"У дьявола в плену" - читать интересную книгу автора (Рэнни Карен)

Глава 5

Все произошло в считанные минуты. В мгновение ока она превратилась из почти старой девы Давины Макларен в Давину Макларен Росс, графиню Лорн.

Неужели это превращение не могло занять больше времени? Разве не стоило отметить это знаменательное событие исполнением какой-нибудь симфонии, а не заунывной мелодии одинокого волынщика, чья музыка сопровождала их по пути из часовни в этот зал?

Великолепный зал для приемов в Эмброузе походил на дворец. Потолок был украшен плафонами с изображением танцующих розовощеких нимф. Тяжелые синие драпировки спускались фестонами с позолоченных карнизов. Множество зеркал в золоченых рамах увеличивали длину и ширину зала. Под ними на мраморных столиках красовались изделия из синего матового стекла. Доски деревянного пола были отполированы до блеска и частично устланы великолепным ковром с сине-зеленым рисунком. Сиденья стульев были обиты голубым шелком, а их спинки красного дерева были инкрустированы золочеными вставками.

Давину и Маршалла усадили на возвышении в конце зала, словно королевских особ. Выстроившиеся вдоль стен гости приветствовали их аплодисментами.

Давина была к этому не готова. Но ведь никто не рассказал ей ни о порядке церемонии, ни о том, как будет выглядеть ее будущий муж. Никто не предупредил ее, как великолепно он будет смотреться в килте — шотландской юбке, которая не оставляла сомнения относительно его мужских достоинств.

— Ты самая красивая невеста, каких я когда-либо видела, моя дорогая, — сказала Тереза, обнимая Давину перед тем, как ее увели из часовни.

Давина лишь кивнула в ответ. Все происходит чересчур быстро. Церемония была слишком короткой, а обстоятельства слишком странными.

Ей начали представлять гостей. Их имена она никогда раньше не слышала, а лица вряд ли запомнит. Оставалось надеяться, что она была любезна и вежлива. Она слышала, как произносит слова, и чувствовала, как губы растягиваются в улыбке. Она словно была здесь — и в то же время не здесь.

Спустя час ее быстро провели в столовую. Там она оказалась за длинным столом, накрытым всего на две персоны и уставленным серебряными подсвечниками, подносами и блюдами. Справа от фарфоровых тарелок с гербом Россов стояло по три бокала разной величины и множество разнообразных приборов из серебра. Вокруг стола были зажжены по крайней мере четыре дюжины бледно-желтых восковых свечей, слабый запах которых смешивался с ароматом роз и георгинов, расставленных в невысоких хрустальных вазах по всему столу.

Гости располагались за длинными столами, и со своего места Давина увидела тетю Терезу и дядю Маршалла, сидевших на почетных местах за одним из первых столов.

Все остальные были ей незнакомы, и хотя она не знала ни их имен, ни причины, по которой они присутствовали на свадьбе, она видела, что они разглядывают ее с большим интересом. В другое время ее, наверное, смутило бы такое количество любопытных глаз, но в данный момент все ее внимание было сосредоточено на человеке, сидевшем слева от нее.

Вместо того чтобы распространяться о его заслугах или титуле, тете надо было бы рассказать ей, что у Маршалла Росса, графа Лорна, такие темные карие глаза, что кажутся почти черными, и такие же почти черные волосы. Или о том, что он высок ростом, а черты лица очень красивы и благородны.

Если она не перестанет думать об этом, то проведет всю ночь, разглядывая его в молчаливом восторге. С большим трудом ей наконец удалось опустить взгляд на сложенные на коленях руки и заставить себя слушать, о чем говорит священник, читавший, очевидно, пастырское напутствие молодоженам, а не размышлять о том, как потрясающе красив Маршалл Росс, или о том, что должно произойти очень скоро.

Господи, неужели она опять покраснела? Такое с ней случалось редко, однако мысль о том, что она останется наедине с этим человеком в их спальне, опалила щеки и окатила тело теплой волной. Неужели это возможно, что она станет женой? Этого не может быть. Тем более женой этого человека. Да она просто умрет от смущения.

— Почему вы покраснели? — спросил Маршалл.

— Разве вы не знали, что есть люди, которые боятся наставлений? — ответила она, бросив взгляд на священника. — Вам не кажется, что проповеди могут быть пугающими?

— Это зависит от темы проповеди. Вы вообще боитесь проповедей?

— Нет. — Она заставила себя взглянуть на него. Он улыбался, и на мгновение — не более чем на секунду — она была поражена тем, как он на самом деле красив. — Я вообще мало чего боюсь. Например, мне очень нравится гроза. Я люблю зиму. И розы.

— Хорошо, что вы это мне сказали, — тихо произнес он. — Буду знать. — У него был низкий голос, весьма соблазнительный, и странным образом напомнил ей о шоколаде, который ей иногда привозила из Лондона тетя Тереза.

— Вас я не боюсь, — сказала Давина, но это было скорее бравадой, чем правдой. — И замужества не боюсь. Просто это какой-то новый опыт, а я еще не выходила замуж. Мне придется приспосабливаться. А вы знаете, что в Африке существует традиция платить за невесту скот?

— В Эмброузе очень большое стадо коров. И коз. Мы не прочь заплатить за вас выкуп.

Тут она посмотрела ему прямо в лицо, потому что он ее удивил. Во-первых, он не подверг сомнению ее знание традиций малоизвестных племен, затерявшихся где-то в дебрях далекой Африки, а во-вторых, он просто ее дразнил.

— Я ношу очки, — сказала она. — Самое лучшее — это быть честной, не правда ли? Если я потеряю честь, я потеряю себя.

— Шекспир?

Она кивнула.

— Я не могу читать без очков. Вам следует узнать об этом сейчас. Я плохо вижу. Не вообще, а когда пытаюсь читать. Все слова сливаются. — Она несколько раз моргнула.

— Я не против того, чтобы вы носили очки, — снова улыбнулся он.

Когда подали еду, она начала медленно есть, чтобы как можно дольше продлить обед.

Только самой себе она могла признаться, в какой она на самом деле тревоге. Да что там… В какой она панике!..

Сумел ли он разуверить ее? И вообще, что он мог ей сказать?

Он откинулся от стола, потому что у него не было никакого аппетита — впрочем, уже много месяцев. Но он не мог отрицать, что его невеста возбудила в нем немалый интерес.

Может быть, будет лучше просто удалиться в свою комнату и признаться себе, что он совершил ошибку? Он взглянул на нее и увидел, что она смотрит на него исподтишка. Но, заметив его взгляд, она тут же снова опустила глаза.

Он будет идиотом, если уйдет к себе, и дураком, если пойдет в ее комнату.

Между ними что-то происходило. Нечто такое, что возбуждало. Он хотел ее и понимал это. В конце концов, он мужчина — вопреки своему постыдному прошлому и мучительному настоящему.

К нему подошел лакей, поклонился и протянул поднос, на котором стояли хрустальный графин с вином и бокал. К явному удивлению лакея, Маршалл покачал головой. Лакей тут же отошел.

— Спасибо, что согласились венчаться в Эмброузе.

Она положила вилку и подняла на его глаза.

— Я не думаю, что мне был предоставлен выбор в этом вопросе, ваше сиятельство.

— Меня зовут Маршалл.

Она никак на это не отреагировала.

— Эмброуз — прекрасное место, — сказала она. — Судя по количеству приглашенных гостей, у вас, должно быть, очень много друзей. А мне говорили, что вы живете отшельником.

Какие еще до нее дошли слухи? Более разумный человек, наверное, спросил бы ее об этом, но ему не слишком хотелось услышать ответ.

— Я думаю, что здесь гораздо больше родственников, чем друзей. Это — леди Этель. — Он кивнул в сторону пожилой матроны, одетой в платье цвета слоновой кости. — Она моя кузина и когда-то была фрейлиной при дворе ее величества королевы. К сожалению, она никому не позволяет забыть об этом. Вообще-то я и сам не узнаю многих присутствующих. Возможно, некоторые из них являются родственниками моей матери. В ее семье было шестеро братьев и четыре сестры. Так что некоторые гости, несомненно, приходятся мне двоюродными братьями и сестрами.

Он незаметно окинул взглядом присутствующих.

— Что касается остальных, — добавил 6н, — я подозреваю, что это соседи, живущие в окрестностях Эмброуза. Когда-то мы славились своим гостеприимством.

— А теперь уже нет?

— Я ценю свое уединение больше, чем репутацию хлебосольного хозяина.

Это и так было больше, чем он мог ей сейчас сказать. Когда пройдет какое-то время — может, несколько недель, — он сможет признаться ей еще кое в чем. Он будет скармливать ей правду малыми порциями. Как она поступит, когда узнает все? Наверняка бросится с воплями бежать из Эмброуза.

— Вы выглядите абсолютно здоровым, ваше сиятельство. Вы без труда преодолели бы расстояние до Эдинбурга.

Этот комментарий был больше вопросом, чем утверждением, но он предпочел не обсуждать ни причину, которая побудила его поменять место бракосочетания, ни свое физическое состояние. Он лишь улыбнулся в ответ и отослал следующего лакея, предлагавшего графин с вином. Что за странная привычка у его слуг все время наполнять его бокал вином?

Бедная Давина Макларен Росс! Вышла замуж за пьяницу и сумасшедшего.

— Вы невероятно привлекательны, — сказал он. — Почему вы до сих пор не вышли замуж?

Комплимент удивил ее. А может быть, это был всего лишь вопрос?

— Умер мой отец.

— Соболезную.

— Я была в трауре.

— А до этого?

— Разве вам надо это знать? Разве не достаточно, что теперь мы женаты?

Резкость тона заставила его внутренне улыбнуться. Его невеста, кажется, раздражена. Очень хорошо. Если он вызовет у нее раздражение еще пару раз за этот вечер, это будет уважительной причиной для того, чтобы остаться в своих апартаментах сегодня ночью. Он не станет навязываться девушке, чей единственный грех был в том, что она вышла за него замуж. Он сжал кулаки, а потом заставил себя расслабиться.

— А почему вы вышли замуж сейчас? Почему выбрали меня?

Этот вопрос, несомненно, должен был смутить ее. Станет ли она рассказывать о скандале, который вынудил ее согласиться на брак с незнакомым человеком? А может быть, ей нужно только его богатство?

— Я не хотела оставаться одна всю свою жизнь. Я хотела иметь семью. Детей. — Ее лицо стало пунцовым. Он не встречал еще человека, который краснел бы так сильно.

Он решил, что не будет больше задавать вопросов. Особенно потому, что у его невесты, так же как и у него самого, совершенно очевидно, были секреты.

Обед закончился довольно быстро. Даже слишком быстро, он не успел еще обрести душевное равновесие. К нему подошла ее тетя с какими-то женщинами, которых, как ему показалось, он узнал. Одна из них — молодая женщина с весьма странной походкой — увела его невесту.

— Таков обычай, Давина, — сказала Тереза. — Считай это хорошей приметой для твоей первой брачной ночи.

— Разве это не пережиток, тетя? — спросила Давина, наблюдая за тем, как незнакомые женщины готовили ее комнату для предстоящей ночи. Та, чью странную походку отметил Маршалл, была практически на сносях, а это считалось залогом будущей плодовитости невесты. — Это какая-то шотландская версия Луперкалий.

Тереза взглянула на нее, и Давина поняла, что тетя раздумывает, стоит ли задать вопрос.

— Луперкалии — обряд плодородия и очищения в Древнем Риме, — пояснила Давина. — Во время него приносили в жертву ягненка.

Как она и предполагала, Тереза подняла руку, чтобы предупредить дальнейшие объяснения.

— Женщины просто застелят кровать, моя дорогая. Они не собираются разбрасывать по всей комнате внутренности в качестве жертвоприношения.

Этой комнате не помешало бы небольшое очищение, подумала Давина, но воздержалась от комментариев. Однако когда она увидела брачное ложе, трудно было удержаться от возгласа удивления.

Кровать оказалась высокой и широкой. Четыре столбика красного дерева по ее углам были украшены резными цветами и листьями более светлого дерева. Бюро, туалетный столик и столику кровати тоже были красного дерева и так отполированы, что в них отражался свет ламп. Стены были обиты ярко-красным китайским шелком, расшитым зелеными виноградными лозами и ярко-белыми хризантемами.

Как можно спать в такой спальне?

— Я ни за что не смогу даже сомкнуть глаз, — тихо шепнула Давина на ухо тете. — Такая пестрота!

Тереза оглядела комнату с видом человека, всегда находящего в любой ситуации самое лучшее.

— Ты же знаешь, что Маршалл дипломат. Очень образованный человек. Я слышала, что он свободно говорит на шести языках. — Она глубоко вдохнула. — Понятно, что его вкусы несколько отличаются от вкусов шотландцев. Тебе решать, Давина, примешь ли ты это своеобразие или распорядишься, чтобы все переделали по твоему вкусу.

Тереза хлопнула в ладоши, словно желая покончить с особенно трудной проблемой, и с решительной улыбкой обратилась к женщинам:

— Вы уже почти закончили? Мы должны подготовить невесту, а потом дать ей несколько минут, чтобы она могла собраться с мыслями и успокоиться, не так ли, леди?

Без излишней суеты женщины сняли с Давины платье и облачили ее в кружевную сорочку, мало отличавшуюся от свадебного платья. С той разницей, что не было корсета, а под сорочкой не было вообще ничего. Не было ни подвязок, ни тонких чулок, связанных для нее монахинями монастыря на юге Франции. Под пенно-белым слоем кружев Давина была совершенно голой и чувствовала себя жертвенным ягненком.

Неужели в Шотландии когда-то приносили в жертву женщин? Давина поняла, что ничего об этом не знает. Она вообще ничего не могла вспомнить. Ни одного латинского заклинания. Не могла мысленно представить себе карту империи. А какое у нее второе имя? Кажется, такое же, как у тети. Тетя…

Господи, она не может вспомнить, как зовут ее тетю.

И почему здесь так холодно? Эмброуз славился своим теплом и уютом, но в этой комнате было холодно, как в каком-нибудь подвале. Может быть, именно такой холод ей придется терпеть, когда наступит зима?

А пока ей надо постараться вспомнить. Она потеряла мать, когда ей было четыре года, но эта потеря как-то стерлась из памяти. Отец всегда любил ее, так же как и тетя Тереза. Ее тетю, значит, зовут Тереза. Тереза Роул. А ее зовут Давина Макларен Росс.

Она села на край кровати, опершись кулаками о постель, и закрыла глаза, чтобы не видеть этот кричащий китайский шелк на стенах.

Ей придется просто пережить эту брачную ночь, вот и все.

Гэрроу Росс стоял перед зеркалом, рассматривая себя. Ему нравилось, как он выглядит. Его не смущало то, что он стареет. Он не любил вспоминать о годах своей молодости, которую он, как многие молодые люди его круга, провел в безделье, не задумываясь о смысле жизни.

С того самого момента как он понял, кто он такой, он знал, что его старший брат Эйдан станет наследником графского титула и Эмброуз тоже перейдет к нему. Эта мысль постоянно стучала в его голове подобно невидимым часам. Его раздражало и то, что брат был бы гораздо счастливее, если бы стал не графом, а ученым.

Едва достигнув двадцати лет, Гэрроу уже знал, каков должен быть его жизненный путь. Он хотел добиться больших успехов, чтобы не оставаться на всю жизнь бедным родственником, зависящим от милостей своего старшего брата Эйдана.

К счастью, он неожиданно открыл способ, как делать деньги, а деньги, как оказалось, могут уравнять всех и вся.

Он уже не сожалел о том, что Эмброуз предназначен его племяннику Маршаллу. Перестало его заботить и то, что он никогда не станет графом Лорном. Были, конечно, моменты, когда он об этом думал, но почти сразу же успокаивался, вспоминая о том, чего он достиг. У него было два великолепных особняка: один в Эдинбурге, другой под Лондоном. Его клиперы славились свой быстроходностью, а склады были забиты такими товарами, о которых богатые и жадные покупатели могли только мечтать.

Просунув руки в кожаные ремешки щеток для волос, он начал энергично проводить ими по серебристым седым волосам. У него была такая же, как у Эйдана, густая копна волос. Но в отличие от брата у него было отменное здоровье. Ведь он не провел столько лет в пустынях Египта, раскапывая гробницы, только для того, чтобы привезти домой, в Эмброуз, какие-то мумии. Бедный Эйдан! Неужели он умер от бронхита, которым заболел в последний сезон раскопок? Или в нем вдруг зашевелились человеческие чувства и он скорбел о смерти своей жены?

Гэрроу иногда вспоминал о дорогой Джулиане. Он скучал по своей невестке, но, возможно, это хорошо, что ее уже нет в живых, потому что ей не пришлось стать свидетельницей того, каким конченым человеком стал Маршалл, ее сын.

Он наклонился к зеркалу, чтобы поближе рассмотреть свои зубы. Потом выпрямился и опять оглядел себя, засунув палец за обтягивавший его жилет. Он подумал, что начитает полнеть. Надо перестать слишком увлекаться соусами своего нового повара. Но еду и хорошее вино он считал вознаграждением за преданность своему делу и усердие.

Может быть, ему стоит задуматься и о собственном браке? Много лет он был слишком занят своим будущим и вообще не думал о женитьбе. Но теперь, когда все дела устроены и он богат, возможно, стоит начать думать о том, чтобы разделить остаток своей жизни с женой.

Он подошел к письменному столу, выдвинул правый верхний ящик и достал большой конверт, который он получил только сегодня вечером. Податель послания остался незамеченным среди шума и веселья свадебного пира. Гэрроу точно знал, что написано в письме и приложенных бумагах, но все же решил их перечитать — просто чтобы еще раз удостовериться. Улыбнувшись, он нацарапал свое имя внизу письма и добавил одно предложение-инструкцию. Один из его клиперов отплывает через неделю, а когда вернется, он станет еще богаче, чем прежде.

Положив бумаги в ящик, он запечатал письмо и сунул его в кожаную сумку. Завтра тот же курьер, спрятанный в комнатах для прислуги — наверняка с бутылкой вина и молоденькой служанкой, — вернется обратно в Перт.

Гэрроу не был слишком склонен к иронии. Но его не могла не развеселить абсурдность ситуации. Началом его огромного состояния была торговля опиумом, употребление которого в определенных кругах считалось необходимостью, а в других ядом, разрушающим здоровье. То же самое вещество было, возможно, причиной безумия его племянника Маршалла.

Ночь мягко окутала своими тенями Эмброуз. Время от времени вспышки света и взрывы безудержного смеха напоминали Маршаллу, что его дом полон незнакомых людей. Отсутствие на пиру хозяина гостей не смущало — ведь они были уверены, что он находится со своей невестой.

Маршалл стоял перед дверью апартаментов графини, сжимая и разжимая кулаки. Дверь была украшена позолоченной резьбой и являла собой произведение искусства, созданное умелым мастером более ста лет назад. Мог ли тот человек представить себе, что спустя сто лет хозяин замка будет стоять перед этой дверью, обуреваемый страстями? Мог ли тот давнишний столяр даже подумать, что за этой дверью, украшенной им позолоченной резьбой, будет другая, еще большая преграда, которая зовется искушением?

За этой дверью было не просто искушение плоти, хотя и это присутствовало. Но Давина на несколько часов подарила ему забвение. С ней он не будет лордом-отшельником, Дьяволом из Эмброуза, графом Лорном, честь которого запятнана делами прошлых лет. С ней он будет просто мужем.

Она ничего о нем не знала, и это, с одной стороны, его смущало, а с другой — было причиной, чтобы радоваться. С ней он сможет быть таким, каким пожелает. Добрым или сдержанным, отчужденным или любящим. Или он просто может быть тем человеком, каким он всегда себя знал и который только совсем недавно повредился в уме и потерял способность быть самим собой.

Ему следует оставить ее в покое. Он должен повернуться и уйти в свои собственные апартаменты. Там, с помощью нескольких бокалов вина, он сможет забыть о своей невесте. Там он наконец уснет, и ему не потребуется прикосновение другого человеческого тела. Никто не будет обнимать его, или целовать, или обещать физическое наслаждение.

Вино подействует.

Но искушение было слишком велико. К тому же все думают, что он со своей невестой. Мир оправдал его на эту ночь. Сегодня ночью он, возможно, здесь, чтобы выполнить обязательства, налагаемые на него его статусом и происхождением. Не важно, что он ненавидит ночь и боится своих страшных снов. Он надеется, что его невеста сможет облегчить переход от здравомыслия к безумию.

Может быть, его обуяла вовсе не похоть, а обычная меланхолия, и он стоит перед ее дверью, пытаясь, неизвестно почему, искупить свою вину за то, что не был с ней до конца честен и заставил ее выйти за него замуж.

Заставил? Он поднял руку и провел пальцем по позолоченной резьбе двери. Разве он ее заставлял? Но честен он с ней не был. Днем, когда они еще были в часовне, он мог бы остановить церемонию одним движением руки. Он отвел бы ее в отдельную комнату и поговорил бы с ней всего несколько минут, достаточных, однако, для того, чтобы ознакомить ее с некоторыми неопровержимыми фактами своей биографии.

«Меня называют Дьяволом, потому что до Эдинбурга дошли слухи о моих припадках. Когда на меня накатывает безумие, я вижу всех демонов ада. По ночам меня мучают кошмары, а днем преследуют видения. Я уже не совсем уверен, принадлежу ли я этому миру, хотя и не могу полностью избавиться от ощущения, что я часть этого мира. Я уже зашел далеко по пути к безумию, и вместе с тем я жажду прикосновения невинного человека так же, как я Жажду вина…

Выходите за меня замуж, и вы ни в чем не будете нуждаться. У вас будет все, кроме моего постоянного общества. Я буду с вами, только когда мне захочется, и буду нуждаться в вашем присутствии до тех пор, пока не стану достаточно силен, чтобы избавиться от своего безумия и, возможно, от своего страдания».

После такого признания она умчалась бы в карете обратно в Эдинбург с такой скоростью, на какую только способны ее лошади. Возможно, она даже предупредила бы всех о его странном покаянии, так чтобы ни одна женщина никогда больше не смотрела на него с испугом и не спрашивала, почему его прозвали Дьяволом.

Какой же он глупец! Возможно, что эта женщина не лучше его.

Дверь неожиданно приоткрылась, и он отдернул палец. Сначала появился луч света, а потом ее лицо.

— Вы заблудились, ваше сиятельство? — спросила Давина, но не открыла дверь пошире и не пригласила его войти.

Неужели она так же колеблется, как он? Может, она чувствует себя так, словно они идут на цыпочках по битому стеклу? Или по тонкому льду после первых заморозков? Ступают осторожно, нащупывая безопасные места?

— Может, так оно и есть, — ответил он, честно стараясь восстановить душевное равновесие. Надо что-то сказать и уйти. «Спокойной ночи!» Годятся ли эти слова при таких обстоятельствах, как первая брачная ночь?

Наверное, лучше сказать что-то такое, чтобы она поняла, как велико его желание. «Я хочу лечь с вами в постель. Хочу прикасаться к вам…» Нет, это слишком откровенно.

Он может пообещать ей, что оставит ее в покое, если она позволит ему что-то другое. «Разрешите мне посмотреть, как вы спите, и просто восхититься вашей красотой. Или слушать ваше дыхание и дышать в такт с вами…»

И тогда ночь на несколько часов перестанет быть ужасной. Давина не превратится в какое-то другое существо, которое начнет рычать и будет все в крови. Она останется такой, как сейчас — красивой и нормальной.

— Так вы заблудились? — опять спросила она и на этот раз немного отступила и пошире открыла дверь.

Другой мужчина принял бы это за приглашение, но ему было достаточно известно о поведении женщин в таких ситуациях, и он понял, что это проверка. Она оценит его в следующие несколько минут. Если он толкнет дверь, она заклеймит его как варвара. А если он не тронется с места и позволит ей диктовать свои условия, она сочтет его слабаком. Поэтому он выбрал третий путь, который больше подходил ему по характеру, а возможно, и по обстоятельствам. Он просто сказал:

— Я не заблудился, Давина. Просто я не знал, дал ли я вам достаточно времени, чтобы подготовиться.

— Чтобы стать женой, а не просто невестой?

Он улыбнулся, а она продолжила:

— Моя тетя говорит, что я бываю бестактной. Думаю, что мой отец был с ней согласен. Но я никогда не считала добродетелью прятаться за слова, ваше сиятельство.

— Маршалл, — поправил он. — На данном этапе нам следует пренебречь формальностями, не так ли?

— Мы не знаем друг друга, ваше сиятельство. Если я буду называть вас по имени, вы будете считать, что мы друзья. Ведь так? В таком случае я буду рада называть вас Маршаллом.

В это мгновение искушение взяло над ним верх. Он слегка толкнул створку, и Давина отступила, позволив ему войти в свою комнату и закрыть за собой дверь.

Только тогда он осмелился разглядеть ее как следует. Всю. С ног до головы. Роскошь спальни поблекла в сравнении с ее необыкновенной красотой.

На ней было надето нечто белое, кружевное, окутывавшее ее от горла до пяток. Она выглядела восхитительно.

Кто-то, видимо, составил о ней неправильное мнение и надушил ее слишком — дли нее — сильными духами с восточными специями. А может быть, эти духи лишь часть его безумия, а от нее пахнет только мылом.

— Вам следовало бы уже давно выйти замуж. — Неужели он винит ее за то, что она здесь, что она его жена, что уязвима для его рассудка? — Вам следовало выйти замуж и найти любовь… либо до брака, либо во время брака.

Она нахмурилась.

— Мой отец говорил, что нельзя изменить прошлое, а будущее может никогда не наступить. Я могу жить только в настоящем, ваше сиятельство.

На сей раз он ее не поправил. Наверное, ему была необходима эта небольшая формальность. Но о какой формальности может идти речь, если она стоит перед ним полуголая?

— В таком случае давайте жить в настоящем, леди жена.

Он протянул ей руку, и она улыбнулась. При этом у нее был вид человека, которого ведут на виселицу.