"Тень императора" - читать интересную книгу автора (Матюхин Александр)

Часть первая Северный город

— Писарь, — сказал молодой Император, — доставай ручку и записывай. Я вижу город. До него не более двух часов пути…

И я начал писать.

Мы подошли к Шотограду ранним вечером, на двенадцатый день нового года и спустя шестнадцать месяцев с того момента, как молодой Император покинул столицу.

Я стоял рядом с Императором. Я видел его лицо: острый подбородок с короткой черной щетиной, узкие губы, горящие глаза. Я чувствовал волнение, окутывающее отряд теплым непроницаемым облаком.

Город Шотоград был мертв, мы узнали об этом совсем недавно. От его каменных стен исходил холод, как от стен давно покинутого дома. Огромные ворота были распахнуты настежь, ветер соорудил в проходе чудовищные сугробы. За этими воротами нас давно никто не ждал, разве что несколько безумцев, множество мертвецов и одичавших собак.

Собаки — хорошая еда, если земля вокруг вымерзла до такой степени, что невозможно вырыть могилу умершему товарищу, а последний кусок мяса ты ел месяц назад…

Глаза Императора горели, пока он не увидел ворот, но стоило приблизиться, и огонек постепенно угас.

Это был последний город Империи, Крайний, как его называли в столице. За восточными стенами Шотограда начиналась пограничная зона, а дальше — Вечный Лес, территория изгнанной семь веков назад магии.

Еще вчера в отряде говорили, что, мол, Шотоград выстоял, что кто-то видел свет на горизонте, слышал музыку, которую принес ветер, и даже (что, конечно, фантазия, подстегнутая надеждой) людские голоса.

За моей спиной то и дело раздавались возгласы:

«Эх, подбежим к воротам, обнимем охрану, столько-то дней людей не видели!»

«Видите, земля теплая! Это тепло от города! Там канализации, там тепло, вот сюда и доходит!»

«Они встретят нас, вот увидите, встретят!»

А никто не встретил. Если не считать бродягу-ветра. Он всегда рад гостям.

Да и в городе, за стенами, наверняка ждут… безумные… ведомые Сумеречной Ухмылкой…

Мы остановились в нескольких метрах от городских ворот: молодой Император, рядом я, и, по правую руку от него, огромный телохранитель Шмат. Вернее, какой он теперь телохранитель? И охранять-то не от кого… Шмат походил на горца, которые иногда приходили в столицу, торговать мясом: большой, хмурый, с густыми белыми бровями, густой же бородой и низким, покатым лбом. Шмат кутался в шкуру бурого медведя, которую успел прихватить в общей суматохе, еще когда уходили из столицы. До этого он одевал ее только по праздникам, а сейчас — носил постоянно.

— Опять, Геддон? — спросил Император, глядя на меня.

Я молча кивнул.

Мне никогда не было жалко Императора так, как сейчас. На моих глазах рушилась последняя надежда, рассыпалась в пыль и разлеталась, уносимая ветром, на все четыре стороны.

За нашими спинами оставалась смерть и пустота, мы шли к Шотограду думая, что впереди только свет, а перед нами, оказывается, темнота… разинула пасть, ухмыляется, зараза.

— Мы можем разбить лагерь здесь, не заходя в город, — прогремел Шмат, чья белая борода сверкала поярче зимнего солнца, — дров хватит, чтобы переночевать.

Император грустно улыбнулся:

— А дальше что?

— Утром отправим человек пять-шесть в Шотоград за дровами и едой какой-нибудь, — продолжил Шмат, и вдруг замолчал.

Он увидел то, что минутой раньше увидел я. У Императора задрожало веко, затряслись губы, руки так крепко сжали поводья, что побелели костяшки пальцев. Мне показалось, что молодой Император вот-вот рухнет с коня в снег, и я невольно подался вперед, хотя вряд ли бы успел…

— Я все равно найду, — прошептал молодой Император, и голос его дрожал, — чего бы мне это не стоило. Я намерен пойти дальше, в Шотоград, а если там не будет Ловкача, то в Лес, и в Степи, куда угодно, хоть на край света!..

Голос его сорвался на тихий, противный шепот. Отчаяние овладело Императором. Отчаяние слетало с его дрожащих губ. Ничего нет на свете страшнее и безнадежнее отчаяния. Это как прыгнуть в темную пропасть, зная, насколько она глубока, в надежде разбиться насмерть.

— Не думаю, что люди пойдут за вами, — осторожно сказал я, зная, что отчаяние Императора готово в любой момент перелиться через край. Что будет дальше, мне и представить было страшно. Я неотступно следовал за молодым Императором почти два года, но еще никогда не видел его таким…

Шмат, который обладал невероятной силой, но не мозгами, молчал.

Губы Императора дрожали. Он думал. Он понимал.

С тех пор, как Ловкач посетил столицу и утопил ее жителей в безумии и боли, прошло шестнадцать месяцев. Год с четвертью, и даже немного больше. Император собрал всех, кто выжил и повел их по городам Империи — в поисках новой жизни или по следам Ловкача. Но следом за столицей они посетили Хайдем, второй по величине город Империи, и встретили безумие и трупы, которыми была выложена мостовая на центральной площади. Потом были другие города, большие и маленькие, деревни и поселки, жителей в которых насчитывалось не больше сотни (что не мешало им сойти с ума и сжигать себя в своих же домах).

Отряд Императора обогнул Империю на востоке и двинулся на север. Границы Империи казались бесконечными, и это поддерживало надежду, словно вон там, за поворотом, еще чуть-чуть, и мы увидим город, жители которого живы и здоровы, не тронуты безумием, не знающие, кто такой Ловкач…

Никто не хотел верить, что настал конец света. Мы словно выпали из реальности и оказались во сне — вязком и тягучем, реалистичном, но не настоящем — и каждый жаждал проснуться, но не мог.

И вот все кончилось. Мы стояли на краю пропасти, под нашими ногами шевелился оползень. Подумать страшно, что может ждать нас впереди… и что будет, когда Император скажет людям, стоящим за нашими спинами, что пути дальше нет.

Впрочем, люди и сами видели, не слепые же. Жалкая кучка — двадцать восемь человек, все, кто остался в живых. Большинство крестьяне, два офицера и несколько из окружения Императора. За шестнадцать месяцев все мы превратились в однородную уставшую, исхудавшую, отчаявшуюся массу, а с приходом зимы — еще и обмороженную, постепенно вмерзающую в холодную почву.

За моей спиной зародился возбужденный гул. Люди видели ворота, они чувствовали дыхание ледяного ветра, слышали звон лопающихся от мороза окон в пустых домах… Ловкач добрался сюда раньше нас. Он всегда успевал раньше…

Я посмотрел на молодого Императора. В его глазах все еще тлели угольки — слабо, едва-едва, но все же… он жил местью, одной лишь мыслью о мести. Он двигался к Шотограду не для того, что бы найти людей, а чтобы поймать Ловкача…

И, знаете, я ошибался, приняв дрожь его губ за отчаяние. Император ничуть не боялся обнаружить пустой город. Он боялся упустить виновника крушения Империи!

И теперь, когда Император понял, что Ловкач, возможно, вновь ускользнул, жажда мести с новой силой обрушилась на его разум.

Кажется, я догадался, что произойдет дальше. На секунду я увидел солнце — спелое бордовое яблоко у самого края горизонта — и подумал, что, возможно, не увижу новый рассвет. Ведь, что бы ни случилось, я не имею права покинуть Императора. В конце концов, когда-то давно, целую бесконечность назад, я дал клятву…

Месть и отчаяние, соединяясь в месте, дают совершенно новое блюдо — безумие.

— Не надо, мой господин, — попросил я, зная, что обращаюсь к пустоте, — не делайте этого. Подумайте о людях, что стоят за вашей спиной. Если вы остановитесь, они останутся с вами. Если же нет…

— Геддон, ты всего лишь писарь, а не мудрец, — перебил Император, — мой придворный мудрец сошел с ума, сорвал с себя штаны и выбросился из окна в одних трусах, а нового, ха-ха, не нашлось. Позволь мне самому принять решение, ладно?

«Как же он молод, — подумал я, — безумство молодости! У него было все, и не осталось ничего…»

— Может, остановимся, господин? Мы достигли края Империи, дальше идти некуда, да и незачем! Оставьте мысли о мести, давайте попробуем начать все сначала!

— У меня больше нет Империи, — сказал Император, — кто я теперь?

— Вы можете стать основателем нового государства, новой Империи. В конце концов, все эти земли вокруг, все опустевшие города никуда не делись. Может быть, они ждут нового правителя! Ждут вас, мой господин!

— А есть ли в этом смысл? Придет Ловкач и оставит от моего мира новые руины, — Император усмехнулся, в его глазах блеснули капли серебра, — чтобы быть Императором, нужны люди, нужны подданные, армия… а где они все? Где? Подданные обезумели, города разрушены, из армии один только Шмат.

— Чтобы стать Императором, нужно время. У вас будет город и горстка преданных вам людей. Со временем их станет больше, и вы возведете новые города, соберете сильную армию… может быть, тогда и настанет время для мести?

Я с надеждой смотрел на Императора. Кто жил в его душе? Какие черви там завелись? Безумие или разум? Жажда мести? Жажда власти? А главное — кто победит? Я буквально видел эту борьбу — Императора трясло, словно в лихорадке. Но не было времени — люди за спинами не давали нам его.

— Что ты предлагаешь? — наконец, спросил он, и внутри меня словно лопнула какая-то крепко натянутая струна.

— Переночуем здесь, мой господин, потом развернемся и уйдем в город, что в трех днях пути отсюда. В нем больше нет безумцев, он невелик, что позволит нам первое время держать под контролем границы города. До весны протянем, откормим и отогреем людей, а дальше вам решать, мой господин…

— У нас достаточно дров, — подал голос Шмат, — недалеко есть лес. Незачем соваться в Шотоград на ночь глядя. Чую там беду, смертью пахнет, в общем.

Я вновь посмотрел на солнце. Оно то исчезало в облаках, то выныривало вновь, бросая в нашу сторону мрачный взгляд.

Император молча развернул лошадь и направился в сторону нашего маленького отряда. Снег ломался под копытами, и в наступившей тишине хруст этот отдавался в моих ушах по особенному — словно не снег ломался, а наши судьбы.

Император остановился перед горсткой людей, поднял вверх руки, призывая к вниманию, и заговорил:

— Именем моим и именем Империи! Мы видели конец света, и нам удалось его пережить! Мы видели мертвые города и мертвых людей, и не сошли с ума! Мы верили, что найдем то место, где есть жизнь, нормальная, человеческая жизнь, но вот мы стоим на краю Империи, и здесь нет жизни, а есть смерть. Отчаяние овладело мною, я не видел света, но вот решение пришло. Вы знаете, кто принес гибель Империи — это тот, кого зовут Ловкач, дьявол с улыбкой на лице. Он всегда опережал нас на шаг, сеял смерть и безумие в городах. Он шел впереди, беспечно думая, что мир бесконечен. Но вот все кончилось. Империя тоже имеет границы, и Ловкачу больше некуда бежать. За воротами Шотограда приграничная Степь, а за нею — Вечный Лес. Ловкач не пойдет туда, поскольку там Магия и нет разумных существ. Значит — Ловкач здесь, в Шотограде!

Рука Императора с длинными тонкими пальцами (такие бы пальцы музыкантам, а не владыкам) указала на ворота Шотограда, и в этот момент где-то в моей душе зародился первый слабый крик… он нарастал стремительно, становился громче, требовал выхода наружу… Я крепко сжал губы, а крик метался, полосовал душу и разум. Я понял, о чем хочет сказать Император, и отчаяние стало подбираться и ко мне.

— Ловкач прячется от нас, потому что боится! — говорил Император, — он перехитрил сам себя! Загнал в ловушку. Отсюда, из города, ему не убежать. И у нас есть выбор — либо мы войдем в Шотоград и прикончим Ловкача, либо отступим с позором, вернемся в мертвые города, и будем налаживать свою жизнь, рожать детей, строить новые дома, пасти скот… и смотреть на север, сюда, ожидать, когда вновь появиться дьявол с улыбкой на лице.

Он говорил перед горсткой людей, среди которых едва ли половина умела воевать, а еще меньше вообще держали в руках оружие. Но создавалось впечатление, что на заснеженной дороге стоит огромная имперская армия, готовая разобрать Шотоград по камешку еще до наступления темноты.

Что они смогут сделать? Что противопоставить единственному в Империи магу, существу, подобно которому не было в Империи уже семьсот лет?

Безумие, безумие…

— Кто пойдет со мной! Кто последует в Шотоград во имя Императора!

Первым поднял руку Шмат, преданный телохранитель сначала отца, а затем и сына. Он за молодого Императора хоть в огонь, хоть в ухмыляющуюся пасть дьявола. Следом — недолгая пауза — и еще несколько рук поднялись вверх, к стремительно темнеющему небу.

— Я с вами навсегда, будьте же и вы со мной! — закричал Император неистово. Сейчас он как никогда напоминал своего отца. Имперская кровь, наследие предков…

Император развернул лошадь в сторону могучих ворот, наполовину занесенных снегом. Лицо Императора выражало не отчаяние, нет, его исказила ярость.

Неужели он искренне верил в то, что говорил?

— Стемнеет через час, мой господин, — сказал Шмат.

— Вели расчистить дорогу, мы войдем в город сегодня же, — отозвался Император и добавил, уже значительно тише, — что может меня остановить?

Через короткое время дорогу расчистили настолько, чтобы можно было проехать на лошадях. Люди работали неистово, словно предчувствие последней битвы прибавляло им сил.

За воротами дорога была чиста и протоптана, кое-где были видны следы сгоревшего угля, которым обычно посыпали замерзшие мостовые. В воздухе витал слабый запах гари, но дыма не наблюдалось. Наверное, город горел много дней назад и то, до чего смог добраться огонь, уже давно сгорело.

Наш маленький отряд во главе с молодым Императором двинулся вглубь мертвого города, а покрывало ночи стремительно опускалось на Шотоград.

Тихо было вокруг, безжизненно, только хруст снега под копытами и ногами.

Город нас не встречал, не ждал. Ему не было дела до путников, которые проникли в его владения. Город тихо умирал. Тепло покидало его дома, последние капли тепла струились по подземным туннелям и трубам, словно последние клочки воздуха вырывались из легких… снег засыпал улицы, мороз бил стекла, только ветер чувствовал себя здесь полноправным хозяином.

Доводилось нам бывать в мертвых городах, но еще ни разу, после случая в Итаане, я не заходил в город после наступления сумерек. Потому что еще не стерлись из памяти воспоминания о мертвецах, прыгающих с крыш, о безумцах, стреляющих из лука… потому что ночь — время Ловкача, и улыбка его тем ярче сверкает, чем темнее вокруг. Я это знал, и остальные знали, потому и царила тишина…

Сразу за воротами потянулись первые каменные дома и перекрестки. Я ехал чуть позади Императора, не уставая оглядываться по сторонам. Большая рыжая луна, поднимающаяся на трон небосвода, щедро дарила мне возможность посмотреть и запомнить, чтобы потом записать.

Дома. Снег с их крыш не убирали давно, даже печные и газовые трубы (если таковые имелись) завалило сверху большими белыми шапками. Уцелевшие стекла затянуты морозной пленкой, но преимущественно видны черные дыры, и кое-где, развивающиеся на ветру остатки занавесок…. И всюду распахнутые настежь двери, словно немое приглашение войти туда, в темноту, в смерть…

На крыше одного из домов лежал мертвец. Его наполовину засыпало снегом, торчали только темно-синие руки со скрюченными пальцами и часть головы — подбородок и губы. Иней осыпал его щетину. Мертвец улыбался.

— Сохрани воистину лик мой в здравии, — прошептал кто-то сзади.

Я нащупал на груди крестик и сжал его через одежду. Я верующий человек и знаю, что кто-то там, наверху, меня оберегает, причем расплачиваться с ним легко — не забывай. Ну, я и стараюсь, не забываю…

Мы прошли достаточно далеко, прежде чем наткнулись на первых безумцев. Горстка людей сидела на дороге, в снегу, и обменивалась между собой одеждами. Люди были совершенно обнаженные, их кожа отливала темно-синим, даже в лунном свете можно было хорошо разглядеть черные гематомы, синяки, покрывавшие тела. Движения людей были вялые, замедленные — они замерзали, что впрочем, не делало безумцев менее опасными.

Шмат выдвинулся вперед, на ходу обнажая меч. Я обернулся и увидел, что двое крестьян достали из-за спин луки и привычными движениями вынимают стрелы.

Заприметив нас, обнаженные безумцы стали подниматься. На ноги удалось встать троим, остальные неуклюже попадали в снег.

— Приветствую, — сказал один глухо. В руках он держал заиндевевшую рубашку в клеточку. На лице безумца застыла вечная улыбка — печать Ловкача — в глазах играли блики глубокого, горящего где-то внутри головы, огня.

— Гости у нас, — так же глухо, с тихим присвистом, словно во рту не хватало нескольких передних зубов, добавил еще один безумец. В его синих пальцах была зажата большая меховая шапка. Она бы неплохо спасла его от холода, если бы безумец додумался надеть ее на голову, — откуда путь держите, добры молодцы?

— Не твое дело, — отозвался Шмат, — убирайтесь с дороги, дайте пройти!

— Нет, — неожиданно вмешался Император, и от его голоса я вздрогнул, — заставь их рассказать, где прячется Ловкач. Они должны знать, они безумцы!

— Верно, — раздалось за нашими спинами, — давайте допросим их.

— У вас отличная шуба, молодой человек, — сказал безумец, держащий рубашку в клеточку, — не хотите поменяться? Конечно, моя рубашка ничто, по сравнению с вашими одеждами, но я могу приплатить! — он похлопал себя по голым синюшным бедрам, и улыбка его, безумная, дикая звериная улыбка, сделалась еще шире, — а, черт, я же совсем обнажен. Нехорошо вышло, перед людьми-то. Срамно.

И неожиданно он откинул голову назад и засмеялся. То был смех не человека, а дьявола, смех безумца, душу которого сожрал адский огонь. Я сжал крестик с такой силой, что кончик проткнул ткань и больно впился вне в палец. Мои глаза напряглись, я огляделся по сторонам. Я вдруг четко осознал, что мы угодили в ловушку, которую устроил Ловкач.

Он мог сделать из человека безумца, выжать его разум, но сам-то он безумцем не являлся.

О, да. Ловкач знал, что молодой Император гонится за ним. Он также знал, что мы дойдем до Шотограда, и что Император не сможет бороться с овладевшим его отчаянием… И теперь мы как мыши, угодившие в лабиринт, но не знающие об этом, и идем на запах сыра, которого, быть может, и нет вовсе, потому что в конце лабиринта нас ждет он… Ловкач.

Может быть, я параноик, но мне безумно захотелось развернуться и убежать прочь из города.

Шмат вдруг сделал шаг вперед, замахнулся и мощным ударом повалил смеющегося безумца на землю. Тот упал, с хрустом ломая тонкий лед на мостовой, но хохотать не перестал, наоборот, смех сделался еще громче и звонче. Меня пробила сильная дрожь, да и всем, наверное, кроме Императора, стало не по себе. За спиной со звоном взвыла детива, и воздух разорвала тонкая стрела с ярким оперением, звонко ударилась о камни возле смеющегося безумца и разлетелась в щепки.

— Не стрелять! — закричал Шмат, — не стрелять, ироды!

— А пусть стреляют, — тихо произнес тот безумец, что остался стоять, — пусть. Не видать вам Ловкача, хоть ищите, хоть нет. А где он, никто из нас не скажет… лучше давайте поменяемся. У вас великолепный лисий воротник, уважаемый. А у меня есть шапка. Хорошая шапка, на ярмарке купленная. Из зайца иль из соболя. Кто его разберет? Главное, что удобная, верно я говорю?

Да и упавший безумец приподнялся на локте, стер рукой кровь с уголка губы, обнажил желтые зубы в дикой усмешке:

— Ох, и не поздоровится вам, господа! Не хотите меняться, будем драться, так-то вот! Знайте, с кем дело имеете, знайте!

Шмат обернулся к Императору, глаза его были большие, особенно белые в сумраке:

— Допросить?

— Допроси, — кивнул Император.

И Шмат попытался допросить. Он подошел к лежащему, взял его могучими руками за плечи и встряхнул с такой силой, что шея безумца, казалось, должна была переломиться, как у цыпленка. Но не переломилась. Безумец расхохотался и плюнул Шмату в лицо, а затем с необыкновенной ловкостью вдруг выгнулся, по-змеиному вывернулся, встал на руки и вдруг, перекувырнувшись, ударил Шмата пяткой по лицу. Раздалось звонкое, увесистое «Бац», Шмат кувыркнулся спиной назад и шлепнулся задом на землю. И сразу же, словно по команде, засвистели стрелы. Я обернулся, но было уже слишком поздно — мой крик ничего бы не изменил. Перепуганные люди стреляли в безумцев, тратили стрелы, которые большей частью улетали в никуда.

— Нет! Не стрелять! Стойте! — дико закричал Император, хватаясь за голову, развернул лошадь, замахал руками, но поделать уже ничего не мог.

Упал безумец с рубашкой в руках. Рухнул, пробитый стрелами в шею и грудь тот, который держал шапку. Улыбающиеся безумцы, не успевшие или не сумевшие подняться с заледенелой мостовой, так там и остались, раскинув руки, склонив головы, устремив мертвый взгляд в темное небо. И только безумные улыбки не сходили с их лиц, словно мертвые знали, что ждет нас впереди.

Впрочем, они не могли не знать…

Все кончилось быстро. На самом деле не прошло и нескольких минут, хотя стреляли по уже мертвым телам, пока не поднялся Шмат и не начал орать. Потом остановились. Я видел лица людей, видел страх, скользивший в глазах, в дрожащих губах, в движениях. По толпе пронесся ропот:

— Куда мы угодили?..

— А что если это только начало?

— Вдруг безумцев много, и они нападут на нас с наступлением темноты?

— Помните, как было в том городе? Они выбегали из всех домов с факелами! Они же умеют жечь факелы и стрелять из лука!..

Наконец, прозвучало предположение, о котором думал и я:

— А если это ловушка Ловкача? Вдруг он затаился где-нибудь и ждет, когда мы подойдем ближе?

Но Император оборвал ропот мощно, на одном вздохе:

— Молчать! Я сказал, заткнуться всем и слушать меня! Посмотрите, что вы сделали! Что натворили из-за своей трусости! Вы убили тех, кто мог указать нам путь. Вы оборвали нить, тянувшуюся к Ловкачу.

Ропот мгновенно стих, и люди стали слушать Императора. И я стал слушать, затаив дыхание, запоминал каждое слово.

— Если вы хотите выжить! Если вы хотите достичь чего-то! И если вы хотите отомстить тому, кто уничтожил ваших жен, мужей, детей, родственников, то вы должны, прежде всего, слушаться меня! Я — ваш Император, я тот, кто думает и заботится о вас. А если вы будете совершать столь бессмысленные поступки, выбросив из головы мысли, то уничтожите себя, подобно стаду баранов, несущихся в пропасть! Вы должны прежде всего думать! Думать, а не стрелять и кричать, словно вам в зад засунули осиновый кол!

— Слышали, что говорит Император? — подхватил Шмат, все еще потирающий спину. На его левой щеке растеклось огромное темно-фиолетовое пятно от удара, глаз слегка заплыл, — ну-ка все хором — виват Императору!

И люди подхватили этот крик, крик в мертвом городе, в тишине, которую не нарушали даже вороны. Птицы, похоже, вообще боялись приближаться к земле, кружили где-то над нашими головами, похожие на темные размытые кляксы на грубой бумаге.

— Виват Императору! — кричали люди, и я кричал вместе с ними.

Виват! Виват! Виват!

Император прав.

Он молод, неопытен, ему довелось править не больше недели, но он прав. Потому что в нем течет кровь предков, и мысли его переплетены с мыслями прошлых Императоров, которые не одну сотню лет правили Империей… Как можно предположить, что Император ошибается?..

Только крохотная мыслишка, подобная червяку в нежной мякоти спелого яблока… а если Император обезумел, то он верит в то, что говорит… ложь, подтвержденная безумием, становится правдой… он не ошибается, да, но он может думать неверно… не так… допустимо ли?..

Мой рот открывался, до боли в челюсти, я орал «Виват» до тех пор, пока не заткнулись все остальные, а когда замолчал, обнаружил свои пальцы на крестике, сжимающие с такой силой, что, казалось, никто в мире не способен разжать их.

— Мы найдем других безумцев и заставим их привести нас к Ловкачу! — крикнул Император, развернул коня и поскакал по мостовой, мимо тел убитых, смотрящих мертвыми глазами в черное небо без звезд.

Как давно на небе не было звезд… и только полная луна выкатилась-таки над крышами домов, освещая путь. Люди завозились, зажгли первые факелы, отражающиеся от осколков уцелевших окон. Мы двинулись вперед. Куда? Не знаю. Да и никто не знал. Кроме Императора.

В полной тишине, в темноте, окутавшей пеленой, мы шли по пустым улицам, прислушивались к звукам ночной жизни, той, что осталась в городе. А осталось, к слову сказать, немного. Метнулась из темноты серая кошка, выскочила на пятачок света, замерла и ускользнула неслышно в какой-то черный проулок. Откуда-то донесся пронзительный, разрывающий тишину, полный боли и тоски вой — так воют преданные псы, потерявшие хозяина. Сколько их здесь осталось, псов, кошек, другой живности, погибающей от холода и голода? А сколько людей? Тех, кого не тронуло безумие Ловкача? Да и остались ли они вообще?

Месяц назад мы проезжали небольшой город, название которого никто не знал. На центральной площади города, которая, судя по всему, была еще и большим базаром, суетились люди. Они складывали трупы безумцев и сжигали их. Эти люди тоже сошли с ума, но они не были безумцами Ловкача. Они не реагировали на нас, взгляды их были пусты, а из уголков губ текла слюна. Они тащили трупы за ноги, за руки, кидали их один на другого, и поджигали. А потом смотрели на черный дым и улыбались. Можно ли было считать их живыми? Наверное, нет.

Задумавшись, я чуть не столкнулся с конем Императора, который замер на дороге.

Шмат, ехавший рядом, чертыхнулся в полголоса, спросил:

— Что там, господин?

— Езжай и проверь, — был ответ.

Шмат тронул коня, выехал вперед на несколько метров, и остановился:

— Кто-нибудь с факелом, подойдите!

От отряда отделилась фигурка на небольшом, исхудалом кливе — северном коне, покрытом шерстью не хуже бурого медведя — направилась к Шмату, освещая путь факелом на вытянутой руке.

Пятно света переместилось вперед. Я сощурился, разглядывая то, что насторожило Императора, а когда увидел, не смог удержать слабого вскрика.

Страшное зрелище! Воистину чудовищное!

Наш маленький отряд добрался до центральной площади Шотограда. Я видел ее на картинах и в летописях, изображенной великими художниками Империи. Площадь Шотограда — это ее визитная карточка. Многие стремились посетить Шотоград только для того, что бы побывать на центральной площади. В центре ее высился гигантский шпиль, такой высоты, что конец его достигал облаков, и сделан он был из небесного материала, именуемого в народе — оста. Материал этот можно было извлекать только из прибывших с неба камней — небесных странников, которые в старые времена частенько обрушивались на города Империи. Сейчас же осту не найти, потому что небесные странники прекратили свое путешествие по вселенной, или обратили свой взор на какие-нибудь другие миры…

Вокруг шпиля из осты был возведен роскошный парк с вечноцветущими растениями, огромными красивыми цветами, скамейками, столиками и даже миниатюрным водопадом. Любой желающий мог подойти сюда и посидеть на скамейке, любуясь яркими цветами и вдыхая небесный, сладкий аромат растений. Те, кто бывал здесь, говорили, что это великолепно.

И сейчас мы вышли на площадь, и одного только слабого света от факела хватило, чтобы понять, что город умер — окончательно и бесповоротно.

Площадь была завалена трупами. Сотни, а, может быть, тысячи. Они лежали везде, один на одном, сваленные в кучи, присыпанные снегом, с торчащими вверх замерзшими конечностями, с мертвыми лицами, выпученными глазами… Не было уже ни скамеек, ни столиков, ни цветущего сада — только сухие ветви, похожие на иссохшие руки мертвецов, тянулись в стороны, намереваясь охватить всю площадь.

И я вспомнил тот маленький городок. И я увидел еще кое-что: мертвые шевелились.

Вернее, не совсем они — мертвым не дана жизнь — среди тел ползали безумцы. Те, кого коснулся Ловкач, те, кто поджидал нас. Словно копошащиеся черви в куче навоза, они поднимали головы, открывали рты, тянули к нам руки со скрюченными пальцами.

А с неба сыпал снег, и только шпиль из небесного материала продолжал упорно светиться голубоватым фосфорным светом.

— О, боже, — прошептал Шмат громко, — что здесь творилось? Что произошло?

Я подъехал ближе, несмотря на огромное желание повернуть коня и броситься прочь из города, подальше от мертвого места, и разглядел, что мертвых не так уж и много. Может быть, сотни две. Гораздо больше было живых. Проклятых. Безумных. Когда свет факелов коснулся их, безумцы пришли в движение, стали подниматься на колени, потом на ноги. Все они были обнажены, большинство держало в руках предметы одежды, некоторые, не замечая нас, ползали между телами и пытались снять с мертвых рубашку или штаны, тянули, рвали с громким треском ткань, ругались на непонятном языке. Воздух наполнился стонами, бормотанием…

— Вперед! — неожиданный крик заставил меня вздрогнуть.

Кричал Император:

— Вперед! Разве вы не видите, что где-то здесь скрывается Ловкач! Он прячется среди мертвых, чтобы его не нашли живые! Вперед, убьем их всех!

Он обезумел. Я с ужасом понял, что в своих догадках был прав. Желтая пена сорвалась с губ Императора, когда он выкрикнул последнее слово. Глаза вылезли из орбит. Император вытащил из ножен меч и, пришпорив коня, первым двинулся на площадь.

А люди побежали следом.

Через мгновение на площади стало светло, как днем. Я застыл на коне, не в силах ничего сделать. Я просто наблюдал, в силу своей работы, своей привычки, своего образа жизни, если хотите.

Я видел Императора, ворвавшегося в кучу тел, орудующего мечом. Он бил направо и налево, по мертвым и живым, не разбирая. А следом за ним кинулся Шмат, сбил конем неловкого безумца и снес ему голову одним мощным ударом меча. Те люди из нашего отряда, что были с луками, упали на колено и пустили первые стрелы. Те, что с мечами, стали пробивать дорогу к центру площади, к светящемуся шпилю.

Женщины сгрудились за моей лошадью, да двое молодых воинов, лет по шестнадцать каждому, встали, выпучив глаза и открыв рты. Такого они еще не видели.

Что хотел сделать Император? Уничтожить безумцев или найти Ловкача? Я сомневался, что Ловкач здесь. Да и вряд ли мой господин думал по другому…

Император бесновался, оставляя за собой тропу из убитых и покалеченных. В одно мгновение площадь заполнили вопли и крики, звон мечей и свист стрел. Ноздри защекотал запах свежей крови.

Я погрузился в страшное зрелище с головой, как погружаются в мутную воду, не видя ничего, но кожей ощущая глубину и пространство.

И лишь краем глаза я успел заметить какое-то свечение сбоку, с крыш соседних домов.

Я резко повернул голову и увидел, как крыши домов справа вдруг озарились цепочкой света, выхватывая из темноты стоящие там фигуры. Секунда — и точно такая же цепочка возникла слева, а затем и впереди. Факелы на крышах вспыхнули одновременно, словно заготовленные заранее. Но по-другому и быть не могло — нас явно ждали. Я увидел людей с луками, обнаженных — их тела блестели в дрожащем свете. И луки были на изготовке.

Безумцы…

Ждали нас. Классическая ловушка на живца… чтоб их… — но то была лишь мгновенная мысль, а следом пришла другая — Император! Сейчас убьют Императора!

— Ловушка! — закричал я, деря голосовые связки, — всем назад! Ловушка!

Но меня, конечно же, никто не слышал. Ослепленные собственным светом, люди продолжали сеять смерть, не видя, что смерть сама пришла за ними.

И тогда я пришпорил коня, и ворвался к толпу, к Императору. Мой верный Франц не боялся ничего, он много повидал на своем веку — и сейчас оставался бесстрашным помощником.

Наверное, в этот же момент люди с крыш начали стрелять. Рядом со мной рухнул мертвый один из лучников, град стрел осыпал площадь сверху.

— Император! — кричал я, — Император, уходите! Это ловушка!

Очевидно, многие попросту не сообразили, что происходит. Люди не слышали, или не хотели слышать, а бесшумный дождь из стрел сыпался на их головы, вышибая последние мысли.

Мой конь неожиданно встал на дыбы и едва не зашиб упавшего на колени лучника. Я сам едва удержался в седле, но продолжал кричать:

— Уходите! В укрытие! Ловушка! Засада! — мой голос тонул в звоне мечей, криках убитых и раненых, а потом и вовсе сорвался на слабый хрип.

Затем я увидел Императора. Он почти добрался до центра, до шпиля из осты, хотя было не совсем понятно, что он собирался делать дальше. Конь Императора остановился на свободном от тел убитых и безумных живых пятачке. Император оглядывался по сторонам. Стрелы с крыш каким-то чудным образом не задевали его. Но и он не видел стрел, словно ослеп от своей ярости и безумной жажды мести.

— Император! Уходите! — я поскакал в его сторону, но в это время острая боль пронзила плечо, мощным толчком меня едва не вышибло из седла. Темнота на мгновение окутала меня, словно все факелы в одночасье погасли, но я заморгал, и свет — дрожащий, слабеющий свет — вернулся. Я увидел, как падает еще один лучник, как бегут в панике, бросая факелы, люди. А конь нес меня к Императору. Я подскакал настолько близко, что можно было дотянуться до Императора рукой, и окликнул:

— Мой господин, надо уходить! Нас заманили в ловушку!

Император, стоящий ко мне спиной, обернулся. Движения его были рваными, резкими. Горящие глаза обожгли меня, на губах застыла желтая пена, брови сошлись на переносице, образовывая черную борозду, рассекающую лоб.

— Что тебе надо, писарь? — рявкнул он незнакомым голосом, — что случилось?!

— Засада! — выдохнул я, — засада… — и больше уже ничего сказать не мог. Боль в плече стремительно распространилась по всей руке и перекинулась на грудь. Вдруг стало трудно дышать. Здоровой рукой я нащупал стрелу в плече и выдернул ее, не удержав болезненного крика.

— Не мешать мне! — рявкнул Император, — я же сказал. Не мешать! Ловкач где-то рядом, я нюхом его чую. О! Дайте только добраться, и я покажу ему, что значит идти против воли Императора! Я его в порошек сотру, в мед и перья, голым по улицам пущу!..

Император не договорил. В его левое плечо воткнулась стрела с ярким желтым оперением. Император открыл рот, но из горла вырвался хрип. Руками он попытался дотянуться до древка, но вдруг неловко, словно младенец, только что научившийся сидеть, накренился и рухнул с лошади на землю, на свежий налет снега.

— Император! — я соскочил с коня и бросился к нему. Рядом просвистела стрела, оглушив своим пронзительным смертельным свистом. Кто-то пробежал, не обращая на нас внимания, совсем недалеко закричали страшным, нечеловеческим криком, вторил из глубины мертвого города пронзительный собачий вой.

Я присел на корточки перед Императором. Император был жив и, слава богу, с лица его слетела маска безумия, он вновь стал похож на человека… на Императора. Он закашлял, и из уголка рта, стирая пену, вытекла струйка темной крови.

— Писарь. Писарь, я умираю? — прошептал он.

— Не должны, мой господин, — тоже прошептал я, — стрела задела плечо.

Я переломил древко, чтобы не шла кровь, обвил Императора здоровой рукой, склонился к его уху:

— Если вы мне поможете, мой господин, и мы сядем на лошадь, то не умрем, это я вам обещаю.

— Что происходит?

— Нас заманили в ловушку, — ответил я, — мой господин, постарайтесь встать на ноги.

Я поднял голову и увидел, как темные фигуры на крышах начинают шевелиться. Вот первый дрожащий огонек устремился вниз, разрывая темноту пятном света. Следом — еще, и еще. Люди (или нелюди) прыгали вниз.

— Надо торопиться, — шепнул я, скрипя зубами от напряжения. Как некстати остро заболела рука. Хорошо, хоть стрела лишь задела мышцу и прошла насквозь, а то хороший бы из меня вышел спаситель с одной рукой.

Император тяжело поднялся, его пошатывало, голова безвольно болталась из стороны в сторону. Мы доковыляли до лошади — мне показалось, что прошла целая вечность, хотя на самом деле всего несколько секунд — и я помог Императору забраться в седло.

И в это время рядом приземлилась темная фигура. На мгновение яркий свет факела выхватил его лицо — бледную маску, словно натянутую на узкий лысый череп, с широкой ухмылкой, похожей на дырку в голове — а затем человек отшвырнул факел в сторону и бросился на меня.

Он заверещал — дико, пронзительно, словно зверь, я увидел меч в его руке и понял, что даже если успею выхватить из ножен свое оружие, то вряд ли успею что-либо предпринять.

Хлопья тяжелого, мокрого снега упали мне на ресницы, я замер, ожидая… увидел стремительное приближение, взмах меча… и прыгнул в сторону. Меч просвистел в каких-то миллиметрах от головы, обжигающе-горячий воздух хлестнул по лицу не хуже острого лезвия. Фигура человека (хотя, точнее было сказать — существа, потому что на человека он походил в наименьшей степени) неловко изогнулась, теряя равновесие. И в это время ее настиг сокрушительный удар. Я услышал громкий хрип, увидел нож, вонзившийся сначала в плечо, потом в шею существа. Оно зашаталось и рухнуло на землю, возле моего коня.

— Скорее, Писарь, — прошептал Император, вытирая окровавленное лезвие о рукав.

Тело существа била крупная дрожь, но подняться оно уже не могло. Мимо пробежал крестьянин с факелом, осветив застывшую маску на лице безумца. Не задерживаясь, я запрыгнул на верного своего Франца, перед Императором, взял поводья и пришпорил коня.

Куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Наперерез нам выскочил еще один безумец с факелом в одной руке и большим топором в другой, но я легко обогнул его. Следующего безумца сбил копытами Франц. Мы рвались с площади, словно завязнувшие в меде мухи. Стрелы свистели со всех сторон, только чудом не задевая нас.

— Гони, Писарь, нам нужно жить, — шептал за спиной Император, и голос его то и дело прерывался хриплым кашлем.

И, наконец, спустя целую вечность, мы вырвались. Свет остался за спиной, крики раненых, звон орудий и свист стрел постепенно стих.

Мы ворвались в ночь, в тихий шелест падающего снега, в пустые улицы, не тронутые ничьими следами уже довольно давно.

Я гнал Франца, не останавливаясь, петлял по узким улочкам и открытым площадям. Мы проскакали пустынный базар, лотки которого были погребены под сугробами, потом кончились маленькие домики и пошли большие каменные дома в пять-шесть этажей высотой, улицы стали шире и ухоженней. Если бы не сплошь темные окна и абсолютная тишина, можно было бы подумать, что здесь еще сохранилась жизнь. Но тщетны надежды, нет здесь никого, кроме, может быть, нескольких разумных, прячущихся по подвалам, да и их, наверное, не пощадил другой враг — холод.

Я замедлил бег лошади, и дальше мы поскакали уже не так резво. Что делать дальше я не знал. Вряд ли кто-нибудь из нашего отряда остался в живых. Возможно, что и нас разыскивают существа-безумцы. Но до утра нам из города все равно не выбраться.

Увидев распахнутую дверь в одном из домов по улице, я направил коня туда. Заехал внутрь, слез и плотно закрыл дверь изнутри. Франц переминался на копытах, шевелил ушами и пускал ноздрями сизый пар. Неуютно ему было в доме, не привык конь стоять в коридоре, словно приглашенный на вечер гость.

Император попытался слезть сам, но у него не получилось, я поспешил на помощь, протащил тяжелое от одежд тело за небольшой столик, стоящий в прихожей, и усадил его на стул. Император откинулся на спинке, расстегнул уцелевшей рукой ворот шубы и тяжело задышал. Изо рта его вырывалось плотное облако пара:

— Спасибо, Геддон.

— Всегда пожалуйста, мой господин. Вам придется посидеть одному, пока я осмотрю дом. Скорее всего, ночь мы проведем здесь.

Император махнул рукой, иди, мол, и закрыл глаза. Его лихорадило, на лбу проступила красная испарина.

Отвернувшись, я направился по коридору, осматривая пустые комнаты. В голову лезла ехидная, кощунственная по отношению к правителю мысль. Я думал о том, что лучше бы Император остался безумен. Это, по крайней мере, оправдало бы смерть тех людей, которые шли за Императором от самой столицы, которые доверяли ему и верили, что он приведет их к прежней жизни. И самая главная мысль — почему я не остановил Императора? Почему не вмешался? Я же видел, как безумие заключает его в свои жаркие объятия! Выходит, что часть вины за гибель отряда отныне будет лежать и на мне…

Я поднялся на второй этаж. Заглянул в комнату, бывшую когда-то чьей-то спальней. Двуспальная кровать стояла нетронутая, не разобранная. Рядом находилась еще одна кроватка — детская. В ней лежала большая кукла с открытыми голубыми глазами. Чья-то кукла, которую забыли взять. Или не успели. Наверняка, эта кукла была самой ценной вещью для ребенка в мире. Ценнее золота, власти, любви родителей… Что за чудовище этот Ловкач, если он лишает ценностей всех без разбору, не щадя ни взрослых, ни детей. Я представил себе малыша, бредущего по холодным улицам в темноте, безумного ребенка, забывшего про куклу на кроватке, и поспешил выскочить из спальной. У меня разболелась голова и вдруг с новой силой накатило отчаяние… я прислонился головой к холодному дереву и подумал, что, пожалуй, есть одно лекарство, которое всегда вылечивало меня от любых болезней…

Я открыл следующую дверь и увидел забытый кабинет. Камин в углу давно остыл, лежал опрокинутый стул, диван покрылся пылью… Я быстро подошел к большому деревянному столу… Здесь есть то, что мне надо. О, да. Я взял стопку чистых листов, чернильницу и перо и вышел из кабинета, торопливо спустившись по лестнице вниз.

Император, похоже, уснул. Дыхание его сделалось ровным, голова упала на плечо. Я сделал из ткани плотный жгут и аккуратно перетянул руку над раной. Император даже не вздрогнул. После этого я принес еще один стул, сел так, чтобы свет луны, заглядывающей в окно, падал на колени, взял несколько листов из стопки и начал писать.

Я так давно не писал, что поначалу пальцы не слушались и выводили кривые, неразборчивые буковки. Но постепенно я навострился. И буквы легли в слова, а слова в предложения. Я откинул отчаяние и провалился в безмятежность.

Я же писарь. И письмо — мое главное лекарство…

Здравствуй, родная, давно не виделись и не знаю, увидимся ли вообще в этой жизни. Ведь я-то еще здесь, на земле, а ты уже давно на небесах.

Извини, но я не помню тех дней, когда тебя не стало. Их вышибло из моей памяти, словно пробку из бутылки. Друзья говорили, что я обезумел, что я хотел покончить с собой и прыгнул в яму, куда опустили гроб с твоим телом. Родная… если бы ты знала, как я скучаю по тебе.

Я остался жив, не обезумел и не кончил жизнь самоубийством только благодаря Императору. Старому Императору, ты помнишь его, потому что тогда он был еще жив. Император лично пришел в наш дом, ставший без тебя подобием клетки для одинокого спивающегося человечка вроде меня. Господин был со свитой из трех человек, охрану оставил за дверью, и снял шапку, когда переступил порог. О, да. Старый Император был мудрейшим человеком…

С тех пор многое изменилось…

Он нашел меня в спальне, где я лежал на кровати и пил вино, надеясь упиться до смерти, заснуть и больше никогда не просыпаться. Все-таки, я слабая личность, тщедушен и робок. Что мешало мне, скажем, повеситься или утопиться? Я ведь жаждал смерти. Я хотел увидеть тебя снова и знал только один путь, позволяющий это сделать. Но я не повесился и не утопился. Я боялся такой смерти — ведь для самоубийства нужна сила воли, которой у меня нет.

А старый Император сел на кровать, взял меня за плечи, хорошенько встряхнул и сказал:

«Вставай, Геддон. У меня есть для тебя работенка!»

На это я, пьяный в усмерть, ответил, что мол, работенка подождет, когда такое дело.

И тогда Император рывком поднял меня на колени — а силищи у него всегда было в избытке — и произнес то, что разом вышибло из меня дух похлещи прямого удара в грудь.

«Куда ты скатился, Геддон? — спросил он, — посмотри на себя. Если твоя жена наблюдает с небес, то она, должно быть, сгорает от стыда. Разве перед смертью она просила тебя закончить жизнь пьяницей, в заблеванной постели? Нет же, она наверняка желала тебе только добра, и хотела, чтобы ты остался человеком, а не превратился в грязную вонючую свинью. Встань, Геддон, помни о своей жене. Ее уже не вернуть, но память о ней должна быть трезвой и теплой. Вставай.»

Больше он ничего не сказал, но, знаешь, я встал. Поднялся с колен и обнял Императора так крепко, как не обнимал никогда. Я поклялся, что буду служить ему вечно, и детям его и внукам, чтобы ни случилось… а ведь случилось, не знал я тогда, не ведал… и он тоже крепко обнял меня и повел к дверям.

С тех пор я бросил пить, родная, и лишь немного вина по праздникам и в день твоей безвременной кончины…

У Императора действительно нашлась работка для меня. Много работы, если начистоту. С того момента, как я ушел с императорского двора на твои похороны, а вернулся спустя две недели, все бумаги, указы и прочая бюрократическая дребедень оставались в не прикосновении, столько надо было разобрать, переписать, обработать…

В письме я нашел спасение от депрессии, и осознал, что с воспоминаниями тоже можно жить. Я не излечился полностью, но отступил от смертельного края, у которого стоял одной ногой. До этого я чувствовал дыхание смерти за спиной, но потом смерть ушла и оставила надежду, что мы с тобой все-таки встретимся, но случится это, наверное, нескоро…

Я много хочу рассказать тебе в этом письме, и не знаю, с чего начать. Быть может, с того, как заболел старый Император. Некоторые говорили, что он был отравлен, другие — что его ранил на охоте дикий зверь, и невиданная зараза теперь пожирает тело Императора изнутри. Но я знал правду, поскольку находился в непосредственной близости к Императору и даже несколько раз ездил за лекарствами в соседние города. На самом деле Император подхватил пневмонию — двустороннее воспаление легких — когда купался в ледяной проруби на крещение в 286 году. Врачи говорили, что болезнь, возможно, возникла до купания, но была незаметна, или находилась в зачаточной стадии, а холодная вода и дикий в том году мороз осложнили ситуацию. Как бы там ни было, Император угасал стремительно. Не прошло и месяца, как он слег и уже не вставал до самой смерти. Лучшие лекари бились за его жизнь, хотя все они признавали, что излечить Императора вряд ли удастся. Многие говорили, что смогут лишь продлить его жизнь, да и то ненадолго. Так и случилось. Император прожил полтора месяца, а потом умер в своей комнате тихой, безлунной ночью, в объятиях своего сына. Молодой Император не покидал своего отца последние дни его жизни. Конечно, злые языки говорили, что сын ждет не дождется, когда папа уйдет в мир иной, чтобы сесть на трон, но я видел, что дело в другом, в обычной человеческой любви сына к отцу. Будущий (ну, а сейчас уже нынешний) Император действительно сильно горевал об отце. Возможно, так же, как я по тебе.

Они были привязаны — Император отец и Император сын. Императрица ушла из жизни, когда сыну едва исполнилось четыре года. Ты наверняка помнишь пышные проводы и стянувшее печалью лицо Императора, стоящего у изголовья гроба. Отец взял на себя воспитание сына и у него, доложу я тебе, очень неплохо получилось. Из молодого Императора вырос не просто наследник, вырос — настоящий, умный и любящий человек. Наверное, стоит написать с большой буквы — Человек, ибо я, как никто другой, может подтвердить правоту этих слов. Я всегда находился рядом, я видел, как из маленького ребенка вырастает личность. И старый Император всецело этому способствовал. Поэтому неудивительно, что Император молодой так горевал на могиле своего отца…

Как бы там ни было, после смерти старого Императора я не нарушил свою клятву, и перешел на службу к новому Императору. Отсюда, если позволишь, родная, я продолжу более подробно, поскольку с того самого дня, как молодой Император начал свое правление, начались странные вещи, и, в конце концов, очень быстро наш мир погрузился во тьму безумия и ярости. В те дни все происходило настолько быстро, что никто не был в состоянии уследить за стремительно развевающимися событиями. Лишь спустя долгих шестнадцать месяцев (а у меня было много времени подумать, когда я лежал в походных палатках на сухой соломе и не мог заснуть) я начал вспоминать события тех дней и постарался их как-то систематизировать. И, конечно, я расскажу тебе о Ловкаче — виновнике происшествий, существе из Ада, о нем, который обратил в безумие Империю… у меня не хватает слов, чтобы передать тебе всю ярость и злость. Которая бушует во мне, когда я вспоминаю Ловкача. Я видел его всего два раза, но этого хватило, чтобы запомнить его лицо… так похожее на лицо моего господина… Глаза, в которых зарождались пятнышки серебра… Ловкач издевался, надевая личины других людей. Мы словно смотрели в зеркало, и это разрушало нашу волю…

А его голос, о, этот голос!..

Но я не хочу писать тебе о Ловкаче сейчас. Еще не время. Сначала о том дне, о церемонии посвящения.

Обычно в августе, ты знаешь, тучи редко дают солнцу показать себя во всем великолепии, но в прошлом году (вернее будет написать в позапрошлом, поскольку несколько дней назад миновал старый год, и луна снова исхудала до огрызка-полумесяца) все обстояло иначе. Природе было наплевать, что умер Император. Теплый ветер грел землю, трава тянулась к солнцу, листья и не думали желтеть.

А во дворце сгустилась очень напряженная атмосфера. С одной стороны, молодой Император сильно переживал из-за смерти своего отца, по утрам его часто видели с раскрасневшимися глазами и растрепанными волосами, бредущего из отцовской библиотеки, где он проводил бессонные ночи. Но с другой стороны, молодой Император прекрасно осознавал, какая власть ему досталась в наследство. И он горел желанием сесть на трон и продолжить дело своего отца. Несколько раз я присутствовал в его комнате, когда молодой Император, забывшись, неожиданно замирал перед окном или склонившись за рабочим столом, начинал бормотать:

«Власть мне дана не просто так. Бог видит, что я смогу управлять Империей не хуже своего отца. Я стану достойным преемником. Современники будут слагать обо мне хвалебные оды, а люди будущего вспоминать меня, как пример для подражания… и поклонения…» И еще много подобного.

Император рвался к власти, но не как собака рвется к цели, а скорее, как садовник с нетерпением ждет утра, чтобы вернуться в сад. Он не хотел ломать и крушить, чтобы строить на обломках что-то свое, но хотел ухаживать и оберегать то, что вырастил его отец. И, по возможности, привнести много нового, современного, своего. У молодого Императора были грандиознее планы. На лето следующего года было намечено строительство первой железной дороги, из имперской казны выделили деньги на разработку летающего аппарата, который смог бы перевозить людей из одного города в другой. В самой столице планировалось построить подземный город, где можно было бы размещать рестораны, игорные дома, магазины. Я видел пухлые папки с новыми проектами, которыми был завален стол молодого Императора. И он тратил ночи, на изучение, чтобы утром дать добро или, наоборот, отказать. Еще до коронации стало понятно, что Империя находится в состоянии активного роста. Жизнь вокруг стонала от напряжения, витающего в самом воздухе. Каждый чувствовал желание расти, расти, расти!

И оставалась только одна преграда перед тем, чтобы позволить зернам, брошенным Императором, пробить почву и взметнуться к солнцу — молодой Император должен был официально получить корону.

В тот день мой господин волновался безумно. Ему предстояло в первый раз выйти, что называется, в люди, предстать перед многотысячной толпой, которая соберется на площади перед дворцом. Речь была заготовлена, выступление отрепетировано: лучшие хореографы были приглашены во дворец, дабы поставить великолепнейшие танцы для услады зрителей, дворецкий по имени Сутуп — длинный, похожий на богомола, с большущим вечно красным носом, носился по дворцу, как наша собака Плуто после купания, и всюду давал свои бесценные указания. Ты, наверное, помнишь, у Сутупа были маленькие грешки, о которых я тебе рассказывал, и он опасался, что молодой Император вспомнит ту пьянку в трактире, где Сутуп едва ли зарезал не насмерть молодого парня и избежал наказания только благодаря своему высокому званию. Молодой Император частенько журил Сутупа в моем присутствии, так что основания опасаться у дворецкого были. Вот он и хотел выслужиться, и если бы церемония прошла без сучка и задоринки, то вполне мог бы сохранить свое место…

О чем еще хотел поведать? Какую мелочь упустил? Дай-ка подумать… Ближе к полудню с площади перед дворцом практически убрали охрану, чтобы могли пройти все желающие. Молодой Император распорядился проводить беглый осмотр подозрительных лиц, а тех, кто выглядит прилично, не трогать вовсе, чтобы не стеснять праздника.

В два часа дня, когда солнце сошло, наконец, с зенита и устремилось в сторону запада, молодой Император позвал меня в свою комнату, велел принести бумаги и чернил и продиктовал несколько мыслей.

Я не помню сейчас дословно, что он диктовал, потому что, ты знаешь, когда я пишу, то становлюсь что новомодная механическая машинка — отбиваю буквы и слова бездумно, но быстро и аккуратно. А бумаги эти, к сожалению, остались во дворце, и у меня не было потом возможности забрать их с собой — уж очень стремительно Ловкач нанес свой удар.

В общих чертах Император говорил о том, чтобы он хотел сделать в первую очередь, когда сядет на трон. Это был своего рода краткий план на ближайший год (тот самый год, который нам суждено будет провести в погоне за Ловкачом. Год преследования, как любит шутить молодой Император сейчас, хотя мне не до шуток вовсе). Больше всего меня порадовал тот факт, что не собирались поднимать налоги. Ты же знаешь, что даже с моим заработком налоги сжирали львиную долю доходов, а что говорить о крестьянах, которым приходилось отдавать в казну едва ли не половину своего урожая. Старый Император мудро лавировал между большими доходами в казну и благонадежностью граждан Империи, и я не припомню в его правление особо кровопролитных и жестоких бунтов. Молодой Император хотел двигаться в том же направлении. К концу месяца он собирался объездить ближайшие крупные города, чтобы лично посмотреть, как там идут дела. Поговаривали, что в Инадуне не очень довольны молодым Императором, а в соседнем городе Башкире, наоборот, настолько рьяно выступают за правителя, что кому-то где-то свернули шею, отчего там могут вскорости вспыхнуть непорядки. Еще поговаривали, что когда-то давно был обычай — объезжать свои имения и лично знакомиться со своими наместниками в городах. Кажется, Императору такая идея нравилась, но ехать он хотел только тогда, когда построят первую железную дорогу, а там уже с комфортом и в тепле, как говориться…

В тот день я очень радовался за молодого Императора. Я даже подумал, что смогу полюбить его, как любил Императора старого.

И вот момент настал. Перед моими глазами стоит та картина — я записал последние мысли моего господина и оставил бумаги на столе, давая чернилам просохнуть. Император поднялся, скрипнув стулом, поправил манжеты, поднял воротничок камзола и вышел из комнаты. В коридоре его ждала свита, вместе с которой он направился к Балкону, откуда собирался говорить речь перед собравшимся народом. Я следовал позади, оттесненный телохранителями и верным Шматом в частности. Ты, кажется, видела Шмата, это здоровенный детина, обладающий невероятной силой, но, к сожалению, лишенный частички ума и крепкой памяти. Он всегда путал меня с отцом своей невесты и спрашивал, дома ли сегодня Валентина или нет. А я, в свою очередь, не хотел его расстраивать и всякий раз туманно уклонялся от ответа… Но вернусь к церемонии.

Стоило Императору показаться на Балконе, как заиграли трубы.

Людей на площади собралось немало — едва ли не половина столицы. Многие пришли с детьми. Тебе бы это понравилось, родная, ты всегда любила зрелищные представления… В воздух взметнулись великолепные шары. Пустили голубей, которые летали над головами. На специальных деревянных подиумах, установленных вдоль площади, закружились в танцах девушки — лучшие танцовщицы Империи. Императора встретил дружный возглас толпы, приветствовавшей нового правителя. И хотя еще не прошла грусть от смерти старого Императора, все радовались приходу нового. Повторюсь — от него ждали многого.

А затем Император произнес речь. Не без гордости скажу, что к этой речи имел отношение и я — написал несколько абзацев и, как главный писарь при дворе, имел возможность подкорректировать ее в целом. Речь вышла удачной, люди слушали, затаив дыхание, а когда Император закончил, разразились громкими аплодисментами. На щеках Императора от волнения проступили красные пятна, он вспотел и нервно выстукивал пальцами по деревянным перилам балкона. Он не привык говорить речи и, конечно же, не привык обращаться к такому количеству народа.

«Не волнуйтесь, посмотрите, они же любят вас», — сказал я в тот момент.

И неожиданно из толпы раздался громкий, пронзительный крик:

«Ловко говоришь, но есть ли правда в твоих словах, государь?»

И люди неожиданно замолчали. Радостные возгласы словно ножом обрезало, на площади неожиданно повисла тишина. Танцовщицы замерли на подиумах, трубачи поперхнулись слюной.

Император вздрогнул, словно ему только что отвесили пощечину, стал молча всматриваться в толпу на площади. И тут неожиданно люди стали расступаться. Не прошло и секунды, как в центре площади образовался пустой пятачок, в центре которого стоял один единственный человек… это был он, Ловкач, но ни я, ни Император, ни кто-то еще тогда не знали об этом.

Ловкач выглядел как обычный человек из тех, которые живут не в очень богатом, но и не совсем бедном районе столицы. Одет он был как обычный купец, на голове широкополая шляпа, в которую вставлено пышное разноцветное перо. Шляпа закрывала верхнюю половину лица, никто не видел его глаз, полных серебра. И он улыбался. Широко, дружески, словно предлагал вступить в веселую беседу за кружкой хорошего вина в уютном трактире.

Я посмотрел на стражу, но те словно окаменели. Те стражники, которые стояли на площади, застыли без движения, никто не предпринял попытки вмешаться… Сейчас я понимаю, что виной всему была магия — древняя, и забытая нами. Ловкач пришел из другого мира, он был магом, а ведь никто из нас, ныне живущих в Империи, не видел магов. Прошло семьсот лет с тех пор, как закрылись Ворота на границах Империи, отрезая магию от нашего государства.

«Кто ты такой?» — спросил молодой Император. Голос его в тишине звучал громко и звонко.

«О, я пришел издалека, из тех мест, куда птицы не долетают, — ответил улыбающийся человек, — хотел на вашу Империю посмотреть, да себя показать. Но я вижу, что не все здесь так безоблачно, как я думал, и как мне рассказывали!»

«О чем ты говоришь?» — нахмурился Император, и я заметил, что он все чаще оглядывается на стражу. Но военные стояли в толпе людей и бездействовали. Казалось, их парализовало от одного только голоса странного человека. Немудрено, я и сам почувствовал холодную дрожь, и захотел вдруг убраться оттуда куда подальше.

«Видите ли, государь. Мое представление о вашей Империи было несколько другим, — сказал человек, — я представлял ее могучим государством, в котором нет бедности и несправедливости. Один мой хороший знакомый рассказывал, что ваша Империя — это идеальный мир для жизни. Я надеялся увидеть высокие красивые дворцы, улыбчивых людей, чистые улицы. Но ничего этого нет. Вместо этого я столкнулся с нищенски одетыми людишками, которые хотели выпросить у меня немного мелочи на пропитание, я не увидел в городе ни единого красивого здания, кроме императорского дворца. Здесь даже воздух ничуть не чище чем там, откуда я пришел. Втяните носом воздух, не стесняйтесь… чувствуете? Пахнет легкой гарью, отходами, мусором… Честно сказать, я сильно разочарован. Из рассказов моего знакомого выходило, что правитель здесь мудрый и справедливый. А вы, оказывается, совершенно бестолковый! Совсем не такой, кого я бы хотел увидеть.»

По толпе пронесся робкий шелест, то ли одобрения, то ли возмущения, сложно было разобрать. Стражники, наконец, едва сдвинулись с места, но тут этот странный человек поднял руку, и все вокруг снова замерли.

«Вам требуется консультант по делам управления империей, — сказал человек, — я бы мог вам помочь, но здесь слишком людно и шумно, чтобы обсуждать какие-либо дела. Думаю, нам с вами, государь, следует поговорить в тишине».

«Что ты несешь? — взревел Император, наливаясь краской, — стража! Стража, сделайте же что-нибудь, наконец!»

«Я мог бы управлять Империей вместо вас, — произнес человек, — было бы куда больше толку! А вы можете сидеть на троне, ездить на охоту, махать рукой обычным человечишкам, которые будут приходить на площадь, чтобы поглазеть на Императора. Дайте мне власть, а я оставлю вам трон и подушки под задницу!»

Я не мог вымолвить ни слова от возмущения, захлестнувшего меня. Император покраснел, схватился руками за голову. Что за мысли будоражили его мозг? О чем он думал тогда? Возможно, решил, что на площади стоит сумасшедший. И первым его порывом был крик:

«Стража! Взять этого мерзавца! Немедленно!»

Человек, продолжая улыбаться, опустил руку. И в этот миг стража кинулась на него. Мгновение — и вокруг человека сомкнулась толпа из людей и военных. Я успел увидеть, как человека кидают на землю, заламывают руки и опускают голову. Затем его увели. И он не сопротивлялся. Я думаю, что он специально позволил стражникам его схватить. Ловкач знал обо всем наперед. Это было начало его плана. Но никто из нас не догадывался. Никто не оказался проницательным настолько, чтобы понять о последствиях…

Праздник, между тем, продолжился. Никто не воспринял инцидент столь серьезно, как надо было бы. Император произнес речь до конца, музыка возобновилась, гости по приглашению прошли во дворец, и до самого утра продолжалось празднование. В полночь в черное небо взметнулись фонтаны огненных фейерверков, и это было безумно красиво. Я стоял, как завороженный, подняв голову вверх, и смотрел. Тебе бы это понравилось. В тот миг я еще не знал, что, возможно, это будет последний фейерверк в моей жизни, что огни эти, словно предвестники скорой гибели цивилизации, как бабочки-однодневки, родились для того, что осветить наш путь в темноту. Ибо после того, как они погасли, действительно наступила темнота…

Мне по-прежнему безумно одиноко без тебя, родная. Это безумие, пожалуй, хуже, чем безумие людей, разума которых коснулся Ловкач… Но что-то я опять… Обещал же не возвращаться… итак, родная, вернусь, если позволишь, к сухому изложению фактов.

Праздник удался на славу и, казалось, все успешно забыли неприятный инцидент со странным человеком, похожим на сошедшего с ума купца. Однако от меня не ускользнуло, что Император тревожился. Да, он улыбался, он веселился, танцевал и пил вино, он заигрывал с молодыми красавицами и уединялся с приехавшими из других городов гостями. Но его улыбка и веселье не распространялись дальше взаимности, отработанных, автоматических манер. А когда никого не было поблизости, улыбка растворялась, словно легкая дымка тумана в лучах солнца, и на лице возникало состояние крайней озабоченности.

Поэтому я не удивился, что стоило празднику завершиться, Император позвал своего советника, Карло, и уединился с ним в рабочем кабинете на верхнем этаже императорского дворца. При разговоре присутствовал и я, записывал и документировал, как полагается верному дворцовому писарю.

Советника Карло я опишу тебе подробнее, поскольку он появился при дворце значительно позже твоей смерти. Прежний советник отошел от дел за месяц до смерти Императора старого, а Карло пригласили из славного города Айтан, где он также давал советы градоначальнику, господину Илле… Мы были в Айтане, уже после того, как там похозяйствовал Ловкач. Ничего славно не осталось, только смерть и разруха. Город выгорел почти полностью, воздух был черным от сажи. Гарь забивалась в горло и ноздри, от нее слезились глаза. И мы не нашли там ни одного живого — ни людей, ни безумцев…

Но я рассказывал о Карло.

Карло прославился гибкостью и развитостью ума, умел принимать неординарные и, в основном, правильные решения, и был весьма дальнозорок — этим, собственно, и заинтересовал молодого Императора. К тому же Карло был отличный семьянин — имел троих детей и красавицу жену, которую любил до безумия, на что она, кстати, отвечала взаимностью.

Карло был высокий, но не худой, широкоплеч, с длинными густыми волосами, всегда аккуратно собранными в косичку на затылке. Он носил небольшие аккуратные очки в тонкой оправе, такие незаметные, что издалека их и вовсе не было видно. Мне кажется, Карло стеснялся своей близорукости, и ему, наверное, немало досталось в детстве за этот свой дефект. Одевался он всегда неброско, предпочитал серые тона в одежде, чаще всего я видел его в сером плаще с высоко поднятым воротничком, видны были только высокие сапоги с острыми носками и большая треугольная шляпа.

В тот день Карло был без плаща. В кабинет к Императору он пришел в узком свитере серого цвета и с трубкой в зубах. Выглядел Карло встревоженным.

«Это возмутительно! — начал он, едва переступив порог, — нужно велеть отхлестать негодяя прилюдно, на площади! Как он смеет прерывать торжественную речь Императора!»

Молодой Император сидел за гигантским столом, на котором, однако, свободного места было немного — большую часть занимали бумаги, аккуратные стопки папок и несколько увесистых томов, книг, которые Император читал по ночам. В ночь после праздника он, похоже, не спал совсем.

Карло сел в кресло возле камина, в котором тлели последние утренние угли, прикурил и выпустил в воздух облако сизого дыма. Главный советник Императора мог позволить себе курить трубку в кабинете.

«Он не безумец и не прокаженный. Он соображал, что говорил, — продолжил Карло сбивающимся голосом, — а это еще хуже. Если вы не прикажете его отхлестать, мой господин, то проявите слабость. Другие подумают, что при новом Императоре можно нести всякую чушь прямо посреди дворцовой площади. А ведь это немыслимо!»

«Погодите, Карло, — произнес Император, голос его был уставший и тихий, — мне кажется, здесь все не так просто. Зачем разумному человеку идти на площадь и что-то кричать Императору, зная, что ему за это будет? И, потом, вы видели, что делал этот человек с толпой и стражей?»

«Так, секундное замешательство, — дернул плечом советник, — стечение обстоятельств. И он совсем не разумный человек. Кто вас сказал? Сумасшедший, одним словом. А что вы хотите предположить? Гипноз?»

«Может, магия?»

«Откуда? — Карло поднял вверх руки с длинными, музыкальными пальцами, он неплохо играл на фортепиано, — вы где-нибудь встречали магию? Или, может быть, слышали о ней за последнюю сотню лет? Увольте, мой господин, магии в нашей Империи больше нет. Мифы, пережитки прошлого. В наш высокоразвитый век думать о магии всерьез все равно, что креститься, когда видишь черную кошку».

«Но вы же верующий человек».

«Я атеист, — с нотками непонятной гордости заявил Карло, — и вам советую, мой господин, не засорять голову. Нужно думать о развитии науки и техники, а не о том, когда и в какую ночь идти купаться в проруби».

Молодой Император улыбнулся:

«Смешной вы, Карло. Похожи на петушка, прохаживающегося по курятнику в окружении глупых несушек. Ваши советы полезны и ценны для меня, конечно, но не этот. Я и мои поданные — глубоко верующие люди, и я даже позволяю себе верить в магию, считая, что она существовала много лет назад и существует до сих пор. Поэтому тот человек меня и встревожил. Он сотворил магию, все застыли. Я не мог двигаться, грудь словно сковало железным обручем. Признайтесь, что и вы почувствовали нечто подобное».

«Возможно. — Кивнул Карло, — но если вы хотите моего совета, то я советую не церемониться с этим прохиндеем, выпороть его как следует, подержать в темнице некоторое время и пинками выпроводить из столицы. Может быть он опытный гипнотизер, или какой-нибудь фокусник, отставший от цирка».

«В таком случае, у него весьма оригинальные представления, — пробормотал Император, — а еще какие-нибудь советы будут?»

Карло встал с кресла и прошелся поперек комнаты, задумчиво потягивая трубку. В его очках блестели угольки из камина, словно сами зрачки накалились.

«Затрудняюсь ответить, мой господин. С одной стороны я вообще не вижу проблемы. Может, его казнить? Все-таки, оскорбил государя, да еще прилюдно. А если он сумасшедший, то тогда выпороть при народе. Либо так, либо так, мой господин. О чем еще беспокоиться?»

«Я хочу поговорить с ним, — сказал Император, — он определенно безумен. Хотел занять твой пост, Карло! (в этом месте Карло как-то странно усмехнулся и покачал головой). Но он и правда произнес несколько верных вещей, касательно нищеты и ложного блеска нашей Империи. Не все так гладко, не все».

«Если вы будете его слушать, то предлагаю сделать из него императорского шута. Хорошая идея. С одной стороны я, вам советник, а с другой он — шут, который говорит правду в лицо и смеется. Ухмылка у него подходящая»

Повисла секундная пауза. Я даже перестал писать и поднял глаза на Императора. Молодое его лицо было задумчиво.

«Интересно, — сказал он, — а что бы сделал мой отец?»

«Выпорол бы мерзавца, — отозвался Карло, — и поделом».

«Нет. Мой отец таким не был. — Возразил Император, — как давно ты видел публичную порку на площади? Год назад? Два? Три?»

«Я недавно в столице, и вы знаете, мой господин, что я не одобряю мягкотелости. Где тонко, там и рвется. Люди не поймут вас».

«И все же… Мой отец не порол людей на площади, я знаю. Возможно, этот человек как раз и добивается того, чтобы выставить меня жестоким правителем перед моим народом в первые дни правления, а, может, он преследует какие-нибудь другие цели. Провокация это или нет, но я не буду пороть его, Карл, сначала я с ним поговорю. Завтрашним вечером, я думаю. А, может, и раньше…»

«На завтра у вас запланирована встреча с резидентами южных имперских городов, — напомнил Карло, пыхтя трубкой. — вы считаете, что разговор с хамливым оборванцем важнее?»

«Наверное, да, — подумав, ответил Император, — это не займет много времени».

«Я не понимаю вас. Решительно не понимаю. Вот уж зацепились, мой господин. Стало быть, вы решили окончательно, и отговаривать я вас больше не буду. Делайте, как знаете».

«Увидимся утром, Карло,» — мягко ответил Император.

«Разрешите?» — все еще пыхтя трубкой, Карло откланялся и вышел из кабинета, тихонько прикрыв за собой дверь.

«Вот так всегда и бывает, — Император повернулся ко мне, — пиши, Геддон, пиши. Мой отец был славным правителем, и чтобы я ни делал, все советники и вельможи и резиденты будут сравнивать мои действия с его действиями. Они будут говорить, что я-де, плох и неопытен, слишком молод и горяч. Они никогда не согласятся с моим мнением».

«У вас есть все шансы стать лучше своего отца, мой господин, — заверил я, — главное, не становитесь его тенью. У тени нет будущего».

Император обхватил голову руками, сел на стул и уставился невидимым взором куда-то вдаль. Я терпеливо ждал, Минутная стрелка на часах прошла четверть пути, когда он неожиданно произнес:

«Да, писарь, ты прав. Передо мной стоит сложнейшая задача. Я не должен забывать своего отца, но я должен перестать быть его тенью. Мне нужно заставить всех верить, что я другой правитель, другой Император, но мне нужно быть очень близким с ним. Я должен видеть его лицо… постоянно».

«Это почти невыполнимо», — заметил я.

«Почти, — вздохнул Император, — не стоит забывать про это самое «почти».

И что самое интересное, родная, у него все могло бы получиться. У молодого Императора сильный характер. За время нашего странствия он сумел перестать быть тенью. Люди признали его, а ведь это самое главное… но… ты знаешь… за шестнадцать месяцев я столько раз видел, как сходят с ума… и я боюсь, что сегодняшней ночью, когда наш отряд стоял у занесенных снегом ворот Шотограда… Император тоже начал сходить с ума…

— …писарь, пиши, — прошептал молодой Император, веки его дрогнули, он проснулся.

Я отложил перо в сторону, посмотрел на стопку исписанной бумаги — чистыми оставалось всего три-четыре листа — потом на свои руки. Пальцы дрожали от напряжения — по иному и быть не может, давненько я не давал волю своим желаниям… С кончиков пальцев словно сочились воспоминания, в которые ушел с головой на целую ночь. Я все еще видел перед собой лицо моей любимой Анеты, безвременно ушедшей почти два года назад. Как давно это было… и вместе с тем так недавно…

— Геддон, ты здесь? — голос Императора стал крепче и громче, он просыпался.

— Да, мой господин, — отозвался я.

Ночь за окном таяла в робком дрожащем свете первых солнечных лучей. Воздух искрился голубоватым свечением, в воздухе кружились снежинки. Как ни странно, спать мне не хотелось совсем. Встав у окна, я наслаждался рассветом, позволив себе ненадолго выбросить из головы прочие мысли. Тихо было вокруг, словно не поджидали в сумеречном рассвете безумцы с топорами и луками, готовые в любую минуту напасть и разорвать насмерть, словно город не был мертвым, а просто тихо спал, нежился, готовился в новому дню.

— Тихо как, — произнес за спиной Император.

Я обернулся и увидел, что господин выпрямился на стуле и растирает здоровой рукой щеку.

— Мне снилось, что я во дворце, лежу в постели и жду, когда откроется дверь и заглянет отец, чтобы разбудить. Он всегда будил меня по утрам. Но я просыпался на несколько минут раньше и лежал с закрытыми глазами, ждал скрипа двери, прикосновения руки к щеке… а потом делал вид, что все еще сплю, и только-только проснулся… не знаю, почему я это делал, но мне нравилось. Отец всегда уделял мне много внимания…

— Он правильно делал, мой господин, — сказал я, — ваш отец был мудрым человеком, он вырастил отличного наследника.

Император фыркнул, скривившись от боли, и схватился за раненое плечо:

— Нет наследника, Геддон, как нет и Империи, которую он должен был унаследовать. Ничего не осталось, только мертвые города за спиной и неизвестность впереди.

— И что вы выберете?

— Неизвестность, — ответил Император, — черт возьми, Геддон, вытащи из меня стрелу!

— Будет больно, — предупредил я, хотя по отношению к Императору это было совершенно излишнее предупреждение.

Он стойко скрипнул зубами, но даже не поморщился, пока я возился с обломанным концом стрелы. Наконечник был покрыт липкими бурыми разводами начавшейся сворачиваться крови. Я отшвырнул обломок в сторону. Конь, мой верный Франц, попятился вглубь прихожей, звонко цокая копытами по заиндевевшему полу.

Здесь, внутри дома, было значительно теплее, чем на улице, но все же пальцы мои порядком замерзли. Император вообще не снимал перчаток и кутался в ворот шубы.

Моя рана, слава богу, оказалась легкой — стрела разорвала кожу и почти не задела мышц. А вот у моего господина дела обстояли гораздо хуже.

— Кто-нибудь еще выжил, Геддон? — спросил молодой Император, без всякой надежды в голосе.

— Я не знаю.

Император встал, тяжело, грузно, словно воздух с силой клонил его к земле. Я заглянул в его глаза и увидел в них растерянность. Мне показалось на секунду, что безумие, овладевшее Императором накануне, улетучившись, забрало с собой и его память об ушедшей ночи. Но нет. Повернувшись к окну, Император нахмурился, губы его сжались, он прошептал, почти не открывая рта:

— Это я всех погубил. Я погнал их ночью в город, прекрасно зная, чем все может кончиться. Ловкач заманил нас в ловушку?

— Не думаю, — ответил я, хотя, как мне кажется, Император разговаривал сам с собой, — скорее, те безумцы, которым удалось выжить в Шотограде, действовали сами. Я думаю, ин нужна была наша одежда и припасы. Вы же знаете, что по ночам они становятся другими… ловкими, быстрыми, почти умными.

— И кровожадными… Мне всегда было интересно, почему безумцы постоянно меняются одеждой и вещами? — спросил Император, не отрываясь от окна, — я еще в столице думал. Они менялись и между собой, и пытались навязать обмен тем, кто еще не сошел с ума. Зачем? Для какой цели? И Ловкач… ты помнишь тот разговор, в подземелье?..

О, да. Я помнил. Быстрый взгляд на дрожащие пальцы вновь вернул воспоминания с такой силой, словно фонтан вырвался из земли и взметнулся в небо яркими брызгами. Я стал невольным участником разговора, потому что был писарем и неотступно следовал за молодым Императором, как тень… я и сейчас продолжаю оставаться его тенью.

— Зачем безумец расстается с дорогой меховой шубой, чтобы взять у меня, скажем, никудышное рваное пальтецо?

— Может, важен сам процесс? — предположил я.

— А, может, в действиях безумцев просто нет логики? — Император отвернулся от окна. Здоровой рукой он держался за раненое плечо, — я думаю, безумцы не станут нас искать. Вряд ли они вообще способны на организованные поиски. Поэтому нам надо уходить из города как можно скорее.

— Куда?

— В неизвестность, ты же сам предложил, Геддон, — пожал плечами Император, и тут я заметил, как промелькнули в его взгляде зарождающиеся серебряные искорки, — я своих целей не оставил, писарь. Я должен найти Ловкача, где бы он ни находился. Если Ловкача нет в городе, значит, он ушел в приграничную Степь или в Вечный Лес, покинул пределы Империи. Он убегает от нас, понимаешь? Все шестнадцать месяцев он убегает от нас. А раз убегает, значит что? Боится! Страх гонит его прочь от цивилизованных земель, заставляет идти в неизведанные земли. Разве я могу остановиться после того, как понял это?

— А если им движет не страх? Если он хочет чего-то другого?

— Возможно, это всё игра в кошки-мышки, но кошка здесь я! — ответил Император сурово, — сегодняшней ночью погибли последние люди моей Империи, не считая тебя, Геддон. Погибло прошлое, которое все еще держало меня. Но теперь нет никого. Только я и Ловкач. Он знает обо мне, я знаю о нем, и между нами расстояние, которое я намерен преодолеть. Возможно, мы встретимся не в этом году и даже не в следующем, а через много-много лет. Но когда эта встреча произойдет, я вспомню и об Империи, и об отце, и о тех людях, что шли за мной до границ Империи. Но сейчас прошлого нет, Геддон. Оно осталось там, за спиной. Ты же писарь, придумай сам какую-нибудь красивую метафору. Я не знаю, там, скажи, что мы перевернули лист и начали писать сначала нашу жизнь. Или еще что-нибудь в этом духе. А я с тобой соглашусь, да, соглашусь…

Император замолчал и усмехнулся. Усмешка победителя. Усмешка уверенного в своих силах человека. Нет, не человека, Императора! Правителя земель от Варварских степей, до Вечного Леса, от Бурого океана, до Конца Земли. В его жилах течет кровь повелителей судеб. Его деды изгнали существ, наделенных магией, с земель Империи, они выветрили магию из воздуха и построили Стены, Ворота, не позволяющие магии проникнуть на территорию Империи. Разве мой господин может отступить?

Нет. Кровь не даст, корни не дадут, предки не простят.

Император оставался во власти безумия, а я стоял рядом и не мог вымолвить ни слова.

«Я всего лишь раб, — подумалось мне, — а он мой господин. И я последую за ним хоть на край земли…»

Император взял меня за плечо и подвел к окну.

— Погляди. Видишь, там, над крышами…

Я присмотрелся и увидел далеко на горизонте огромное каменное изваяние. Даже закрытое крышами домов, оно достигало в высоту добрых тридцать-сорок метров. Лучи солнца (а небо было на редкость безоблачным) озаряли изваяние, давая возможность хорошенько его разглядеть. Я увидел большую косматую голову с вытянутой мордой, открытую пасть, широкую шею. Даже с большого расстояние зубы существа казались просто огромными, а глаза как-то удивительно играли ярко-красными бликами.

— В его глазах сапфиры, — объяснил Император, словно читая мои мысли, — это статуя оборотня Леса, она стоит на границе города, у Ворот. Я видел рисунки в книжках у отца. Считается, что статуя охраняет приграничные районы от нападения оборотней, которые в прежние времена частенько нападали на Шотоград.

— Но оборотней давно нет.

— Ты все еще веришь в технический прогресс и презираешь магию? — усмехнулся Император, — после всего, что произошло? Карло тоже не верил, и где он, бедняга?

— В оборотней, как раз поверить несложно. Но я слышал, что всех их перебили сотни лет назад, когда от Империи двинулись вглубь мира первые путешественники.

— И где же эти путешественники сейчас? Ты слышал что-нибудь о новых городах в центре Леса, или о каком-нибудь государстве за пределами Империи? Понимаешь, Геддон, это там, в столице, можно позволить себе не верить в ведьм и упырей. А здесь, на краю цивилизованного мира, я остро ощущаю эту тонкую грань между тем, что может быть, и чего не может. Там, за статуей, за Воротами, начинается другой мир. Там есть своя Империя, империя Леса, Варваров, магии, и тех существ, о которых нам с тобой никто в книжках не напишет, потому что нет таких людей, кто смог бы написать. Там, за воротами, природа победила разум.

Я не сводил глаз с головы огромного каменного монстра. Сапфиры в его глазах как-то очень уж по живому светились. И из приоткрытой пасти, казалось, вот-вот вырвется чудовищный звериный рев.

А ведь Император прав. Последняя экспедиция вольных путешественников была организована почти двести лет назад. Сотни любителей вышли за Ворота, были пышнее проводы и надежды. А потом Ворота закрылись. А потом — тишина. С тех пор Внешний мир для Империи перестал существовать. Природа действительно победила.

А, может, и не природа вовсе?

— Франца придется оставить, — сказал я, — нам нужно идти тихо, без лишнего шума. Так больше шансов выбраться.

— Мы должны выбраться до наступления темноты из города. Идем к статуе.

Император направился к дверям, но я загородил дорогу:

— Погодите. Еще кое-что…

Я прошел на кухню. Окна здесь были выбиты, рамы хищно улыбались острыми кусками стекол, стол в центре стоял нетронутым, зато табуретки оказались раскиданы, шкаф опрокинут, плита завалена на бок. Я присел возле шкафа и распахнул дверцы. По полу со звоном покатились банки, рассыпались чайные ложки, разбилась тарелка.

— Что ты там ищешь? — в дверях появился Император. Здоровой рукой он пытался приладить к поясу меч, чтобы было удобно вытаскивать. Я заметил, что на покрасневшем лбу господина проступили крупные капли пота.

— Сейчас, минутку.

Я разгреб рваные пакеты с крупой, гречкой, сухим горохом, словно прогрызался сквозь землю в кроличью нору. Ну, же, хорошая хозяйка должна хранить на кухне… ага, вот. Коробков со спичками оказалось более чем достаточно. Пять упаковок, по десять коробков в каждом. Выпрямившись, я тут же увидел большой рюкзак зеленого цвета, лежащий на столе для приготовления пищи. Рядом с рюкзаком лежал большой мясной нож с широким лезвием. Тоже пригодится.

Я набил рюкзак сохранившимися в целости пакетами с крупами, туда же отправил спички, нашел моток хорошей, крепкой веревки, затем подошел к двери, ведущей на задний двор, подергал за ручку.

Дверь открылась с тяжелым скрипом давно не смазываемых петель. Холодный ветерок резво заскочил под куртку, теплые лучи солнца легли на лицо. Я сощурился, спустился по скользким ступенькам в снег. Задний двор был обнесем высоким непроницаемым забором, так что увидеть нас здесь могли разве что птицы. Кое-где можно было увидеть следы тропинки — кусочки плиты под снегом — неподалеку косился деревянный туалет. Но он меня интересовал в меньшей степени. Повертев головой, я увидел то, что искал.

— Мой господин, захватите из кухни канистру.

Колодец тоже был занесен высокой шапкой снега. Сделав несколько шагов в его сторону, я неожиданно наткнулся на что-то и, опустив глаза, увидел черный овальный провал. Проведя рукой по краям, я очистил деревянные рейки, показались куски синей краски… опрокинутая собачья конура… вот и цепь, ведущая внутрь, в провал. Поддавшись странному, неуместному любопытству, я наклонился и заглянул внутрь. Воображение подсказало мне, что я могу увидеть — занесенный снегом скрюченный скелет собаки, возможно, с остатками шерсти и уцелевшими глазами, поскольку птицы не добрались бы сюда, и эти глаза смотрели бы на меня с мертвой тоской и укоризной — но будка оказалась пуста. Цепь заканчивалась обрывком ошейника. Скорее всего, пес перегрыз его и убежал, а, может, исхудал настолько, что смог высвободиться и так…

Сзади подошел молодой Император. Сказал:

— Надо торопиться.

И я с ним был согласен. Колодец мы расчистили за полчаса. В первых ведрах удалось поднять лишь комки подмерзшей грязи. Но я упорно поднимал ведро за ведром, пока, наконец, вода не стала кристально-прозрачной.

— Будет смешно, если мы умрем от зараженной воды, — усмехнулся Император.

— А еще смешнее, мой господин, было бы, когда бы мы выбрались из города и обнаружили, что у нас нет воды совсем, — парировал я, немного разозлившись.

— Возможно, — согласился Император, принимая из моих рук полную канистру.

Мы вернулись в кухню. Я выбрал небольшую кастрюльку из разбросанных по полу, несколько ложек и кружек, две алюминиевые тарелки.

— Теперь, кажется, все.

Император вновь повернулся к окну, и у меня возникло чувство, что все это уже было. Я вздрогнул от неожиданности, поскольку давно не испытывал подобного. Предки писали, что это чувство возникает лишь тогда, когда ты находишься на правильном пути в своем путешествии по жизни. В таком случае, это может слегка успокоить.

— Мы уже начинали путешествие, мой господин, — прошептал я, а странное чувство подсказало, что я уже говорил это, словно в другой жизни, в другом настоящем, — оно бесславно закончилось…

— Ты пессимист, Геддон. Всегда им был, им и останешься. Если все время бегать от своих неудач, то рискуешь сделать круг и столкнуться с ними снова. А я предпочитаю пройти сквозь них, и начать новый путь.

Он отворил дверь и вышел на пустынную улицу. Я взял своего верного Франца под узды и вышел следом.

Франц, видимо чувствуя неладное, забил копытом по промерзшей земле, выбивая кусочки льда из мостовой. Я погладил его по щеке, успокаивая. В горле вдруг встал горький комок. Дружище, я проскакал на нем через всю Империю…

— Я не могу его здесь оставить. Он не уйдет, — сказал я тихо.

— Так привяжи, — ответил Император, — он слишком шумный и привлекает внимание.

— На коне мы доберемся до статуи оборотня до обеда, а без него будем идти до самой ночи. Вам хочется подойти к воротам ночью, мой господин?

— Геддон, не стоит путать свою жизнь и жизнь лошади. Если погибнет этот конь, ничего страшного не произойдет, а если погибнешь ты… мне будет очень жаль. Возможно, я не смогу идти дальше.

— Вот видите, вы зависите от меня, мой господин, — ответил я и легко запрыгнул в седло. Франц мгновенно перестал бить копытом и замер, шевеля ушами, — так что садитесь, и я прокачу вас с ветерком. Пробок сегодня не предвидится…

— Безумие, — прошептал Император, качая головой.

— Безумие творилось прошлой ночью, мой господин, а сейчас называйте это трезвым расчетом.

Молодой Император подал мне канистру с водой и запрыгнул сзади. Я почувствовал его горячее дыхание на своем затылке.

— Может я и пессимист, но не дурак. Поедем узкими, неприметными улочками. Статую видно отовсюду, поэтому не потеряемся. В случае чего, мой Франц сможет скакать с такой скоростью, что обгонит птиц.

— В твоем голосе есть уверенность. Не теряй времени.

Я пришпорил Франца, который, словно понимая всю серьезность ситуации, не издал ни звука, хотя обычно ржал при каждом удобном случае, и мы поскакали в сторону высившейся над крышами статуи оборотня.

В утреннем свете город Шотоград выглядел великолепно, вызывая невольные ассоциации со славной столицей Империи. Здесь тоже возводили монолитные многоэтажные здания, здесь экспериментировали со стеклом и металлом, иногда сплетая воедино большие стеклянные стены с вкраплениями тонких металлических прутьев. На солнце все это великолепие сверкало и переливалось. Мы миновали спальный район небольших домиков с плоскими крышами, затем выехали на пустынную площадь, вымощенную булыжником, с крытым стеклянным верхом, отчего снега здесь почти не было. Тянулись пустые ряды деревянных базарных прилавков, валялись разбитые ящики, кое-где виднелись черные кляксы от костров. Несколько раз мы натыкались на замерзшие трупы людей, как правило, они были обнаженными, некоторые явно умерли не своей смертью. Я смотрел на бедных жителей с состраданием, а лицо Императора сделалось похожим на каменную маску, которую аккуратно, до единой морщинки, воссоздал искусный скульптор. Мыслями Император был где-то далеко, гораздо дальше Шотограда. Впрочем, мысли Императора — это его мысли, а в моей голове бродили свои. Я думал о том, зачем все еще еду с Императором, а не убрался куда подальше сегодняшней ночью. Наверное, дело не в том, что я боялся оставаться один. Положа руку на сердце, можно признать, что без господина у меня гораздо больше шансов выжить, чем с ним.

Причина в другом.

Допустим, мы доберемся до края города к вечеру, остановимся на ночлег в каком-нибудь домике на границе, и я тихо уйду в ночь. И что, спрашивается, дальше? Какое меня ждет будущее? Я прошел с молодым Императором всю Империю, я видел мертвые города и деревня, оставленные поселки и запруженные безумцами дороги. Шаг назад это, скорее всего, возвращение к прошлому. Но не к тому, безоблачному, когда еще была жива моя жена, а пожилой Император устраивал праздники в первые дни весны. Я вернусь к прошлому, которое застало меня в постеле, той ночью, вернее предрассветным утром, когда безумцы с факелами вломились в мой дом и едва не убили меня. Это прошлое означает вечный бег от безумцев. Я знаю, что позади нет мира, где не было бы безумцев, а вчера я узнал, что и впереди нет ничего светлого. Но если я остановлюсь сейчас, то угаснет последняя надежда — я буду знать, что мир вокруг умер, что миром этим правят безумцы и Ловкач. И я не смогу больше никогда выйти на задний двор своего собственного дома, чтобы набрать спелых яблок с дерева, или почитать вечером у огня камина, сидя в кресле — не будет у меня спокойной жизни до самой смерти, да и смерть, возможно, придет намного быстрее, чем планировалось заранее… Отправляясь в путь с Императором, я, по крайней мере, оставлял себе право надеяться. Будущее туманно и неопределенно, мир, что раскинулся за пределами Империи совсем другой, он не похож на тот, в котором я прожил всю жизнь. Но… надежда… какое сладкое слово… не хотелось бы с ним расставаться.

Есть надежда, что мы найдем Ловкача и остановим его.

Есть надежда, что мы найдем прежний мир, не тронутый безумием.

В конце концов, есть надежда, что я найду свой новый дом и когда-нибудь смогу отдохнуть.

Надежда…

— Мой господин, ответьте мне на один вопрос. У вас еще осталась надежда?

— Где-то лежит, — ответил Император из-за спины, — не болтай, Геддон, следи за дорогой.

Франц как раз свернул в очень узкий проулок — если раздвинуть в стороны руки, то можно упереться ладонями в мерзлые кирпичные стены — и перешел на ровный шаг.

— Мне интересно, что вами движет — месть или надежда, — упрямо продолжил я, — ведь если вы думаете только о мести, то я могу предположить, что поиск заведет нас в тупик.

— Почему?

— Тогда ваша цель оборвется, когда вы найдете и убьете Ловкача. Дальше вам просто незачем будет жить, а значит, вы зайдете в тупик. Тогда как надежда простирается гораздо дальше. Надежда открывает новые горизонты. Даже после смерти Ловкача надежда продолжит терзать вашу душу и заставит двигаться дальше, искать новый путь.

— А если надежда уже умерла? — спросил Император после долгого молчания, — можно ли ее воскресить?

— Конечно можно, — кивнул я.

Император не ответил. Только руки крепче сжали мой пояс.

Мы выехали из проулка, я направил Франца по обочине занесенной снегом дороги, в сторону статуи оборотня, которая была уже заметно ближе. По моим расчетам, если ничего не случиться, мы доедет до границы города через час, может, через два.

На самом деле, царившая вокруг тишина мне не нравилась. Я все еще хорошо помнил вчерашнюю ночь, я видел толпы безумцев и тех, кто атаковал наш отряд с крыш. Вместе их было очень много. Они просто не могут раствориться в городе так, чтобы мы не наткнулись на кого-нибудь…

И словно в подтверждение моих мыслей мне в глаза бросилось нечто, что заставило резко остановить коня. Слева от нас открывался следующий перекресток, дорога там была значительно уже — но она оказалась полностью очищена от снега! Огромные сугробы высились по обочинам, скрывая тротуары и практически закрыв фонарные столбы, зато сама дорога была тщательнейшим образом выскоблена. Казалось, что даже между булыжников выбиты осколки льда и убраны куда подальше. Я направил Франца ближе. Побочная дорога уходила вперед, и метрах в пятидесяти, или около того, резко исчезала за поворотом. Но я готов был поклясться, что и там дорогу очистили. Для чего? И самое главное — кто? Ночью шел снег, но здесь его следов и видно не было. Значит, безумцы чистили эту дорогу ранним утром. Хотя, вполне возможно, что и не безумцы. Я сильно сомневался, что это им вообще нужно. Но тогда кто?

— Геддон, поехали, — буркнул из-за спины Император уставшим голосом, — мне нужно сделать перевязку, я чувствую, что скоро упаду в обморок. У меня кружится голова. Не дай бог свалюсь с лошади и сломаю себе шею.

— Кто-то расчистил дорогу.

— Невелик труд.

— Но утром шел снег!

— Я не думаю, что будет разумно туда соваться.

— Там могут быть люди. Разумные люди!

— Шотоград мертв, — произнес Император, — кого не коснулось безумие Ловкача, того уничтожила зима. Здесь невозможно развести костер, чтобы тебя не заметили и негде взять еду. Поехали, Геддон.

Я постоял у перекрестка с минуту, тщетно стараясь разглядеть, что же скрывается за поворотом, потом тронул коня и поскакал дальше, по занесенной снегом широкой дороге. На свежем снегу не проглядывалось ни единого следа, но кто мог подтвердить, что еще вчера следов здесь не было вовсе?

Хотя, возможно, Император прав, и я просто не оставляю надежды. Да, моя надежда еще не умерла.

Дорога оставалась пуста и безлюдна, казалось, что город с наступлением утра вымер. Таким образом, не успело солнце преодолеть и половины пути по чистому голубому небу, а мы уже подъехали к статуе.

Вблизи статуя выглядела просто большой каменной глыбой, по пути растеряв весь свой зловещий шарм и сходство с мифологическим оборотнем. Оказалось, что остов статуи потрескался, широкие щели рассекали камень по всей длине. Кое-где куски камня вывалились, изменив форму до неузнаваемости, а голову оборотня отсюда не было видно вовсе.

За статуей высились огромные ворота — такие же, как те, в которые въехал наш маленький отряд вчерашним вечером — через такие ворота просто так не перебраться, они были возведены специально, чтобы оградить город от Леса.

Ворота. Да, именно так, с большой буквы именовали их во всех учебниках и энциклопедиях. Ворота, которые возводили на протяжении нескольких столетий. Через эти Ворота были изгнаны из Империи маги и магические существа. За этими Воротами начинался мир, которого я никогда не видел. Глядя на огромные деревянные створки с гигантскими балками-перекрытиями, я почувствовал, как морозный воздух застревает у меня в горле. Дух захватывало. Солнце играло на покрытых инеем металлических листьях, какими был окован низ Ворот. И если раньше я только смутно представлял себе величие подобного строения, то сейчас смог воочию убедиться великолепием сооружения, которое воздвигли предки молодого Императора много веков назад.

По краям ворот высились сторожевые башенки с косыми крышами и черными провалами бойниц, которые уже давно были пусты. У каменной стены стояла прислоненная лестница — черная, обуглившаяся. Ворота были плотно закрыты. Гигантские балки плотно сидели в своих пазах. Они выполняли свои функции на все сто процентов. Ни одно магическое существо не проникнет за пределы Ворот, пока их не отворить.

Но отпора тоже не было. Я не видел способа отворить ворота. Только поперечные балки-гиганты. И все.

Я остановился у статуи, слез и направился к Воротам, чувствуя, как накатывает отчаяние. Снова отчаяние! Чтоб его… Есть такие весы внутри, на одной стороне которых безнадега, а на другой — вера. И вот падают песчинки отчаяния и оптимизма всю жизнь, накапливаются, и когда что-нибудь перевесит, тогда и жизнь переворачивается с ног на голову. Если вера победит, то становится человек счастливым и все у него получается, а если отчаяние — то в петлю лезет, перекинутой веревки через крюк в сарае собственного дома…

Господи, когда же в противовес хоть одна песчинка счастья упадет-то? Устал я от одной безнадеги, ох как устал.

Ноги провалились в мягкий податливый снег. Идти к Воротам дальше не было смысла. Уже отсюда, не дойдя десяти-двенадцати метров, я увидел, что Ворота, помимо балок, закрыты на огромный засов, который можно было поднять только при помощи механизма, скрытого в левой сторожевой будке. Несколько черных проводов тянулись от засова к окнам, два провода болтались оборванными, большая шестеренка, вмонтированная в стену, блестела хрусталиками льда. Даже если бы я разбирался в механике, то вряд ли бы смог самостоятельно распахнуть Ворота.

— И как же туда добраться, без лестницы-то… — прошептал я, задирая голову, чтобы лучше разглядеть верх сторожевой башенки. Лезть по заледенелым столбам основы, каждый из которых с трудом можно было охватить руками, не представлялось возможным. Ну, а как лезть через стены или Ворота я вообще не представлял.

Император подошел незаметно, я заметил его, когда тень от сгорбленной фигуры легла на мою. Император держался за плечо, было видно, что стоит он с трудом, но держится, хоть и дрожит предательски подбородок — вот и еще один минус к попытке перелезть через Ворота.

— Нам суждено умереть в этом городе, — пробормотал Император едва слышно, — вообще-то, так и должно быть. Я последний владыка великой некогда Империи, а это последний мой город. Сама судьба не даст мне покинуть обитель…

— Не надо все сваливать на судьбу. Мы выберемся из города. Пока еще не знаю как, но выберемся.

Я обошел сторожевую башню, затем направился к лестнице. Выгорела она основательно, наверное, рассыплется от неосторожного прикосновения. Вот если бы соорудить такую же… или найти.

До заката оставалось еще несколько часов.

— Нам нужно вернуться к домам и поискать лестницы. У людей должны быть лестницы, особенно у тех, кто жил в двухэтажных домах.

— Думаю, я не смогу вновь забраться на твоего коня, — ответил Император, и на этот раз не смог удержать слабый стон. Несмотря на холод, по его лбу катились крупные градины пота, щеки налились красным.

«Лишь бы не заражение крови, — подумал я, — лишь бы не заражение…»

А в слух сказал:

— Тогда позвольте, я оставлю вас здесь, мой господин. Мы с Францем отправимся за лестницей, а вы спрячьтесь за одной из этих сторожевых башен и дождетесь нас.

— На всякий случай, мой верный меч все еще при мне, — улыбнулся Император, но боль скривила тонкие губы в безумную ухмылку.

И в это время за нашими спинами громко заржал Франц.

Я резко обернулся, выхватывая из ножен меч. Император обнажил свой, держа его левой рукой. Лезвие раскачивалось из стороны в сторону.

Там, где заканчивалась дорога, у основания статуи, недалеко от пятившегося в нашу сторону коня, стоял человек. По странной расслабленной позе и склоненной набок голове его легко можно было принять за безумца — обычно лишенные разума стояли именно так — но он был прилично одет (чего не скажешь о безумцах точно), на голове — широкополая шляпа, скрывающая в тени лицо, руки небрежно засунуты в карманы брюк. За спиной незнакомца выглядывало нечто похожее на черенок от лопаты, или, может быть, какой-нибудь осиновый кол — в данный момент я бы ничему не удивился.

Я поднял вверх свободную руку с открытой ладонью — знак мирных намерений — и спросил:

— Кто вы?

Если это не безумец, то — не враг. Когда мир скатился в пропасть, враги и друзья перестали существовать. Остались только те, кто хотел выжить. Люди тянулись друг к другу, словно собирающиеся в стада овцы. Большинство отряда мы собрали из таких счастливчиков, которым удалось не поддаться безумию и выжить в городах… впрочем, назвать их счастливчиками сейчас язык уже не поворачивался.

Незнакомец поднял голову, но я не увидел лица, а только кончик белой — абсолютно седой — бороды. Затем он как бы нехотя, медленно вынул левую руку из кармана и поднял ее вверх, разжав пальцы. Следом раздался его тихий скрипучий голос:

— Никогда не думал, что скажу это, но странно видеть в Шотограде людей в здравом уме.

— Взаимно, — ответил Император, — мы тоже удивлены. Кто вы?

— Неважно, — ответил незнакомец, — важно, что я знаю, кто вы.

— Откуда? — вырвалось у меня.

— Я не слепой. А не узнать сына великого Императора может только слепой, — ответил незнакомец, — к тому же я был ночью на центральной площади. Услышал крики, увидел свет факелов и сообразил, что там происходит какая-то заварушка, ну и залез на чердак. Красивое зрелище. Давненько не видывал.

— Там погибли наши товарищи, — произнес я.

Незнакомец выудил вторую руку из кармана:

— Весьма сожалею, но времена нынче такие, что оставаться разумным можно только с черствым, как корка хлеба, сердцем.

— Что вам нужно? — спросил Император. Я видел, как дрожит рука, которой он держал меч. Только бы Император не потерял сейчас сознание.

— Вы зачем-то пришли в Шотоград, мой господин, — произнес незнакомец, выговаривая обращение к Императору с явной усмешкой, — и зачем-то хотите теперь его покинуть. Мне стало интересно. Разве вы не должны нас защищать? Где же ваша доблестная армия? Где люди со стягами, и палачи, которые бы очистили город от безумцев?

— Вся Империя погибла, как и ваш Шотоград, — отозвался Император дрогнувшим голосом, — нет ни армии, ни палачей, ни мужчин, ни женщин. Я и мой писарь ищем того, кто все это сделал.

— Вам нужен Ловкач, — кивнул незнакомец, — что ж… я так и подозревал. Империя наносит ответный удар, ха, не находите фразу забавной? Два человека против существа, уничтожившего мир. Я наблюдаю за вами уже несколько часов, и думаю, что без помощи вам точно не обойтись.

— Наблюдаешь за нами?

— Это не так сложно. Те улочки и переулки, по которым вы петляли, я давно облазил и знаю их как свои четыре пальца. Тем более что на свежем снегу следы от копыт очень легко заметить. В мертвом-то городе. Ой, кажется, ваше величество падает…

Я обернулся как раз в тот момент, когда Император стал медленно оседать на снег. Меч выпал из его ослабевшей руки. Я подхватил Императора, но он все равно упал. Глаза закрылись, из горла с хрипом вырывалось горячее дыхание.

— У него лихорадка, — раздалось прямо за моей спиной.

Я обернулся и увидел незнакомца совсем рядом. Из-под шляпы выглядывало изрезанное морщинами вдоль и поперек лицо с густой бородой и пышными усами. От незнакомца удивительно приятно пахло костром и веяло теплом. В глазах его бегали знакомые серебристые искорки. Вот только откуда знакомые? Я не мог припомнить, где уже видел сверкающие серебром глаза. Совсем недавно… может быть, несколько дней назад…

— Если вы хотите нам помочь, так помогайте, — резко сказал я, — а если нет, то идите свой дорогой.

— Неважно, хочу я вам помочь или нет, — произнес незнакомец, — важно то, что у меня нет выбора. Больше ни у кого нет выбора. Это надо понять раз и навсегда. Давай, приподними нашего господина, чтобы я мог обхватить спину…

Без лошади мы добирались до жилья незнакомца (которого я окрестил Бородачом) около часа. Франц шел следом, не нуждаясь в приказах. Он прекрасно понимал, что от него требуется.

Все это время Император находился без сознания, его лихорадило, он стонал и дрожал то ли от холода, то ли от сильной боли.

Я не очень удивился, когда мы дошли до перекрестка, который был очищен от снега. Все-таки мои предположения оказались верны.

— Я был лучшим уборщиком улиц, — с нотками гордости в голосе произнес Бородач, проследив за моим взглядом, — не могу же оставить улицы без присмотра, тем более когда больше нет людей, которые могли бы их загадить! Правда, существуют некоторые ограничения, — Бородач слабо хихикнул в бороду, выпуская сизый пар, — безумцы хотят оторвать мне голову, поэтому я расчистил только те дороги, куда они предпочитают не соваться.

Мы прошли по улочке, затем свернули в еще более узкий проход, свет почти не попадал сюда, было темно и мрачно, а затем Бородач свернул еще раз, и стало настолько тесно, что мои плечи терлись о стены.

— Им сюда не пробраться, — бубнил Бородач, — мозгов не хватит. Парочка забрела, чуть с ума не сошли… ну, вы понимаете, я фигурально выражаясь, куда уж им сходить-то… не знали, как выбраться. Стояли и орали, пока я их того, не пришиб… Моя верная лопата, любимица, свое дело знает. Когда снег чистить, а когда и головы бить… А ежели лезвием чиркануть, то и шею отрубить можно, не хуже топора. Вжик, значит, и нет головы, хе-хе…

Мрак окутал со всех сторон, вдобавок землю застелил туман, скользивший по ногам, и мне на какое-то мгновение стало безумно страшно. Я представил, как Бородач кидает тело Императора на землю, разворачивается, выхватывает из-за спины лопату (а ведь это действительно его верная лопата, любимица) и — вжик — снимает мне голову с плеч. Он ведь так давно не ел, он ведь так давно один, и мне показалось, что он не менее безумен, чем те бедняги, разум которых забрал Ловкач. Но я одернул себя. Моя жена, пусть земля ей будет пухом, не одобрила бы подобные мысли. Она справедливо считала, что людям нужно доверять. В разумной мере, конечно… А Бородач пока единственный, кому можно доверять здесь, в Шотограде.

Надо быть начеку… но доверять, насколько это вообще возможно в настоящее время…

За спиной цокал копытами по очищенной мостовой Франц.

Спустя какое-то время Бородач остановился, но не для того, чтобы вытащить лопату, а чтобы толкнуть плечом неприметную вначале деревянную дверь в стене. Дверь распахнулась, выпуская яркий дрожащий свет и теплый воздух, приятно щекотавший замерзшую кожу.

— Тэк, заносим! — Бородач помог снять Императора с коня, и мы занесли его внутрь. Я быстро вернулся, освободил Франца от остальной ноши, привязал его за узды к фонарному столбу, потрепал по крупу. Франц будто понимал, что происходит, ответил легким кивком головы.

— Не переживай, — шепнул я, — мы ненадолго… — и зашел в помещение.

Судя по всему, это был склад. Всюду высились широкие деревянные полки — ныне пустующие и местами разобранные — в углу стояло несколько кресел, в небольшом камине ярко горел огонь, так же обнаружился диван и куча всевозможного хлама, забившего противоположный от двери угол. От нахлынувшей внезапно жары у меня на секунду перехватило дыхание, даже голова закружилась. В нос ударил резкий запах свежих дров и табачного дыма. О, как давно я не держал в зубах хорошую сигарету!

Мы пронесли Императора на диван. Император не очнулся, но веки его задрожали, и сквозь приоткрытые губы вырвался слабый стон.

— Может быть заражение, — со знанием дела сказал Бородач и вытер рот тыльной стороной ладони. На правой руке его не доставало большого пальца, — у меня дед врачевателем был, уж я от него нагляделся. Смотри.

Он расстегнул на Императоре шубу, стянул, следом снял накидку, обнажил раненое плечо.

— Видишь, рана разбухла и по краям синие разводы. Это значит, что в рану попала какая-то грязь. Нужно срочно все промыть и перевязать чистой тканью. Тебя как звать?

— Геддон, — несколько опешил я от резкого перехода разговора.

— Служака Императора? Самый верный? Не вояка, вижу. У тебя руки нежные. Писарь, что ли? — говорил Бородач, не поднимая головы. Его пальцы, толстые и мясистые с короткими желтоватыми ногтями, резво ощупывали набухшую рану. Я не знал, что на это ответить, и поэтому промолчал.

— Я тоже когда-то служил мэру Сорину, — продолжил Бородач, шумно выдохнув сизым паром сквозь густую бороду, — вообще-то он был моим двоюродным дядей, поэтому у нас сложились весьма родственные отношения, но работу свою я все равно выполнял… хе… как бы поточнее… ответственно. Два года подряд получал медаль, как лучший уборщик. За три месяца до этого… Ловкача мне даже повысили зарплату, так что я стал совсем как ваш столичный уборщик, разве что лопата не золотая. Ну, а затем, сам знаешь… Так, Геддон, служака Императорский, видишь камин? Над камином полка, на ней сумка кожаная на молнии, таких сейчас уже не делают. Подай.

Сумка оказалась старой и потертой, кожа потрескалась до такой степени, что кое-где виднелись рваные дырки. Молния заела где-то на середине, разошлась с обеих сторон. Внутри я увидел набор инструментов — на удивление чистых, не запыленных ржавчиной, пахнущих свежим машинным маслом. Потом взгляд мой упал на камин, в котором горел огонь, и я увидел, что никаких дров в камине нет. Огонь шел от маленьких раскаленных трубочек, расположенных в два ряда по несколько штук на дне камина. Огоньки пламени на конце трубок светились зеленоватым.

Газ. В Шотограде еще функционировали системы подачи.

— Не возись, Геддон, служака Императора, — произнес из-за спины Бородач, — а то помрет твой господин, и всё.

Я подхватил сумку и вернулся к дивану.

Император оставался без сознания, но шевелился. Диван под ним жалобно скрипел на последнем издыхании.

Бородач зарылся в сумку и извлек сначала нож с тонким длинным лезвием, потом щипцы — с одного края гладкие и острые, с другого зубчатые (представить страшно, что он собирался этими щипцами делать), следом на полку около дивана лег прозрачный пакетик, в котором лежали какие-то пузырьки, пластыри и белый бинт.

— Откуда все это?

— Из дома, — сказал Бородач красноречиво и замолчал. В его глазах вдруг возникли, задрожали, слезы, и я подумал, что он сейчас расплачется, но Бородач провел ладонью по глазам, и слезы пропали.

— Моя жена была хирургом в Шотоградской лечебнице, — произнес он сухо, — в этом году ей должны были повысить зарплату. Инструменты — это все, что от нее осталось.

— Она умерла? — спросил я, и прикусил язык.

Бородач словно сделался меньше, сгорбился, втянул голову в плечи. Руки замерли над сумкой с поломанной молнией.

— Нет.

Руки вновь пришли в движение. Он очень ловко пользовался инструментами, словно давно занимался хирургией.

— Соли нет, а без соли плохо. Если песком посыпать, то сам знаешь, ни одна дорога не тает, а вот с солью было бы не скользко. Соль вмерзает в снег, растапливает его и застывает. Очень удобно ходить. Иной раз даже на гладкой подошве пройдешься — и не скользишь. Красота одна, да и только…

Бородач взял какой-то пузырек из темно-желтого стекла, встряхнул, наблюдая за жидкостью внутри. Жидкость запенилась. Улыбнувшись, Бородач отвинтил крышечку и вылил содержимое на рану. В воздухе мгновенно запахло горелым мясом. Зашипела желтая пена. Глаза Императора широко распахнулись, и он заорал. Крик этот, однако, был жестко подавлен рукой Бородача, бесцеремонно закрывшей Императору рот. Второй рукой — четырехпалой — Бородач стер пену, обнажив рану. Только крови на ней уже не было — пульсировала желтая пленка на месте неровного отверстия, словно стягивала между собой рваные края, а под ней разглядеть было решительно невозможно.

— Сейчас еще немного попечет, — сказал Бородач, а на лице его блуждала странная ухмылка, будто доставляло удовольствие вот так причинять боль человеку.

Император дернулся, глаза, казалось, сейчас вылезут из глазниц. Но каким-то чудесным образом, Бородачу удавалось сдерживать Императора всего лишь одной рукой, зажавшей рот.

Словно и не было дергающегося тела, а прижимал он, к примеру, крышку от кастрюли, чтбы кипяток не проливался.

— Вы идете в Лес, — скорее уточнил, нежели спросил Бородач, разглядывая меня.

Я кивнул, переводя взгляд то на него, то на дергающегося Императора. И не знаю, что пугало больше — спокойный взгляд Бородача, в котором проскальзывало что-то от безумия людей на улице, или выпученные глаза Императора. Белки господина покрылись густой сеткой артерий.

— Ловкач вам не по зубам, — между тем продолжил Бородач, свободной рукой ощупывая рану по краям, — он не человек, и одолеть его может только равный ему, такой же нелюдь.

— Откуда ты знаешь?

— Уж поверь мне, писарь, — ухмыльнулся Бородач, — я чищу города почти двадцать лет. У меня же есть глаза и уши, я слышу и вижу, что происходит вокруг… Дай бинт.

Император внезапно расслабился, глаза закрылись вновь, руки безвольно соскользнули вниз. Я подал Бородачу бинт, и он стал перематывать плечо Императора с ловкостью, присущей только настоящим врачам-хирургам.

— За три месяца до того, как Ловкач объявился в Шотограде, к нам приходил другой человек, — сказал Бородач, — вернее, эээ, я бы сказал, некое существо. Видом он напоминал человека, одет был, как простолюдин, путешествующий по городам и зарабатывающий на жизнь всевозможной нехитрой работой. Но я видел его глаза, и я не разглядел в них души.

— О чем ты говоришь?

Бородач закончил перевязку, устало стер со лба проступившие капельки пота и прошел к камину. Стянул перчатки, шапку, снял из-за спины рюкзак с лопатой — прислонил к стене. Сел на табурет, пригласил сесть меня. Когда я подошел, то увидел в его руке мятую сигарету — остатки былой цивилизации… а, с другой стороны, теперь сигарет в Шотограде Бородачу должно хватить лет на десять…

От сапог и штанов Бородача потянулись к потолку тонкие струйки пара.

— Уже сотню лет Империя закрыта от остального мира. Волшебство исчезло, артефакты вывезли, ушли оборотни и ведьмы, колдуны и упыри. Я с детства знаю, что домовой никогда не вылезет из-под кровати, а полная луна всего лишь не закрыта тенью от земли и никакого несчастья не принесет, — Бородач закурил, выпустил полоску дыма меж губ, — но если магию когда-то искоренили, вытеснили за пределы Империи, значит когда-то она должна будет вернуться. И вот в Шотоград пришло существо, которое несло с собой магию. И оно искало Ловкача. Уже тогда по городу бродили слухи, что Империя погибает. Невероятные слухи, скажу я тебе. Кто-то говорил о том, что столица за одну ночь превратилась в кладбище. Кто-то утверждал, что за несколько дней большинство городов Империи наполнили безумцы, которые ходят голыми и убивают всех, кого видят. О Ловкаче говорили, дескать, это какой-то великий маг, который пересек границу, и желает поработить весь мир. Но, понятное дело, то были слухи, и в них мало кто верил. Из деревень вокруг по прежнему ездили крестьяне и купцы, у них все было спокойно, наши границы никто не нарушал, а столица Империи находилась далеко, и мало ли что в ней может случиться. Но потом пришло то существо — человек без души, как я его назвал, хотя он сам звал себя Шиджиллом…

Я вздрогнул:

— На игкийском это…

— Ага, — кивнул Бородач, — Ловец Богов.

Он начал рассказ, пряча сигарету в ладони, хотя ветра никакого не было — старая привычка человека, который большую часть жизни провел на улице — и смотрел на меня темными глазами, не мигая. А я ведь писарь, я не мог не запомнить его слов, чтобы потом записать их в тетради, которую бросил в рюкзаке при выезде из заброшенного дома…

Так уж получилось, — говорил Бородач, — что я встретил Шиджилла первым…

…В то утро Бородачу выпала смена подметать западную границу города. Там расположен небольшой гарнизон городской охраны, несколько домиков и огороды. За границей города тянулись поля, которые весной засевали кукурузой или горохом. С полей всегда тянуло сыростью, а запах там стоял такой, что хоть мертвых выноси. Дорога здесь шла широкая, ладная, вымощенная камнями, поскольку за полями и широкой полосой леса стояла крупная деревня, в которой насчитывалось почти пять тысяч человек. Повозки с этой стороны города шли часто, но по утрам, как правило, было безлюдно и тихо.

В первые дни сентября погода уже редко дарила теплые деньки, солнце все время пряталось за темными, низкими облаками, а холодный ветер пробирал до костей. Особенно не завидно по утрам — воздух еще не успел прогреться, он земли шел холод, пальцы, даже в перчатках, мерзли, а из носа капало.

Бородач вооружился метлой и лопатой, закинул за спину рюкзак с некоторыми инструментами, и шел вдоль улицы, мимо молчаливого гарнизона, рассчитывая закончить уборку участка часам к восьми, чтобы потом перекусить и отправиться на следующий участок — чуть севернее, возле таверны «Сильный Ветер». Около таверны располагалась больница, где работала его жена. Можно было заглянуть и к ней, занести обед и пригласить на чашечку кофе. В свободные минуты они частенько пили кофе и болтали в «Сильном ветре». Хорошая была таверна, уютная…

Из-за металлической калитки на Бородача смотрел дежурный по гарнизону, кутающийся, по причине осенних холодов, в зеленый бушлат с меховым воротом, и торчащим из-за спины стволом автоматической винтовки. Огнестрельное оружие в городе было только у служивых, да и то, по слухам, не более десяти стволов. А так, по старинке, вооружались мечами, луками, арбалетами. Рыцарь, как боевая единица, до сих пор был в моде, и конная гвардия, состоящая из двадцати вооруженных холодным оружием всадников, могла составить конкуренцию нескольким солдатам с ружьями. Да никто и представить не мог, что откуда-нибудь вдруг возьмется и объявиться чья-нибудь армия, вооруженная автоматическими винтовками или ружьями. Развитых государств вокруг не было вовсе, а между собой, как правило, не воевали. Поэтому-то и вооружения хватало с головой.

Бородач поприветствовал молчаливого дежурного взмахом руки (тогда он еще не носил перчаток, да и пальцев на левой руке было пять) и, миновав незримую границу города, вышел по дороге к полям. Здесь стояли последние дома, огороженные заборами, отсюда предстояло вымести мусор и забрать пакеты с отходами, которые выставляли жители.

Дорога, разрезающая поля пополам, пустовала, однако Бородач углядел вдалеке одинокую фигурку. Отсюда невозможно было разобрать кто это — мужчина, или женщина, но наверняка какой-нибудь деревенский торгаш, решил с утра пораньше занять место около центрального базара.

Бородач снял рюкзак, прислонил его к столбу, которые выставляли сейчас по всему городу (электрификация, господа, научно-технический век!) взял метлу и принялся за уборку. Следующие полчаса он не помнил — работа настолько увлекла Бородача, что отвлекся он только тогда, когда наткнулся метлой на чьи-то ботинки. Ботинки, к слову сказать, были старыми и поношенными, без шнурков, затянутые темными веревками, растрепанные по краям, с разбитой подошвой. В таких ботинках, должно быть, прошли пешком не один десяток километров.

Бородач поднял глаза, разогнулся, чувствуя легкую боль в пояснице (вот так всегда, отдаешь себя целиком работе, а потом то в спине стреляет, то в глазах темнеет), и увидел перед собой мужчину средних лет, с длинными прямыми волосами, острым носом и тонкими губами. Глаз Бородач поначалу не разглядел — тому виной была широкополая шляпа, какие носят фермеры на полях, дабы скрыть лицо от солнца.

«Должно быть, это тот человек, который шел со стороны деревни», — подумал Бородач, и отошел в сторону, уступая мужчине дорогу.

Но мужчина никуда не пошел. Он стоял и продолжал смотреть на Бородача, на тонких губах играла легкая улыбка, словно вид дворника казался ему, по меньшей мере, забавным. Тут Бородач заметил за спиной мужчины рюкзак — с виду вполне обычный походный рюкзак песчаного цвета, на молнии, такие любят путешественники и учащиеся… да только стоило приглядеться, и Бородач понял, что подобного рюкзака он в жизни не видел. Рюкзак был не кожаный, но и не матерчатый, а из какого-то странного материала, молнии на нем блестели золотом, висели какие-то яркие нашивки, болтался на длинной цепочке игрушечный скелетик (и сделан он был так ладно и дотошно, что страшно стало).

— Проходите, — произнес Бородач, и добавил, подумав, — здесь идет уборка.

— Да, я вижу, — ответил мужчина, улыбаясь, — чистый город — лицо его жителей, верно?

— Вообще-то наоборот, жители — это лицо города, — поправил Бородач.

— Возможно, я перепутал, — мужчина поднял руку и дотронулся кончиком указательного пальца до края шляпы, такой театральный жест развеселил Бородача, теперь мужчина напомнил ему о странствующих актерах-одиночках, которые время от времени заглядывали в Шотоград и устраивали на площади, около башни из небесного материала, веселые представления. Они жонглировали, глотали огонь, метали ножи, а один даже распиливал на куски любую желающую женщину (правда, потом собирал обратно, как ни в чем не бывало). Бородач непроизвольно улыбнулся и ответил в знак приветствия легким кивком головы. Непонятная тревога при виде этого странного мужчины мгновенно вылетела из головы.

— Вообще-то я тороплюсь, — сказал он, — работы много, знаете ли…

— Да, да, не смею вас задерживать… Только один вопрос.

— Слушаю.

Мужчина вновь дотронулся до полов шляпы и приподнял ее выше:

— Как я вижу, с вашим городом все нормально?

Бородач не ответил. Все его внимание разом переключилось на глаза мужчины… Ядрышки зрачков светились зеленоватым и были вертикально вытянутыми, как у кошек, но это еще не самое странное… сами зрачки были пустыми. То есть, они не были черными или, скажем, затуманенными — пустыми! Вертикальные ядрышки висели в пустоте, а за ними словно ничего и не было, только какой-то космический мрак.

У Бородача перехватило дыхание, кольнуло сердце. Метла на длинной ручке выпала из руки, вторая рука медленно потянулась к груди. В голову бросилась спокойная в своей обреченности мысль: «Вот сейчас и сдохну», но потом мужчина сделал шаг в его сторону и мягко положил руки на плечи.

Руки у мужчины оказались теплыми, но с их прикосновением в голову Бородача проникла темнота. Он почувствовал, как земля уходит из-под ног, и увидел легкую улыбку на губах незнакомца. Мужчине это казалось забавным, о да, довольно смешным… а затем тьма налетела, точно ветер, и накрыла непроницаемым одеялом…

Когда память вернулась к Бородачу, он обнаружил себя в одном квартале от «Северного ветра», механическими движениями выметающего перекресток. В голове царил туман, настолько плотный, что разглядеть что-либо не представлялось возможным. Однако кое-что Бородач вспомнил, правда намного позже, уже после визита Ловкача. Например, что мужчина назвал свое имя — Шиджилл, Ловец Богов, и спрашивал он как раз о Ловкаче, заглядывал ли тот в город, может быть, о нем что-либо слышно. А затем мужчина прошел через весь город и скрылся за северными воротами, которые охраняются огромной статуей волка-оборотня. Некоторые жители тоже его видели, поскольку через несколько недель по Шотограду вовсю гуляли слухи о странном человеке без зрачков. Правда, слухи эти, имея обыкновения приукрашиваться и обрастать сплетнями, словно снежный ком, к правде имели весьма посредственное отношение…

— Он искал Ловкача, — сказал я, глядя на играющие в камине голубоватые огоньки, — Ловец Богов искал Ловкача. Может ли это означать, что Ловкач — Бог?

Бородач покачал головой:

— Тавтология у тебя вышла замечательная, но не совсем верная. Видишь ли, на игкийском слова «бог» и «могущественный» — синонимы. У игкийцев не было четкого разделения между богом и просто могущественным магом или чародеем. Бог, в игкийской религии, не более чем самый могущественный маг в мире. Такой маг, который может создавать целые миры. Конечно, игкийцы не знали о существовании вайши, и это им можно простить. Могущественный, то есть маг, и бог в игкийском обозначаются одним словом — «жиелл». Скорее всего, Ловкач — могущественный, как и Шиджилл. Каким-то образом эти двое проникли сквозь границы Империи. Один уничтожил ее, второй отправился на поиски уничтожителя. Ловцы, насколько мне известно, выслеживают и уничтожают всех, наделенных темной магией.

— Откуда ты все это знаешь?

Бородач пожал плечами:

— Читал много. Я всегда живо интересовался тем, что творится за пределами Империи. Заметь, никто не утверждает, что магии в Империи не было. Все знают, что она была, но потом исчезла. А следом пропали все маги и существа, связанные с магией. Нет ни оборотней, ни волкодавов, ни ведьмаков, ни колдуний. Странно?

— Я не задумывался. Мне как-то неплохо жилось и без этого.

— Потому что ты, писарь, не увлекающийся. А я увлекающийся. Все думаю, закончу с уборкой города, и отправлюсь в путешествие по миру. Открою, думаю, ворота, и отправлюсь в приграничную Степь, а там дальше, в Вековой Лес. Может, оборотня встречу. Или еще какую живность. А? Как считаешь? Есть шансы?

— Я думаю, что Ловец шел в неправильном направлении, — сказал я, — Ловкач пришел от столицы и выдвинулся в Степь. А Ловец, получается, обогнул Степь и пришел в Шотоград. Я не вижу смысла.

— Видишь ли, Геддон, служака Императора, у меня здесь было достаточно времени, чтобы хорошенько подумать. Мне кажется, что Шиджилл как раз знал, куда идет. Он собирается поймать Ловкача, поймать его в Лесу, или еще дальше, в землях, которые нам неведомы. А еще я думаю, что Шиджилл никого не искал. Он пришел из Леса, чтобы узнать, далеко ли Ловкач и обдумать, как бы его поймать.

— Вроде как вышел на разведку, — пробормотал я, — побродил по городу, выяснил, сколько еще ждать Ловкача и удалился…

Бородач выпустил носом две сизые струйки:

— А ты догадливый, служака Императора. Так и есть. Вполне возможно, что твой господин зря потратит время, разыскивая Ловкача за пределами Империи. Возможно, Шиджилл доберется до него первым.

Я бросил взгляд на Императора. О, как я желал, чтобы Император, придя в себя, избавился от безумия, которое разлагало его сущность.

Страшнее всего было то, что Императору не нужен мотив. Он отправится искать Ловкача в любом случае. А если сказать ему, что Ловкач мертв, молодой Император отправиться искать его тело. А если не найдет тело, то отправится искать могилу. Ибо без этого Император не успокоится, цель его новой жизни не будет завершена, жажда мести высушит его разум.

Возможно, Бородач перехватил мой взгляд, и сумел прочитать в нем больше, чем хотелось бы. Потому что Бородач внезапно рассмеялся.

— Вы безумцы! — сообщил он сквозь смех, — и твой Император и ты, служака Геддон! Сейчас ты узнал о том, что два могущественных чародея, можно сказать почти боги, сошлись в схватке, и все же ты думаешь прежде всего о том, что придется идти вместе со своим господином! А ведь он захочет стать третьим! Он прошел такой долгий путь, что наверняка не откажется от кусочка пирога! И ты пойдешь за ним? Ты хорошо подумал?

— Хорошо, — ответил я, — как подумал и о том, что раз в Империи больше нет людей, способных бороться за свое будущее, значит, это будем делать мы.

Бородач постучал согнутым пальцем по морщинистому лбу. Зажатая в зубах сигарета дрожала.

— О каком будущем идет речь, а? Что есть будущее, писарь? На весь город, дай бог, десяток разумных осталось, и все они сидят в подвалах, на чердаках, запертые в туалетах, и боятся показать нос на улицу. Потому что там, за стенами, ходит наше с тобой будущее! Это — безумие! Вот что ждет Империю в будущем. Даже если твоему, а вернее нашему, господину удастся убить Ловкача, или, там, допустим, он найдет его тело, что это нам даст? Как изменит будущее?

— Тогда Император вернется и начнет строить новый мир, — упрямо предположил я. У меня не было выбора думать иначе. Я словно пес в ошейнике, знаю, как короток иногда бывает поводок.

— И ты веришь в это? — очередная струйка сизого дыма покинула легкие Бородача. Поднявшись с кресла он подхватил рукой большой чугунный чайник, покрытый густой копотью, с отломанным краешком носика, и повесил его над огнем, — а думал ли когда-нибудь, что нам, нормальным людям, на твой новый мир начхать. Слишком долго нам пришлось ждать, и еще неизвестно сколько придется. Включи свой разум, Геддон, служака Императора, просто подсчитай. Как говаривал один известный философ — наш мир состоит из цифр. Можно додуматься до всего, если просто сесть и посчитать, понимаешь? Вот и считай.

Бородач вернулся в кресло, загнул один палец на четырехпалой руке:

— Столица пала шестнадцать месяцев назад. Прошло больше года с тех пор, как Император покинул ее. Что там произошло за это время? Ты знаешь? И я не знаю. Но можно предположить, что ничего хорошего. Допустим, в столице осталось сотни две нормальных, разумных людей. Чем они занялись? Начали строить новый мир? Ничего подобного. В первую очередь, они занялись поиском пищи и крова. Может быть, какие-нибудь небольшие группы стали убивать безумцев, зачищать районы, чтобы огородиться от остальных и зажить нормальной жизнью. Но, Геддон, представь размеры столицы, представь всю площадь дорог, переулков, улиц, построек, районов и кварталов. Думаешь, за шестнадцать месяцев кто-нибудь из людей сидел и ждал, пока вернется Император и начнет строить новую жизнь? Я не думаю. И тебе не советую. Свершился апокалипсис, каждый человек обнаружил в себе инстинкт самосохранения. И им наплевать на Императора, им нужно прежде всего выжить в новом мире. Вот они выживут, обстроятся, а там посмотрим…

Бородач затянулся, прикрыл глаза от наслаждения — между его приоткрытых губ струился дымок — потом выдохнул носом и продолжил:

— Теперь сложи все города, охваченные безумием, через которые вам пришлось пройти за это время. Сколько их было? Двадцать, тридцать, может быть, пятьдесят? В каждом из этих городов остались нормальные люди, которых по какой-то причине не коснулось безумие. И каждый из этих людей, подсчитай сколько их, если в городе не больше сотни нормальных, первое время ждал, что его спасут, что за ним придут, что мир, в конце-концов, станет как прежде. Но прошло-то много месяцев, и никто не пришел. Никого не спасли. Да и мир не превращался чудесным образом. По улицам все также ходят безумцы, еды нет, тепла нет, нет будущего. Вот и подумай, к настоящему моменту, к этому вот часу, сколько людей в Империи все еще думают о том, что их Император им поможет?

— Но ведь стоит нам вернуться и объявить, что вот он, Император, и что болезнь побеждена, как все эти люди поднимутся и пойдут за нами!

— Подсчитай, — коротко бросил Бородач и показал мне кулак, — как много времени нужно людям, чтобы перестать верить и в Императора, и в Империю. Может быть, многие из них начнут строить свою жизнь самостоятельно, хотя я думаю, большинство умрет еще до наступления весны.

— Но оставшиеся!.. — воскликнул я.

— Кто они — оставшиеся?! Возьмем в пример меня, хотя это и не очень скромно. Лично мне не нужен Император. Сейчас я справляюсь сам, живу, как могу, и прекрасно понимаю, что лучшей жизни у меня больше никогда не будет. Посуди сам, Геддон, на каждого разумного человека сейчас приходится по полторы тысячи безумцев. Многие из них умеют обращаться с оружием. Да, они глупы и наивны, они замерзают и ничего не едят, но есть и те, кто ведет себя по-другому. Фактически, это целая армия, против которой нашему Императору нечего противопоставить. Понимаешь? Я не говорю уже о том, что твой Император не явится перед людьми с неба и из глаз его не будут сыпать молнии. Он не излечит болезнь мановением своего аристократического пальчика. И уж тем более, он не отстроит дома и города взмахом руки. Верно? Свершилась революция. Такая, какая есть. К власти пришли безумцы, и уж извольте с этим мириться. Никто из выживших не встанет на сторону Императора ради сомнительного будущего. А я тем более не верю в его светлое начало!

— Ты говоришь неправильно, — пробормотал я, — я не знаю почему, но мне так кажется. Я чувствую ложь в твоих словах.

— Я никогда не лгу, малыш.

— Ты веришь в ложь так же искренне, как в правду. Ты просто… просто ненормальный человек. Может ты не такой же безумец, как те, на улице, но очень близок к ним.

Некоторое время Бородач мерил меня тяжелым взглядом из-под низких густых бровей. На мгновение мне показалось, что в темноте его глаз кружатся и сверкают маленькие серебряные искорки. Сигарета в его зубах медленно тлела, к потолку вился дымок.

Я вновь поймал себя на мысли, что боюсь этого человека. Ведь он действительно безумен.

Начал шипеть чайник. Постепенно шипение нарастало, задребезжала крышка. Не отрывая от меня взгляда, Бородач снял чайник и поставил его между ног. Пар от чайника заставил раскраснеться его кожу, на щеках выступил пот.

Бородач вынул сигарету, бросил ее в огонь.

— Чаю будешь? — спросил он тихо, без эмоций.

— Не обижайся, но я считаю, что ты сломался, — сказал я более твердо, — в тебе нет сил верить в будущее. Ты живешь только прошлым, думаешь о прошлом и делаешь так, словно вокруг одно только прошлое.

— Неправда, — ответил Бородач коротко, — ты ничего обо мне не знаешь. Когда придет время, и я расскажу тебе правду, ты поймешь, что не видишь дальше собственного носа.

— Неужели? Ты подметаешь улицы, словно ничего не произошло, а если вдруг появится безумец, ты отрубаешь ему голову и убираешь дальше. Безумцы — это не твоя жизнь, они появились позже, и ты стараешься их не замечать. Как не замечаешь ты, что нет твоей жены, что мир вокруг вот-вот погибнет. Тебе наплевать, потому что ты видишь только прошлое.

— Неправда, — повторил Бородач.

— Я не удивлюсь, если узнаю, что когда ты выходишь на улицу, то видишь не занесенные снегом дороги и пустые тротуары, а бредущих по ним пешеходам, едущие телеги, горящие фонари. А, может, тебе кажется, что в окнах домов горит свет, и ты слышишь тихие голоса из-за дверей, или музыку, или еще что-нибудь.

Внезапно Бородач с силой пнул чайник. Тот кувыркнулся, крышка слетела, кипяток расплескался по полу. Я отскочил в сторону, но несколько горячих капель больно обожгли щеки.

— Ты ничего не понял, писарь, — ответил Бородач ровно, словно и не было ничего, — ты совершенно не понял, что я вижу и что чувствую. Империи больше нет. Пора перевернуть эту страницу и начать писать все с чистого листа. И я думаю, что твой Император больше не герой этой книги. Он вообще теперь не герой.

С этими словами Бородач развернулся и широкими шагами вышел из склада. Хлопнула входная дверь, впустив внутрь несколько белоснежных хлопьев, которые растаяли, не успев коснуться пола.

Я застыл в тишине, нарушаемой тихим шипением горящего газа и ровным дыханием Императора.

А ведь он действительно стал дышать ровнее…

Спустя несколько часов Император открыл глаза.

Все это время я сидел возле камина, в кресле, вытянув ноги, и размышлял. Возможно, я немного вздремнул, но голова оставалась тяжелой, мысли в ней крутились невеселые, а все тело ломило, словно приходилось несколько дней таскать тяжести.

— Писарь, — позвал Император слабо, — писарь, где мы?

Поднявшись, я подошел к нему и присел рядышком на табуретке. Глаза молодого Императора, такие чистые и наивные, бегали по потолку и стенам. Где-то в глубине этих глаз все еще скрывается безумие мести, но сейчас разум взял вверх. Может быть на время, может быть (хотелось надеяться) навсегда.

— Где мы? — повторил Император.

Я взял его за руку, склонился ближе и все рассказал. По мере продвижения моего рассказа, Император все больше приходил в себя. В конце концов, на его лице отразилось некое подобие улыбки.

— Значит, мы живы, — прошептал он, — слава Деве В Белом, слава всем богам, которые помогают нам в этом нелегком пути.

— Как бы я хотел согласиться с вами, — прошептал я, — мой Император, видят боги, да и Дева В Белом тоже, что нам следует остановиться. Давайте поживем пока здесь, подождем, когда вы выздоровеете, а затем вернемся обратно в столицу. Начнем новую жизнь, — с губ едва не сорвалось — «страницу», но я прикусил язык, ибо вспомнил мгновенно о Бородаче.

Император посмотрел на меня, как на безумца, хотя я-то был уверен в обратном:

— Ты в своем уме, Геддон? Мы в одном шаге от победы, а ты говоришь такие вещи? Разве можно?

— В свете новых обстоятельств… — начал я, но Император сильно сжал мою руку и перебил:

— Как раз в их свете все и начнется, мой друг. Только подумай, с чем мы столкнулись! У нас объявился могущественный союзник! Шиджилл! Ловец Богов!

— Союзник? Вы уверены? — я не мог поверить своим ушам.

Но Император улыбался еще шире, яркий румянец проступил на его щеках, делая Императора обманчиво здоровым и значительно моложе, чем он был на самом деле.

— Да-да, Геддон, я уверен! Враг Ловкача — наш друг, другого и быть не может! Разве откажется он принять нас, если узнает, что мы тоже хотим убить Ловкача? Думаю, что нет!

— Почему вы думаете, что он вообще захочет с нами разговаривать?

— Потому что я Император!

На эту реплику я не нашелся, что ответить. Император, да. Но Император, увы, разрушенной и уничтоженной Империи.

Император выпустил мою ладонь и убрал руку под голову:

— Ты порадовал меня, писарь, ой как порадовал.

Мне оставалось лишь улыбаться в ответ. Я не знал, что делать. Знал лишь, что не оставлю Императора даже если он захочет прыгнуть в пасть к самому дьяволу.

Да, возможно и я был безумцем.

Император тем временем попробовал подняться на локте, но тело его свело судорогами, он поморщился от боли, сжал зубы и рухнул обратно на диван.

— А где наш таинственный спаситель?

— Ушел куда-то, — ответил я, предпочтя умолчать о подробностях ухода Бородача.

— Он здесь неплохо устроился. Газ подается автоматически?

— Да, кажется, еще работает централизованная система, но вы же знаете, что без людей это ненадолго. Скоро механизмы остановятся.

— Я не собираюсь сидеть здесь так долго. Геддон, дружище, поставь чайник. В горло словно углей горящих натолкали.

Я послушно поднялся, но подойти к камину не успел. В этот момент распахнулась дверь, но, вопреки ожиданию, в дверной проем не ворвался дневной свет, а всего лишь вечерние сумерки. На пороге стоял Бородач. Шляпа его теперь была задрана на затылок, так что я увидел большие глаза с пышными ресницами. Левой брови у Бородача не было, зато правая — тонкая, изогнутая вверх. И снова я подумал о том, что Бородач не очень-то похож на простого уборщика. Его осанка, его манера разговаривать…

— Господа хорошие, я вернулся, — заявил Бородач громогласно, шагнул внутрь и захлопнул за собой дверь.

В одной руке он держал большую тряпичную сумку, явно чем-то наполненную. Бородач улыбался. Сейчас он разительно отличался от того Бородача, пнувшего чайник несколько часов назад. Этот Бородач просто лучился радостью.

— Господин Император, мое почтение, — кивнул он, идя к столу, даже приложил свободную руку к козырьку шляпы, — вижу, пока у вас ничего не болит. Геддон, служака Императора, улыбнись, терпеть не могу хмурых людей.

Я невольно улыбнулся. Радость Бородача оказалась заразительной.

— Что произошло?

— Я наконец-то сделал это, — сообщил Бородач, не удосужившись, правда, объяснить, что именно.

Подойдя к столу, он перевернул сумку и молча высыпал содержимое.

Несколько секунд в помещении было безумно тихо. Потом молодой Император спросил:

— Откуда столько?

— Я сделал это, — повторил Бородач, улыбнувшись, — я заглянул во дворец нашего многоуважаемого мэра.

Я подошел ближе, взял в руки серебряную вилку, действительно красивую, но, к сожалению, в нынешней ситуации совершенно бесполезную. Помимо вилки, на столе очутились серебряные же ложки, несколько ножей, три больших бокала и плоское блюдо, на котором сохранились высохшие остатки былой трапезы.

— Я вас не понимаю, — сказал молодой Император, — вы тратили время, рисковали собой, чтобы проникнуть во дворец мэра и взять кучу дорогой, но никчемной посуды?

— Почему же никчемной? — изогнул губы Бородач, — смотрите, мой господин, из этих бокалов можно пить дорогое унцкое красное, с этого подноса есть зажаренного поросенка, которого можно резать вот этими вот ножами. Ну и вилки с ложками пригодятся для подобных мероприятий, разве нет?

Взяв несколько приборов, Бородач делано потряс ими в воздухе и швырнул на стол, после чего громко расхохотался. Молодой Император сконфузился, но лишь на мгновение. Не в его правилах молчать, когда над ним смеются.

— Я требую объяснений, — воскликнул он, — в чем причина смеха? Почему вы так радуетесь, казалось бы, совершенно никчемным вещам?

— О, причины есть! — сквозь смех процедил Бородач, — извините меня, государь, мне так забавно наблюдать за вашей растерянностью. Да и когда бы еще подвернулся случай поговорить с самим Императором вот так, по-простому.

— Расскажите, — потребовал Император.

— Есть две причины, — все еще улыбаясь, произнес Бородач, — первая состоит в том, что я всегда мечтал попасть во дворец нашего славного мэра, господина Тольна фон Абелина. Видите ли, некоторые мои знакомые по долгу службы занимались уборкой в его дворце, и рассказывали про замечательные, роскошные апартаменты, про великолепные ковры, убранства, красивых служанок, неприступных, словно жена Императора, да простите мне столь дерзкое сравнение. Всегда, понимаете, терзался мечтами проникнуть в святая-святых нашего маленького городка. Вот и решил осуществить мечту. Не скрою, раньше я не решался на столь отчаянный поступок, потому что дворец находится на открытой площади, а сейчас вокруг него снуют безумцы, но ваше появление подтолкнуло меня. Я, можно сказать, решил совместить приятное с полезным. Благородный поступок смешался с личными помыслами. В итоге получилось это, — кивок на стол, усеянный столовыми приборами.

— Не понимаю, — прбоормотал Император, — при чем здесь мы.

— А это вторая причина, — Бородач поднял руку с вытянутым вверх указательным пальцем. Палец был без ногтя, с засохшей коричневой коркой, — вы и без меня знаете, мой Император, что прежние времена исчезли навсегда. Возможно, еще полтора года назад Империя была неприступной и могучей державой, границы наши были на замке и ничто не могло проникнуть сквозь могучие стены. Много веков назад Империя закрыла свои границы, изгнала магических существ и искоренила магию. Мы забыли, что такое магия. Мы забыли, кто такие — магические существа, и, самое главное, как с ними бороться. Но сейчас все вернулось. Еще несколько месяцев, и стены, которые огораживали Шотоград от другого мира, рухнут. Сейчас их некому поддерживать в рабочем состоянии, механизмы работают в автономном режиме, но скоро им придет конец. И тогда — все.

Улыбка покинула лицо Бородача, тонкая бровь над безумным глазом изогнулась. Я забыл дышать, поглощенный рассказом…

— Наш город находится на границе с Великим Лесом, что начинается за приграничной Степью, — продолжил Бородач, — а в этом Лесу, согласно легендам, водятся оборотни. Ваши предки изгнали их из Империи, когда закрывали границы, но не уничтожили. Об уничтожении нигде и ничего не написано.

— Верно, — сказал я, — уж поверьте мне, я много почитал на своем веку.

— Я тоже ознакомился на досуге, — кивнул Бородач и повернулся к моему господину, — И что, скажите Император, мешает оборотням до сих пор жить в Великом Лесу? Жить, поживать, как говориться, и добра наживать? Я скажу вам — ничто не мешает. Они там.

— Кажется, я начинаю догадываться, о чем вы, — пробормотал я, — ну, конечно!

— Я тоже много читал, Геддон, верный служака императора, — ухмыльнулся Бородач, — верно вам говорю, вот оружие против оборотней. Серебро.

— Я слышал от отца про оборотней, — подал голос и молодой Император, — он читал мне сказки. Да, сказки. Выдумка. Возможно, когда-то давно оборотни и существовали, но сейчас их нет. Чем они питаются, по твоему, в этом Лесу? Корой?

— Оборотни не людоеды, не надо путать. К тому же в лесах, если вы не знаете, водится множество других животных. Зайцы, там, белки, ежики, — парировал Бородач, повернув руку с вздернутым указательным пальцем в сторону Императора. Император дернулся, не ожидая, и поморщился от боли. Я видел, что сквозь белую повязку на плече проступили первые пятнышки крови. Они набухали и становились больше.

— Но из этого не следует, что помимо оборотней, в Лесу не водится иных существ, которые могут быть опасными для человека. — закончил Бородач, — вам не надо их бояться, мой Император, потому что у вас есть я.

— Не слишком ли… — Император сглотнул, поморщился, — не слишком ли много берете на себя?..

— Достаточно, чтобы унести. Кроме того, в Шотограде вы вряд ли найдете более вменяемого человека, чем я. А я трезво рассудил, что раз не удается повернуть вас обратно, то надо бы хоть чем-то помочь. Вы безумны, и ваш служака тоже, все ваши здравые мысли высохли от жажды мести. Но тем не менее, Император, у вас хватило сил, чтобы добраться до северных границ Империи, а для этого недостаточно быть только безумцем.

Император вдруг резко подтянулся, сел на подушках. Тяжело заскрипели старые пружины. Я видел, как тяжело далось Императору это движение. Он задрожал, на лбу проступил пот, повязка буквально набухла от крови. Но он удержал равновесие, здоровой рукой потянулся к рукояти меча, прислоненного к изголовью кровати.

— Я позволил тебе дважды назвать меня безумцем, — прошептал молодой Император, — в третий раз я рассеку тебя надвое.

— Ох уж! — неожиданно захихикал Бородач, изогнул бровь смешной дугой, — я должен пасть ниц перед бывшим повелителем? Мой господин, так же, как вы слышали об оборотнях из сказок, я слышал и о вас. Для меня столица Империи и Император значили не больше, чем картинки на страницах книг. Так что не надо угроз. Сейчас я вижу перед собой не Императора, а раненого и слабого человека. Почему я должен верить в вас и не верить в капилунгов или оборотней? И тех и других и третьих я встречал только на страницах книг! И не хватайтесь за меч, вы его не поднимете.

Мне же показалось, что сейчас случится невероятное — Император поднимет меч, встанет с кровати и, быть может, постарается разрубить Бородача. Молодой Император слишком горяч, кровь закипает в его жилах в мгновение ока… Но ничего не произошло. Несколько секунд Император сжимал рукоять меча, а затем ладонь разжалась. Он снова лег на подушках, и когда заговорил, голос его был ровным и тихим:

— Раз уж вы видите перед собой слабого и раненого человека, тогда не стойте истуканом и смените повязку. Не изверг же вы, в самом деле!

— Да не изверг, — кивнул Бородач, — да и вы не оборотень, как я погляжу.

Он остался стоять, улыбаясь чему-то своему, потом произнес:

— Итак, Император и его служака. Позвольте сказать вам одну вещь. Я не для того сегодня проник во дворец многоуважаемого мэра, чтобы выслушивать от вас протесты и байки. Пока вы находитесь в моих владениях, вы будете подчиняться мне. Как только вы сможете уйти — уходите. Но я хочу предупредить сразу, что без моей помощи вам вряд ли удастся покинуть Шотоград. Вы видели ворота? Я смогу сделать так, чтобы они открылись. А вы не сможете. И еще я смогу сделать так, чтобы первые же существа, наделенные магией, не порвали вас в клочья. А вы, опять же, не сможете. Ты, Геддон, встречался хоть раз с оборотнями?

— Это сказки… — неуверенно произнес я.

— Больше нет сказок. Есть реальная жизнь. Есть оборотни, есть капилунги, есть лешие и домовые. И все они находятся за Воротами. Нужно быть готовыми к встрече с ними. И я могу помочь вам в подготовке. Я подумал над этим, когда ходил во дворец мэра. Вам нужна моя помощь, совершенно в этом уверен.

Он замолчал, разглядывая нас слегка прищуренным глазом. Император пошевелился, опускаясь в кровать. Он дрожал, но терпел боль, стиснув зубы. Тогда я решился заговорить первым:

— Возможно, нам нужна твоя помощь. Но почему ты решил помочь?

— Потому что это логично. Люди должны помогать другим людям.

— Просто так? Ни за что не поверю.

— Может быть, во всем этом есть моя выгода. Но вам-то какое дело? Я не требую денег или должности при дворце. Считайте, что мне не терпится попасть за Ворота и начать исследование другого мира.

— А при чем здесь серебро? — спросил Император. Голос его ослаб и дрожал.

Бородач хитро улыбнулся, взял со стола серебряную вилку и повертел ее в четырех пальцах:

— Потому что в серебре есть частичка магии. Если бы вы читали древние книги, то знали бы, что с оборотнями можно бороться только серебром, а для борьбы с магами использовали стрелы с серебряными наконечниками. Да и у самих чародеев набалдашники были обязательно из серебра. Серебро — основной элемент любого магического зелья или предмета.

Бородач положил вилку обратно:

— Против магии нужно бороться только магией.

Странное время, странные разговоры… видения…

Империя пала, но стены остались целыми. Города опустели, но работали системы подачи газа. И редкие автомобили на улицах стояли с полными баками топлива. Мир умер, но техника продолжала функционировать, не замечая, что за безумие творится вокруг.

И не было врагов. Были безумцы и разумные.

Глядящие в будущее, и вернувшиеся в прошлое. Кто из них кто? Сложно сказать. Еще сложнее написать.

Может быть, лошади и собаки знали, что происходит. Лошади уходили в поля, а собаки превращались в волков и бродили по пустым улицам в поисках пищи. И только кошки гуляли сами по себе. Наверное, им было все равно, в каком мире жить.

Я — писарь. Я должен нести Слово, да, да, именно с большой буквы. Писать для предков, скрупулезно заношу на бумагу все, что вижу и слышу, чтобы потом, в будущем, быть может, кто-нибудь из разумных, построивших новое великое государство, смог бы прочесть и узнать Правду.

Но, каюсь, видимо я не тот писарь, который войдет в историю. Потому что в ту ночь я просто уснул.

Бородач еще сидел у камина, курил трубку, выпуская сизый дым тонкими колечками под потолок. Император дремал на диване. Я же прикорнул на одной из деревянных полок, на которых раньше хранили мешки с картофелем или, может быть, с сахаром или еще черт знает с чем. Неважно, все неважно… Заснул прямо на досках, укрывшись тонким одеялом, которое предложил Бородач, и положив под голову мешок с мукой, завернутый в ткань — в некотором роде неплохая замена подушки.

Я уснул быстро, вопреки опасениям, что меня одолеют мысли, что я, как обычно, начну анализировать прошедший день и выделять из него наиболее важные моменты.

Но — нет. Темнота накрыла мгновенно. Еще минуту назад я слышал тихое шипение огня — а затем все.

Когда же я проснулся, то не совсем понял, где нахожусь. За многие месяцы я привык к смене обстановки, но по большей части просыпаться мне приходилось всегда в одном и том же месте — в своей палатке, стоявшей неподалеку от палатки Императора. Я привык к утреннему холоду, щекотавшему пятки, и к звукам за пределами палатки — ржанию лошадей, разговоров людей, иногда — выстрелам или стукам топоров.

Но сейчас стояла полная тишина. Огонь в камине не горел.

Я приподнялся, разминая одной рукой изрядно затекшую шею, и обнаружил, что дверь в склад распахнута настежь. Внутрь проникал ослепительно белый свет, кружились редкие снежинки, порог уже порядком замело снегом.

Император все еще спал. Повязка его, слава богу, оставалась белой.

Я свесил ноги с полки. Коленки хрустнули — звонко, но не больно (и буду надеяться, что до боли дело не дойдет еще несколько лет).

— Доброго утра, — сказали из темноты.

Бородач лежал на другой койке, скрытый от дневного света и желтых ламп. В уголке рта алым огоньком тлел табак в трубке.

— Доброго, — ответил я и наклонился, нашаривая руками обувь.

— Проветрить решил немного, — сказал Бородач, — я по утрам всегда проветриваю. Уж извините.

Я пожал плечами, дескать, не стоит вообще обращать на нас внимания, поднялся, размял косточки несколькими упражнениями.

— Туалет есть?

— Понимаю. Утренняя пробежка, — ухмыльнулся Бородач, — выйди на улицу, там теперь везде туалет.

На улице было совсем не холодно. Вернее, это улицей-то не назовешь. Скорее — проулочек. Тропинка всего в метр шириной. С противоположной стороны — кирпичная стена. В одну сторону тупичок тянулся еще до одной стены, затем дорога скрывалась за резким поворотом. В другой стороне дорога исчезала в густом утреннем тумане.

Я замер на мгновение, задрав голову вверх, уловил краешек неба. Редкие снежинки кружились на слабом ветерку и падали на лицо. Я поймал несколько снежинок ртом и, словно маленький ребенок, рассмеялся от собственной ловкости. Огляделся, в поисках подходящего места для утренней, как верно подметил Бородач, пробежки.

Ну не делать же свое дело прямо здесь, на стену? Я побрел по дороге в сторону поворота, намереваясь облегчиться где-нибудь подальше от дверей. В утренней тишине звук моих шагов по снегу гулко отражался от стен и гулял по узкому пространству. Только тишина-то не утренняя — мертвая тишина, надо сказать.

Я свернул и без особого удивления обнаружил, что узкая дорога тянется еще дальше. Вчера Бородач вел нас по этим хитросплетениям, но я совсем не запомнил дороги. Наверное, один он здесь ориентируется… Интересно, а куда делся Франц?

Пройдя еще немного, я, словно пес, покрутился на месте, выбирая место (о, да, здесь довольно большой выбор — две стены из красного кирпича и целая дорога в туман!), расстегнул ширинку… оперся рукой о стену…

И в это время земля вдруг резко ушла из-под ног. Снег внезапно поднялся белой пушистой волной, и на мгновение я увидел камни, которыми была выложена дорога. Но лишь на мгновение. Волна горячего воздуха накрыла меня, опрокинула, заставила закружить по земле волчком, придавила к земле. А на голову сыпался снег. И совсем рядом упал красный кирпич, раскололся надвое, окропив землю, словно кровью, красной крошкой.

Следом накатил запоздалый звук взрыва. Где-то высоко в небе загрохотало, словно внезапно возник гром, звук стремительно наполнил все пространство вокруг. У меня заложило уши, я закрыл их руками и уткнулся носом в снег, скрипя стонущими от боли зубами.

И вдруг все пропало. Звук взрыва как отрезало, и меня накрыло непроницаемой пеленой тишины. Только это была уже не тишина мертвого города — кажется, я попросту на время оглох. Дай-то бог, чтобы на время…

Осторожно подняв голову, я увидел впереди развороченную дорогу. Словно кто-то пронесся по этому узкому проулочку, выворачивая камни из мостовой и выбивая кирпичи из стен. Снег разметало в стороны. Мостовая была усеяна разбитыми камнями и красной крошкой размолотых кирпичей. В нос ударил острый запах чего-то горелого. Оглянувшись через плечо, я обнаружил за спиной тоже самое. Неизвестная сила разорвала туман в клочья, теперь дорога была видна далеко вперед со всеми изгибами и поворотами. Впереди я различил белое пятно света, обозначающее, видимо, конец узкого проулка.

В голове к этому времени вместо тишины возник тихий гул, зародившийся где-то в глубине, «за глазами». Я поднялся на локтях, на колени. Оставалось радоваться, что я еще не настолько стар и меня не пробил радикулит или что-нибудь похуже. Сильно саднил левый локоть — задрав рубашку, я обнаружил широкую кровоточащую ссадину. Ну это, пожалуй, я еще легко отделался…

Гул становился все громче, пронизывал голову, словно раскаленный гвоздь, плавил тишину, впуская под мою бедную черепушку звуки… посторонние звуки.

Вот я услышал чей-то топот, и в следующее мгновение из-за поворота показался Бородач. Странно было видеть его без шляпы — с гривой нечесаных, пепельного цвета, волос, большими ушами. Бородач был без трубки, но с сумкой в руке, из которой торчал черенок лопаты. Подбежал ближе, подал мне руку, помог подняться.

— …вижу, сходил по маленькой… — голос Бородача донесся сквозь гул, словно говорили через металлическую трубу. Звуки отдавались в голове слабой режущей болью.

— Что это было? — впрочем, себя я тоже слышал с большим трудом.

Бородач пожал плечами, огляделся, изгибая в удивлении целую бровь:

— Мне кажется, взорвались газопроводные трубы. По крайней мере, в моей скромной обители едва не разлетелся камин. Хорошо, что я погасил огонь, а то из меня и господина владыки получились бы отличные запеканки. Кстати, господин Император спит так крепко, что пропустил все светопреставление. Не думаю, что он проснется в ближайшие часы.

Я отряхнул со штанов снег и красную крошку.

— Разве трубопровод может так взорваться?

— Может быть, это дело рук безумцев? Или кого-то еще, — отозвался Бородач, — предлагаю посмотреть. Императора тревожить не будем, пусть отдыхает, бедняга.

— Согласен. — кивнул я.

— Тогда в путь, — Бородач махнул рукой и легкой рысцой побежал по дороге, вдоль возникшего разлома.

Действительно, все говорило о том, что взорвалась подземная труба. Кое-где были видны металлические огрызки, торчащие прямо из земли, сквозь булыжники. В воздухе висел едва ощутимый, но все же, запах газа. В одном месте прямо из земли вырывалось бледно-голубое пламя. Бородач остановился возле него, присел, вынул из-за пазухи сигарету и прикурил.

— Не хочешь?

— Нет. Уже месяц не курю. Считай, бросил.

— Правильно делаешь. В наше время весьма полезно.

Мы петляли по узким улочкам довольно долго. Я все думал, неужели, кто-то специально спланировал районы города таким образом, чтобы возникли такие вот узкие переходы, повороты, тупички, похожие на огромный лабиринт? Кому это надо было? Кто ходил здесь? От кого, интересно, прятался? В любом случае, сейчас этого уже не узнать. Обитателями лабиринта стали Бородач, крысы, и мы с молодым Императором, хоть и временно. А еще иногда забирались безумцы. Но ненадолго, как говаривал Бородач, потому что он их вж-жи-ик лопатой — и конец…

Затем перед нами возникла деревянная дверь, а за дверью не склад, но небольшая темная комнатка, совершенно пустая. В центре ее высилась металлическая винтовая лестница с перилами. По лестнице мы с Бородачом поднялись на чердак.

Чердак оказался, вопреки моим ожиданиям, как раз довольно большой. Видимо, он объединял несколько маленьких комнат. Крышу пронзали многочисленные дыры, кое-где скопились ощутимые сугробы снега. Было слышно, как подвывает ветер в щелях черепицы.

— С крыш самый лучший обзор, — поведал Бородач доверительным шепотом, — и маловероятно, что безумцы нас заметят. Они обычно глядят под ноги, а не на небо.

Я вспомнил позавчерашнюю ночь, безумцев с луками, которые ждали наш отряд на крышах. Возможно, многие из тех, кого коснулась печать Ловкача, сошли с ума, но были и такие, кто соображал не хуже нормальных людей.

— На крышах тоже иногда попадались безумцы, — словно прочитав мои мысли, сказал Бородач, — но с ними у меня разговор простой, и короткий до безобразия.

— Тоже лопатой?

— Иногда. Бывало, чтобы не пачкаться, сталкивал вниз. Лететь несколько метров — внизу булыжники, сам понимаешь…

— И скольких ты безумцев уже… отправил на тот свет? — слово «убил» как-то не хотело срываться с губ. Убить можно живых, а безумцы все равно, что мертвецы, только ходят и разговаривают.

— О, много. Я не считал, но много. Если бы шла настоящая война, я бы завел себе военный блокнот и отмечал бы каждую жертву. Знаешь, раньше такое практиковали. Мой дед рассказывал, что на Приграничной войне между солдатами разных частей даже существовали негласные такие соревнования — кто больше унцев убьет за неделю, месяц, три месяца. Рядовых даже награждали за достижения. Да и вообще приятно.

— Что может быть приятного в убийстве?

— Это же унцы были, — пожал плечами Бородач, — по-моему, убить врага всегда приятно. Разве нет? Разве ты, писарь, никого не убил во время вашего путешествия?

— Было дело. Но удовольствия никакого.

— Да потому что ты — писарь! — захохотал Бородач, — если бы ты был солдафоном или, на худой конец, каким-нибудь оруженосцем, то я бы не ручался, что тебе бы не понравилось. Знаешь, есть свои прелести в том, что убиваешь врага. Я не говорю уже о практической пользе, в некотором роде лично я получаю некое моральное удовлетворение. Вот знаешь, смотрю на кровь, на мертвое тело перед собой и думаю, что еще одного ублюдка отправил на тот свет. Значит, на этом свете одним ублюдком стало меньше. И тут же думаю о том, что, возможно, избавил мир от многих других смертей. Если бы не я, например, этот ублюдок мог бы убить кого-то другого, нормального человека. Понимаешь, о чем я?

— Я-то понимаю. Но получать удовольствие от убийства? Это уже ненормально, как мне кажется, это приближает тебя к тем самым ублюдкам.

— У нас с ними разные цели и, следовательно, разные удовольствия. Не путай, Геддон, не путай…

За разговором мы прошли по чердаку к двери, ведущей на крышу. Дверь была закрыта на щеколду изнутри. Щеколда отодвинулась бесшумно. Видно, недавно ее хорошенько смазали. Бородач открыл дверь, махнул рукой, проходи, дескать.

Я взялся руками за деревянную перегородку, перенес ногу на крышу и выглянул. Вид с крыши открывался восхитительный. Я видел, пожалуй, весь город. Мгновенно различил высокий пик из осты, небесного металла, устремленного к небу. Вокруг пика тянулись вверх черные столбы дыма, окутывали осту, смешивались с серыми облаками в небе. Вылезши на крышу полностью, я огляделся (а вон и статуя Оборотня, молчаливо ждет нас, путников с другого конца света) и понял, что происходит.

Город горел. Столбы дыма поднимались отовсюду. Над городом образовалось черное облако. Ветер донес запах горелого, а в глазах защипало.

— Они стали поджигать город еще вчера вечером, — сказал Бородач, возникая за спиной, — словно обезумели, ха-ха, беснуются, все крушат. Я такое вижу впервые с тех пор, как Ловкач посетил Шотоград.

— Это агония, — прошептал я, — они умирают, и знают об этом. Хотят забрать город вместе с собой.

— Хорошая теория. — Хмыкнул за спиной Бородач, — но я думаю, что она неверна. Безумцами кто-то управляет. Он уничтожает город, взорвал газ. Либо он хочет вас выкурить, либо решил, что вы ускользнули и злится. Чудовищно злится.

— Кто может управлять ими? — спросил я, и сам же ответил, — Ловкач?

— Думаю, да.

— Но его же нет в городе!

— Мы этого не знаем, — обезоружил Бородач, — почему ты так решил? Потому что сказал твой хозяин, Император? Но он тоже не всегда прав, как думаешь?

Бородач ловко прошелся по скользкому накату крыши, перепрыгнул на следующую, поднялся по черепице и поманил меня пальцем. Когда я добрался, не так ловко, ощущая холодок в душе, когда перепрыгивал с крыши на крышу, Бородач показал пальцем куда-то в сторону:

— Смотри. Видишь?

Я выгнул шею, пригляделся, но увидел лишь вереницы неровных крыш, шпилей, чердаков…

— Расслабь зрение. Не вглядывайся в общее, приглядись к мелочам.

Я постарался. Общие черты города как бы нехотя отступили, помимо крыш проступили кирпичные стены, я увидел дороги, занесенные снегом, пустые телеги, трупы лошадей… а потом повернул голову в том направлении, куда указывал Бородач и действительно… по одной из дорог шагали безумцы. Шагали не просто так, в свойственной им манере брести, опустив голову и переваливаться с ноги на ногу, словно нижняя часть тела была не в ладах с верхнее. Сейчас их шаг напоминал ровный выверенный марш — шаг левой ногой, взмах правой рукой, и наоборот. Шли они ровным строем по несколько человек, смотрели вперед, молчали. Сбоку вприпрыжку бежал человечек поменьше, как-то даже и не похожий на взрослого мужчину или женщину. Скорее — карлик. Или еще кто… И, кажется, он ловко управлял всей этой процессией безумцев, вдруг переставших походить на безумцев. Если бы не голые тела, издалека кажущиеся светло-голубыми от мороза, я бы предположил, что по дороге марширует небольшой взвод Имперской армии.

Мурашки пробежали у меня по коже. Я посмотрел на Бородача. Тот улыбался — еще бы — улыбкой победителя и самого умного человека в Империи.

— Я же говорил, — буркнул он сквозь зубы, — у меня великолепный слух. Я слышу, как дрожит земля за много километров. Это не единственный отряд. Их много. Все они идут в сторону приграничных Ворот, через которые вчера собирались пройти вы.

— То есть они…

— Совершенно верно. Могу предположить, что они собираются выйти за пределы Шотограда и отправиться в Степь. Кого-то ищут.

— Императора? — охнул я.

— Вполне возможно. Зачем им писарь? Писарь им не нужен. Хотя, может, Ловкач преследует какие-то свои цели. Никто не знает, что он хочет и кого ищет.

Я не ответил, вытянул шею и успел заметить, как отряд исчезает за поворотом. Вскочил, перебежал через крышу, прыгнул на следующую. Благо домики здесь стояли почти впритык. Бородач бросился за мной, едва слышно посмеиваясь. Происходящее его безумно развлекало.

Я пробежал еще немного, лег за широкой трубой, от которой пахло сажей и веяло холодом. Я снова видел тот самый отряд, направляемый карликом. Они прошли по дороге, свернули влево, там к ним присоединился еще один отряд — численностью человек двадцать. Те тоже шли ровным строем, а сбоку вприпрыжку скакал карлик. Отряды соединились. Карлики обменялись рукопожатиями (жаль, что я не смог разглядеть их лиц, головы карликов всегда были склонены вниз) и поскакали вдвоем.

— Кто это? — шепнул я.

Бородач покачал головой.

А я вдруг вспомнил разговор, который состоялся много месяцев назад. Тот самый разговор в подземелье. Ловкач за решеткой — Император перед ним. Дрожащий свет от одного-единственного факела, смола капает на мокрую землю, и всюду воняет плесенью, отходами, сыростью… смертью… На следующий день люди в столице сошли с ума. Безумие проникло в каждый дом, в самый темный закоулок города… как и обещал Ловкач… да, я вспомнил его слова. Он не просто развлекался, улыбка на его лице сверкала не от радости, и даже не от безумия, как думали многие. Ловкач хотел чего-то большего. Он искал…

— Боже, я совсем забыл, — прошептал я, пораженный собственными воспоминаниями.

— О чем?

— Я забыл… Одержимость Императора, его стремление скорее настигнуть Ловкача просто вышибли мозги из моей никчемной головы! Император постоянно повторял, что должен настигнуть Ловкача, чтобы мы торопились, все скорей и скорей. И мы торопились, а у меня не было времени на мысли, на воспоминания… а ведь Ловкач говорил… он говорил, что ищет кого-то…

— О чем ты, писарь? — с интонациями заботливой матери поинтересовался Бородач, — не сбрендил часом?

— Нам надо вернуться обратно, к тебе, — я поднялся, стряхнул со штанов налипший снег, — мне нужно кое-что написать. Срочно.

— Ну, раз вы так настаиваете, уважаемый.

Бородач тоже поднялся. Мы запрыгали по заснеженным крышам, по своим собственным следам обратно.

Через несколько минут мы были уже на складе.

Император давно проснулся, лежал на кровати, положив здоровую руку под голову, смотрел в никуда, видимо, о чем-то думал. Когда мы зашли, лицо его озарила радостная улыбка.

— Где вы потерялись, Геддон? Я уже начал было волноваться.

— Ходили на разведку, мой господин, — мне казалось, что времени на долгие объяснения нет.

— Куда?

Я не ответил, подбежал к своему рюкзаку, вынул стопку чистых листов, ручку. Мои руки тряслись от напряжения. Я вдруг четко осознал, что до этого мгновения в моей памяти образовалась форменная дыра. Я забил себе голову всякой ненужной мелочью, я полностью провалился в события настоящего и забыл о прошлом. Да, да, о прошлом, куда стоило бы заглядывать хотя бы ненадолго, хотя бы раз в месяц…

Я же писарь, черт возьми, я должен следить за прошлым!

— Что с тобой, Геддон?

— Не обращайте внимания, — отозвался Бородач, — на него словно лихорадка напала. Как отряд увидел, задрожал весь, вспотел и бегом домой.

— Отряд, какой отряд?

— Я вам все расскажу…

Дальше я уже не слышал. Схватив бумагу и ручку, я пробежал в самый дальний угол склада, зажег свечу и на секунду замер. Письмо для меня не просто желание излить на бумагу свои эмоции.

Во-первых, я уже несколько дней не писал тебе, моя любимая, во-вторых, только вспоминая о тебе, я могу вернуться в прошлое, как будто, держась за невидимую веревку, спускаюсь в глубокое подземелье.

От настоящего к прошлому.

И все ниже и ниже… и все темнее и темнее…

…Здравствуй, дорогая. Снова пишу тебе, поскольку обратиться больше не к кому. Все чаще и чаще возникает твой образ у меня перед глазами, когда я смотрю на небо, смотрю на воду, смотрю на кружащиеся снежинки. Всюду — ты. Если бы ты знала, родная, как же я по тебе скучаю…

Пишу эти строки, а сам, смешно подумать, гляжу краем глаза на молодого Императора, чтобы не подглядывал. Мне почему-то стыдно говорить ему, что я пишу письма. Да, возможно, со стороны это звучит глупо — писать письма умершей жене, но… родная, слышишь, ты умерла для остальных, не для меня. Даже не думай о том, что я когда-нибудь поверю, будто ты умерла. Нет, дорогая моя, любимая, не умерла. Ты перешла в другой мир, в котором, как я надеюсь, намного лучше живется, чем здесь. И я очень надеюсь, что когда-нибудь мы встретимся, и меня не забросит на другую сторону мира, ведь нет ничего хуже, чем искать свою любовь целую вечность…

Послушай, родная, я решил написать тебе это письмо, потому что никто лучше тебя не помогал мне справиться с неразберихой в голове. Помнишь, как вечерами мы сидели вдвоем у камина? Ты — поджав ноги, я — закуривая трубку. Твоя голова лежала на моем плече… и я рассказывал тебе о событиях минувшего дня, и ты задавала вопросы (правильные вопросы), которые выстраивали в моей голове четкую цепочку мыслей. Именно благодаря тебе, родная, я смог научиться излагать мысли так, чтобы они стали понятны окружающим. Благодаря твоим вопросам.

И вот сейчас, сидя за столом в темном, пропахшем плесенью и старостью складе, в мертвом городе Шотограде, я вспомнил о твоих вопросах, и понял, что сейчас только ты сможешь помочь мне вспомнить все события того раннего утра, когда мы с молодым Императором и советником Карло спустились в казематы имперской темницы, чтобы Император смог поговорить с Ловкачом. Я многое помню, но, увы, многое и забыл. А еще больше перепуталось в моей бедной головушке. О, Дева В Белом, если бы она знала, как мне тебя не хватает, родная…

С чего бы начать? Какой вопрос задала бы ты, если бы мы уселись вечером перед камином? Я бы разворошил угли и закурил трубку, а ты бы задернула шторы, отрезая наступающую темноту от нашего уютного мира… и ты бы спросила:

«Ну, дорогой, рассказывай! В подземельях действительно так темно, как об этом все говорят?»

И я бы ответил:

«Не верь всему, о чем говорят, особенно, если об этом говорила Палла, что живет через дорогу. В подземельях светло, как днем, потому что…»

Потому что там повсюду факелы. Через каждый метр в стене торчит факел, а на потолках, к тому же, кое-где горят яркие лампы. Свет подается так, чтобы не создавалось теней, чтобы выгнать темноту из любого уголка, из каждой щели. Тени в тюрьме — это, прежде всего, друзья заключенных, так объяснил нам начальник тюремного отсека, господин Тиам. Возможно, дорогая, ты встречалась с этим высоким, статным человеком на праздниках в честь Дня Империи, или Вселенской распродажи Веселья, что приходится на первое апреля каждого года. Тиам выглядел так, словно не был начальником тюремного отсека, а занимал должность, как минимум, второго помощника императора. Столько снобизма, гордости, а также столь высоко задранного носа я не встречал давно. Тиаму не хватало только трости, чтобы вышагивать по коридору тюремного отсека, выпятив грудь, и уж точно походить на чиновника в высоком звании. Предлагаю посмеяться, дорогая, смех, говорят, помогает в жизни.

Тиам встретил молодого Императора у входа в тюремный отсек. Мы с Карло шли чуть поодаль. Карло выглядел не выспавшимся и мрачным, он не одобрял желание молодого Императора говорить с нахалом, бурчал под нос, что «не стоит начинать правление с поблажек, выпороть бы этого мерзавца, и дело с концом».

«Доброе утро, мой господин, — приветствовал Тиам, — прекрасно выглядите».

И, без лишних разговоров, распахнул перед нами двери в свой тюремный сектор.

Хочу сказать тебе, что тюремных секторов в столице Империи насчитывалось почти двадцать штук. Все они были раскиданы по столице, в зависимости от важности помещаемых в них преступников, и делились на строгие касты. Воров сажали в один сектор, убийц — в другой, мошенников и мелких преступников в третий. Ловкача же упрятали в сектор для политических преступников. К слову сказать, при правлении старого Императора политических преступников почти не было. На двери этого сектора почти всегда висел огромный замок. Ближе к концу правления Императора политические появились, но в большинстве своем ими оказались мелкие преступники, либо виртуозные мошенники. По сути, Ловкач явился первым за несколько лет действительно серьезным заключенным.

Мы спустились следом за молодым Императором и молчаливым, но гордым Тиамом, по широкой бетонной лестнице вниз, попали в яркий коридор, без единой тени, и прошли по устланному изъеденной полоской ковра полу, мимо множества дверей с узкими зарешетчатыми окнами. Возле одной из дверей Тиам остановился, выудил из кармана ключи, долго гремел ими, хмурил бровь, словно не мог найти подходящий, затем вставил ключ в замок.

«Заключенный номер двадцать один «А», отойдите к окну и поднимите руки!» — рявкнул он в окошко, косясь одним глазом на Императора.

И вот здесь, дорогая, ты бы задала следующий вопрос. Я вижу тебя, поднявшую голову с моего плеча и посмотревшую на меня своими бездонными голубыми глазами. Да, да, сейчас я вижу четкую картинку воспоминаний, как будто все это произошло только вчера… но если бы не твои вопросы…

«Что случилось потом? — спрашиваешь ты, — вы вошли внутрь?»…

И я ответил:

«Нет…»

Мы не успели. Дверь неожиданно распахнулась сама собой, Тиам отлетел к противоположной стене, крепко ударился спиной о камни, вскрикнул. Связка ключей выскользнула из его рук… но не упала — зависла в воздухе. Как зависло, замерло, застыло все вокруг.

И Тиам застыл, с выражением глубокого удивления на лице, вскинув одну руку, выгнув спину… И Карло застыл, он как раз поправлял очки левой рукой, так и замер, с очками набекрень… и я тоже застыл, хотя вспомнил об этом только сейчас. Застыл, не успев ничего предпринять, едва открыл рот… и превратился в фарфоровую куколку, которая может только смотреть и слушать. Слушать и смотреть.

Не застыл, кажется, только Император. Но и с ним происходило что-то странное. Он шарахнулся назад, но, видимо, уперся спиной о невидимую стену, потому что кинулся вперед, и словно ударился о воздух, вскрикнул, схватился за нос, из которого брызнула кровь. Затем он еще несколько секунд вертелся волчком на месте, выставив руки, ощупывал невидимую стену, походил на муху, угодившую в стеклянную банку.

И в следующее мгновение я увидел Ловкача. Он уже стоял в проходе, между дверью и коридором, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки, словно беззаботный фермер, вернувшийся домой после трудового дня. Не хватало только соломинки в уголку рта.

Император тоже заметил его и замер.

На лице Ловкача играла улыбка.

Безмятежная улыбка безумца — но тогда я еще не думал об этом, не знал.

«Ты утверждал, что я жалкий фокусник и никчемный ловкач, — сказал он, глядя на Императора, — но, как я вижу, решил прийти и поговорить. Хорошее начало, Император. На самом деле, я тебя ждал, поскольку знал, что ты придешь. Я не настолько силен, чтобы внушить тебе мысли явиться, но я умею уговаривать и умею сеять зерна. Знаешь, есть такие зернышки, которые называются «любопытство» и «сомнение», и когда они пробиваются сквозь почву в твои мысли, ты уже ничего не сможешь поделать. Почти как магия».

«Кто ты?» — выкрикнул Император, и слова его гулким эхом пошли гулять по тюремному коридору.

Не знаю, где в этот миг была вся стража (а мы видели троих или четверых, ходящих по коридору с важными, но бестолковыми лицами), думаю, все они тоже застыли.

«Многие люди, с которыми мне пришлось встретиться, пока я добирался до столицы вашей наипрекраснейшей Империи, называли меня Ловкач. Не знаю почему. Либо потому что я очень ловок в магии, либо потому что я прихожу в сумерки. Видите ли, сумерки — лучшее время для магии. Говорю вам, как знаток своего дела. У меня и другое имя, но его я тебе не скажу. Только в Верхних мирах имеют право называть Творцов по именам.

«Я не верю тебе, — ответил Император, — наши границы хорошо охраняются, ни одно существо, наделенное магическими способностями, не сможет преодолеть защиту, перебраться через ограждения. В крайнем случае, я бы давно узнал об этом».

«Ой ли? — делано подвился Ловкач, улыбка его стала еще шире. Подняв руку, он лениво и беззаботно почесал кончик носа, — вы либо тупица, либо слишком упертый человек, чтобы принять истину. Вы думаете вас сейчас держит взаперти не магия, а какое-нибудь невидимое стекло, которое я ловко установил здесь за несколько секунд? Может быть, вы назовете меня иллюзионистом? Модное словечко, когда невозможно описать происходящее. Вы разбиваете нос о воздух и, зажав его, восклицаете — о, этот парень великолепный иллюзионист. Так, верно?»

Император молча стукнул рукой по воздуху, и рука отпружинила, словно ударилась о что-то мягкое.

«Я понимаю, жизнь научила вас не верить в магию. — продолжил Ловкач, улыбаясь, — вам внушили, что магии нет, что граница, ха-ха, на замке и все такое. Вот вы и думаете, что живете в стабильном, хорошем и уютном мире. Но, поверьте, это не так. Есть миры и получше вашего. Я повидал много миров, а еще больше создал. О вашей Империи говорили много хорошего. Один мой знакомый, можно сказать, душа компании, в которой я нахожусь, сказал, что лучше Империи нет ничего. У меня был повод ему верить… И я-то подумал, что, придя в Империю, увижу здесь что-то лучшее, чем там, за границами. Но этого не случилось, и я разочаровался. Здесь много серебра, но оно скрыто под слоем жира, тупости и снобизма. Вы забыли магию, вы погребли серебро под неверием. А без серебра мир не может светиться, понимаешь, Император?..»

Да, дорогая, я вспомнил, о чем говорил Ловкач. Вспомнил до мелочей, которые в тот момент попросту не задержались в моей голове, а потом я и вовсе забыл о них, поскольку мир вокруг рушился и сходил с ума. Но сейчас я вспомнил, спасибо тебе… И еще один правильный вопрос, который бы ты задала. Тот самый. Ты бы спросила:

«И чем же все кончилось, дорогой?..»

А я бы ответил:

«Император продолжал молчать…»

Он молчал, не зная, что ответить, а, может, счел, что не станет разговаривать с этим мерзавцем, который сунулся в столицу и теперь угрожает и Императору и Империи. Я не знаю, что за мысли крутились в голове молодого Императора. Но то были совсем не светлые мысли, поверь мне, родная. Видимо уже тогда он подумал о том, что не послушался Карло, не послушался советника, дело которого — давать верные советы, и не отправил Ловкача на площадь, чтобы там его прилюдно выпороли. Но получилось бы? Вот ведь вопрос. Ловкач был магом. Причем, первым магом, явившимся из-за внешних границ Империи за многие столетия (если мне не изменяет память, границы закрыли семьсот лет назад). Никто из нас никогда не сталкивался с магами (или «жиеллами», как их называли икгийцы, то есть «могущественными», «богами»). Так был бы толк от приказов Императора? Я бы крепко задумался, если бы было время.

Но времени как раз не было. Правда, тогда я об этом не догадывался. Я потел, и капля пота сползала по моей щеке, за шиворот просторной рубашки, щекотала кожу. И я молил Деву в Белом, чтобы она скорее освободила меня от этих пут.

«Мой друг говорил мне, что Империя, отгородившись, растеряла все то могущество, каким владела многие столетия назад, — продолжил Ловкач, — он предупреждал меня, видишь ли, еще до того, как я пересек границу. Но я не верил. Я хотел увидеть собственными глазами. Я читал много книг, и везде я видел одно и тоже — могущественная Империя! Великая Империя! Непобедимая Империя! Народ Империи променял магию на счастливую, стабильную жизнь! Они изгнали магов, они уничтожили волшебных существ, они забыли о суевериях и преданиях! Вместо этого народ Империи получил шикарную жизнь! Как там говорилось в книжках?.. — Ловкач сделал вид, что задумался, потеребил пальцем нижнюю губу, и я увидел длинные ровные клыки, как у волка, или тигра… — каждому жителю Империи построили дом, выделили землю! Прекратились войны, ибо война без магии уносила слишком много человеческой жизни, да и некому стало воевать — старые придворные маги перестали плести интриги. Серебро, освещающее каждого человека изнутри, погасло. Стабильный мир! Стабильная экономика!.. Я читал обо всем этом в книжках, и не верил. Я по натуре своей такой, эмпирик, пока не увижу собственными глазами — не поверю. И я решил заглянуть за границу дозволенного. Я нарушил запреты, я пересек границу могущественной Империи и шел до столицы много дней и ночей, чтобы увидеть своими глазами… что?»

Здесь возникла пауза. Тихая, как утренний ветерок. Мертвая. Император молчал, глядя на Ловкача. Казалось, молодой Император изучает лицо мага, словно старается запомнить его черты навсегда. Каждую морщинку, каждое родимое пятнышко, каждый прыщик, если таковые имелись.

А мне почему-то показалось, что Ловкач очень похож на Императора. Было в их лицах какое-то едва уловимое сходство. Но времени не было разглядывать их. Да и думал я, если честно, совсем о другом.

«Что я увидел? — продолжил Ловкач, — Я увидел, что время могущества Империи давно прошло. Куда делись великие Императоры, что поднимали войска на битву с магами? Куда делись правители Империи, одним своим словом уничтожавшие нежить в лесах и болотах, в воде и на земле? Нету их. Были, да вымерли. Вместо этого я увидел, что Империи, какая она была в книжках, уже нет. Осталась лишь оболочка, название. А под формой, ни капли содержания. Скажи, может ты уже и не сын великого Белита? Может, кровь Великих уже давно не течет в твоих жилах?»

«Я убью тебя! — вдруг произнес молодой Император, и голос его оказался холоднее стали, — дай только высвободиться из этой… тюрьмы!»

«О, я-то дам, — заулыбался Ловкач, — я-то дам, вот только вопрос — будет ли у тебя время на то, чтобы меня убить? В этом-то я как раз сомневаюсь, ой как сильно. Дело в том, что вчерашним днем я предлагал тебе сотрудничество. Подумать только, как обманчиво время. Вчера я думал, что смогу возглавить Империю и построить из нее тот мир, который видел в своих фантазиях, да на страницах книг. Сегодня я уже думаю по-другому. Ваш мир не исправить. Его нужно разрушить до основания, чтобы потом на обломках построить новый. А, может, ничего не строить, а оставить в назидание потомкам. Пусть те, кто останется жив и начнет возводить новые города на месте старых, усвоят, что нужно творить мир, за который не стыдно никому».

«Я и стремился сделать мир таким!» — проскрипел зубами Император.

«Не вижу этого, — развел руками Ловкач, — не вижу, мой друг. А, стало быть, все будет по-моему. В твоих жилах больше нет силы настоящих Императоров, а потому остановить меня ты не в силах. Я возьму столько серебра, сколько мне надо, и уйду. А уж кто выживет, тот пусть строит мир, который посчитает нужным».

И в это мгновение я вновь обрел способность двигаться. Сила инерции завалила меня назад, я уперся спиной в стену и увидел краем глаза, как соскользнули очки с носа Карло. В следующую секунду Император вдруг кинулся в сторону Ловкача. Но того, видать, не зря прозвали Ловкачом. Не успел молодой Император и шага сделать, а Ловкач уже оказался у стены, пригнулся, как бы подныривая под Императора, заскочил ему за спину и молниеносно ударил его по голове. Император вскрикнул, сделал еще несколько шагов и повалился на пол. Я кинулся к нему, но Ловкач вдруг вырос прямо передо мной и лицо его, дорогая, оказалось близко к моему лицо. Я увидел эту улыбку — страшную, безумную — и его длинные клыки в уголках губ, а еще увидел пустоту в глазах. Но испугаться не успел. Ловкач ударил и меня. Я помню только, как отлетел к стене и больно ударился головой. А потом — темнота…

Когда же я очнулся, Ловкача уже не было. Император, Карло и Тиам лежали без сознания, раскиданные по коридору, словно горстка оловянных солдатиков после того, как ими поиграл ребенок. Один из охранников трепал меня за плечо. Он что-то говорил, но я не разобрал слов. Я мало что помнил из произошедшего до того момента, как Бородач завел разговор со мной на крыше. А теперь я вспомнил, вспомнил все, или почти все. Твои вопросы, родная, навели меня на нужные мысли, и я благодарен тебе за то, что ты у меня есть. Да ты, наверное, не догадываешься, кто такой Бородач…

Но про Бородача я не дописал. На плечо мне легла рука, и, оглянувшись, я увидел перед собой Императора. Он был бледен, левое веко дергалось, раненая рука лежала в повязке.

— Мой Император! — выдохнул я, вскакивая, — зачем же вы… кто вам разрешал вставать?

— А есть ли здесь кто-нибудь, кто запретит мне это сделать? — слабым голосом произнес Император, — все дело в тебе, Геддон. Расскажи, что ты вспомнил, расскажи мне сейчас же!

— Вы присаживайтесь, присаживайтесь, — засуетился я, подавая Императору стул, помогая ему сесть, — как же вы так могли?.. Вы же сознание потеряете!

— Мне очень интересно узнать, что за мысли пришли тебе в голову, если ты бросился их записывать прямо с порога, — продолжил Император, — понимаешь, я не в силах сдержать любопытство!

Краем глаза я заметил невдалеке Бородача. Он курил трубку и ухмылялся.

— Вы иронизируете, мой Император, а зря, — пробормотал я, — я и так собирался вам все рассказать, но позже, когда допишу письмо.

— Какое письмо? Кому? — поинтересовался Император, но видимо что-то в выражении моего лица заставило его отвести взгляд, — хотя, господиново ли это дело? Рассказывай, не томи, а то я упаду в обморок прямиком с этого стула.

И я рассказал молодому Императору все. Абсолютно все, что помнил. И по мере моего рассказа, в глазах Императора вдруг зародились яркие огоньки. Они разгорались, делались больше, ярче, светлее. Император тоже вспоминал — и это были огоньки возрождающихся воспоминаний.

— Да, да, — бормотал он, когда я повел рассказ о подземелье, — я вижу это, как сейчас. Я бился о невидимую стену и, о, как я хотел убить этого мерзавца!

— Со временем ваше желание не угасло, — заметил из-за спины Императора Бородач.

— Мое желание убить его, не меньше, чем тогда, — произнес Император, — но сейчас я думаю о том, что смерть Ловкача должна стать долгой и мучительной. Чтобы он мог вспомнить лица всех, кого убил.

— У вас есть шансы?

— У нас есть шанс, если мы найдем Ловца Богов, — произнес молодой Император, и Бородач неожиданно поперхнулся.

— Вам не кажется, что было бы лучше, если бы Шиджилл сам нашел Ловкача, без вашего вмешательства?

— Я хочу увидеть, как он умирает и, если получится, чем-нибудь посодействовать.

— Если вы найдете Шиджилла, и даже если он согласится взять вас с собой, то я сильно сомневаюсь, что у вас будет хоть один шанс чем-то посодействовать, — ответил Бородач, — вы Император, покуда находитесь в своей Империи. Я даже допускаю, что вас все еще можно назвать владыкой, хотя от Империи остались одни пустые города, жизнь в которых зародится еще не скоро. Но как только вы пересечете городскую черту, вы перестанете быть Императором. Вы превратитесь в обычного человека. А Шиджилл, ловец могущественных, не общается с обычными людьми.

— Откуда тебе это известно?

— В книжках читал, — буркнул в ответ Бородач, чиркнул спичкой и закурил.

— Но я не обычный человек, — заметил Император, — в моих жилах течет кровь Великих Императоров, древних правителей, которые изгнали магию за границы Империи и возвели неприступные стены, сдерживающие магический напор вот уже семьсот лет!

— Где теперь эти Великие? — усмехнулся Бородач, — стены дрожат от дуновения ветерка. Еще месяц-два, и они рухнут. Магия заполнит все вокруг, от былой Империи не останется ничего. Раз в ваших жилах, Император, еще сильна кровь предков, что же вы не восстановите границы и не подумаете о том, как не пустить магию?

Сначала Император не ответил. Его лоб разрезала тонкая морщина, брови сошлись на переносице. Затем он поднял руку, потер пальцем висок и произнес, тихо, одними губами:

— Сначала я увижу Ловкача мертвым.

Это было безумие, к которому я, к сожалению, уже успел привыкнуть. Я не вздрогнул, услышав слова молодого Императора, не бросился к нему с восклицаниями, вроде «А как же Империя?», или «Подумайте о людях, которые ждут вас!», я промолчал и не двигался. Я знал, что все бесполезно. В душе у молодого Императора, в его мозгах и мыслях, сидит червь и имя этому червю — месть. Блюдо, которое успело основательно подмерзнуть.

Впрочем, Бородач тоже никак не отреагировал, словно знал ответ заранее. Мне показалось, что он даже слабо кивнул в знак согласия, а затем затянулся трубкой.

— Я сделал шестнадцать серебряных пуль, — внезапно сказал он, — также у меня есть три охотничьих ружья. На счет точности их стрельбы ничего не скажу — не проверял, но другого в городе попросту не найдете. Безумцы растаскали все огнестрельное оружие еще в самом начале эпидемии. Самое смешное, что они им не пользуются — просто таскают с собой, как… трофей, что ли.

— Они из луков стреляют, — сухо добавил я.

— Из луков сподручнее, это еще мой дед говорил, — кивнул Бородач, — но из луков вы оборотней не подстрелите… Вы вообще стреляли когда-нибудь? Господин?..

— Доводилось, — ответил Император, все еще потирая висок.

— А ты, писака? Или только листы изводить умеешь?

— Дай мне ружье, и я продемонстрирую.

— Мне то что? Мне это не надо, за вас беспокоюсь, — пожал плечами Бородач, — надежда человечества, блин.

Император внезапно пошатнулся и едва удержался на стуле. Я вскочил, но господин показал рукой, что, мол, все в порядке.

— Вернитесь-ка в постель, мой господин. — сказал Бородач, — газа у нас больше нет, следовательно, к вечеру здесь может стать довольно прохладно. Нужно сходить, собрать дров.

— Но ведь можно поломать вон те полки, лишние стулья, — сказал я.

— Не гадь в доме, где живешь, — коротко бросил Бородач, поднялся и заковылял к выходу, — ты пойдешь со мной, Геддон, писарь Императора, помощь требуется.

Оборвав таким образом разговор, Бородач взял свой рюкзачок с лопатой и выудил изо рта трубку.

— Мне следует пойти с вами, — сказал Император, — я должен посмотреть на безумцев и этих… карликов.

Но в этот раз даже упрямство молодого Императора, столько раз виденное мною раньше, не помогло. Стоило ему приподняться, Императора зашатало и он едва не упал. Кровь отошла от его лица, даже губы побелели. Я подоспел вовремя, подхватил его под локоть и отвел к дивану. Только сейчас я обратил внимание — от Императора пахло лекарствами и болезнью, отталкивающе, неприятно.

Сил у него сейчас не больше, чем у новорожденного.

— А ведь я говорил, — произнес Бородач с нотками непонятной гордости в голосе, — вы слишком высокомерны, мой господин. Ваши желания не доведут до добра, попомните мое слово.

Император, которого вдруг затрясло то ли от боли, то ли от гнева, разлепил губы и прошептал:

— Чихать я хотел на твои слова.

— Я так и думал, — кивнул Бородач, повернулся ко мне, — буду ждать на улице.

Он вышел, я же уложил Императора на диван, склонился, прошептал на ухо:

— Вы лежите, вы отдохните хорошенько, выспитесь. Нам скоро в путь.

— Продолжим путь… — эхом подхватил Император, веки его задрожали, закрываясь, и я вдруг с ужасом понял, что сейчас молодой Император до боли напоминает мне Императора старого — в тот день, который тот не пережил. Нет, внешнего сходства не было. Старый Император к концу жизни похудел на сорок килограммов, пневмония забирала последние остатки его энергии. За несколько дней до смерти старый Император больше походил на скелет — кожа туго обтягивала кости, глаза впали в глазницы, проступили желтые, давно не чищенные зубы… Молодой Император смотрелся лучше… но… внутреннее сходство между ними было. Да еще какое. Я видел, как энергия покидает тело лежащего передо мной господина, последние силы выходят из него, из каждой поры на лице, вместе с прерывистым дыханием… как бы мне хотелось ошибаться, но я вдруг осознал, что знаю, знаю наверняка — молодой Император умирает.

Неосознанно, поддаваясь желанию, я встал перед Императором на колено, взял его ладонь в свою и склонил голову.

— Я буду служить вам всегда, — прошептал я.

И Император сжал мою ладонь, кивнул. Глаза его закрылись. Я сидел до тех пор, пока дыхание Императора не стало ровным, потом поднялся и вышел на улицу.

За дверью, прислонившись к стене, стоял Бородач.

— Твое фанатическое служение господину требует, как минимум, уважения, — сказал Бородач.

— Я хочу подняться на крыши и наблюдать за безумцами, — сказал я, — что они затевают?

— Посмотрим, в свое время, — кивнул Бородач, — но для начала нужно принести дров. Ты же не хочешь околеть ночью, мой друг?

Я не хотел.

Мы шли вдоль трещины, разрезавшей дорогу, словно где-то под землей проползла гигантская змея. В воздухе витал пока еще слабый, но грозивший усилиться, запах дыма, да и вообще небо было серым, неприветливым, затянутым тучами. Мне все время казалось, что вот-вот должен пойти снег. Но снег все не шел…

Бородач провел меня петляющими улочками к какому-то дому, где мы вдоволь наломали дров из стульев и табуретов. Я старался не смотреть по сторонам, чтобы не видеть признаки прежней (беззаботной) жизни. Но все же, краем глаза, видел.

В гостиной был большой камин с газовым подводом, но в углу аккуратной стопкой лежало пять березовых бревнышек. Возле дров — клочок желтой бумаги и коробок спичек. У окна — кресло-качалка с накинутым на спинку пледом. От кресла так и веяло уютом, некоторой, если можно выразиться, домашностью. В короткой паузе между ломанием стульев, я подошел к большому книжному шкафу, заметил корешки знакомых книг, распахнул дверцу без стекла. Книги покрылись пылью, все эти сборники стихотворений знаменитых авторов, научно-популярные романы, ставшие действительно популярными года два назад, энциклопедии… на одной книге мой взгляд замер. Она называлась «Теория основ магии: реальность и выдумка». Корешок книги был ярко-зеленым, но выделялся не этим. На корешке не было пыли. Совсем.

— Я заходил сюда пару раз, — сказал Бородач из-за спины, — Разведывал местность, так сказать. Не то, чтобы люблю лазить по чужим домам, но так получилось… листал. Хорошая книга. Полезная.

— Научился чему-нибудь?

— Это невозможно. Магии можно научиться, когда она есть вокруг, витает в воздухе. А еще если ты могущественный. Простым смертным, вроде тебя, Геддон, не дано, знаешь ли.

Я потянулся, взял книгу. Обложка была броской, с яркими картинками, намекающими на неправдоподобность содержимого, скорее на выдумку с этаким юморком. Что ж, вполне возможно.

— Я возьму ее, — сказал я, — полистаю вечерком.

— Твоя воля, — пожал плечами Бородач.

Мы наломали дров столько, сколько могли унести. Бородач ловко соорудил две вязанки, помог мне взвалить одну на спину, поднял вторую.

— Угля бы, — проскрипел он, — всю бы ночь жарило. А так придется не спать… эх, морока мне с вами, господа владыки и их помощники.

Когда мы принесли дрова, Император все еще спал. Тень смерти, которая, как мне казалось, скрыла его лицо некоторое время назад, ушла, оставив отпечатки в уголках глаз и впавших скулах. Возможно, думал я с облегчением, все обойдется, и мое паническое состояние в конце концов сойдет на нет. Дыхание молодого Императора оставалось ровным, никаких хрипов или стонов. Повязка была белой.

— Поторопимся, Геддон, — сказал Бородач, — сдается мне, там, у ворот, творится что-то интересное.

И вновь мы бежали по кривым улочкам мертвого города. Вновь мне казалось, что я попал в сказочный лабиринт, наполненный монстрами из детских страхов, но вокруг был один туман… и легкий привкус дыма на губах.

Когда мы поднялись на крышу, я отметил, что дыма стало действительно больше. Это были уже не отдельные столбы, поднимающиеся с разных концов города, а одна сплошная густая пелена. Казалось, горело все, что вообще только может гореть. Следовательно, видимость с крыши сократилась до минимума. Я с трудом различил статую оборотня — увидел острые уши и край макушки. Бородач сказал:

— Еще несколько дней, и от Шотограда останутся только воспоминания. Думаю, в других городах творится тоже самое.

— И в столице?

— А чем она лучше? — мрачно усмехнулся Бородач, — дома, наверное, не из небесного металла сделаны, верно?

— Пойдем к воротам. Боюсь опоздать.

— Тогда нам туда.

Не знаю, как Бородач ориентировался в сплетении крыш, но добрались мы без проблем и довольно быстро. Бородач находил крыши, стоящие почти впритык, через них не надо было прыгать — достаточно широко шагнуть. Повсюду лежал нетронутый снег, только мы оставляли за собой вереницу глубоких следов. Интересно, будет ли кто-нибудь следить за этими следами? Заметит ли их кто-нибудь вообще?

Одновременно с нашим приближением нарастал ветер, запах дыма становился сильнее, щекотал ноздри, заставлял слезиться глаза. Бородач опустился сначала на четвереньки, потом и вовсе пополз к краю крыши, осторожно вытягивая шею.

Я подполз следом, чувствуя, как набираю снега в сапоги и за пояс штанов. Но того стоило, поверьте мне. С этой крыши открывался великолепный обзор на площадь, где стояла статуя оборотня, сторожевые вышки без лестниц и закрытые Ворота, отделяющие цивилизованный мир от приграничной Степи.

Я оглядел площадь и ахнул. Я почувствовал, как едкий дым набивается в легкие, но сдержал кашель. Я почти забыл об осторожности… Черт возьми, я думал, этот город мертв. Я и понятия не имел, сколько людей обратилось в безумцев и до сих оставалось в живых.

Несколько тысяч. Возможно — десятки тысяч, если допустить, что они растянулись вон до тех поворотов и скопились на улицах, которые я не видел. Безумцы. Обнаженные, дикие, скрюченные от холода, голодные… но живые. Можно ли их назвать живыми? Кто-нибудь обращал внимание на то, дышат ли они или нет? Бьется ли у них сердце?

Не думаю, совершенно не думаю.

Безумцы стояли везде, куда ни посмотри. Не толкались — нет — стояли ровными рядами, затылок в затылок, все смотрели в одну точку, почти не шевелились и не издавали никаких звуков. На площади было тихо — только время от времени кто-нибудь покашливал от едкого дыма («Значит все-таки живые», — подумал я), наполнявшего площадь.

Возле ворот был небольшой свободный пятачок. На нем расположились карлики. Их было шестеро — одинаковые, низенькие, горбатые, в больших широкополых шляпах, живо напомнивших мне о Ловкаче, стоящем в толпе в день коронования молодого Императора. Двое карликов стояли чуть поодаль, вроде бы курили и о чем-то разговаривали.

— Они ждут, — пробормотал я.

— Угадал, писарь, молодец, — незамедлительно отозвался Бородач и коротко усмехнулся, — я подозреваю, что ждут они не бесплатной еды от Шотоградского Дома Благодарения.

— Ты веришь, что Ловкач все еще в городе?

— Почему бы и нет? Эти Ворота закрыты много столетий. А я не думаю, что Ловкач умеет летать.

— Он много чего умеет.

— Но не летать. Не здесь. — покачал головой Бородач.

— Откуда тебе столько известно о Ловкаче?

— У меня было время подумать.

— Ты совсем не дворник, — ответил я, — ты кто-то другой. Скажи мне — кто?

— Достаточно того, что я вам помогаю, тебе не кажется, писака? И совершенно не твое дело, дворник я или господь бог, спустившийся с небес, — неожиданно резко ответил Бородач, — лучше молчи и наблюдай. Знаешь, не люблю болтливых, от них всегда проблемы.

В этот момент тишина неожиданно оборвалась. Площадь заполнил низкий покатый гул, словно ветер задул одновременно в тысячи водосточных труб. Я вытянул шею и увидел, что это безумцы вдруг оживились, стали размахивать руками и подвывать. Видимо, таким образом они выражали радость… радость от появления на свободном пятачке возле ворот еще одного человека.

Вот только человека ли?

Я напрягся, хотя понимал, что совершенно напрасно. Узнать Ловкача я не мог. Во-первых, появившийся человек был одет в зимнее черное пальто, на голове у него не было широкополой шляпы, а лицо закрывали длинные черные волосы. Это мог быть и Ловкач и любой другой человек Шотограда.

Человек в черном пальто встал между карликами и некоторое время размахивал руками (в черных перчатках) в знак приветствия. Гул безумцев нарастал, ряды стали сбиваться, ровный строй грозил превратиться в хаотичную толпу. Потом незнакомец внезапно заговорил. И голос его оборвал шум, а мое сердце заставил биться в сто раз учащенней.

Возможно, он изменил внешность, но не голос. Этот голос я запомнил на всю оставшуюся жизнь.

— Приветствую, господа! — сказал Ловкач, спокойным голосом, который заглушил ветер и треск огня за спинами безумцев, — я, честно сказать, безумно рад, что собрал вас здесь и сейчас. Не думал, что мне понадобиться ваша помощь, но, вишь, как вышло. Даже я не в силах предугадать будущее. Даже я.

По толпе безумцев пронесся радостный гул, который оборвался, стоило Ловкачу поднять над головой руки.

— Ваша жизнь в этом, честно сказать, поганеньком мире подходит к концу. Скоро все вы уйдете в другой мир, который создал я и в который могут попасть лишь те, кто отдал свое серебро. Я знаю, что все вы ждете этого момента, торопите его. Я уверен, что многие из вас уже на краю. Но пока вы мне не поможете, не могу гарантировать, что мир, куда вы уйдете, вам понравится…

«Серебро, — шепнул я, — он тоже говорит о серебре!»

— Что надо сделать? — звонко спросили откуда-то из толпы, заставив меня вновь вздрогнуть. Я и забыл, что безумцы умеют разговаривать, как обычные люди. За несколько прошедших дней я стал сравнивать их с животными. А ведь они совсем не животные. И забывать об этом не следует…

— Эта проклятая Империя существует уже семь сотен лет! — произнес Ловкач, — все вы прекрасно знаете, что за семь веков правления Императоры позаботились о том, чтобы изгнать магию за пределы Империи и уничтожить всех магических существ. Вы мерились с подобной несправедливостью, ибо совершенно не представляли, что за жизнь может быть с магией. Каждый из вас думал, что без магии лучше. А я вам скажу, что это совсем не так. Жизнь без магии — это дерьмо. Скажите, вам бы понравилось, если бы вам выкололи глаза с самого рождения и заставили жить слепым?

По толпе пронесся гул недовольства. Кто-то пронзительно взвыл, словно ему действительно только что выкололи глаза.

— Считайте, что именно так с вами и поступили. Вас лишили магии, а это все равно, что ослепить. Вы не можете смотреть на мир нормальными глазами. Вы ослеплены. Императоры ослепили вас с рождения. И ваших родителей и ваших детей тоже. Они не сказали вам, что вы слепы, и вам стало казаться, что мир вокруг Империи такой же. Но это не так. За этими стенами ходят люди зрячие, там есть магия, которая открывает людям глаза. И они считают вас калеками. За этими стенами.

По толпе вновь пронесся одобрительный гул.

— К сожалению, — продолжил Ловкач, — есть несколько факторов, которые мешают мне вернуть вам зрение. А я очень хочу это сделать. Я искренне верю, что вас еще можно спасти. Но. Во-первых, один мой хороший друг решил вмешаться и не позволить мне вернуть магию в Империю. Я не знаю, где он, но подозреваю, что скрывается где-то в Вековом Лесу. Я хочу найти его и убедить, что сделать людей зрячими — совсем не преступление. Ведь вы доверяете мне?

— Доверяем! — донеслось из толпы.

— Я дал вам понять, что у жизни много граней. И я хочу дать вам много больше. Но для этого нам надо открыть Ворота.

— Как? — донеслось из толпы, — каким образом?

Хотел бы и я это знать?

— Что бы вам ни говорили ваши родители, за моей спиной всего лишь ворота. — бросил Ловкач тоном, полным беззаботности, — я думаю, что с самого рождения вам внушали, что эти Ворота сдерживают магию, что их не открыть простым людям и что на замках висит заклятие. Все вранье.

— Верно! — подхватила толпа, и площадь вновь наполнилась протяжным гулом, свистами одобрения. Карлики пробежали по пятачку, размахивая руками, вызывая у толпы безумцев настоящий экстаз. Я почувствовал, что по коже бегают мурашки. От увиденного мне стало страшно. Обнаженные тела извивались в диком танце, тысячи рук поднялись к небу, по площади разнесся, нарастая, пронзительный вой.

— Пойдем отсюда, — прошептал я, — я не хочу этого видеть.

— Надо, Геддон, не пытайся увиливать. Это для твоей же пользы.

Бородач крепко схватил меня за запястье и сжал с такой силой, что я едва не вскрикнул. Бородатое лицо с укрытым пышными усами носом оказалось совсем близко.

— Для вас стараюсь, засранцы, — шепнул он, — так что смотри, потом передашь Императору.

— Для чего? Зачем ты так…

— Не задавай глупых вопросов, — ответил Бородач, отпустил мою руку и отвернулся.

Некоторое время я смотрел на его спину.

Мне хотелось дотронуться до его спины и спросить — кто ты? Такой же могущественный, как Ловкач, или обезумевший от одиночества человек, потерявший жену и оказавшийся один на один с рухнувшим в пропасть миром?

Теперь мне было страшно по двум причинам.

Между тем на площади начался форменный хаос. Ловкач вдруг поднял вверх руки и звонко закричал, перекрикивая вой толпы, треск горящего дерева:

— Ворота — это всего лишь сколоченные деревья, обитые железными листами. Один человек не сможет их открыть, это верно. Но нас много! И вместе мы сила! Напором и общим весом мы сломаем их. Нет такой преграды, которую бы мы не смогли преодолеть вместе!

Карлики рассыпались по периметру, двое резво поползли по столбам вверх, на смотровые вышки, еще двое стали распутывать длинные веревки, оставшиеся пошли к запертым воротам.

— Всей силой! Напором! Сломаем их!

— Ворота не открывались семьсот лет! — прошептал Бородач, — разве можно пропустить такое зрелище? Да я бы свою лопату отдал за такое! Видимо ли!

Площадь сотряс первый удар. Сотни обнаженных тел навалились на Ворота. Карлики сверху подстегивали их дикими криками и повизгиванием. Словно волны, накатывающие на мол, безумцы накатывались на ворота и откатывались назад, для следующего рывка. Ворота задрожали. На головы безумцев посыпались комья снега. Ловкач стоял на возвышении и держал руки вверх.

Глядя на содрогающиеся ворота, я вдруг вспомнил рассказ Бородача. О Шиджилле. О Ловце могущественных…

Была в нем одна несостыковка с тем, что происходило сейчас на площади.

— Как Шиджилл попал в город?

— Что? — Бородач оглянулся, сверкнули серебристые пылинки в глубине глаз.

— Я говорю, интересно, если ворота не открывались семьсот лет, как удалось Шиджиллу попасть в город, а затем снова вернуться в Лес? — спросил я, глядя на Бородача, — или он не возвращался? Или, может, он вообще не приходил из Леса?

Бородач криво усмехнулся. Ветер трепал его густую бороду, края широкополой шляпы, скрывающей половину лица в тени… шляпы, какая была и у Ловкача. Совпадение? Скорее — знак.

— Твои варианты, служака Императора? — спросил Бородач, — их всего два, и, думаю, один из них верен.

— Ты и есть Шиджилл, — сказал я утвердительно, ибо гадать тут уже не имело смысла.

— Второй вариант? — усмехнулся Бородач.

— Второго варианта нет, — я посмотрел на сумку, лежащую около Бородача, на ручку лопаты, торчащую из нее. Бородач проследил за моим взглядом, и ухмылка его стала еще шире, обнажая белоснежные, ровные зубы.

— Не факт, не факт, — сказал он, — лопата, знаешь ли, грозное оружие, но не советую что-то предпринимать. Я тоже не буду, поскольку, по моему мнению, всегда есть место разумному диалогу.

— Вот так ты умеешь разговаривать…

Бородач кивнул.

— Я много чего умею, мой друг.

Его взгляд стал серьезным. Вдруг куда-то исчез беззаботный дворник города Шотограда, треплющий языком по делу и без оного. Вместо него на крыше возник совсем другой человек (да и человек ли?) — серьезный, потянутый… такой слов на ветер не бросает… глядя на него, я вдруг поймал себя на мысли, что думаю только об одном — до лопаты я дотянуться не успею, никак.

— Меня бояться не надо, — сказал Бородач, и даже голос его стал другим, — бояться надо его.

Кивок в сторону площади. Как раз в этот момент воздух взорвался громким протяжным скрипом. Левая часть ворот накренилась вниз. Стали ломаться перегородки, обнажая желтые щепы. В воздухе просвистели ржавые болты от ломающихся железных перегородок. Толпа навалилась с новой силой. Тела, покрытые щепками и снегом, прыгали друг на друга, забирались вверх. Сотни рук пробивали щель, ломали Ворота.

И когда они упали — гулко, подняв высоко облако снега — в серое небо взметнулись тысячи рук. Воздух пронзил вопль тысяч глоток. Обнаженные тела задергались в странном, страшном танце.

Я видел Ловкача, который стоял перед упавшими Воротами, и руки его тоже были подняты к небу. Словно шаман, вызывающий дождь… и небо отозвалось глухим протяжным громом. Гром среди зимы.

Я вздрогнул, чувствуя, что схожу с ума. Ведь такое бывает, правда? Некоторые сходят с ума незаметно, сами о том не подозревая, но это не мой случай. Я, кажется, подозревал.

Я увидел, что за Воротами простиралось ровное поле, покрытое белым нетронутым покрывалом. Это была приграничная Степь: сектор, разделяющий Империю от Векового Леса.

— Вперед! Вперед, мои дорогие! — закричал Ловкач, неистово размахивая руками, — Возьмите всю магию, которую сможете унести! Берите ее! Пользуйтесь ею! Она ваша! Станьте зрячими! Насладитесь полнотой жизни!

И безумцы побежали. Сразу все, толкаясь, вопя от восторга, размахивая в экстазе руками. Они толкались, хрипели, падали, утаптывали снег голыми ступнями. Первые из тех, кто проскользнул сквозь Ворота, попадали в нетронутый снег, провалились почти по колено, но продолжали идти вперед, словно люди, бредущие по воде. А те, кто бежал сзади, уже напирали, бежали, давили первых, проделывали тропу по девственной пелене…

Воздух дрожал от криков, стонов, хрипов. Я зажал уши, закрыл глаза, но все равно слышал эти безумные крики и видел перед собой голых людей, тела которых синели от холода.

Не знаю, сколько длилось это безумие, но спустя какое-то время крики стали далекими, а потом стихли вовсе. Только тогда я открыл глаза.

И увидел пустынную площадь. Снега не ней уже не было — блестели в сумеречном свете мерзлые булыжники мостовой, кое-где тянулись бурые тропинки — кровь. Неподалеку от ворот лежало множество мертвых тел. Несколько безумцев корчились на земле, постанывая от боли. Некоторые ползли к опрокинутым Воротам, у них были сломаны руки или ноги. Синий труп лежал, свернувшись калачиком, на том пятачке, где чуть раньше находился Ловкач. Но Ловкача там уже не было. Никого не было. Все ушли.

Осталась лишь тропа в снегу за воротами, уходящая в приграничную Степь.

Я обернулся, знал, что увижу, и точно — Бородач сидел на снегу, в руках у него была лопата. Заостренный черенок смотрел в мою сторону.

— Есть тысячи способов убить человека, — сказал Бородач тихо, — с помощью магии — миллионы. Я вижу твои испуганные глаза, Геддон, и ты напоминаешь мне барашка, который понял, что его хотят пустить на шашлык. Но правда заключается в том, что барашка иногда забирают, чтобы остричь. А он все равно, глупец, думает, что умрет. Ты не видишь будущего, Геддон, ты слеп, как любой человек. Я предупреждал, что в какой-то момент ты поймешь, что не видел правды дальше собственного носа. Это простительно для вашего мира. Но если остальные слепы, и не видят даже серого света, то ты кое-что увидишь.

— Ага, — выдавил я (и с каким же трудом выползали слова из моего онемевшего горла), — я вижу лопату, которой ты резал головы безумцам.

— Лопата, это смешно, Геддон, — улыбнулся Бородач, — я могу сделать с тобой все, что угодно, и лопата мне не нужна. Вы в вашем мире забыли о магии. Я вижу в твоих глазах неверие, хотя ты видел уже достаточно много, чтобы поверить. Смотри.

Бородач разжал руку и поднял ее вверх. Лопата осталась висеть в воздухе на расстоянии примерно в полметра от крыши.

— Вам нужны чудеса, чтобы уверовать, — сказал Бородач, — хотя ты догадался о том, кто я такой и без чудес, но заставить себя поверить ты не можешь, Геддон. Тогда смотри.

Я поднялся, подошел ближе к лопате, провел рукой вокруг. Лопата висела в воздухе, ничем и никем не поддерживаемая. Я взялся за деревянную рукоять, потянул на себя. Лопата легко поддалась, и в следующее мгновение словно наполнилась весом, стала вновь тяжелой. Черенок звонко ударился о снег, когда я не смог удержать лопату и выпустил ее из рук. Бородач засмеялся.

— Как вы просты, люди Империи, — произнес он сквозь смех, — ладно, Геддон, руки в ноги и пошли. Мне предстоит многое вам рассказать.

— Почему?

Бородач пожал плечами:

— Не понял твоего вопроса. Почему — что? Почему я не рассказал раньше? Да я и не собирался до поры до времени. Следовало выйти в Лес, тогда бы все и поведал. Или почему я вообще с вами общаюсь? Охотно расскажу, но на складе. Пойдем.

Он поднялся, отряхнул снег со штанов, взял сумку и лопату.

— Главное, что проход в Лес открыт, — сказал он и снова засмеялся.

В камине горел огонь, навевая воспоминания. По складу разнесся запах сырых дров, напомнивший мне о последней зиме в столице Империи. Хотя в столице уже несколько лет работала система газификации, в ту зиму даже она не справилась с накатившими внезапно холодами. Всего за одну ночь температура упала до минус сорока, мороз сковал дороги, дома. Повсюду лопались окна, что говорить о трубах подачи газа? В срочном порядке пустили телеги за дровами в лес. Но все равно пришлось померзнуть, пока дрова были доставлены. И вот они тоже лежали, сырые, на полу, и я не знал, что с ними делать, потому что за несколько лет хорошей жизни «на газу» обленился до невозможности…

Но сейчас всем занимался Бородач. Или лучше звать его Шиджилл? Я запутался настолько, что держал язык за зубами, и позволял мыслям лихорадочно носиться в голове, не выпуская их наружу и даже не пробуя привести их в порядок. О чем вы? С ума сойти можно!

На тумбочке возле дивана, где лежал Император, я вдруг увидел рюкзак. Он был песочного цвета, на молнии, но не кожаный и даже не матерчатый. В углу кармашка была прикреплена фигурка скелета, собранная из миниатюрных кусочков, закрепленных между собой проволокой. И мне сразу вспомнился рассказ Бородача в самый первый день нашего знакомства. Так вот, значит, что он рассказывал. О себе говорил, не стеснялся. Посмеивался, наверное, в бороду и смотрел на меня, как на идиота. А я-то не догадывался, запоминал, чтобы потом записать в тетрадке. Сколько правды было в его прежних рассказах? А сколько лжи? Лжи, наверное, намного больше…

Бородач тем временем подбросил еще несколько досок и пару сырых дровишек, которые собрал по дороге назад. Огонь вспыхнул, освещая бородатое лицо с едва заметной ухмылкой, но темными, почти невидимыми глазами.

Император сидел на диване, насколько это было возможно при его нынешнем состоянии, и тоже молчал, готовый слушать.

Радость распирала молодого Императора с такой силой, что это было видно даже невооруженным взглядом. Еще бы. Император оказался прав. Шиджилл, ловец могущественных, находился совсем рядом. И он был врагом Ловкача, а, значит, другом Императора. А еще он согласился помочь.

Возможно, я думал по-другому, но с недавних пор к моему мнению прислушивается только пачка листов.

— С чего начать? — буркнул Бородач, будто бы себе под нос, но достаточно громко, чтобы я услышал. Да Император возбужденно закивал головой, обратившись во внимание.

— Ловкач, как вы его называете, имеет множество имен, как в этом мире, так и других, — пробормотал Бородач, — ваше величество думает, что много знает о существе, которое уничтожило его доблестную Империю, но я скажу вам, что это не так. Ничегошеньки вы не знаете. Я и сам мало знаю, хотя разыскиваю Ловкача очень давно. Он слишком скрытен, и мало оставил после себя следов.

Звонко треснул сухой сук в руках Бородача. Обе половинки полетели в огонь.

— Я не имею права рассказывать вам про мир, в котором рос Ловкач. Про его родителей тоже не спрашивайте.

— Но он не из нашего мира, — уточнил Император, что, на мой взгляд, было излишне.

Бородач ухмыльнулся:

— Совершенно верно. До того, как Ловкач обратил взгляд на ваш мир, он спустился на несколько миров вниз. Как по нитке, на которой нацеплены бусины. От одного мира к другому, от бесконечности в пустоту.

— Что-то не очень тебя понимаю, — буркнул Император.

— Смотрите сюда, ваше величество, — Бородач отломил тонкую ветку, присел на одно колено, зачерпнул ладонью пепел из ведра и аккуратно рассыпал его по деревянному полу. Слегка примял рукой и начертил на пепле вертикальную линию.

— Так мы видим Цепочку Мироздания, — сказал он, — многие называют ее Нитью Жизни. Есть такие, кто думает, что это Член Мира, но вы же понимаете, что это, по меньшей мере, смешно.

Бородач наклонился и аккуратно нарисовал на линии множество круглых шариков. Получилось вертикальное ожерелье из бусинок. Над верхним концом ожерелья Бородач нарисовал странный знак, похожий на положенную набок восьмерку, под нижним концом обозначил несколько волнистых линий.

— По общепринятым в Верхних Мирах меркам то, что вы видите, есть общая схема мироздания. Цепочка Мироздания ведет начало из бесконечности, вот ее знак, а низом уходит в пустоту. Пустота, по определению, обозначается вселенским океаном, или Серыми Водами, как говорили икгийцы. А на Цепочку Мироздания нанизаны миры. Их множество. Не спрашивайте сколько, никто не знает. Наверное, даже такой цифры не существует, чтобы определить количество. Условно миры делят на три вида: Верхние, Средние и, соответственно, Нижние. Верхними мирами называют те, которые наиболее приближены к верхнему концу Цепочки Мироздания.

— А как это определить? Если верхний конец Цепочки никто не видел…

Бородач посмотрел на Императора и улыбнулся:

— О, мой господин, все очень просто. Слышали когда-нибудь о Странствующих?

Император покачал головой, зато сказал я:

— Читал. Странствующими называли людей, которые могут перемещаться по мирам. По крайней мере, я читал в некоторых книгах старинные легенды про людей, который возникали из ниоткуда и рассказывали странные истории о существах с головами тигров, о странных ходячих деревьях, о слонах, покрытых рыжей шерстью. Этих людей называли Странствующими… и теперь я думаю, что это были не совсем легенды.

— Я слышал что-то подобное, — нахмурил лоб Император, — мне рассказывали… какие-то сказки на ночь…

— Вы готовы поверить, что это не сказки? — спросил Бородач, — потому что это правда.

Я с готовностью подтвердил, что охотно поверю. После всего, что я увидел и услышал за последние несколько дней, можно поверить во что угодно. Император же пожал плечами, выразив желание слушать дальше. Было видно, что он готов поверить только в то, во что сам считает нужным. Впрочем, Бородача сей факт не задел. Подкинув в огонь еще дров, он продолжил рассказ.

— Вообще-то мы отступили от темы разговора, но я, так и быть, закончу о Странствующих. Ты, мой дорогой писарь, отчасти прав. Эти люди перемещаются по мирам, прыгают, как собачьи блохи, туда-сюда. Много тысяч лет назад их было великое множество, они обитали во всех развитых мирах. В некоторых из них Странствующие даже организовывали свои собственные партии, коалиции, государства, строили города и даже целые миры… что-то меня опять понесло… в общем, постепенно они стали исчезать. Многие погибли при прыжках, многие утратили свои способности, другие осели в мирах, которые им понравились. Есть еще предположение, что Странствующие не могли оставлять потомство. На сегодняшний день их почти не осталось. На сотню миров вряд ли найдется хоть один Странствующий, не растерявший своих способностей. Но тогда, тысячи лет назад, когда Странствующие были еще в силе, кому-то из них пришла в голову идея проникнуть во все миры, составить, так сказать, подробную схему всех обитаемых миров. Странствующие собрали огромное количество единомышленников, и в один прекрасный день они отправились к началу Цепочки Мироздания. А оттуда — вниз, к его концу. Как гласит легенда, а также некоторые документальные источники, Странствующие не добрались до основания Цепочки, но они запрыгнули достаточно далеко, миновали самый первый мир, который впоследствии назвали миром Вайши, и не нашли выше ни одной звездной системы, ни одной развитой планеты, годной для жизни. Цепочка Мироздания устремлялась вверх, но забраться выше не было сил ни у кого. И тогда они начали спускаться от одного мира к другому, записывая все, что увидели, а в некоторых случаях и зарисовывая. В пути их ждали трудности, опасности, неприятности. В общем, до низа Цепочки Мироздания добрались всего трое. И они увидели Пустоту. А поскольку один из них был прирожденным икгийцем, то он называл Пустоту Серыми Водами, что наиболее соответствует действительности. В общем, дорогие мои слушатели, только икгиец вернулся обратно, в свой мир, с огромной папкой бумаг, на которых были написаны схемы и карты исследованных миров. По этим картам и было составлено условное деление на Верхние, Средние и Нижние миры. Условное оно потому, что особой разницы между верхними и нижними мирами нет. Каждый мир развивается по собственным законам. Какие-то преимущества есть и у нижних и у средних миров.

— А Ловкач… он из Верхнего мира? — спросил Император, как мне показалось, с надеждой.

— Не имею права рассказывать, — буркнул Бородач, — если хотите, ваше величество, я могу сказать вам, где располагается ваш мир?

Император покачал головой. В этой жизни его интересовал только Ловкач.

— Я хочу, — сказал я, — скажи мне.

— Средний мир — ваш, — ответил Бородач, — почти в самом центре. Условно, конечно, вот здесь.

Он обвел широким кругом один из шариков посередине нарисованной Цепочки Мироздания.

Император на своем месте заерзал, поморщился от боли, поправляя подушку:

— Господа, давайте перейдем к Ловкачу. Довольно отступлений.

— Он прав, — легко согласился Бородач, — одергивайте меня время от времени, наш господин. Я довольно давно путешествую в одиночестве, поэтому меня то и дело тянет поболтать. Мой длинный язык никак не хочет поворачиваться в нужную сторону… Ловкач сбежал из собственного мира и ушел вниз, по Цепочке Мироздания. Он не совсем Странствующий, но могучий волшебник. В некоторых мирах магия — часть обыденной жизни. С помощью магии там строят дома, выкладывают дороги, обогревают зимой жилища. Ловкач занимался… строительством. А его мечтой было построить великое государство, слава о котором распространилась бы во многие миры вверх и вниз…

Краем глаза я увидел, как вздрогнул Император. Мне и самому стало не по себе о того, что только что сказал Бородач. Во взгляде Императора я увидел прошлое… те самые дни, которые он проводил в библиотеке своего отца, или за рабочим столом… дни, когда молодой Император разговаривал сам с собой, стоя перед зеркалом, и делился со своим отражением планами о будущем. Он ведь тоже хотел построить государство, лучше которого нет во всем мире…

И тут же я вспомнил Ловкача, стоящего на центральной площади, в кольце из застывших людей и стражников. Существо из другого мира, которое столкнулось со своими мечтами… Ведь так все и было?..

— Из того, что мне удалось узнать, Ловкач сбежал из своего мира, — продолжал Бородач, — но не просто сбежал, а развязал войну с некоторыми другими магами своего мира. В результате, там разразилась страшная катастрофа. В общем, все пришли к выводу, что Ловкач сошел с ума.

— Я так и знал, что он сумасшедший, — скрипнул зубами Император, но Бородач не обратил на него внимания.

— …его схватили и решили казнить, но он сбежал прямо с места казни. Собрал всю свою мощь, все свое умение и упал в нижний мир… я видел то место, где его собирались казнить. Вместе с собой Ловкач забрал часть площади и костер, на котором он должен был сгореть. Сейчас там клубится пустота, словно из самого мироздания вырвали кусок…

— А зачем он пришел в мой мир? — спросил Император неожиданно, — что он здесь забыл? Почему именно сюда?

— Я не знаю, — пожал плечами Бородач, — есть множество слухов и догадок. Я нашел Ловкача слишком поздно, и слишком поздно вызвался его найти. Многое скрылось от меня, я сам нахожусь, словно в тумане. Но я подобрался уже слишком близко, и скоро я надеюсь узнать ответы на многие вопросы.

Потирая висок тыльной стороной ладони, устало моргая, Император все же продолжал слушать. Сил у него было немного, и, казалось, он вот-вот упадет в обморок. Но он спросил:

— Ты говорил, что серебро связано с магией…

— Люди, наделенные магическими способностями, называют серебром ту энергию, которая позволяет им колдовать. В некоторых мирах серебро витает повсюду, и тамошние волшебники черпают силу, можно сказать, из воздуха. В других мирах серебро нужно извлекать из чего-нибудь… в вашем мире серебро сидит вот здесь, — Бородач постучал согнутым пальцем по морщинистому лбу, — каким-то образом изгнав волшебство за пределы государства, вы умудрились поместить источник волшебства в головы людей. Думаю, виной тому стали твои предки, Император. Они были самыми могущественными магами в этом мире. Но, изгнав волшебных существ, они решили лишить и себя способностей к волшебству, чтобы не было искушения. Они собрали все серебро, которое находилось в государстве, и упаковали их в головы жителей, как в сундучки. И серебро это переходило от поколения к поколению, надежно хранимое, недосягаемое. Императоры тоже умирали, и их секреты уходили с ними в могилы. Таким образом, ваше поколение уже не догадывалось о чудовищных секретах в головах подданных. Вы, ваше величество, уж точно не знали.

— Я поверить не могу! — воскликнул молодой Император, — вот в чем дело! Ловкач разглядел серебро в головах людей и решил забрать его себе!

— Возможно, так он и сделал, — согласился Бородач, — Ловкач был могущественным волшебником. Он с легкостью черпал нужное ему серебро прямо из голов людей, лишая их разума, наделяя их печатью Ловкача, или, как вы говорите, безумием. Собранное серебро делало его еще более могущественным.

— А ведь он был еще и сумасшедшим, — подхватил молодой Император, — он решил построить на месте моего государства свое.

— Без зла, горечи, войны, — кивнул Бородач, — он хотел построить идеальное государство. Благими намерениями выложена дорога в Ад.

— Но что случилось потом? Что происходит сейчас?

— И что делаете во всей этой истории вы? — добавил я.

— Отвечу на второй вопрос. Я — Шиджилл, на икгийском — Ловец Богов, или Могущественных. Мы обитаем во втором мире после мира Вайши. После нас обитают игкийцы, благодаря которым остальные миры прочно связаны между собой. Игкийцы — большие путешественники, они разнесли по Цепочке Мироздания много информации. Ну, а чем занимаемся мы? Спускаемся по Цепочке Мироздания, разыскивая паразитов, уничтожая тех, кто может нарушить целостность Мироздания. Если целостность будет нарушена, то погибнет все живое — это факт. Такова наша логика, наша идея, если хотите. Мы верим, что должны защищать Цепочку Мироздания во благо всех существ, живущих в мирах от Бесконечности до Серых Вод. Так уж получилось, что именно я оказался в том мире, откуда сбежал Ловкач именно в день казни. Я находился рядом с площадью, где должна была происходить казнь. Я слышал взрыв, я видел столпы энергии-серебра, разорвавшие воздух. Я увидел магию такой чудовищной силы, что был поражен. Впервые со времени своего путешествия я понял, что встретил мага, не менее могущественного, чем я.

— Как-то слишком самоуверенно звучит, — отозвался Император.

— Не более чем я могу себе позволить, — ответил Бородач, — Ловцы самые могущественные маги в мирах, без лишней скромности. Мы впитываем в себя все серебро, которое посылает нам Бесконечность… В общем, я тотчас направился на площадь, и увидел кусок в Пустоту, в которой клубился черный туман. Страшное зрелище, даже для меня. И тогда я решил встретиться с тем, кто отправил Ловкача на казнь. Он рассказал мне все о Ловкаче, и, слушая его, я решил, что должен поймать Ловкача. Потому что он был могущественным и потому что сошел с ума. Ловкач представляет угрозу для Цепочки Мироздания и для всех миров. Он еще слишком юн, чтобы осознать свою угрозу, но уже успел натворить достаточно. Его нужно поймать… Есть у меня и другие предположения, относительно его сумасшествия, но, если позволите, я оставлю некоторые соображения при себе.

— В любом случае мы должны его уничтожить, — возбужденно воскликнул молодой Император. Несмотря на боль, он поднял вверх обе руки и затряс ими в воздухе, — я хочу увидеть его кровь на своих руках. И я говорю спасибо Деве В Белом за то, что она свела меня с тобой, Шиджилл.

— На то воля богов, — отозвался Бородач и подкинул в огонь еще несколько веток.

— Да-да, я согласен, воля богов, конечно, но… — тут силы покинули Императора, руки его упали на одеяло, он стал заваливаться в бок. Глаза Императора закатились. Из горла вырвался сдавленный хрип.

Я подскочил к господину, не замечая грохота за спиной — это упал задетый мною стул — подхватил его и уложил на кровать. Глаза Императора закрылись, он вновь потерял сознание. Я посмотрел на Бородача, спокойно ломающего ветки и кидающего их в огонь.

— Он выживет? — спросил я, — он будет жить?

— Что за глупый вопрос, писарь, конечно будет. В ином случае меня бы здесь не было.

— Что вам нужно от Императора? Ты не ответил на вопрос, Шиджилл. Ты что-то хочешь. Что именно?

— Все очень просто. Я слишком долго был один. Мне нужны помощники. Шиджиллы никогда не путешествуют в одиночку. Он всегда ищут себе помощников. Обстоятельства сложились таким образом, что мне пришлось покинуть мир Ловкача в спешке, и я не успел собрать достойную компанию. Я находился здесь, в Шотораде, почти месяц, но не смог найти подходящих людей. И когда я увидел вас, то понял, что вы именно те, кто нужен.

Бородач замолчал и отвернулся к огню. Свет играл на его лице, и я увидел тысячи морщинок, избороздившись лоб, щеки, подбородок, уголки темных глаз. Я готов был поклясться, что час назад этих морщинок не было.

— Ты хочешь, что бы мы стали твоими помощниками?

Бородач улыбнулся, повернулся вновь, и теперь его лицо было гладким, без единой морщинки, моложе лет на пятьдесят.

— Совершенно верно.

— Но я не вижу причин.

— А должны быть причины? Считайте, что мне нужны люди для общества. А еще твой господин — Император. В нем течет кровь предков, а они были могущественными людьми. У него в крови серебро.

С этими словами он поднялся и направился к выходу.

— Предлагаю поспать, Геддон, писарь Императора. Мне нужно раздобыть лекарство для твоего господина, чтобы мы могли как можно быстрее отправиться в путь. Ловкач использовал безумцев, чтобы открыть Ворота. Полагаю, они ему больше без надобности, и он постарается избавиться от них как можно быстрее. Большинство безумцев, отправившихся в Степь, замерзнут уже сегодняшней ночью. Значит, совсем скоро Ловкач останется один.

— Теперь можно ходить по городу без опаски?

— Не думаю. Ловкач вряд ли забрал с собой всех безумцев. Они подчинились общему порыву, но многие, скорее всего, остались в Шотограде. В любом случае, я отправлюсь в то место, куда они не проникнут никогда.

Бородач вдруг смешно козырнул четырехпалой рукой, подмигнул и вышел, закрыв за собой дверь. Я же подошел к Императору и убедился, что он спит. На щеках Императора разлился румянец. Он улыбался. Ему снились какие-то приятные сны. Он не знал, что должен был стать лучшим лакомством для Ловкача.

А я смотрел на него, и в голову мою закралась острая и ядовитая мысль. Я думал об одной оговорке, которую допустил Бородач. Случайной ли или специальной — я не знал. Но она почему-то не давала мне покоя.

С мыслью об этом я прилег на кушетку, накрылся цветными тряпками и попытался уснуть.

Оговорка или нет?

Что хочет Ловкач? Создать новое государство, или построить целый мир?

При мысли о мире, созданном сумасшедшим, мне становилось не по себе.

Но я все же уснул. Потому что вымотался. И тело мое, требуя отдыха, отключилось намного раньше, чем я бы того хотел…