"У дьявола в плену" - читать интересную книгу автора (Рэнни Карен)

Глава 9

Служанки пришли после ленча, а до их прихода Давина и Нора занимались тем, что распаковывали чемоданы Давины и раскладывали ее вещи.

Платья, туфли и аксессуары свободно разместились в гардеробе, а туалетные принадлежности — в комнате при ванной. Апартаменты графини Лорн были достаточно просторными и состояли, кроме ванной и спальни, еще из гостиной и комнаты, назначение которой было непонятно.

— Как вы думает, что это за комната? — спросила Нора, встав в дверях рядом с хозяйкой.

— Не знаю…

Комната была абсолютно пустой. На полу не видно никаких следов в том месте, где мог бы стоять письменный стол. Нет ни стульев, ни полок.

— Покойная графиня разводила цветы, — сказала Нора. — Может быть, для этого она использовала эту комнату?

— В качестве оранжереи? — удивилась Давина.

Два высоких окна почти от пола до потолка занимали одну стену. Узкая дверь между ними выходила на небольшой, освещенный солнцем балкон, идеально подходящий для выращивания растений. Хотя красный китайский шелк визуально уменьшал размеры комнаты, она на самом деле была довольно большой.

— Я сделаю ее своей библиотекой, — сказала Давина. — Я думаю, в замке найдутся лишние книжные полки. А если нет, их может сделать плотник, который наверняка имеется в Эмброузе.

— Я займусь этим, ваше сиятельство, — сказала Нора, проявляя гораздо больше инициативы, чем бывало в Эдинбурге. Давина не удивилась бы, если бы Нора уже познакомилась с каким-нибудь плотником. Наверное, это молодой и красивый парень.

Давина с Норой передвинули из гостиной небольшой письменный стол и поставили его напротив выхода на балкон. Отсюда открывался великолепный вид на Эмброуз и пологие зеленые холмы за ним.

Когда пришли служанки, Давина занялась тем, что распределила между ними обязанности. Каждой была поручена часть обклеенной кричащим шелком стены, с которой надо было сначала осторожно отделить шелк, а потом скатать его в рулоны. Под шелком оказался приклеенный к стене войлок. С этим пришлось повозиться, и в результате обнаружилось, что во многих местах отсутствовала штукатурка.

— Заберите шелк и можете использовать его в ваших комнатах, — сказала Давина служанкам и увидела, что девушки были в полном восторге от такого подарка.

Давина не хотела, чтобы красный цвет или что-либо китайское напоминало ей о ее неудаче с Маршаллом. Она была уверена, что вид китайского шелка еще много лет будет напоминать ей ее первую брачную ночь.

Она не могла поверить, что человек, который так умело соблазнил ее и с такой нежностью занимался с ней любовью прошлой ночью, на следующее утро мог обращаться с ней как со случайной знакомой.

— Что вы собираетесь делать со стенами, ваше сиятельство? — поинтересовалась Нора.

— Можно просто их заново оштукатурить и покрасить в какой-нибудь очень светлый тон голубого цвета. Например, в такой, как скорлупа воробьиного яичка.

На лице Норы отразилось сомнение, но она не решилась возразить. К вечеру ободранные стены выглядели голыми. Давина отослала служанок, которые ушли, прижимая к себе рулоны китайского шелка.

— Передай экономке, что я подарила этот шелк девушкам, — сказала она Норе. — Я не хочу, чтобы у них возникли какие-нибудь проблемы, если они решат обклеить шелком свои комнаты.

Нора, похоже, хотела что-то возразить, но только кивнула в ответ.

Давина закрыла за горничной дверь и подумала, что лучше всего было бы приказать принести ей обед сюда, как они это сделали днем. Пообедать в одиночестве в своей комнате, конечно, будет гораздо легче, чем встретиться с Маршаллом в столовой. Но если она будет обедать одна, она тем самым создаст прецедент, а ей не хотелось провести остаток своей жизни, прячась от собственного мужа.

Даже если бы он был согласен никогда с ней не встречаться.

Маршалл не пришел, чтобы пригласить ее к обеду, и не поинтересовался, готова ли она спуститься в столовую. Возможно, он был бы только рад, если бы она покинула замок, как остальные гости. Одна из служанок сообщила ей, что видела, как вереницы карет покидали Эмброуз весь день.

Может, предполагалось, что она должна была развлекать гостей? Или гостей гораздо больше развлек тот факт, что ни она, ни Маршалл так и не появились?

Приняв решение, она обтерлась влажной губкой и надела, как и полагалось в данной ситуации, скромное светлое платье. Волосы она оставила такими, какими они были весь день, и, кроме сережек, подаренных ей тетей, она больше ничего не изменила в своей внешности.

С рассеянным видом — ее мысли были заняты предстоящей встречей — она поблагодарила Нору и вышла.

Столовая, в которую ее проводил высокий импозантный лакей, очевидно, служила для скромных семейных обедов. Она не была такой великолепной, как парадная столовая, и в ней не было китайской мебели.

Комната была большая и не совсем квадратная. Одна из стен была полукруглой, и на ней красовались чучела оленьих голов. Пол был выложен толстыми деревянными плитами, выщербленными в некоторых местах. Две стены были украшены настенной живописью с изображением сцен охоты, а в четвертой стене были цветные витражи, через которые виднелись сгущавшиеся за окнами сумерки. Вокруг огромного стола располагались шесть резных стульев с красными подушками, привязанными к сиденьям и спинкам.

Маршалл уже сидел за столом, за которым могли поместиться и восемь человек. При появлении Давины он снял с себя салфетку, отодвинул стул и встал — все в одном плавном движении.

— Простите, я, кажется, опоздала к обеду?

— Мне сказали, что вы приказали подать еду в вашу комнату.

Она улыбнулась с каменным лицом.

— Миссис Мюррей ошиблась.

— Ничего страшного, Давина. Вам принесут из кухни все, что вы пожелаете.

Он обошел стол и отодвинул для нее стул. Она проигнорировала этот жест и села на стул справа от него. Между ними и без того образовалось расстояние, так что не стоило его увеличивать, садясь на противоположный конец стола.

Она села и расправила юбки. Она осознавала, что ведет себя грубо, но решила, что это не имеет значения. Маршалл уже задал тон их браку.

— Полагаю, что вы долгое время вели холостяцкое хозяйство, — невозмутимо заговорила она. — Но я ваша жена. Разве это не было бы нормально, если бы я присутствовала рядом с вами за столом во время обеда?

Он поднял брови, но никак не отреагировал на ее вопрос.

В считанные секунды один из лакеев положил перед пей салфетку и поставил серебряные приборы. Второй лакей принес два бокала, несколько тарелок и покрытую салфеткой корзиночку со свежеиспеченным хлебом.

— Повар приготовил перепелов, — сказал Маршалл. — Рекомендую.

— Я буду есть то же, что и вы.

Он улыбнулся:

— У меня нет аппетита. Мне хватит супа.

— В таком случае я согласна на перепелов.

Маршалл кивнул лакею, и тот исчез, чтобы выполнить ее заказ.

— Насколько я знаю, вы были очень заняты, — произнес он.

— Надеюсь, вы против этого не возражаете?

— Вы графиня Лорн и вольны делать все, что захотите.

— Я бы не стала полагаться на свой титул. Ведь он мой всего один день. Эмброуз — это ваш дом.

— И ваш, — напомнил он. — У меня нет возражений.

— У вас есть какой-нибудь склад мебели? Какие-либо ненужные или вышедшие из моды вещи? Может быть, есть чердак, где бы я могла поискать то, что мне нужно?

— Я разрешаю вам делать все, что вы хотите, Давина, чтобы вы почувствовали, что Эмброуз и ваш дом. Расходы не имеют значения, а в Эмброузе есть ремесленники любых специальностей. Вы можете распоряжаться ими по своему усмотрению.

— Я это уже поняла. Я знаю одного молодого плотника, который, подойдет по всем статьям.

— Да вы, я вижу, хороший организатор, Давина. — Он посмотрел на нее, но тут же отвел взгляд.

— То же самое говорил мне мой отец, но в его голосе не было осуждения.

— Извините. Я не хотел осуждать вас.

— Я люблю устраивать свою жизнь по своему вкусу. Я отделяю то, что надо сделать немедленно, до конца дня, от того, что требует для своего решения более длительного времени. Каждый день должен быть чем-то отмечен. Каждая минута жизни должна быть прожита с пользой.

— Вы всегда были такой?

Она на секунду задумалась.

— Пожалуй, нет. Смерть отца заставила меня задуматься над тем, что жизнь быстротечна и ненадежна. Мы думаем, что обязательно будем жить завтра, но на самом деле оно может и не наступить.

— Восхитительно, — произнес он, но на его лице не было и намека на улыбку.

— Я отнюдь не образец для подражания. Я нетерпелива, и часто бывают моменты, когда я забываю поблагодарить. В основном я пытаюсь жить своей жизнью.

— И вы подробно излагаете эту философию любому, кто хочет вас слушать?

— Честно признаться, я никогда ни с кем не делилась мыслями о том, как я ощущаю жизнь. Вы — первый, ваше сиятельство.

Даже если Маршалл не считает их отношения странными, она думала о них именно так. Как она может быть в интимных отношениях с человеком ночью, если днем он ведет себя чуть ли не как посторонний? Хотя он и установил для нее правила поведения в браке.

— Желаю удачи в ваших делах, — сказал он.

Более бесстрастным голосом произнести эту фразу было невозможно. С таким же успехом он мог бы обращаться к стулу или другому предмету мебели. Похожие фразы ей приходилось слышать на светских раутах в Эдинбурге.

«Чудесный день, Гарнер, не правда ли? Как выдумаете, дождь будет?»

«Какие чудесные примулы, мисс Агата. В этом году они выглядят просто великолепно».

«Вы уже видели новый карандаш? Просто какое-то новое изобретение — на противоположном конце имеется ластик».

Господи, да она сама так разговаривала на всех этих вечерах, где скука была просто смертная.

— Прошу вас, — сказала она, указывая на его тарелку с супом, — не надо меня ждать. Я буду чувствовать себя гораздо лучше, если вы продолжите свой обед.

— Я не ждал, что вы придете.

Она понимающе кивнула. Интересно, подумала она, что именно сказала ему миссис Мюррей?

— Вам не обязательно разговаривать со мной весь день напролет. Во многих случаях молчание можно только приветствовать. Меня весь день окружали болтливые женщины, так что сейчас я с удовольствием помолчу.

— Для меня брак — неестественное состояние, — наконец сказал он. — Я пока еще не привык к тому, что у меня есть жена.

— Тогда притворитесь, что я гостья в вашем доме, — предложила она.

«Интимная гостья, с которой вы могли бы разделить постель».

Возможны ли между ними такие отношения? Случается ли такое? Должно быть, случается. Если учесть свойство человеческой натуры и тот факт, что люди находят удовольствие там, где хотят, оказывается, что возможно все.

— Большинство гостей уже уехали. Их пригласил мой дядя, он же и дал им понять, что следует покинуть Эмброуз. Остались только двое, но и они уедут завтра утром.

— Разве у вас нет друзей, которых вы хотели бы видеть на своей свадьбе?

Он положил ложку и взглянул на нее так, словно она была надоедливым щенком.

— В таком случае я не желаю быть гостьей, — сказала она, не дав ему ответить. — Если только вы не хотите меня прогнать. Куда мне поехать? Обратно в Эдинбург?

Он ничего не ответил. Наступила тишина, которая была прервана Давиной, когда она поблагодарила лакея, который принес ей перепелов.

Маршалл составлял ей компанию, пока она ела, но когда он отодвинул от себя тарелку, стало очевидно, что у него окончательно пропал аппетит.

— У вас нет аппетита? Вы заболели?

Он начал смеяться, и эта реакция была столь неожиданной, что она перестала есть и посмотрела на него в недоумении.

Когда приступ веселья прошел, она спросила:

— Разве я дала вам повод для смеха?

— Простите меня, леди жена, но лучшей шутки, чем ваш вопрос, не придумаешь.

Она положила вилку на край тарелки, промокнула салфеткой губы, а потом нарочито медленно отпила глоток кипа, прежде чем ответить.

Как странно, что каждый ее жест показался ей медленнее, чем обычно, будто ее тело уже готовилось к тому, что ее мозгу только предстояло узнать.

— Вы действительно больны, Маршалл? — тихо спросила она. — Вы по этой причине решили жениться на мне — на девушке, которую вы никогда прежде не знали?

На лице его появилась та же полуулыбка, которую она уже видела раньше. Правда, на сей раз она была чуть более насмешливой.

— Я не считал нужным знакомиться с вами, Давина, потому что самое важное о вас я уже знал…

— От своего поверенного? Но ведь он знал меня недостаточно.

— Я знал, в каком вы возрасте, а также что вы здоровая женщина, способная рожать детей.

— Признаться, я не понимаю, чувствовать ли себя оскорбленной, смущенной или опечаленной.

— У вас нет причины чувствовать себя оскорбленной. Напротив. Большинство браков похожи на наш с вами. — Он взглянул на нее. — Простите, я забыл. Исключением был идиллический союз ваших родителей. Как жаль, что нам пришлось вырасти в убеждении, что любовь можно найти в браке.

— Я видела достаточное количество светских браков, Маршалл, — сказала она, заставив себя улыбнуться, — чтобы не судить обо всем по примеру моих родителей.

— Что касается смущения, — продолжил он, — я не понимаю, почему вы должны смущаться. Полагаю, я выразился более чем точно.

— А как насчет печали?

— Это ваш выбор, Давина. Я не сомневаюсь, что вам посочувствовали бы множество женщин. Ведь вы вышли замуж за Дьявола из Эмброуза.

Он поднял свой бокал с вином и посмотрел на нее.

— Я вас уважаю, Давина. Одна ваша смелость заслуживает аплодисментов.

— За то, что я вышла за вас замуж? Честно говоря, в этом вопросе у меня не было выбора, как постоянно любила напоминать мне моя тетя.

— Я говорю не о нашей свадьбе, а о нашей брачной ночи, — сказал он и поставил бокал обратно на стол.

Она ничего на это не ответила, а он улыбнулся:

— И пожалуй, еще о сегодняшнем утре, когда вы были настроены так решительно, предложив мне продолжить выполнять мой супружеский долг.

Одно дело сказать ему что-то в пылу спора, но совсем другое — когда он намеренно ее поддразнивает. Она опустила взгляд на тарелку, почувствовав, что и у нее вдруг пропал аппетит.

— Или сегодня вечером, когда вы пришли в столовую, чтобы увидеть меня.

Если он желает конфронтации, он ее получит. Она не будет маленькой эдинбургской мышкой, которую недавно перевезли в Эмброуз.

Причин для того, чтобы насторожиться, было предостаточно — грубая и неприветливая экономка, странность атмосферы Эмброуза, чувство, что здесь полно непонятных загадок, самой большой из которых был ее муж.

Однако у Давины было такое ощущение, что если она начнет бояться — даже если это было бы правильно, — она никогда не избавится от этого чувства. Ей следует держаться, с видом равнодушия, безразличия, апатии. В общем, любой другой эмоции, кроме страха. Потому что страх будет точить ее до тех пор, пока полностью не лишит самообладания.

— Разве спать со мной было для вас не больше чем обязанностью? — спросила она.

Слава Богу, ей удалось стереть улыбку с его лица. Эту постоянную противную полуулыбку, свидетельствовавшую о том, что он считает ее просто забавной или очаровательной, как маленькую девочку или щенка.

— Следует ли мне упомянуть про вашу способность шокировать меня, моя леди жена?

— Это все, чего я добилась, ваше сиятельство. Возможно, именно таким будет наш брак. Вы меня постоянно разочаровываете, а я вас раздражаю.

— Я не говорил, что вы меня раздражаете, — спокойно сказал он.

— Однако я должна готовиться к тому, чтобы постоянно разочаровываться, не так ли?

Он опять улыбнулся и отодвинул от себя бокал с вином.

— Я чувствую себя так, словно меня выпороли, Давина. Мне напоминают о моем долге мужа и мужчины. — Он взглянул на нее, изогнув одну бровь.

— Можете поступать так, как захотите, ваше сиятельство, — сказала она, стараясь придать своему голосу полное безразличие. Хотя, честно говоря, когда он был рядом, она не могла оставаться равнодушной. Наоборот, он раздражал ее, бросал ей вызов, вызывал в ней чувства, которые она никогда прежде не испытывала с такой интенсивностью и за такой короткий отрезок времени.

— Я приду к вам сегодня ночью, Давина.

Она не знала, что ответить, но необходимость отвечать отпала, потому что он встал, бросил на стол салфетку и вышел из столовой, не оглянувшись.

Она тупо смотрела в стоявшую перед ней тарелку. Давина не могла решить, какие чувства она в данный момент испытывает. Страх? Нет, не страх. Предвкушение? Это вряд ли было бы точным определением, не так ли?

Прекрасно. Значит, она обречена на погибель, на вечные муки. Это именно то, что она сейчас чувствует. Кончики пальцев покалывает, сердце стучит как сумасшедшее, дыхание сдавило грудь, а в голове… в голове воспоминания о каждой минуте прошлой ночи.

Тетя все время твердила, что леди — настоящая леди — не должна постоянно беспокоиться о поведении. Леди — это леди до мозга костей, до самых кончиков пальцев на ногах. Воспитанность — ее вторая натура, леди никогда, ни при каких обстоятельствах не переходит границ приличия. Более того, настоящая леди сама их для себя устанавливает.

Именно эту лекцию Давине пришлось выслушать — и не один раз — после того, как она «забылась» — так тетя называла скандал, вызванный легкомысленным поведением племянницы. Давина не стала признаваться, что бывали и другие случаи, когда она не была идеальной леди, когда совершала небольшие, незначительные проступки: например, под предлогом головной боли сбегала со светского вечера и, наняв экипаж, каталась по Эдинбургу в сопровождении всего одной служанки. Однако самый вопиющий, наиболее вопиющий проступок заключался, конечно, в том, что она отдалась мужчине, который не был ее мужем, да еще, к своему стыду, должна была признаться себе, что лишилась девственности с большим воодушевлением.

Подождав, пока лакей поможет ей встать из-за стола, она отправилась в свою комнату. Спустя час она все еще сидела на краю постели, глядя на то, как медленно движется минутная стрелка по циферблату часов на каминной полке, и размышляла, не изменила ли ее первая девичья «забывчивость» ее характер. Неужели она стала неисправимой?

Настоящая леди не стала бы с таким нетерпением ждать, когда придет ее муж. Она лежала бы в постели, накрывшись одеялом и сложив поверх него руки, будто собираясь молиться и просить Всевышнего, чтобы ее обязанность супруги свершилась как можно скорее.

Что ж, может быть, она не настоящая леди — вопреки всем стараниям тети сделать ее таковой. Английская королева требовала от своих подданных определенного типа поведения, и общество внешне старалось ему соответствовать. Однако Давина не могла не усомниться, все ли светские дамы так уж строги, какими стараются казаться. А сама Виктория?

Как это, должно быть, странно — сидеть вот так, на краю постели, и предаваться столь неприличным мыслям. Ходили слухи, что до того, как ее супруг скончался несколько лет назад, Виктория была преданной женой. Она была не только верна ему, она была просто очарована им. Возможно, в спальне она вела себя не столь уж сдержанно, как в обществе. Может быть, она была так же сильно увлечена своим Альбертом, как сейчас Давина — Маршаллом?

Ей послышались шаги в коридоре, и она встала, запахнув пеньюар — еще одно кипенно-белое творение, привезенное из Франции. В то время, когда Давине пришлось выбирать вещи для своего приданого, она делала это очень неохотно и только потому, что тетя не всегда соглашалась с ее выбором. Но в целом ей было все равно, как она будет выглядеть во всех этих обновках. А сейчас она была уверена, что похожа на небольшое пушистое облачко.

Правда, пеньюар выглядел не слишком скромным, и взгляду со стороны было совершенно ясно, что под ним она голая.

Скорее всего, она вообще неприличная женщина, потому что не собирается лежать в постели и ждать, пока к ней придет Маршалл. Пусть увидит, что она почти голая, потом пусть повернется и уйдет.

Она жаждала поцелуя, но не просто поцелуя, а его поцелуя. Она хотела ощутить, как его губы прикасаются к ее губам и заставляют ее губы разомкнуться. Ей хотелось почувствовать его поцелуи на шее, горле, груди, а его пальцы — на всем теле. В его ласках было что-то магическое, и она хотела, чтобы он ласкал ее снова и снова.

Словно для того, чтобы продемонстрировать самой себе, насколько она распущенная и развратная, она представила себе его сильную мускулистую спину, переходящую в тонкую талию, идеально округлые ягодицы и стройные ноги. Этот мужчина — ее муж — не был слишком волосатым, но он, несомненно, был настоящим мужчиной.

Ей хотелось подчиниться ему, стать существом, созданным исключительно для его наслаждения. А когда все будет кончено, когда настанет ночь и замолкнут тихие звуки отходящего ко сну Эмброуза, она прислонится к нему, поцелует и поблагодарит его, прикоснувшись рукой к его плечу или погладив пальцами его спину, и это касание — мимолетное и не требующее ничего взамен — будет означать, что ей не придется вернуться к тому, чтобы так скоро снова стать одинокой.

Заниматься любовью не означает, что просто сливаются два тела. Куда-то — словно это ненужная оболочка — пропадает воля. Все, что остается, — это безыскусное и незащищенное чувство. В момент, наступивший за наслаждением вчера ночью, она почувствовала такую близость к Маршаллу, какой не испытывала никогда в жизни.

Перед тем как выйти, Давина оглянулась. Комната выглядела, попросту говоря, чудовищно. Яркий китайский шелк и войлок были содраны со стен, обнажив штукатурку, которая в некоторых местах требовала ремонта перед тем, как стены могли быть обиты заново.

Комната вряд ли была похожа на романтическую беседку для свиданий.

Чтобы не дать себе времени передумать, Давина решительно открыла дверь в коридор и направилась к двойной двери, которая, несомненно, вела в апартаменты графа.

Ни по обеим сторонам двери, ни в конце коридора не было видно ни одного лакея, который в случае необходимости пришел бы среди ночи на помощь кому-либо из членов семьи. Интересно, это приказ Маршалла? Возможно, он не любит, чтобы кто-нибудь ходил по коридору ночью. Или он просто оберегает свою личную жизнь?

Она постучала, а через секунду — еще раз. Поскольку дверь никто не открыл, она подумала, не вернуться ли ей обратно к себе. Но придет ли он в таком случае?

Неужели ей придется оставаться в своей комнате и ждать, пока он соизволит прийти? Нетерпеливость была одним из ее недостатков, и она в этом не стеснялась признаться, как и в том, что у нее вспыльчивый характер, а время от времени она бывает слишком импульсивна. И ревнива. Раньше она никогда не думала, что способна на ревность, но это было до того, как она познакомилась с миссис Мюррей.

Давина схватилась за ручку двери, ожидая, что она заперта, но дверь легко открылась внутрь комнаты, которая выглядела еще более странно, чем ее спальня.

С минуту она могла лишь стоять с открытым ртом. Апартаменты Маршалла были вдвое больше тех, что отвели ей. Если эта комната считалась спальней, значит, за ней должна была быть гостиная.

Кровать стояла на возвышении, и к ней вели три ступени. С середины лепного потолка спускалась великолепная хрустальная люстра, подвески которой сверкали в свете канделябров, расположенных по стенам.

Трудно было понять, отчего все четыре стены комнаты Маршалла были обиты не китайским шелком и не войлоком, который сглаживал бы все неровности штукатурки, а матрасами. Они были выложены горизонтально по периметру каждой стены выше ее роста.

По росту Маршалла.

Она отступила в нерешительности, не зная, уйти ей или остаться. Но когда Давина услышала его шаги, она поняла, что решать что-либо теперь поздно.

— По-моему, я уже отвечал на этот вопрос, — сказал он, появляясь в дверях. — Возможно, вы меня не слышали, моя леди жена. Разве вам не было сказано, что наш брак будет не совсем обычным?

В своем прозрачном пеньюаре она чувствовала себя еще более обнаженной, чем если бы на ней вообще ничего не было. Более того, ее действия выявили все недостатки и слабости ее характера, и она чувствовала себя ребенком, вторгшимся в запретную зону, о которой его неоднократно предупреждали.

Конечно, она дура, промелькнуло у нее в голове. Но любопытство было сильнее ее.

— Что это? — Она обвела взглядом комнату и остановила его на Маршалле.

Его глаза блестели, а руки, опущенные по бокам, были сжаты в кулаки.

— Что это значит, Маршалл?

— Убирайтесь.

В тишине комнаты это слово произвело эффект грома.

Давина повернулась и вышла, но удивилась, что он последовал за ней, захлопнув за собой дверь. Прежде чем она успела что-то сказать или объяснить, он пригвоздил ее за плечи к стене коридора. Она попыталась оттолкнуть его, но он схватил ее руку за запястье словно наручниками.

— Ваш муж безумен, леди жена. — Он тяжело дышал над самым ее ухом. — Разве никто вам об этом не рассказал? — Колючая щетина царапала ей щеку, кожа его лица была горячей.

Все, что она могла сделать, — это покачать головой. Ей показалось, что кровь застыла у нее в жилах, а сердце так стучало, в груди, что она почти оглохла.

Неожиданно улыбнувшись, Маршалл отстранился.

— Разве никто не сказал вам, что я монстр? Дьявол? И теперь вы попали в ад, моя леди жена.

Если бы она могла говорить, она извинилась бы за свое вторжение. Но этому человеку не нужны были слова искреннего раскаяния. Его глаза были сейчас безжизненны, она видела лишь черные провалы его зрачков. Улыбка исчезла с его лица, и он сказал с явным раздражением:

— Ад, леди жена, — это место, откуда я взываю к Богу, который на небесах. Но Бог меня не слышит, зато слышат мои демоны. Окровавленные и безликие, без рук и без ног, а иногда со своими отрубленными головами, которые они держат в руках, они посещают меня в аду. Вы хотите знать, куда вы пришли, леди жена? В мой ад. Добро пожаловать в ад!..

— Маршалл…

Это все, что ей удалось произнести до того, как он закрыл ей рот своими губами. Они были мягкими и нежными — вопреки злому голосу и страшным словам. Она обмякла и чуть было не сползла вниз по стене.

Он освободил ее руку, и она положила ее ему на грудь. Но через секунду он от нее отшатнулся, и ее поразил взгляд его глаз. В них было столько боли, что она провела рукой по его лицу, коснувшись большим пальцем уголка его рта. Одна-единственная слезинка скатилась по ее щеке. Она даже не поняла, что плачет.

— Простите меня, — сказала она срывающимся голосом. — Мне очень жаль.

— Простить за что? Что вышли замуж за сумасшедшего?

— Если вы сумасшедший, Маршалл, значит, мир должен быть полон сумасшедших.

Он коротко рассмеялся, но его смех был начисто лишен веселья.

— Вы увидели меня в моем лучшем проявлении, Давина. Если не в лучшем, то определенно в адекватном. Вы не слышали, как я вою, не видели, как бросаюсь на стены. Вы не видели моих приступов.

Она решительно отказывалась отводить от него взгляд, Она не знала его. Это правда. И они любили друг друга всего один раз. Но он был к ней добр, был с ней нежен, как никто другой, возможно, не был бы…

— Маршалл, — тихо сказала она.

Он отпрянул еще дальше.

— Я вас не боюсь, Маршалл, — сказала она. — Вы хотите, чтобы я боялась?

— Для вас было бы безопаснее, если бы вы боялись, моя леди жена.

Она распахнула объятия, и его взгляд смягчился. Она сделала шаг ему навстречу, но он не пошевелился. Еще один шаг, и она уже стояла рядом на цыпочках и обнимала его за шею.

Не прошло и нескольких минут, как она оказалась с ним в своей постели, и ее уродливая спальня мистическим образом перестала существовать. Человек, нависший над ней, перестал быть монстром, а был частью природы.

Человек с болью в глазах и с волшебством на кончиках пальцев.

Белый пеньюар, которым он, по ее замыслу, должен был восхититься, куда-то исчез, и она этого даже не заметила, потому что его руки уже были на ее теле… везде. Его халат валялся на полу. И она обеими руками обнимала тело этого безумца, этого дьявола. Ее собственного личного дьявола.

Наклонившись, он отвел волосы с ее лица.

— Ты этого хочешь? — спросил он, но его слова прозвучали не как вопрос, а как требование.

Она заглянула ему в глаза и поняла, что он хочет, чтобы она сдалась. Возможно, ему было необходимо, чтобы она ему подчинилась. Это была плата за то, что она проникла в его тайну, вторглась в его личную жизнь.

— Да, — прошептала она, не ощущая никакого страха. — Да…

Больше не было произнесено ни единого слова. Ее била дрожь, но это не был испуг. Она прижала его руку к своей груди, будто предлагая ему себя в качестве жертвы.

Весь следующий час он молчал, не разрешая и ей говорить. Он гладил ее тело руками, проводил по нему губами. Когда она вздыхала и закрывала глаза, он шептал ее имя, прикасаясь губами к ее векам до тех пор, пока она не открывала глаза.

— Вернись ко мне, Давина.

Она смотрела на него и видела, что он улыбается.

Потом он вдруг оказался внутри ее. Она впивалась ногтями в его спину, прижимала к себе, не отпуская.

Он наклонил голову и поцеловал ее, и она почувствовала себя необузданной и сильной. Волна наслаждения прокатилась по ее телу, и ее охватил восторг.

Если Маршалл и вправду дьявол, она с удовольствием отправится в ад.