"Тетрадь третья" - читать интересную книгу автора (Цветаева Марина)

ИЗ CARNET MEDICAL —

лето 1934 г., Elancourt


…Comme toutes ces choses, terribles d’en bas, sont inoffensives, voire — drôles — vues un peu d’en haut (par la fenêtre d’un wagon!).[211]

* * *

За границей еще не создана поэма тоски. Никто. Только я. (Тоски = силы (синоним), и тоски-силы (тоскующей силы).)

* * *

…И между другими хатами —

Одна — как ведьма лохматая

(С папиросной коробки «Gitanes» — Celtiques не было — идя с Муром к Фр-там, за гвоздями.)

* * *

…Что нужно кусту от меня,

Чего бы уж не было — вдосталь…

* * *

…А может быть — вспомни любовь! —

Мы только хотим — что имеем?

И каждое дай есть — не мне

Дай, меня — дай…

(не надо)


И каждое не дано —

* * *

…Мое лицо — с лицом земли

* * *

Не угодила — гадинам

(25-го сентlt;ябряgt; 1934 г., почти день рождения)

* * *

…По мановенью — моему

Ходи | и двигайся

Дыши |

* * *

Люби и гневайся

* * *

Мне родинка твоя —

Дороже родины

(Так. Никому. Никому бы и не сказала — п. ч.: 1) унизительно 2) ненавижу родинки (не у детей), — что-то самое плотское. Но так могла бы Федра — Ипполиту — но для нее (понятия) родины — не было. А в общем — хорошо. Формула.)

* * *

— J’ai un panaris à l’abdomen![212]


(Myp — своей учительнице, Октlt;ябрьgt; 1934 г.)

* * *

L’amant de Lady Chatterton.[213]


Первое впечатление: с конца.


Книга кончается неожиданно и неприятно-счастливо. Она или он должны были бы умереть от разрыва сердца. (Лучше — один, п. ч. оба — тоже счастье.) Тогда всё было бы оправдано и возвеличено до Эмпирей.


Очень хороша первая и вторая встреча Llt;adygt; Chlt;atterleygt; и Лесничего, все первые две трети книги.


Сцена с цветами (повсюду) сентиментальна и безвкусна. (Особенно смехотворно перечисление и местоназначение цветов: туда — незабудки, сюда — крокус, и т. д.) Уж если цветы — то лучше La Faute de L’Abbé Mouret[214] — с целым садом: целым — сада.


Но, вообще, пошлость ассоциации.

* * *

Хороша — она, плох (неудачен) — он: демоничен и байроничен, слишком духовен для такой физики, какой-то принципиальный любовный Геракл.


Вроде пропагандиста.


Все ощущения книги — верны, а большинство рассуждений героя — излишни.

* * *

Такое ощущать она должна была бы от совсем простого — любого — хотя бы гондольера Джиованни. От бессловесного.


Лесничий (бывший — коновалом, бывший — офицером) — пересложнен.


Нехороша его словесная грубость: называть вещи своими именами, да еще все — и всеми. Я бы предпочла его словесно-почтительным, или вовсе бессловесным.

* * *

Гениален в книге Лоренс, а не герой. Герой — глуп. (Значит — и Лоренс глуп.)

* * *

Настоящие любовники не занимаются настроениями углекопов.

* * *

Невероятен (по грубости) отец во встрече с Меллорсом. Непристоен до неправдоподобия.

* * *

Хороша — безукоризненно — она. И infirmière.[215] И — даже жена. Все женщины.


Мужчины — тени.


Странная книга. Прекрасная по авторскому бесстрашию. Но есть тошнотворность, перегруженность сластью — пресыщающая — и отвращающая читателя.

* * *

С третьей трети — тошнит.

* * *

…С миром — в мире:

На буксире!

* * *

С миром — в споре:

На отпоре!

* * *

Мур: — Разное — утро и вечер. Вечером — всходишь точно на горку и смотришь.

* * *

…Покаместь душу выдавят…

А мне еще — завидуют!

* * *

31-го декlt;абряgt; 1934 г. — сороковой день.[216]


Стояла на его могиле и думала: здесь его нет, и там его нет: здесь — слишком местно (тесно), там — слишком просторно (All[217]), здесь — слишком здесь, там — слишком там. Где — тогда?

* * *

(О Днепре без порогов)


— Я сама — Неясыть!

* * *

Не сыта моя суть —

Я сама — Неясыть!

(Январь 1935 г.)

* * *

— Я такой волчий медведь только потому что меня никто не любит.


(Метро Mairie d’Issy — crie du cœur[218] — 24-го янвlt;аряgt; 1935 г. Myp)

* * *

11-го феврlt;аляgt; вторник — без четверти четыре — весть о тяжелом заболевании С. М. Вlt;олконскогоgt; (сердце). Сейчас еду в Пlt;оследниеgt; Новlt;остиgt; — узнавать, потом, м. б., к нему.


(Померанцы с lt;фраза не оконченаgt;

* * *

Май 1935 г.


Когда старая женщина говорит: — «Когда я была молодая» — даже этому не верят, точно молодость та же красота.

* * *

Иногда нужно предпочесть, в стихах — общее место — острейшей подробности — ради потока. Т. е. фразу, период — эпитету, и поток — образу, кlt;оторgt;ый иногда, именно единственностью своей — тормозит.

* * *

Что-то ранее нас — умерло…

* * *

Ты меня поцелуешь — мертвую,

Как тогда целовались — мысленно

* * *

Любовь была зла. Никто меня милой

Не звал — ты, соловей! —

Я жизнь прожила — счастливая силой

Своей, жилой своей!

* * *

была зла. Кто, кто меня телом

Покрыл — от —

Я жизнь прожила — счастливая делом

Своим, мелом своим!

* * *

2 1


(жаром — даром)


…Я в рай добрела — ведóмая — (чарой?)

Своей: лирой своей!

* * *

(Всё здесь — от ударения, до смысловой настойчивости: звуковой навязчивости повторения (подтверждения). Мое дело — заполнить должным. Здесь как нигде дана звуковая канва (звуковой канат).)

* * *

…Seule une femme pour porter le poids d’une âme (j’aurais mis «mon âme» — si ce n’était pas un équivalent).[219]

* * *

«Поэзия» — «поэзия» —

Да знаете ли вы

* * *

Благородство (поведения в трудных случаях жизни) есть не то последствие, не то причина бесстрастия.


Абсолютно-страстный человек не может быть абсолютно-благородным.


(Записано в Госпитале Ville-Juif, 15-го июня.)

* * *

Между годовалым ребенком (лицо!) и 80-летним им же — ни дня перерыву.

* * *

— Он его тоже посмотрел… — сестра, показывая мне Мурин аппендицит (знаю, что appendix, но привыкла — так).

* * *

(Для «Чорта»)


Деление серебра на горсточки, горочки, стопочки.

* * *

Серебряные стопочки отражаются в глубоком ломбере стола.


(Знаю, что l’Hombre — jeu de l’Hombre[220] — и, кажется, одна — знаю, но здесь беру ломбер как материал: из-за глубины звука — и отражения.)


Это — приписка 26-го мая 1938 г., переворачиваю страницу — и:


«Ибо ломбер (l’Hombre) от долгого словесного (невежественного) и игрального употребления уже стал ЛОМБЕР — древесной и металлической породой».

* * *

Н. П. Гlt;ронскийgt;


Зерна богатой барышни. — Губная помада. — Бритье (мячик). — Jouy-en-Josalt;sgt;[221] (нигде) — скалы, сосны, спящий город, арка, помост, кафэ.

* * *

Возвращение route nationale[222] — с его громким ором (песнями: один — как целый хор).

* * *

Шавильский желанный дуб. — И еще одно желанье. — Версальские леса, папоротник, вереск, листва, саблиэры.

* * *

«Старушки». Иду к «старушкам».

* * *

— Иду домой: своих кормить.


Рынок, кожаная кошелка.

* * *

— Ты еще немножко слишком громок.

* * *

Дружба с С. М.

* * *

Игранье моей головой — отрастающей.


— Как Вы похожи на волка!


— Глупости! Я похожа на Вильгельма.


— Нет! нет! Именно на волка, особенно — нос.


— Если я — на волка, то Вы на Марью Царевну, с картинки Репина — помните? Волк увозит Царевну.


— Иван-Царевич увозит!


— Нет, Волк.

* * *

Он: — А Вы заметили, что у Вас с Марьей-Царевной — одни инициалы?


— Я не Марья-Царевна, а Марья Моревна — помните: — «Я поеду воевать, а ты сиди дома и занимайся хозяйством».


— Это я — займись хозяйством? Впрочем, я великолепный хозяин, спросите маму. Вы сколько варите pot-au-feu?[223]


— Часа полтора.


(Он, торжествуя) — А я — три.


…Но Вам Марья не идет. Вы Марина Моревна — от моря.


— Просто скажите — морское чудище.

* * *

В другой раз, на саблиэре, в вереске


— Какие волчьи волосы! Совершенно — волчий мех!


— Глупости. Это — седины.


— Что-о? Седины, это матрона — что-то торжественное — Рим или Новгород. А это просто волчья шерсть. А сверху — золото.


— Еще скажите — волчий хвост! Помните, у Жуковского — в золотой сетке![224]

* * *

(Хотела писать его — живого. Не довелось. И только всего осталось:


— Погляди как в час прибоя

Лес играет сам с собою.

— Так и ты со мной играл.[225])

* * *

(Конец Carnet médical)