастливы. Экономика на подъеме. Такого не было с самого начала Реформ. Биотехнология развивается огромными скачками — судя по новостям, в жизни-то мы никаких ее плодов не видим. Но обещают вскорости что-то невероятное. И все зарабатывают деньги. Как безумные! Трое приятелей Питы открыли свои фирмы. Многие, как Пита, с головой ушли в работу... и главное — у всех все получается! За одним, кажется, исключением — меня самой. У меня дела идут все хуже и хуже... Все просто рушится вокруг. Но даже это сейчас меня мало волнует, потому что я всей кожей ощущаю вот эту давящую коричневую мглу. В чем она? В бравых призывах к войне? В том, что за прошедший год Лонгин успешно завоевал три маленьких государства, превратив их своей авиацией и космолетами почти в руины? В том, что похоже, скоро Лонгин захватит весь мир? И даже двинется дальше, как нам обещают самые смелые патриоты... В этом бравурном патриотизме, захватившем даже самых спокойных и здравомыслящих людей? Или в этой золотой лихорадке — работать, зарабатывать, тратить, листать каталоги и суперкаталоги, выписывать, приобретать, торговать, покупать — которой подвержена, похоже, вся страна? Такое ощущение, что все вокруг постепенно сходят с ума. А может, они все нормальные, и это я не в порядке? Тоже не исключено. С начала Реформ таких перемен в Лонгине еще не было. Красились и заменялись на улицах рекламные плакаты. Они обновлялись еженедельно и призывали покупать то зубную пасту «Ойли», то автомобили «Астар», а то — записываться в добровольцы в Народную Систему. Эта новая военизированная организация, как рекламировалось, уверенно поведет страну к решающей победе. Победа обещала быть скорой и бескровной, Лонгин стал мощной сверхдержавой, с которой ни одно из государств Ярны соперничать не могло, и по-видимому, вскоре ему будет принадлежать весь мир. Замелькали по телевидению какие-то новые лица... Члены правительства исчезали куда-то, назначались другие, потом исчезали и они. Что происходило во власти — не понимал никто, да и не пытался понять. Не до того было... Как-то сразу всем стало ясно, что надо срочно обустраивать свою жизнь. Покупать, продавать, зарабатывать... Кто-то с головой ушел в работу. Открылись десятки тысяч мелких и крупных фирм. При этом рождаемость в стране резко упала — людям стало просто не до того. Прошла зима — долгая и снежная, и вместе с первыми зелеными листочками на улицу высыпали торговцы. Торговали с лотков — всем на свете, от одежды и бижутерии до горячих пирожков, от мороженого до радиодеталей. Старухи выползали из замшелых квартир и раскладывали на столиках свои ветхие ценности — потрепанные томики эпохи Первопроходцев, разрозненный хрусталь, старые тряпки. Маленькие девочки предлагали леденцы — а кое-где и самих себя на продажу. Муж Ильгет окончательно исчез в своем Центре Биотехнологии. Случалось, что он и ночевать не приходил, правда, Ильгет просила его звонить в таких случаях, и он звонил — задержусь у коллеги... или на работе. Возможно, что на самом деле он задерживался у любовницы, такое и раньше случалось. Ильгет решила смотреть на это сквозь пальцы. Она все более чувствовала себя одинокой и никому не нужной. Пыталась поговорить с Питой, но это ни к чему не привело, он только разозлился. Ильгет решила сосредоточиться на чем-то другом. Придет время, и муж вспомнит о ней... возможно. Найти работу... Да, возможно, это — порождение того же всеобщего безумия. Но Ильгет было просто тоскливо дома одной. И творчество не спасало. Хотелось видеть людей, общаться с ними. Быть просто кому-то нужной, ну хоть начальству на работе. А еще таилась надежда — может быть, удастся скопить денег на университет, уговорить Питу переехать в Иннельс. Да хотя бы поступить заочно! Но надежда эта таяла — плата за образование все росла. И к тому же работу найти так и не удавалось. Теперь Ильгет искала интенсивно, не то, что раньше. Но это не приводило ни к чему. Просто ничего не было — даже места уборщиц, нянь, санитарок были заняты сплошь. Хотя официально уровень безработицы считался низким. Однажды — это было еще зимой — она уже почти нашла место, непыльное, хоть и малооплачиваемое — билетершей в цирке. Удивительно, но даже для того, чтобы занять такое непритязательное место, нужно было очень постараться. Дама в строгом деловом костюме около часа беседовала с Ильгет, выясняя все подробности ее жизни, всю ее биографию. Затем, улыбаясь, протянула распечатанную анкету. — Вам нужно это заполнить. Вы знаете, я бы вас взяла, но это зависит не только от меня. У нас есть определенные предписания... Словом, по анкете будет видно, насколько вы нам подходите. Недоумевая, Ильгет села заполнять листок. Вопросы привели ее в состояние ступора. Наряду с простыми — имя, возраст, образование, были и совершенно дикие, нелепые — например, «Нравится ли вам музыка Эйдна Дхира». Или — «Случалось ли вам падать с высоты». И уж совершенно нелепым показался Ильгет вопрос, на который она ответила с легкостью — «Кто такой Иисус Христос?» Это-то Ильгет, будучи прихожанкой христианской церкви, знала отлично — но ведь христианство на Ярне религия, в общем, экзотическая, а сейчас и вовсе не модная, с какой же стати... Ильгет сдала анкету и минут пять сидела в пустом кабинете. Как по таким дурацким вопросам можно составить представление о личности? Что эти ответы скажут о ней? Сумасшедший дом! Дама заглянула в кабинет. Лицо ее было или казалось расстроенным. — К сожалению, вы нам не подходите. По данным анкеты. — Послушай, — обратилась Ильгет к мужу, вернувшись домой, — может быть, мне уже пора лечиться? Или кому-то другому? — Тебе точно пора лечиться, — мрачно ответил Пита. Ильгет пошла к себе и села, сжав ладонями виски. Что происходит в мире? Почему для того, чтобы занять самое примитивное место билетерши, низкооплачиваемое, простое, нужно заполнять какую-то анкету, составленную явно пациентом психиатрической лечебницы... ну хорошо, пусть это какие-то ухищрения современной психологии. Просто непонятно — ЗАЧЕМ? И что это еще за предписания? Откуда? Кто может предписать цирку, какую билетершу принять на работу? Дверь с шумом распахнулась. Свекровь (глаза сияют, движения резкие, возбужденный голос) влетела в спальню, очень громко обсуждая с Питой подробности предстоящего ремонта. Свекровь в последнее время тоже очень изменилась. Вернее, даже не изменилась, а просто характерные ее черты усилились, стали гораздо ярче, доходя почти до гротеска. Ильгет она вообще перестала замечать. Просто не разговаривала с ней, ограничиваясь разве что приветствием (а то и о нем забывая). Мать Питы всегда была очень хозяйственной, и особенной ее страстью были ремонты и перестройки. В молодости она работала маляром и штукатуром, и в области ремонта умела делать все. И в прежнее-то спокойное время Пита ни одни выходные не мог провести дома — все время требовалось что-то перестраивать, переделывать — то матери белить кухню, то переклеивать обои, то строить гараж, то дачу, то что-то делать у сестры, большая часть всех этих дел вовсе не была необходимой, или же можно было нанять кого-то для них, но все это делалось по требованию матери, а слово матери в семье Эйтлинов всегда было законом. Теперь же этой женщиной, уже пожилой, пенсионеркой, овладела настоящая строительная лихорадка. У нее дома, у дочери, на трех дачах, принадлежащих семье, делать было уже нечего, и мамаша Эйтлин решила взяться за перестройку квартиры сына. Для этого она довольно долго обрабатывала неповоротливого Питу по телефону, звоня ему ежедневно на работу и вечером — домой. Наконец он согласился на ремонт, благо, деньги на счету были. Ильгет просто поставили в известность, да она бы и не смогла возразить... — Вот сюда мы книжный шкаф и поставим, — свекровь указала властным жестом на нишу в спальне, — в гостиной ему совершенно нечего делать! Так невкусно получается! Ильгет вздохнула. Ей как раз казалось, что книгам — самое место в гостиной. — А стол этот выкинуть давно пора. И полки тоже. Сюда мы зеркало повесим, знаешь, как в «Отле» продается, такое большое, с металлической рамой, во всю стену. А, Пита? Сынок? Представь, как хорошо будет... Правда же хорошо, Ильгет? Ильгет кивнула и сказала «правда». Потом она все-таки добавила. — А мой стол... где же я тогда буду? — А зачем тебе стол? — удивилась свекровь, — ты вроде не учишься, не работаешь. Ну надо тебе что-нибудь написать, пойдешь к мужу на компьютер. Стол и на кухне есть. Ильгет не нашлась, что ответить. — Представь, как будет красиво — такое зеркало во всю стену! Ну правда же? Свекровь с Питой удалились. Ильгет слышала затихающее ворчание: «Это же надо, стол ей... я училась в университете, работала, и никакого своего стола у меня не было, сидели все за одним кухонным. А тут не учится, ничего не делает целыми днями, и ей, видите ли, стол нужен! Ну и что она с ним делает? Только что воображение нужно — свой стол, видите ли, у нее...» Ильгет привычно подавила занозу в сердце, затолкала ее вовнутрь. Ничего, пусть там внутри поболит, потом пройдет. Но вот это уже серьезно... значит, у нее не будет своего уголка. А куда же я Библию поставлю? Ну ладно, поэтов я еще запихаю в шкаф. А Распятие? Прямо напротив кровати? Не хочется. А фотки самолетов и ландеров? Норка подошла, ткнулась носом. Ильгет погладила собаку. Пальцы дрожали... Что-то страшное надвигается... что-то страшное. И мне уже все равно, какое-то даже безразличие к тому, что происходит со мной — я вижу, что на всю страну какая-то тень надвигается. Что же это такое? Не стоит упоминать, что еще несколько раз Ильгет везло, ее вызывали на ознакомительную беседу — принять уборщицей, оператором или няней. Но каждый раз всплывала какая-нибудь анкета (похожая на первую, хотя некоторые вопросы разнились), или же просто Ильгет отказывали под каким-нибудь благовидным предлогом. Летом, совсем отчаявшись, она попыталась открыть свою фирму — продавать, как это ныне было модно, что-нибудь, например, книги (в этом она, по крайней мере, хоть что-то понимала). Пита даже выделил ей на это небольшую сумму — для первоначальных закупок. Но ничего не вышло с регистрацией, Ильгет сказали, что по каким-то там причинам она не имеет права заниматься предпринимательством (кажется, потому, что она не уроженка этого города, да и живет в нем не так давно). Ильгет попыталась закупить книги и продавать их без всякой регистрации, хоть это и было рискованно, но прогорела — книги, как выяснилось, перестали пользоваться в Лонгине хоть каким-нибудь спросом. Тогда Ильгет попыталась торговать косметикой... но и с этим у нее не вышло ничего, а в конце концов налоговая полиция засекла ее попытки, и Пите пришлось заплатить большой штраф — настолько большой, что выплачивать эти деньги разрешили помесячно, вычитая часть зарплаты, и должно было это длиться около трех лет. Тогда уже Пита взбунтовался и заявил, что нет уж, работать он Ильгет не запрещает, но платить за это не намерен. Ильгет подумала о том, что можно было бы поступить куда-нибудь учиться. Правда, и со специальностью у нее будет не больше шансов найти хоть какую-нибудь работу, чем сейчас. Но все-таки три года она чем-то будет занята, а там — неизвестно еще, как все изменится. Но и эта возможность совершенно неожиданно оказалась для нее закрытой. В одной школе (медсестер) ей ответили, что конкурс у них — восемь человек на место, а в первую очередь они берут выпускниц школ, Ильгет все-таки старовата (она все равно подала заявление и, конечно, проиграла). В другой (секретарш) — дали снова заполнить пресловутую анкету, которая для Ильгет стала загадочным и непреодолимым препятствием. В третьей школе просто закрыли набор для лиц старше 23 лет... Руки опускались. Ильгет совершенно перестала что-либо писать. Да и читать хотелось разве что пустяковые детективы. Ежедневно она делала над собой героическое усилие, чтобы просто убрать квартиру. Хотя свекровь все равно всегда оставалась недовольной. А Пите это было все равно. Ильгет и сама понимала, что порядок не идеальный, что хозяйка она плохая... но сделать с этим ничего не могла. Радостью были разве что письма и редкие телефонные звонки от Нелы. Иногда Ильгет звонила маме, но радости это не приносило — перед мамой нужно было оправдываться, в том, что нет детей, в том, что не нашла работу, в том, что вышла замуж за такого эгоиста... Честно говоря, звонки маме стали просто долгом, который Ильгет неукоснительно выполняла. Иногда она вспоминала странное происшествие с Арнисом. Свалился, можно сказать, на голову... Очень необычный человек. Нездешний. Словно из сказки. Теперь Ильгет казалось, что все это она придумала... и все реже вспоминались, уходили в прошлое тихие беседы в больничной палате. Ей не хотелось уже ходить и в церковь. Там тоже все изменилось. Ильгет начали раздражать проповеди. В одно из воскресений священник призывал всех идти на священную войну против врагов Лонгина. Но кто нам угрожает, и почему мы должны угрожать другим? Ильгет не понимала этого. Следующая проповедь оказалась посвящена государственной власти, причем священник осуждал каких-то членов правительства и превозносил других... Еще одна проповедь напоминала скорее какую-то рекламную кампанию — священник объяснял, что продавать и покупать не вредно, а наоборот, с библейской точки зрения даже полезно (и усиленно приводил и толковал место из Екклезиаста о мудрой жене, которая всегда напоминала Ильгет свекровь). Мало того, почему-то Ильгет перестала ощущать в церкви хоть какие-то возвышенные состояния, и само Причастие стало казаться ей сухим куском хлеба — и не более того. Ильгет думала, что все это — следствие ее собственных грехов. Но на исповеди все время повторялось одно и то же — лень, чревоугодие, дурные мысли в отношении свекрови, зависть к более успешным подругам — а облегчения не было видно. Все оставалось как есть. Ильгет все реже посещала исповедь, не видя в этом уже особого смысла. Да и службы стала пропускать. Мало того, и дома Ильгет постоянно пропускала молитвы. В прежние времена все это обрадовало бы, наверное, Питу. Но сейчас ему и это было безразлично. К осени Ильгет наконец-то повезло. Открылась в городе новая фабрика, тоже биотехнологического профиля, что на ней производили — непонятно, но вроде бы, новое оружие. На фабрику набирали большое количество неквалифицированных рабочих. В их число попала Ильгет, постоянно следившая за новостями биржи труда. Ее вызвали на беседу, но в этот раз беседа была очень короткой, видимо, рабочих набрать не так-то просто. Несмотря на довольно неплохую — для неквалифицированного труда, конечно — оплату. Ильгет приняли на работу, и придя домой, она радостно сообщила об этом Пите. — Что это хоть за фабрика? — недовольно спросил муж. — Не знаю, если честно. Да какая разница... хоть буду работать, как нормальный человек. — Ты уверена, что хочешь этого? — спросил Пита. Ильгет пожала плечами. В общем-то, у нее были сомнения... Конечно, были. Когда-то она решала и выбирала, в какой вуз поступить, размышляла о своих склонностях и желаниях. Теперь жизнь привела ее к тому, что она рада любой работе, даже самой грязной и тяжелой... Но лучше уж так, чем прозябать дома, в заново отремонтированной, обставленной, и от этого еще более чужой и неуютной квартире, в полном одиночестве и бессилии. Фабрика располагалась за городом — первое неудобство. Рабочие смены были по двенадцать часов, да еще два часа на дорогу... Зато и работали по два дня, а потом два дня выходных. Это Ильгет вполне устраивало. Многие ее товарки по цеху даже и домой не уезжали, ночь между сменами проводя полностью на территории фабрики — там было что-то вроде маленькой бесплатной гостиницы. Вообще фабрика показалась Ильгет огромной. Длинные серые корпуса цехов... И еще столовая, и гостиница, и управление, и еще какие-то непонятные здания, и целый корпус охраны. Охрана эта принадлежала к еще только зарождающейся, непонятной И в цеху, где оказалась Ильгет, работали женщины-зэки. Здесь вообще работали одни женщины. И сам труд, и продукция цеха показались Ильгет более, чем странными. Она не знала, что производит вся фабрика, вроде бы, механизмы на основе живой материи... Цех, где работала Ильгет, назывался «первым внутренним». Все помещение было залито примерно до колена неприятной на вид и непрозрачной жидкостью. В жидкости обильно плавали мягкие темные кусочки живой ткани, которые кто-то метко окрестил «мерзавчиками». Работницы бродили по цеху в болотных сапогах, с банками в руках, и щипцами подхватывали из воды уже созревших «мерзавчиков» — достигших определенного размера, с белой каймой по периметру — и бросали их в банку. Видимо, в жидкости эти твари росли и дозревали. Заполнив банку, ее полагалось поставить на конвейер, уходящий в соседний цех, за стену. Количество банок в день учитывалось, от этого зависела оплата и премия. «Мерзавчики» эти были и в самом деле мерзопакостными. С нижней стороны у них располагались многочисленные присоски, выделяющие дурно пахнущую слизь. При попадании на кожу эта слизь вызывала мгновенное раздражение, вплоть до ожога. Впрочем, такого практически не происходило, работниц защищала резиновая одежда и перчатки, но сама эта мысль была крайне неприятна. Да и выглядели комочки отвратно... Запах в цеху стоял болотный, гнилостный, царила полутьма. К концу смены Ильгет переставала верить в то, что где-то снаружи светит солнце, и свежий ветерок колышет золотые осенние листья. И особенно тягостной казалась вспыхивающая часто перебранка женщин-заключенных, одетых в одинаковые серые робы. Нецензурная ругань, визги, сплетни, грубые, резкие голоса, даже потасовки — вот тут охранники спешили к дерущимся и разнимали их, уводя особо вредных крикуний из цеха. Ильгет раньше почти не приходилось общаться с людьми такого сорта, но все же у нее было более светлое представление о них... ну пусть это проститутки, воровки, убийцы — все равно ведь что-то человеческое в них должно было остаться. Ильгет они напоминали стаю обезьян, диких обезьян, она старалась держаться от них подальше. Совершенно неизвестно, что придет любой из этих женщин в голову в следующий момент — может быть, обругать Ильгет по матушке или вцепиться ей в волосы. Точно так же и другие девушки-вольнонаемные не подходили близко к заключенным и в столовой садились отдельно. Впрочем со временем Ильгет начала понимать, что все не так просто. Дело не в особых качествах этих женщин, хотя преступная жизнь и тюрьма, конечно же, не добавляют салонного лоска. Дело в том, что и сама Ильгет, находясь в цеху, начинала чувствовать себя внутренне все хуже и хуже. Старые обиды всплывали все больше. Бродя по колено в воде и вылавливая мерзавчиков, Ильгет пережевывала в мыслях какие-то обидные слова свекрови или мужа, мамины придирки. Все, что в обычном состоянии она даже не помнила. И жизнь казалась мрачной и безысходной, никакого просвета не было впереди, никакого счастья... Только вот такая примитивная и нудная работа, или сидение дома, в качестве домохозяйки, и ничего, ничего нельзя сделать... никакой любви в мире нет, и ничего хорошего. Депрессия все больше захватывала душу. Ильгет боролась отчаянно, но безнадежно. Она пробовала молиться. Но если вера Ильгет ослабла уже с началом больших перемен в Лонгине, то почему-то с момента поступления на фабрику желание молиться пропало совсем. И даже когда Ильгет пыталась себя заставить, ничего кроме внутренней тошноты и зевотных спазмов у нее не возникло. Вера куда-то стремительно исчезала... Ильгет все больше казалось, что она погружается в ту же самую вонючую темную жижу, сама превращаясь в жгучего, отвратительного «мерзавчика». Душа огрубела. Зато Ильгет ощущала себя рабочим человеком, и без зазрения совести заваливалась дома спать — даже днем, и ей было плевать на все высказывания свекрови. «Я работаю, мне некогда», — и все тут. И какая-то лихость появилась в общении с миром, как внешним, так и собственным внутренним: я рабочий человек, я пашу, как лошадь, мне не до высоких материй и не до интеллигентских тонкостей. Возможно, на женщин-зэков странная угнетающая обстановка фабрики давила не меньше... и они тоже ощущали этот смрад, и эту безысходность, и от этого их без того не слишком утонченные манеры приобретали звериный характер. В столовой Ильгет облюбовала себе местечко в углу, за столиком, где собирались женщины-вольнонаемные. Большинство из них — дамы в возрасте или вовсе пожилые, с ними Ильгет общалась лишь поверхностно. Но вскоре рядом с ней стала садиться девушка ее лет или чуть моложе. Ильгет познакомилась с товаркой. Звали ее Сайра, она жила здесь неподалеку, в поселке Горняцкий — старую шахту за ненадобностью закрыли, и безработица в поселке подскочила. Сайре было всего девятнадцать лет, школу она закончила, но почему-то ее не брали на дальнейшее обучение, хотя заявление она подавала во многие училища и на предприятия. — Анкета? — спросила Ильгет. Глаза Сайры удивленно расширились, она кивнула. — Никто не верит... говорят, что сейчас наоборот, экономика на подъеме, все устраиваются... — Так у меня та же самая история! Сайру не брали и на места горничной, няни, уборщицы — никаких шансов у нее не осталось. Жить на шее своей одинокой матери она не могла. На биофабрику Сайра решилась пойти от большого отчаяния. Слушая ее, Ильгет поняла, что в жизни бывают ситуации и хуже, чем у нее самой... Ильгет могла бы уйти с фабрики. Работа здесь была ее собственным выбором. Жить замужней домохозяйкой — неприятно, но общественное мнение это вполне допускает. Сайра была обязана работать, а кроме фабрики, никакая работа ей не светила. Фабрику Сайра не любила, но об этом они никогда не говорили, относясь к работе, как к неизбежному жизненному злу. Собственно, знакомство так и осталось шапочным. Они вместе сидели в столовой и болтали, а потом расходились по цехам — Сайра работала во «втором внутреннем», где на конвейере выращивалось в бутылках что-то очень похожее на глаза. Сидение в столовой, вечером краткое «пока» у автобусной остановки — вот и вся дружба. Тяжело брести на работу утром, особенно не выспавшись. Ильгет вчера вернулась со смены в восемь вечера, легла только в десять — надо было кое-что сделать по дому, да и Пита вдруг опять начал приставать. Встала в четыре, потому что смена-то начинается в шесть утра, надо успеть на первый автобус... Может быть, все-таки в ночь между спаренными сменами следует оставаться на фабрике в общаге? Ильгет уже говорила об этом с мужем, но Пита был категорически против и очень просил ее этого не делать. Казалось бы странно — ведь в последнее время он далеко не каждый день требует секса, да и вообще мало внимания проявляет к Ильгет. — Мне не по себе, когда тебя дома нет, — объяснил Пита. Что ж, раз так, конечно, Ильгет может и возвращаться. Хотя это очень неудобно... Она брела, едва переставляя ноги. Всего полтора месяца в этом дурдоме... страшно подумать, что так можно работать годами... всю жизнь. Нет, всю жизнь — это исключено. Ильгет откладывала почти всю свою зарплату, чтобы через год-другой все же поступить в университет. Осень уже отцветала вокруг, и редкие всплески золота горели на черном, сером, грязном фоне. Что же со мной случилось? Что случилось? Мне кажется, я больше не принадлежу себе. Что-то давит на меня, давит жестоко и неотвратимо, и некуда спрятаться от этого давления. Информационное давление, вспомнила Ильгет. Наверное, оно бывает и таким. Но кто сделал его таким? Случайно, по стихийным рыночным законам, или же намеренно кто-то убивает наши души... убивает? У меня нет никаких доказательств. Я просто чувствую это. Ильгет ощутила комок отчаяния в горле. Нет, я буду сопротивляться. Мою душу убить не просто. Господи... нет, мы больше не интересуем Бога — а может, Его и нет вовсе. Может быть, попробовать вспомнить стихи. Ильгет пришло на ум старое стихотворение, еще в студенческие годы написанное. Ильгет предъявила пропуск на входе, затем еще раз — у самого цеха. Коренастый охранник в лихо сдвинутой на ухо черной пилотке тщательно вгляделся в фотографию и в лицо Ильгет. — Проходи. Ильгет пришла поздновато, в гардеробной торопливо переодевались две пожилые женщины из поселка, больше не было никого. Так, натянуть защитные чулки, сапоги, перчатки, штормовку, повязать косынку — не дай Бог, «мерзавчик» коснется волос... кстати, отличное средство для депиляции, неужели никому еще в голову не пришло. Отличное, хоть и болезненное. Ильгет спрыгнула в воду, образовав мелкую волну. Взяла банку со стойки, большие деревянные щипцы... Внимательно всмотрелась в черную жидкость под ногами. ...А все-таки что-то страшное происходит. Надвигается. Почему у нас все так плохо с Питой? Вчера он был недоволен. Секс у нас был, но почему потом он меня толкнул, будто со злостью, и отвернулся? Когда-то он говорил, что я не устраиваю его, что я лежу как бревно. Я старалась, но... видно, нет у меня такой страсти — где же я ее возьму? Я пыталась играть, но он же сразу это понимает. Наверное, и вчера ему не понравилось. Кстати, он сказал за ужином «Чем работать на своей фабрике, лучше бы подумала о семье». Но разве я не думала? И не думаю? Не понимаю. Ведь его же дома нет постоянно. Может, правда, уйти с фабрики? Но когда я не работала, лучше не было. Может, у него просто депрессия, как, собственно, и у меня? Но он наоборот выглядит взвинченным и очень бодрым. Только на меня все время злится. Может, хочет развестись? В конечном итоге, наверное, это было бы облегчением. Брак у нас невенчанный, венчаться он ни за что не хотел. Все равно. Для меня это все равно брак. Но он ничего и не говорит... Зачем я ему, если так? Ведь он же явно меня уже не любит. Просто удобно — есть куда возвращаться, всегда ужин на столе, дежурный секс, если любовница не в духе. Просто хочется осознавать, что «все, как у людей» — своя квартира, машина, мебель, жена... с ребенком только не получилось. Тьфу, какие идиотские мысли. Раньше я не думала о нем так плохо. Раньше... До него ведь я другой совсем была. С собакой занималась. Подруг было много. В походы ходили, ну и всякое другое. Веселая студенческая жизнь. А что теперь? И он ведь недоволен. Может, я что-то делаю не так? Но как — иначе? Пронзительный визг разнесся под сводами цеха. Ильгет вздернула голову. Боже мой! Две зэчки подрались, и одна швырнула другой прямо в лицо «мерзавчика»! Несчастная держалась за обожженное покрасневшее место и оглушительно голосила. Вторая кричала какие-то оскорбления, подбоченясь... Черный охранник уже спешил к ним, размахивая дубинкой. Ильгет поспешно отвернулась. Тоже зрелище... развлечение для всех работниц. Ильгет споткнулась, чертыхнулась — не хватало еще упасть в эту жижу. Тоже ничего хорошего... Охранник уводил виновную с места преступления, маты и хохот сопровождали ее. Пострадавшая тоже брела следом — в медпункт, конечно. Сколько времени? Наручные часы носить здесь невозможно, над главным конвейером висят большие электронные. Ничего... полчаса до обеда. Обед, потом еще пять часов работы — и домой! Домой. На два дня. Забыть о проклятой фабрике. Ильгет механически нагибалась, разгибалась, швыряла «мерзавчиков» щипцами в банку. Наконец раздался долгожданный гонг. Ильгет не спешила — в воротах, как обычно, возникла давка. Лучше уж подождать, чем толкаться... Широко используя матюги, охранники строили женщин-заключенных. Те рвались на волю из цеха, словно из горящего дома — сократить хоть бы лишние секунды пребывания в мерзком помещении. Ильгет поставила на конвейер последнюю заполненную банку. Толпа у выхода, вроде бы, начала рассеиваться. Пожалуй, пора. Интересно, что сегодня на обед... кормили не так уж плохо — обычный общепит. Хорошо бы гороховый суп... Ильгет протянула охраннику свою карточку на пластиковом шнурке, не глядя, бледная, сильная рука, длинные пальцы, электронный сканер — полагалось отмечать выход каждого, хотя это можно было бы и автоматизировать, но почему-то отметки ставили охранники. Что-то знакомое почудилось Ильгет в этих длинных пальцах, то ли жесты, движения, то ли... сердце вдруг заколотилось. Ильгет подняла глаза. Отшатнулась. Этого не может быть... это невозможно, немыслимо! Так не бывает! Охранник, сохраняя серьезное выражение лица, чуть заметно подмигнул ей серым глазом. Рука его скользнула по плечу Ильгет — не то подтолкнул, не то погладил. — Проходи, не задерживайся, — сказал он негромко. Ильгет вышла во двор. Ветер неприятно холодил лицо — в цеху постоянно поддерживалась высокая температура, и снаружи все начинали мерзнуть. Накрапывал мелкий дождь. Ильгет ощутила, что начинает сходить с ума. Ей почудилось. Этого просто не может быть. Вдруг вспомнилось: Но не так же! Бред какой-то... Арнис — и А может быть, она просто ошиблась. Прошел год... Она забыла лицо Арниса. Просто парень похож. Ну конечно же, подумала Ильгет даже с некоторым облегчением, как ни странно, эта мысль приносила облегчение — слишком уж сильно колотилось сердце, слишком сильное волнение охватило душу. Я ошиблась... надо же, какая ерунда случается. — Иль, — позвал сзади глухой знакомый голос. Ильгет поняла, что спасительная соломинка, за которую она ухватилась было, сломана, и что водоворот окончательно закрутил ее. Резко обернулась. Арнис стоял в двух шагах от нее, не приближаясь. — Нам нельзя здесь разговаривать, — сказал он негромко, — можно, я приду к тебе домой? — Да, — прошептала Ильгет. — Не говори никому обо мне. — Хорошо. — Ты по прежнему адресу живешь? Квартал Первостроителей, Красный корпус, А2? — Да. — Завтра у тебя есть смена? — Нет. — Тогда завтра... в двенадцать, хорошо? — Да, — сказала Ильгет, — я буду ждать. Вымыть всю квартиру... И полы. И унитаз. И зеркало надо протереть Обед. Я хорошо готовлю. Арнис сам это сказал. Что бы такое приготовить? Баранину в тесте, вот что я сделаю. С раннего утра на рынок, выбрать нежирное мясо. Свежий лучок... А к чаю — хрустящие крендельки, ему очень нравились, я пару раз пекла, когда он лежал в больнице. Так, теперь сама... Волосы — вымыть, просто разбросать по плечам, пушистые, медно-русые, искрящиеся золотом. Косметика... да не надо, и так кожа чистая, красивая, молодая еще. Разве что чуть-чуть губы и глаза подвести. Надеть-то нечего, если подумать... Смешно, вроде бы, и денег у нас много, и не тратим мы ни на что особенно. Могла бы шикарно одеваться. А вот ничего не купила себе, не сшила — да просто не для чего это делать. Пите это абсолютно безразлично, да и мне тоже. Хоть бы один по-настоящему красивый костюм, платье... Нет ничего. Свекровь надарила кучу разрозненных юбок, брюк, блузок с неизменным слоганом: «Представляешь, как я сегодня дешево тебе юбку (блузку, куртку) надыбала! Уценили, всего пять кредитов!» Спасибо ей, конечно, но носить все это невозможно — что-то не по фигуре, что-то вообще не налезает или болтается как балахон, или цвет такой кричащий, что не надеть, или совершенно ни к чему не подходит. Можно было бы и еще что-то купить себе, но просто не хочется. Носишь что попало... Вот, наверное, этот брючный костюм, палевый, Ильгет надевала его на беседы, устраиваясь на работу. Скромно, неброско, но сшит точно по фигуре. Хотелось бы что-нибудь более праздничное, блузку, что ли, белую, но нет ничего подходящего. Ладно... Надо побыстрее. Уже почти двенадцать. Может, он пораньше придет... Нет. А вдруг он совсем не придет? Вдруг что-нибудь случилось? Ведь он наверняка нелегально здесь. Ильгет поняла, что со вчерашнего дня ощущает еще и облегчение — хоть кому-то рассказать о происходящем. Об этом непонятном давящем ощущении черной мути, опустившейся на Лонгин. Пита и слушать не хочет о такой ерунде, в лучшем случае — выслушает молча и уйдет в свой кабинет... А то еще скандал устроит. Нечего, мол, переносить с больной головы на здоровую, сама никуда не можешь устроиться, и поливаешь все вокруг грязью. Но и не только. Арнис все-таки стал ей другом. Тогда еще. Настоящим другом, как Нела. Очень хочется его видеть! Правда, неловко, что он мужчина... могут подумать что-нибудь. Какая глупость... Уже без одной минуты. Из кухни так вкусно пахнет поджаренными крендельками... Неужели он не придет? С ним что-то случилось. Ильгет ни на секунду не могла допустить, что он забыл... Не такой это человек. Он не мог забыть, опоздать, его ничто не могло задержать — он вышел бы вовремя и учел бы все случайности... Если его нет, причина может быть только одна — с ним случилось что-то страшное. Ильгет ходила по комнате взад и вперед, прижав к груди сжатые ладони. Вот ведь дура... Еще и двенадцати нет, а ты уже... Звонок! Арнис был не в форме, к счастью, в обычной темной куртке. В руках он как-то неловко держал небольшой, скромный букет астр. Протянул цветы Ильгет. Она приняла, не зная, что сказать, глядя жадно в лицо Арниса. Отступила в глубь коридора, пропуская его. Норка, виляя хвостом, бросилась гостю под ноги — сразу признала. Арнис стащил куртку, повесил в гардероб. — Проходи... я обед уже приготовила, — только и выговорила Ильгет. — Даже обед... ну ты даешь! — засмеялся Арнис, — ты думаешь, я такой голодный? — Меня мама учила, — объяснила Ильгет, — что мужчину надо в первую очередь накормить, — и покраснела, подумав, что Пита сейчас бы немедленно спошлил. Арнис вошел в гостиную. Ильгет подумала, что вот сейчас он увидит эту квартиру, такую неуютную, нелепую, по-мещански пышную, квартиру, в убранстве которой нет почти ничего от самой Ильгет, и подумает, что это — ее, что это она такая... Но Арнис, похоже, не замечал обстановки. — Пойдем в кухню... Ильгет поставила астры в кувшин. Стала накрывать на стол. Арнис поискал вилки, стаканы, выставил их... Ильгет выложила на тарелки шипящие золотистые треугольнички запеченного мяса в тесте, тушеную капусту. — Очень вкусно, правда... я и забыл, как ты здорово готовишь! Ильгет улыбнулась. — Чего улыбаешься? — А это второй раз в моей жизни, когда я слышу, что хорошо готовлю. — Странно, — сказал Арнис, — но на самом деле очень вкусно! Он перестал есть и посмотрел на Ильгет. Глаза Арниса странно блестели. — Я тебя вспоминал, — сказал он тихо, — все время вспоминал. — Я тебя тоже. Пауза повисла в воздухе. Арнис опустил глаза и принялся за еду. — У тебя уже все зажило? Ну конечно, уже год прошел... — Зажило за неделю. Это все ерунда, Иль. Ей казалось, что в воздухе звенит неслышная музыка, очень светлая, прекрасная музыка, и оба они — Ильгет и Арнис захвачены этой музыкой, как потоком, и поток этот несет и вертит их как хочет, словно сухие листья на ветру, и нет ничего прекраснее этого ощущения. — Арнис... — наконец опомнилась она, — как ты оказался здесь? Почему ты... охранник? Квиринец перестал есть, положил вилку и внимательно посмотрел на Ильгет. — Иль, я выполняю задание. Я нахожусь здесь нелегально. На этот раз. И это связано с тем, что у вас происходит. Я решил рискнуть и сказать тебе это. Ильгет хмыкнула. — Ты думаешь, я сейчас побегу доносить в СБ? — Ну... такой вариант никогда нельзя исключить стопроцентно, особенно учитывая ваши нынешние обстоятельства. Да, хотелось сказать Ильгет, обстоятельства... и поговорить, подробно рассказать обо всем, что произошло за этот год и в стране, и в ней самой. Но сейчас не это было главным. — Нет, Арнис, я доносить не пойду, — сказала она тихо, — никогда и ни за что. Понимаешь? Он кивнул. — Что у вас происходит? И вот тогда Ильгет прорвало. Она рассказала все о своей тревоге, о страшном ощущении надвигающейся беды... и о всеобщем маразме торговли и процветания, о бешеном, болезненном энтузиазме, охватившем страну. О трудовом рвении Питы и строительных потугах свекрови. О том, что ни одного человека, так или иначе не изменившегося, вокруг, похоже, не осталось. О том, что произошло в церкви. О своих тщетных попытках устроиться на работу, наконец — о проклятой фабрике. О постоянном, непрекращающемся ощущении наползающей на страну коричневатой душной мути. Арнис слушал очень внимательно, временами задавая вопросы. Потом он задумался. — Что происходит, Арнис? — спросила Ильгет тихо, — ты видишь, я чувствую что-то, но это все ощущения, сны, эмоции, я не могу ничего объяснить. Вроде бы все нормально и правильно. Может быть ты понимаешь, что происходит? Арнис встал, подошел к ней. Сел рядом на табуретку. Внимательно поглядел в глаза. — Ильгет, я могу тебе ничего не говорить, и это будет... лучше, проще для тебя. — Нет, не лучше! — она почти вскрикнула, — пойми, хуже уже некуда! Я не могу больше так жить... я ничего не понимаю, что происходит! — Есть куда хуже, — усмехнулся Арнис, — и намного хуже. Так вот, я не хочу, чтобы тебе стало хуже. Знаешь сказочку про перо жар-птицы? — Все равно, — сказала Ильгет упрямо, — лучше непокой. — Это очень опасно, понимаешь? Даже само это знание — того, что происходит, опасно. Смертельно. Ильгет помотала головой, золотистые волосы метнулись по плечам. — Арнис, я... пожалуйста! Если ты против этого, того, что происходит... если ты хочешь, чтобы все было ну хотя бы как раньше, в моем детстве — я с тобой! Я хочу помочь тебе, если это возможно. Арнис посмотрел на Ильгет. Покачал головой. — Тогда зачем ты пришел ко мне? — воскликнула она, — подразнить меня? Просто подразнить и сказать — я не хочу, чтобы ты рисковала... это потому, что я женщина, да? Арнис покачал головой. — Нет, Иль. Я пришел тебя вербовать. Честно. Но сейчас испугался. Я дурак, наверное. Он встал, подошел к окну. — Ладно, Иль, ты права. Проехали. Слушай. Ваша планета заражена. Вами управляют сагоны. Ильгет вздрогнула. — О сагонах ты должна кое-что знать... — Да, я слышала, конечно. Не то, чтобы много, но я знаю, кто это такие... — Ну вот, теперь у них новая тактика. Они захватили Лонгин... ваше правительство — марионетки в руках сагонов. Может быть, сагон только один, никто не знает. Все это началось вместе с пресловутыми Реформами. Их цель — завоевание Лонгином всего остального мира и... ну сама понимаешь, власть, управление, уничтожение неудобных людей и использование удобных для своих целей. Это то, что доказано неопровержимо. С этим, к сожалению, уже не поспоришь. Да взять хотя бы нашу фабрику... вы производите дэггеров. Эти комочки, которые ты выращиваешь — внутренние органы сагонских биороботов. Ильгет молчала, опустив глаза. И какая-то злость зрела внутри. Сагоны, значит... Да, это объясняет абсолютно все. Оружие сагонов — психотронное, информационное. Это объясняет и странное изменение психологии... и даже то, что Ильгет на работу не брали. И все эти завоевательные кличи. Ильгет подняла глаза на Арниса. — Ты здесь для того, чтобы... ты против сагонов? — Квирин — основной противник сагонской империи в Галактике, — объяснил Арнис, — в том числе, мы действуем и на таких планетах, как ваша. Согласись, что когда сагон уничтожит половину населения и всю цивилизацию, будет поздно... Сколько стран уже превращены в руины вашими бомбардировками? — Я тебе верю, — спокойно сказала Ильгет. Она верила и в самом деле. Не логически, может быть, что-то было и не так во всем этом. А просто потому что если Арнису не верить — кому же тогда можно верить в этом мире? — Я хочу быть с тобой. Арнис посмотрел ей в глаза. — Это серьезно, Иль. Это очень опасно, понимаешь? — Какая разница? Тебе ведь нужна помощь? — Нужна, — Арнис замолчал. — Если ты... то и я, — сказала Ильгет, — понимаешь? Я не боюсь ничего. Я так же, как и ты... Она не договаривала фраз, но это было и не нужно. — Иль, с большой вероятностью это закончится смертью. Твоей, — с трудом сказал Арнис. — А если сагоны у нас развернутся — это будет не смерть? Лучше уж так. Лучше бороться. — А если тебе придется убивать других? Лонгинцев, Иль, твоих же братьев. Подумай. Ильгет подумала. — Да, — сказала она , — что же делать, ведь это война. — Иль, — сказал Арнис, — еще одно. Они... я имею в виду структуры, созданные сагонами. Нашего противника. Если они возьмут тебя в плен, живой, то... они применяют пытки. Ильгет опустила голову. — Арнис, я не то, что... но я вообще-то человек слабый, боли ужасно боюсь, так что выдержать не смогу. — Поставим психоблокировку. Ты все забудешь. Я о другом — ты просто должна понимать, что это возможно. Такой исход. — Я понимаю, — спокойно сказала Ильгет. Пальцы ее медленно теребили серебряный крест на цепочке. — Но даже это еще не худшее. Еще есть сагон. Их немного, а может, он здесь один. Но в случае твоего попадания в плен, есть вероятность, что он обратит на тебя внимание... ты будешь ценным пленным. Встреча с сагоном чаще всего кончается безумием. Или человек превращается в марионетку, эммендара, полностью управляемого сагоном. — Я все равно хочу быть с тобой, — тихо сказала Ильгет. — Ты действительно хочешь этого? — Я хочу, чтобы у нас все хорошо кончилось. Я хочу бороться... я не могу больше так жить, Арнис, моя жизнь бессмысленна, я не знаю, зачем я живу, работаю, все становится хуже и хуже. Арнис опустил голову и долго молчал. Молчала и Ильгет, глядя поверх склоненной головы Арниса в окно, на голые покачивающиеся верхушки деревьев. Квиринец посмотрел на Ильгет. Взял в свои ладони ее руку и слегка сжал. — Ладно, Иль, все. Давай работать... Только ты меня еще крендельками обещала угостить, кажется? — Конечно, Арнис... давай сначала чаю попьем. Не так уж много узнала Ильгет, но все, что она узнавала, ложилось под психоблокировку, под выбранную ею кодирующую фразу, цитату из любимого Мейлора. И крутилось, целыми днями крутилось в голове простенькое детское стихотворение: Первое, что Ильгет должна была сделать — раз уж она работала во «внутреннем» цехе — добыть для Арниса образец «мерзавчика». Осуществить это оказалось совсем несложно. Просто взять с собой пузырек, нагнувшись, незаметно наполнить его жидкостью с черным влажным комочком, убрать в карман. Потом спрятать его в условленном месте, у автобусной остановки, под урной. Все это казалось Ильгет несерьезной детской игрой. В шпионов. Разговаривать и встречаться с Арнисом было запрещено. Инструкции для следующего задания Ильгет нашла в том же условленном тайнике. На этот раз задача оказалась сложнее — добыть жидкость, в которой росли «глаза» этих самых биороботов, во втором Внутреннем цехе. Ильгет разработала целый план, как добиться этого. К счастью, она продолжала общаться с Сайрой, работавшей в нужном месте. За обедом она заметила у Сайры несколько бородавок на руке и сказала: — Между прочим, я слышала, что есть отличное средство от бородавок... — Какое? — Ты ведь работаешь там, где «глаза» выращивают? Ну или что-то похожее... так вот эта жидкость, в которой они растут — говорят, отлично действует... — Откуда ты знаешь? — Сайра посмотрела на свои бородавки. — Бабы в цеху говорили сегодня. Слушай, как бы достать, а? — А у тебя разве есть бородавки? — Ага. На ноге, — соврала Ильгет. — Ну достать-то я могу... а это не вредно, как ты думаешь? — Да не думаю, что вредно... во всяком случае, заколебали эти бородавки уже, хуже не будет. Вот только... если охрана заметит, что скажут. — Ну, я потихоньку, не заметят... Сайра и сама загорелась. На следующий день вынесла в столовую баночку с желтоватой жидкостью, таинственно, под столом передала Ильгет. В тот же вечер образец перекочевал в новый тайник — в подъезде, куда Ильгет зашла, якобы, поправить колготки. Самое любопытное, что через два дня сияющая Сайра продемонстрировала Ильгет абсолютно чистое предплечье. Без всяких бородавок. — Ты посмотри-ка, бабы-то не соврали! А у тебя как? — Да, у меня тоже сошла, — Ильгет отвернулась, чтобы не расхохотаться. Дома, бросив сумку в гардероб, Ильгет сразу проскользнула в ванную. Развернула записку, вынутую из тайника " В конце был нарисован маленький силуэт ландера — условный значок, удостоверяющий, что текст принадлежит именно Арнису. Ильгет села на край ванны и сосредоточившись, стала повторять упражнения, чтобы «убрать» содержание письма под психоблокировку. Если, не дай Бог, Ильгет попадется, достаточно произнести фразу-сигнал, и содержание письма забудется навсегда. Минут через пять Ильгет удостоверилась, что блокировка удалась. В этот момент зазвонил телефон. — Ильгет! Ты долго еще сидеть будешь? Тебя! Кто бы это мог быть? Ильгет вскочила, недоумевая... ну вот, хотелось еще и помыться после работы. Мне же никто никогда не звонит. Арнис звонить не станет. А так — никому я не нужна... Ильгет подбежала к Пите и взяла у него трубку. Тут же все разъяснилось. Ильгет слегка напряглась, услышав голос мамы. Все равно странно... мама никогда не звонит. Ждет, когда Ильгет сама соберется... а может, и не ждет. — Привет! — голос мамы казался бодрым и молодым, — ну, как дела у тебя? — Нормально, — сказала Ильгет, — работаю вот. — А, ты все-таки нашла работу! И где же? — Да на фабрике...ну а ты как? — быстро спросила Ильгет. Что-то не очень хотелось рассказывать о своей работе. Гордиться особенно нечем. — У меня дела идут, — сказала мама с плохо скрываемой гордостью, — взяли в школу для одаренных детей. Теперь везде такие открывают. Ну, говорят, все-таки вы опытный педагог... — Поздравляю, — сказала Ильгет. Действительно — за несколько лет до пенсии, это очень неплохо, что маме удалось так устроиться. — Зарплата неплохая. Две тысячи, и это только начало, — поделилась мама, — ну а у тебя что? — У меня все как обычно. — Ребенка не завела еще? — Нет, — Ильгет понизила голос. — А с работой что? — Да ничего. Просто на фабрике... надо же где-нибудь работать. — Зря ты все-таки университет бросила, — упрекнула мама. — Ну а как у тебя с личной жизнью? — Ильгет перевела разговор. Мама вздохнула. — Да как... дядя Гент заходит иногда. С Гентом Ильгет познакомилась, уже сама будучи замужем. Но по старой привычке мама своих ухажеров для Ильгет называла «дядями». — Ты, Ильке, все-таки какая-то размазня. И ведь раньше ты такой не была! Вспомни, какая ты была собранная, целеустремленная, у тебя было столько увлечений... А что сейчас? Я в твоем возрасте уже добилась и квартиры, и содержала давно сама себя, и была хорошим специалистом. А ты что... никаких даже планов на жизнь, плывешь себе по течению... — Ну почему, мам? Я коплю деньги, хочу в университет поступить. — В твоем возрасте пора научиться реально смотреть на жизнь. Какой университет? Кому ты будешь нужна после университета? Тебе нужно приобрести нормальную специальность... — Ладно, я подумаю, — выдавила Ильгет. Говорить совершенно не хотелось. — Вот и бесплодие у тебя не случайно, — безжалостно продолжала мама, — у тебя ничего не получается, и тебе надо задуматься о своем характере... Это тебе знак свыше! Доченька, ты не обижайся, — сменила она тон, — я хочу тебе только добра. — Ага, мам. Ну ладно... мне тут надо ужин готовить. Ильгет распрощалась с матерью, положила трубку. Проскочила на кухню. Что бы приготовить сегодня? Побыстрее, попроще... макароны с сыром и яйцом. Ильгет поставила воду, начала у раковины оттирать грязную с позавчерашнего дня сковородку. Устала... руки-ноги уже отваливаются после этой фабрики. Пите все-таки хорошо, сидит себе за компьютером, сегодня у него вообще домашний офис. В своем кабинете, захотел — сделал перерыв, захотел — пивка выпил. С другой стороны, меня тоже на эту работу никто силком не загонял, могла бы оставаться домохозяйкой. А так мучайся — на работе упахаешься, есть хочется, сил нет, а надо ужин готовить. Ильгет высыпала в воду макароны Надо еще измыслить предлог для перевода в закладочный цех. Там сейчас набирают новых работниц... хоть бы зарплата была выше, так нет — такая же. Можно подать заявление или просто пойти поговорить с мастером. Но вот чем я буду аргументировать это желание? Сугубым интересом к процессу эмбрионального развития биороботов? Так этот интерес как раз очень подозрителен. Ильгет вытащила из почтового ящика тяжелый картонный пакет. Детали... что еще за детали? Взрывное устройство, радио... оружие какое-нибудь. Ладно, не мое это дело. Про свое пребывание в этом подъезде Ильгет уже сочинила легенду: якобы зашла в гости к знакомой, но ошиблась дверью. Не ахти как хорошо, но ничего другого в голову не пришло. Сердце стучало сильно и быстро. Ильгет едва сдерживалась, чтобы не начать выглядывать из-за угла и тревожно озираться. Спокойно, все совершенно спокойно. Пакет в сумке, его не видно. Выхожу из подъезда. Ну что за глупость, можно подумать, у входа рота мотоциклистов дежурит. Кому это надо меня выслеживать? Хотя всякое может быть... нет, это у меня уже паранойя. Ильгет поймала себя на том, что происходящее все еще кажется ей забавной игрой. Какой-то пакет, билет на поезд, пароль-отзыв... Смешно. Только вот следить могут на самом деле. Мало ли кто еще замешан во всем этом, мало ли какая информация окажется у СБ... или не СБ этим занимается — тогда кто, Народная Система? На самом деле в любой момент могут подойти, нацепят наручники, швырнут в машину. Ильгет это понимала, но как-то разумом, внутренне она никак не могла прочувствовать, что действия ее на самом деле серьезны. На самом деле — измена Родине. И кара будет соответствующей, если, конечно, поймают. Ильгет взбежала по лестнице на шестой этаж. А ведь если подумать, я все-таки рада тому, как все изменилось. Разве сравнить тот кошмар, ту депрессию, в которую я была погружена два месяца назад — и теперешнее состояние готовности ко всему, и к смерти, и к победе, и страшное, огромное желание ЖИТЬ. Выжить. А пару месяцев назад готова была добровольно уйти из жизни, не понимала, зачем жить дальше. Да просто чтобы жить. Глупость какая. Впрочем, и перспективы есть. Если мы победим, все станет по-прежнему... будем жить как люди. Затмение это пройдет. Может, даже Пита изменится. Ну да, у нас и раньше были сложные отношения, но так, как сейчас, все же не было. Мы с ним когда-нибудь и на Квирин слетаем. Главное сейчас — выжить и победить. Ильгет открыла дверь. Громкий жизнерадостный голос свекрови резал слух. — Главное, посмотри, как это будет хорошо, обивка с такими цветочками! А этот ваш уголок давно пора выбросить! Такому место только на помойке... Ильгет сделала пару глубоких вдохов и выдохов. Приласкала Норку, бешено вертящую хвостом. Она догадывалась, о чем шла речь. Свекровь уже месяц вела планомерное наступление на их мягкую мебель. Уголок, купленный четыре года назад, почти без единого изъяна, был объявлен безнадежным старьем, а взамен мамочка пыталась всучить детям какой-то супердешевый (всего лишь месячный заработок Ильгет) и очень красивый гарнитур с цветочками, который продавала ее знакомая (и никак не могла продать). Пита, как всегда, мычал что-то — да, мама, да... и по обыкновению просто оттягивал момент покупки нового уголка, хотя потом за глаза ворчал на мать. Ильгет никто не спрашивал. Она скинула куртку, поставила сапожки в гардероб. Туда же аккуратно убрала сумку с таинственным пакетом. Вошла в комнату. Норка почапала за ней. — А, Ильгет! Ну, доченька, вот посмотри, — свекровь совала ей под нос фотографию гарнитура, призывая ее, как обычно, в союзницы, — ну скажи свое слово: ведь этот уголок вам гораздо больше подходит? Ведь правда? — Нет, — сказала Ильгет. Глаза свекрови в буквальном смысле слова вылезли на лоб. Она осеклась, не зная, что сказать. Ильгет развила свою мысль. — Нам этот уголок не нравится. Да и старый еще очень даже ничего, по-моему, он чистый, зачем его менять? Только деньги тратить. Но даже если мы захотим его менять, то сами что-нибудь выберем. Спасибо за заботу, не надо. — А... — протянула свекровь, вмиг потемнев лицом, — Ну ладно... не надо — значит не надо... Она вышла в коридор. Пита побежал за ней — подавать пальто и прощаться. Ильгет плюхнулась на охаянный диван, бессильно уронив руки. Норка подошла, положила ей на колени голову. Из коридора доносилось глухое ворчание. — У вас еще и собака на диване лежит. Ну разве нормальная женщина, хозяйка допустит, чтобы собака диваны портила? Пита проводил мать, хлопнула дверь. Вернулся в комнату. Посмотрел на Ильгет недовольно. — Что, обязательно надо было скандал устраивать? — Какой скандал? — удивилась Ильгет, — по-моему, я просто высказала свое мнение. Я не имею права на свое мнение? Даже по поводу нашей же мебели? — О Господи! — простонал Пита, — ты что, не понимаешь? Она теперь будет полгода мне этот уголок припоминать! — Так что — дешевле было бы его поменять, как она хочет? Ты же сам не хотел, ну Пита! Ты же не хотел этот новый уголок! Пита стоял в любимой позе — уткнувшись головой в стенку, с видом смертельно больного и уставшего человека. — Пита, давай не будем, — сказала Ильгет спокойно, — ты сам понимаешь, что мы слишком много уступаем. Во всем. У тебя самого нет никакой собственной воли, никаких желаний, ты во всем только слушаешься маму. — А я что, должен слушаться тебя? — Но Пита... почему? Ты же сам не хотел этот уголок, разве не так? — Почему ты надо мной издеваешься? — риторически вопросил Пита. — Я? Издеваюсь? — Ильгет внутренне напряглась. Обычно вслед за этим вопросом следовала жуткая истерика. Иногда сопровождающаяся рукоприкладством. К счастью редко... И потом все же следовали извинения. — Я больше не могу, — трагические нотки в голосе Питы нарастали, — я работаю, как вол, чтобы удовлетворить вас всех! И маму с ее проектами! И тебя! А ты еще устраиваешь мне такие сцены! Неужели так трудно сохранить с мамой хорошие отношения? — Но какой ценой? — спросила Ильгет. Пита торжествующе указал на нее пальцем. — Вот ты сама точно такая же, как мама! Ты всегда ее осуждаешь, а посмотри на себя! Тебя интересуют эти тряпки, эта мебель! — Меня интересует моя жизнь, — спокойно сказала Ильгет, — и в частности, мебель тоже. Это моя квартира, и здесь я хочу жить так, как мне нравится. — Вот! Как тебе нравится! А обо мне ты подумала?! — А что, ты в таком восторге от гарнитура с цветочками? — Да мне плевать на этот гарнитур! — заревел Пита, — плевать, ты понимаешь? Я хочу спокойно жить! Спокойно! А вы мне не даете! Ильгет поняла, что дело плохо. Муж уже завелся. В таких ситуациях она никогда не знала, как отвечать, что сделать... — Ну ладно, Пита, ты успокойся... — Я должен успокоиться? — голос Питы сел. Глаза его наливались кровью, — зачем ты все это говоришь?! — заорал он. — Что — это? — успела еще спросить Ильгет. Муж вдруг оказался рядом и мощными ручищами схватил ее за горло. Рывком поднял, дернул к себе и начал бить головой о стену, одновременно пытаясь задушить. Ильгет задергалась в тщетных попытках освободиться. Пита дико кричал: — Зачем ты это сказала?! Зачем?! Отвечай сейчас же! Или я тебя убью! Наконец запал ярости прошел, он выпустил Ильгет, тяжело дыша. Плача, она стала поправлять волосы Пита стоял рядом, красный от натуги, дышащий как паровоз, злой, как зверь, но уже начинающий сожалеть о своем поступке... — Больной, — сказала Ильгет, отходя подальше. Села в кресло, свернулась клубочком. — Вот ты опять начинаешь! — Пита оказался рядом с ней, — за что ты меня оскорбляешь? — Как я тебя оскорбила? — Ты сказала, что я больной. Значит, ты меня считаешь сумасшедшим? — Нет, не считаю. — Тогда почему я больной?! Лицо мужа опять стало наливаться кровью. Ильгет предусмотрительно отодвинулась. — Пита, ты сегодня меня оставишь в покое? Или мне полицию вызывать? — Давай! — закричал муж, — давай, вызывай, — он принес телефонную трубку и стал настойчиво впихивать ее Ильгет. Он даже сделал вид, что набирает номер, — сейчас позвоним в полицию! Пусть меня в тюрьму забирают... вот на это ты способна... сука! Ильгет охнула. Так он ее еще не называл. Это уже что-то новенькое. — Пита, — сказала она мягко, хотя внутри все клокотало от унижения, — ну подумай сам. Неужели вот сейчас ты вел себя адекватно? Ну мы всегда с тобой ругались, но ведь такого же не было! — Так и ты меня так не доводила! — То есть ты считаешь, что во всем виновата я? — А кто виноват, по-твоему? — с иронией спросил Пита, — кто надо мной издевается весь вечер? Ильгет вдруг захотелось расхохотаться. Кажется, тоже истерика пробивается... ужас какой-то, ужас, сюр, бред... Да ведь он действительно больной! Ведь ни малейшего следа логики нет в его поведении. А я-то еще пытаюсь с ним говорить разумно, серьезно! Сейчас главное — его успокоить. — Пита, — сказала Ильгет, — давай успокоимся. Может, тебе чайку заварить успокоительного? Ты понервничал... — Ты сама-то на себя в зеркало посмотри! — Ну конечно, я тоже выпью... я тоже нервничаю. На следующий день, стоя на перроне, Ильгет все вспоминала жуткую сцену. И не менее жуткий секс, последовавший за ней... ночью. Так всегда. Ильгет не посмела отказаться, потому что ночные истерики Питы были обычно еще страшнее, да и все равно он добьется своего, хоть под утро. Почему так получается? В общем-то, зачатки всего этого были в Пите и раньше. И никогда мне с ним не было хорошо в постели. Он очень много требовал, слишком много... И ругались тоже. НО ВЕДЬ НЕ ТАК! Потому что я впервые решилась возразить свекрови? Да, это тоже повлияло — но ведь мы и до того ругались так же, и месяц назад, и полгода назад... Нет, это все то же дикое, ненормальное, что охватило сейчас всю страну. Вон мать под фонарем, выкатив глаза, орет на ребенка. Что это — нормально? Аж слюна брызжет. Откуда столько злости в людях стало? Ильгет ощущала безмерную усталость. И внутреннюю опустошенность. Будто страшная болезнь грызла ее внутренности, не давала разогнуться, давила на плечи свинцом. Может быть, она все-таки сама виновата? Да, ей казалось, что она защищает точку зрения Питы. Раньше она вообще ничего и никогда не возражала, а тут... нахальство появилось. Но наверное, она не права. Да, Пита не хочет этот уголок, но он хочет слушаться маму. Это его воля. Значит, Ильгет тоже должна слушаться маму Питы. Видимо, так. Не надо было его провоцировать. Хотя она на самом деле просто растерялась, когда поняла, что он психует. Не знала, что отвечать, что говорить. Может быть, все это — расплата за то, что в последнее время она совсем забросила церковь. Да что там говорить, и дома-то почти не молится. Да, наверное, она была неправа. Но раскаяния Ильгет не чувствовала — может, потому, что все последующее казалось ей слишком уж неадекватной расплатой за такую неправоту. За что ей — такое? Да нет, не надо думать в таких категориях. Пита болен, это же очевидно. Предложить ему полечиться? Но он наверняка разъярится сразу. Господи, если дальше такое будет продолжаться, я этого не выдержу, подумала Ильгет. Я сбегу от него. Лучше совсем одной жить, чем такое. Да мне, вдруг с просветляющей откровенностью подумала Ильгет, и вообще лучше бы было оставаться одной. Да, с Питой иногда бывало хорошо... мы гуляли... ужинали вместе. Да. Но если бы я жила одна, пусть в одиночестве, пожалуй, я была бы счастливее. Но ведь не только обо мне речь. У нас семья. Другой не будет. Семья — это задача, данная Богом. Если уж ты не можешь ее сохранить и улучшить, то что ты вообще можешь? И до сих пор ведь все было нормально! Но сейчас стало просто невыносимо. Подошел поезд, электричка. Ильгет смешалась с толпой, людской поток внес ее в двери. Она с детства любила поезда. Место оказалось свободное у окна, и это особенно здорово, ехать и смотреть на крутящиеся за стеклом поля, на ленту лесопосадок, домики, людей... Что-то лязгнуло в тамбуре. Перрон медленно поехал назад. И этот особенный поездной запах, железа, искусственной кожи, странной затхлости... Ильгет поправила сумку под ногами. Пакет бы довезти. В общем-то, ничего сложного. На вокзале встретят. Пароль, отзыв. Дома передать пакет. Не должно ничего случиться. В конце вагона зазвенела гитара. Пел какой-то паренек. Один. Ильгет захотелось сесть к нему поближе, но жаль расставаться с местом — еще займет кто-нибудь, вот и будешь торчать среди вагона. Голос едва пробивался сквозь громкий перестук колес. Странная песня. Тревожная. И тоже нетипично — раньше бы орали веселой компанией «Корсара» или «Эх, да на пригорке!» А тут — одинокий голос. Справа обсуждают биржевые новости, слева — какое-то строительство. Почти и не разобрать песни. Все дороги во тьме, подумала Ильгет. Все дороги. Ее вдруг охватил страх — а не подозревает ли что-нибудь Пита? В общем-то, ему два и два сложить. Ведь и тогда она еле-еле смогла объяснить, что от нее нужно было квиринским спасателям. И теперь наплела какую-то ерунду про одноклассницу, объявившуюся в Тригоне (а почему одноклассница не позвонила?) Пита хотел с ней поехать, и даже, вроде, обиделся, что она его не позвала... плевать. Главное, чтобы ничего не заподозрил. Нет, он все-таки не подлец, чтобы пойти доносить, но... Парень допел песню и замолчал Господи, страшно-то как! Ильгет почти ничего не видела перед собой, все заволокла белесая пелена. Сердце бешено билось. — Ваше удостоверение, пожалуйста... Ильгет, не видя, молча протянула корочки контролеру. Или кто это... полицейский... вроде не в форме. Кто это?! Прошло несколько секунд, длинных, как часы. — Пожалуйста. Вернул... Пальцы Ильгет дрожали. Она засунула корочки в потайной карман. Господи, ну и трусиха... Ильгет стояла, озираясь, на перроне. Вроде никого нет похожего... Высокая худая светловолосая женщина. По описанию — прямо модель, длинноногая блондинка. Ну и где она? — Вы комнату хотите снять? Ильгет едва не подскочила. Обернулась, хватая ртом воздух. Да, ничего не скажешь — высокая, худая, светловолосая. Правда, больше тут подошли бы слова — длинная, тощая, белобрысая. Очень спортивная, ловкая девица, возраст неясен, движения — ловкие, скрадывающие, как у кошки. Одета непритязательно, по-туристски — куртка-штормовка, лыжные штаны. Тонкий нос горбиком, лицо бледное, неяркое. — Я... интересуюсь... только отдельные квартиры, — промямлила Ильгет. Неправильно... но повторять правильно было бы как-то нелепо. Блондинка сказала, понизив голос: — Ильгет. — Да... а вы... Иволга. — Правильно. Пошли? Спустились, похрустывая свежевыпавшим снежком, к переходу. Иволга замахала рукой ближайшему такси. Ничего себе, шик, подумала Ильгет. А как это с конспирацией согласуется? Через четверть часа они уже стояли у дверей квартиры, которую Иволга отпирала своим ключом. За дверью слышался нетерпеливый цокот когтей и фырканье. Иволга открыла. Увидев собаку, Ильгет ахнула. Большой белый пудель. Великолепный кобель. Стрижен коротко, но профессионально. Похож на ту собаку спасателей. — Вот это да, — Ильгет погладила ластящегося к ней пса, — а у меня точно такая же... только девочка. И серебристая. — Ну, у нас таких много, — улыбнулась Иволга и добавила негромко, — отличный рабочий пес. Да ведь он ей, наверное, и правда нужен для работы. Если она с Квирина, подумала Ильгет. Зачем бы она просто так потащила сюда собаку? А она, наверное, с Квирина... нездешняя какая-то. И как они рискуют работать здесь — что она, что Арнис? Ведь у них же на лице написано, что не отсюда они. Девушки разделись, прошли в комнату. Ильгет сразу отдала Иволге пакет, и теперь сидела, осматриваясь. Квартирка ей понравилась. Явно меблирашка, Иволга, наверное, ее сняла на время. Но здесь уже царил какой-то особый, полубардачный уют — горит монитор, вещи кое-где разбросаны, на столе недопитый кофе и тарелка с огрызками, на стене — красивый стереоснимок, дети и собаки... Трое маленьких детей, два мальчика и девочка, все белобрысые, все чем-то похожи на Иволгу, и несколько белых и черных больших пуделей с бритыми добродушными мордами. Иволга тщательно изучила содержимое пакета и понесла его куда-то в кухню. Видимо, прятать. Ильгет не двигалась с места. Меньше знаешь — лучше спишь. Хотя какая это тайна... но все равно. — Иди сюда, — крикнула Иволга с кухни, — пожрать-то надо, как считаешь? — Ага, — откликнулась Ильгет, — только руки помою. После поезда осталось ощущение какой-то грязи. Да так оно, собственно, и есть, в поездах всегда грязновато. Ильгет улыбалась, моя руки в маленькой ванной комнате. Утренняя тоска прошла, как рукой сняло. Как-то очень у Иволги было спокойно, уютно... Как будто домой пришла. В настоящий свой дом. Чушь, не мой ведь это дом. Это Иволга здесь все создала. А я... я не могу создать уюта в своем доме. Плохая хозяйка. И почему так легко с Иволгой? Как будто сто лет ее знаешь... Ведь еще и не говорили, обмолвились несколькими словами — и уже ясно, что Иволга — свой человек, хороший, и уходить не хочется. И мы точно подружимся! Хотя она и старше, и дети на снимке, наверное, ее. Наверное, все это просто потому, что мы с ней... ну как бы это сказать — словом, товарищи. В одной войне участвуем. — А ты с Квирина? — спросила Ильгет, зачерпывая очень вкусный, но очень горячий суп, поправилась тут же, — если это нельзя, то не говори... Иволга улыбнулась. — Да... то есть нет. Я сейчас на Квирине живу, а вообще-то я из другого мира. С Терры. Глаза Ильгет расширились. — С самой Терры? — Да, а ты разве о ней слышала? Вроде такое захолустье... на вашу Ярну очень похоже, но там вообще никто ничего не слышал о других цивилизациях. Они до сих пор думают, что одни в космосе... Вот сагоны их посещают иногда. — Но это же Терра, — сказала Ильгет, — Прародина, мир, где воплотился Сын Божий! — А, так ты тоже в церкви... ну все понятно. Тьфу, надо было суп остудить сначала. Это называется — борщ, у нас так готовят. На Терре. Ильгет задумалась. — А у вас на Терре есть христианская церковь? — Конечно есть, да еще несколько... ну в смысле, разные конфессии, понимаешь, что это такое? И вообще она у нас прямо скажем, кардинальную роль в истории сыграла. — Но терране никак не контактируют с космосом, живут в полной изоляции... — Ты сейчас умрешь, Ильгет! Они пока добрались только до орбиты своей собственной планеты, пару раз слетали на спутник планеты и с гордостью называют это космическими полетами. У них только последних два века технологический рывок начался, НТП так называемый... — Слушай, — сказала Ильгет озадаченно, — а как же тогда получилось, что христианство с Терры распространилось на всю Галактику? И даже вот до нас дошло? И потом, ведь Терра — прародина, они что, потом одичали? Иволга пожала плечами. — Да, похоже... расселение произошло около 15 тысяч лет назад. Потом терранская цивилизация... там бедствие стихийное было какое-то. В общем, они заново начали. А как христианство распространилось — люди с других-то миров многократно бывали на Терре. На Эдоли народ был шустрый, пассионарный, они побывали на Терре, привезли оттуда святого Квиринуса, проповедника, ну и других, наверное, еще... А эта эдолийская империя ведь и стала главной основательницей Квирина. На Квирине есть даже специальная Терранская комиссия, я, к примеру, в ней состою. Мы изучаем тамошнюю культуру и все такое. Иволга убрала тарелки, поставила вазочку с явно самодельным печеньем. — Люблю готовить, — сказала она, — на Квирине этим уже почти никто не занимается, так, в качестве хобби... — А, у вас эти... кухонные машины. — Да, коквинеры. Все автоматизировано. Но ведь есть что-то в том, чтобы касаться продуктов руками, разминать тесто, сыпать специи, вдыхать эти запахи, верно? Я на Терре с детства привыкла... иной раз балуюсь. Муж ценит. — А дети там, на снимке — твои? — Да, трое у меня. Люку уже семь, Дэну пять, и девочке — Эрике — три. Сейчас они с отцом остались. Он не летает в последние годы. В науку ушел. А я вот... А ты ведь тоже замужем? — Арнис говорил? Да, я замужем. Но детей нет. Не получилось... Иволга посмотрела на нее с сочувствием. — Попробуй печенье, это называется «лахундрики». У вас продукты тоже очень похожи на терранские... вкусно, честное слово! — Ого! Это с творогом? Рецепт дашь? — Обязательно. Ильгет вдруг подумала, что вот ей так уютно, хорошо здесь... остаться бы с Иволгой. Побродить по Тригоне, здесь развалины старого замка есть, и собор хороший, древний... Вечером посидеть, попеть под гитару — инструмент вон в углу комнаты стоит. Но не за этим же она здесь... А жаль. Ильгет почему-то казалось, что не кончится все это добром. Смертью кончится... так и не успеешь подружиться с Иволгой. — Слушай, я не знаю, когда мне домой-то лучше ехать. — Ты с какой легендой здесь? — Ну якобы ты — моя одноклассница, это я мужу сказала. Сказала, что вернусь до ночи, а если заночую — то позвоню. — Езжай лучше сегодня, — решила Иволга, — по легенде... ну часов в шесть я тебя провожу на поезд. Она улыбнулась. — Ничего, вот после победы... на Квирине будешь, я тебя в гости приглашу. Обязательно! Мы обязательно потом будем встречаться. Увидишь, какой у меня дом! Я сама проектировала. И собак моих увидишь. Я ведь одно время не хотела летать больше, завела питомник, у меня и сейчас пять собак. Зевса я взяла, потому что он в самой лучшей форме... Иволга потрепала по загривку пуделя, лежащего у ее ног. — У нас считается, что это чисто декоративная порода, — заметила Ильгет, — хотя я свою тоже дрессировала, она даже след хорошо берет. — Даже! — фыркнула Иволга, — даже обычный пудель — одна из лучших собак в смысле пригодности к обучению, сообразительности, послушания. А наши-то генетически изменены, Зевс может взять след десятидневной давности... знаешь, до сих пор не изобрели машин, способных сравниться с носом такой собаки. А то, что они еще и красивые... ну так это же плюс. Допили чай, убрали посуду, перешли в гостиную. Ильгет подошла к книжному шкафу, стала разглядывать корешки. — Я и сама почти ничего здесь не читала, — сказала Иволга, — я ведь здесь живу совсем недавно. Слушай, мне почему-то кажется, что ты на гитаре играешь. Ильгет повернулась к ней, улыбнулась застенчиво. — Немного. Давай? Иволга взяла инструмент. Коснулась струн... играла она довольно-таки профессионально. — Я тебе спою терранскую песню... в молодости мне очень нравилась. А на Квирине уже сделали ее перевод на линкос, ну и я потом сама немного побаловалась и перевела уже на лонгинский... Я ведь лонгинский уже давно выучила. Низкий глуховатый голос Иволги, казалось, касался самого сердца, самого донышка. Ильгет замерла, вцепившись пальцами в спинку стула. — Повтори еще раз, — попросила Ильгет. Иволга неуверенно как-то улыбнулась, откинула пряди со лба. И стала петь снова. И странное дело, под эту песню, казалось бы, совсем не о том — очень захотелось Ильгет поговорить об Арнисе. И когда Иволга во второй раз закончила петь, Ильгет уже не могла удержаться и спросила, без всякой видимой связи с только что прослушанным. — А ты Арниса давно знаешь? Иволга скользнула по ней взглядом — вроде бы, сочувствующим. — Нет, не очень давно. — Если это секрет, то, конечно... Иволга улыбнулась слегка печально. — Ох ты, юный конспиратор. Ты знаешь меня, знаешь его, все это у тебя под блоком, так что... все остальное уже без разницы. Нет, я его знаю года три. А вот про тебя он рассказывал, ну, после того ранения. Так это, значит, ты и была — Я и была. Иволга задумалась. — Арнис — хороший парень. Отличный ско. Летает уже давно, ну ему ведь двадцать шесть... Вообще известен в СКОНе, пару раз в «Вестнике» про него писали. Жены, если тебе интересно, у него не было. Была невеста. Она погибла. Они еще были молодые совсем. У нас, знаешь, бывает всякое... ну не повезло человеку. С тех пор, сколько я знаю, Арнис живет анахоретом... ну и потом он ведь тоже христианин, трали-вали, ему надо, чтобы все всерьез. Ты знаешь, Иль, мне кажется... — Иволга умолкла. — Что? — Да просто он про тебя ТАК рассказывал. Ну там, на Квирине. Что такая, мол, девушка, ну прямо такая... Мне кажется, что он к тебе явно неравнодушен. Ильгет онемела. Странно... почему же она ни разу не подумала об этом? — Ты про что? — выдавила она наконец, — мы с ним вроде просто хорошие друзья... Да я ведь замужем, Иволга! Квиринка пожала плечами. — Знаешь, муж, конечно, мужем, но... ну, я человек свободных взглядов. Я в общем-то, тоже познакомилась с моим мужем, когда он был женат на другой. Так получилось. В жизни всякое бывает, Ильгет... — Нет! — вскрикнула она. Иволга покачала головой, коснулась ее руки. — Ладно, ладно, Иль, — сказала она, — я не всерьез. Не обращай внимания. Как Бог даст, так и будет. Ильгет чувствовала какое-то странное отвращение. Не надо было говорить об этом! Совсем не надо. Лучше бы Иволга рассказала просто об Арнисе, о том, какой он человек, за что прославился в СКОНе, что вообще любит, чем увлекается, о его родителях... Не надо так. Пошлость это. Не хочу. Ничего не хочу. Гадость! Господи, и ведь подумать даже не могла... Почему я такая дура? Но ведь и он — он вел себя просто как друг? И этот разговор — он лишний. Наверное, все это отразилось на лице Ильгет, Иволга поспешно сунула ей в руки гитару. — Ладно, забудь, не обращай внимания. Лучше спой, твоя очередь. — Я спою... это на стихи моего любимого поэта, Мэйлора. Только я играю плохо... — Это неважно. Ильгет тихонько запела. Больше они об Арнисе не говорили. К вечеру Иволга проводила гостью на вокзал. Ильгет уже ощущала себя самой близкой и давней подругой квиринки. И нисколько не было ощущения опасности... так, будто и вправду она приехала всего лишь погостить, будто пароль и переданный пакет просто не существовали — да Ильгет и не знала, что в пакете, зачем это нужно. Просто так — прошлись по заснеженной темной улице, снежок еще шел и кружился, мелькал в светлых кругах фонарей. Народу даже у вокзала было немного. Миновали большой рекламный плакат, призывающий покупать какие-то сигареты. Постояли на перроне, болтая о том, о сем. Подошел, лязгая и громыхая, древний состав, выкрашенный в бледно-зеленое. И тогда Иволга протянула гостье длинную, костлявую руку без перчатки, чуть замерзшую, как-то сиротливо высунутую из рукава штормовки. — Ну пока, Ильгет... еще увидимся. Ильгет посмотрела в лицо квиринки. И в светло-серых глазах увидела промельк тоски и тревоги. И один только этот промельк напомнил ей о войне. — Пока. — Будь осторожнее, — сказала Иволга, помедлив, — хочу еще с тобой встретиться. Поняла? — Ага. И ты тоже. Ильгет вскочила на подножку вагона, помахала Иволге рукой. Потом еще раз, уже из салона. Поезд медленно тронулся и застучал по шпалам, набирая ход. Вскоре Ильгет удалось перевестись в закладочный цех. Это была довольно сложная операция. В закладочном цехе работали в другом режиме: по восемь часов, но только четыре дня в неделю. Вроде бы мало, но условия работы были такими, что — и этого казалось много. Режим работы Ильгет и решила сделать отправной точкой своей просьбы. С мастером она говорила, жалуясь на мужа — якобы тот требует обязательного присутствия жены по вечерам, готового ужина и так далее (в каком-то смысле это было правдой, Пита уже ворчал по поводу того, что приходя с работы, не всегда обнаруживает дома жену и ужин). Мастер обещала помочь, и уже через неделю Ильгет перевели в закладочный цех. Условия там и вправду были аховые. Работали одни заключенные, большинство из них — мужчины, да и те — из колонии строгого режима, как поняла Ильгет. Ее, правда, поставили на конвейер вместе с женщинами, и тут продолжался все тот же мат, все те же дикие разговоры о пьянках и драках, иногда и сами драки... Тетки здесь работали еще более отпетые, одна из них, к примеру — бывшая содержательница подпольного дома терпимости, где работали малолетние проститутки, что в Лонгине пока еще запрещено. Но Ильгет мало обращала внимания на женщин, особенно к концу смены. Впрочем, и они после обеда уже замолкали. Слишком уж тяжело. Конвейер полз быстро, закладывать зародыши нужно было в скоростном темпе, а температура в цехе стояла под семьдесят градусов, как в бане. Пот лился с работающих градом. Единственное утешение — скоро весь этот цех, видимо, взлетит на воздух. Из первого разговора с Арнисом Ильгет поняла, что группа готовится взорвать фабрику, это их пока что основная задача. Дэггеры — основное и лучшее сагонское оружие... Наверняка были и еще какие-то группы, и другие задачи перед ними стояли, но Ильгет этого знать не полагалось. Удивительно, но сейчас она как-то легко относилась ко всему. Проклятая парилка — ну и плевать. Муж возмущается — ее это нисколько не задевало. Она старалась успокоить его гнев двумя-тремя фразами, иногда это не получалось, но все равно до глубины души ссоры ее не трогали, как раньше. Ничто больше не имело значения. Только Арнис. Только работа. Ильгет предпочла забыть слова Иволги, во всяком случае, у нее точно не возникало никаких грешных мыслей по отношению к квиринцу. Иногда она встречала Арниса на территории фабрики, в черной форме и пилотке, и все, что допускалось — незаметно для окружающих обменяться с ним взглядами. Как-то раз Арнис конвоировал к боковым зданиям одного из мужчин-заключенных. Ильгет увидела его издалека и долго смотрела, прежде чем он почувствовал ее взгляд, поднял глаза... Целую секунду Арнис смотрел на нее. Прошел мимо. Ильгет остановилась. Поглядела вслед. В этот момент заключенный вывернулся и дернулся было бежать. Здоровенный мужик, между прочим, крупнее Арниса. И без наручников. Бывший ско схватил своего подопечного за кисть и очень быстро вывернул ему руку, пара ударов, и зек лежал на земле. Ильгет опомнилась и пошла дальше. У Арниса работка тоже веселая... не позавидуешь. Плевать. На все. Скоро что-то произойдет. Что-то страшное. Но страшное это принесет наконец освобождение от всего... пусть даже смерть. Ильгет ощущала почти постоянное возбуждение, приподнятость. Иногда думалось, что вот скоро смерть, а она еще ведь ничего в жизни не успела, глупо так жизнь прошла. Все, что останется от Ильгет — несколько стихотворений, незаконченный роман, десяток рассказов, да и то все — так, баловство, графоманство. И не прочитает их никто. Ни карьеры она не сделала, ничего полезного для людей. И ребенка не родила. Но думалось о смерти как-то абстрактно. Ильгет когда-то боялась умереть, мама в детстве объясняла ей, что там ничего нет, одна лишь черная пустота, вечный сон. Как это — вечный? Как это — больше никогда, никогда не существовать?! И даже уверовав в Христа, Ильгет не до конца изжила этот страх... иногда возвращались сомнения — все же вдруг там ничего нет? Но теперь этих сомнений не было. Ильгет не знала, что там. Но и страха не было, нисколько. Так, абстрактные размышления. Ильгет понимала, что когда придет момент, она очень даже испугается, она вовсе не смелая по натуре. Но сейчас пока она не боялась. Может быть, даже наоборот хотела приблизить этот момент, сократить ожидание. Да и чего ждать? Будет взрыв... выстрел... мгновенная ошеломляющая боль — и ничто? Ильгет толком не представляла, что будет. Несколько раз она выполняла поручения Арниса, неизменно добавлявшего в конце письма: храни тебя Господь! До победы. Ходила по каким-то адресам, передавала вещи... что все это значило — неизвестно, да Ильгет и не стремилась узнать. Зачем-то все это, видимо, было нужно. Близился Новый Год. В последнем письме был указан очередной тайник — в автобусном депо. Якобы по рассеянности заснуть и доехать до последней остановки. Там разыграть сцену: простите, куда я попала? И уже на выходе из депо, под урной, якобы поскользнувшись и упав, достать рулончик с запиской. Ильгет прокляла все на свете, особенно пока добиралась из депо домой. Автобусы шли переполненные, мороз, давка, на остановках стоять почти невозможно. Ильгет приплясывала от дикого холода. А карман грел маленький желтый пенал. Ильгет раскрыла записку уже дома. Арнис благодарил за последнее выполненное поручение. И давал новое — получить от такого-то человека взрывное устройство. Установить под конвейером, желательно, ближе к началу. Сигнал на взрыв будет дан, когда придет время... «Это самое опасное из всего, что тебе приходилось делать, — писал Арнис, — я буду молиться за тебя». Все. Сердце застучало, словно часы последнего отсчета. Скоро начнется. Скоро... На следующий день Ильгет установила мину, получив ее с утра на остановке от незнакомого парня. Действительно, совершенно незаметное устройство. И пронести его оказалось легко. И прилепить снизу на магнит — ничего сложного. Темная, в цвет конвейера шайба, к тому же очень похожие шайбы и так были наляпаны снизу — там и сям, неизвестно, какую функцию они выполняли. Отличить мину от других деталей конвейера было невозможно. К тому же если еще и не знать, что она там установлена. Никакая профилактика и ремонт были не страшны — кто будет проверять эти штуки на наружной оболочке... Ильгет кожей ощущала эту мину, быстро работая на ползущей ленте — закладывая в черные слизистые зевы беловатые зародыши, придерживая их щипцами. Интересные все-таки у сагонов технологии... такие суперразвитые, автоматизировать это до сих пор не смогли. Или не догадались. А может быть, рабский труд выгоднее. Или, например, для роста этих зародышей требуется человеческое тепло. Ильгет переминалась с ноги на ногу и вдруг подпрыгнула — наступила нечаянно на кого-то. Обернулась. Ее соседку звали Жеррис, высохшая, морщинистая, тертая жизнью баба, лет под сорок, старательно молодящаяся... Голос у Жеррис был резкий, пронзительный, напоминающий Ильгет свекровь. По каким-то намекам было ясно, что сидит она за убийство, и не за одно. Женщина была явно рада развлечению. — Простите, — пролепетала Ильгет машинально. — Ты че,..., не видишь, куда ноги свои ставишь? — Извини, — сказала Ильгет погромче, — не заметила. Ей и в самом деле было стыдно. — — Еще она будет извиняться! Че целку с себя корчишь? — Жеррис разразилась потоком нецензурных слов, ее, видимо, понесло. Ильгет отвернулась и стремительно нагнала темп, а то пара «матриц» (так назывались эти черные карманы) уже уехала без начинки. — Ты смотри на меня, тварь, когда с тобой разговаривают! — Жеррис схватила ее за плечо и развернула. — Ну-ка без рук, — угрюмо сказала Ильгет, — сейчас охрану позову. — О! Смотрите-ка на нее! А может, ты стукачка, а? Девки, стукачка! Женщины загалдели. Ильгет с ненавистью посмотрела на Жеррис. Вот сказать бы ей... да воспитание не позволяет. Сейчас Ильгет остро жалела о своем воспитании, даже выругаться как следует, и то не умеешь... Да уж. Солдат Вселенной в мировой войне добра и зла. Ничего они мне не сделают, успокаивала себя Ильгет, равномерно работая. В первые дни поясница просто отваливалась, а сейчас уже привыкла. Ничего... буду держаться поближе к охране. Ну пустят слух, что я стукачка — так это их дела, меня это не касается. Мне с ними в одной камере не спать, слава Богу. А через месяц штуковина там, под конвейером, рванет... Ильгет даже остановилась на пару секунд. Работа в цеху в три смены, без перерывов. На обед и ужин водят партиями, в это время конвейер медленнее начинает ползти. Значит, когда эта штука рванет, люди, стоящие рядом, погибнут. А скорее всего, погибнут все, кто будет в цеху — заряд, наверное, немаленький. Ильгет какими-то новыми глазами посмотрела на Жеррис. Нет, Жеррис, наверное, останется в живых, раз она в той же смене. Хотя неизвестно, может, в этот день Ильгет просто не выйдет на работу. А все эти заключенные, значит, должны взорваться. Ильгет вдруг стало холодно — в парилке, при семидесяти градусах. Вся злость на Жеррис прошла. Вспомнились честные серые, тревожные глаза Арниса: «Придется убивать, Иль, лонгинцев, твоих же братьев». К тому же и невинных. И Сайра, возможно, погибнет. Да, она обещала. И она это сделает. Да, людей жаль, но это война. А может быть, и не надо этого делать. Ну что она, в сущности, знает о происходящем? Сагоны? Может, это и не сагоны вовсе, а на самом деле, как говорят, Квиринские завоевательные агрессивные планы? Да нет, чушь. А дэггеры — ведь это же действительно дэггеры. А эти «консультанты с развитых миров» в правительстве — знаем мы таких консультантов. А уже сотни тысяч погибших в Мелабаре, Цезии, Астанге... включая детей. Это не отпетые зеки. Хотя ведь и среди зеков наверняка есть нормальные люди. Их — жалко. Да что там, эту дуру Жеррис, и ту жалко. Ну не успела еще Ильгет по-настоящему на нее разозлиться. Так, чтобы убить хотелось. Но Лонгин будет вести бомбардировки дэггерами. Хуже этого — нет ничего. Но это — Родина, какой бы она ни была. А Ильгет, значит — предатель. Просто отступать уже некуда... некуда, и придется идти до конца. |
|
|