"У дьявола в плену" - читать интересную книгу автора (Рэнни Карен)

Глава 8

Маршаллу никогда не удавалось полностью освободиться от демонов, даже в одном из своих любимых домов — Египетском. Были времена, когда он слышал голоса, которые будто вились вокруг статуй или висели низко над полом. Иногда ему казалось, что он видит существо с кошачьей головой, за которым волочится длинный шарф, или кончик бороды Аменхотепа, выглядывающий из-за двери. Когда наступали такие моменты, он говорил себе, что это те же самые голоса и те же самые видения, как обычно. Это не были призраки или фантомы из далекого прошлого Древнего Египта. Они были просто проявлениями его безумия. Если бы он оказался в центре вспаханного под пар поля, он увидел бы нечто такое, чего гам не должно было бы быть. С ним наверняка заговорила бы земля — или из нее поднялись бы сорняки и сплелись в подобие какого-нибудь существа.

Но на сей раз видение не исчезало. Это было что-то… или кто-то, кто не должен был там быть. К тому же привидение было надушено. Маршалл привык к голосовым галлюцинациям и к видениям, но никогда раньше в утреннем воздухе Эмброуза не пахло розовым маслом. Как правило, пахло пылью и странным, не очень приятным запахом, исходящим от некоторых мумий.

Но ведь он раньше никогда не был женат.

Для того чтобы отличить один день от другого, иногда было необходимо, чтобы случилось что-то необычное. Например, гроза в яркий солнечный день или неожиданное появление старого друга, или несколько часов самочувствия без боли. Все это были обычные события, которые все же чем-то выделялись, и этого было достаточно, чтобы их запомнить.

Сознание необычности этого дня пришло к Маршаллу на рассвете, когда он проснулся, ощутив непонятную пустоту дня. У него ничего не болело, ничто не казалось странным. Более того, его не преследовали ни воспоминания, ни обрывки ночных кошмаров. Если у него и были вчера галлюцинации, он не мог их вспомнить.

К нему не приходил ни один истерзанный и окровавленный человек.

Ни на полу, ни на стенах он не видел крови. Никто не стоял в его комнате у дверей, ожидая его пробуждения, чтобы напомнить ему о его поведении прошедшей ночью.

Неужели женитьба неожиданно принесет ему покой?

Было бы приятно спать рядом со своей женой, но Маршалл не мог так рисковать. Вдруг он проснется ночью и начнет выть, словно древнее шотландское привидение, предвещающее своими воплями смерть? Или — что еще хуже — ему покажется, что она враг, которого надо уничтожить, как ему не раз казалось, когда он сидел в тюрьме в Китае.

Во время его пребывания в пекинской тюрьме семь месяцев его жизни были расписаны по минутам. От рассвета до заката каждый следующий день в точности повторял предыдущий.

В первые недели своего заключения он каждый день надеялся, что кто-то за ними придет. Топот тяжелых сапог по длинным тюремным коридорам вселял надежду, что его самого и сорок его людей скоро освободят. В конце концов, они были эмиссарами британской короны. Даже император Китая не мог игнорировать могущество королевы Виктории.

Но мир, казалось, забыл о них, а Китай и Британская империя вели молчаливую секретную войну.

Спустя три месяца Маршалл привык к рутине и начал относиться с подозрением к тому, что казалось необычным. Любой неожиданный звук вызывал у него тревогу. Всякое отклонение от привычного существования означало, что либо кто-то должен умереть, либо что китайцы выработали какую-то новую систему истязаний. А новое никогда не сулило ничего хорошего.

Свою подозрительность Маршалл привез в Эмброуз и жил в этом состоянии весь последний год.

Давина была новым человеком. Женитьба тоже была новым явлением в его жизни.

Он еще не знал, как к этому относиться. Однако он подозревал, что ничто в его упорядоченном мире не останется таким же, как прежде.

Давина Макларен Росс. Давина. Он произнес ее имя несколько раз, и каждый раз оно звучало как молитва. Давина.

Появилась женщина, которой не внушали благоговения ни его титул и положение, ни его прошлые заслуги. В ней бурлила кровь, ее глаза сияли, а щеки раскраснелись от страсти.

Она даже повысила на него голос и осмелилась спросить: «Вы были недовольны мной прошлой ночью?»

Наоборот. Он был поражен. Очарован.

Как это странно — быть одержимым собственной женой.

Жена… Словно пробуя это слово на вкус, он произнес его громко несколько раз, сидя в тиши своего кабинета. Она была совершенно не похожа на то, что он ожидал. Но ведь его жизнь в последнее время была полна неожиданных событий, и самым страшным из них было его сумасшествие.

Он все еще видел, как она стояла во дворе в напряженной позе. Она решительно вздернула подбородок, посмотрела ему прямо в глаза и без обиняков заявила, что хочет, чтобы он был ее мужем во всех отношениях.

Он послал своего поверенного за кошкой, а тот привез ему тигрицу. Его развеселило это сравнение, но ненадолго. Кошка она или тигрица — не имело значения. Давина Макларен Росс была помехой в его жизни. Но она сможет отвлечь его от тяжелых мыслей и переживаний. Она доказала это прошлой ночью. Даже слишком хорошо.

Можно, конечно, держать ее на расстоянии с видом безразличия. Но что ему делать со своим собственным интересом?

Давина Макларен не вписывалась ни в один сценарий супружеской жизни из тех, какие он себе нарисовал. Их отношения былине более чем отношениями двух доброжелательных, но малознакомых людей. Или, точнее, двух незнакомых людей, которых соединили насильно. Однако произошедшая между ними встреча, хотя и была неловкой, осталась незабываемой. А прошлую ночь, как оказалось, было забыть еще труднее.

Почему, черт побери, он позволил ей уйти? Когда-то он чувствовал себя свободно и уверенно в любых ситуациях, был способен говорить на самые разные темы с какими угодно людьми и даже с целыми группами. Он разговаривал на шести иностранных языках.

Многие годы он тяготел скорее к разнообразию, чем к постоянству. Он даже не помнил всех женщин, с которыми переспал. Если бы ему пришлось выделить какую-то одну из них, он вряд ли сумел бы это сделать.

Успех в свете сопутствовал ему просто потому, что он был самим собой — обаятельным, любезным и всегда тактичным.

Он был красив, титулован, богат, хорошо образован и имел безупречную репутацию.

Китай, однако, положил конец и его светской жизни, и его нравственному гедонизму. Гордость диктовала ему, что ночью он должен оставаться один. Безбрачие было переносить гораздо легче, чем страшиться преследующих его ночью галлюцинаций или опасаться распространения слухов о его безумии и склонности к наркотикам.

А в браке ему придется быть настороже вдвойне.

Все же сегодня утром ему хотелось поцеловать ее, расплести ее тщательно заплетенные косы и поиграть с ее волосами, чтобы посмотреть, улыбнется ли она в ответ на его смелые ласки. Он хотел поцеловать ее в горло, чтобы убедиться, что ее пульс такой же сильный, как и у него.

Вместо этого он прогнал ее.

Безумный Маршалл.

Он уставился на свой письменный стол, но не видел ни пресс-папье, ни чернильного прибора. Он видел ее лицо.

«Мне было бы приятно все повторить».

Решительно выкинув все эти мысли из головы, он вернулся к тому, чем занимался. Потом встал и потянулся. Окна его кабинета выходили прямо на Иглу Эйдана, притом она была так близко, что ему хотелось дотронуться до вершины обелиска. Он вспомнил, что рабочие, устанавливавшие обелиск, предупреждали его, что он находится слишком близко к Египетскому дому. Если обелиск, не дай Бог, упадет, дом может сильно пострадать. Но Маршалл отдал приказание продолжать работу так, как того хотел его отец. По-видимому, потому, что считал этот обелиск мемориальным — увековечивающим память отца.

Насколько его родители в жизни существовали отдельно, настолько близки они оказались в смерти. Его мать умерла в мае, а отец последовал за ней в июне. Эйдан не дожил до того дня, когда его самое ценное приобретение заняло в Эмброузе почетное место.

Маршалл снова сел за письменный стол и положил перед собой лист бумаги.

В последние годы жизни его отец прямо-таки заболел манией коллекционирования. Даже после, его смерти в Перт прибывали корабли с грузами, и у Маршалла не оставалось другого выхода, как заполнять этими грузами свои склады. Когда Маршалл вернулся из Китая, он занялся перевозкой в Эмброуз египетских сокровищ отца. Почти каждую неделю в Эдинбург прибывала еще одна повозка, и всякий раз Маршалл восхищался сокровищами, которые его отец купил или получил в подарок в Египте.

Сколько он себя помнил, его отец был заворожен Египтом и его культурой. Он перечитал всю литературу о Египте и переписывался с учеными, интересовавшимися теми же проблемами, что и он: Не раз — и об этом ему рассказывала и мать — его отец высказывал желание навсегда переехать в Египет.

Мать никак не реагировала на такие высказывания. Она только поднимала правую бровь и смотрела на мужа так, что ее взгляд мог бы заморозить и фараона.

Когда-то Маршалл тоже приобретал предметы искусства Азии и Дальнего Востока. Но сейчас его любовь ко всему восточному иссякла. Он больше не хотел, чтобы его окружало то, что напоминало о его путешествиях в Китай, и так печально окончилось тюремным заключением. «Мне было бы приятно все повторить». Он не удивился тому, что ее голос прозвучал у него в голове. Ее заявление было удивительным, даже шокирующим, но явно соблазнительным. Она хотела, чтобы он был для нее настоящим мужем: Возможно, она убедила себя в том, что в нем — Маршалле Россе, графе Лорне, — присутствовало что-то, что можно было любить и чем хотелось восхищаться.

Если это так, ему придется объяснить ей, что она ошибается. Ни в его натуре, ни в характере не было ничего такого, что бы могло рекомендовать его в качестве супруга. Она считала его тем, кем он на самом деле не был. Все, что он мог предложить, — это свой титул и свое состояние, которые впоследствии могут быть переданы наследнику или дочери. Ее привезли в Эмброуз единственно с этой целью. Возможно, что после прошлой ночи она забеременеет и у него больше не будет повода приходить к ней в спальню.

«Мои родители обожали друг друга». Какая наивность! Она хотела того же от их брака. Что она сказала бы, если бы узнала о нем всю правду? Возможно, ей никогда не следует об этом знать. Она была прекрасна, а он — одинок. Необходимость брака позволила ему разделить ложе с привлекательной женщиной. Она нужна ему на время, но эта минутная слабость странным образом сделала его уязвимым.

— Мы учимся принимать то, что существует на самом деле, — сказал он вслух. Аменхотеп[1] милостиво улыбался ему из своего угла.

Совсем недавно он видел, как Аменхотеп прохаживался по комнате, и эта галлюцинация страшно его потрясла. Что сказала Давина о смелости? Смелость — это вовсе не шоколад. Смелость — враг покоя. Она заставляет бороться за жизнь, тогда как гораздо проще просто сдаться.

«Мне было бы приятно все повторить».

Вот опять. Опять он думает о ней.

Что он может на это ответить?

«Мне тоже, Давина. Если бы я не был безумен. Если бы не боялся, что увижу, как двигаются предметы, а вы превращаетесь в многоголовую гидру и смеетесь надо мной, выпятив красные губы, с которых капает кровь».

Замужество определенно оказалось совсем не таким, каким она его себе представляла. Она была удивлена, потрясена, заворожена, раздражена и несчастна — и все это она перечувствовала за последние двадцать четыре часа. Что принесет ей наступивший день?

Давине стало даже немного страшно.

Она вытерла слезы и быстрыми шагами пошла обратно в замок. Совершенно неожиданно дом, который только что показался ей пустым, просто кишел слугами.

Однако вместо того, чтобы вернуться в свою комнату — для этого ей надо было бы совершить настоящий подвиг и пройти мимо слуги, а потом подняться на свой этаж, где горничная в ее спальне энергично проветривала постель, — Давина села на одну из каменных скамеек и сделала вид, будто ее интересуют ветки у нее над головой.

— Ваше сиятельство, — сказала Нора, — вам не следует сидеть на жарком утреннем солнце.

Давина неожиданно обрадовалась появлению молодой горничной. Это было как бы напоминанием о том, что она дома, хотя и в незнакомом месте.

— Меня защищает дерево. Но я не буду сидеть здесь слишком долго. Ты не знаешь, Нора, моя тетя уже проснулась?

— Простите, ваше сиятельство, но разве вы не знаете? Миссис Роул покинула Эмброуз час назад.

Давина обернулась к Норе, нарушая непреложное правило тети Терезы никогда не показывать своих чувств слугам, и удивленно сказала:

— Нет, я не знала. Она ничего не просила мне передать? Может, оставила записку?

У Норы был почти такой же растерянный вид, как у Давины.

— Не важно, Нора. Не имеет значения.

Нора молча сделала книксен. Никогда прежде она не приседала так низко и не оставалась в этой позе так долго. Неужели это из-за того, что Давина стала графиней? Или просто молоденькая горничная жалеет ее? Бедняжка Давина Макларен замужем всего один день. Давина вдруг почувствовала себя на крохотном островке посреди разом потемневшего и очень опасного океана.

— Я сейчас принесу ваш зонтик, ваше сиятельство.

— Не надо. Я вернусь в свою комнату, — ответила Давина, вставая со скамьи.

Слуг стало еще больше, все они вытирали пыль, полировали и без того сверкавшие чистотой столы, при этом стараясь быть поближе к окнам. Неужели они так любопытны? Или у них нет других обязанностей?

Когда они поднялись наверх, Нора сказала:

— В семейной столовой накрыт стол для завтрака, ваше сиятельство. Меня сегодня провели по дому и все показали. Я не хочу, чтобы вы заблудились.

— Спасибо, Нора. Я не голодна.

Давина вдруг почувствовала на себе чьи-то взгляды и, повернувшись, встретилась с несколькими парами глаз. Особенно пристально и без улыбки на нее смотрела молодая женщина в темно-синем платье с длинными рукавами и множеством черных пуговиц. Ее светлые волосы как-то неестественно блестели, а губы были тоже неестественно красными. В руках она держала толстую тетрадь. Давина догадалась, кто была эта женщина, еще до того, как заговорила Нора:

— Это миссис Мюррей, экономка. И притом очень строгая.

— Если она считает меня достойной внимания, она обязана по крайней мере представиться. Она должна была сделать это сразу после венчания.

Нора взглянула на Давину, но промолчала.

— Ладно, — снисходительно сказала Давина, — может быть, не в тот самый момент, но уж, конечно, вскоре после этого.

— Я не собираюсь оправдывать эту женщину, ваше сиятельство, но вы замужем всего один день.

Критика Норы была справедливой, но Давина решила этого не признавать.

— Пусть она зайдет ко мне, Нора. Надо покончить с любопытными взглядами прямо сейчас.

Однако Нора осталась стоять. Миссис Мюррей, по-видимому, тоже не собиралась тотчас же выполнять приказание Давины. Она приблизилась к Давине, осматривая все вокруг себя взглядом требовательного инспектора. Девина не сомневалась, что если бы служанка, отвечавшая за уборку этой части Эмброуза, была недостаточно прилежной, миссис Мюррей отругала бы ее со всей строгостью.

Остановившись перед Давиной, миссис Мюррей, прижав к животу тетрадь, сделала глубокий реверанс.

— Ваше сиятельство, — сказала она, — добро пожаловать в Эмброуз.

Давину поразил холодный тон, каким была произнесена эта фраза, и это вызвало у нее крайнее раздражение. Кто она такая, эта миссис Мюррей, чтобы иметь право говорить с ней так свысока?

Но рядом стояла Нора, и Давина услышала голос тети, учившей Давину внешним приличиям: «Раздражение — это эмоция, Давина, такая же сильная, как страх. Если ты кому-либо покажешь, что сердишься, ты дашь этому человеку в руки оружие против себя».

— Спасибо, миссис Мюррей. Мне сказали, что вы экономка. Давно вы служите в Эмброузе?

— Уже очень много лет, ваше сиятельство.

Какой у нее неприятный голос, удивилась Давина. Высокий женский голос, который, однако, легко мог бы перейти в визг. Улыбка была под стать голосу. Наверное, много практикуется, решила Давина.

— Вот как? Интересно!

— Да, мне тоже так кажется, ваше сиятельство.

Давина могла бы задать экономке множество вопросов, если бы та была немного старше и не такой привлекательной. Или если бы ее не раздражал неожиданный огонек, промелькнувший в голубых глазах экономки.

— Мне нужны несколько служанок и двое слуг.

— У нас полон дом гостей, ваше сиятельство, и наши слуги сейчас заняты их обслуживанием.

Давина подняла бровь.

— И у вас не осталось никого, кто бы обслуживал меня, миссис Мюррей? Или графа?

— Гости сегодня уезжают, ваше сиятельство. Если вы потерпите несколько часов, к вашим услугам будет весь штат прислуги Эмброуза.

— Мне не нужен весь штат. Как я уже сказала, несколько служанок и двое слуг.

— Можно спросить — зачем, ваше сиятельство?

Давине нестерпимо захотелось быть грубой. Приструнить эту самоуверенную особу. Сказать этой женщине, что она не вправе задавать вопросы или отказывать Давине в том, что ей необходимо. Вместо этого она заставила себя улыбнуться:

— Мне нужна помощь. Я хочу убрать китайский шелк со стен моих апартаментов.

Миссис Мюррей была явно поражена. Улыбка исчезла с ее лица, а голубые глаза потускнели.

— Этот шелк был страшно дорогим, ваше сиятельство.

— Вы не одобряете мое желание, миссис Мюррей?

— Кто я такая, чтобы одобрять или не одобрять, ваше сиятельство, — с притворным смирением ответила экономка. Но ее взгляд говорил сам за себя — она не одобряла, и это неожиданно доставило Давине огромное удовольствие.

Неужели она всегда была такой мелочной? Такой мстительной? Такой ревнивой? Или это из-за замужества в ней проявилось самое худшее, что было в ней?

Обе женщины так долго смотрели друг на друга в упор, что Норе стало неловко. Молодая горничная стояла, переминаясь с ноги на ногу, словно собираясь убежать при первой же возможности.

— День обещает быть чудесным, — все еще любезно улыбаясь, сказала Давина, — и мне бы не хотелось, чтобы наши гости испытывали какие-либо неудобства.

Слуги могут наказывать своих хозяев исподтишка, но весьма эффективно. Простыни неожиданно могли стать жесткими, словно их слишком сильно накрахмалили. Еда могла стать не горячей, а чуть теплой. Такой же могла стать и вода. И при этом каждый раз, когда им будут выговаривать, слуги будут выглядеть невинными овечками, а неприятности будут лишь увеличиваться. Давина ни в коем случае не собиралась давать миссис Мюррей повод подстрекать прислугу Эмброуза к неповиновению.

— Спасибо, миссис Мюррей.

Экономка кивнула, на сей раз не обременяя себя реверансом. Повернувшись, она собралась уходить, но Давина остановила ее:

— Может быть, мы позже обсудим меню на неделю?

— Я обсуждаю меню только с его сиятельством графом, — был ответ. Говоря это, миссис Мюррей даже не обернулась, будто обращалась к стенам.

Давина смотрела ей вслед, понимая, что ей только что была объявлена война.

Тереза Роул долго смотрела на записку, которую держала в руках. Она потратила целый час, сочиняя это послание. Если бы его прочла Давина, она бы вряд ли что-либо поняла, потому что в нем не было ничего от той легкомысленной женщины, какой все считали Терезу.

На самом деле такой женщины не существовало, но Терезе было необходимо постоянно поддерживать образ светской леди, в голове которой не было ничего более серьезного, чем забота о последней моде на платья и прически.

Много раз у Терезы появлялось желание открыться Давине, рассказать, какая она на самом деле. Но если она кому-либо откроется, даже своей племяннице, она может оказаться в опасности.

Тереза осторожно смахнула кончиком пальца слезу.

Найдет ли Давина счастье в этом браке? Одному Богу известно будущее, но Тереза сделала все, чтобы защитить племянницу. Мир иногда бывает жесток, но зачем Давине знать об этом?

Глупая девочка совершила нечто непростительное в глазах света, и разразившийся скандал почти погубил ее. Но, выдав ее замуж за графа Лорна, Тереза уберегла ее от незавидной судьбы быть старой девой и изгоем общества.

Тереза лишь могла надеяться, что интуиция не подвела ее и она сделала все как надо.

Она откинулась на спинку сиденья. Карета принадлежала графу Лорну и была гораздо комфортабельнее, чем ее собственная. Благодаря рессорам карета лишь слегка покачивалась на немощеной дороге.

Если бы она не была раздражена тем, что ее так неожиданно вызвали обратно в Лондон, она могла бы наслаждаться этой поездкой. Но бывают времена, когда человек должен думать не о себе, не так ли? Когда более важные — не сказать великие — дела выше собственных интересов. Маршалл Росс это понимал и не раз демонстрировал свой патриотизм.

Интересы Терезы не были столь важны, как интересы империи. В своем письме она попыталась объяснить Давине, почему она бросила ее, почему было так важно возвратиться в Лондон. Но как говорить о таких вещах, как необходимость жертвовать собой или исполнять свой долг, если она до сих пор не скинула с себя личину тщеславной и эгоистичной женщины?

Империя должна стоять непоколебимо. Правое дело должно быть выше личных дел. Правосудие должно восторжествовать. И ей надо продолжать играть роль глупой женщины до тех пор, пока она не выполнит свое задание.

Когда ее горничная отвернулась, Тереза порвала письмо на мелкие клочки и сунула их на самое дно своего ридикюля.