"Доктор Чёрный" - читать интересную книгу автора (Барченко Александр Васильевич)

XXIV

Когда Беляев по опустевшим коридорам и лестницам выбрался на палубу, первое, что он увидел, было дуло револьвера, направленного с нижнего мостика вахтенным офицером на толпу, теснившуюся к борту в том месте, где матросы возились у талей, спуская на воду гребные суда.

— Ни с места!.. Буду стрелять! — охрипшим голосом надрывался помощник капитана, размахивая во все стороны огромным маузером. — Ни с места… Все будут посажены… Опрокинете лодки! Назад… Назад, чёрт вас возьми!

Пуля взвизгнула у самого уха Беляева, и он с ужасом видел, как одетый франтом тщательно выбритый, не старый ещё человек, по-видимому пассажир первого класса, сунулся ничком на палубу, и толпа затопала на нём, как на половике.

Со смешанным чувством страха и изумления наблюдал Беляев лица классных каютных пассажиров. Выбритые, вылощенные, вымытые душистым мылом, озарявшиеся в обычное время учтивыми улыбками или носившие печать значительной серьёзности, они перекошены были теперь гримасами животного страха, и чисто животная жажда жизни сверкала в их из орбит вылезавших глазах.

Не веря себе, Беляев увидел, как поднимались и падали на головы женщин и детей мускулистые мужские руки, вооружённые ножами и палками.

Вне себя от негодования пытался он броситься в середину толпы этих изящно одетых животных, поскользнулся и упал на палубу под чьи-то ноги, как раз в ту минуту, когда залп маузеров с мостика расчистил дорогу к шлюпкам.

Когда он поднялся на ноги, пассажиры уже попарно двигались к шлюпкам под охраной боцманов, вооружённых револьверами.

Шлюпки спустили на воду с боканцев, и пассажиров спускали в них на верёвочных лямках. В пробоину на носу с шумом врывалась вода, и корма поднялась, обнажив уже гребные винты и перо руля.

Прижавшись под аркой мостика, Беляев с тревогой, которой он сам не успел ещё понять, всматривался в лица тянувшихся к борту классных пассажиров.

На баке сажали палубных пассажиров третьего класса. Там было тише. Битком набитые в палубе переселенцы, ехавшие большей частью до Палембанга, где открылась новая нефть, отнеслись к катастрофе почти равнодушно. Пропустив вперёд женщин и детей, эти люди столпились у лебёдки в ожидании своей очереди, спокойно переговариваясь. Некоторые даже трубки посасывали. Не всё ли равно, в самом деле, — умереть с голоду на набережной родного Роттердама или Антверпена или от лихорадки в болотистых джунглях Зондского архипелага или здесь, на глубине, сложить свои усталые головы?

Внезапно корпус парохода заметно вздрогнул. Наверное, вода ворвалась в носовой трюм, проломив переборки. Судно сразу осело, и вода заплескалась у самых клюзов. Приходилось уже держаться за поручни, чтобы не скользить по уклону палубы.

С новой силой возобновилась паника среди классных пассажиров.

Несколько шлюпок, битком набитых народом, уже отчалило. У остальных снова завязалась драка.

Толстяк банкир с тройным подбородком на багровом от напряжения и ужаса лице, весь обвязанный спасательными поясами, дико визжа, пытался проложить себе дорогу к борту кулаками. Он опрокинул уже двух женщин, протиснулся к трапу и дрался теперь из-за верёвки со слабосильным, низкорослым матросом, заведующим спуском на кормовые шлюпки.

Толстяк банкир молотил огромными кулаками матроса по голове, опрокинул его на палубу и принялся подвязывать себе лямку.

С мостика, над головой Беляева, треснул маузер, и толстяк, изумлённо охнув и всплеснувши руками, полетел вниз головой через борт.

Сбитая им с ног женщина поднялась и помогла стать на ноги своей спутнице. Обе они отошли к стороне, уступив свою очередь женщине, тащившей за руки двух ребятишек в одних рубашонках, очевидно только что с постели.

Женщины повернулись к мостику лицом, и Беляев понял, чего он всё время искал в толпе.

Прямо на него смотрели лучистые серые глаза русской пассажирки, случайным защитником которой ему пришлось очутиться в машинном отделении.

Девушка тоже узнала его и издали ласково кивнула, словно желая ободрить. Беляев двинулся было к ней, но в ту же минуту новая толпа пассажиров оттёрла его на лестницу мостика, и оттуда он снова увидел, как девушка вместе со своей пожилой спутницей уступили очередь детям.

С мостика затопали ноги, и рядом с Беляевым очутился штурманский помощник.

— Помните, что я вам нынче говорил? Так и вышло… Да иначе и нельзя, если в этих широтах да при такой погоде полным ходом переть… Отплавал наш «Фан-дер-Ховен»!

— Гребных судов, кажется, на всех хватит?

— На всех-то на всех, да что толку?.. Миль на пятьдесят, если не больше, с линии сбились. Хорошо, если случайно наскочат пароходы, а если нет? Полтораста миль на вёслах придётся идти. Погода нынче такая, а завтра шторм может развести. Дело весеннее!..

— По телеграфу снесутся?

— По какому? Наш телеграфист с первой шлюпкой лыжи навострил. Куда и усталость девалась и сон! Вон шестёрка, на самом горизонте. Инженеры у нас не умеют, без практики ничего не выйдет. Да и кому охота здесь оставаться? Всякому своя шкура ближе к телу.

— Значит, в телеграфе нет никого?

— Пошёл штурман… Да у него ничего не выходит. Он и шифра не знает… Однако пойдёмте, пора… Начали команду сажать. Куда вы?

Беляев молча бросился на командирский мостик.

Помощники капитана вместе со старшим инженер-механиком в чём-то горячо убеждали капитана, сумрачно, с нахмуренными бровями глядевшего в одну точку, куда-то на горизонт.

— Глупое и бессмысленное самопожертвование! — сердито кричал толстяк инженер. — Оставаться на пароходе с вашей стороны так же глупо, как глупо было нестись таким ходом после предупреждения штурмана. Если вас беспокоит моё давешнее заявление, я сию минуту при всех беру свои слова назад, кстати, они ещё и в журнал не занесены. Чего ж вам беспокоиться?

Командир молча покачал головой.

Беляев, видевший его всего один раз, в этом бледном, одухотворённом глубоким, серьёзным чувством лице не узнал наглой жёсткой физиономии, встретившей его при явке на службу.

— Не делайте глупостей, генерал! — настаивал старший инженер. — Мы все и команда свидетели, что вы вели себя во время катастрофы выше всяких похвал. Компания отнесётся к вам снисходительно, я убеждён… Я понимаю, если бы вы ещё хорошо владели телеграфным аппаратом, тогда это имело бы смысл, а теперь…

— Благодарю, господа! — твёрдо прозвучал взволнованный голос капитана. — Благодарю тем более, что не заслужил и не заслуживаю такого отношения с вашей стороны. Спасибо! Эту последнюю минуту я не променял бы на целую жизнь… Спасибо! Но… властью, данною мне как командиру, приказываю, слышите ли, приказываю немедленно руководить посадкой команды на гребные суда, садиться самим и немедля отваливать… Немедля! Всякого, не исполнившего приказания, застрелю с мостика, как бродячую собаку. Меня потрудитесь оставить в покое. Генерал Фан дер Ливен привык отвечать за себя сам, даже в том случае, если судьба толкнула его в капитаны коммерческого судна… Немедленно очистить мостик!

— Вы не можете запретить нам пожать вашу руку! — тронутым голосом крикнул толстяк инженер. — Генерал! Простите ли вы меня за мои столкновения с вами?

— Вы всегда были правы, товарищ! — возразил командир, торопливо пожимая руки офицерам. — Ну а теперь марш, марш на гребные судна… Это что за субъект ещё? Что вам здесь нужно?

— Это наш новый электротехник, генерал! — заметил Беляева старший инженер. — Вы не туда попали.

— Туда, туда! — перебил Беляев и, обратившись к капитану, прибавил: — У вас не хватает телеграфиста?

— Ну?

— Предлагаю свои услуги.

— Вы с ума сошли! — вскинулся старший инженер. — Вы затонете вместе с пароходом. Вас ничто не может спасти. Вы молодой человек. Наконец, ваших знаний здесь вовсе не достаточно. Тут нужен специалист.

— Я русский инженер-электрик! — просто ответил Беляев, обращаясь к капитану. — Я достаточно подготовлен… знаю оба кода, морской и континентальный… Пустите меня в телеграф!

— Можете! — отрывисто кинул ему капитан. — Вы знаете, как пройти? А вы, господа, долой с мостика! К гребным судам. Предупреждаю последний раз… начинаю стрелять! — Капитан угрожающе поднял маузер.

С верхнего балкончика, опоясывавшего рубку беспроводного телеграфа, Беляев видел, как офицеры двинулись к борту, как рассчитывали и сажали людей, как забрали с собой последних двух женщин, до конца уступавших свою очередь.

Беляев видел, как возле женщин очутился толстяк старший инженер, как он оживлённо толковал с ними о чём-то и как опять обернулось к Беляеву знакомое бледное лицо с большими глазами.

Беляев видел, как обе женщины с глубоким поклоном поднесли руки к губам, посылая ему поцелуй, а коротышка инженер, взмахнувши фуражкой, крикнул голосом, в котором слышались слёзы:

— Adieu, mon brave!..[7]

Сладкая и вместе жуткая спазма сдавила Беляеву горло, и, не стыдясь слёз, брызнувших у него из глаз, он распахнул дверь телеграфной будки.

Быстрым взглядом специалиста окинул он рукоятки выключателей, колесо пишущего прибора, ключ и пару резонаторов на ременном венчике. Та же обстановка, в которой ему приходилось работать прошлым летом в Кронштадте и в Нарве на практике.

Привычным движением нахлобучил он на уши резонаторы и, усевшись в кресло за аппаратом, придавил ключ.

— Кр-р-ш-ш! — словно огромным ногтем проскребло в резонаторах. Аппарат действовал, и огромная искра рванулась в темноту с вершины телеграфной мачты «Фан-дер-Ховена».

Беляев выправил ленту пишущего прибора и, наклонившись к рупору телефона, окликнул капитана. Через минуту снизу раздался ответный звонок.

— Я слушаю, — прокрякал в раковине изуродованный телефоном голос.

— Аппарат в исправности, мсье! — радостно сообщил Беляев. — Прошу точно определить положение… Шестнадцать, четыре минуты?.. Слушаю, мсье! Будьте покойны. Да!.. Сейчас начну вызов!..

— Я вам больше не нужен?! — крякнул в телефон снизу голос.

— Думаю, что нет, мсье!.. Динамо работает пока отлично… Я думаю, не нужны… Спасибо! Будьте покойны, я справлюсь.

Раковины телефона висели у него ещё на ушах, и ему было слышно, как на командирском мостике треснул сухой отрывистый выстрел. Но раздумывать над этим было некогда.

Снова нахлобучив на голову шлем с телеграфными резонаторами, Беляев завёл часовой механизм пишущего прибора и, впившись в рукоятку ключа, отрывистыми толчками принялся выстукивать сигнал бедствующего судна.

— Та-ап тап!.. — щёлкнул внезапно в резонаторах новый незнакомый звук. — Тап-та-ап… тап-та-ап…

Боясь верить своим ушам, Беляев нажал клавишу и тотчас же с восторгом убедился, что на ленте пишущего прибора появились значки.

— М-м-м… «Морской код», — разбирал он с трудом от волнения. — Британик. Нью-Йорк — Соутгемптон. White Star… Кто вызывает?

— Кр-рах-х! — с треском вспыхнуло в резонаторах.

— «Фан-дер-Ховен». Роттердам — Зондский архипелаг, — тщательно выстукивал Беляев ответ. — Курс Гибралтар. 16°4 W. 48° N. Наткнулись на лёд. Пробоина в носу. Пассажиры и экипаж на гребных судах. На борту, кроме меня, капитан Фан дер Ливен… Да… Сейчас справлюсь…

— Капитан! — рявкнул Беляев в телефон вне себя от восторга. — Держу на аппарате линейный пароход. Спрашивает, сколько продержимся… Капитан!..

Гробовое молчание царило на мостике. Легонько потрескивали в резонаторах вспышки от толчков судна. Слышно было в телефон, как где-то на палубе хлопает и плещется вода.

— Капитан не отвечает, — просигналил снова Беляев. — Сейчас справлюсь сам.

Он снял резонаторы и, поднявшись с кресла, должен был опереться рукою о стену — пол словно уходил у него из-под ног.

Он не сразу узнал палубу, распахнув дверь рубки.

Нос парохода осел в воду настолько, что волны плескались у брезентового барьера нижнего мостика. Лебёдка и фок-мачта с перепутанными снастями короткими редьками высовывались из воды.

Корма парохода, напротив, поднималась из воды всё выше и выше. И жуткое чувство нагоняла теперь эта огромная, уродливо горбящаяся махина, там и сям мерцающая десятками ярко освещённых окон.

Беляев с трудом спустился по лестнице, ставшей отлогой, на командирский мостик — и в ужасе отпрянул. Прямо под ногами у него валялся какой-то кровавый мокрый огрызок, уходивший в воротник форменного синего сюртука с жирными золотыми галунами на рукавах.

Жилистая бледная рука с тяжёлым гербовым перстнем на мизинце судорожно сжимала револьвер.

Генерал Фан дер Ливен выстрелил себе из маузера в рот, и страшной силы заряд сорвал ему начисто верхнюю половину черепа.

— Капитан застрелился! — просигналил Беляев, вернувшись в рубку. — Я на пароходе один. Сколько продержится? Не знаю… На мой взгляд, недолго. Кто? Я?.. Русский инженер, служил на пароходе механиком… Фамилия? Моя?.. Зачем? — Беляев печально усмехнулся в своём кресле. — Я русский… Шлюпки направились к востоку, в сторону берега. Всех четырнадцать…

— Та-ап… тап! — защёлкали снова в резонаторах вызовы. — Та-ап… ап… «Нора». Галифакс — Антверпен. Кто вызывает?..

— 16°4 W. 48° N, — лихорадочно выстукивал Беляев новому собеседнику. — Спешите на помощь гребным судам. Да, 16°4 W, курс Гибралтар. Завязал связь с «Британиком»… Сообщите соседям… Аппарат отказывается работать, сильно кренит… Прощайте! Нет… не думаю… едва ли…

Беляев выпустил рукоятку клавиши, потом впился в неё снова и раздельно просигнализировал:

— «Нора»… или это «Британик»?.. Говорит «Фан-дер-Ховен». Динамо остановится сейчас, вода подходит к шканечным люкам… Алло! Вы слушаете?.. Кончаю сигналить. Прошу передать привет русской пассажирке на вельботе… Она знает… Прощайте!.. Да, сколько миль до вас?.. Пятнадцать? Значит, через час.

Беляев в последний раз нажал клавишу аппарата и, сняв с головы ремень с резонаторами, откинулся в кресле.

«Сейчас умирать!» — лениво вползло в сознание будто со стороны. Находившиеся в страшном напряжении во время переговоров нервы теперь словно оборвались. Он с трудом нашёл в себе силы подняться с места.

Свежий ветер пахнул ему в лицо.

Сумрак редел.

На востоке свинцовую спину моря отрезывала уже от неба розоватая полоска зари. С севера вырастал туман и покрывал словно войлоком последние шлюпки, которые можно было разглядеть отсюда.

Мелкая рябь морщила отлогие спины волн.

«Фан-дер-Ховен» часто, судорожно вздрагивал и клевал высоко поднятой кормой. На мостике трудно становилось держаться. Бухты каната, отвинченные для чистки кнехты, табуреты и кресла сползали теперь под откос, громоздясь одна на другую.

Беляев перешагнул через перила и поднялся на ют. Корпус парохода опускался с каждой минутой быстрее.

Беляев понимал, что судно пойдёт ко дну, как камень, лишь только вода достигнет шканечных люков и зальёт кают-компанию и концертную залу.

Машинально, движимый бессознательным инстинктом, Беляев вцепился в забытый кем-то из пассажиров пробковый спасательный пояс. Он знал, что прибор не спасёт его от леденящего холода. Придётся окоченеть в воде… Всё-таки легче, чем захлебнуться и пережить все ужасы задушения…

На западе острыми точками вылупились огоньки. Неужели это уже пароходы?.. Нет! Слишком скоро… Да у парохода был бы прожектор, а это тусклые цветные огоньки. Зелёный и красный… Должно быть, парусник какой-нибудь… Да, парусник — белого огня нет. Идёт левым галсом, пройдёт стороной. Разве подать сигнал? На мостике должны быть фальшфейры…

Беляев осторожно двинулся обратно к командирскому мостику.

Волны уже тихонько захлёстывали в шканечный люк.

Словно судорога прошла внутри всего корпуса. Беляева, уже занесшего ногу через перила, с силой отбросило вниз, на палубу. Он тотчас же вскочил, но словно огромная рука вырвала пол из-под ног и приложила к спине…

Прямо перед глазами выросла огромная скользкая свинцовая стена воды, страшная тяжесть обрушилась на голову Беляева, и последним ощущением его было представление о чудовищной тёмной водяной воронке, выросшей по бокам и позади тонущего парохода…