5. Нытик

Несмотря на мое неприятие синтетики и сборной мебели, в детстве меня было легко ублажить. Школьницей я была средней, хотя в школе мне нравилось. Любимыми предметами были английский, древняя история, рисование, геометрия, сочинение и латынь. Я пролетела через алгебру с удовлетворительной оценкой - D (единственной причиной, по которой мне не поставили худшую - F, была идеальная посещаемость). Историю Америки и все естественные науки я проспала. Экономику считала бесполезной. (Блин, вот это была ошибка: только потом я поняла, что "артисты" должны уметь играть в деловые игры и знать цифры. Нечестно: бизнесменам ведь не обязательно учиться рисовать, петь, танцевать или писать стихи.)

Я играла в "войну" с ребятами и прыгала через скакалку с девчонками, ходила в кино на вестерны с отцом и по магазинам за шмотками с мамой. Что бы кто ни делал, мне все было интересно. Я не развила в себе отношение "Подите все на фиг, что хочу, то и делаю", потому что родители меня мало контролировали. В детстве я упрямилась только тогда, когда мне велели чего-то не делать.

ПОЧЕМУ НЕТ?

Как-то вечером я сидела в гостиной, рассеянно возя пепельницу взад-вперед по кофейному столику. Отец, сидевший напротив, сказал:

- Не трогай пепельницу.

- Почему? В ней же ничего нет! - возразила я.

- Потому что это - не игрушка.

Я поставила указательный палец почти в самый центр пепельницы, его не было видно за приподнятыми краями, поэтому отцу пришлось встать и подойти ко мне, чтобы проверить, выполнила ли я его указание. Поскольку я и не собиралась его выполнять, отец просто посмотрел на меня с отвращением и вернулся в кресло. Но я снова начала свои игры, и, когда ему пришлось встать еще раз, он сказал: "Это совершенно не смешно". И продолжал доставать меня своими приказами. Я сидела в кресле-качалке, поэтому обмен фразами был ритмичным.

Отец говорил:

- Будешь еще?

Я:

- Ага.

Он:

- Будешь еще?

Я:

- Ага.

Каждый раз, когда говорила я, он слегка толкал меня в лоб, поэтому кресло со мной отклонялось назад, а потом, естественно, возвращалось. Так продолжалось минут пятнадцать, пока мама не разрушила серьезность игры и не рассмеялась: "Ребята, вы такие упорные".

И правда.

Большинство людей, пишущих автобиографии, постоянно ноют об ошибках своих родителей - но не я. Когда меня наказывали, я не удивлялась. Обычно, в наказание за плохое поведение, меня отсылали одну в комнату, но это случалось так редко, что я не помню, чтобы это портило мне жизнь. Что можно сказать? Я просто знала, что сделала что-то не так. Когда ты ребенок, ты знаешь, за что наказан.

Не хочешь быть наказанным - не безобразничай.

Я понимала это, но почти никогда не ныла. Я была либо слишком глупа, либо слишком счастлива (или то и другое вместе), чтобы понять, когда ныть можно. Однако, родители почему-то считали, что я постоянно чем-то недовольна, и иронически прозвали меня Нытик, что для них значило "девочка, которая вечно жалуется". Не знаю, что они имели в виду, но, поскольку говорили они дружелюбно, я воспринимала это нормально. Я звала отца Шляпа, потому что он всегда носил шляпы. Мой дядя звал тетку Лыжей из-за ее длинных костлявых ног. Я звала свою дочку Болванчиком, потому что в младенчестве у нее было удивительно смешное выражение лица. Так что вся семья страдает от глупых прозвищ.

Иногда, когда мои родители хотели пойти в гости или просто погулять, они нанимали молоденькую тихую школьницу, Эльву, посидеть со мной. Она приходила - косы уложены в "корзиночку", очки на носу - с полной сумкой уроков и парой романов. Я занимала себя традиционной игрой в переодевания или развлекалась, рисуя портреты Эльвы. Всегда неприятно, когда за тобой наблюдают, особенно если стесняешься (а она очень стеснялась), но, чтобы правильно передать форму и цвет, мне нужно было рассматривать ее - как можно ближе. Она тихо страдала, но, вежливая девочка, всегда хвалила законченный рисунок.

Иногда, правда, я шла вместе с родителями, потому что их идея "вечера в городе" заключалась в ужине в пятизвездочном ресторане. Помню, однажды, декабрьским вечером 1948 года, мы втроем ехали на нашем старом "Бьюике" 1938 года в ресторан "Комната Тонга" в отеле "Фэйрмонт", когда отец сказал: "Мы должны тебе сказать кое-что, но только тогда, когда доедем".

Неопределенность.

Когда мы приехали, родители попросили меня сесть с ними за столик, а не слоняться вокруг или кататься на карусели, которая была в одном из залов. "У нас для тебя хорошие новости," - сказали они. - "Скоро у тебя будет маленькая сестренка или братик". Мои родители беременность не планировали, но мне показалось, что это - в порядке вещей. Теперь я понимаю, что никогда не слышала фразы "детская ревность", пока не стала слишком взрослой, чтобы быть ей задетой, поэтому моя врожденная ревность почти не проявлялась.

Мой брат, Крис, родился в сентябре 1949 года в больнице Святой Марии в Сан-Франциско. Я помню только, что мама с большим животом и маленьким чемоданчиком уехала в больницу, а через пару дней вернулась с крошечным кричащим мальчиком. Младенцы обычно очень смешно выглядят, и Крис не был исключением. Его кожа была темно-розовой, а на макушке торчал клочок ярко-рыжих волос. Я видела, что мать не отходит от него; постоянное кормление, укачивание, укрывание, закутывание, пеленание и пение колыбельных. Это выглядело абсолютно ненужным, и мне стало понятно, что профессия няни или школьной учительницы не сильно меня привлекает, как и возможность иметь много детей.

Девять лет разницы между Крисом и мной сделали совместное времяпровождение несколько проблематичным. Он обычно не хотел делать того, что хотелось мне, и наоборот. Я, конечно, иногда нянчилась с ним, но, когда ему исполнилось восемь и с ним стало можно нормально общаться, я уже уехала учиться в нью-йоркский колледж. Сейчас мы иногда видимся, но я живу в Лос-Анджелесе, а он в Пало-Альто, поэтому наши встречи довольно редки.

Кровные узы - не всегда крепкие.

Может быть, потому, что мои родители не планировали еще одного ребенка, меня воспитывали не так, как большинство девочек. Они, конечно, не дарили мне бейсбольный шлем и щитки, но круг моих возможностей был необычно широк для ребенка женского пола. Считая их манеру воспитания консервативной, я должна признать, что они терпимо относились к моему упорному нежеланию постигать искусство домохозяйки. Если мне что-то нравилось, они меня поощряли. Но это было позже.

Я видела, как готовит мама: процесс состоял из нарезания продуктов, включения и выключения конфорок и духовки, двигания сковородок, вытирания пролитого, сервировки стола и мытья посуды. Не возбуждает. Когда я спросила ее, действительно ли ей нравится готовить, она сказала: "Это необходимо, как чистка зубов".

Балет же, наоборот, очарователен, прекрасен, изящен, и под конец все хлопают, поэтому я настояла на уроках балета. Растяжка, касание, поворот и поклон, запоминание позиций, плие у станка, примерка костюмов, и, наконец, день выступления. Мы исполняли "Щелкунчика", и я даже прорепетировала свою партию еще раз в гримерке. Но когда пришло время выйти на сцену, мне показалось, что есть еще кое-какие интересные движения, которые могут пригодиться в партии Феи сладостей, поэтому я сделала свою версию этого кусочка. Когда спектакль закончился, руководительница подошла к моей матери. "Может, у Грейс есть талант в других областях," - сказала она. Так что я была не только слишком маленькой или толстой для балерины; стало очевидно еще и то, что выполнять указания - не моя стихия.