"Номер Один, или В садах других возможнос­тей" - читать интересную книгу автора (Петрушевская Людмила)

глава 5. Труп друга

Шофер, которого послал Номер Один, вернулся из больницы с постным видом (явно нечто повидал по дороге и загрустил, сообразив какое светлое будущее его ждет). Водила сообщил, что Бродвей это морг сразу с заду мединститута.

Номер Один боялся что не успеет, но успел, труповозка с красным крестом стояла без водителя у пандуса кафедры паталогоанатомии (вывеска). Сбоку на стене висел самодельный указатель в виде стрелки с надписью «Отделение головы». Юмор в белом халате. Сказал громко сам себе:

— Оттеление коловы от ттела.

Водитель даже не кивнул, не понял юмора.

Так. Все-таки санитары ждали, видимо, сидели где-то за кулисами этого анатомического театра.

— А вот х. вам я ттенек ттам.

Не дам денег. Номер Один отпустил своего водилу с небольшой суммой, тот удивился, увидев сколько ему заплатили, но смолчал. И будешь молчать, сукка. Сачемм ттепя шапа тушит? Не души его, жабба.

Нервно подошел к труповозке. Открыл. Посмотрел. Труп («Сам») валяется в салоне. Девка в углу, лицом вниз, как собака брошена. Ящики с бананами тоже тут.

Быстро-быстро, могут люди подойти, сел за руль, оторвал проводки, соединил как будто всегда так делал, тронулся. Выехал из закоулков на проспект и вдруг понял что не знает куда ехать! Остановка седьмого троллейбуса, дальше вернуться и перпендикулярно улица со спиленными пеньками, а по нашей ходит трамвай, напротив стеклянного киоска дом на ремонте фасада, первый же подъезд налево.

(Вслух):

— Что ты ты что же это хре-хрен (длинный матерный период с удовольствием) никак не мо… никак не можешь свернуть, не могут ездить а еээ-ездиют… Напо… напокупали права и ездиют, не могут а ездиют… В киосок врежься еще, да, в ки… киосок врежься еще, а, пропустил, спа… спасибо (мат).

Никак не привыкнуть. Что с языком, сводит все лицо судорогой.

Но как же мы не посмотрели номер дома! Стал из кабины свесясь спрашивать где седьмой троллейбус, испуганная бабка показала робко перстом и окстилась, перекрестилась, а сама смотрела на его средство передвижения. Поняла с кем имеет дело, повидала на веку похоронных карет. Поехал по маршруту семерки не в ту сторону до конца, мимо сверкающих магазинов, по главной улице, видать, по проспекту. Народ шастает туда-сюда, цветы, нищие, соборы, дворцы. А мы тут с трупом в скромном грязном автобусе с красным крестом на борту. Добравшись до круга, наконец вроде бы поехал в нужную сторону, вылез у знакомого магазина с двумя входами, осмотрелся, оценил обстановку. Все вспомнил. А, это дом семь. Пощупал деньги большой ком слева. Господи, что же это происходит! Надо говорить не «киосок», а «киоск», и «ездят». А не «ездиют», сельсовет. Кто я. Нужно бояться Яща! Он думает что раз у меня его ключи от квартиры, я обязательно приду порыться еще. Все, добрался, приехал, посмотрел адресок, во дворе первый подъезд, сбегал наверх, Яща еще нет, в квартире пахнет жутко. Плюс ко всему еще и в сортире все загажено и по квартире следочки. Осторожно, чтобы не вляпаться, пробрался к телефону, позвонил, набрал ноль два, завопил старческим голосом — с вами говорят соседи квартиры грабителя — глаза жильцов, так сказать… зоркие. Его кличка Лысый — звать вроде Ящик — адрес дом семь квартира пять снимает — квартира будет открыта — там наворованные вещи — приезжайте срочно — доллары спрятаны в бачке унитаза — десять тысяч — на шкафу снятые драгоценности с убитых лиц пожилого возраста старушек. «Кто говорит» — доброжелатель. Отбой. Прискачут мигом.

Действительно, откуда только он знал это, в бачке заляпанного унитаза, в плавающей пустой бутылке с навинченной крышкой, запечатанной чем-то белым, нашлось, но меньше, считать было некогда. Взял. Целуйте меня в туза. Привернул крышку бутылки и пустил ее снова туда же. Пусть пороются в дерьме. Долго мыл руки в грязной ванной.

Поднялся к якобы своей собственной квартире номер 13, напротив которой лаял тогда Сбогар (и сейчас надрывается, визжит и прыгает). Позвонил как бы к себе. Молчание, только шебуршнулось что-то и вроде вода льется. Заглянул в глазок, это я. За дверью что-то екнуло, затем треснуло, как сучок под разведчиком, опять тишина и молчание.

Спустился на второй этаж, к железной коричневой двери, где тогда висела сбоку табличка «М-психоз», но сейчас ее не было. Ножом, как всегда, свеженацарапанное ругательство.

Вышел во двор, открыл заднюю дверцу перевозки, залез, и, стараясь не смотреть на лежащую ничком Светку, ухватил подмышки, спустил на асфальт с огромным трудом и, задыхаясь, поволок покойника наверх, в тринадцатую квартиру. А куда еще? Бабка дома (какая еще бабка?).

Тащить его, ох, тяжело. У трупа на спине была рваная рана с запекшейся кровью и на груди на кармане тоже надрез. Не повезло тебе, Друг. Куда я тебя потащу, зачем? А, чтобы это, чтобы не порезали на столе в морге. А дальше? Позвонить Анюте, что ее муж лежит и сказать адрес, а что она сможет? Другой город, больной ребенок на руках, одна. Нет денег. Она сойдет с ума. Кто такая Анюта, вот вопрос. Жена этого жмура.

Скорей. Ящик почему не идет? Милиция тоже не спешит. А. Ящ боится засады и с кем-то должен договориться. Хорошо! Валите сюда все пятеро! Или у него в милиции купленные?

Если увидит меня тут в обнимку с этим, не миновать ножа под лопатку.

Вот: дико стрельнуло по спине, как острой финкой полоснуло, причем глубоко же, о.


Ну да! Вдруг вспомнил, как поспорили с Ящем, сказал ему, что должен много Чуносому после карт (кто это, но от одного имени мороз по коже и тоска, какая тоска, страх), и сказал Ящику, чтобы он уходил, ничего не получишь, и как только отвернулся, получил вот это! Нож от него в спину на пороге своей комнаты. Внезапный сильнейший удар как коленом под левую лопатку.

Как-то всплыло сразу. Да!


Еле впятился в подъезд. Машина осталась открытой. Оглянулся. В дверцу уже лез тот пацан. Везде он лезет. А, там же его мать.

Поднялись с Другом на полэтажа. Умотавшись, посадил кадавра на пол под подоконник. Тяжелым было это худое вроде бы тело. Мы знаем, как трудно нести трупы в одиночку, мы, бывшие санитары. Иногда волокли за ноги по полу. Это же не люди уже. Свяжешь проводом…

Посмотрел на него, поднял ему голову. Почему-то было ощущение, что в нем тлеет какое-то подобие жизни. Он был почти человек.

Номер Один вспомнил, как еще мальчиком не мог поверить в смерть отца и все кидался на старух, которые пришли обмывать покойника, «Я вас просто прошу, умоляю, он жив, вы видите? Уходите!» Отца принесли из тайги. Видимых повреждений не было. Но старые бабки из поселка знали свое дело. Старые бабки, дочери ссыльных мертвых. Все тут были бывшие и дети бывших.

Потащил по лестнице дальше вверх. Мимо того странного места, м-психоз. Прошла вниз старушка в полотняной кепке и брюках, отшатнулась, прижала к груди кошелку. Красные щечки, нежно-голубые глаза. Атеросклероз, стенокардия. Разумовщина вроде ее зовут. (Разумовская?).

Зорко поглядела на них двоих, произнесла что-то, спускаясь, типа «хсспспссии помилуй». Да она на разведку. Обычно Разумовщина без своего Захара не выходит. Кого тут привезли на труповозке (смотрела сверху). Граждане! Труповозка забирает, а не развозит по домам! Зачем нам это в подъезде! Сейчас потрусит в милицию жаловаться, уже два раза ее прямо из отделения отправляли в седьмой дурдом на поправку, а если еще она с этой новостью ворвется, к нам два трупа привезли, вообще Сбогар останется один.

Откуда я это знаю?

И снизу кто-то тяжелой иноходью, хромой кто-то, топ-бух. Топ-бух. Знакомо, однако.

На следующем пролете мы уже выдохлись и доволоклись до лестничного окна еле-еле.

Курить охота.

Зачем мы сюда идем? Эта квартира номер тринадцать — легальное место жизни меня, Валеры.

Докултыкался до нас и некоторый хромец, заместо головы два ящика, лица не видать, башка на сторону, кепка, картонных коробки с бананами одна на другой. Ого. Из труповозки товар. О, да там сейчас целый муравейник небось. Пацан раздает (продает?). Ладно, потом.

— Папиросы есть, дядь Вань?

— Откуда, — просипел дядь Вань из-за коробок. Добрался до подоконника, аккуратно поставил свою ношу. Вздохнул, посмотрел косо. Сильно дрожали у него руки. Отвернулся, невнятно бормоча какие-то сложные матерные контаминации.

— По-поможешь, дядь Вань? — спросил Номер Один.

Пауза.

— А ты кто таков? — глядя в сторону, вопросил дядь Вань.

— Ну кто-кто. Ваа… валера!

— Таких тут нету, — странно возразил дядь Вань.

— Не узнал, что ли, че не уузнаешь сво… своих, — грубо сказал Номер Один, употребив обычную длинную формулировку. — Напомню!

С ними так и надо разговаривать.

— А, ты вайея! — задыхаясь, отвечал старый хрен. Хм. — А ты как помог мне? Раз ты ваея, то ты мне доужон, — продолжал свои загадочные речи дядь Вань. — У, ваея. Язбий мне (дальше следовало какое-то уже совсем непонятное слово). Язбий мне на хей акваюм. Заяза на хей.

Так. Все понятно.

— Бананы из машины, — Номер Один кивнул на ящики, — зачем попятил?

— Почему из машины? — ловко возразил дядь Вань.

— Я же привез.

Дядь Вань испуганно приободрился и вскричал, все так же глядя в окно:

— Э! А знаешь, скоко он стоий, акваюм?

С огромным душевным протестом Номер Один почему-то порылся в кармане и протянул дядь Ване большую бумажку. Дядь Вань, не поднимая головы, рассмотрел деньгу, принял озадаченный вид и стал со скрежетом что-то соображать. Возможно, он заподозрил, что сошел с ума. Затем дядь Вань спрятал глазки, кивнул в сторону сидящего у стены Друга и спросил:

— А че он какой-то?

— А какой, че ты?

— Ну че он сидит?

— Вызвал скорягу, вызвал врачей, приехали, — завел скороговорку Номер Один, — вызвал, а они говорят он помер и не взяли. Не берут его, говорят он помер.

— Да, падъи бьятские, — воодушевился дядь Вань. — У чейявека инфайкт, может быть, на хей. А они его на пейевозку взяли увез-йи. И мою дочку тоже. А потом бья пйивез-йи назад. Да живые они. Я же вижу. Они на япу, бья, хо-чут. А я смотъю, пейевозка стоит. Думаю, за Ра-зумовщиной (следовала длинная заковыристая брань), а она вон пош-уа идет живая. А ей давно поя на юбок садиться. Надоея со своим этим как его, гуйяшом. Захар… Мычит, мычит!

Имеется в виду Сбогар, конечно. Гуляшами в шутку назывались все местные собаки.

Тяжело дышал. При этом явно зубы заговаривал и в глаза не глядел.

— Как это на лубок садиться?

— Да ну! Это у нас так говойили, бабки. Поя на юбок тебе, дескать, собираться. Дома у нас в дейевне.

Номер Один тут же вспомнил популярную книжонку «Архаические обычаи славян».

— Гроб, что ли? Лубок?

— Ну гйоб не гйоб… — стал скрытничать дядь Вань. До сих пор народ все знает, свои прошлые дела. Славяне стариков в голодную весну возводили на край оврага и сажали на санки в этот лубок, корыто. Привязывали. Это бывало когда уже вскрывались овраги и есть было нечего. И пускали сверху «на лубке» под лед. Жуткая поговорка «любишь кататься, люби и саночки возить». Старики сами должны были везти свои сани, что ли.

— Встал не так и оделся не так — нараспев начал Номер Один, особенно глядя на дядь Ваню. Удалось не заикнуться ни разу, — Зааапряг не так и пое-ээхал не так… (дядь Вань не реагировал, упорно глядя в окно). Заехал в овраг, не выедет никак, да? Таак говорили бабки, когда поо-помирали?

Видимо, причитание было записано в другом регионе. Объект не реагировал.

При том дядь Вань как-то сильно забеспокоился и стал тянуться щепотью ко лбу, но сделал вид что там чешется.

— Ваея! Я тебе так отвечу, — после паузы дрожащим голосом, на что-то решившись, вдруг заявил он. — Да! (Пауза, трусливо). — У вас там в кухне вода текет. С кьяна в кухне. Да? Текет. Тимофевна ваша меня зовет. Пьишой. Пьишой, а она мне сует монету. Я не хочу пахать за эти меукие бйин деньги. Ушой. Как пьишой, так ушой. А вода текет из къяна. А съесаей она не пущает, все знают, она вообще не отмыкает им. Так что у вас вода текет. — И осторожно добавил: — Уже внизу всех зайива-ет… Те вызывают, а она не отмыкает. Никому не отмыкает. Говойит, Ваею моего уби-и.

И он безумным глазом наконец посмотрел на «Ваею» и совершил наконец некий намек на крестное знамение — от носа к первой пуговице пиджака и затем слегка вправо.

Ага, катастрофа.

Надо тоже перекреститься. Вот так. Склонить голову.

— Это была ооошибка. Просто я без со… сознания был. Кровь на мне была чу-чужая, не моя. Ты, дядь Вань, быстро за инструментом сходи. Я тебе еще о… отстегну.

— А у меня вот Светку уж заеза-и так это да, — вдруг сказал дядь Вань, надеясь, видимо, на добавку по случаю горя. — Там внизу стоит тыюповозка, она там в ней на дне ижит. Димка с ней. Вот иду звонить.

А пока что тащут коробки с бананами. И Димка не то что бы «с ней», а, видимо, торгует уже с машины. А то я вас не знаю.

— …звонить в ми-ицию. Еще новости.

— Да я знаю. Зарезали ее. Царствие небесное, — сказал новоявленный «Ваея» и широко перекрестился.

— Акваюм ты мне язбий на хей, — продолжал перечисление своих убытков дядь Вань, опять-таки не глядя в глаза.

— Да дам тебе еще на ааквариум… на рыбок… Еще сто-столько.

— А я остайся один с пацаном, — дядь Вань намекал, что никакая сумма не будет достаточной для компенсации его потерь.

— Все будет, дядь Вань. Поонимаю.

— Вообще нам воду пеекъёют в подъезде на хей, — посулил дядь Вань, чтобы еще выше поднять планку.

— Да не перекроют, поглядим, че перекрывать, не пере… не перекроют, — ответил жадный Номер Один и тут же спохватился. — Может, и бо-олыие дам.

— Тебе она не откъёет. Жьябиха. Мейкие мне сует. Копейки. Жадная сука бьять.

— А тебе если откроет, дам больше. И вообще, дядь Вань, я случайно тогда тебе банку разбил, бежал торопился, — вдруг сказал Номер Один. Неизвестные ему факты выскакивали из перекошенного рта свободно и сами собой.

— Ейе меня не убий, — согласился дядь Вань. — А банка быя таких не достать, ябоя-тойная тыёх-итыёвая!

— Лабораторная тре… трехлитровая? Да купишь себе настоящий аквариум. Еле не убил, это не считается.

— Акваюм, — согласился дядь Вань и застыл. Пришлось дать ему еще. Дядь Вань ничего не понимал, откуда на него сыплются эти деньги. Он совсем испугался. По лицу было видно, как растеклись его мысли. Он достал деньги и начал их рассматривать, потом спрятал их и вот тут щедро, широко перекрестился. И поглядел на «Ваею». Валера не сгинул. Дядь Вань кивнул себе и сказал:

— Ты не думай, я пьякай тогда не из-за банки… Не из-за йибок… У меня Гйиша помей, дъюг.

— Дядя Гри… Гриша?

— Я пьякай бьять в ёт на хей, — расчувствовался дядь Вань. — В ящиках его наш-и. У винного. Два дня (тут он запнулся).

— Два дня лежал валялся? — сочувственно поддержал его «Ваея».

— Ну! — чуть не плача, кивнул дядь Вань. Этот трехлетний по языку дядь Вань вспомнил о смерти. Его надо было затормозить на этом скользком пути, а то он, имея деньги, сейчас похромает в свои «Четыре ступеньки» (в винный) и затем сгинет на неделю.

— Пошли, по… поможешь, — решительно сказал Номер Один.

Дядь Вань стоял сомневался. Собственно, ему больше денег и не нужно было. Хватит и этих.

Номер Один это понял и сказал еле внятно:

— Деньги ве-верни?

— Эх, понес-ась, Ваей, — крякнул дядь Вань, как бы не расслышав, и взял на себя ноги. При этом оглянулся на свои ящики, аккуратно положил покойниковы ноги на пол и сначала отнес ящики на полэтажа вверх, а затем уже вернулся выполнять свой печальный долг. Сопрут, конечно, он прав.

Номер Один, известный себе как Валерий, понес все тело, а слесарь деликатно приподнимал как бы шлейф, одни ботиночки трупа, хромая по ступенькам. И на том спасибо.

Сделали привал под дверью за номером тринадцать, посадили Друга у стены. Дядь Вань прокашлялся, посмотрел на «Ваею», который денег больше не высовывал, затем решился и позвонил. В квартире стояло молчание.

Дядь Вань стал, приплясывая, стучать и заглядывать в глазок:

— Тимофевна, отчиняй!

Тот же эффект.

Затем что-то за дверью стукнуло.

— А? Тимофевна! Ну вот он я, — не дождавшись другого сигнала, солидно пробасил дядь Вань. — Че? Говойи шибче, не с-ышу!

Помолчав, он сообщил, адресуясь в дверной пробой:

— Тут ми-иция, давай отчиняй! (Шутливо). Я понятой тут! (Пауза). Да не ипи дую!

Обернувшись, дядь Вань сообщил:

— Она завсегда епит дую.

— Че это она лепит дуру?

Тут дядя Ваня как бы споткнулся. В его корявом мозгу, видимо, промелькнули какие-то соображения о нереальности происходящего. Но тут мысль насчет денег и близкой выпивки все заслонила, и он снова возопил:

— Тимофевна! Тебя в ми-иции штъяфанут на хей! С автоматом пьидут! Я понятой! Отк-ывай!

В ответ на такие слова (милиция, понятой, автомат) загремели замки и щеколды, затем был снят тяжелый деревянный засов (Номер Один знал, что там есть такой брус), и дверь приоткрылась. Номер Один уже был наготове с телом. Дядь Вань даже с некоторой угодливостью принял на себя ноги Друга и проник в квартиру первым. Друг ехал вперед ногами, как полагается. Бедному убитому была оказана маленькая почесть…

В квартире стоял полный мрак. Дядь Вань брякнул ботинки на пол.

— Куда, куда, — закудахтала невидимая бабка.

Знакомый запах густо полез в ноздри. Отчаянная вонь вечной нищеты, беспорядка, пьяного разгула. Номер Один почувствовал себя прекрасно, это был его дом, его кров, его место, он приободрился, все шло путем. Лилась вода в кухне, бабка скрежетала как всегда.

— Это ваейин дъюг, — назидательно отвечал ей дядь Вань. — У него инфайкт. Есть кто дома?

Ответом был опять невнятный скрежет. Пока несли Друга в комнату, дядь Вань поддерживал разговор:

— Как это никого нету! Ты есть, Тимофевна, и все. А кого несем. Да у него я говою, инфайкт. (Скрежет). Да нет, я тебе кьян без денег починю. На хей бьять. Пйиду вот.

В голосе его слышалась некоторая запинка, которая у нечестных людей возникает при абсолютно явной и несусветной собственной лжи. По всему было видно, что это «пйиду» осуществится где-то не раньше чем через недельку, если вообще. Шутка ли, такие деньги на руках!

Вдруг из коридора прорезался старческий жестяной голос (вылитый крик Бабы-Яги из мультфильмов):

— Да на фик его инфаркт! Валеру убили, теперь это. В евоной комнате до сих пор стоит крови калужа застыла! Милиция была! А я сги-наться не могу! Санитары его унесли, простыню забрали! Все! Какие еще валерины дружки! Все, его нету! Да я не знаю кто его зарезал! (отвечала она якобы кому-то на лестнице). Я и не знаю кто с ним был! На фик! И не сказала никому! Вода течет! Мне за ним замывать надо, а я сгинаться не могу! Ооой, — заплакала она фальшивым баритоном, — кому я нужна, никто теперь и на хлеб не даст, Валера, Валера, внучек мой! Похороны надо, а как я Валентине скажу? Как Алисе скажу? Как Анджелке скажу? Мать и две его жены остались, кажная с ребятами, — кричала она дядь Ване, — одному год, другому девять месяцев братья. А мать его Валентина умрет ведь! Если ей сказать! У нас и так Витька в армии погиб! А кто хоронить их будет? У Анджелки с Алисой ничего, у меня ничего! Дружки не дадут! Меня уж никто не погребет! Ящик, Ящик его убил, запомните, всем говорю. Проклятый. Пусть он хоронит! Он бес!

Положили друга на кровать, где прямо на грязном матрасе валялось ватное одеяло красного цвета в сером пододеяльнике. На полу виднелось подернутое пленкой большое пятно крови.

Тусклые грязные окна. Бабушка стоит в коридоре, слепо таращась на происходящее в комнате. Тоже хороша подружка, обворовывала его сколько раз пьяного, а куда прячет, искали-искали с Алиской, не нашли. Стоп. Кто такая Алиска?

Обшарил (профессионально) все карманы Друга. Нашел расческу. Вытащил большой лилового цвета камень. Повертел в гибких, умелых пальцах. Камушек небесно засиял. «Как слеза заката предзимнего позднего лета порой»… С кем это было, когда?

Положил его во внутренний карман.

Дядь Вань заглядывал сбоку с большим уважением.

— Я пьиду чеез час или уаньше, — бодро, но лживо сказал дядь Вань, адресуясь к бабке. — Пообедаю вот. Къюч язводной возьму. Кьян починим. Токо бананы вон купий отнесу.

И он посмотрел на Номера Один призывным взором, как бы заклиная демона раскрыть мошну.

— Вот при… придешь с ключом разводным, тогда на х и полу-получишь, когда придешь с ключом ра… разводным, — отвечал тот.

Бабка вдруг очнулась и железным голосом заорала:

— Тебя ж убили! Ты, Валера?

И она опустилась на колени, закрыв лицо, а затем начала креститься.

— Так, ду-дура. Баба-ба, я жи-живой. И он жи… живой, б. Я ухожу, я ухожу и смотри у меня, баба-ба, ты моего друга на х, б, не трогай. Просто не ка… касайся, б, на х. Пусть лежит себе на х и лежит. Ни… никому не отдавай. (Запел для легкости) Встаал не так и оделся не так! (Эти задрожали). Дядь Вань, а если его тут не будет когда я ве… вернусь, то запомни в р, я тебе вторую ногу сло-сломаю! Гля, не стукни в ме-ментуру, смотри, б на х.

— Слушаюсь, б, на х, — отвечал дядь Вань голосом слуги из какого-то телефильма. Или это его дворовые кровя заговорили. — Извиняюсь, на хей.

— Господи! — вдруг сказала бабка. — Господи, спаси и сохрани от нечистой силы. Этот Ящик, он тут был, на х. Он ножом орудовал. Не говорит по-русски, а как черт по коробке лепит.

И она от души выматерилась.

— Точно, — отвечал ей дядь Вань. — Ты это, — вдруг сказал он, — ты, ваея, не думай. Он мейтвый у тебя б. Я б вижу б. На спине-то что… Поеза-и твово дъюга.

И дядь Вань, резво припадая в сторону укороченной ноги, скоренько смылся.

Друг лежал как живой, совершенно не холодный, только не дышал. Глаза его, правда, ввалились еще больше, вокруг век было черно, нос заострился. Но и с больными это бывает.

Старуха посмотрела на него мельком и сказала:

— Не жилец.

— Смотри у меня, бабушка, — на ясном матерном языке, почти не заикаясь, произнес Номер Один. — Я скоро приеду, не трогай этого друга, поняла? (Длинный заковыристый период). Просто не дотрагивайся. Вот тебе денег. Я живой. Это ошибка была. И он такой же живой! Врачи зашили рану и все.

Он сунул ей сто долларов. Бабка присела на колени и каким-то ватным голосом сказала:

— Слава тебе господи! Ошибка была (она перекрестилась, не глядя на Валеру). Залепили. Зашили. Ошибочка вышла. Господи, спаси и сохрани от нечистой силы (и она опять самым грязным образом выматерилась).

Разумеется, она в данный момент своими глазами наблюдала живых чертей.

Затем бабка пошла шаркающей походочкой бедной старушки прятать сотню (к другим вдогонку), а Номер Один отвалил, прихватив с собой ключи с гвоздя и, вдобавок, деревянный брус, чтобы оставить во дворе на помойке, из расчета, что его немедленно унесут. Всё же щеколды вылетят из двери, если поднажать плечом, но брус не переломить, как ничто не переломить в этом народе.

Стал спускаться.

Сбогар (Захар) выл, запертый, по покойнику.

Тут же он услышал, как бабка быстрейшим образом хлопнула за ним дверью, щелкнула двумя замками, потом вдруг заорала и стала громко ругаться, видимо, не найдя засова.

Вышел во двор, расправив свои тренированные, с десятью гибкими пальцами, руки. Носить тяжести вредно.

Скоряга стояла где была, и из нее, как тот песец из тела эннти, выскочил с озабоченной мордой уже известный чернявый пацан. Бананов, само собой, уже не было. Светка лежала лицом вверх, прикрытая газетами бесплатных объявлений. Жужжала муха.

Мелкий независимо скрылся за машиной и оторопел, когда Номер Один поймал его и сказал:

— Зачем в машину лазил? Где, где-где бананы мои куда куда уне-унес? Замочу сейчас, а?

— Там мама моя, дядь Валер, — сказала морда и зажмурилась, ожидая худшего.

— Да я ттебя, — сказал Номер Один. — По… положу рядом с твоей матерью.

Морда заплакала тихо, закусив губу, отворачиваясь. Парень был одет как нищий, драные кроссовки явно из мусорного бака, какие-то джинсы как из-под трактора вынутые, в черных пятнах. Куртка с десятого плеча. Смуглые, цвета машинного масла, запястья.

Мгновенная мысль для статьи: именно пассионарные дети, применим тут гумилевское выражение, вечно воруют, ищут щели, проникают, тащут, находят что-то себе на шею, бросают в костер, что-то взрывают, сами взрываются. Они умеют все. Научаются мигом. Алешка, собственный сын Номера Один, который едва мог сидеть в подушках, будучи посажен за компьютер, сходу научился тыкать единственным пальцем, который у него работал, в какие-то ему нужные кнопки. Играл деловито так.

— Водить можешь? — неожиданно спросил Номер Один.

Морда, мгновенно просохнув, кивнула:

— Отец научил. На «Жигулях». У меня есть папка, только он разведчик. Он не тут, понял? Мама сказала, отец вернется. — Он помолчал и добавил: — Дядь Валер, я так и думал, что ее привезут обратно, что она не умерла.

Он посмотрел на «дядь Валеру» вверх своими быстрыми, слишком быстрыми, еще мокрыми черными глазами.

— Ну так, отгони машину на улицу и там оставь в любом месте, ясно? — с новообретенными вывертами и затычками, причем на предельной скорости сказал Номер Один, сопровождая эти слова матом, чтобы легче дошло. — Но молчи. Если поймают — ты нашел брошенную, если поймают, нашел, понял, нашел и все. Меня не видел. Я потом на тебя выйду. На, бери.

Морда взяла, не проверяя, деньги (очень немалые, мелких не было опять), спрятала их в кроссовку под босую ногу, залезла в кабину, недолго потыркалась там, затем перевозка завелась (ага, понимает) и уехала со двора.

Черные брови, на кого-то этот парень был очень похож… продолговатое лицо, щеки худые, подбородок вперед… Нос кривой. Отец разведчик. Все они тут разведчики, мифологема советского кино, внедренная в сознание масс. И президент отец разведчик.


Мотор ревел, удаляясь, но вдруг стих довольно быстро. Надо было сказать пацану отогнать подальше, ну да некогда.

Номер Один, свободный как отсидевший свой срок человек, вышел через подъезд на улицу.

У ворот стояла, ничего не делая, симпатичная девушка в темном слишком широком плаще. Он ей сказал пару слов. Она обернулась. Чудное личико, черная челка, глаза большие, но какие-то мутные. Худая, почти кахексия. Такое впечатление, что вот-вот сложится пополам.

— Я вас гдей-то видел, — повторил он. — Возьмем бутылку и пойдем к тебе?

Она встрепенулась, набрала воздуху в свою грудь, тощую как у цыпленка, и ответила ему такой забористой матерной фразой, что Номер Один только одобрительно кивнул и быстро просквозил мимо. Что-то меня глючит. У нее точно лицо как у той, что висела на чердаке. Сестра однояйцевая. Ах ну да, в одном же дворе. Забыл я, что ли.

Он прошел мимо железной решетки. Зорко вгляделся в особняк. Да. Сидят на скамейках ребятишки. Родители выстаивают рядом. Полные сумки с термосами. Девочки, повязанные платочками, парни лысые. На воротах вывеска. А, раковый корпус для детей. Это они, видимо, после облучения.

Проскочил мимо, свернул в сквозной подъезд. Оказался на проспекте. Только деньги дают такую свободу, только деньги.

Куда теперь, в Москву. Надо вернуть директору его гребаные доллары и освободить себя от этой мутоты. Все!

А х ли отдавать Паньке деньги. А его люди заберут квартиру нашу. Нашу какую квартиру. Нашу с Анюткой и Алешкой. А х ли Анюта вообще возникает. Будет требовать десять кусков на х знает что, б, на фальшивку, на шмаль, на которую она же и подсадит ребенка. Она б. С ней спал Кух. А где мой дом. Мой дом где, с бабкой? Где я? В городе Н. Я человек. Старший научный сотрудник. Автор новейшей гипотезы тра-та-та, компкомп, создатель комп игры «В садах других возможностей», компьютерный композитор т м в б в д что-то. Валера.

— Ксюшенька-аа! — завыл без слез вдали на задворках знакомый голос. — Ксюшенька-аа!

Да, ведь она все это время кричала. Каждые пять минут.

А Ксюшенька вон она там стоит.