4. 1798 или 1998?

Мое детское желание наряжаться и отправляться в прошлое не было вызвано недовольством окружающими. Это не было связано с неполной семьей или брошенностью, или насилием, или добровольно-принудительным порядком, или "прядательством", или "ныркоманией", или... да. Это было связано с неэстетичностью того, как выглядели для меня вещи, как они звучали, как чувствовались.

Чтобы вы поняли, что я имею в виду, давайте представим в две разные ситуации - сначала в спальню 1798 года.

Восемь часов утра. Вы просыпаетесь в своей постели. Все, что вы видите в комнате, сделано вручную, включая большие деревянные балки, поддерживающие сводчатый потолок. Кровать и комод покрыты резьбой и натерты ваксой и воском. Ваша ночная рубашка, кованый подсвечник, свечи медового цвета, которые гасят медным колпачком, керамическая чашка и кувшин с водой на комоде, окна в короне лепнины, закрытые домоткаными шторами - все это является результатом творческой мысли человека и желания создать окончательный шедевр.

На подстилке под окном медленно просыпается собака, потягивается, выглядывает в окно и прислушивается к тихому стуку копыт лошади, везущей повозку по мощеной улице. Она подбегает к цельной дубовой двери с кованой медной ручкой и лает: дает вам знать, что пришло время утренней прогулки по трехсотлетней дороге, вымощенной кирпичом и обрамленной деревьями, цветами и случайными оленями или кроликами, скачущими в кустарнике, где птицы песнями встречают рассвет. Дорога ведет в центр города; несколько краснощеких торговцев везут тележки, полные овощей с окрестных хуторов, чтобы расставить их вокруг городской площади.

Вы останавливаетесь под резной деревянной вывеской, свисающей на кованых железных крюках с семифутового столба. На ней написано "Хлебная лавица". Аромат горячих бисквитов кружится в воздухе, привлекая еще нескольких людей присоединиться к завтраку и послушать глашатая. Он в прямом смысле пропевает утренние новости, ему аккомпанируют два музыканта в робингудовских нарядах - один играет на лютне, другой на дудочке - надеясь заработать пару монет за свое импровизированное выступление. Когда часы старой церкви бьют девять, все принимаются за дело, создавая своими руками что-нибудь, что можно продать или обменять на рынке на что-то необходимое.

День заканчивается поздним ужином при свечах, приятным разговором с друзьями за парой кружек глинтвейна. Греясь с собакой у большого камина, прочитываете пару страниц из эссе о свободе Томаса Джефферсона. Затем вы оба поднимаетесь по кафельным ступеням. Далекий звук дедушкиных часов в холле - одиннадцать ударов - подтверждает, что пришло время отойти ко сну. Последнее, что вы замечаете перед тем, как провалиться в дремоту - вид через окно спальни: яркие звезды сияют в чистом воздухе, не замутненные смогом или каким-нибудь искусственным светом.

ИЛИ

Год 1998.

Утро, 08:00. Вы снова лежите брюхом кверху в постели, просыпаясь. Все, что вы видите вокруг, массового производства; ни один человек не дотрагивался ни до чего в этой комнате до тех пор, пока оно не поступило в магазин или на склад мебельной компании. Потолок сделан из старых белых картонных плит, укрепленных асбестом. Комод состоит из четырех выдвижных ящиков, которые вам пришлось собирать из двадцати семи отдельных деталей, пришедших в ящике с маркировкой IKEA[5], который пахнет пенополистироловыми шариками. Вы можете включить и выключить семидесятипятиваттную лампу дневного света, нажав кнопку на пластиковой панели на металлическом изголовье, где находятся ряды других кнопок. Панели управления специально сконструированы для того, чтобы держать вас в неподвижном или коматозном состоянии после тяжелой работы в залитом флуоресцентным светом зале, заполненном велосипедными тренажерами, распечатками отчетов о вашем состоянии, инструкторами по физподготовке, прячущимися за сверхразвитыми мускулами, похожими на опухоли, людьми в блестящих синтетических костюмах, светящихся в темноте, и семидесятипятилетними пенсионерами, которым врач прописал регулярные наклоны, потому что у них проблемы с сердцем из-за пожирания гигантского количества животного жира. Здесь также работают молодые девушки с искусственными губами, сиськами, волосами и носами, разговаривающие о липосакции, и везде зеркала, чтобы напомнить о вашем несовершенстве. В углу зала дверь в комнату отдыха, полную сухого жара и инфракрасных ламп, призванных облегчить вашу боль и дать вашему измученному телу силы доползти назад домой по улицам, заполненным угарным газом.

Звук воющих сирен реанимационных машин сопровождает вас в вашу квартиру на четвертом этаже двадцатиэтажного куска цемента. Там вы установили комплект больших черных пластиковых коробок с кнопками по всей поверхности, которые могут выдавать 130 децибел музыки, написанной злобными пятнадцатилетками с образованием в три класса (которые зарабатывают больше денег за минуту, чем вы за весь год, и которым платят за то, что они орут через динамики достаточно громко, чтобы разбивались стекла). Успокаивает осознание того, что ни ноты из трехаккордной чуши по семнадцать долларов за диск не пропустите ни вы, ни глуховатая собака, которая ест из пластиковой миски с претендующими на остроумие корявыми надписями, напечатанными машиной, уже сделавшей восемь миллионов таких собачьих мисок по всему миру.

Покончив с подозрительным "Кормом для лающих собак" (из чего его только делают?), Бобик отползает к цельнометаллической двери с семью крепкими засовами, чтобы обороняться от любого, кто покусится на вашу стереосистему или жизнь, и лает. Он дает вам знать, что пора прогуляться-послоняться, то есть пооставлять кучки на улицах, кишащих другими собаками, прикрепленными поводками к другим людям с карманами, полными кредитных карточек. Вы вместе со знакомыми собачниками будете собирать дерьмо в пакетики, привязывать собак к парковочным счетчикам и заходить в магазины, чтобы купить новых аксессуаров для пластиковой жизни. Не успев даже задуматься, вы купите одну из этих штуковин, имитирующих океанские шумы, надеясь успокоить свое тренированное стрессами тело, чтобы дожить остаток дня и снова начать чудесную жизнь, проснувшись в 08:00...

Но вернемся к реальности: отбросив небольшие неточности, какая из двух ситуаций кажется вам более благоприятной для жизни маленького человека?

В детстве, за исключением нескольких ситуаций, когда мне приходилось принимать стиль пластика и кухонных комбайнов, я всегда выбирала 1798-й виток реальности. С помощью воображения, всегда готового переключить эпохи, я попросту игнорировала большую часть посредственности, царившей вокруг. У меня устойчивое неприятие всего нового, что обычно свойственно только пожилым людям - знаете, таким, которые начинают каждую фразу с "А вот в старые добрые времена..." Несмотря на это, вся моя жизнь была хорошим образцом борьбы против программы. Вы говорите: "Белое", - я говорю: "Черное". Только недавно я стала понемногу смягчаться. Я лучше воспринимаю не подлежащую переработке тару и нейлоновое нижнее белье сейчас, будучи "старой кошелкой", чем в свои семь лет.