"У дьявола в плену" - читать интересную книгу автора (Рэнни Карен)

Глава 6

Однако вместо того чтобы вести ее в спальню, он остался в гостиной и сел в кресло у камина.

Она стояла рядом с ним в часовне и сидела с ним во время обеда. Но ни у алтаря, ни за столом он не выглядел таким большим. Казалось, он возвышается над всеми предметами спальни до такой степени, что она заставила себя выпрямиться, расправить плечи и поднять подбородок. Приняла боевой вид, как сказала бы ее тетя Тереза.

Интересно, у нее действительно проявился характер, или она просто защищается? И что за ужасная мысль в первую брачную ночь?

Было в нем что-то такое, что излучало силу. Возможно, потому, что он был графом. А может, потому, что он много лет был дипломатом и ему часто приходилось говорить от имени британской короны. Что бы это ни было, сейчас она это почувствовала — будто от него к ней прокатилась волна. А может, это вовсе не сила?

— Вы злой человек, Маршалл?

По его еле заметной улыбке она поняла, что ему понравилось это определение.

— Интересный вопрос. Если бы я был злым, я наверняка знал бы об этом. Если я отвечу, что я не злой, это вас убедит?

— Нам обязательно надо это делать? — вдруг спросила она, взглянув в сторону спальни. За закрытой дверью горела одна газовая лампа. Он, наверное погасит ее, прежде чем начнет…

— Боюсь, что должны. Иначе это будет похоже на то, как бывает, когда вас сбрасывает лошадь. Вам больше никогда не захочется сесть верхом, но всю оставшуюся жизнь вы будете думать, каково это было бы, и, возможно, немного сожалеть.

Она не поверила своим ушам.

— Вы только что сравнили брачный акт с верховой ездой?

— Есть люди, которые говорят, что этот акт не так уж и непохож, — невозмутимо ответил он.

По обеим сторонам камина возвышались вазы бело-голубого фарфора. Возле кресла графа стоял столик красного дерева. А мраморную каминную полку украшала статуэтка дракона, выполненная из зеленого нефрита.

В этой странной комнате Маршалл чувствовал себя вполне комфортно.

Она села на стоявший рядом стул и закутала ноги пеньюаром, пытаясь скрыть тот факт, что материал слишком прозрачный и слишком выдает то, чего не надо.

Он взглянул на неё мельком и сразу же отвел глаза. Этот неосознанный жест доброты вызвал у Давины теплое чувство к этому человеку. Он был не только красив, но и по-рыцарски благороден.

Она заметила, что он все время сжимает и разжимает кулаки. Неужели он нервничает так же, как она? Он повернул к ней голову и опять посмотрел на нее так, будто слышал ее вопрос.

— Что ж, давайте сделаем это, — сказала она после долгой паузы. — Этот акт должен быть выполнен, и надо поскорее с ним покончить. — Не дожидаясь ответа, она подошла к двери спальни и открыла ее.

Не оглядываясь, чтобы увидеть, идет ли он за ней, она поднялась на три ступеньки сбоку кровати. Белая ночная сорочка была собрана вокруг шеи, оставив открытыми плечи. Прозрачное кружево, прилипнув к ее груди и бедрам, ниспадало складками к щиколоткам.

Давина легла и, накрывшись простыней, уставилась в красный шелк потолка.

— Вообще-то это не совсем так, — послышался его голос.

Он стоял возле кровати, и в его взгляде она увидела что-то такое, чего раньше не замечала. Была ли это доброта или нежность? Или он просто жалеет ее?

Доброту и даже нежность она могла вынести, но жалость? Даже мужу она не позволит жалеть себя!

Она села и скрестила руки на груди.

— Вы ведете себя так, словно вы жертва, — сказал он. — Я могу понять, что вы именно так себя чувствуете. Но так не должно быть. Я не хочу, чтобы вы меня боялись.

Она молчала, и он добавил:

— Вы никогда не причиняли мне вреда, Давина. Я не причиню его вам.

С того момента как они познакомились, он ни разу не сказал и не сделал того, чего можно было бы от него ожидать. Ей не нравилось чувствовать себя неуверенно, и это ее раздражало. Но когда она нахмурилась, он улыбнулся в ответ.

— Кто вы? — требовательно спросила она. — Кто вы такой, Маршалл Росс, граф Лорн? Боюсь, я вас не понимаю.

— Не так уж плохо видеть, как смущается красивая женщина.

Она постаралась не заметить, как от этих слов у нее потеплело на душе, но у нее не получилось. Он назвал ее красивой. Он действительно так думает, или это дипломатический ход?

Он неожиданно наклонился и нежно поцеловал ее прямо в губы. Прежде чем она успела отстраниться, он выпрямился, а потом, поднявшись по ступеням, сел рядом с ней на кровать.

Она слушала, как за окнами свистит и бушует ветер, словно борясь со стенами Эмброуза. А в комнате было так тихо, что слышалось их дыхание.

— Я не ожидал, что вы будете столь наивны, — сказал он, и было ясно, что он старательно подбирает слова.

— Я вовсе не наивна. Я прекрасно знаю, что должно произойти. Вы вложите в меня свой член. Через несколько мгновений все будет кончено. Вам придется периодически повторять этот акт, связанный с основным инстинктом мужчины.

— И все?

— Я вас рассмешила?

— Вовсе нет, Давина.

— Тогда почему вы улыбаетесь?

— Разве?

— Я не думаю, что это повод для веселья, ваше сиятельство.

Она не могла решить, раздражена ли она или уязвлена, и то, что она колеблется в оценке двух этих чувств, раздражало ее еще больше.

— Я не знал, что вы так хорошо осведомлены, Давина, — сказал он, все еще улыбаясь.

Прежде чем она успела ответить, он нагнулся и, не предупредив ее о том, что собирается сделать, толкнул ее на постель.

— Вам придется извинить меня. Считайте это еще одним из моих основных мужских инстинктов.

Она вытянулась и, опустив руки вдоль тела, сжала кулаки. Закрыв глаза, она стала молиться о том, чтобы не уронить своего достоинства, не хныкать, не жаловаться, не стонать. Шотландские женщины известны своей храбростью. А женщина по имени Макларен — доблестная и отважная.

Но он не стал ее раздевать. Вместо этого она почувствовала очень нежное дыхание возле своих губ. А потом он ее снова поцеловал. Этот поцелуй был таким странным, что она приоткрыла глаза и взглянула на Маршалла из-под полуопущенных ресниц.

Он улыбнулся, потом вытащил из ее прически одну прядь, усадил жену и опять поцеловал. Раздвинув языком ее губы, он проник внутрь ее рта и дотронулся до ее языка. Ощущения, вызванные этим прикосновением, были неожиданными — лицо потеплело, в кончиках пальцев рук и ног стало покалывать, а сердце забилось так часто, будто поцелуй имел к этому прямое отношение.

В голове ее проносились какие-то мысли, но потом сосредоточились на прикосновении его губ к ее щекам, носу, закрытым глазам и подбородку.

Он дотронулся рукой до одной груди, собрав вокруг нее кружево сорочки. Ощущение было таким потрясающим, что она вздрогнула и одновременно открыла глаза.

Улыбка сошла с его лица. Оно стало серьезным.

— Я послал своего поверенного в Эдинбург, чтобы он выбрал мне невесту. Он вернулся и рассказал мне о вас. Однако он забыл упомянуть, что вы потрясающе красивы. И то, что у вас язык — как жало у гадюки.

— Ничего себе сравнение! Разве можно говорить такое? — засмеялась она. — Да еще в первую брачную ночь.

Он улыбнулся:

— А еще он не сказал, что у вас соблазнительный рот, который вызывает непреодолимое желание целовать его, чтобы заставить вас молчать.

— Вы мне польстили, ваше сиятельство, или мне следует устыдиться?

А может, ей следует просто закрыть глаза и притвориться, что весь этот опыт закончился, и все?.. Хотя это как-то неразумно. Скорее всего это весьма познавательная и интересная прелюдия.

Когда он в следующий раз наклонился, чтобы поцеловать ее, она придвинулась к нему, а потом, чтобы удержать его, прижала свою ладонь к его щеке.

Взгляд, которым они обменялись, был слишком интимным и пугающим. Словно он знал, что она ощущает, и чувствовал то же самое — смущение, наслаждение, удивление и желание. Она не хотела ни есть, ни пить, но жаждала чего-то, что требовало удовлетворения. Самым странным казалось то, что она была уверена, что именно он может удовлетворить эту жажду.

Не спуская с него глаз, она положила руки ему на плечи. Почему-то уже было не важно, что она почти голая, а он — незнакомец.

Он немного отстранился, и она решила, что он собирается уйти. Но он начал расстегивать рубашку.

Она не была готова к тому, что он станет раздеваться в ее присутствии, и не знала, куда смотреть. Но он ничуть не был смущен.

Прежде чем снять рубашку, он скинул ботинки и позволил килту соскользнуть на пол. Она сосредоточила взгляд на балдахине у себя над головой, чтобы не видеть остальное. Но тут матрас прогнулся, и она поняла, что он лег рядом. Только тогда она на него посмотрела. Его плечи были обнажены.

Она быстро перевела взгляд на его грудь.

Давина в жизни не видела обнаженной мужской груди. Даже когда она была с Алисдэром. Он вообще не раздевался.

Маршалл был голым. Боже, он голый!

И лампу не погасил.

О Господи!

Может быть, надо было вести себя скромно и сдержанно и не открывать глаза, но любопытство было сильнее ее. Когда он был одет, не было видно, какие у него широкие плечи и мускулистые руки. Бедра были узкими, но это все, что она успела заметить, прежде чем он ее поцеловал. Теперь уже ей было все равно, открыты у нее глаза или нет. Все в ней трепетало, и она почувствовала, что теряет над собой контроль.

Он снова прикоснулся к ней, но теперь она тоже была голой. Странно, подумала она, как это она не заметила, когда он снимал с нее ночную рубашку. Он поднял ее руки, а потом положил их вокруг своей шеи, будто понимал — опять непонятно каким образом, — что она должна держаться за него, как за спасительный якорь.

Как же восхитительно он целуется! И как прекрасно она себя при этом чувствует.

Когда он начал целовать ее шею, она откинула голову, чтобы дать ему возможность спуститься губами еще ниже — к ключице и плечу, а потом — к груди. Когда он взял в рот сосок, она вздрогнула от наслаждения.

Его руки были везде, его пальцы ласкали ее живот и бедра, его ладони прижимались То тут, то там, и она могла лишь удивляться, как все это может происходить одновременно. Он взял губами сосок другой груди и слегка его потянул.

Неужели это она издала подобный звук?

Он оторвался от соска, чтобы взглянуть на нее. Было ли в этой безвкусной комнате что-либо прекраснее Маршалла Росса? Его темно-карие глаза блестели, губы улыбались, загорелые щеки покрывал легкий румянец.

Она прижалась пальцами к его губам. Он ответил поцелуем, а потом улыбнулся ей.

Слова были словно воспрещены в эти минуты тишины. Ей было трудно дышать, а кровь будто закипала, вызывая незнакомые, но очень приятные ощущения. Ей захотелось прижаться щекой к его щеке и обнять его за плечи.

Как ей объяснить, что она к нему чувствует? А вдруг ему это и не надо? Возможно, первая брачная ночь предназначена лишь для того, чтобы доставить удовольствие жениху?

Она вдруг осмелела и прижалась губами к его рту. Его губы оказались неожиданно теплыми, но она почувствовала, что они шевельнулись в улыбке.

Он насмехается над ней, что ли?

Она немного повернула голову вправо и сделала поцелуй более глубоким, но его язык вдруг скользнул по ее нижней губе, и все ее тело пронзило невероятное наслаждение. Она отшатнулась и взглянула на него.

Он уже не улыбался. Выражение лица было серьезным. Она снова его поцеловала, частично потому, что этого хотела, но больше — потому, что не могла выдержать его напряженного взгляда. В его глазах она прочла слишком много вопросов. Он, конечно, их скоро задаст, и тогда будет нарушено очарование момента.

Обхватив ее одной рукой за шею, он притянул ее к себе. Другой он начал гладить ее горло, потом лицо. Из груди Давины вырвался какой-то неопределенный звук. Это был не стон, потому что ей не было больно. Просто ее охватило смятение, смешанное с чем-то похожим на восторг.

Оказывается, все то, что ей было известно о том, что такое страсть, было неверным.

Как это чудесно, что от его поцелуев по всему телу разливается тепло! Как приятно прикасаться ладонями к его коже, гладить его мускулистые руки! Не это ли и есть страсть?

А жены должны испытывать страсть?

Она получила ответ на вопрос, который она уже себе задавала. Она должна чувствовать именно это — этот восторг, этот зов плоти, отказ от собственной воли и полное подчинение. Ей было безразлично, был ли он ее мужем или любовником, видел ли их кто-то или они были одни в спальне, освещенной лишь слабым светом лампы.

— Дай мне руку, Давина, — немного сдавленным голосом произнес Маршалл.

Она никогда не считалась послушной девочкой, но тем не менее сделала так, как он просил, не задавая вопросов.

Он положил ее руку себе на грудь, так что она чувствовала, как гулко стучит его сердце. Он больше ничего не сказал, позволив своему сердцу говорить за себя.

Ночь внезапно стала тихой. Ветер улегся, будто так приказал Маршалл. Не стало слышно ночных птиц, умолкли сверчки. Мотыльки не бились своими серебристыми крылышками о стекла окон. Даже лунный свет потускнел, будто диск луны скрылся за облаками.

— Давина.

Он произнес только ее имя, но она поняла, что это был вопрос. Как ей на него ответить? Сказать «да»? Или «пожалуйста»?

Он склонился над ней и провел пальцем по линии ее подбородка. Он все еще молчал и не делал попыток уговаривать ее. Но и не поцеловал, хотя это было все, что она хотела.

Все же она слегка кивнула. Маршалл улыбнулся и прижал ее к себе.

Она и не предполагала, что эта ночь будет так отличаться от той, когда она впервые была с мужчиной. Это было все равно как сравнивать серебро и олово, шелк и ситец. Когда она была с Алисдэром, она, конечно, была возбуждена — главным образом своей смелостью. Но еще никогда она не ощущала такого головокружительного, опьяняющего наслаждения.

О Господи!

Он наблюдал за ней — молча и не шевелясь.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — Еще никогда она не чувствовала себя такой юной и — в общем-то — такой глупой.

— А что ты хочешь делать?

— Закончить это, — тихо ответила она. — Разве не этого хочешь ты?

— Предвкушение иногда может быть частью удовольствия.

Предвкушение, которое чувствовала она, сопровождалось весьма ощутимым страхом. Она знала, что означает этот акт. Он войдет в нее. Сначала она почувствует невероятный дискомфорт, за которым последует что-то еще — какое-то неописуемое ощущение, которое может быть приятным, если оно продлится достаточно долго. А потом все закончится. Все очень просто. Она уже не будет незамужней девушкой, совершившей глупость в прошлом. Она будет женой.

Сейчас нет причины чувствовать себя виноватой. Этот акт освящен и разрешен. Более чем разрешен. Разве не должна она совершать его так часто, как того пожелает ее муж?

— А вы разве не хотите просто покончить с этим, и все? Я думала, что мужчины считают именно так.

— Тогда, может быть, приступим? — Он загадочно улыбнулся. — То есть я хочу сказать, если вам не терпится.

Она ничего не ответила, и он протянул руку и положил пальцы на ее шею.

— Чем это вы таким занимаетесь весь день, что у вас такие жесткие руки? — вдруг спросила она, и по его взгляду поняла, что она в очередной раз удивила его.

— Я каждый день езжу верхом. Мозоли у меня от поводьев.

— Каждый день?

— Каждый.

— Даже сегодня?

— По-моему, вы стараетесь оттянуть неизбежное, Давина, не так ли? Или вы вдруг решили, что вам не так уж и не терпится, как вы думали?

— Что значит не терпится? При чем здесь это? Я просто стараюсь быть вежливой.

— А вам не кажется, что это рискованно?

Она лишь улыбнулась в ответ.

Неожиданно она оказалась на спине на середине постели, а он смотрел на нее сверху вниз.

— Я понял, что не терпится-то мне, — сказал он.

— Правда?

— Истинная правда.

— О!

Он начал целовать ее, при этом он проводил пальцами по ее горлу, по округлости ее плеча, по изгибу бровей.

Когда она непроизвольно приподняла бедра, он вошел в нее с такой осторожностью, с таким умением, что она лишь тихо застонала.

Он нашептывал ей на ухо, что ей следует делать, и она безропотно повиновалась. Ей оставалось лишь жалеть о том, что она так неопытна. Может быть, ей следует быть более сдержанной и осторожной? Но как это возможно? Ведь она еще никогда ничего подобного не испытывала. Даже не подозревала, что такое может быть. Когда он начал ритмично двигаться, она обхватила его ногами.

В детстве она впервые увидела радугу. Она появилась над Эдинбургом и была такой яркой, что у нее захватило дух. Сейчас Давина чувствовала то же самое — благоговение перед чем-то таким, чего она не понимала.

Так вот что имели в виду поэты, когда писали о слиянии сердец и душ. Она не знала этого человека, а он ее понимал. Когда она вздыхала, его губы оказывались рядом, чтобы поймать ее дыхание. Когда она гладила его щеку, он прикрывал ладонью ее руку, словно желая, чтобы она чувствовала, что они единое целое.

В следующий момент мир вокруг нее вдруг исчез, а ночь озарилась взрывом ослепительного света. Давина вздрогнула, вцепилась в плечи Маршалла и держалась за него, когда ее пронзило наслаждение…

— Ты ведь не девственница.

Ее сердце затрепетало в груди, словно маленькая птичка в клетке. Давина медленно вытянула руки под простыней и сжала кулаки.

Он приподнялся на локте, и стал разглядывать ее при свете лампы.

Как странно, что сейчас он еще более красив, чем был до этого. Его щеки раскраснелись, а карие глаза казались почти черными. Губы были изогнуты в улыбке. На мгновение ее взгляд остановился на его губах, но у нее недостало смелости поцеловать его, хотя ей очень этого хотелось.

Возможно, что именно его красота заставляла ее чувствовать себя робкой. А может, это было от того, что она вдруг осознала, что, несмотря на интимную близость, он так и остался незнакомцем? Ей стали знакомы прикосновения его рук, мягкость губ, жар его тела, но она по-прежнему не знает, что он за человек. Что делает его счастливым? А что — печальным? Добр он или груб со своими слугами? Высокомерен или скромен?

Кто он такой — граф Лорн?

— Тебе нечего сказать?

Она закрыла глаза, моля Бога направить ее. А вдруг Богу не понравится ее просьба? Может, он вообще устал слушать ее молитвы?

«В последний раз, Боженька, и больше я тебя не потревожу. По крайней мере, сегодня. Подскажи мне слова, которые я должна ему сказать. Просвети меня, но так, чтобы я была избавлена от дальнейших расспросов».

Господи, как же она устала от того, что ее постоянно выставляют к позорному столбу.

— Нет, я была не девственница.

Наступило молчание. Было слышно лишь ее тяжелое дыхание. Она приказала сердцу замедлить свое бешеное биение и изобразила на лице подобие улыбки.

— И у тебя нет никакого объяснения?

— Нет, — ответила она, заставив себя смотреть на него. — Вы знали, что я оказалась в центре скандала, что я опозорила свою семью. Вам не приходило в голову, что если бы я была девственницей, я бы к вам не приехала?

Он молчал, но не отводил взгляда.

— Зачем мне что-то объяснять? Для вашего одобрения? — После долгого молчания она спросила: — Разве необходимо, чтобы вы меня одобрили?

— Вы всегда сами выбираете свой путь?

Она хотела удержаться от улыбки, но это был такой неуместный вопрос, что она улыбнулась.

— Я лежу голая в постели с незнакомцем, за которого только что вышла замуж. Вряд ли я могла сама прийти к такому решению. Или выбрать, как вы выразились, свой путь.

— Вам это понравилось, — сказал он почти самодовольно.

— Да, — призналась она, отводя глаза. — А мне должно быть стыдно?

— А вы чувствуете стыд? — Он подвинулся на край кровати и встал.

Странное время для такого вопроса. Или он просто решил привлечь ее внимание к тому, что он голый и почти готов продолжить? А сам он стыдится…

— Стыд? У этого слова есть множество определений в зависимости от того, кому вы задаете вопрос. Но все сводится к поведению, не так ли?

— А что вы назвали бы бесстыдным поведением? — поинтересовался он.

Ни на секунду не задумываясь, она выпалила:

— Жестокость! Лицемерие!

— Не показывать своих щиколоток или не быть слишком нахальной? — Его улыбка была не вызывающей, а доброй. — Кто был с вами жесток, Давина?

Поскольку она молчала, он перестал улыбаться.

— Еще одно признание, которое я, по-видимому, не услышу. Не важно. Я не требую, чтобы вы делились со мной своими мыслями. Только собственным телом.

Схватив свою одежду, он направился к двери. Неужели он не собирается одеться, прежде чем уйти?

— Вы не боитесь шокировать слуг?

Он засмеялся и вышел. Через мгновение она услышала, как он закрыл за собой дверь.