"Наследники империи" - читать интересную книгу автора (Молитвин Павел)

Глава третья. НОЧНЫЕ СТЕРВЯТНИКИ

Звук разбитой глиняной миски заставил Гиля встрепенуться и прислушаться. Стражник, стоявший у входа в подземную тюрьму, никак не отреагировал на произведенный Рашалайном шум, то есть, скорее всего, повел себя именно так, как они и предполагали: насторожился и стал прислушиваться, силясь сообразить: кто это безобразничает в одном из выходящих к подземной тюрьме коридоров?

Рашалайн грохнул о каменный пол вторую миску. Утащить из дворцовой трапезной для младших жрецов и прислуги пять неприглядного вида посудин было нетрудно, а вот как бывшему отшельнику удалось стянуть из-под носа здешних лекарей сушеные споры заразихи, оставалось для Гиля загадкой. Впрочем, судя по тому, с каким знанием дела Рашалайн втолковывал ему, как надобно просунуть изогнутый металлический прут в запирающий камеру Марикаль замок и в какую сторону повернуть потом, умения его были воистину безграничны, а ловкие руки помогали творить маленькие чудеса не только при свете дня, но и во мраке ночи. Собственно говоря, весь план похищения сестры фора Азани из подземелья и побега ее с Гилем из дворца Хранителя веры принадлежал хитроумному старцу, который, будь он лет на десять помоложе, сам бы, пожалуй, и осуществил его, и он был слегка удручен тем, что ему придется ограничить свое участие во всем этом славном предприятии вульгарным битьем посуды.

Вслед за звоном, сопровождавшим гибель третьей миски, разлетевшейся на кусочки во имя светлого будущего империи Махаили, до Гиля донеслись приглушенные проклятия и тяжкое шарканье сапог стражника, направившегося разузнать, что за погром и беззаконие творятся в непосредственной близости от его поста.

Отлично! Простенькое начало принесло ожидаемые плоды.

Бесшумно выскочив из коридора на площадку перед входом в подземелье, Гиль вытащил из-за пазухи плотно закупоренный флакончик, вытащил пробку и, стараясь не дышать, щедро сыпанул из него желто-белого порошка в один, затем в другой масляные светильники. Пламя их замигало, потом выровнялось, а юноша, скатившись по короткой крутой лестнице, уже несся по коридору, с обеих сторон которого тянулись зарешеченные камеры. Пробежав шагов сто, Гиль дернул одну, другую дверцу… Четвертая или пятая по счету поддалась, и он юркнул в пустую камеру. Хорошо, что стражники не запирали их, и хорошо, что Рашалайн ухитрился об этом проведать. Юноша прислушался, но ничего кроме стука собственного сердца не услышал. Обитатели подземного узилища спали или погрузились в забытье, стражник, наткнувшись на разбитые миски и услышав хихиканье убегающего Рашалайна, решил, видимо, что кто-то решил подшутить над ним, и вернулся на свой пост. Близилась полночь, и если расчеты Рашалайна верны и снадобье, насыпанное в горящие светильники, подействует…

По словам бывшего отшельника, споры заразихи — гриба, растущего на восточном побережье Жемчужного моря, — приготовленные соответствующим образом, способны были заглушать боль, навевать волшебные сны и сладкие грезы, и ценились так же высоко, как душистая травка чуд-мала. Купцы платили хорошие деньги сборщикам этих грибов, ибо в Манагаре, Шиме, Сагре и Магарасе их использовали и лекари, и жрецы, добавлявшие измельченные высушенные споры в храмовые курильницы, и богатей, пресытившиеся самыми изысканными яствами, женщинами и винами. В отличие от чудмалы, споры заразихи при сгорании почти не выделяли запаха, и едва ли стражник, проснувшись, сообразит, что посетившие его видения как-то связаны с исчезновением узницы. Впрочем, даже если он о чем-то и догадается, то исправить уже ничего не сможет и, скорее всего, предпочтет не распространяться о своих подозрениях, дабы не навлечь на свою голову гнев Хранителя веры. Если похищение Марикаль удастся, то исчезновение ее будет обнаружено не скоро — до сих пор узникам этого подземелья побеги не удавались и разленившаяся стража относилась к своим обязанностям спустя рукава.

Приоткрыв решетчатую дверь камеры, Гиль осторожно выглянул в коридор. Никого. В полумраке, рассеиваемом светильниками, установленными в противоположных его концах, рассмотреть что-либо поначалу было довольно мудрено, но благодаря рассказам Рашалайна юноша хорошо представлял, где томится Марикаль, и крадучись двинулся по коридору, заглядывая в находящиеся по левую руку камеры. Зарывшихся в солому, укрывшихся вонючими лохмотьями узников невозможно было отличить друг от друга, и Гиль призвал на помощь «второе зрение» и внутренний слух. Отчаяние, безнадежность, беспросветное уныние… Глухой, улавливаемый каким-то шестым чувством гул. Мужчина. Еще один мужчина. Мальчик. Звук оборванной струны. О! Похоже, это именно то, что он ищет.

Юноша тихонько постучал приготовленной проволокой по толстому пруту, но груда тряпья осталась недвижимой. А ну-ка еще раз. Ну проснись же! Он изо всех сил всматривался в зашевелившуюся фигуру, разглядеть очертания которой мешала стащенная в угол солома. Но вот из лохмотьев выглянуло миловидное лицо, обрамленное копной растрепанных черных волос. Блеснули из-под тяжелых век белки глаз. Взгляд дикий, пухлые губы искусаны. Не очень-то похожа эта узница на высокородную госпожу, и все же это Марикаль — других женщин поблизости нет.

Вставив изогнутый обрезок проволоки в скважину замка, Гиль повернул его так, как учил Рашалайн. Почувствовав сопротивление, довернул, передвинул чуть глубже, нажал… Негромкий щелчок возвестил о том, что старик разбирался в замках не хуже, чем в людях, а изготавливавшие тюремные замки мастера не слишком изощрялись в своем искусстве. Да и зачем, спрашивается, если голыми руками этот замок никакому кудеснику не открыть, а отмычки заключенным иметь не положено?

Сняв замок, юноша распахнул дверь камеры и замер на пороге. Вжавшаяся в каменную стену Марикаль издала душераздирающий вопль, способный переполошить ичхоров, несущих караульную службу на самых отдаленных окраинах Ул-Патара.

— Тихо! Молчи, ради Самаата и всех добрых духов его! — воззвал чернокожий юноша и, видя, что Марикаль готовится огласить подземелье новым воплем, бросился на нее, протягивая руки, чтобы закрыть узнице рот.

— Тише ты, тише! Я пришел вывести тебя отсюда! Я отведу тебя к брату! Только молчи, во имя Самаата, Предвечного, Небесного отца и всего, что есть для тебя святого! — бормотал он, наваливаясь на уворачивавшуюся от него с непостижимой ловкостью девушку и чувствуя исходящие от нее волны панического ужаса. Она не слышала, не понимала его, извиваясь, царапаясь и лягаясь так, словно он явился, дабы похитить ее бессмертную душу. Хорошо хоть, ей не под силу драться и орать одновременно, подумал Гиль, стискивая ребра узницы. В следующее мгновение ему удалось запечатать ей рот ладонью, прижать к полу. Он прислушался — нет, шагов стражника не слыхать, а стоны и ворчание разбуженных криком Марикаль заключенных скоро утихнут. Но почему она рвется? Неужели до сих пор не поняла, что он хочет спасти ее отсюда?..

Ему вспомнилась пещера Утерянных голосов и принцесса Чаг, отказавшаяся бежать от рыкарей. О, Самаат, что за неблагодарное занятие спасать попавших в беду девиц! Он постарался наладить эмоциональный контакт с выворачивающейся из-под него пленницей и с изумлением понял, что не чувствует ничего кроме ужаса и отчаяния. Так не бывает, успокоил он себя, притиснул Марикаль к груди, охватил руками и ногами и замер, вызывая перед внутренним взором мерно рокочущее море. Набегающие на песчаный пляж валы, парящих в безоблачном небе чаек…

Волны покоя накрыли Марикаль, тело ее начало расслабляться, и Гиль вновь попытался нащупать ускользающее сознание девушки, догадываясь уже, почему в голове его возник образ оборванной струны, когда он зондировал камеры при помощи «второго зрения». Она невменяема! Но Рашалайн ни словом не обмолвился об этом… Не мог же он послать его вызволять из тюрьмы сумасшедшую! Значит, за время, прошедшее после посещения им подземелья, эти святоши сумели как-то повредить сознание, девчонки, выжечь в ней все чувства, кроме ужаса и отчаяния? О, Даритель жизни! Но это же невозможно!

Обнимая Марикаль, юноша старался передать ей часть своей силы, утешить и успокоить, снять боль и напряжение, и до известной степени это ему удалось. Однако, чтобы вывести ее отсюда, он должен достучаться, докричаться до оставшегося незатемненным участка сознания, если таковой еще остался, иначе девушка не поймет и не выполнит даже простейшие его команды. На свободе ему, быть может, удастся вернуть ей разум, но сотворить этот подвиг здесь нечего и мечтать: для этого у него нет ни времени, ни необходимых снадобий…

Гиль стиснул зубы и, отстранившись от узницы, положил ладони ей на виски. Закрыл глаза и нырнул в темный омут отчаяния и страха, напрягая все силы, чтобы отыскать не затронутый разрушением кусочек сознания, к которому он мог бы воззвать, дабы вывести ее из узилища. Это было трудно, почти невозможно. Он чувствовал себя как человек, нашаривающий стены в огромном пустом зале, погруженном в непроницаемый мрак. Как ныряльщик, потерявший ориентацию, не способный определить, где низ, а где верх, и длилось это бесконечно долго. Так долго, что Гиль уже перестал понимать, где он, что с ним и зачем он блуждает в источающей боль и ужас тьме, но в конце концов ему все же посчастливилось ощутить какую-то путеводную нить, потянув за которую юноша стал выбираться на поверхность. И не только выбираться сам, но и вытаскивать крохотную искорку света, отзывавшуюся на словосочетание «фор Таралан». Откуда оно взялось и что значило, он понял не сразу, а когда понял и вновь оказался в камере, где пахло гнилой соломой и нечистотами, язык его сам собой повернулся и произнес:

— Вставай. Тебя зовет отец твой, фор Таралан. Ты была послушной, любящей дочерью и не захочешь подвести своего отца. Фора Таралана. Вставай и следуй за мной.

Образ отца был светлым и надежным островом, единственным, который пока что не захлестнули волны безумия. Это была та самая, быть может, последняя нить, которая связывала Марикаль с миром живых, и, потянув ее, Гиль ощутил, что еще не все потеряно. Что-то не растоптанное в душе девушки отозвалось на его призыв. Безумные глаза уставились ему в лицо хоть и без понимания, но выжидательно, и он повторил:

— Пойдем. Ты помнишь фора Таралана. Ты любишь своего отца и должна исполнить его волю. Дай руку. Вставай и иди за мной.

Он помог девушке подняться и накинул ей на плечи тонкий темный плащ. Они вышли в коридор — в подземелье успела воцариться тишина, — и Гиль с содроганием подумал, что совершенно не представляет, сколько времени ушло у него на то, чтобы отыскать в затемненном сознании Марикаль ключевые слова. Если действие заразихи кончилось и стражник проснулся, дела их плохи. У него нет с собой никакого оружия, а отвести глаза караульщику он сможет едва ли — сознание собственного проступка удвоит бдительность стража, да и вообще фокус этот требует совершенно иной обстановки, иначе и миски бить не было бы нужды…

Добравшись до выхода из подземелья, Гиль оставил безучастную ко всему Марикаль у подножия лестницы и, поднявшись по ступенькам, выглянул в зал. Слава Самаату, стражник дрых, громко сопя и пуская слюни, как грудной младенец. Юноша глубоко вздохнул, и тут же перед глазами у него поплыли радужные пятна. Ага, заразиха-то еще действует! Он быстро сбежал по лестнице и, нашептывая девушке про то, как счастлив будет фор Таралан увидеть свою любимую дочурку, потащил ее вверх, потом по коридору, ведущему к лестнице…

Стражников, дежуривших в этой части дворца, вдалеке от покоев Хранителя веры и его приближенных, можно было пересчитать по пальцам, и Гиль отлично знал, как добраться до расположенной на втором этаже комнаты Лориаля, не столкнувшись ни с одним из них. Ведя Марикаль за руку, он достиг внутренней галлереи. Торопливо миновав ее, свернул направо, трижды стукнул в заветную дверь и ввалился в комнату слепого певца.

— Хвала Шимберлалу, я уже начал опасаться, не схватили ли вас! Ночь на исходе, почему ты так задержался?

— Марикаль ничего не соображает и подняла такой крик, что я думал, весь дворец на ноги поставит. Открывай окно.

— Зачем же тогда было тащить ее с собой? Какой тебе прок от сумасшедшей? — спросил Лориаль, распахивая окно, через которое можно было выбраться на крышу первого этажа, — дворец Хранителя веры, как и большинство других зданий Ул-Патара, был выстроен в форме ступенчатой пирамиды.

— Безумная или нет, но она сестра фора Азани. На воле ей, быть может, удастся вернуть разум, здесь же она обречена на окончательную потерю рассудка. Ох, не нравится мне эта идея с кувшином!

— Мне тоже, но раз уж ничего другого придумать мы не в состоянии… Бей так, чтобы было побольше крови.

Поморщившись, Гиль принял из рук слепого певца кувшин и ударил им Лориаля по голове. Давно уже треснувшая глиняная посудина развалилась с мерзким хрустом, слепой певец охнул и вполголоса выругался.

— Шишак будет, а кровь придется, видно, самому себе пустить, — процедил он, отчаянно гримасничая. — Дай мне Острый черепок. Неужто половчее ударить не мог?

— Прости, но, кажется, залечивать раны получается у меня лучше, чем наносить.

— Ладно, бери веревку и бегите. И да поможет вам Шимберлал!

— Пошли, фор Таралан ждет нас! — Гиль подтолкнул Марикаль к распахнутому окну, ступил на подоконник, спрыгнул с него на плоскую кровлю и позвал девушку: — Иди ко мне! Твой отец будет гордиться тобой! Молодец!

Поймав бестрепетно бросившуюся в его объятья Марикаль, он, пригнувшись, потащил ее к краю крыши. Здесь их уже могли заметить, но благодаря каменным изваяниям змеехвостых граларов и каких-то диковинных крылатых тварей вероятность этого была невелика. Спуститься на землю тоже было сравнительно не сложно.

Накинув петлю на клыки служившей водостоком каменной глеговой головы, Гиль обмотал свободный конец приготовленной Лориалем из матерчатых полос веревки вокруг талии Марикаль, затянул узел и в мгновение ока переправил девушку к подножию дворца. Повис на веревке сам и, благополучно приземлившись, освободил равнодушную ко всему на свете спутницу от ненужной более сбруи.

Небо начало светлеть, звезды — меркнуть, спасительная темнота истаивала с пугающей быстротой, а ведь самое опасное было еще впереди! Юноша осмотрелся и, не заметив поблизости стражников, потащил Марикаль к берегу канала, соединяющего Сатиаль с Энаной.

Два огромных канала, рытье которых завершилось лет двести назад, призваны были не только соединить южные и северные провинции империи водным путем, но и защитить столицу от нашествия воинственных соседей. Северный канал, на берегу которого стояли Большой дворец Повелителя империи и дворец Хранителя веры, называли Главным, а южный, более широкий, — Торговым. По Торговому шли суда, не останавливавшиеся в Ул-Патаре и везшие товары с юга на север и с севера на юг. В Главный канал, по обеим сторонам которого были выстроены небольшие доки, заходили бурхавы и небольшие корабли, направлявшиеся в столицу, и в его-то воды Гилю с Марикаль предстояло погрузиться, чтобы выбраться из дворца до того, как побег узницы будет обнаружен.

Пересечь незамеченными обращенный к каналу парадный двор, засаженный декоративными кустами, заставленный статуями, изящными скамьями и беседками, украшенный бассейнами и фонтанами, им удалось беспрепятственно. Двое замеченных юношей издали заспанных, ежащихся от предрассветной свежести стражников смотрели в сторону канала, и, обойдя их, беглецы очутились перед невысоким каменным парапетом. Справа от них простиралась длинная лестница с широкими и пологими ступенями, слева виднелась верхушка примыкавшей к воде высокой, тщательно охраняемой стены, окружавшей дворец с трех сторон.

Лучше всего было бы, разумеется, перебраться на северный берег канала, однако Гиль не знал, насколько хорошо сумасшедшая девушка умеет плавать, а спрашивать ее об этом было бесполезно. Учитывая, что устремлявшиеся с востока воды Ситиали создавали в канале довольно сильное течение, у беглецов оставался только один путь к спасению — плыть по течению на запад. Рассуждая подобным образом, юноша потащил было Марикаль налево, но, вовремя углядев мелькнувшие между стрижеными кустами копья стражников, вынужден был повернуть назад. Лестница была самым удобным местом для того, чтобы войти в воду, однако она просматривалась со всех сторон, и, поколебавшись, Гиль решил, что лучше напороться в воде на какую-нибудь корягу или затопленную лодку, чем подставляться под копья караульщиков.

Посадив Марикаль на парапет, он влез на него следом за ней и с содроганием уставился в зеленовато-бурую, темную воду канала.

— Хорошо тому, кто ничего не соображает: А мне каково? Тут ведь и колья заостренные могут быть в дно понатыканы, и глеги какие-нибудь водиться. Бр-р-р! — пробормотал он и обернулся к девушке: — Готова ты ради отца своего, фора Таралана, следовать за мной? Умеешь ты хоть немного плавать? Хотя теперь уже, кажется, все равно…

Услышав хруст гравия под ногами приближающегося стражника, скрытого от беглецов высокими пышными кустами бжеммы, Гиль обнял Марикаль и, оттолкнувшись от парапета, прыгнул в пахущую водорослями и гнилью воду, поджимая ноги и обмирая в ожидании пронизывающей боли. Воды канала сомкнулись над беглецами, но, хвала всем богам, был он достаточно глубок и ни кольев, ни затонувших лодок поблизости не оказалось. Не выпуская девушку из объятий. Гиль вынырнул, набрал в легкие воздуха и, опасливо поглядывая на близкий берег, торопливо зашептал:

— Теперь, главное, не суетись! Замри, ради отца своего, фора Таралана, и позволь течению нести себя. Мало ли чего плавает на поверхности Главного канала столицы! Не будут же стражники гоняться за каждым подозрительным предметом. Да они нас из-за парапета и не увидят!

Сообразив, что Марикаль его все равно не понимает и успокаивает он сам себя, а вовсе не ее, юноша замолк, вглядываясь в проплывавший мимо берег, укрепленный массивными каменными блоками. Бегство их действительно осталось незамеченным. Стражников в похожем на сад дворе было немного, и смотрели они куда-то вдаль с такими скучающими и безмятежными лицами, что у Гиля возникло ребяческое желание окликнуть их, однако грозный вид высоченной стены заставил его вспомнить о том, что до успешного завершения задуманного Рашалайном предприятиня было еще очень и очень далеко. Тем более что брата Марикаль, может статься, совсем не обрадует возвращение в дом сумасшедшей сестры. Имя фора Азани, весьма, кстати, чтимого яр-даном, как выяснил Рашалайн в беседе с учеными мужами, трудящимися над очищением кристалла Калиместиара от следов прежнего владельца, не вызвало у нее положительного отклика, и это наводило на мысль, что они недолюбливают друг друга. А это значит…

Что-то пихнуло Гиля в ухо, и, обернувшись, он едва не уткнулся носом в раздувшийся труп мерзкого крысо-подобного существа, называемого мланго голягой.

— У-у, гадость! — Юноша вздрогнул от омерзения и сильно заработал ногами, увлекая Марикаль к берегу.

Укрепленный почерневшими от времени бревнами, поросший кустарником, из-за которого выглядывали длинные серые строения, берег выглядел весьма неухоженным, но хоть стражников поблизости не было — и то ладно. Девушка, следуя примеру Гиля, тоже задрыгала ногами, а когда он отпустил ее и начал выгребать к низким широким мосткам, поплыла уверенно и красиво. Держась рядом, они добрались до мостков, и Гиль помог своей безмолвной спутнице вскарабкаться на них по прочной вертикальной лесенке.

— Уф-ф! Ну вот мы и выбрались. — Он встряхнулся, как мокрый пес, и некоторое время, восстанавливая силы, бездумно смотрел на воду, ручейками стекавшую с облепившего Марикаль плаща. Мокрая ткань подчеркивала ее прелестную фигуру, а изящные длинные ноги с тонкими щиколотками и узкими стопами способны были послужить моделью самому взыскательному скульптору. Юноша вспомнил Китиану и почувствовал, как трудно стало дышать, невыплаканные слезы подступили к глазам…

— Идем! Идем, во имя фора Таралана! — Он протянул девушке руку и зашлепал раскисшими сандалиями по толстым доскам, оставляя на них мокрые растекающиеся следы.

Беглецы поднялись по утоптанной дорожке на идущую вдоль канала улочку, и тут Гиль остановился. Окинул взглядом быстро светлеющее небо и линию высоких заборов, соображая, куда же теперь двигаться. Хорошо было бы спросить кого-нибудь из местных жителей, где находится дом фора Азани, раз уж от сестры его слова не добьешьс, но где их в такую рань сыщешь?

Юноша все еще раздумывал над этим вопросом, когда из ближайшего переулка вынырнули четверо молодцов самой подозрительной наружности и, не сговариваясь, устремились к нему.

— Какая встреча! Гости из дворца Хранителя веры! Вот так счастье, вот так радость! А ну-ка, стой! Не дергайся, не то быстро горло перережем!

Дергаться Гиль не собирался. Долговязые ребята, с хищно изогнутыми кинжалами в руках, все равно бы его догнали. Да и негоже было оставлять Марикаль одну. Не для того он ее из подземной тюрьмы вытаскивал.

Высокородная госпожа взяла двумя пальчиками фигуру «лучника» и передвинула ее на третье поле. Сегодня она должна победить и победит! Ради того, чтобы завладеть сердцем фора Азани, Сильясаль готова была принять участие в скачках на дурбарах, стрельбе из лука или метании боевых колец и выйти победительницей. Играть же в многоугольный цом-дом она научилась еще в малолетстве, и сколь ни сильным противником был красавчик фор, с ней ему нипочем не сладить.

Высокородная госпожа Сильясаль, которую друзья семейства Спокаров звали Силь, а близкие подруги — Иль, ощущала небывалый прилив сил. Упорно обходившая ее стороной удача наконец-то улыбнулась ей, — да еще как! — на нее обратил внимание фор Азани. Произошло это знаменательное событие во время злополучного пира в Золотой раковине, где красавчик фор сцепился с Кулькечем и прирезал дерзкого шалопая в тот самый миг, когда толпа великовозрастных оболтусов попыталась прикончить Баржурмала. Сделать им это, естественно, не удалось, но все присутствующие дамы были так потрясены покушением на яр-дана, что никому из них не пришло в голову оказать помощь Азани, раненному Кулькечем в левое бедро. Никому кроме Сильясаль, которая твердо верила: дядюшка Вокам не даст, в обиду своего любимчика Баржурмала. Была, правда, и еще одна причина, по которой драка Азани с Кулькечем занимала ее несравнимо больше покушения на яр-дана.

Будь у нее возможность, она сама давно бы перегрызла этому наглецу горло, но не вызывать же его самой на поединок! А стоило, ох стоило! И если бы братья были в столице, уж она бы науськала их на негодяя… Хотя, кто знает, как бы они отнеслись к тому, что она имела глупость принимать ухаживания Кулькеча всерьез. Но кто же думал, кто мог предполагать, что этот неблагодарный скот, вместо того чтобы жениться на той, кому клялся он в вечной любви, напишет мерзкий стишок, ославивший ее на весь Ул-Патар? Кто, скажите на милость, не знает теперь этих корявых строчек, не вспоминает их при виде ее и не хихикает в кулак, повторяя про себя, а то и вслух:

Меня красотка возжелала, И, чтоб добро не пропадало, Надумал деву я обнять, Но до груди не смог достать!

А то, что мог мой рот достать, Я не приучен целовать. Доступна дева спору нет, Коль влезешь ты на табурет!

Сильясаль подняла глаза на фора, с задумчивым видом поигрывавшего кинжалом. Тем самым, которым он прикончил Кулькеча.

— Ну что, сдаешься?

— Я? Сдаюсь? — Азани мельком глянул на доску, и «дурбар» его, совершив «двойной прыжок», занял дальний угол «правой руки». Это был, по мнению девушки, не лучший ход, после которого партию можно было считать сыгранной. Похоже, фор не слишком-то стремился к победе. Однако сказать, что он глаз не сводил со своей противницы, тоже было нельзя, и Сильясаль в который уже раз прокляла свой рост, из-за которого ей приходилось страдать всю сознательную жизнь.

Не то чтобы она была такой уж недосягаемо высокой — о нет, ничего подобного, не выше рослого мужчины! Но если по-настоящему рослых мужчин раз-два и обчелся и они, как назло, любят пигалец-недомерков — что тут будешь делать? А делать что-то надобно, потому что подруги-сверстницы уже детей тотошкают да над ней посмеиваются. И груди отвердели — жаром пышут, и взгляд на мужчинах помимо воли останавливается, и матушка задолбала причитаниями своими, особенно после того, как Савахор в Адабу отправился, а Мельдар с Баржурмалом в Чивилунг подался. Как будто женихи все полы в доме протерли, а она в гордыне своей всем отказывает! Тьфу, тьфу и еще раз тьфу! На мужиков-коротышек, на стихоплетов вонючих и тех, кто глупые, злобные, ублюдочные стишата их повторяет! Ведь красивая, стройная, ни жирна, ни худосочна и все, на что эти кобели пялиться любят, на месте! Так нет же, рост им, обрубкам, не нравится!..

Она закусила губу и двинула «таран» в направлении последней «крепости» фора. Вспомнила, как перевязывала оторванным от нижней юбки лоскутом окровавленное бедро Азани, и почувствовала, что румянец заливает щеки и шею. Слава Предвечному, время позднее, в самый раз светильники зажигать и фор ее мысли прочитать не может!

По правде сказать, рана, полученная Азани, в особом уходе не нуждалась, да и раной-то ее можно было назвать с большой натяжкой — так себе, царапина кровоточащая. Но Сильясаль, несмотря на царивший вокруг переполох, наложила повязку по всем правилам и была вознаграждена за это тем, что принявший посильное участие в избиении сторонников ай-даны и Базурута фор, когда все было закончено, вспомнил о ней, отыскал и предложил проводить до дому. Вот тогда-то она и пожалела, что поддалась уговорам дядюшки Вокама и согласилась пожить несколько дней в Золотой раковине, дабы помочь ему привести дворец яр-дана в надлежащий вид. Хотя Азани и был чуть-чуть ниже ее ростом, поглядывал фор на Сильясаль в тот вечер именно так, как мужчина должен смотреть на женщину, и уж он-то, верно, дотянулся бы до всего, чего захотел, без всякого труда и грязных стишков на эту тему сочинять бы не стал.

— Ты совсем не даешь вздохнуть своему «владыке», — заметил Азани, выводя собственного «владыку» из обреченной «крепости». Что-то в расположении его фигур показалось девушке неправильным, но до разрушения последней «крепости» фора оставалось два хода, и ее «таран» снял одну из четырех «башен» легкомысленного противника.

Вокам не позволил ей вернуться в тот вечер домой, многозначительно сообщив, что теперь Золотая раковина станет сердцем Ул-Патара и Сильясаль в ближайшее время увидит в ней всех, кого только пожелает. И «тясяче-глазый» оказался, как всегда, прав — кого здесь только не побывало после кровавого пиршества! Но главное, Азани начал наведываться сюда ежедневно, а нынче вот решил даже остаться на ночь. И хотя заботливый дядюшка намекал ей, что, дескать, негоже незамужней девице оставаться вечером наедине с мужчиной, Сильясаль, разумеется, не послушалась его: этак она вообще никогда замуж не выйдет! К сожалению, Азани до сих пор не давал поводов заподозрить его в намерении совратить заневестившуюся племянницу «тысячеглазого», да и стражников во дворце было понапихано столько, что даже при сильном желании укромного уголка для этого самого совращения не сыщешь. Вот разве что на верхней террасе…

Вокам, понятное дело, начал было говорить, что имел в виду совсем не это, но потом замолк, ибо что еще мог он иметь в виду? Шуйрусов ярунды сюда больше не пошлют, а ежели и пошлют, Ильбезаровы стрелки их вмиг перебьют. Впрочем, «тысячеглазый», похоже, действительно не за ее честь беспокоился, а тревожился почему-то, как это ни странно, за Азани. Не то чтобы он как-то дал это понять, но она-то своего дядюшку хорошо знала…

— Конец настал твоей «крепости»! — произнесла Сильясаль, снимая «тараном» вторую «башню», но на красавца фора слова ее произвели какое-то странное впечатление. Он стиснул рукоять кинжала и тревожно огляделся по сторонам. Не обнаружив в утопавших во мраке углах зала ничего страшного, виновато улыбнулся изумленной его поведением девушке и, почти не смотря на доску, передвинул одного из своих «лучников».

— «Крепость» ты возьмешь, а я тем временем уничтожу твоего «владыку». Ему не уйти от «лучника», мешают твои же фигуры. Игра окончена, не желаешь ли сдаться?

Несколько мгновений Сильясаль в недоумении смотрела на доску, а затем, сообразив, в какую ловушку попалась, увлеченная разгромом фора, тихонько ахнула.

— Не огорчайся. Бывает. — Азани прислушался к чему-то, хмуря брови, и уже нетерпеливо спросил: — Сдаешься?

— Сдаюсь, — сказала девушка, дивясь тому, что не испытывает ни малейшего огорчения по поводу проигранной партии. Глядя в лицо фору, ей хотелось признаться, что и сама она готова сдаться ему, лечь в его руку созревшим плодом, ибо не видела мужчины красивее и достойнее. И удержало ее от этого лишь то, что он, может статься, вовсе не собирался протягивать за ней руку. От желания скоротать вечер за игрой в цом-дом до желания затащить свою противницу в постель, не говоря уже о том, чтобы вести в святилище Кен-Канвале, очень и очень далеко. Но если бы даже он захотел просто затащить ее в свою постель, она бы, наверно, не Отказалась…

«О, Предвечный, о чем я думаю! — Сильясаль прижала ладони к горящим щекам. — Неужели Вокам был прав, опасаясь, что я буду совращать фора, а вовсе не он меня? Какой ужас!»

— Здесь стало совсем темно. Может быть, зажечь светильники? — спросил Азани.

— Светильники?.. Да, конечно. Но я хотела предложить тебе выйти на верхнюю террасу, полюбоваться звездами.

— Что ж, перед тем как отправиться спать, неплохо взглянуть на ночную столицу. Время в самом деле позднее.

— Время… Время летит так незаметно! — Девушка поднялась с кресла и, не глядя на фора, направилась к арке, ведущей на террасу, служившую кровлей второго этажа, откуда по открытой лестнице можно было подняться на крышу Золотой раковины.

Азани двинулся следом, сознавая, что должен немедленно, под каким угодно предлогом, отослать Силь в ее комнату. После того как он, дождавшись во дворе Золотой раковины возвращения Бешеного казначея, рассказал ему о похищении сестры и украденном им плаще яр-дана, после разговора с Вокамом, в результате которого ярун-ды получили его собственный, фора Азани, плащ вместо Баржурмалова, ему постоянно мерещились всевозможные ужасы, и в высшей степени глупо и недостойно было подвергать девушку опасности, оставаясь так долго в ее обществе. Вместе с тем Азани понимал, что, отправившись сейчас спать, нанесет ей тяжкую, незаслуженную обиду и, если ему удастся пережить эту ночь, оправдаться перед Силь будет ничуть не легче, чем вызволить сестренку из рук ярундов.

Стоп. Вот об этом лучше не думать. Об этом они с Вокамом подумают, когда подосланный приспешниками Базурута убийца будет обезврежен. А пока… Не напугать ли ему Силь внезапно пробудившейся страстью? Женщины более склонны прощать слишком бурные изъявления чувств, чем хотя бы кажущееся отсутствие таковых.

Он замедлил шаг, любуясь ладной фигурой девушки, на которую до пира в Золотой раковине и поединка с Кулькечем не обращал ни малейшего внимания, и поймал себя на том, что ему вовсе не надо разыгрывать страсть. И план, главной составляющей которого было заключить Силь в свои объятия, тем-то и пришелся ему по душе, что больше всего он хотел сейчас обнять ее и хотя бы на мгновение ощутить вкус ее губ…

— Гляди, как ярко светятся окна в Большом дворце! — Сильясаль подошла к внешнему краю террасы и оперлась руками о резное ограждение. — А говорят, будто слуги ай-даны бегут от нее со всех ног и вскоре она останется совсем одна.

— Слухи, как всегда, преувеличены, — отозвался Азани, словно невзначай накрывая ладонью пальцы девушки.

— Ну почему, почему она не может договориться с Баржурмалом? Ведь он тоже сын Мананга! — произнесла Сильясаль, внутренне трепеща от близости фора.

— Тимилата не может простить ему, что он сын рабыни, — ответил Азани, с опозданием припоминая совет Вокама не выходить на дворцовые террасы. «Тысячеглазый», судя по всему, имел какие-то соображения по поводу того, что будет представлять собой подосланный ярун-дами убийца, но почему-то не пожелал поделиться ими с фором. Азани украдкой огляделся — стражников поблизости не было, и, с одной стороны, это было хорошо, ибо никто не помешает ему обнять Силь, а с другой — плохо, поскольку помощь, если она и впрямь понадобится, наверняка запоздает…

Сильясаль мягко высвободила пальцы из-под ладони фора и повернулась к нему, собираясь, по-видимому, продолжить разговор об ай-дане, но Азани осторожно обнял ее за талию и привлек к себе.

Первым порывом девушки, ощутившей себя попавшей в силки птахой, было рвануться из его объятий, однако в следующее мгновение ею овладела внезапная слабость. Лицо фора показалось ей невыразимо прекрасным, и губы ее сами собой потянулись к его губам. И тут она подумала, что в одном ей здорово повезло: сверстницы ее, обладавшие излюбленным мужчинами ростом, обзавелись супругами как раз в то время, когда Азани был в южных провинциях. А потом ее накрыла волна ни с чем не сравнимой сладостной истомы, и ни ей самой, ни ее красавчику фору ничуть не помешало то, что она была по крайней мере на полголовы выше его…

Сильясаль вскрикнула, ощутив, как неведомая сила оторвала ее от Азани и швырнула на ограждение террасы. Неведомая сила? Как бы не так! Это сам фор отбросил ее, словно ребенок изломанную, надоевшую игрушку! Слезы обиды, недоумения, оскорбленной гордости готовы были брызнуть из глаз девушки, когда она увидела уродливую, сгорбленную фигуру, выступившую из-за каменного изваяния Иегамеруса — птицебыка, в чьем облике Кен-Кан-вале любит носиться среди грозовых туч. Сильясаль прижала к груди переплетенные в молитвенном жесте пальцы — на миг ей показалось, что это волею Предвечного ожила одна из украшавших верхнюю террасу статуй. Затем она подумала, что это не что иное, как злобное порождение Агароса, посылаемое им, дабы разлучать влюбленных и другими способами препятствовать людскому счастью. И только когда гигантская, с непостижимой быстротой передвигавшаяся на четвереньках тварь прыгнула на фора, девушка поняла, что ни к светлому Кен-Канвале, ни к мрачному Агаросу не имеет она никакого отношения. Это был йомлог — огромная человекоподобная обезъяна, неведомым образом пробравшаяся в Золотую раковину, чтобы…

Решить, для чего же пожаловала человекообезьяна во дворец яр-дана, Сильясаль не успела, ибо до нее вдруг дошло, что сейчас ее фор будет убит. И закричала так страшно и пронзительно, что йомлог обернулся. Кинжал воспользовавшегося этим Азани полоснул его по лапе, однако в следующий момент монстр уже вновь наступал на человека и ужасные когти рвали воздух у самого лица фора. А тот прыгал, увертывался и приплясывал на месте, будто исполняя диковинный танец. И без устали вычерчивал и вычерчивал перед мордой йомлога замысловатые узоры сияющим в свете звезд клинком. Слишком, увы, коротким, чтобы нанести мохнатой длиннолапой гадине сколько-нибудь ощутимый ущерб. Разъяренный йомлог в очередной раз ушел от удара кинжалом, попытался достать вертлявого противника страшными когтями и прыгнул, норовя смять, раздавить, разорвать его на куски. И снова Азани в самый последний момент, отпрянул в сторону, ухитрившись ткнуть прыгучую тварь клинком в меховой бок. Но что для йомлога эти царапины?

Сильясаль охнула — когти полоснули по халату фора, вырвав клок серебристой парчи. Девушка представила, сколько трупов оставил йомлог на своем пути, прежде чем добраться до крыши Золотой раковины, и беспомощно огляделась по сторонам. Если бы у нее было хоть какое-нибудь оружие!

Движения Азани начали замедляться, он уже не пытался нападать, а, перейдя к обороне, тянул время — должны же стражники в конце концов появиться! Йомлог тоже, отведав стали и убедившись, что противник его виртуозно владеет своим единственным сияющим когтем, сделался осторожнее. Перестав напрыгивать на фора, он медленно теснил его к перилам, ограждавшим внутренний край террасы. Чудище не понимает, что сейчас прибегут стражники и поднимут его на копья, пронеслось в мозгу Сильясаль, однако вспыхнувшая было в ее душе надежда сменилась самым черным отчаянием. Азани неожиданно замер с отведенной для удара рукой, устремив на йомлога остановившиеся, остекленевшие глаза. Что с ним? Чего же он медлит?! Чего ждет?!.

— Фор! — завопила девушка во всю мощь своих легких.

Лапа бесхвостой человекоподобной обезьяны медленно и неотвратимо, как в кошмарном сне, начала опускаться на голову Азани. Он услышал крик Сильясаль и попытался поднырнуть под смертоносную лапу монстра, но поздно, слишком поздно! Когти едва коснулись, чиркнули на излете удара по левой щеке фора, и все же его развернуло, подбросило, и, обливаясь кровью, он рухнул в страшные объятия громадной твари.

Йомлог сжал свою жертву железной хваткой, отбросил и, повернув хищную вытянутую морду к Сильясаль, сделал в ее сторону один шаг, другой и повалился на каменные плиты. Оцепеневшая от ужаса и горя девушка почти без удивления разглядела торчащую из густой шерсти рукоять кинжала, а затем чьи-то сильные руки подхватили ее, набежавшие откуда ни возьмись стражники обступили изломанное тело фора и мерзкую мохнатую образину, загородив их своими спинами от Сильясали, и она, погружаясь во мрак небытия, порадовалась, что предстанет перед лицом Кен-Канвале рука об руку со своим возлюбленным.

Помещение, в которое разбойного вида парни привели Гиля и Марикаль, больше всего напоминало расположенный позади лавки склад, хотя никаких товаров здесь уже давно не хранили. Не было здесь ни бочек, ни тюков, ни ящиков, ни какой-либо мебели, только двое спящих на полу мужчин, от которых сильно разило вином, и краснокожая женщина, сидевшая в дальнем углу, охватив колени руками. При появлении новых пленников она подняла скуластое, безбровое лицо с сильно выдающимся вперед подбородком и тонкими губами, окинула юношу равнодушным взглядом, перевела глаза на его спутницу и нетвердым голосом позвала:

— Высокородная госпожа!

Марикаль, не повернув головы, замерла посредине просторной комнаты, и видно было, что стоять она так может бесконечно долго. Страх и отчаяние уступили место полнейшей апатии, наведшей Гиля на неприятнейшие размышления о том, что он, может статься, оказал этой несчастной скверную услугу, разбойники, схватившие их на берегу Главного канала, вряд ли будут церемониться с сумасшедшей девушкой. Убедившись, что она в самом деле лишилась рассудка, они вышвырнут ее на улицу, а уж там-то Марикаль ждет верная смерть.

— Садись, ради отца своего, фора Таралана, и попытайся уснуть, — велел Гиль, стараясь не обращать внимания на уставившуюся на них во все глаза женщину. Опустившись рядом с Марикаль, он, преодолевая усталость, попытался вновь вступить с ней в эмоциональный контакт, однако и на этот раз, как и в дворцовой тюрьме, ничего путного из этого не вышло. С таким же успехом юноша мог кричать в совершенно пустой комнате — ему отвечало только эхо, и означать это могло лишь одно — личность Марикаль была стерта, выжжена, уничтожена с целью превратить ее в живую куклу, послушно исполняющую приказы своих хозяев. И поскольку никаких следов того, что приказы эти были ей даны, он не обнаружил, следовало предположить, что заложить их в нее еще не успели.

Гиль не сомневался в том, что вбить в голову этого несчастного существа намеревались какую-нибудь пакость, и потому не жалел о содеяном — пока в искалеченной памяти девушки теплится образ отца, оставалась надежда и на ее выздоровление. Хотя нельзя было исключать возможность того, что волны безумия и беспамятства захлестнут светлый островок, загасят искорку чуть теплящегося сознания, и тогда смерть будет лучшим выходом для телесной оболочки души Марикаль, отправящейся в дивные сады Самаата, которого обитатели империи величают Предвечным или Божественным Кен-Канвале…

— Высокородная госпожа, узнаешь ли ты меня? — Женщина в желто-зеленом халате, из-под которого выглядывали широкие темно-синие шаровары, присела на корточки возле Марикаль, и юноша с раздражением подумал, что в довершение испытаний им «посчастливилось» столкнуться не то с побирушкой, схваченной разбойниками по ошибке, не то с еще одной умалишенной. Грабители, кстати, тоже вели себя более чем странно — чего ради понадобилось им набрасываться на двух бедняков, у которых даже платья приличного нет, и запирать их в пустой комнате? Ведь не написано же у Марикаль на лице, что она сестра фора! Или она столь известная в Ул-Патаре личность, что ее знает каждый второй житель столицы?

— Марикаль, почему ты мне не отвечаешь? — снова обратилась незнакомка к спутнице Гиля. Видя, что та никак не реагирует на ее слова, и сообразив по поведению девушки, что дело тут нечисто, женщина впилась глазами в лицо Гиля и все тем же тихим, бесцветным голосом произнесла: — Если ты немедленно не объяснишь мне, что случилось с моей госпожой, я оторву тебе сначала руки, потом ноги, а оставшееся скормлю свиньям, которые заперли нас в этом поганом хлеву. Ну, будешь говорить, или мне заняться членовредительством?

— Мало одной тихо помешанной, так еще и буйная на мою голову свалилась, — пробормотал Гиль, разглядывая лицо знавшей откуда-то Марикаль женщины, показавшееся ему неправдоподобно спокойным из-за скупого света, с трудом просачивавшегося сквозь крохотные оконца, забраннные к тому же толстыми металлическими решетками. — Я бы, пожалуй, поведал тебе, что случилось с моей спутницей, если бы ты прежде объяснила, почему это тебя интересует. Ей, как видишь, причинили великое зло, и, согласись, рассказывать о нем каждому встречному было бы не слишком разумно.

Лицо незнакомки и при любом другом освещении напоминало бы, по-видимому, вырезанную из дерева маску, но сумасшедшей эта чрезвычайно воинственно настроенная женщина явно не была. Более того, в прищуренных глазах ее Гилю померещилось тщательно скрываемое страдание, и, как знать, подумалось ему, не окажется ли встреча эта тем самым счастливым случаем, который рассеет все хитроумные козни ополчившихся на беззащитную девушку злодеев?

— Я — Кульмала, служанка и Оберегательница Марикаль. Несколько дней я тщилась проникнуть во дворец Хранителя веры, приложившего, разумеется, руку к похищению моей госпожи. Наблюдавшие за дворцом, по приказу Вокама, ночные стервятники Мисюма выследили и схватили меня только потому, что я позволила им это сделать, рассудив, что враги Базурута — мои друзья.

— Значит, мы находимся у друзей? Если бы ты не сказала, сам бы я об этом не догадался, — проворчал Гиль, обводя пыльное мрачное помещение выразительным взглядом.

— Не знаю, как ты, а я-то уж точно у друзей. И когда придет время, они об этом узнают. Итак, если ты удовлетворен, я хотела бы услышать, что эти мерзавцы сделали с моей госпожой и каким образом вам удалось выбраться из дворца Базурута, подле которого вас, надо думать, и сцапали ночные стервятники.

Кульмала опустилась на дощатый пол напротив юноши, и тот после недолгих колебаний поведал ей о том, как он попал и как бежал из дворца Хранителя веры. При этом он не обмолвился ни словом ни о слепом певце, ни о Рашалайне, полагая, что говорить о них время еще не настало. Женщина, надо отдать ей должное, нескромных вопросов не задавала — подробности, не связанные с Марикаль, нисколько не интересовали ее, так что рассказ Гиля не занял много времени.

— Стало быть, ты хочешь доставить Марикаль в дом фора Азани в надежде на то, что он выслушает тебя и сообщит яр-дану еще об одном готовящемся на него покушении? А тот уж, естественно, не забудет верного подданного с удивительно черной кожей. Судьба моей госпожи, как я поняла, не слишком тебя волнует. Так?

— Мне ужасно жаль, что прислужники Хранителя веры лишили Марикаль разума, — потупившись, сказал Гиль. — Я сделал для нее все, что было в моих силах, и теперь могу только сочувствовать ей. Слишком мало разбираюсь я во врачевании ран и болезней, чтобы оказать несчастной по-настоящему действенную помощь. Одно могу сказать с уверенностью: чем скорее она вернется в свой дом, чем скорее к ней пригласят искусного лекаря или ворожея, тем больше у тебя шансов увидеть свою госпожу в добром здравии.

— Хм-м… Рассказ твой похож на правду, а сочувствие кажется искренним. Подсыл Базурута неверняка бы уже рыдал или брызгал слюной от гнева, изображая попеременно то безумную скорбь, то необузданную ярость. Однако лучшим подтверждением твоих слов является упоминание об ее отце — она и в самом деле была очень сильно привязана к нему. Бедная моя девочка… — Куль-мала протянула руку, чтобы погладить Марикаль по голове, но так и не закончила движения. Она превосходно владела собой и выслушала Гиля с поразительным спокойствием, но теперь лицо ее дрогнуло, казалось, еще мгновение, и подавляемые изо всех сил рыдания прорвутся наружу…

— Значит, излечить ее может очень хороший враче-ватель или колдун? спросила женщина чужим, нехорошим голосом и, когда юноша кивнул, пружинисто поднялась с пола. — Попробую потолковать с нашими стражами, хотя вернее было бы дождаться прихода кого-нибудь из людей «тысячеглазого».

Кульмала покосилась на Марикаль, еще раз окинула Гиля испытующим взглядом и направилась к двери, которая распахнулась едва ли не раньше, чем на нее опустился кулак женщины.

— Вот вам пополнение, чтобы не скучали! — жизнерадостно возвестил появившийся на пороге разбойник, и в комнату втолкнули высокого мужчину с незапоминающимися чертами длинного лица и чересчур светлой для мланго кожей.

— Эй, парни! А ну-ка постойте! Проведите меня к вашему главарю, есть у меня к нему срочное дело! — Куль-мала обогнула длиннолицего, и не успели стервятники Мисюма захлопнуть перед ней дверь, как она змеей выскользнула из комнаты.

— Ай да женщина! — восхищенно покачал головой длиннолицый и, громко хлопнув себя ладонями по бедрам, заорал: — Гиль! Вот ты где, маленький паршивец! Зря, стало быть, Мгал от этих раззяв отбивался!

— Эмрик? — Голос юноши предательски дрогнул, и в следующее мгновение он уже летел через комнату, забыв о том, что взрослому барра надлежит вести себя достойно при любых обстоятельствах, забыв о Марикаль, о храпящих на пыльном, сорном полу пьяницах, забыв обо всем, кроме чудесного воскрешения погибшего на Глеговой отмели друга. Мысль о том, что это мог быть не Эмрик, а его призрак или выходец с того света, если и посетила его, то тут же и пропала. Призрак друга — хоть и бесплотный, а все же кусочек того, кто любил тебя при жизни и кого любил ты сам, и, стало быть, это — радость. А настоящий друг, с какого бы света он ни явился, все равно друг, и нечего тут долго рассусоливать!

— Здоров! Ну и здоров стал! И ведь не виделись-то всего ничего! А как вширь раздался, как вытянулся! — восторгался Эмрик, стискивая Гиля так, что у того по-хрустывали и потрескивали суставы.

— Да как же так?! Живой! А мы-то… А что же море? Глеги?.. Подавились?.. И Мгал тут?.. Да ты что!.. — Юноша всхлипывал, и смеялся, и рассказывал сам, и задавал вопросы, и выслушивал ответы, из которых следовало, что Мгал, Лив, Лагашир и Мисаурэнь с Батигар миновали страну Черных Дев, перевалили горы Оцулаго, пересекли половину империи и, прибыв в Ул-Патар полтора суток назад, успели уже прознать о возвращении в столицу Ваджирола и Ушамвы, привезших с собой из Бай-Балана слепого певца, певшего для самой ай-даны, и некоего старца, прославившегося своими пророчествами, одно из которых он, по слухам, намерен огласить в Священный день в храме Обретения Истины…

— Ого! Узилище наше, как я погляжу, превращается в дом свиданий! изумленно провозгласил возникший в дверях разбойник и, сгоняя с лица добродушную улыбку, никак не приличествующую грозному ночному стервятнику, строго приказал: — Эй ты, чернокожий! Бери свою девку и выметайтесь отсюда!

— Без Эмрика шагу не сделаю! — решительно заявил Гиль, вцепившись в руку воскресшего товарища так, будто отпусти он его на миг, и никогда больше не увидит.

— Да вы что, вислозадые ослы, сговорились, что ли?!. Да я вас!.. Я те не сделаю шагу! Я те не выйду!.. — зарычал разбойник, явно не привыкший к подобному своеволию узников, но тут кто-то из смежной комнаты окликнул его и коротко посоветовал не драть понапрасно глотку.

— Ладно, ты тоже выходи. Пусть старшой сам с тобой разбирается. И девку свою, девку прихватите! Ну и времена настали! Вместо того чтобы толстосумов грабить, ловим всякую шваль, потом выпускаем, и хоть бы у одного монетка завалящая отыскалась, так нет же! Босяк на босяке, а ты на них и голос повысить не моги! — бурчал разбойник вполголоса, выпроваживая из бывшего склада Эмрика, Гиля и Марикаль. Встретившись глазами с пустым, потухшим взором девушки, он прикусил язык и поспешно начертил в воздухе оберегающий от порчи знак. Ух и странный же люд бродит ночами под стенами дворца Хранителя веры!

— Они не поверили мне и ведут нас к «тысячеглазому», — сказала Кульмала и, когда стражник указал им на открытую беломраморную лестницу, ведущую на кровлю второго этажа дворца яр-дана, добавила: — Все устраивается как нельзя лучше. Ты сообщишь самому Вокаму то, что тебе известно о заговоре, и, быть может, удостоишься беседы с Баржурмалом. А госпожу мою примут здесь не хуже, чем в собственном доме. Вокам был близким другом ее отца и любит Марикаль как родную дочь. Он сумеет позаботиться о ней как должно и, я уверена, немедленно пошлет за искуснейшими лекарями Ул-Патара.

— А нет ли у вашего, э-э-э… «тысячеглазого» привычки приглашать для беседы с чужеземцами заплечных дел мастеров? — поинтересовался Гиль. — Во дворце Хранителя веры о Вокаме отзываются как об очень… э-э-э… кровожадном человеке.

— Он, разумеется, не ягненок, но, насколько мне известно, особой жестокостью не отличается и старается каждого жаловать по заслугам.

— Это обнадеживает, — пробормотал юноша, которого слова Кульмалы не слишком-то обрадовали. Воздаяние по заслугам — штука хорошая, ежели заслуги очевидны. А ну как для установления этих самых заслуг «тысячеглазый» прибегнет к помощи палача? В данном, по крайней мере, случае он может это сделать, не рискуя быть обвиненным в жестокости. С какой стати ему, в самом деле, доверять человеку, привезенному в Ул-Патар служителями Кен-Канвале?..

Заметив, что их ведут в сторону, противоположную той, где находится дом фора Азани, Кульмала потребовала, чтобы ночные стервятники объяснили ей, что все это значит. Люди Мисюма отнють не горели желанием учинять свару средь бела дня на одной из оживленнейших столичных улиц, и возглавлявший их разбойник растолковал неугомонной женщине, что фор Азани находится сейчас во дворце яр-дана и туда-то они и направляются, дабы передать Марикаль с рук на руки ее высокородному брату. Похоже, Кульмала не поверила, что Азани взял за правило проводить дни и ночи в Золотой раковине, но возражать почему-то не стала.

Глядя на нее, Гиль тоже воздержался от споров с ночными стервятниками, хотя все складывалось совсем не так, как было задумано, и он уже начал всерьез опасаться, что во дворце яр-дана их с Эмриком ждут большие неприятности. То, что Кульмала поверила его не очень-то правдоподобной истории, еще ничего не значило, и, если бы дело это касалось его одного, юноша, пожалуй, предпочел бы дать деру от разбойников, а не доказывать свою невиновность фору Азани, Вокаму и палачам яр-дана. Но Рашалайн и Лориаль были убеждены, что Баржурмала надобно предупредить о намерении Хранителя веры принести его в жертву Кен-Канвале. Они рассчитывали на Гиля, рисковали собственными жизнями, подготавливая побег Марикаль, и подвести их он, конечно же, не мог, даже если все это предприятие было затеяно с не слишком-то достойной, по его мнению, целью занять тепленькое местечко у трона Повелителя империи, на который Баржурмалу, судя по всему, предстояло взойти в Священный день…

— Не волнуйся, как-нибудь выкрутимся, — подбодрил Гиля Эмрик, с любопытством разглядывая убранство Золотой раковины. — В худшем случае, не поверив твоему рассказу, нас бросят в здешнюю тюрьму. А уж до послезавтра мы в любом крысятнике доживем. Зато когда слова твои подтвердятся…

— А кристалл Калиместиара? — неожиданно вспомнил юноша. — Ты знаешь, что хотят с ним сделать ярун-ды? Да ведь если ты жив…

— Тс-с-с… Кажется, мы пришли, давай поговорим об этом позже.

Стражники, заботам которых ночные стервятники перепоручили своих подопечных во дворе Золотой раковины, миновав крытую галерею, остановились перед богато изукрашенными дверями и четко и толково изложили вышедшему из них невзрачному мужчине свое дело, а Куль-мала тем временем сообщила Гилю:

— Это Регл — помощник Вокама. Теперь все будет хорошо.

— Неужели такое может случиться, хотя бы даже и в Земле Истинно Верующих? — усомнился Эмрик. Гиль тоже не разделял уверенности Кульмалы в том, что хорошо будет всем, но опасениями своими делиться не стал. Раз уж изменить ничего все равно невозможно, зачем попусту сотрясать воздух?

Выслушав стражников, Регл отвесил Марикаль учтивый поклон и произнес:

— Госпожа, я готов перед кем угодно засвидетельствовать, что ты сестра фора Азани, дочь фора Таралана. Рад видеть тебя в Золотой раковине и служить тебе по мере моих скромных сил. — Уверившись, что стражники правы и девушка не обращает на его слова никакого внимания, он обратился к Кульмале: — Я бывал в доме Храфетов и помню тебя. Люди Мисюма, знающие многое такое, чего знать им не положено, правильно сделали, что доставили вас сюда. Фор Азани действительно находится во дворце яр-дана, и к нему-то мы сейчас и отправимся. А по пути ты расскажешь мне о несчастье, случившемся с твоей госпожой.

Окинув Гиля с Эмриком внимательным взглядом, Регл велел им следовать за собой, а одного из стражников послал в Яшмовый зал за Вокамом, который, безусловно, пожелает взглянуть на Марикаль и человека, вызволившего ее из застенков Хранителя веры.

Шедшая рядом с Реглом Кульмала могла мало что добавить к докладу стражников, и Гилю пришлось еще раз рассказать о похищении сумасшедшей девушки из подземной тюрьмы, однако теперь он сделал упор на том, что побег из дворца Базурута был совершен с целью предупредить яр-дана о замыслах Хранителя веры, собиравшегося от лица Предвечного потребовать принести его в жертву в храме Обретения Истины.

— Так вот какой сюрприз приготовил Базурут яр-да-ну! Что-то в этом роде Вокам и предполагал. Священный день, со всеми его пророчествами, массовыми молениями и ритуальными церемониями обращения к Кен-Канвале, — последний шанс Хранителя веры помешать Баржурмалу занять отцовский трон, — произнес Регл, внимавший рассказу Гиля без особого удивления. — Значит, у яр-дана есть сторонники и во дворце Базурута? Отрадно слышать. Но о них у нас еще будет время поговорить поподробнее. Тем более что Вокам, надо думать, тоже захочет послушать тебя, а заодно задать несколько вопросов твоему товарищу, не имеющему, как следует из твоих слов, никакого отношения к побегу и оказавшемуся у стен дворца Хранителя веры совершенно случайно.

— Едва ли это можно назвать случайностью, — возразил Эмрик, видя, что появление его у стен Базурутова дворца больше всего смущает Регла. — Я искал способ проникнуть во дворец, дабы разузнать что-нибудь о Гиле. И раз уж туда никого не пускают днем, мне ничего не оставалось, как пастись у его стен ночью и измысливать какой-нибудь хитрый план, позволяющий так или иначе преодолеть их.

— Хорошо, мы еще поговорим об этом. А вот и апартаменты, отведенные фору Азани. — Регл стукнул костяшками пальцев в дверь и, когда она приоткрылась, тихо спросил: — Можем мы видеть фора? Ему наверняка станет легче, если он узнает, что сестра его в безопасности.

Высокая миловидная девушка была явно недовольна вторжением Регла, а увидев за его спиной целую толпу людей, нахмурилась еще сильнее и решительно заступила им дорогу.

— Это что, по-твоему, зверинец? — зашипела она так яростно, что Регл попятился, а кто-то из стражников не удержался и прыснул в кулак. — Больше в Золотой раковине полюбоваться нечем, что все сюда ломятся? А знаешь ли ты, что фор чудом остался жив и Зингерет до сих пор опасается, как бы душа его не отлетела к Предвечному?

— Сильясаль! Госпожа! Выслушай меня, прежде чем винить во всех смертных грехах! — шутливо воздев руки к потолку, взмолился, овладев собой, помощник Вока-ма. — Я не посмел бы нарушить покой Азани видом этих людей, но дело в том, что Марикаль вернулась из дворца Базурута не в добром здравии. Она, как бы это сказать… слегка не в себе… — Шагнув к девушке, он что-то зашептал ей на ухо, указывая глазами то на Гиля, то на стражников.

— Так и быть, пусть чернокожий войдет, раз она слушается только его, разрешила Сильясаль нетерпеливо. — Но остальным тут делать нечего.

— Да ты пойми!.. — вновь зашептал Регл, и Гиль сообразил, что тот не хочет подпускать его к раненому, по всей видимости, фору без сопровождения стражников. Поняла это и Кульмала, которая, неожиданно выступив вперед, сказала:

— Стражники не понадобятся. Я сама присмотрю за ним.

— Она Оберегательница Марикаль? Так чего же тебе еще надо? — сердито воззрилась девушка на Регла, и тот махнул Гилю рукой:

— Входите.

Взглядом велел стражникам не сводить глаз с Эмрика и, пропустив Гиля, Марикаль и Кульмалу в комнату, притворил за ними дверь.

Храм Обретения Истины не оправдал ожиданий Бати-гар, ибо оказался не похож на святилище рода Амаргеев. Издали древнейший и самый почитаемый обитателями столицы храм Ул-Патара напоминал ажурную каменную беседку, и, если бы постояльцы «Северной пирамиды» не утверждали в один голос, что именно в нем горел некогда Холодный огонь Кен-Канвале, исфатейская принцесса не поверила бы, что два столь различных сооружения могут быть посвящены одному и тому же божеству — Амайгерассе, олицетворявшей Вечно Возрождающуюся Жизнь.

В Исфатее, как и по всему Краю Дивных Городов, давно, уже поклонялись Небесному Отцу — Дарителю Жизни, в империи Махаили — Предвечному, Божественному Кен-Канвале, однако, вопреки утверждениям жрецов, это были новые, молодые боги, и Холодный огонь в древнейших святилищах был зажжен задолго до того, как люди начали обращать к ним свои молитвы. Так, во всяком случае, полагали Мгал и Рашалайн, чьи беседы по дороге в Бай-Балан о повсеместно распространенном некогда культе Амайгерассы и навели Батигар на мысль о сходстве, которое должно будто бы существовать между двумя храмами несмотря на огромное расстояние, разделявшее их.

— По-моему, напротив, нет ничего странного в том, что они такие разные, — возразила принцессе Мисаурэнь, разглядывая из-под ладони храм, возведенный на вершине пологого, густо застроенного холма. — Ты же сама говорила, что святилище рода Амаргеев сравнительно невелико и попасть в него могут только члены твоей семьи и доверенные жрецы. А это — центральный храм столицы империи. Он должен быть открыт для всех желающих почтить Кен-Канвале и вмещать массу народа. К тому же тут значительно жарче, чем в Исфатее, и, если бы не открытая колоннада, люди внутри храма изнывали бы от духоты.

— Что я слышу? Откуда эта ужасающая серьезность? — Батигар с нарочитым удивлением вскинула брови и уставилась на Мисаурэнь с таким видом, словно не может признать в ней свою подругу. — С чего это ведьма-хохотунья заговорила, как убеленный сединами старец? Или это здешнее солнце дурно подействовало на тебя?

— Оно самое! Поражаюсь, как это ты не растеряла еще свою веселость! У меня то ли от парчи, то ли от сока дижлы все тело так и чешется! И тварь эта горбоносая воняет, хоть бросай ее тут и пешком иди! — Мисаурэнь раздраженно стукнула пятками по лоснящимся бокам дурбара, и тот, укоризненно покосившись на маленькую наездницу, затрусил к подножию холма.

— Зато выглядишь ты как настоящая уроженка империи, — пробормотала Батигар, любуясь подругой. Ярко-зеленый, с алым шитьем халат и бордовые шаровары — костюм, в котором высокородные дамы отправлялись на верховую прогулку, — делали Мисаурэнь неотразимой, а новая прическа и приготовленная из орехового сока мазь, придававшая коже рук и лица красно-коричневый оттенок, изменили ее внешность настолько, что она запросто могла сойти за мланго.

Пуская своего дурбара вдогонку за начавшей взбираться на холм подругой, Батигар с недоумением почувствовала: зуд от мази почти прошел, от жары они до полудня явно не умрут, а тонконогие скакуны почти не пахнут, во всяком случае не так сильно, чтобы обращать на это внимание. Похоже, Мисаурэнь просто не в духе, а тут еще вернувшийся под утро в «Северную пирамиду» Мгал сообщил, что Эмрика схватили похожие на грабителей парни, от которых самому северянину с трудом удалось отбиться. Новость, что и говорить, не из приятных, но и кошмарной ее назвать нельзя — с их-то деньгами они способны заплатить за Эмрика хороший выкуп, и если уж Мгал не особенно тревожится за судьбу друга, то Мисаурэни тем паче беспокоиться не о чем. Хотя, погодите-ка! А что если она не из-за нее, Батигар, а из-за Эмрика стала на Шигуб так неодобрительно поглядывать? Сомнительно, конечно, чтобы этот длиннолицый сумел Мисаурэнь всерьез заинтересовать, но чего на свете не бывает…

Мысль эта расстроила принцессу, и девушка приказала себе не забивать голову глупостями — мало ли что ей может померещиться. Пока Эмрик с Шигуб глаз друг с друга не сводят, нечего ей себе ревностью жизнь портить, невесть в чем подругу подозревать. Как будто та просто не может переживать за судьбу товарища…

Батигар догнала Мисаурэнь, и они бок о бок выехали на широкую площадь перед храмом Обретения Истины, с которой открывался изумительный вид на расположенный между двумя могучими реками город.

— Пожалуй, Ул-Патар будет покрупнее Чилара и даже побольше Сагры. Принцесса устремила на подругу вопросительный взгляд, но та, вопреки обыкновению, продолжала хмуриться и поддерживать разговор явно не желала. Зрелище раскинувшейся у их ног столицы империи ничуть не улучшило ее настроение, испортившееся еще при въезде в Ул-Патар, хотя видимых причин для этого не существовало, и самой ей удалось далеко не сразу разобраться в своих чувствах…

Мисаурэнь беспокоил Лагашир, рыскавший по базарам и лавкам всех без исключения городов, попадавшихся им на пути к Ул-Патару, в поисках каких-то снадобий и талисманов и решительно не желавший объяснять, что именно ему надобно и для каких целей. Ее раздражали Лив с Мгалом, которые вели себя как счастливые любовники, не замечавшие никого и ничего вокруг. Она вынуждена была признать, что ее стала утомлять восторженность Батигар, а ласки принцессы начали казаться пресными и уже не будоражили кровь, как прежде. И, наконец, Мисаурэнь выводило из себя сознание того, что Эмрик столь быстро охладел к ней и поглядывает на Шигуб с нескрываемым вожделением. Сперва она была рада, что он избавил ее от сцен ревности, ибо по собственному опыту знала: мужчину особенно озлобляет, если любовница покидает его ради другой женщины. Однако легкость, с которой Эмрик забыл о ней, со временем стала бесить ее, и чувство это, оказавшееся для нее внове, не способствовало, разумеется, поднятию настроения.

Словом, плавание по Ситиали доставило миниатюрной девушке значительно меньше удовольствия, чем ее спутникам, но по-настоящему скверно она почувствовала себя в Ул-Патаре, причем досаднее всего казалась ей невозможность подыскать этому каких-либо разумных объяснений. Ведь ей, в конце-то концов, не было никакого дела до того, зачем Лагашир обшаривает с утра до ночи столичные лавки. Намерение нгайи и вызвавшейся сопровождать ее Лив найти своих соплеменниц, обосновавшихся некогда в столице империи, могло только порадовать Мисаурэнь — если Девы Ночи примут чернокожую дикарку хорошо, то, хочется верить, с ними Шигуб и останется. Отсутствие Эмрика, которому, похоже, совершенно все равно, кого одарять своей любовью, тоже должно было повлиять на Мисаурэнь благотворно, но, сколько ни убеждала она себя в том, что причин для уныния нет, мрачное состояние духа не рассеивалось. И лишь очутившись на вершине высящегося в центре Ул-Патара холма, девушка начала понимать: вызвано оно не поведением ее товарищей и тем более не пищей и питьем, которыми потчевали их на постоялом дворе, стоящем на берегах Ситиали и Главного канала…

Мисаурэнь прислушалась к своим ощущениям. Так и есть! В это трудно было поверить, но чувства, испытываемые девушкой при виде этого города, напоминали ей состояние, в котором она пребывала у постели тяжело раненного сына Нжига. Да-да, Ул-Патар, как ни дико это звучит, испускал невидимые, неслышимые, но отчетливо осязаемые каким-то не имеющим названия органом чувств миазмы разложения. Город, если можно так выразиться, смердел, как гнойная рана, как гниющий труп, и оставалось только удивляться тому, что она не почувствовала и не поняла этого раньше, еще на подходах к нему — такому огромному и прекрасному внешне.

Не обращая внимания на воркование Батигар, маленькая ведьма вытянула перед собой руки с растопыренными пальцами, как будто они помогали ей «услышать» источаемые Ул-Патаром ожидание, запах крови и предательства, нависшей угрозы и затаенного гнева. Удивительно, но сейчас столица представлялась ей не скопищем зданий, в которых живет великое множество людей с разными судьбами, со своими горестями, радостями и печалями, а огромным нарывом, способным затопить гноем ненависти всю империю Махаили. Нынешние ощущения Мисаурэни были чем-то сродни тем, которые она испытывала перед грозой, когда зреющая в небесах ярость готова обрушиться на притихшую землю. Страх и болезненный восторг, охватившие девушку, осознавшую себя стоящей на краю бездны, были так велики, что передались дурбару, который, захрапев, принялся нервно вертеть головой и нетерпеливо переступать точеными ногами.

— Что за духов ты призываешь? Что за видения посетили тебя? обеспокоенно спросила Батигар, подъезжая вплотную к подруге, сделавшейся внезапно похожей на каменное изваяние.

— Клянусь Двуполой Улыией, недобрые ветры пригнали нас сюда в это скверное время! — проворчала ведьма, стряхивая охватившее ее оцепенение. — Судя по слухам, которыми полнится город, послезавтрашний день не обойдется без кровопролития. Но, сдается мне, обитатели Ул-Патара и представить себе не могут, какая это будет страшная бойня!

— Ну почему же обязательно бойня?..

— Я чувствую. Я знаю, в Священный день дело не ограничится малой кровью — напрасно кое-кто из горожан уповает на это. Слишком много затаенной злобы, противоречивых устремлений, взаимоисключающих амбиций и неудовлетворенных желаний… Провозглашение нового Повелителя империи способно потрясти страну до основания, и, боюсь, множество ни в чем не повинных людей окажутся под ее руинами.

— Так, может, и неплохо, что мы попали сюда в канун грозных событий? Заполучить кристалл Калиместиара в мирное время было бы, наверно, труднее, чем в дни народных волнений, — заметила Батигар.

— Ты не понимаешь! Это будут не просто волнения, а… Впрочем, неважно, пойдем, осмотрим храм, в котором ярунды намереваются возродить Холодный огонь.

Слухи о грядущем чуде, распускаемые, надо думать, самими служителями Кен-Канвале, достигли путешественников еще на подступах к столице и неопровержимо свидетельствовали о том, что кристалл Калиместиара находится в Ул-Патаре. О самом ключе к сокровищнице Маронды никто, правда, не заговаривал и ожидаемое возвращение Холодного огня в древнее святилище с ним не связывал, но Батигар, Мгал и Эмрик были уверены, что подобное совпадение не может быть случайным…

Чем ближе подъезжали подруги к храму Обретения Истины, тем величественнее и больше оказывалась эта постройка, имевшая, несмотря на многочисленные различия, и некоторое сходство со святилищем Амайгерассы в Исфатее. Стены огромного приплюснутого куба, опиравшиеся по всему периметру на мощные квадратные колонны, были с трех сторон изрезаны высокими арками, создававшими иллюзию того, что здание состоит из трех этажей. На самом же деле храм представлял собой огороженное ажурными стенами пространство, перекрытое плитой, толщина которой превышала три человеческих роста. Пространство это, почти не защищенное от ветра и косого дождя, можно было бы назвать открытым, если бы не четвертая, глухая стена, ширина которой достигала двадцати, а то и двадцати пяти шагов. Естественно было предположить, что там-то и расположено помещение, являющееся чем-то вроде алтаря, однако, если верить слухам, вход в него напрочь отсутствовал или же был известен только особо приближенным к Хранителю веры ярундам.

Разглядывая храм, девушки пересекли совершенно пустую, вымощенную колоссальными плитами площадь и спешились у длинного бруса, отдаленно напоминающего коновязь. Увидев несколько скучающих около нее дурба-ров, Батигар решила, что они могут оставить здесь своих горбоносых скакунов, взятых под залог у хозяина «Северной пирамиды» на то время, которое путешественникам угодно будет провести в Ул-Патаре. Ичхор в бронзовом нагруднике, начищенном шлеме и с боевым топором у пояса поглядел на чудных посетительниц храма с некоторым недоумением: высокородным дамам не следует появляться на улицах столицы без сопровождения джан-гов, особенно в такое неспокойное время, но высказывать вслух свои соображения не стал. Приняв из рук девушек поводья и мелкую монетку, он уже совсем было утратил к ним интерес, но в последний момент все же обернулся и спросил:

— У высокородных дам, конечно же, имеется разрешение посетить святилище?

Высокомерный кивок Батигар полностью удовлетворил ичхора, однако равнодушие его могло быть истолковано двояким образом: либо разрешению или же отсутствию такового не придавали здесь никакого значения, либо поставленный охранять дурбаров воин не был уполномочен требовать его и вопросом своим хотел предупредить прекрасных гостий о том, что без соответствующей бумаги им в святилище лучше не соваться. Причем последнее предположение, принимая во внимание отсутствие любопытных на площади, выглядело более правдоподобным.

— Вот теперь-то все и начнется, — пробормотала принцесса, входя под сень храма, у дальней стеньг которого возилось множество фигур в желтых одеяниях.

— Начнется и кончится здесь все послезавтра, в Священный день. А сейчас мы просто будем иметь удовольствие побеседовать со строителями, сооружающими помосты для почтенных гостей, — беззаботно ответствовала Мисаурэнь, осматривая удивительный зал, размерами не уступавший небольшой площади.

Благодаря проникавшему сквозь колоннаду и ряды арок дневному свету в светильниках нужды не было, тем более что смотреть в совершенно пустом зале оказалось не на что. Ни мебель, ни курильницы с благовониями, ни статуи не притягивали взгляды девушек. Ровные серые плиты пола, серые стены, состоящий из квадратных кессонов потолок…

— Да-а-а… — протянула Мисаурэнь благоговейно. — Подобного чуда видеть мне еще не доводилось.

— Чуда? — переспросила Батигар, заглядывая в лицо подруги, чтобы проверить, не шутит ли та. — Но что же тут чудесного, скажи на милость?

— Ты не заметила? Да ведь это же немыслимо — перекрыть такое пространство! Без колонн, без единой внутренней стены! Тут и не хочешь, да поверишь, что сооружение это древними еще до Большой Беды возведено!

— Хм… В самом деле. Об этом я как-то не подумала, — призналась принцесса, которую слова подруги заставили взглянуть на это огромное пустое помещение совсем другими глазами. — Ого! А вот и тот, кому положено хватать и тащить в узилище незваных гостей!

Широкоплечий жрец, на тяжелом, мясистом лице которого невозможно было прочитать никаких чувств, отделился от группы людей, возводивших два одинаковых помоста по обеим сторонам трех вырезанных из черного камня арок, украшавших глухую стену зала, и приблизился к девушкам. Склонил чисто выбритую голову и глухим, невыразительным голосом поинтересовался:

— Высокородные дамы имеют разрешение посетить это святилище накануне Священного дня?

— Разумеется. Узнаешь «крылатое око»? — Мисаурэнь протянула ему раскрытую ладонь, и Батигар, много раз уже видевшая подобного рода проделки, едва удержалась от улыбки.

Подруга ее была далеко не всемогуща и заставить, скажем, опытного, вечно ожидающего подвоха ювелира принять речную гальку за драгоценный камень не сумела бы, но понудить его заплатить за него настоящую цену была, при определенном старании, в силах и недавно проделала это в Киф-Кударе. По словам самой Мисаурэни, старавшейся по возможности не злоупотреблять своим даром, проделывать такие штучки можно было далеко не со всеми людьми, однако на глазах принцессы у нее не случилось еще ни единого сбоя, а упоминание тамги «тысячеглазого», подробно описанной подвыпившим купцом, с которым путешественникам посчастливилось познакомиться в том же самом Киф-Кударе, должно было, по мнению Батигар, подействовать на жреца, как удар обухом по голове.

— «Крылатого ока» я, честно говоря, не вижу, да оно бы вам здесь и не помогло. — Служитель Кен-Канвале ухмыльнулся, алчно поглядывая на лежащий в ладони Мисаурэни предмет. — Но если у этой «пирамиды» найдутся еще две подружки, я позволю вам любоваться прелестями этого замечательно пустынного храма сколь угодно долго.

Принцесса почувствовала, что душа ее уходит в пятки и желудок проваливается туда же. Кажется, они столкнулись с тем самым человеком, на которого чары Мисаурэни не действуют, и, если он кликнет своих товарищей, не избежать им строгого допроса. А уж о том, чем он может для них закончиться, и думать не хочется…

— У этой блестящей кругляшки, которую я называю «крылатым оком», ибо производит она на людей столь же неотразимое впечатление, найдутся три подружки, — обворожительно улыбнувшись, заверила Мисаурэнь тяжелолицего жреца, с ловкостью фокусника извлекая из складок одежды золотые монеты. — Нам вряд ли удастся попасть сюда послезавтра, но раз уж случай привел в Ул-Патар накануне Священного дня, грех было бы не взглянуть на место, с которого Хранитель веры возвестит волю Божественного Кен-Канвале.

— Великий грех, — подтвердил желтохалатник, ловко сгребая монеты и делая двум устремившимся к нему жрецам знак, что беспокоиться не о чем, необходимое на посещение храма разрешение у высокородных дам имеется. — А что касается «крылатого ока», то, попомните мое слово, через пару дней значить оно будет не больше, чем вот это! — Он громко щелкнул пальцами и изобразил на своем лице нечто, отдаленно напоминающее улыбку.

— Так, значит, ай-дана?.. — притворно ахнула Мисаурэнь.

— Она будет Повелительницей империи! В этом не может быть никаких сомнений! — снисходительно заверил ее жрец. — Ступайте за мной, я покажу вам помосты и расскажу, где будут стоять Баржурмал, Тимилата и сам Хранитель веры.

Мисаурэнь, подхватив принцессу под руку, устремилась за бритоголовым, а Батигар подумала, что ежели боги к человеку благоволят, то и незаладившееся у него иной раз дело удачей оборачивается.