Ольга Лаврова, Александр Лавров До третьего выстрела

Они встретились в коридоре на Петровке, 38 — Знаменский и стройная светловолосая девушка в вязаном нарядном платье. Лицо было знакомое, и Пал Палыч поздоровался, но не сразу понял, кто она. Прежде он видел девушку только в милицейской форме, когда бывал в Бутырке. Там, в проходной тюрьмы, она сидела, отгороженная от посетителей стеной металлических прутьев, а посетители — адвокаты и следователи — коллективно ухаживали за миловидной дежурной, ведавшей вызовом арестованных и распределением кабинетов.

Знаменский тоже любил поболтать с ней, знал, что учится заочно на юрфаке, и однажды обещал посоветовать, какую выбрать специализацию после диплома.

— Вот и пришла советоваться, Пал Палыч, — девушка с улыбкой протянула пропуск, умалчивая, что битый час дожидалась под дверью.

Апартаменты у Знаменского после повышения новые, попросторней. И диван новый, без коварно торчащей пружины. Вполне пригодный для неофициального разговора тет-а-тет.

— Итак, Антонина Васильевна Зорина. Года четыре сдавал вам в окошко оружие, получал взамен ключ и, честно говоря, не знал, что вы — Зорина. Ниночка и Ниночка.

— А я столько раз держала в руках ваш пистолет, что помню царапину на рукоятке.

— Справа или слева?

— Справа.

— Вы, оказывается, наблюдательны.

Девушка смущенно опустила глаза.

— Я все годы мечтала: вот подойду к окошку с наружной стороны и сама получу ключ от следственного кабинета.

— Так вы хотите стать следователем?

— Конечно!

— Даже «конечно». А собственно, почему?

— Ну… долгий разговор.

На самом деле разговор короткий, но абсолютно для Ниночки немыслимый; пришлось бы сказать: «Пал Палыч, вы — мой идеал».

Если бы у нее хватило духу на подобное признание, неведомо, как обернулась бы судьба. Но поскольку духу не хватает, Знаменский руководствуется общегуманными соображениями:

— Попробую вас отговорить, Ниночка.

— То есть, на что-то серьезное я не гожусь?

— Не в том дело.

Не знаю, годишься ли ты для следственной должности, но она для тебя — нет. Зачем раньше времени вгонять себя в гроб?

— Вы ведь, помнится, колебались — то ли юрфак, то ли педагогический. Или путаю?

— Когда-то колебалась.

— Тогда вам прямая дорога работать с детьми!

— Как — с детьми?

— Есть такая прекрасная должность — инспектор по работе с несовершеннолетними.

— Но у меня голова набита криминалистикой…

— Ниночка, что бы следователь ни делал со своей криминалистикой, он не может изменить того, что преступление произошло! А его нельзя было допускать!.. Великая вещь — удержать подростка, чтобы не свихнулся. Тогда уже ничего не воротишь и впереди суд, небо в клеточку и родители, у которых сын «отбывает срок».

— Никогда об этом не думала… то есть относительно себя. И, Пал Палыч, ведь очень трудно сделать то, чего не смогли родители.

— А вы боитесь трудностей? — подначивает Знаменский.

Естественно, Ниночка не может ответить «Боюсь»…

Она стала инспектором в детской комнате милиции. Часто руки опускались от бессилия — институтская наука мало помогала. Правда, доведись ей заглянуть в день сегодняшний со всеми молодежными его бедами, Ниночка признала бы, что ей досталось не худшее поколение.

Прошло почти полгода. Сейчас август, пахнущий прокаленным асфальтом и выхлопными газами и лишь к концу дня отдающий свежестью политых газонов да ароматом молодых яблок с лотков…

Вечереет. По старомосковскому переулку, наполовину перегороженному забором новостройки, бежит плотно сбитый человек в кепке и плаще. Какой-то прохожий мельком оглядывается ему вслед. Переулок почти безлюден. Человек ныряет в квартал пустых, подготовленных к слому домишек. Бежит уверенно, видно, что путь знаком. Сзади доносится приглушенный расстоянием милицейский свисток. Потом еще один — громче и с другой стороны. Человек кидается в противоположном направлении.

Метрах в ста впереди уже угадывается оживленная улица, но оттуда наперерез выруливает патрульный мотоцикл. Беглец успевает скрыться за углом дома, так что с мотоцикла его не видно. Притормозив и не глуша мотора, патрульные осматриваются: не мелькнет ли где фигура. Между тем свистки приближаются, человек чувствует, что оказался в кольце. Он вынимает пистолет, крепко обтирает носовым платком и хорошо рассчитанным движением забрасывает в чердачное окошко стоящего на отшибе сарая. Озирается, лихорадочно пытаясь что-то придумать, чем-то отвлечь от себя внимание. Поодаль замечает стайку голубей на земле. Сильно размахнувшись, швыряет в них камнем. Голуби взлетают, и на их испуганный взлет стремительно срывается мотоцикл.

А человек крадучись, но быстро пробирается от развалюхи к развалюхе.

— Вы узнали бы его?

— Конечно бы, узнала!

— А вы совсем не запомнили лица?

— Револьвер как сейчас вижу, а лицо — нет…

Знаменский допрашивает двоих продавщиц, одна из которых по совместительству и кассирша в магазине «Трикотаж-галантерея». Магазинчик маленький и тесный. Переднюю стену занимает окно-витрина с входной дверью. Вдоль двух других буквой «Г» расположены прилавки. На том, что против входа, стоит кассовый аппарат.

— Ну хорошо, давайте по порядку. Значит, в магазине, кроме вас, никого не было?

— Никого, — подтверждает кассирша. — С обеда очередь стояла даже на улице, а куртки кончились — и как отрезало.

— Что за куртки?

— Хорошие, по сто сорок три рубля. Завезли к концу квартала двести штук.

— Когда он вошел, вы были за прилавком?

— Да, вот так сидела. — Она придвигает ногой табурет и садится к кассе; на щеках продолжают рдеть красные пятна. — Ящик был открыт.

Женщина выдвигает денежный ящик, и Знаменский отступает, давая фотографу возможность сделать общий снимок помещения. Кибрит молча слушает — ее черед впереди.

— Обычно я сразу выручку раскладываю, как надо, а сегодня толчея, совала кое-как. И вот сижу после, по купюрам разбираю… и вдруг он передо мной стоит и говорит: «Давай деньги!» Я вот так — раз! — резко подавшись телом вперед, она задвигает ящик, — и голову-то подняла, а в лоб револьвер нацелен. — Кассирша на секунду зажмуривает глаза. — У меня все отнялось… Которая пачка была в руках, двадцатипятирублевками, ту он выхватил и говорит: «Давай остальные, пристрелю!» Честно скажу: я бы уж и рада отдать, дергаю ящик, а его заело. Тут Настасья как шарахнется за дверь! Он выругался — и следом на улицу. Спасла меня Настасья!

— До чего-нибудь он дотрагивался? — спрашивает Кибрит.

— Не знаю, милая, не знаю, — трясет женщина головой.

— Расскажите теперь вы, — оборачивается Знаменский ко второй продавщице.

— Я здесь находилась, — густым голосом сообщает круглая, на ногах-тумбах Настасья и показывает, как сидела за прилавком. Неподалеку от витрины у нее поставлен стул и еще скамеечка для опухающих ног. — Сижу, в окно смотрю. Еще на той стороне улицы я его заметила.

Фотограф нацеливается в нее объективом, продавщица ни с того ни с сего улыбается: условный рефлекс на фотоаппарат.

— Почему вы обратили на него внимание?

— Да просто так. Он шел слева, а вон от того столба стал наискосок сюда переходить, к витрине. И остановился.

— И долго стоял?

— Нет, только зыркнул — пусто внутри или нет. И входит. Быстрым таким шагом. Воротник поднят, и кепка на лоб. И — уже возле кассы с револьвером, и Женя ему деньги отдает. И, он слышу, говорит: «Всех перестреляю!» С этих слов меня будто кто подбросил — сейчас была за прилавком, а сейчас уже по переулку бегу, себя не помню… Только когда на двух мужчин набежала, очнулась. Зовите, кричу, милицию, магазин грабят! Обратно уже люди довели, ноги не слушались.

— И что вы застали, вернувшись?

— Женя сидит за кассой, как пришитая, и трясется. Даже товар не собирает, который я на пол смахнула.

— Когда прыгали через прилавок? — Знаменский прикидывает, каково было брать такой барьер.

— Ну да. Носки, рубашки, все полетело!

— А где они сейчас? — вмешивается Кибрит.

— Вон отдельно сложены. Упаковка загрязнилась, протереть надо.

Кибрит начинает осторожно перебирать и осматривать указанные продавщицей вещи, упакованные в целлофановые пакеты.

— Не помните, как они валялись, эти пакеты? — спрашивает она продавщицу-кассиршу.

— Да почти по всему полу.

— На бегу от кассы к двери можно было наступить?

— Почему ж нельзя…

— А до возвращения вашей напарницы кто-нибудь в магазин входил?

— Никто.

— У вас какой размер обуви? — обращается Кибрит к Настасье.

— Тридцать седьмой. — Она снимает с ноги тапочек и предъявляет в доказательство.

— Один неполный след есть, Пал Палыч.

Кибрит опыляет след. Входит Томин.

— Скрылся. Никто его и близко не видел!

Кибрит кладет на пол пакет с отпечатком следа, который теперь виден отчетливее, и фотограф щелкает его сверху; Томин вздыхает:

— Эх, от следа до человека…

А человек преспокойно идет по улице — уже без кепки, плащ на руке. Заворачивает в обувной магазин.

— Обслужите меня, пожалуйста.

— Только если быстро, — предупреждает продавщица. — Закрываем.

— Я все делаю быстро, милая девушка, — и скидывает старые ботинки.

В милицейском микроавтобусе друзья возвращаются с места происшествия.

— Ты бы все-таки назначил ревизию, Паша, — советует Томин. — Магазины у нас грабят редко.

— Замаскированная недостача? Почему бы тогда не сказать, что выручку отдали?

— По-моему, на инсценировку не похоже, — замечает Кибрит.

В городе уже ночь, по лицам скользят тени и свет.

— Неизвестно, кого искать, — снова нарушает молчание Томин. — То ли дурака, которому повезло, то ли умника, который промахнулся.

— В смысле?

— Сейчас, Зинуля, объясню. Примем для начала вариант дурака. Местный дурак. Шел мимо, учуял, что в галантерее сегодня деньгами пахнет, и думает: где наша не пропадала! Взял какой-нибудь пугач или крашеную болванку и отправился на дело. И случай уберег его от всех напастей. Ухватил дурак сколько успел, забился в свою норку и радуется: я от дедушки ушел, я от бабушки ушел!

— В принципе, возможный вариант, — соглашается Кибрит.

— Разберем противоположную модель. Человек опытный, бывалый. Все взвесил до мелочей. Точно выбрал маленький магазинчик в тихом переулке. Точно знал, какой куш его ждет. Точно рассчитал момент — час до закрытия и по телевидению международный футбол. Кстати, наши выиграли: три — два.

— Ура — ура.

— Мужское население следит за мячом, а наш умник отправляется грабить. И потом мастерски уходит от погони. Но пожилая грузная женщина проявила со страху фантастическую прыть. Теперь он сидит и злится, что не удалось взять всю кассу.

— Опять похоже.

— Вот видишь, Зинуля, это две модели. Не исключены и гибридные. Скажи хоть, сколько у этой модели в холке.

— Сейчас посчитаю, — заглядывает в записную книжку, красновато освещенную проплывающей мимо рекламой, и бормочет. — Ширину каблука множим на три и девять, получаем полную длину следа. Отсюда выводим рост… Сантиметров сто шестьдесят семь. Посмотрю таблицу, завтра скажу точнее.

Ранним утром следующего дня, когда во дворе лишь воробьи, дворники да владельцы собак, веснушчатый пятнадцатилетний Сенька Гвоздарев помогает матери: они метут, в четыре руки вытряхивают урны; работают слаженно, явно не впервой.

— Ну чисто, сынок, пошли чай пить. — Гвоздарева развязывает низко надвинутую от пыли косынку и сразу молодеет.

— Ага, ты ставь, я сейчас.

— Куда, Сеня?

— Нужно. Минут на пятнадцать.

У Сеньки дело в квартале пустых домов. Подобрал старый стул, заглядывает в окна: «Ага, кресло тоже сгодится!»

Пытается отодрать доску, которой наискось забита дверь, доска не поддается. А кресло дразнит.

Досадливо что-то бормоча, Сенька направляется к сараю, чтобы раздобыть какой-нибудь рычаг. Отыскав ржавую лопату, возвращается к дому и повторяет попытку открыть дверь. Лопата гнется. Сенька снова идет в сарай, видит в дальнем углу лом. Через кучу хлама лезет туда. И вдруг останавливается, ошеломленный, а затем медленно, затаив дыхание, опускается на колени. Среди мусора перед ним лежит большой черный пистолет…

Тем же утром, но попозже, на бульваре встретились двое. Один — тот, что удирал от милицейских свистков, ограбив кассиршу, Бондарь, старый вор-рецидивист. Другой — Виктор Лабазников, его подручный, парень лет двадцати трех. Тенниска обтягивает налитые мускулы, голова ладно сидит на загорелой шее, лицо почти приятное, если б не уклончивый, рыскающий взгляд.

Разговор между ними вполголоса, но крутой:

— Нету? — шипит Бондарь. — Как нету? Искать надо уметь!

— Каждый сантиметр носом перекопал, маэстро. Клянусь!

— Значит, не в том сарае!

— Строго по вашим координатам: дом с голубятней, скамейка, две липы.

— Сарай к дому дверью? — проверяет Бондарь.

— Нет, боком. Дверь на одной петле.

— Ну там и есть! Неужели самому лезть после вчерашнего?

— Бесполезно, маэстро. Нету, — Виктор сокрушенно вздыхает и повторяет: — Нет.

В расстройстве Бондарь опускается на скамью.

— Влетела мне твоя поганая галантерея… Себе дороже.

— Главное — сами целы! Как за вами рванули на мотоцикле, я думал — конец. И все-таки не пустой ушли.

Бондарь пренебрежительно машет рукой.

— Еще кое-что я наколол, — спешит задобрить Виктор. — Во-первых, кассу взаимопомощи в одной конторе, где я взносы собираю как страховой агент. В получку они все по червонцу складываются и на следующий день решают, кому давать ссуду. А ночь денежки лежат у казначейши в письменном столе…

— И мне ты сватаешь эти паршивые червонцы?! Мне нужен настоящий, жирный кусок! В идеале надо работать полчаса в году. Остальное время путешествовать… на просторах родины чудесной.

— Есть жирный кусок, маэстро. Директор мебельного магазина. Козел в золоте и при нем коза в бриллиантах. Три комнаты битком добра, деньги прямо под ногами шуршат. Насчет имущества мы с ними уже договорчик оформляем. Дальше думают сынка застраховать — от законного брака.

— От чего?

— Это новую штуку придумали: родители страхуют парня или дочку, предположим, на тысячу рублей, платят взносы, а к свадьбе молодым выдается вся сумма на руки. Но после восемнадцати за каждый холостой год полагается надбавка от Госстраха.

— Не бреши.

— Да какой брех! Дотерпел до двадцати пяти — огребаешь четырнадцать процентов чистой прибыли. Для парней прямо клад: чуть какая заикнется про загс, а он ей нашу квитанцию — плюнем, дорогуша, на формальности, не наноси мне материальный ущерб. Мой козел заблеял от удовольствия, как услышал. Не знает, во сколько и оценить своего козленочка. Уточню, когда дома не бывают, и можно действовать без риска.

— В такой квартире без хозяина мороки часов на пять: что в подушки зашито, что по щелям рассовано. Надо самого просить, чтобы тайники выскребал. А он резонно спросит, на каком основании? Если я показываю калибр, вопросы отпадают. И на будущее острастка.

— Да с него ножа хватит! Даже вообще голыми руками. У него от 02 на пальце ожег будет!

— С голыми руками ходи сам. А холодным оружием я брезгую, да и не привык. Мне нужен пистолет.

— Как же вы его кинули?

— Потому что меня могли взять, дурень, уже в загривок дышали. Я не кинул, я аккуратно пристроил. Не впервые расстаемся, и всегда он ко мне возвращался. — Бондарь утирает потный лоб. — Не верю, что пропал. Куда ему за ночь деваться? Или ты продрых? Продрых?

— Обижаете, маэстро! Только-только первых прохожих дождался, чтобы не бросаться в глаза. Между прочим, до ночи еще вечер был. А там шпана шляется. Может, свести знакомство? Послушать разговоры и вообще?

В тесной казенной квартирке Гвоздаревых на первом этаже бедновато.

Сенька собирается уходить.

— Ма, я пошел!

— Даже и не поел толком. Что с тобой приключилось?

— Ничего, ма. Я к Терентьевым.

— Стой, дыра на рукаве. Снимай, зашью.

— Да ведь долго!

— Чего тут долгого, по шву. — Зашивая рубашку, она сообщает: — А вчера магазин ограбили, слыхал?

— Слыхал что-то. За новостройкой, да?

— Угу. С револьвером, представляешь?

Сенька вздрагивает.

— Поймали?

— Нет. Сейчас Миронов-участковый рассказывал, что прямо по пятам гнались. Между пустых домов чуть, говорит, не схватили, непонятно, как из рук ушел.

— Ма, а точно, что… револьвер! — спрашивает Сенька. — Случайно, не пистолет?

— А какая разница…

— Если Миронов что новое узнает, расскажи мне, ладно? — Он быстро надевает рубашку.

— Все-таки чудной ты сегодня. Что-нибудь натворил?

— Мм… Понимаешь, мама, врать я тебе еще не научился, а всю правду говорить не могу. Это называется «трудный возраст».

— Больно что-то трудный, Сеня.

— Переживем! Хлопни на счастье.

Гвоздарева шлепает Сеньку пониже спины, и он убегает.

Лихо насвистывая, он идет по двору. Сворачивает в подъезд дома, где живут Терентьевы.

Терентьевы — отец, мать и дети, Леша с Наташей, еще только садятся завтракать на кухне. Три звонка в дверь заставляют мать недовольно поджать губы:

— Кто это в такую рань?

— Сенька Гвоздик, наверно. — Леша идет отпереть.

— Странная манера — являться в дом, когда люди едва сели за стол.

— Почему! На Западе есть даже обычай приглашать к завтраку, — парирует Наташа.

— Но мы, кажется, не на Западе? — замечает отец с видом лихо сострившего человека.

— Это — во-первых, — подхватывает мать. — А во-вторых, не помню, чтобы я его приглашала.

— Он, между прочим, не к тебе, — бросает Леша, вернувшийся в кухню на последних ее словах. Он наливает две чашки чаю, сгребает со стола какую-то снедь и уходит.

— Вот так. И ничего не скажи. Рта невозможно раскрыть — сразу обиды! Растишь их, воспитываешь… — она свернула на привычную тему.

— Ну, завела, — скучливо тянет Наташа. — Подумаешь, событие — Гвоздик пришел!

— Ваш Сеня Гвоздарев — отпетый хулиган!

— Да кто его отпевал?

— Наташа, — присоединяется отец, — вы обязаны считаться с мнением мамы. Она пытается уберечь вас от дурных влияний.

— Курам на смех! Какое Гвоздик может оказать влияние?

— А такое, что этот дворничихин сын…

— Ну-ну-ну, — прерывает жену Терентьев, — подобные выражения… это не аргумент.

— Я, разумеется, лишена сословных предрассудков, но согласись, что его мать… Мужа бросила, вокруг хоровод мужчин… просто страшно представить, чего ребенок нагляделся и как это подействовало на его психику!

— Кисонька, может быть, не следует при Наташе… И, по-моему, Гвоздарева производит приятное впечатление.

— Ах и на тебя она производит приятное впечатление?!

— Ну что ты, я же не в том смысле!..

В дверях появляется Леша.

— Нельзя потише? Там все слышно.

Он затворяет дверь. Неловкая пауза.

— Но… в конце концов, я у себя дома… Имею я право говорить то, что думаю? И вообще — воспитанный человек не слышит чужих разговоров.

— Ты спутала, мамочка, это глухие не слышат.

— Наташа, не дерзи, — отцу очень не хочется ссоры.

— Имею я право говорить то, что думаю?

— Нет, не имеешь. Не доросла.

Наташа встает, забирает чашку и недоеденный бутерброд.

— И эта туда же! — кипятится мать. — И снова до вечера на улицу? Почему хоть в субботу не побыть немного дома! Вам созданы все условия для культурного отдыха!

— Ой, мамочки! Холодильник, телефон, ванна, газ, магнитофон — голова кругом от развлечений!

Отец укоризненно цокает языком.

— А что на улице?

— То, что рассказывали на лекции в ЖЭКе, — отвечает за Наташу мать. — Очень жаль, что вас не было. Приводились убийственные факты!

Наташа прыскает и уходит. Слышно, как ребята включают музыку.

— Ну что за дети, Гриша! Даже аппетит пропал. Разве я посмела бы хамить матери! Бывало, если делаешь что-нибудь не то, так ведь тайком, с оглядкой.

— Да, наши не стесняются. Хоть бы соврали для приличия. Холодильник, телефон… Не ценят ничего, что досталось трудами!

— По выражению твоего сына, они ищут иной смысл существования. А у самого две тройки в году, и из спортивной школы исключили. Как он без спорта в институт! Ты с ним говорил?

— Еще не определился. Выбирает.

— Какие могут быть выборы! Надо найти вуз, где требуется боксер-перворазрядник. Разве мы с тобой выбирали?

— Что же сравнивать, кисонька, мы были другими.

— Вот именно. Мы понимали, чего хотим, и добивались. Спроси свою дочь — какую общественную работу она ведет! Никакую. Ей скучно. Будто мне в ее годы было весело возиться со стенгазетой. Но я рисовала аршинные заголовки ради комсомольской характеристики.

— Да… — отец в задумчивости катает хлебные крошки. — Мы относились к жизни серьезно и ответственно.

Терентьевы свято верят в правоту своей жизни.

Наташа, Леша и Сенька выходят на улицу.

Хорошенькая Наташа выглядит старше своих лет, Сенька — моложе, а плотного Лешу легко со спины принять за взрослого мужчину, но полудетское упрямое лицо выдает мальчишку. К приятелям присоединяется Миша Мухин — смазливый, чернобровый. «Салют — салют», — дальше шагают вместе.

— Натка, я пришел к тебе с приветом. — Миша крутит пальцем у виска, — рассказать, что солнце встало… Что-то вы кисло-зеленые?

— Субботнее утро в кругу семьи, — бурчит Леша. — Интересно, взрослые — все идиоты или выборочно?

— Выборочно. Но многие.

— Неужели и мы такими будем? — задает Наташа извечный вопрос подростков.

— Я против, — заявляет Миша. — Кто «за», прошу поднять руку. Воздержавшихся нет? Принято: мы будем другими.

— Леха! — предостерегающе произносит Наташа.

На пути стоит кучка их ровесников. Леша выдвигается вперед, возглавляя свою компанию. Сенька порывается идти плечом к плечу, Наташа дергает его назад.

— Не лезь! Леша это не терпит!

— Он же Леха-Ледокол, — поясняет Миша. — Флагман. А мы в кильватере.

Леша идет на враждебную группу, как на пустое место, свободно свесив тяжелые кулаки. И группа в последний момент не выдерживает, расступается, пропуская его и остальных.

— Красиво! — восхищается Сенька.

— А-а… — поводит плечами Леша. — Подраться стало не с кем.

Место ребячьих сходок — ободранная квартира на втором этаже пустующего дома. Кое-какая мебелишка, частью брошенная хозяевами, частью собранная ребятами по окрестным домам. Здесь Наташа, Леша, Сенька, Миша и пятый — долговязый, разболтанный Фитиль.

Леша осматривает колченогое кресло.

— Гвоздик, ты молоток. Отличное седалище для председателя. Итак, очередное собрание нашего Общества покровительства самим себе объявляю открытым. Для тонуса и по традиции словесная разминка.

— Тема?

Наташа поднимает руку:

— Предлагаю, как в ЖЭКе: «Молодежь и влияние улицы». Очень жаль, что нас не было.

— Сейчас воспроизведем. Даю запев. Мы, жертвы безнадзорности и дурного воспитания… — гнусаво заводит Леша.

— Подпали под улицы пагубное влияние… — подхватывает Фитиль.

И дальше идет по кругу:

— Под трамваев и троллейбусов влияние опасное…

— Под пешеходов влияние ужасное…

— Правила уличного движения производят в наших умах брожение!

— О, влияние улицы, разлагающее!

— О, мусорных урн влияние развращающее!

— А фонари? Что они освещают?

— Они понаставлены в каждом переулке, чтобы видеть темные жизни закоулки!

— Дети, берегите глаза и уши!

— Спасайте свои неокрепшие души!

— Долой светофоры!

— Свободу Карабасу-Барабасу!

«Разминка» переходит в беспорядочный гвалт, кто-то вскакивает на стул, стул ломается.

— Хватит, ребята, — проявляет благоразумие Наташа. — Нас опять застукают… Кстати, на этом стуле всегда сидел Алька. Тут стоял его стол, а тут висела гитара…

— Жалко, что дом сломают. У Альки мы хорошо собирались.

— Что ж он не приехал? Ведь обещал.

— Его запрягли, — сообщает Фитиль. — Скребет и покрывает лаком пол.

— Твои тоже малярничают? — интересуется Миша.

— Пока смету составляют… Знаешь, Сэм, а бабка на балкон выходить боится. И все горюет о своем палисаднике, можно подумать, у нее здесь Парк культуры был.

Сенька тихо спрашивает Наташу:

— Почему он «Сэм»?

— Сильно эрудированный мальчик, — расшифровывает та.

— Ну-с, продолжим заседание, — усаживается Леша в кресло. — На повестке дня проводы Фитиля.

Фитиль выходит на середину.

— В связи с переменой места жительства мы расстаемся сегодня с нашим Фитилем. Он был достойным собратом, и мы с прискорбием провожаем его в новый путь.

— Прошу не считать окончательно выбывшим. Прошу оставить за мной совещательный голос и право посещать собрания.

— Наверно, иногда ты будешь приезжать, но эти уже не то, — печалится Наташа.

— Натка, я буду обязательно приезжать! И Алька тоже. Мы обязательно!

— Ладно, Фитилек, не копти, глаза щиплет, — усмехается Миша.

— Думаю, можно переходить к следующему вопросу, — «ведет собрание» Леша. — Так сказать, гвоздик программы. Сеня, прошу. Сэм, докладывай.

— Товарищи-братцы-господа-граждане-сеньоры-и-сеньориты, — тараторит Миша. — Для пополнения нашего состава предлагается принять нового собрата со стажировкой в течение месяца. Семен Гвоздарев, он же Сенька Гвоздик, проживает в нашем микрорайоне около трех лет. За это время ничем положительным себя не зарекомендовал. Так что причин для отвода кандидатуры не вижу. Есть вопросы к стажеру?

— Расскажи автобиографию, — доброжелательно предлагает Фитиль.

— Родился… учился… В общем, все.

— Больше ничего? — насмешничает Наташа.

— Имею два привода: за разбитое окно и за то, что назвал дуру дурой. Мать — дворник, — Сенька начинает вибрировать. Отец автоконструктор и пьяница. Находятся в законном разводе.

— Спокойно, стажер. Анкетные данные устраивают. Дату рождения. Когда подарки дарить?

— Тридцать первого февраля.

Фитиль улыбается одобрительно: здесь ценят выдумку.

— Почем фунт лиха? — спрашивает сам «председатель».

— Выдается бесплатно, посуда своя, — без запинки отбивает Сенька.

— Для начала достаточно, — решает Миша. — Познакомьте новичка с принципами.

— Принципов покровительства самим себе имеется шесть, — приосанивается Леша. — Стажеру полагается знать три. Запоминай. Бей первым! Смейся последним! И не мешай себе жить, это сделают другие. Приемлешь?

— Само собой. Только почему — «смейся последним»?

— Потому что хорошо смеется — кто? — подсказывает Фитиль.

— А-а, понял.

— Голосуем. Кто «за»? — и Леша первым поднимает руку. — Единодушно. Решение будет утверждено общим собранием, когда съедутся остальные ребята. От имени коллектива поздравляю. Запомни этот миг своей жизни, о Гвоздик, и постарайся дорасти до Гвоздя! Есть стажеру задание?

— Пусть что-нибудь придумает, — капризно складывает губы Наташа. — Чтобы не было скучно.

— Натка, человечество создало целую индустрию развлечений и все продолжает скучать.

— Ну пусть хоть попробует! — настаивает она.

— Придется поднатужиться, брат-стажер, — решает Леша. — Попытайся нас чем-нибудь развлечь. Или хоть удивить.

Знаменский допрашивает простуженного мужчину лет сорока: Губенко.

— Гражданин следователь, ну ни сном, ни духом! — клянется тот. — Я как освободился, жена ультиматум поставила: если, говорит, еще хоть с одной уголовной рожей увижу, — конец. Высчитала, что до дому ходу двадцать две минуты. В восемнадцать ноль-ноль смена кончается, в восемнадцать десять я на проходной, в восемнадцать тридцать пять ужин на столе, и я должен быть как штык, иначе допрос похуже вашего. Хоть соседи, хоть кто хотите подтвердит!

— Жестокая женщина. Позавчера тоже весь вечер провели с женой?

— Она к сестре ездила. А я дома футбол смотрел.

— Хорошая была игра?

— Ну!!

— А куда же вы сломя голову бежали этак в середине второго тайма? Как раз невдалеке от ограбленного магазина?

Допрашиваемый шмыгает носом.

— Эх, мать честная…

— Так куда бежали?

— Футбол смотреть, — уныло говорит он.

— Забавно.

— Телевизор испортился, гражданин следователь. Острый момент, атака на наши ворота, а он, паразит, хлоп — и сдох. Пришлось бегом к дружку — досматривать.

— Не застали его?

— Почему? Застал. Если надо, он подтвердит.

— Но кто мне подтвердит, откуда вы прибежали к дружку? Кто подтвердит, что до той поры сидели дома у телевизора?

— Соседку спросите. Я сначала к ней рвался. Не пустила. Тут международного значения матч, а она муру смотрит, танцы какие-то!

— Ну хорошо, допустим, все все подтвердят. Как мы определим промежуток, в который вас уже не было дома, но еще не было у приятеля?

— Экран у меня вырубился на девятнадцатой минуте. К Федору я ввалился, когда штрафной назначили. Второй гол уже при мне забили. Выходит, минут девять я прозевал.

— Сколько из них вы препирались с соседкой?

— Показалось долго, но, наверно, минуты три.

— Сбрасываем три минуты, остается шесть. Какую часть пути занял переулок?

— Примерно полдороги.

— Значит, вы находились поблизости именно в то время, когда ограбление совершалось или когда грабитель удирал с места преступления. Не заметили чего-нибудь, что может нас интересовать? Думаю, вопрос понятен.

— Понятен… — мужчина тяжело вздыхает. — Парень там один ошивался, гражданин следователь. Тогда я, конечно, ноль внимания, но как теперь рассуждаю — по разным признакам — в общем, на стреме он стоял… Главное, видел я его раньше. Лицо знакомое.

— Где?

— Не помню.

— А если сосредоточиться?

— Пробовал уже, самому интересно. Но вот хоть убей!

— В какой обстановке вам его легче представить: в парикмахерской?., в метро?., в поликлинике?., сигаретами торгует?..

На каждый вопрос Губенко отвечает секундной задумчивостью и пожиманием плеч.

— Опишите его.

— Да так себе, белобрысый, крепкий, румяный. Без особых каких примет. Года двадцать два или двадцать пять. Блондины, они моложе выглядят, личное наблюдение.

— Не мешало бы прийти в милицию и поделиться личными наблюдениями, чтобы вас не разыскивали как предполагаемого сообщника.

— Да ведь, гражданин следователь…

— Между прочим, товарищ следователь.

— Правильно, товарищ следователь. Вы учтите мою ситуацию: соседка пожаловалась жене, что я ее обругал за телевизор по-нехорошему, я жене объясняю обстоятельства, но я говорю, что бегал к Сосновым, а бегал-то я к Феде Антонову потому что до него ближе, а Федор тоже судимый и, значит, по жениному пониманию, он для меня под запретом, а она мне ультиматум поставила, так что теперь, если узнает, она мне такое выдаст…

Миша Мухин, он же Сэм, валяется дома на диване с книгой. В соседней комнате вполголоса препираются мать Миши и ее отец, древний благообразный старец.

— Папаша, послезавтра Константин из поездки вернется. Скажите вы своим богаделкам, чтобы не ходили пока.

— Неча ими брезговать! Сестры они мне по древлепрославленной нашей вере.

— Вам — сестры, а Косте — хуже горькой редьки.

— Срамишь седины мои, Аксинья. Чужие люди идут за духовным наставлением, а родная дочь лба не перекрестит. Гореть тебе дура, в геенне огненной.

— Да отстаньте, папаша, молюсь, молюсь я.

— Когда тебе молиться, ты телевизор смотришь.

— А то вы не смотрите!

Чего дед не желает слышать, то он попросту пропускает мимо ушей.

Мухина переобувается в передней.

— В магазин? — осведомляется дед.

— Хлеба к обеду.

— А что на обед?

— Щи вчерашние да яичницу зажарю.

— Знаешь ведь, что нынче постный день! — Нет чтобы отцу грибочков подать, рыбки. Котлеты да яичницы — словно назло во искушение вводишь!

— Грибочки, папаша, на базаре кусаются. И рыбка в цене: вы ведь не селедку просите, а что поблагородней.

— Константину небось припасла уже и красненького и беленького. Как приедет, пир горой. А отцу жалеешь!

— Мне ваши посты влетают дороже пиров! — Она направляется к двери.

— Стой! Куда простоволосая? — и таким грозным тоном, что Мухина без звука повязывается косынкой.

Дед переключается на Мишу.

— Все читаешь?

— Что поделать, грамотный.

— А чего читаешь?

— Исторический роман.

— Из какой же истории?

— Времен царя Алексея Михайловича.

— Тьфу! С него вся скверна пошла.

— Никона разжаловал, что ли?

— Не разжаловал, а низложил на собрании всех патриархов. Законно низложил.

— Тогда какие к Алексею Михайловичу претензии?

— Исконное наше двоеперстие, истинное, кто запретил? Никон. До Никона все двумя перстами крестились. А если Никона потом вон, да в простые монахи, можно сказать, как врага народа, то почему троеперстие его сохранили? Как об этом в романе объясняется?

— Никак.

— Дурак твой историк.

— Дед, ругаться грех, — уличает Миша.

— С вами кругом грех.

За окном слышен условный свист. Перед домом дожидается вся компания. Выбегает Миша. Обычные приветствия, и дальше разговор на ходу.

— Чего застрял?

— Дед все ведет среди меня религиозную пропаганду.

— И как ты?

— Ничего, мне на пользу: заставляет извилиной шевелить. Слушайте, какую недавно мыслишку подпустил. Насчет происхождения людей. Если, говорит, человек — венец творения, по образу и подобию, то с него и спрос великий. Происхождение, так сказать, обязывает. Поэтому, говорит, вы нечестивцы, и решили быть лучше от обезьян. С обезьяньих потомков что возьмешь? Никакой ответственности. Если говорит, считать, что ваши прабабки нагишом по деревьям скакали, тогда, говорит, конечно, кругом сплошной прогресс. Хоть бомбы друг в друга кидайте, хоть пьяные под забором дрыхните — все равно можете гордиться и возноситься, потому что обезьянам до вас далеко. Даже последний, говорит, болван все ж таки на двух ногах ходит и даже в штанах.

— Богатая идея! — смеется Леша.

Наташа добавляет:

— И с ядом.

— А что ты ответил? — спрашивает Сенька.

— Начал про эволюцию, про научные данные. А он говорит: ваша «еволюция» — чушь. Небось, говорит, сколько ни копают, а в главном-то месте дырка. Тут обезьяна — тут человек, а переходного звена промеж них нету.

— Да откуда он знает?

— Начитался журнала «Знание — сила», таскает у меня потихоньку.

— Силен старик! — Сеньке разговор любопытен.

— Да, въедливый. При отце помалкивает, а без отца — хозяин в доме. Мать его до сих пор боится. Как зашипит: «Аксинья, прокляну!» — она чуть не в ноги: «Папаша, простите!»

— Ничего себе! — фыркает Наташа.

— Лично я — от обезьяны, — говорит Леша, — внутренний голос подсказывает. А ты, Натка?

— Сколько красивых зверей! Нашли действительно, от кого произойти.

— С обезьяной сравнивают только в насмешку, — поддакивает Сенька.

— Миш?

— Лелею надежду, что предки прилетели из космоса. Затем часть их выродилась в людей, часть — в мартышек.

— Назревает идейный раскол, — констатирует Леша. — Надо выяснить мнение общественности. Стажер! Будешь опрашивать каждого третьего прохожего.

— Только прямо в лоб, — оживляется Наташа. — Дяденька или тетенька, вы от обезьяны произошли?

— Чудно! — кивает Гвоздик. Он отсчитывает прохожих на другой стороне улицы. Третий по счету останавливается у витрины, и Сенька, подойдя, бойко начинает ему в спину.

— Гражданин, разрешите спросить…

Тот оборачивается. Это гориллообразный детина. Спрашивать его о происхождении — недвусмысленное оскорбление. Сенька невольно подается назад.

— Я хотел спросить…

— Ну?

— Скажите, сколько времени?

— Пожалуйста. Пятнадцать сорок три. — И он добавляет неожиданно добродушно: — Пора свои иметь, парень.

Сенька бредет обратно под хохот компании, слышавшей весь разговор.

— Что ж ты, Гвоздик? А обещал нас удивить.

— Роняешь свою репутацию, стажер.

— От имени присутствующих выражаю глубокое разочарование!

От насмешек Сеньке бросается в голову кровь.

— Хорошо же… Хорошо. Я вас удивлю!

— И сильно? — коварно улыбается Наташа.

— Увидишь, чего в жизни не видела!

— Ой, сейчас он устроит затмение Луны, Земли и Солнца! — «пугается» Миша.

«Штаб-квартира» ребят в пустом доме. Наташа, Леша и Миша ждут.

— Идет, наконец! — говорит Наташа, первой услышав шаги.

Входит сосредоточенный и напряженный Сенька. Быстро выглядывает в окна, проверяя, пусто ли вокруг.

— Дайте честное слово молчать. Если кто проболтается, я… я не знаю, что сделаю!

— Нагнетаешь атмосферу для эффекта?

— Сэм, я серьезно.

— Да о чем речь, стажер, мы своих не продаем!

Еще секунду Сенька медлит, обводя всех взглядом, и достает пистолет «ТТ». Воцаряется глубокое молчание.

— Он что — настоящий? — осмеливается наконец Наташа.

— Ясно, не игрушечный, — Сенька наслаждается произведенным впечатлением.

— Дай подержать, — благоговейно подставляет ладони Леша.

Сенька вынимает обойму и отдает пистолет.

— Да-а… — произносит Леша после молчания. — Удивил так удивил! Слушай, ты его не пробовал?

— Нет. Берегу патроны. Красивый, правда?

— Хорош гад!

Они дети 70-х. Даже на экране оружие мелькает коротко и редко — еще нет в помине видеоклипов или американских боевиков. Они не привыкли к пистолетам, это шок.

— Сеня, откуда? — шепчет Наташа.

Тот дергает плечом и отмалчивается.

— Сеня, ты влипнешь. Это запрещено.

— Вот из тебя и вылезла пай-девочка, отличница, — усмехается Миша.

— Между прочим, это тебе было скучно, — напоминает девочке Сенька.

— Действительно, мамзель Натали, по вашей собственной просьбе. Вы желали сильных ощущений, прошу! — Миша прицеливается в нее.

— Перестань, Сэм! — топает Наташа ногой.

— Если пистолет не устраивает, иди в Третьяковку, — говорит он.

— Полюбуйся, как Иван-царевич катается на сером волке, — иронически добавляет Сенька.

Мишу осеняет идея:

— Ребята, давайте из-за нее стреляться! В обойме шесть штук? По две пули на брата. К барьеру!

Он принимает картинную позу, но Леша отмахивается:

— Нет, вы вообразите такую картину. Подходит Гвоздик в тому орангутангу. «Дяденька, сколько времени?» — «Пора свои часы иметь, парень». Тут Гвоздик говорит: «Я тоже так считаю», — и достает пушечку…

— Орангутанг снимает часы и скачками уносится прочь! — хохочет Миша.

Даже Наташа не выдерживает, смеется:

— А Гвоздик бежит следом и кричит: «Дяденька, возьмите назад, я пошутил!»

— Смотря, какие часы, — небрежно роняет Сенька. — Можно и себе оставить на память.

— А если серьезно?

— Если серьезно, Натка, то у меня в жизни не было такой настоящей… такой сильной вещи! С ним в кармане я — новый человек. — Он ловко вставляет обойму.

— Сень, дай пройтись, — просит Леша.

Сенька великодушно протягивает «ТТ».

— Только осторожно!

Ребята шагают по улице.

— Ваши ощущения, сеньор Ледокол? — спрашивает Миша.

— Новый человек!

— Леша, слева по борту превосходящие силы противника.

— Вперед смотрящий не дремлет. Благодарность в приказе. Лево руля!

— С ума сошел! — вскрикивает Наташа. — Это же Топор с компанией!

— С ними нельзя связываться, Леха, — поддерживает и Миша.

— Связываться не обязательно. Просто пусть знают, что мы их не боимся!

Группа парней лет по семнадцать-восемнадцать стоит, занимая весь тротуар, беседуют:

— И оправдали его?

— Середка на половинку — навесили год условно.

— Это еще терпимо.

Леша трогает крайнего парня за локоть.

— Разрешите.

Тот машинально отступает на полшага. Леша делает своим приглашающий жест. Наташа, Сенька и Миша, стараясь не торопиться, проходят по тротуару. Леша замыкает шествие.

Парни несколько оторопело смотрят вслед.

— Ишь ты-ы!

— Похоже, смена растет. Перспективный мальчик.

— Пора поучить.

— Поучить при случае не вредно, — тянет узкоглазый, скуластый Топорков, лидер компании.

Среди товарищей по работе Томин слывет человеком не унывающим. Но бывают дни, когда он раздражителен, впадает в тоску: если в расследовании возникает вдруг «мертвая полоса». Томину лучше любая изматывающая гонка, чем топтание на месте.

Сегодня один из таких дней. Замнач по розыску в отделении обстоятельно докладывает, что сделано и что проверено. Все проверки дали пока отрицательный результат.

— …Что касается свидетеля Губенко, — заканчивает замнач, — то он действительно любитель футбола, и жена строгая, и все обстоятельства подтвердились без вранья. Я думаю, можно верить его показаниям в отношении парня, который, возможно, стоял «на стреме». Будем искать.

Томин ворчит:

— Мы считали подозрительным того, кто бежал, — а у него телевизор сломался. Он подозревает того, кто стоял, — а тот, глядишь, ждал, у кого прикурить… Но искать, конечно, надо. В дело просится наводчик из здешних.

— Вот и мне сдается. Такой, понимаете, что все окрестные ходы-выходы проверил и в очереди потолкался, прикинул, что к чему.

— Как раз на этот случай, товарищ капитан, у меня для вас списочек, кому продавщицы заранее сообщили про модные куртки. Они, естественно, старались подготовить рынок сбыта — место в переулочке не бойкое.

Читая список, капитан приговаривает:

— Кое-кто попадается знакомый. Есть тут над чем поработать, есть. Займусь.

А в дежурной части того же отделения милиции на барьере, разгораживающем помещение пополам, лежат в полуразвернутой газете два мертвых голубя. И энергичная пожилая женщина прорабатывает Антонину Зорину.

— Это отнюдь не ложная сентиментальность! Сегодня из рогатки в голубя — завтра из той же рогатки человеку в глаз! Подобные явления общественно опасны, и вы обязаны принять меры!

— Хорошо, я выясню…

Она берет в руки одного из голубей, и в это время из внутренней двери появляется Томин.

— Ба! Ниночка!

— Александр Николаевич! Здравствуйте.

— Рад видеть. Вы здесь трудитесь?

— Да, я с несовершеннолетними. А вы по поводу ограбления, да?

— По поводу.

— Мне вот тоже предстоит расследовать преступление, — говорит Нина, усмехнувшись. — Гибель двух птичек… — Она поднимает голубя, и что-то привлекает ее внимание. Оборачивается к женщине. — А вы уверены, что это из рогатки?

— Полагаете, птички покончили самоубийством?

— Александр Николаевич, посмотрите! — Нина раздвигает перья.

— Н-да, это… Отправим-ка на Петровку в НТО. Расскажите, пожалуйста, как и где вы их нашли, — просит он женщину.

— От нас неподалеку расположен квартал домов, предназначенных на слом. Там осталось много зелени, я ходила выбрать кусты сирени для пересадки. Жалко, что все пропадет. И вот в одном из дворов… лежат несчастные! По-моему, это безобразие.

— Согласен, — горячо подхватывает Томин. — И если вы сумеете показать место…

— О, безусловно сумею! — заверяет женщина.

Томин проходит за барьер к дежурному и звонит:

— Зинаида Яновна? Сейчас доставят двух голубей… Посмотришь — поймешь. Распорядись скоренько определить, с какого расстояния их подбили.

На скамье в парке в ожидании Виктора сидит Бондарь. Тот подходит с приветствием:

— Добрый день, маэстро!

Он хочет сесть рядом, Бондарь останавливает его жестом.

— Когда была назначена встреча?

— В полтретьего.

— А сейчас?

Виктор взглядывает на часы.

— Два тридцать пять.

— На сколько ты опоздал?

— Троллейбуса долго не было.

— Я спрашиваю, на сколько ты опоздал? — жестко повторяет Бондарь.

— Всего на пять минут.

— Всего? Ты понимаешь, что такое время?

— Время — деньги.

— Бывает время — деньги, бывает время — годы. За пять минут можно сесть на десять лет!.. В нашем деле человека ждут одну — ну две минуты. Две минуты нет — значит, либо хвост за собой тянет, либо ссучился.

— Да что вы мне — не верите? Целую пятилетку коечки рядом стояли!

Бондарь встает и направляется вдоль аллеи. Виктор рядом.

— Теперь рассказывай.

— Искомый предмет забрезжил на горизонте, маэстро! У ребят он, как чувствовал. Есть у меня нюх, признайте!

— Все у тебя есть. Даже много лишнего. У каких ребят?

— Сегодня утром захожу на пустырь, где выселенные дома. Извиняюсь, по малой нужде. И вдруг рядом стреляют! Раз и погодя — второй. Я — на звук. Гляжу: пацанье через забор сигает — и деру, а посреди голуби подстреленные. Еще трепыхались.

— Ну? И ты что?

— Не мог же я гнаться за ними и при народе отнимать.

— Ах, черт!.. В лицо не рассмотрел?

— Нет, со спины. Но, по-моему, одного раньше видел. Приметная спина.

— Какого возраста пацаны?

— Лет пятнадцать-шестнадцать. Мое мнение — возраст удачный. Взрослый мужик понес бы в милицию, совсем малец — маме показывать.

— Дожил. Моим пистолетом мальчишки играют!.. Не у тебя одного, Витек, уши торчком.

— Больше никто не слыхал, ручаюсь…

Виктор ручается не зря: ребята хитро выбрали «стрельбище»: впритык к стройке, где весь день грохот, хуже пальбы.

Это типичный окраинный старомосковский дворик, обставленный домами и сараюшками. Вместе с заборами и палисадниками они создают замкнутое пространство.

— Вон мой колышек, — говорит Томин в ухо инспектору угрозыска из отделения. — Там и перышки целы и кровь. По данным НТО, стреляли с семи — десяти метров.

— Это придется обшарить весь двор и палисадники?

— Придется. А гильзы — не арбузы, провозимся. Хорошо бы без посторонних глаз.

— Займу на стройке спецовки и какой-нибудь теодолит, что ли. Станем «размечать план» будущего котлована.

— А ведь если добуду пистолетик, мне уже другая цена пойдет, а? — говорит Виктор.

— Ты, парень, не забывайся. Помни, кто был — примитивный хулиган.

— Хулиган, — с удовольствием подтверждает Виктор. — Но только не примитивный, маэстро, нет. Про меня хорошо адвокат на суде сказал: истоки, говорит, поведения Виктора Лабазникова коренятся в том, что его природная энергия и фантазия не получили выхода в повседневной жизни. Лишенный, говорит, разумного руководства в юные годы, он встал на путь изощренного хулиганства.

— Это для красоты, Витек. Все твои истоки от зависти, что другие лучше живут.

— Что?!.. Да плевал я…

— Брехня. Допустим, тебе приспичило похабщину изобразить. Ты ведь не забор выберешь?

— Большой интерес — забор. Выберу «Волгу» с иголочки и процарапаю до железа.

— Вот-вот. А почему? Потому что знаешь — никогда у тебя «Волги» не будет.

Виктор порывается что-то сказать.

— Я говорю. Заткнись. Тебя, шантрапу, взяли в серьезное дело. Пойдешь ты по-крупному в одиночку? Нет. Только при мне будешь кое-что иметь кроме срока. Чем торговаться, подумай как с пацанами управишься.

— Ну, маэстро, тут уж моя стихия!

В одном из помещений НТО звучат выстрелы.

— Ну и отдача! Попробуйте, Зинаида Яновна, — эксперт Марина протягивает огромный старомодный пистолет.

Кибрит стреляет в стену для экспериментальной стрельбы — «улавливатель», затем достает стреляные пули, вставляет их в специальный сравнительный микроскоп и разглядывает.

Входит Томин. Кибрит встречает его вопросом:

— Нашли?

— Нашли. Думаю от «ТТ», — он достает упакованные гильзы.

— Но от какого?

— Если в одном микрорайоне в течение десяти дней дважды фигурирует огнестрельное оружие… Где бы присесть? Два часа на четвереньках. — Томин берет пистолет, из которого стреляла Кибрит.

— Экзотический зверь! Здоровые, наверно, дырки бьет.

— Американский кольт.

— А калибр?

— Одиннадцать и сорок три. — Кибрит распечатывает гильзы.

— Откуда вынырнул?

— Один старичок хранил, участник первой мировой. Проверяем для порядка, нет ли за этим зверем грехов… Марина, посмотрите.

Та поочередно вставляет гильзы в другой микроскоп, что-то подкручивает, щурится.

— Да, гильзы «ТТ». Семь и шестьдесят два. С характерными индивидуальными особенностями.

— Зинаида Яновна! Мариночка! Последнее желание Томина! На сегодняшний рабочий день, разумеется.

— Ладно, Шурик, понимаем. Но пулегильзотека… Там возни надолго.

Трое парней-топориков стоят курят, скучают.

Появляется Леша; несет в авоське бутылки с молоком. Поодаль за ним следует Виктор. Парни дают Леше приблизиться.

— Глядите, Леха-Ледокол плывет!

— А где ж твоя флотилия?

Леша оценивает обстановку.

— На приколе.

— Ходят слухи, он задается! — не отстают парни.

— Ходят слухи, она стал очень смелый!

— Соответствует действительности, — говорит Леша.

— Ах, как он грубо разговаривает! Ах, я боюсь.

— Ты что же ребенка обижаешь, Ледокол? За это можно и схлопотать.

— Вообще-то, я против вас ничего не имею. Но, если охота, готов, — он отступает на шаг, аккуратно ставит авоську и принимает боксерскую стойку.

Виктор наблюдает.

— Слыхал? — балаганит парень. — Он на все готов!

— Это очень опасно.

— Для него, разумеется.

— Учтите, бью первым. Такой принцип.

— Ах у него еще и принципы!

Парни надвигаются на Лешу. Короткая схватка, в результате которой один падает, другой хватается за скулу, третий в замешательстве отступает.

— Удар! Еще удар! — «болеет» Виктор.

— Могу быть свободным? — бравирует Леша. — Или желаете еще по порции?

— Отвесь им, отвесь посочней! С горошком! — подзуживает Виктор.

— По-моему, уж сыты.

— В следующий раз возьмем нож и вилку, аппетит будет лучше, — обещают побитые.

Виктор уважительно подает Леше авоську.

— Лихо!

Тот забирает авоську и двигается дальше. Виктор идет радом.

— Первый разряд?

— Был одно время.

— Бокс — штука полезная. Но на улице может подвести.

— До сих пор служил.

— Это пока до серьеза не дошло.

— Что вы подразумеваете под «серьезом»?

— Видишь ли, парень… тебя Лехой звать? Может, будем знакомы? Виктор. — Обменивается рукопожатием с несколько озадаченным Лешей. — Сцепился ты, Леха, со шпаной, они теперь не забудут. Про ножик-то с вилкой поминали не зря.

— Да это треп.

— Сегодня треп — завтра серьез. Вилку, понятно, дома оставят, а нож возьмут, раз плюнуть. И что ты тогда с одним боксом?

— Ну, самбо я тоже немного знаю.

— А если и они немного знают? С чем ты против них выйдешь? Чтобы наверняка?

— Не на жизнь, а на смерть? — усмехается Леша.

— Вот именно.

— Не собираюсь.

— Не зарекайся, Леха. Прицепятся всей кодлой, а тебе характер не позволит хвост поджать, я же вижу.

— И что вы предлагаете? Есть продажный пулемет? Дымовые шашки?

— Три-четыре спецприема могу показать с удовольствием, потренируемся. Будут отлетать, как жареные.

— С какой стати подобная благотворительность?

— А что особенного? Понравилось, как держался, жаль, если дуриком покалечат.

Кибрит «принимает» Пал Палыча и Томина в лаборатории.

— Ну, Шурик, ты не зря ползал под лопухами, а Марина не зря сидела в пулегильзотеке. У пистолета бурное прошлое. Впервые он зарегистрирован как орудие преступления тридцать лет назад.

Томин присвистывает.

— Да, в феврале сорок седьмого. При ограблении магазина из него тяжело ранили сторожа. Поймали их… сейчас скажу: — заглядывает в записи: — «Шайка грабителей обезврежена спустя три месяца. По оперативно-розыскным данным, стрелял один из осужденных — И. Бондарь». Но твердо доказать это не удалось, и «ТТ» не нашли.

— А откуда он первоначально? Неизвестно?

— Значится как утерянный.

— Значится… это допускает разнообразную трактовку.

— Через тридцать лет что гадать, — говорит Пал Палыч. — Дальше, Зиночка?

— Дальше год пятьдесят девятый. Убийство. Дело не раскрыто. Затем семидесятый год. Убийство. Сводили свои уголовные счеты. По подозрению арестовали двоих, в том числе…

— Снова Бондаря! — догадливо восклицает Томин.

— Да, он тогда с год как освободился. И опять-таки были сведения, что он — главная фигура. Но соучастник принял вину целиком. Бондаря осудили за недоносительство.

— Если позже ни на чем не попался, то давненько гуляет на воле, — Пал Палыч оборачивается к Томину: тебе, дескать, карты в руки.

— Задача ясна, — кивает Томин. — Найти гуляющего Бондаря и проводить в твой кабинет. Ох вы, ноги мои, ноги, почему вас только две?.. А вдруг Бондарь — двоюродный дядя кассирши?

— Еще бы! — посмеивается Кибрит.

— Зинаида, пятнадцать секунд в месяц я имею право помечтать?

— Мечтай. Засекаю время, — она следит по часам. — Все, Шурик.

— Уже? — Томин поднимается. — Точные данные о Бондаре?

— Отдала справку печатать. Зайди в машбюро.

Томин весело подмигивает Пал Палычу:

— Утешаюсь злорадной мыслью, что тебе тоже предстоит пошевелиться. В частности, контакты с отделением…

— Понял, Саша, на мне.

— Видите, Ниночка, как мы скоро встретились. И на сугубо криминалистической почве.

— Скоро? — вырывается у Нины.

— Конечно. Прошло ведь месяца четыре?

— Целых пять с половиной! И вы даже не позвонили, — тихонько заканчивает она.

— Каюсь, замотался. А почему вы — Нина? От Антонины, скорей, Тоня.

— Девчонкой больше нравилось Нина, ну и прилипло. Но вы как хотите.

— Тоня… Нина… — пробует Знаменский на язык. — Ладно, решим. Рассказывайте, как вам работается.

— Ничего пока не выходит, Пал Палыч, замучилась.

— Не заметно, вид оживленный.

— Это потому что… просто рада вам. А с работой плохо. Про меня говорят: «Тетя маленьких не обижает, а больших сама боится».

— А я вам прибавлю забот.

— Догадываюсь. Конечно, тайком стрелять голубей — это ребята дорвались, не взрослое занятие. Но что пистолет тот же самый… как это возможно, Пал Палыч?

— Не знаю. По фотографии продавщица предположительно опознала Бондаря…. И голуби застрелены из пистолета Бондаря. А уж откуда он у детей… от «взяли без спросу» и до того, что кто-то дал разок побаловаться… с целью втянуть потом в какое-нибудь… Не знаю. Нужно искать подростков, которые имеют контакты с уголовниками. Семейные, соседские.

— По нашей картотеке — прямых контактов нет. Что до собственных впечатлений, то пока… — девушка виновато улыбается. — Плохая я вам помощница.

— Ладно, Нина-Тоня, будем знакомиться с вашими подопечными живьем.

Знаменский подходит к окну, словно обозревая будущее поле деятельности. Нина тоже подходит к окну и зябко запахивает жакет.

— Страшно подумать: вдруг кто-то и сейчас ходит с пистолетом в кармане. Две пули — в птиц. В кого третья?

— Надо успеть до третьего выстрела.

Леша с сестрой сидят буквально под забором, на сухой и жесткой траве — траве пустырей. Забор отделяет «их» двор от соседнего.

— Да не мешай ты себе жить, Натка! Чего ты боишься?

— Этот пистолет — вы от него ошалели. И вообще, с тех пор, как ты ушел из спорта…

— Не деликатничай, из спорта я не уходил. Меня ушли.

— Ну верно, тебя ушли — и ушли несправедливо. Но нельзя же со зла драться непрерывно! Вчера дрался, позавчера дрался, сегодня еще нет, но до ночи далеко.

— Сами лезут.

— Тебе последние дни хочется, чтобы лезли! Хочется покрасоваться перед этим Виктором. Скажи на милость, что он такое и зачем?

Как всегда, она первой слышит приближение друзей и еще издали встречает их вопросом:

— Что вы думаете о Викторе?

— Староват, правда, но ничего, не зануда, — высказывается Сенька.

— Местами даже занятен, — вторит Миша. — Есть конкретные претензии?

— Он слишком от обезьяны.

— Все-таки ты чистюля, Натка! — вскакивает Леша. — Мы закисаем в собственном соку. Почему не поконтактировать со свежим человеком?

— По-моему, к Виктору надо подходить потребительски, — рассуждает Миша. — Брать, что можно. Кое-что он знает, кое-что умеет. Леху тренирует, рассказывает довольно любопытные истории…

— Половину врет.

Сенька косится лукаво:

— Просто ты злишься, что он зовет тебя куколкой.

— Ставлю вопрос на голосование, — гнет свое Наташа.

— В какой формулировке? — деловито осведомляется «председатель».

— Мы прекращаем сближение с Виктором.

— «За»? «Против»?

Ребята голосуют «против». Наташа передергивает плечами:

— Легок на помине, рекомендую!

Приметная спина, которую Виктор видел после выстрелов, была Лешина спина. И Виктор вовсю обхаживает ребят. Он манит их в пустой дом, к ветхой деревянной лестнице, ведущей на второй этаж.

— А ну, кто пройдет и не скрипнет? — предлагает он.

Леша, посмеиваясь, поднимается. Лестница отчаянно скрипит.

— Двойка, — оценивает Виктор.

— Хорошо еще, не развалилась, — Леша трогает шатучие перила.

— Сэм, давай.

Стараясь ступать осторожно, идет Миша.

— Три с минусом. Ну-ка, Гвоздик.

Сенька крадется на цыпочках. Лестница упрямо скрипит. Все смеются.

— Плохо, ребятки. Утиль. Слушайте — не услышите.

Двигаясь по самому краю ступенек, Виктор бесшумно поднимается на второй этаж, где ребята встречают его аплодисментами.

— Конечно, если знать секрет… — скептически говорит снизу Наташа.

— А ты попробуй, — подзадоривает Виктор.

Наташа повторяет маневр Виктора. Лестница поскрипывает, но тихонько.

— Молодец, куколка, соображаешь!

Галдя, ребята спускаются вниз, а Сенька шепчет:

— Витя, не зови ее куколкой, она злится.

Во дворе Виктор усаживается на лавочку и закуривает.

— Зря не употребляете: копченое мясо дольше не портится.

Леша глядит на соседний дом.

– Давно ль мы с Фитильком ставили антенну, а уже покосилась.

— Дома знают, что в них больше не будут жить. Как только уходят люди, они начинают разваливаться сами собой… — задумчиво говорит Наташа.

— Это который Фитилек? — выясняет Виктор.

— Вы его не видели.

— Натка, что ты все «выкаешь»? — обижается Виктор.

— Я с вами на брудершафт не пила.

— Но ведь мы друзья? Я так считаю, что друзья. А, Леха? Отчаянный у тебя братишка. Прет безо всякого, один против троих!

— Бывало и жарче. Хук справа, хук слева, двое лежат; трое сидят, шестой бежит менять штанишки!

— А тебя исключают из спортшколы, — по-маминому поджимает губы Наташа.

— По какой же, так сказать, статье? — Виктору все надо знать.

— Применение профессиональных приемов в драке.

— Ну и что?

— Нет, ну, формально говоря, правильно, но там были такие обстоятельства, что если бы разобрались по совести…

— Да плюнь ты, Леха! Плюнь и разотри, — обнимает его за плечи Виктор.

— А я и плюю.

— На словах. А надо набрать полон рот слюней — и на всех… Тогда вместо переживаний будешь иметь удовольствие.

— Абсолютно на всех? — колко произносит Наташа.

— Нет, ну… с разбором, конечно. Конечно, на друзей, например, плевать не стоит, вы же понимаете, о чем речь… Ладно, нате вам еще одну задачку. Нужно до зарезу попасть вон туда, на второй этаж. А ключа нет. Допустим, потеряли. Какие будут мнения?

— Раздобыть по сходной цене пару крыльев, — говорит Леша.

Миша более изобретателен:

— Лечь под асфальтовый каток, стать как блин, и попросить соседей, чтоб сунули под дверь.

— Не ломайте голову, я звоню в ЖЭК и вызываю слесаря, — обрывает Наташа.

— А дело вечером, слесарь уже культурно отдыхает. — Виктор скидывает пиджак, подходит к растущему рядом с домом дереву, подпрыгивает, ухватывается за нижний сук и быстро лезет вверх.

Леша следит недоверчиво. Миша — с интересом, Сенька — завистливо, Наташа — с нарастающим страхом.

— Виктор, не надо! — не выдерживает она. — Ой, сейчас упадет!..

А Виктор уже в верхнем окне:

— Оп-ля, и готово!

— Надо попробовать! — загорается Сенька.

— Сеня, не смей!

— Он сумел, чем мы хуже?

— Леша, не позволяй ему!

Леша берет сторону сестры:

— Гвоздик, вобью.

Парк — удобное место для встреч.

Бондарь черпает ложкой раскисшее мороженое, смотрит на Виктора с раздражением.

— Мою науку на сопляков тратишь. Массовик-затейник!

— Нет, маэстро, я на правильном пути. Им интересно, и они у меня морально разлагаются.

— Если интересно, бери круче. Не знаешь, как сделать, что ли? Вечерком, по холодку, гуляючи. «А ну-ка, ребятки, попугаем вон ту дуру. Раз-два, за мной!» И сам на бегу сумочку у нее — хоп. Отдышались немножко: давайте, мол, делить выигрыш. Оглянуться не успели, как стали участниками преступления. Тут их и прижать, чтобы выложили пушку.

— Не выйдет, маэстро, — вздыхает Виктор. Не простые ребята, языкатые. Мудреные словечки любят. Не всегда и поймешь.

— Значит, культуры не хватает! Анекдот получается: нашему брату стала культура нужна! Ты хоть уверен, что «ТТ» у них?

— Уже прямо при мне помянули.

— В открытую?!

— С хитростью. Думают, я не пойму. Девчонка что-то брату сказала, а он говорит: «Тотоша лежит дома». Я дурачком таким спрашиваю: «Заболел?» — А другой отвечает: «Нет, наш Тотоша — железный малый, но ему вреден солнечный свет».

— «Наш Тотоша»!.. — взъярившийся Бондарь даже тряхнул зонт, под которым они сидят. — Котята паршивые. Всех бы в один мешок. Значит, они с ним не ходят?

— Каждый раз щупаю.

— Вот что, помощничек дорогой, брось-ка ты культуру и всякие церемонии. Поставь пацанов в такое положение, чтобы им понадобилось с пистолетом ходить!

Под вечер Сенька возвращается домой. Входит в комнату, принюхивается. Мать, пригорюнившись, сидит без дела.

— Отец был?

— Уже сказали?

— Нет — накурено. В соответствующем виде?

— Трезвый. — Она уходит и приносит Сеньке ужин. — Только винегрет, Сеня. Зато чай будет с тортом.

— С каким?

— Не смотрела. Наверно, твой любимый. Он помнит.

— Совсем трезвый?

— Недавно из больницы. Теперь долго даже в рот брать нельзя. Не пересолила я?

— Нормально, — Сенька уписывает винегрет. — Сто лет его не видел, с самой зимы. Ничего он?

— Ничего, Сеня поправился. Помолодел даже.

— Может, совсем вылечили?

— Дай, бог…

— А как он вообще?

— Работает. На прежней должности. Денег принес.

— Не взяла?

— Взяла уж, Сеня. Трезвого неловко обижать.

— Что он меня не подождал?

— Да так… Ты сам навести, Сеня. Я обещала, что навестишь.

— Ма, обратно звал, да?

— Теперь поздно, Сеня. Зови — не зови…

— Если он не пьет… Когда не пил, он был ничего, а?.. Ты надрываешься за жилплощадь, а там квартира пустует.

Гвоздарева пытается отделаться шуткой:

— Там тоже работы полно: пять окон мыть, да ковры…

— Сравнила! Рассуждаешь, просто как девчонка!

— Чайник поставлю… — растерянно говорит Гвоздарева.

Возвращается она и с большим тортом, опускает его на стол и обнимает сзади сына.

— Сеня, родненький, прости ты меня… Конечно, отец нужен, надо было терпеть, да … не люблю я его.

— Ну ладно, ладно. Не любишь, как хочешь… — он легонько отталкивает ее. — Вышла бы замуж за другого, что ли. Пока не очень старая.

— За кого?

— Хоть за начальника ЖЭКа. Он, правда, зануда, но пережить можно.

У Гвоздаревой высыхают ресницы, губы дрожат в улыбке.

— Сеня, да он женатый! На что это ты родную мать подучаешь?

— Подумаешь! Я бы на твоем месте отбил у какой-нибудь, да и неженатые есть. Ну чего смеешься?

— Сенечка, хватит с меня одного раза. Вот так хватит!

— Ладно, как хочешь… Только противно, что выдумывают…

— Они не со зла, Сеня. Просто понять не могут, зачем это от мужа уходить, который обеспечивает. Ну их! Давай чай пить!

Сенька машет рукой и открывает коробку с тортом.

— Обалдеть!

И тут — звонок. Гвоздарева отпирает, в дверях стоят Нина и Знаменский в форме.

— Здравствуйте. Можно?

— Пожалуйста. Проходите, — как дворника вид милицейской формы Гвоздареву не пугает.

Все входят в комнату.

— Мы хотели бы с вами побеседовать, — говорит Нина.

— Сеня не помешает?

— Напротив, разговор о нем.

— О нем?!

— Нет-нет, ничего не случилось. Я новый инспектор по работе с несовершеннолетними, решила познакомиться с ребятами поближе, в домашней обстановке. Антонина Васильевна. А это Знаменский, Пал Палыч.

— Александра Владимировна, — представляется Гвоздарева и подает руку Нине, затем с вопросительным выражением — Знаменскому.

— Я — следователь и занимаюсь одним происшествие в ваших краях. Вдруг случайно выявятся новые свидетели, — поясняет он.

— Сенька, по прозванию Гвоздик, — нервно заключает церемонию Сенька.

— Да присаживайтесь, что ж мы стоим.

Нина достает записную книжку, куда вносит при разговоре короткие пометки. Пал Палыч пристраивается в сторонке.

— Как ты кончил учебный год? — спрашивает Нина.

— Нормально.

— По литературе едва на тройку вытянул, — честно уточняет Гвоздарева.

— Литература, я думаю, милиции не касается.

— Отчего же, Сеня, это характеризует твои интересы. Какой кружок ты бы стал посещать?

— Автомобильный. «Мерседес» на днях покупаю, права нужны. Ой, чайник сбежал! — бормочет он под внимательным взглядом Знаменского и удирает на кухню.

— Вечно перед чужими ершится, — извиняется Гвоздарева.

— Большие трудности с его воспитанием?

— Да как сказать?.. Озорной, конечно. Но у нас не поймешь теперь, кто кого и воспитывает: он тоже меня жить учит. У него тоже трудности.

Улыбка у Гвоздаревой хорошая, Нина охотно улыбается в ответ. Возвращается Сенька.

— Сеня, кто твои друзья? С кем чаще встречаешься?

— С кем придется.

— Сейчас его компания — Терентьевы да Миша Мухин. Остальные разъехались.

— Ма, ведь не тебя спрашивают.

— Терентьевы — это брат с сестрой?

И снова отвечает Гвоздарева:

— Да. Леша и Наташа.

— Сеня, они хорошие ребята?

— Друзья должны быть интересные, — подчеркивает Сенька.

— Хорошие — не обязательно?

— Обязательно — надежные!

Сеньку не занимает Нина с ее «детским лепетом»; внимание мальчика приковывает следователь, тем более, что он откровенно его разглядывает.

— А вы вопросов не задаете? — идет Сенька в разведку.

— Присматриваюсь, — отзывается Пал Палыч. — Ты для меня загадочная личность.

— Почему?

Знаменский выдерживает тревожную для Сеньки паузу.

— Потому что про тебя есть загадка: «А посредине — гвоздик». Александра Владимировна, недавно было совершено вооруженное ограбление магазина.

— Да, Миронов — участковый рассказывал.

— Сверх этого вы ничего не слышали?

— Нет.

— А ты, Сеня?

— Его поймали?.. — жарко выдыхает Сенька.

Следующий визит — к Мухиным. Самого Миши нет, но зато дома Мухин-отец, бригадир поездных проводников.

Беседуют об ограблении магазина, Мухин выдвигает ряд нелепых версий и предлагает практическую помощь.

— Когда же тебе-то? Дома почти не бываешь! — машет руками жена.

— Я на линии Москва — Владивосток, — вносит ясность Мухин. — Туда — назад — больше двух недель.

— Значит, воспитание сына в основном на вас? — оборачивается Нина к Мухиной.

— Нет, извиняюсь, тут мое влияние главное. Отец — не мать. Парень меня уважает.

— И-и, никогошеньки он не уважает! — ехидно вставляет дед.

— Это вы, папаша, бросьте, — хмурится Мухин. — Я и всыпать могу и материальными рычагами владею. Он вон книжки собирает, а книжки денег стоят. Как меня не уважать, если я хочу — дам, хочу — не дам?

— Есть трудности с воспитанием Миши? — Нина принимается за свой вопросник.

— Кругом трудности. Постричься, и то не допросишься!

— Тут Ксюша права. Трудности имеются. Но, я бы сказал… — Мухин подыскивает слово, — рядового порядка.

— А как учится? — осведомляется Знаменский от стеллажей, где пестрит корешками обширная библиотека.

— Способный парень. Все на свете знает, даже на удивление! — самодовольно говорит Мухин. — Да что же мы разговариваем всухомятку? Соорудить бы чего-нибудь.

— Извините, мы на работе.

— Так хоть чайку, а? Пока Мишу дожидаетесь.

— Как, Антонина Васильевна? — советуется Знаменский.

У той еще во рту сладость от гвоздаревского торта, но она покорно разводит руками. Мухина обрадованно убегает хлопотать. Дед солидно откашливается:

— В мое время — не в обиду вам, конечно, — приходит, бывало, околоточный либо квартальный, так ему непременно на подносе — стопка и ассигнация. Он и не мыслил, чтобы отказываться. А озорства, между прочим, меньше было!..

Громко хлопает входная дверь, и появляется Миша. При виде гостей настороженно останавливается.

— Добрый вечер.

Мухин делает свирепое лицо.

— Милиция в доме. Ясно? Думаешь, все шито-крыто? Выплыли твои штучки, придется ответ держать!

Миша зыркает на деда, тот подмигивает, давая понять, что розыгрыш.

— Минутку, сейчас соберу вещи и сухари.

Знаменский тотчас улавливает привычный Мише тон.

— Если кроме сухарей я разрешу взять три книжки, какие возьмешь?

— «Сумму технологии» Лема, «Алису в стране чудес»… и отрывной календарь для женщин, — полупоклон в сторону Нины.

— Любимое изречение?

— Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно. Конец цитаты.

— Хм… И каковы отношения с преподавателем литературы!

— Пакт о ненападении.

— Какое качество ты ценишь больше всего?

— Не быть как все.

— Книги в основном твои?

— У меня большая информационная емкость.

— Проверим. Кто такой Джо Луис?

— Довоенный чемпион мира по боксу.

— Когда пала Бастилия?

— В 1789 году.

— Чему равен аршин?

— Семьдесят один сантиметр.

— В какую сторону выбрасывается гильза у пистолета?

— Вправо.

— Кроме «Вальтера» тридцать восьмого года. У того — влево. Это чтобы ты мог блеснуть при случае эрудицией.

Насчет «Вальтера» — для отвода глаз, чтобы диалог не закончился на вопросе, к которому Знаменский вел.

В ранних сумерках Сенька, оглядываясь, пробирается в один из пустых сараев. Осиротелый насест и помет под ногами свидетельствует, что тут еще недавно держали кур.

Из сарая должен быть лаз в подпол. Стараясь не шуметь, Сенька разгребает хлам в поисках люка…

В подпол ведет полусгнившая лесенка. Сенька достает из кармана «ТТ», бережно заворачивает в старую майку. Дома держать это сокровище уже опасно — визит следователя Сеньку насторожил…

Наутро ребята, как всегда, сходятся во дворе, и Леша объявляет:

— Дети, вы обхохочетесь! У нас вчера была милиция!

— Ладно заливать! — Миша делает вид, что не верит.

— Да честное слово! Натка?

— Подтверждаю. Хорошенькая девица и при ней майор.

Подает голос Сенька:

— А зачем они к вам?

— Для оздоровления нашей психики. Поскольку мы вроде творога — скоропортящийся продукт.

— Хранить в сухом, прохладном месте, — по привычке подхватывает Миша.

— Родители при виде них в обморок попадали, — с усмешкой говорит Наташа. — Решили, что Лешка кого-нибудь зашиб до смерти.

— Потом мать тяпнула валидолу и принялась врать, какие мы хорошие. Комедь!

Мише надоело притворяться:

— А теперь вы обхохочетесь, братцы Терентьевы, у нас с Сенькой тоже была милиция. И через дом в двух подъездах. Так что не один Ледокол удостоен.

Компания веселится, лишь Сеньке тревожно:

— Ребята, вам ничего не показалось?… Что они насчет пистолета?..

Ребята переглядываются: а вдруг и впрямь?

— Это, Сеня, надо тебя спросить: могут они подозревать или нет. — На сей раз Наташа выразила общее мнений, и от Сеньки ждут серьезного ответа. Но он еще не решается на откровенность.

— Я думаю, нет, потому что… в общем, пока не могут.

Вечер. По улице идет Виктор, замечает парней, участвовавших в драке с Лешей.

— Эй! Так и ходите с битой рожей? А еще хвастали: возьмем ножик, возьмем вилку. Передайте Топору, что вы слабаки.

Он направляется дальше и подходит к нашей компании.

— Привет подрастающему поколению! Об чем толкуете?

— Обсуждаем цвет прошлогоднего снега.

— Хватит, Натка, — останавливает Леша. — Милиция вокруг нас засуетилась, Виктор.

— На чем застукали? — с показным равнодушием спрашивает Виктор.

— Да ни на чем. Организуют родительский актив. Наши вчера записались. Интересно, какой кружок способен вести мой папочка?

— А он кто?

— Специалист по кожезаменителям, — пожимает плечами Леша.

— Классный кружок, — осеняет Мишу. — «Кожезаменители в быту молодежи». Будешь поставлять наглядные пособия.

— Точно. Кому чего на роже заменить, — похохатывает Виктор. — Ну-ка, расскажите про милицию.

Знаменский и Нина возвращаются между тем в отделение.

— Пал Палыч, завтра снова с визитами?

— А что, Нина-Тоня, мне нравится ходить с вами в гости.

— Мне тоже, — вскидывает глаза Нина. — Но ведь надо спешить. Вчера мы посетили восемь семей, сегодня — девять и столько раз пили чай…

— А толку чуть, да?

— Наоборот, мне кажется, что мы уже видели их. Или его.

— Вполне вероятно.

— Топорков, да? Из него прямо лезут эти словечки, повадки! Вы тоже о нем думаете, да? Нет? Но кого-нибудь вы подозреваете? — Нина засматривает Знаменскому в лицо.

— Дайте вашу книжечку. Вот, с первых страничек: Гвоздарев, Мухин, Терентьевы. Терентьевы… Вы бы хотели таких родителей?

— Нет…

— Правильно, они на редкость нудные. Две скрипучие деревянные пилы.

— Ой, Пал Палыч, — улыбается Нина.

— Да чем я виноват, если они такие? А из сына с дочерью жизнь ключом. Вспомните этого Леху-Ледокола. Разве не может он баловаться пистолетом?

— Может… Хоть бы не он!

— А Сэм — Мухин?

— Где дед-старовер и «отец — не мать»? Мне кажется, он больше на словах боек.

— Но стремление не быть как все… Может, и он. Тем более, что дома опять-таки…

— Да, общего языка нет. В этой компании, пожалуй, только Гвоздарев с матерью считается, верно?

— Верно. Сенька, по прозванию Гвоздик. Трудно ему, да еще при тех сплетнях, что ходят.

— Пал Палыч, она не такая! Злословят потому, что красивая.

— Разве я говорю, что «такая», Нина-Тоня! Я говоря, что Сеньке трудно. Комплекс неполноценности. Позарез надо чем-то компенсировать. Мальчишка заводной.

— Гвоздик сильно нервничал при нас, да?.. Ой, Пал Палыч, но ведь не он же! Его слишком жалко. Нет, и остальных жалко.

Бондарь мрачнее тучи.

— Стараюсь, маэстро! В три узла готов!.. — клянется Виктор.

— Старайся, Витек. Старайся, пока я добрый, — зловеще-ласково внушает Бондарь. — Если милиция до пистолета доберется, я тогда в тридцать три завяжу. По крайней мере не продашь, когда заметут.

Виктор опасливо ежится.

— Нет, ну… На чем же заметут… Вроде бы не на чем.

— А ты не зарекайся, такой страховки небось нету. Транзитники мы, ясно? Уже засиделись. Не к добру… Короче, даю тебе три дня сроку. На Таганке у метро есть блинная, знаешь? С завтрева в восемнадцать часов жду там. Только не ори: «Привет, маэстро!» Пятница — крайний срок!

Угрозы маэстро — не пустой звук. Виктор понимает. Надо спешить…

— Топору и топоришкам! — провозглашает он, застав парней за вялым разговором.

Те отвечают вразброд и неуверенно: крутится тут новый тип, а что за тип — неведомо.

— Отойдем на пару слов, — говорит Виктор Топоркову.

Отходят в сторону.

— Считаю, пора для знакомства, — Виктор щелкает себя по шее. — И вообще, для осмысления жизни.

Топорков польщен:

— Если ставят — не отказываюсь. — И машет приятелям: — Я пошел!

Они уходят, сворачивают за угол, продолжая разговор.

— А касательно Лехи у меня политика — сестричку клею, куколку.

— Да она еще… Что она понимает?

— Объясню — поймет!

Виктор покровительственно хихикает.

Томин валится на диван в кабинете Знаменского. Подождав немного, Пал Палыч присаживается рядом.

— Саша, ну что?

— А что? Тихо, покойно, мягкий диван… Только не давай мне спать, не добудешься.

— Ты пропадал пять дней — что принес?

— Пока шел, что-то, помнится, было… — Томин лукаво приоткрывает один глаз. — Ах да, ты интересовался неким Бондарем. Нашел я его берлогу. — Там сейчас поджидают.

— Гора с плеч! Да расскажи же.

— Слишком длинная история. Она описана в рапорте. А рапорт лежит в папке. Папка в сейфе, сейф в кабинете у начальника… К чему это я?.. А-а, да: в ближайшие часы доставят Бондаря, подготовь достойную встречу…

Встреча подготовлена. Бондарь сидит между двух мужчин, однотипных с ним по комплекции, возрасту, цвету волос. Рядом на столике лежат три кепки.

— Начинаем опознание, — объявляет Знаменский.

Томин выходит в коридор. Бондарь быстро меняется местами с соседом. Заметя, что двое других без галстука, стаскивает свой. Томин вводит продавщицу.

— Посмотрите внимательно, — говорит ей Знаменский, — есть ли среди опознаваемых мужчина, которого вы прежде видели.

— Сейчас, — толстуха попеременно вглядывается в мужчин. — Сейчас-сейчас…. Вот ведь… Как-то все кажется по-другому.

— Наденьте, пожалуйста, кепки, — обращается Знаменский к опознаваемым. Те надевают, кто как привык.

— Кепка у него была на лоб, и воротник поднят, — в сомнении бормочет женщина.

— Надвиньте кепки пониже, — распоряжается Знаменский. — Поднимите воротники. Так?

— Так… — растерянно подтверждает продавщица. — Теперь все получились похожи, ну что ты будешь делать!

— Прошу опознаваемых встать. Повернитесь в профиль. Пройдите по очереди туда-сюда. Ну? — спрашивает он женщину снова.

Женщина медлит, всматривается в Бондаря. Но он сейчас двигается и голову держит иначе, чем обычно.

— Вот словно бы и похож и не похож. А точно, что один из них?

— Это должны сказать вы.

— Если бы сразу — я бы непременно узнала! Тогда как живой стоял!..

— Будьте добры, каждый произнесите фразу: «Давай деньги! Пристрелю!» — с последней надеждой предлагает Знаменский.

Бондарь выговаривает слова мягко, улыбчиво, а двое других, как на грех, в соответствии со смыслом фразы.

— Этот, наверно! — говорит продавщица о мужчине, «сыгравшем» более выразительно. Нет? Не угадала?.. И что ж теперь делать?

— Расписаться в протоколе, — указывает он место на листе.

— До чего обидно вышло! Уж извините меня! — Она прижимает к груди пухлые руки, так с прижатыми руками и уходит.

— Вы останьтесь, — говорит Знаменский Бондарю, — остальные свободны.

Сорвалось!.. Дальнейший разговор ведется с обеих сторон без азарта. Просто определенные вопросы должны быть заданы для формы. А довольный Бондарь разрешает себе слегка покуражиться.

— Стоило утруждать себя и меня. Вызвали бы и спросили напрямую: «Бондарь, брал магазин или не брал?» Я бы ответил. Бондарь от своего никогда не отказывается. Если, конечно, поймают.

— На что вы живете? Почему не работаете? — кидает Томин.

— Придется, наверно, трудиться. Воровать, товарищи, тяжело, — отложение солей, сердце пошаливает. — Он вольготно развалился на стуле.

— Где ваш пистолет?

— У вас, где же еще.

Пауза. Знаменский и Томин сохраняют невозмутимость, и все же Бондарь понимает, что «ТТ» пока к ним не попал. Он ухмыляется с облегчением.

— Этот «мой пистолет» существует только в протоколах милиции. Из вас кто-нибудь видел его в глаза? Не видел. Записали давным-давно в дело с пустых слов, так он за мной и тянется. Чуть где преступление с оружием — тащат Бондаря.

— Сегодня мы вас отпускаем, — говорит Знаменский. — Но, думаю, понадобитесь. Где тогда найти?

— Не-ет, так не годится! Если есть основания, то либо арестуйте, либо подписочку о невыезде, чин чинарем. А просто так — это, извините, где хочу, там и обитаю. Могу идти? — И приподняв кепку, скрывается за дверью.

— И ушел себе, веселый и довольный. А нам остался сейф, а в сейфе папка, а в папке увлекательная повесть о пяти днях инспектора Томина. Вот тут и работай!

— Саша, Бондарь ведь опасался, что «ТТ» у нас. Значит, судьба его и Бондарю неизвестна?

— Если бы выяснить, при каких обстоятельствах мальчишки получили к нему доступ! Тогда обратным ходом можно бы снова выйти на Бондаря.

Знаменский подпирается кулаком в раздумье. Потом, решившись, набирает номер.

— Зорину, пожалуйста. — И, ожидая, пока Нина возьмет трубку, говорит Томину. — Иного пути не вижу. Заставим ребят посмотреть этому пистолету в глаза. Пусть поймут, что он такое.

Ранний вечер. Клуб ЖЭКа. В закулисной комнатке — Знаменский, Кибрит и Нина. Все в форме. Из зала доносится ребячий галдеж.

— Ой, Пал Палыч, как я волнуюсь!

— Ничего, Нина-Тоня, рискнем.

— Вот и закончится наша с вами работа…

— Да, хватит чай распивать, — рассеянно отзывается Знаменский. — Взгляну на них пока из-за кулис.

Он выходит, девушка грустно смотрит вслед.

— Нина! — окликает Кибрит. — Учтите, Пал Палыч чрезвычайно наблюдателен.

— Я знаю, — смущается Нина.

— Чрезвычайно! — со скрытой иронией повторяет Кибрит. Кроме тех случаев, когда дело касается неравнодушных к нему девушек.

— Почему вы это говорите?

— Потому что… вы напрасно скрываете свои чувства.

Не знаю, ты ли нужна Павлу, думает Кибрит. Но кто-то нужен наконец. Нужна семья — не мимолетные связи… Я могла бы поделиться с тобой опытом собственных ошибок. С Павлом надо действовать быстро и решительно. Не выжидать. Не откладывать. Не давать привыкнуть к себе. Ты ему нравишься, ты мне нравишься, ты влюблена, и я вас сосватаю!

Знаменский возвращается, говорит, что пора начинать.

Они проходят на сцену. В зале кучками сидят подростки. Несколько девочек. В сборе компании Ледокола и Топоркова. Ребята держатся развязно, преувеличенно громко хохочут при малейшем намеке на шутку.

Знаменского, Кибрит и Нину встречают шумом, ироническими аплодисментами.

— Здравствуйте, ребята, — начинает Пал Палыч стоя. — Если будете так галдеть, никто ничего не услышит. — Он дожидается относительной тишины. — Зорину, вашего инспектора, представлять, видимо, нет нужды. Это — Зинаида Яновна Кибрит, эксперт-криминалист, начальник отдела нашего НТО. Со мной уже многие встречались, вижу знакомые лица.

— И как мы — смотримся? — спрашивают из зала.

— Смотритесь, смотритесь, давайте только потише. Судя по настроению, публика ждет, что дядя милиционер побеседует о правилах в общественных местах. Но разговор предстоит более серьезный. Собираюсь рассказать вам одну уголовную историю.

Волна оживления: «Это подходяще!», «Обожаем!»

— Да, уголовную историю, которая прямо касается кое-кого из вас. И чем она завершится, еще неизвестно… Около двух недель назад здесь по соседству был ограблен галантерейный магазин.

— Дядя милиционер, это не я! — дурашливо вскакивает здоровенный детина.

— Разумеется, не ты, малыш, тебя бы давно поймали… Тихо! А то я замолчу… Это сделал человек опытный и опасный, и он еще на свободе.

— Плохо работаете, — доносится из другого угла зала.

— Учту критику. При ограблении преступник был вооружен пистолетом «ТТ». Вот о пистолете у нас с вами и пойдет речь. — Он коротко молчит, обводит глазами лица ребят. — История сделала неожиданный виток. В вашем районе обнаружили два трупа.

Аудитория замирает.

— Два трупа голубей.

Хохот. И снова Знаменский присматривается: кому не смешно?

— Смех — смехом, но выяснилось, что голуби убиты не камнем, не палкой — их застрелили. Из пистолета марки «ТТ».

— Как же это выяснилось? — спрашивает Миша Мухин.

— Законный вопрос: я его ждал. На месте стрельбы нашли гильзы. А по гильзе можно определить и тип оружия и то, какой именно пистолет выбросил данную гильзу. Прошу вас, Зинаида Яновна. — Он остается на ногах: так видней.

— Я думаю, вы примерно представляете механизм выстрела, — ее глуховатый низкий голос заставляет ребят немного присмиреть. — Но вряд ли вы знаете, что на гильзе всегда остаются следы от внутренних частей пистолета. Следы бойка, отражателя, выбрасывателя. Так вот, каждый пистолет оставляет лишь одному ему присущие следы.

— Как отпечатки пальцев? — спрашивает девочка из задних рядов.

— Примерно. Дай эксперту две стреляные гильзы, и он безошибочно скажет тебе, из одного или разных пистолетов производился выстрел. Понятно, да? Слушайте дальше. Когда оружие пускают в вход и нашим сотрудникам удается разыскать стреляные пули и гильзы, их обязательно сохраняют. Получив новую гильзу с места происшествия, мы сравниваем ее с теми, которые уже имеем. И сразу видим, какое оружие заговорило. Есть вопросы?

Зал гудит, но вопросов не задают.

— Прошу внимания, ребята! — вступает Знаменский. — У «ТТ», из которого подбили голубей, оказалась страшная биография. Впервые он заговорил давно и долгие годы был орудием преступлений. С его помощью один человек тяжело ранен. Двое других убиты… И вот теперь он в ваших руках.

Зал словно тряхнуло.

— Да-да! Здесь, среди вас сидят те, кто недавно опробовал его в нежилом квартале!.. Успокойтесь немного, чтобы мне досказать… Хранение оружия запрещено. Держа его у себя, вы нарушаете закон и скрываете от следствия решающую улику. Мне важно знать все обстоятельства, связанные с пистолетом.

— А что бывает за хранение оружия? — та же бойкая любознательная девочка.

— Если сдать добровольно, то это освобождает от ответственности. И последнее. Почти наверняка «ТТ» очутился у вас случайно. Но если так, то прежний хозяин охотится за ним и постарается вернуть. А он не стесняется в средствах, поверьте. Берегитесь, ребята, опасность смертельная!

Теперь в зале тихо.

— Подумайте о себе, — негромко говорит Знаменский. — Подумайте о крови на пистолете. Подумайте о тех, чьей жизни он будет угрожать дальше. И совсем вполголоса. — Ты, к которому я обращаюсь, думай и решай, пока не случилось непоправимое… Для сведения, вот мой телефон. — Он показывает лист с крупно написанным номером. — Сегодня буду у себя до десяти вечера, завтра утром с восьми. Зорину в те же часы застанете в отделении. Все! Можете расходиться.

По-разному приняли ребята рассказ Знаменского и Кибрит. Одни ошарашены и напуганы — некоторые искренне, другие напоказ, смеху ради; многие переглядываются — кто вопросительно, кто испытующе — не о тебе ли, приятель, речь? В компаниях шушукаются.

Парни из группы Топоркова в подражание своему главарю слушали с нагловатыми ухмылками, но под конец ухмылки потускнели.

Сенька и его друзья держатся нарочито невозмутимо, демонстрируя, что происходящее их не касается.

И, в общем-то, каждую реакцию можно истолковать по-разному.

Ребята валят из дверей ЖЭКа на улицу, возбужденно обсуждая услышанное. А в клубе обсуждают увиденное.

— Я рассчитывала, что мы разглядим, поймем… — беспомощно вздыхает Нина.

— Как на свежий взгляд, Зинаида?

— Впрямую никто себя не выдал.

Был ли я достаточно красноречив? — думает Знаменский. Или наоборот, перебрал с пафосом.

— Если «ТТ» не принесут, завтра будем беседовать поодиночке, с глазу на глаз, — говорит он.

— И с кого вы начнете?

— С Сеньки Гвоздарева. Ему были слишком неприятны кровавые подробности о пистолете.

Нина ахает, порывается догнать, вернуть.

— Нет, Нина-Тоня, во-первых, я могу ошибаться.

— Вы?!

— Разумеется. И потом — сейчас бесполезно. Они побежали обсуждать. Сейчас там кипят страсти. Пока не перекипят, откровенного разговора не выйдет.

Да, в «штаб-квартире» кипят страсти.

— Сеня, откуда он у тебя? — допытывается Наташа. — Теперь ты обязан сказать!

— Нашел.

— Не выдумывай, пожалуйста!

— Я его нашел!

— У нас есть принцип: человек имеет право на тайну, но не должен врать товарищам. Поэтому до сих пор мы не спрашивали. Но раз уж спрашиваем…

— Да честное слово! Может быть, тот бандит отсиживался в сарае и выронил, я не знаю… Я нашел. Совершенно случайно!

— Бандит выронил и даже не заметил? Ну Сеня!

Миша вступается за приятеля.

— Ты, Натка, бесспорно, очень проницательна. Ната Пинкертон. Но я Гвоздику верю. Под честное слово — верю!

Леша поднимает руку: покричали и хватит.

— Главное — что дальше? Неужели отдавать?

— После того, что мы услышали… — начинает Наташа.

— Да ведь Тотоша не виноват! — вскрикивает Сенька. — Не по своей он воле!

— Леша? — спрашивает девочка, сведя брови.

— Очень жалко, — морщится Леша. — Очень!

— Миша?

— Подобные вопросы не ставят на голосование. Решать Гвоздику.

Все замолкают. Сенька в смятении мечется по комнате.

— Нет, вы подумайте… Такой красивый… такой… Эх!.. Никогда ничего такого у меня больше не будет! Никогда! Ты понимаешь?! — кричит он Наташе.

— Сеня, я сама к нему как-то привыкла, но…

— Нет, ты не понимаешь! Леха, скажи!

— Сеня, ну что тут скажешь? Можно иметь транзистор, обалденные джинсы, мотоцикл. Пистолета нет ни у кого…

Знаменский и Кибрит ждут троллейбуса.

— Славная эта Нина.

— Да, — соглашается Пал Палыч. — Славная.

— Остался бы с ней. До десяти часов она изведется в одиночку.

— Самому не хотелось уходить.

— Ну и вернись.

— У ребят мой телефон. Боюсь упустить шанс.

— На месте подростка я бы предпочла сложить оружие к ногам красивой девушки.

— Нет, ты представь мальчишескую психологию. Он идет в отделение. Там его, скорей всего, знают. Да еще кто-то из уличных чего доброго увидит, начнутся комментарии. А на Петровку он является к следователю как мужчина к мужчине. Вся процедура иначе окрашена. Более интересно, что ли. Словом, не так обидно.

— Ну послушай, осталось четыре пули, — уговаривает Наташа.

— Ты собираешься чахнуть над ними всю жизнь? Ведь даже показать никому нельзя!

— Показать можно Альке, Фитилю: и четыре пули тоже немало… Нет, ты представляешь, что будет? Мама с ума сойдет! А уж сплетни начнутся! Чего только не выдумают! Твои же предки первые запишут меня в гангстеры!

— И в школе трепу не оберешься, — поддерживает Леша.

— Если отдавать, если, — то отдавать майору, — осторожно говорит Миша. — Позвонить и поставить условие, что только при соблюдении тайны.

— Правильно! — радуется Наташа. — Позвонить и поговорить. И не называть себя, пока он не пообещает. Хочешь, я позвоню или Миша?

— Спасибо, не маленький.

— Сенечка, а номер ты запомнил?

— Воображаешь, вот так и побегу? «Сенечка» еще… — у него дрожит подбородок.

— Натка, кончай давить на человека, — вмешивается Леша. — Не горит.

— Ничего мы с ним не успели, ничего… — сокрушается Сенька.

— Голубей подстрелили, смех один!.. Сегодня пойдем бродить. И будем думать, ладно?

Они молча спускаются по лестнице, молча идут переулком.

— Приближается Виктор, — предупреждает Наташа.

— Почему столь многозначительно?

— А что он, собственно, к нам липнет?

Сенька приостанавливается.

— Леха, на всякий случай…

— На всякий случай, команда: задраить ротовые отверстия.

— Юным друзьям! — жмет руки Виктор. — У вас тут, говорят, бурные события?

Наташа пожимает плечами.

— События? Где?

— Собрание какое-то. Пистолет ищут.

— Пускай хоть зенитку ищут, нас не касается, — веснушчатая Сенькина физиономия старательно изображает беспечность.

— Правильно, — поддакивает Виктор. — Потеха с этой милицией! Какой дурак задаром оружие отдаст? Вы ребята мозговитые, небось догадываетесь, у кого пистолет. Сказали бы по дружбе.

— А вам зачем?

— Заработать можно, Натка. Есть люди — хоть сейчас за пушку два куска выложат! Даже больше. Любители!

— Винтовка «Манлихер-Карахан» с оптическим прицелом не устроит? — в тоне Миши скрытое ехидство.

— Что еще за карахан?

— Старые газеты надо читать.

— А, иди ты, всезнайка! Я вам дело — вы мне чушь! Ладно, после поговорим. Айда в загул.

— Ой, мы и забы-ыли, — тянет Наташа. — У вас же день рождения!

— Ну забыли, я напомнил. Я не гордый.

Ребята мнутся. Наташа берет инициативу на себя:

— Понимаете, Виктор, сегодня мы не можем.

— Да ты что?!

— Никак. По многим причинам.

— Не пудри мозги! Леха, уговор был?

Леша кивает.

— Ну и все! Куколка не хочет — пускай катится. Обойдемся мужской компанией.

— Братцы, вы как? — колеблется Леша.

— Я отпадаю, — решает Сенька. — Общий поклон. В десять, ладно? — кидает он, отойдя.

— Очень жаль. Без Натки и Гвоздика нет настроения, — в свою очередь «огорчается» Миша. — В следующий раз, Виктор. Адью.

Теперь и Леше легко отказаться:

— Не обижайся, Витя. Привыкли, знаешь, вместе, даже водкой не разольешь.

— Всего доброго, Виктор, — благовоспитанным голоском заключает Наташа.

— Всего… — Виктор мрачно провожает глазами ребят. Как он уповал на добрую пьянку! А они завернули носы! «Спокойной ночи, малыши!» — угрожающе бормочет он.

Время уже не рабочее, но у Пал Палыча горит настольная лампа, и Томин заглядывает на огонек.

— Зашел сказать, что Бондарь пока в свое логово не вернулся. Боюсь, сменит квартиру. Опять мне вагон хлопот… Ты еще сидишь?

— Обещал до десяти.

Звонит телефон, Знаменский порывисто снимает трубку.

— Майор Знаменский… А, мама… Задерживаюсь, не жди.

Две фигуры беседуют в подворотне:

— Собирай своих, Топорик. Надо Лехе рыло чистить.

— Сегодня?

— Сегодня. Часам к десяти они, похоже, выйдут. Но поработать надо с душой. Леху под ноги подстелить. Остальным тоже — по справедливости.

— Ледокол в драке — не шавка.

— Вас втрое больше! Не подкачаете — ставлю на всех. Уже приготовлено и с закусью.

— С этого бы и начинал! Ставят — не отказываемся. Значит, Витя, застопорились твои сердечные дела?

— Развиваются по плану. В конце я вроде как случайно подойду и вроде как их спасу, а вас, значит, разгоню, ты понял?

— Понял! — хохочет Топорков.

Сенька достает пистолет из тайника. Выходит к остальным. Шутит с надрывом:

— Объявляется гуляние на тему «прощай, оружие»…

— Сеня, дай сначала мне. Попробую напоследок. — Наташа открывает сумочку на ремешке через плечо. Обрадованный Сенька кладет туда «ТТ».

— Как шпионка в кино, — бормочет Ната.

— В сумке — не то. Его надо чувствовать телом!

Компания идет по улице «сомкнутым строем».

Глядя вперед, Наташа сообщает:

— Топор и все топорики оптом.

— Они мне не нравятся. Давайте свернем, — проявляет благоразумие Миша.

— Сегодня? Ни за что! — Леша прибавляет шагу. — Сегодня вечер наш и улица наша.

— По-моему, они на взводе, — определяет Сенька.

— Леша, не задирайся, их слишком много. Ну пожалуйста!

— Ладно, Натка.

Компании сходятся. Топорков, остановясь перед Лешей, цедит:

— Народ обижается, что ты не здороваешься.

— Зря, я очень вежливый. Здравствуйте, ребята.

— Не годится. Скажи нам громко и с почтением: «Доброе утро!»

Леша оглядывает стоящих полукругом топориков и пересиливает раздражение:

— Доброе утро!

— Слыхали, как издевается? — ощеривается один из парней. — Фонари светят, а ему утро!

И снова берет слово Топорков:

— Нехорошо, Леха нехорошо. Поклонись и извинись.

Наташа поспешно встает между Топорковым и Лешей. Пытается свести на шутку:

— Добрый вечер! Рады вас видеть! Сколько лет, сколько зим! Как поживаете, гутен морген, хау ду ю ду, здоровеньки булы!

— Напрасно стараешься, куколка. Есть настроение размяться.

— Но это нечестно! Вас слишком много!

— Проводи в сторонку, — приказывает Топорков одному из своих. — Ей нельзя наружность портить.

Тот под локоть отводит Наташу на несколько шагов — к подъезду.

— Стой тут и не суйся.

Крепко прижав к себе сумочку, Наташа стоит на ступеньках подъезда.

Топорики сужают круг, готовясь к драке, — пока еще с долей нерешительности, никому не хочется лезть вперед.

Леша медленно тянет вниз молнию куртки. Затем, сделав неожиданный выпад, сшибает с ног Топоркова и отскакивает назад. Рывком сдергивает куртку и, не глядя, бросает за спину. Гвоздик ловит ее и передает Наташе.

Еще несколько удачных ударов Леши, и завязывается общая свалка, в которую бросаются и Миша с Сенькой.

Со стороны из-за укрытия наблюдает Виктор.

Топорикам достается, но и Леша начинает сдавать. Его взяли в кольцо, отрезав от Миши и Сеньки. Тех парни подобродушней колотят «на периферии».

Кто-то взвизгивает, и Виктор удовлетворенно бормочет: «Леха-то… моим приемом!»

«С ума посходили!» — в отчаянии стонет Наташа. Она все порывается броситься на помощь своим… но куда денешь сумочку с пистолетом?

После бесплодного ожидания в комнате инспекции Нина устало идет по улице. Останавливается, прислушивается.

Леша отбивается уже лежа: руками, ногами. Отбивается яростно, но его достают. И, видимо, крепко, потому что он вскрикивает: «Братцы! Сэм!» А уж если Леша зовет на помощь…

Миша с Сенькой рвутся на его крик, Сеньку сильно отшвыривают, он оказывается около Наташи.

— Скорей!.. — задыхается он. — Натка, Тотошу!

— Нет, Сеня, нет!

Виктор сожалеюще цокает: «Пора разнимать!»

— Они его покалечат! — трясется окровавленный Сенька.

Он хватает сумочку, Наташа пытается не дать, но снова доносится вскрик Леши, и руки ее разжимаются.

Сенька выхватывает пистолет и преображается.

— Разойдись!

На властный возглас небрежно оглядывается один из парней. Ошеломленно выкатывает глаза и пронзительно свистит в четыре пальца.

Топорики оборачиваются один за другим.

— Разойдись!.. Буду стрелять!

Парни медленно отступают, завороженно глядя на пистолет.

Замерев, смотрит на пистолет Виктор.

Сенька делает шаг вперед, парни подаются назад, на земле лежит Леша. Отнимает руки, защищавшие лицо, видит Сеньку с пистолетом, слабо улыбается разбитыми губами.

И вдруг общее оцепенение рушится: на Сеньку вихрем налетает Нина, забирает «ТТ». Поворачивается к компании Топоркова, пересчитывает парней глазами. Секунда-другая замешательства, и топорики кидаются врассыпную.

Наташа ощупывает Лешу, промокает платком ссадины, всхлипывает.

— Где обойма? — спрашивает Нина Сеньку.

Тот достает из кармана обойму. Нина кладет ее и «ТТ» в сумку. Глубоко, облегченно передыхает. Подходит к Леше.

— Ты цел? Руки, ноги?

Леша, морщась, сгибает ноги, двигает руками.

— Сейчас встану.

— Лучше немного полежи. Чей это пистолет, Сеня?

— Наш, — опережает его ответ Миша.

— Ваш… И кто же вам его подарил?

— Мы его нашли! — вскидывает голову Наташа.

— Где?

— Могу показать, — хрипит Сенька, его продолжает трясти.

— Обязательно… Как же я испугалась… — Нина садится на ступеньку, ноги ослабели.

Виктор из своего укрытия видит всю сцену и старается расслышать, что говорят, но ближе переместиться не рискует.

— Из-за чего подрались-то?

— Топора надо спросить, — пошатываясь, говорит Миша. — Остервенился ни с того ни с сего.

— Ладно, спросим. Я их всех запомнила. Ты, Сеня, пойдешь со мной сейчас, остальных вызову.

— Почему один Гвоздик? — Леша перекатывается на бок. — Чем мы хуже?

— Мы все пойдем.

Леша кое-как поднимается, ребята его поддерживают. Наташа накидывает на него куртку.

— Боюсь, тебе надо в больницу, — беспокоится Нина. — Я вызову «скорую».

— Нет, ничего… Ребра при мне, внутренности — внутри… Просто слишком долго били. Очухаюсь… — Он присаживается рядом с Ниной.

Наташа снова всхлипывает:

— Сенька собирался завтра звонить майору… честное слово!

— Ну и хорошо! Вы даже не представляете, как могло быть плохо!.. Тебе, Леша, все-таки надо в постель и вызвать врача. Доведете или проводить?

— Сегодня уж никто не привяжется. В ту же воронку второй снаряд не падает, — отвечает за ребят Леша.

— Тогда до завтра. Пошли, Сеня, — Нина встает.

— Мы с ним!

— Да не съедят вашего Гвоздика!.. Не пойму, что делать: несчастные, избитые, даже ругать жалко… Ну вот что. Дежурная аптека рядом, попросите обработать раны, я жду вас в отделении. Вместе — так вместе. — И, обернувшись к Сеньке, «подсказывает»:

— Оружие ты сдал практически добровольно, как и собирался. Стрелять вовсе не думал, потому обойму держал отдельно. Вытащил пистолет только по необходимости, чтобы припугнуть хулиганов и прекратить избиение Леши. Правильно?

— Да… — говорит Сенька, «спасибо» застревает у него в горле.

Нина уходит.

— Пропал Тотоша… — скорбно произносит Сенька. — Но хоть раз послужил справедливости…

— Да, Гвоздик, — признает Леша, — Если бы не ты…

— Братцы, пошли потихоньку. Не хочется здесь оставаться, — Наташа надевает на плечо полегчавшую сумку.

Ребята трогаются. Леша хромает, Миша тоже бредет нетвердо. Выйдя на середину улицы, они сворачивают к аптеке, в сторону, противоположную той, куда ушла Нина. Здесь Сенька прощально смотрит ей вслед, и Наташа тоже оглядывается. Вдалеке Нина сворачивает за угол.

— Виктор! — вскрикивает Наташа, заметя скользнувшую вдоль домов тень.

— Откуда ему взяться… — бормочет Леша.

— Ребята… — Наташа прижимает руку к горлу. — Топор назвал меня куколкой!.. Как Виктор!

— Вот кому был нужен пистолет! — понимает Сенька. — Идите прямо, я — дворами.

Он скрывается в темноту. Остальные спешат вперед, сколько хватает сил.

Сенька летит дворами, огибает дом, выскакивает на улицу, видит удаляющуюся фигуру Виктора. Озирается, ища Нину. Вокруг пусто. Виктор уж далеко. Гвоздик делает движение за ним, но видит: у табачного киоска на асфальте лежит раскрытая сумочка. На ватных ногах Гвоздик обходит сумочку, заглядывает в проем между киоском и стеной дома.

Остальные ребята доходят до угла и видят Сеньку, привалившегося бессильно к витрине киоска.

— Сеня! — метнулась к нему Наташа.

Сенька оборачивается, молчит.

— Сеня…

— Она там, — говорит он деревянным голосом. — Пистолета нет.

Наташа не решается сделать последний шаг вперед.

— Она… жива?

— Там кровь, — Сенька оседает на землю, тупо повторяет: — Кровь… Кровь…

За столиком в блинной Бондарь прихлебывает кофе. С двумя стаканами к нему пробирается Виктор. Взвинченный, напуганный. Непроизвольно озирается. Ставит стаканы и приваливается грудью к столу.

— Разрешите?

— Не вертись, — сквозь зубы говорит Бондарь.

Виктор залпом выпивает кофе. Вынимает сверток, кладет на столик. Глаза «маэстро» загораются, но осторожность берет верх.

— Не здесь.

— Берите, больше не могу… — Виктор придвигает сверток к Бондарю, хватается за второй стакан.

Бондарь прикрывает сверток локтем. Некоторое время стоит, с виду ничего не делая, но когда поднимает локоть, то под ним пусто.

— Выходи. Догоню.

В дверях появляется Томин. И тотчас четыре посетителя, не обращавшие на Бондаря с Виктором внимания, крепко берут их под руки.

Подойдя, Томин смотрит на обмякшего, онемевшего Виктора и беззвучно шевелит губами, но слова русские народные, легко прочитываются и таят в себе свирепую угрозу. Виктор зажмуривается.

— В машину! — командует Томин.

Виктора выводят.

Томин обращается к парочке, увлеченной разговором в углу. — Небольшое одолжение, молодые люди. Проводится задержание преступника. Попрошу вас быть понятыми.

Парочка машинально повинуется.

— Следите внимательно.

Один из сотрудников, держащих Бондаря, показывает:

— В левом верхнем.

Томин сдвигает пустые стаканы, достает из внутреннего кармана у Бондаря сверток, разворачивает. Открывается тяжелый вороненный «ТТ».

Будут еще опознания, очные ставки и допросы, допросы… Но история, в сущности, окончена.

Для Гвоздика, Наташи с Лехой и Сэма кончилось детство. Для Нины Зориной — жизнь. Для Пал Палыча тоже что-то кончилось, едва успев начаться. Много ли он знал Ниночку, а чувство такое, будто потерял кого-то из близких.

Друзья собрались у Знаменского. По инерции обсуждают подробности, пытаясь переиначить прошлое — хоть на словах.

— Если б обойма была вставлена, она могла успеть…

— Вряд ли, Зинаида. По словам ребят, этот подонок умел ходить бесшумно. Видно, застал врасплох. Следов борьбы нет, только ножевая рана. Сантиметром бы выше или ниже…

Знаменский давно стоит, отвернувшись к оконной раме.

— Павел, — тихо просит Кибрит, — не страдай в одиночку.

Тот не оборачивается. Спустя минуту говорит:

— Не хотела она там работать. Я уговорил. Сидела здесь, хлопала доверчивыми глазами, а я пел соловьем…

Звонок телефона. Второй, третий. Пал Палыч нехотя берет трубку. Слышит радостный голос:

— Гражданин следователь, то есть, товарищ следователь, это я, Губенко. Вы меня допрашивали, у меня еще телевизор сломался, а жена ультиматум… Вспомнил я, товарищ следователь! Малый, который в переулке стоял, он на фабрику к нам ходит. Страховые взносы принимает! Сегодня вдруг раз! — и вспомнил. Алло, товарищ следователь, вы меня слышите?..

— Да… вас я слышу, — Знаменский кладет трубку на стол, из нее продолжает звучать голос Губенко.

Что бы ему вспомнить на день раньше!