Азовское море

Глава 1

В начале осени нам удалось выбраться на Казантип. Объехав с экспедициями почти все Азовское море и основательно поработав в различных его районах, я имела более или менее отчетливое представление, что именно можно найти в том или ином месте.

Район Геническа с мелководным Утлюкским лиманом, где даже самые небольшие суда рискуют задеть килем за илистое дно, мог быть интересен, если бы у нас было в запасе неограниченное количество летних дней; нужно было выждать, когда установится тихая погода и вода хотя бы немного очистится от массы взвешенных в ней частиц.

Остров Бирючий с его многокилометровыми пляжами битой ракуши и постепенно понижающимся дном, с банками и углублениями между ними был, пожалуй, интереснее, особенно если вспомнить, что там нередко встречаются крупные осетры и севрюги. Но любое волнение могло уничтожить и без того не слишком хорошую видимость. Кроме того, до Бирючего сложно добираться: из Москвы до Ново-Алексеевки, потом от железной дороги до Геническа, а там надо ждать попутного «дуба» или катера рыбоконсервного завода, чтобы пересечь 18 километров Утлюкского лимана, отделяющего остров от Геническа. Путь на Бирючий по косе Федотова ещё сложнее. У нас было мало времени, и тратить его на ожидание подходящей погоды и попутных судов не хотелось.

Бердянск, Жданов и особенно Таганрог остались в памяти как районы с наиболее мутной водой, желтоватой даже после длительного затишья. Район Кубани нам был мало знаком, но, судя по рассказам и описаниям, вода там тоже не отличалась большой прозрачностью.

Было решено ехать на Казантип.

Возьмите карту Крыма. На северо-западе длинная и тонкая Арабатская стрелка отделяет Сиваши от Азовского моря. Изгибаясь к северу, линия берега образует у основания стрелки Арабатский залив. Мыс Казантип замыкает залив с востока. Его птичья головка на тонкой шее далеко вдается в море. Там, на Казантипе, в рыбачьем поселке Мысовое в 1954 году мы проработали все лето и осень, собирая и рисуя представителей фауны беспозвоночных животных этого района. Казантип обладал многими достоинствами: туда легко можно добраться (всего 25 километров от железной дороги, и всегда есть попутные машины), вероятно, там будет много рыбы — мы помнили, какое количество ее проходило в тихой воде бухт, когда, не имея еще подводного снаряжения и даже не зная о его существовании, мы следили за рыбой с высоты прибрежных скал или в самодельный подводный бинокль. Кроме того, что было особенно важно, в осенние дни даже в самую ветреную погоду на Казантипе можно найти бухты, настолько защищенные от ветра высокими береговыми обрывами, что в них сохраняется прозрачная вода.

Мы были единственными пассажирами, сошедшими на станции Семь Колодезей с поезда Москва — Керчь. Попутная машина нашлась сразу. Накатанная дорога вилась по степи. Лиловатые холмы вставали на горизонте. Рыжие степные соколы-пустельги, посвистывая, вились в небе, камнем падая в бурую сухую траву на зазевавшегося суслика или мышь.

Справа от дороги блеснуло на солнце громадное Акташское озеро, соленое и почти лишенное фауны. Серебристые выпоты соли на голых берегах и потрескавшаяся почва с красно-фиолетовыми пятнами зарослей солянок придавали ему мертвенный и мрачный вид. От Акташского озера пошли уже совсем хорошо знакомые места. Вот лесонасаждения, неузнаваемо выросшие и похорошевшие за эти четыре года, вот и высокие, округлые холмы, закрывающие от нас Казантип. Между ними легла темно-синяя полоска моря, скрылась за небольшим возвышением и снова появилась перед нами, подчеркивая весь горизонт, когда машина с разбегу выскочила на вершину холма.

Казантип лежал перед нами как на ладони. Совершенно плоский перешеек едва ли километровой ширины окаймлял золотые песчаные пляжи. Впереди, замыкая его, поднимались крутые каменистые холмы. У их подножия рассыпались белые кубики домов Мысового.

Мы спустились с холма и прокатили по улице Рыбного, небольшого поселка на берегу Арабатского залива.

В воздухе запахло резким и приятным запахом водорослей и рыбы, навсегда связанным в моих воспоминаниях с рыбацкими поселками Азовского моря.

За белыми хатами и массивными заборами из желтоватого ракушечника или пористого мшанкового камня вспыхивали на волнах ослепительные зеркальца бликов. Тяжелые черные байды лежали на отлогом песчаном берегу.

От первых домов поселка нас сопровождали собаки. Услышав гул мотора, они молча выскакивали из ворот и сосредоточенно набирали скорость. Поравнявшись с колесами машины, собаки взрывались ожесточенным лаем, после чего совершенно спокойно поворачивали назад и не торопясь трусили к дому.

Поселки Рыбное и Мысовое уже почти слились в одно целое. Мы узнавали и не узнавали знакомые места. Множество новых домов, уже обжитых и только еще строящихся, длинные белые здания, вероятно колхозных служб, школа, изящное здание летнего театра на берегу бухты, которое, казалось, попало сюда из парка какого-нибудь большого города, достаточно наглядно свидетельствовали, что дела рыбаков идут неплохо.

Машина проехала в дальний конец поселка. Здесь, у самого синего моря жили старик со старухой. Старик, как ни странно, заметно помолодевший, сидел на своем обычном месте у дверей длинной и низкой хаты, а старуха уже бежала, причитая и смеясь, нам навстречу. Хозяин — Илья Павлович, инвалид, с трудом передвигающийся на костылях. Любовь Григорьевна — бодрая, энергичная, с мягким юмором и неиссякаемой жизненной силой — работает за двоих и успевает всюду. Старики не на шутку обрадовались нашему приезду. Разговоров хватило надолго.

Первое впечатление оказалось правильным. Рыбоколхоз «Путь рыбака», который в 1954 году с трудом сводил концы с концами, теперь стал миллионером. В 1957 году доход колхоза составил два с половиной миллиона рублей. Заработок рыбаков достиг 18–20 тысяч рублей. Так же блестяще шли дела колхоза и в этом году. Небольшой рыбозавод не успевал пропускать привозимую рыбу, часть ее отправляли для обработки в Керчь. Вместе с доходами появились и приезжие, желающие работать в богатом колхозе. Однако здесь отлично обходились и без этих любителей немного подработать. В колхозе подрастали свои кадры, с детства знакомые со всеми тонкостями рыбацкого дела. Новая молодежная бригада работала отлично.

Действительно, новостей было много. Я решила обязательно сходить на срезку ставного невода, чтобы посмотреть, какая рыба из черноморских видов попадается в качестве прилова. Хорошо бы поглядеть на ставник под водой, понаблюдать за входом рыбы, за ее поведением в ставнике. Все эти планы нужно было выполнить в ближайшие дни, пока стоит хорошая погода.

Уже под вечер мы отправились в аквариальную бухту, как мы ее называли, настолько знакомую, что я могла бы на память нарисовать все ее причудливой формы скалы и камни. Там в 1954 году стояли в гроте наши аквариумы с подопытными животными, там же хранилась пара туфель, знаменитая тем, что она влезала на ноги любых размеров, там я наблюдала за дракой бычков, подглядывая за ними в подводный бинокль, там напали на нас крупные осы-полисты, привлеченные запахом арбуза, и мы были вынуждены с позором покинуть поле битвы, оставив полосатым разбойникам наш десерт. А вон под тем камнем мы пекли мидий, в которых искали жемчуг. Жемчуга мы не нашли, но мидий съели.

Ничто почти не изменилось за эти годы. В нашей бухте чуть круче стал откос, шире размыло выходы глины-кил; кусок скалы, подмытый волнами, обрушился вниз, увеличив нагромождение камней у отвесной стены, замыкающей бухту, — вот и все перемены.

Но уже другим стало мое отношение к морю. То, что было раньше совершенно скрыто от меня водой, должно было теперь открыть свое лицо. Зная каждый камень на берегу, я совершенно не представляла себе, как выглядит дно бухты.

Хотелось поскорее спуститься в воду, но уже было поздно. Солнце висело над самым горизонтом. Мы поднялись наверх, чтобы увидеть, как оно будет медленно тонуть в море.

Сначала исчез самый край и солнечный лик стал багрово-красным, как восходящая луна, потом от него осталась только половина, плывшая по воде куполом громадной раскаленной медузы. Купол все уменьшался и уменьшался и, наконец, сверкнув угольком, утонул в быстро темнеющем море.

Дома нас ждал ужин, после которого можно было только с трудом доползти до кроватей. Развить какую-либо деятельность было просто физически невозможно. На Казантипе гостей принимают всерьез, и отказываться от угощения не принято. Я все же заставила себя уложить в рюкзак подводное снаряжение и проверить запасные кассеты.

Странное дело, я засыпала с таким чувством, что, наконец, после долгого отсутствия вернулась домой и теперь уже никуда не надо торопиться.

По экспедиционной привычке мы встали на рассвете. Пришлось даже немного подождать с выходом. Предстояло обойти и оплавать столько бухт с западной стороны мыса, сколько позволит нам день. Но начинать подводные экскурсии, когда солнце еще не поднялось, было неразумно — вода не освещена и дно покрыто тенью.

Мы поднялись на холмы за поселком. Отсюда был виден весь скалистый мыс Казантип. Любителю курортных развлечений и декоративной пышности южных берегов Крыма Казантип покажется диким и суровым. В то же время в нем нет грандиозности карадагских берегов, где человек совершенно теряется среди четырехсотметровых скал.

Древний риф, созданный крошечными морскими животными — мшанками, Казантип превратился в остров. Годы шли, и плоский наносный перешеек привязал остров к Керченскому полуострову. Источенный ветром и водой каменный скелет мыса прорывает тонкий покров почвы и исполинским кольцом окружает глубокую долину в центре. Эта чаша, наполненная толстым слоем плодородной почвы, дала название мысу (казан — по-татарски котел.) Долина обрабатывается и дает отличные урожаи. А на склонах каменистых холмов только весной и ранним летом зеленеет трава. Она скоро выгорает, и ее жесткие бурые кустики редкой щетиной покрывают сухую землю. Изобилие живучей степной полыни придает холмам серебристый оттенок. На севере и северо-востоке края чаши выше и круче. Как стада грязноватых овец с пышными волнами шерсти, пасутся на их склонах отары камней. Их серовато-белые издали шершавые бока покрыты ржаво-оранжевыми, голубыми и угольно-черными пятнами лишайников. По этим камням удобно лазить — ноги не скользят на поверхности, напоминающей соты или губку. Но неосторожное прикосновение к поверхности камня снимает кожу с тела, как рашпилем.

На северо-восточном (самом высоком) холме стоит маяк. Под ним белые точки — дома обслуживающего персонала. Узкая лента дороги вьется по долине от Мысового к маяку, другая дорога идет к дальним северным бухтам. Посетителей на каменистом мысу очень мало. Можно целые дни бродить по его бухтам и не встретить ни одного человека. Только весной, когда косят траву на менее каменистых участках, да во время уборки урожая можно увидеть здесь людей. В конце лета, когда поспевает кисло-сладкий терн, в дальних бухтах встречаются небольшие стайки ребятишек, собирающих ягоды в колючих зарослях. Грузовые машины изредка пересекают долину, направляясь к северной части мыса, где ломают по мере надобности мшанковый известняк.

Теперь, когда давно прошли сезоны косьбы, уборки урожая и сборов терна, ни одного человека не было видно на крутых склонах чаши. Только игрушечные фигурки пасущегося стада коров медленно двигались на дальнем холме.

Мы спустились к морю и пошли вдоль крутых обрывов берега. У наших ног в длинных утренних тенях лежали небольшие скалистые бухты. Между скалами золотился тугой свежий песок со следами волн и темными прядями подсыхающей морской травы. Бухты отделялись одна от другой далеко выступающими в море мысами, изглоданными волнами и ветром. У подножия их лежали груды камней — следы обвалов.

Насколько изрезаны берега Казантипа, можно судить по тому, что когда в 1954 году работавшие здесь студенты измерили береговую линию со всеми ее извивами, они получили в результате солидную цифру — 40 километров. А площадь Казантипа всего только девять с лишним квадратных километров.

Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы можно было начать подводные экскурсии. Мы сползли в бухту по крутому откосу, цепляясь за колючую траву и выступы камней.

Море чуть плескало мелкими волнами на песчаный берег бухты. Дно вначале тоже было песчаным, но дальше шли мелкие плоские камни с множеством красных, зеленоватых и темно-коричневых актиний, сидящих на их поверхности, особенно с нижней стороны.

Потом появились каменные глыбы с площадками илистого песка между ними. Пористые светлые камни были густо утыканы изюмом ракушек (в основном митилястеров), кое-где виднелись колючие клубки молодых мидий или крупные раковины старых моллюсков. Зеленые шелковистые водоросли энтероморфа жидкими прядями развевались в воде над поверхностью камней. Никаких буйных зарослей на камнях, хотя бы отдаленно напоминающих джунгли цистозиры в Черном море, здесь не было. Но нигде в Черном море я не видела столько рыбы.

На дне, на камнях, под камнями, в расщелинах и углублениях камня — везде были бычки. На квадратный метр приходилось до пяти-семи бычков. Из них половина была промыслового размера. Они относились ко мне довольно равнодушно, медленно переплывали подальше, когда я приближалась примерно на метр, или просто прятались от меня под камни.

Зная, что самая большая глубина Азовского моря около 14 метров, я была уверена, что смогу просматривать дно в большей части бухт, разумеется, при благоприятной погоде. Однако, несмотря на вполне приемлемую прозрачность воды, на глубине метров четырех-пяти дно скрылось от меня за желто-зеленым туманом. В толще воды, мелькнув серебристыми призраками, прошли кефали.

Я подняла голову над водой, чтобы ориентироваться, и встретилась глазами с птицей, которая сидела на воде прямо передо мной и, вытянув шейку, с любопытством меня рассматривала. Мы смотрели в упор друг на друга еще какую-то долю секунды. Потом птица нырнула. Я нырнула вслед за ней, но успела только заметить темное тельце с отчаянно гребущими лапками, исчезавшее в зеленоватом тумане воды. Это была поганка. Николай видел, как она плыла ко мне с другого конца бухты, привлеченная, вероятно, мельканием моей дыхательной трубки среди небольших волн.

Надо сказать, что плывущие поганки с их длинными шеями, увенчанными маленькими головками, не раз вводили меня в заблуждение. Я принимала их издали за дыхательные трубки подводных спортсменов. Во всяком случае пока на птицу не уставился стеклянный овал моей маски, она не выказывала страха. Может, и она приняла трубку за шею другой поганки?

Сверкающая на солнце стая молодых атерин появилась у самой поверхности воды. Они окружили меня прозрачной серебряной завесой. За первой стаей прошла еще одна, потом еще и еще. Все они двигались вдоль берега в одном направлении. Я сделала несколько снимков и на этом закончила экскурсию. Предстояло оплавать еще немало бухт, где, возможно, меня ждали другие рыбы, помимо бычков и атерины.

Некоторые бухты были настолько завалены громадными камнями в человеческий рост, что туда было трудно спуститься. Камни лежали один на другом, как гора арбузов, и, казалось, могли рассыпаться от малейшего толчка. Мы подошли к одной из бухт, где спуск к воде был несколько легче, и я снова поплыла, но на этот раз вдоль стены. Здесь царствовали митилястеры, мидии и балянусы. В темных пещерках между камнями вспыхивали сине-зелеными искрами глаза бычков. Встретилось несколько маленьких собачек с красно-коричневыми и желтоватыми полосками на теле и голове.

Мне хотелось пробраться в грот, темнеющий за навалом камней. Боясь порезать ласты о раковины, я плыла над камнями, пока острая боль в ободранной коленке не заставила меня встать на ноги. Приходилось двигаться с большой осторожностью, чтобы не прорезать и костюм. Ценой еще некоторого количества содранной кожи на руках я пролезла в грот. Вода там доходила до колен. Камешки и обломки раковин засыпали пол. В общем совершенно не стоило обдираться, чтобы посмотреть на каменную пустую келью. Я вылезла из грота и поплыла дальше. Снова камни, покрытые ракушками, кое-где между ними большие площадки илистого песка.

Крупная медуза-корнерот неподвижно висела в толще воды. Она была похожа на матовый стеклянный абажур, из-под которого свисали кружева щупалец.

Струя воды от удара ластом обеспокоила медузу, и она, медленно пульсируя, ушла вкось в темную воду. Немного дальше, где дно уже стало исчезать из глаз, дымилось знакомое облачко ила. Я прошла «на бреющем полете» у самого дна. Небольшой хвостокол рылся в песке. Он испуганно взмахнул плавниками и скрылся в мутной воде. Я еще поныряла, оглядывая серое дно, курящееся илом при малейшем прикосновении. Можно представить себе, какая здесь будет видимость при сильном волнении!

Николай торопил меня идти дальше. Мы поднялись по каменным глыбам наверх. Солнце стояло уже высоко. Стало жарко, как летом. Кузнечики с сухим треском разлетались из-под ног. Появились и старые мои враги — мухи. Они не кусались, они только ползали по лицу, спине, рукам, шее, доводя до исступления прикосновением сотен крошечных лапок.

Намеченная нами бухта была последней с западной стороны мыса. Все промежуточные бухты решили пропустить. В них надо спускаться с трудом, а по своему типу они как две капли воды похожи на те, в которых мы уже побывали.

Сначала шли накатанной дорогой, по которой возили камень. Дорога проходила по берегу и скрывалась за скалами. Мы спустились по незаметно падающему склону к широкой бухте с плоским берегом. На мелком золотистом песке пляжа стояли отдельные скалы.

Здесь можно было немного задержаться. Из рюкзака достали завтрак и флягу с водой. Большой недостаток пустынных бухт Казантипа — отсутствие пресной воды. На маяк ее возят из Мысового. Работая в сенокос на склонах северной части мыса, местные жители берут с собой запас воды. Некоторые предпочитают разыскивать в глубоких и затененных расщелинах уцелевшую от испарения дождевую воду. Но, как сказал мне один рыбак, «после жарких дней в той воде много мурашек, и ее надо пить через материю». Говорят, в дождливые годы среди колючих зарослей можжевельника и терна, кое-где нарушающих однообразие каменного хаоса, можно найти небольшие источники. В первую поездку нам удалось обнаружить только места со свежей и сочной травой, пятнами выделяющейся среди выжженной солнцем бурой растительности. Вероятно, где-то неглубоко находилась живая, пресная вода.

Мухи отстали от нас при первом дуновении свежего морского ветра. Но как только мы достали провизию, сейчас же появились осы-полисты. Если едят неподалеку от их гнезд, они обязательно желают принять участие в этом интересном занятии. Осы, полосатые и яркие, как тигры, с тончайшей талией и пучками длинных оранжевых лапок, свисающих по сторонам стройного тела, вились над нами и ползли по камням и песку. Приходилось переносить их присутствие с кротостью и внимательно следить за тем, чтобы нечаянно не придавить кого-нибудь из непрошеных гостей. Им выдали ломтик дыни, чтобы отвлечь внимание от нашей порции, но они были неподкупны. Один удар раскаленным кинжалом я все-таки получила, когда схватила кусок хлеба, не заметив сидящей на нем осы. Мы закончили завтрак раньше, чем предполагали.

Дно этой бухты несколько отличалось от предыдущей. Оно спадалоболее постепенно, было покрыто мелким и относительно чистым песком с небольшим количеством камней. На песке кое-где лежали пустые створки раковин моллюска-сердцевидки. Бычков было много. Они лежали на песке, лениво направляясь при моем приближении под защиту камней.

На песке был виден отчетливый отпечаток тела камбалы. Однако самой камбалы не было, как я ни шарила вокруг.

Серебристый блеск в зеленой воде — и появились извивающиеся тела сарганов. Они быстро плыли вдоль берега. Возможно, сарганы охотились за атериной, которой здесь было столько же, сколько и в первой бухте. Может быть, это была та же самая стая. Мы двигались с ней в одном направлении, но мы шли по берегу, а атерина плыла, следуя всем извивам береговой линии. Я погонялась за сарганами с фотоаппаратом, но они были очень осторожны. Не то что бычки, спокойно позировавшие перед объективом. Еще глубже, где дно уже было видно плохо, в сторону метнулось большое темное тело. Это мог быть скат или крупный калкан. Я нырнула вслед, но было поздно, рыба уже исчезла из глаз.

Понемногу начинал задувать северный ветер. Появились волны, задевающие дно на мелких местах. Однако крупный и чистый песок быстро осаживался на дно, почти не давая мути.

Было уже около двух часов. Солнце палило нещадно. Оно стояло по-осеннему низко даже сейчас, в середине дня, но тени в бухте почти не было. Округлые скалы и камни давали только узкую полоску тени у самого их подножия. В летнюю жару, когда солнце стоит высоко в зените, эти теневые полоски еще меньше, и в полуденный зной в некоторых бухтах совершенно негде укрыться от солнца. В других бухтах выступы утесов создают достаточное укрытие в самые жаркие часы дня. Это надо обязательно учитывать, разбивая надолго лагерь в бухтах Казантипа.

Следующая часть нашего пути проходила по дикому хаосу камней, среди нагроможденных одна на другую громадных глыб, обвалов, образующих непроходимые лабиринты, отдельных зубцов, поднимающих свои вершины над грудами обломков.

В глубоких расщелинах виднелась свежая зелень. Там в глубине растgt;ут кусты терна и боярышника. Их верхние ветви достигают края расщелин. Многие камни обвиты плетями ежевики и других ползучих растений, гнездящихся в трещинах и углублениях, где скопилась почва. Местами из-за пышных каскадов этих растений путь становится почти непроходимым. Они заплетают расщелины и трещины между камнями, создавая десятки опасных ловушек, хватают прохожего за ноги, царапают кожу и рвут одежду.

Мы в полной мере испытали все эти удовольствия, пробираясь к морю. Бухта, на которую мы смотрели сверху, неприветливо скалила на нас зубцы голых камней. Я даже не стала в нее спускаться.

На первый день ограничились знакомством с западными бухтами и решительно направились домой через котловину центральной части мыса.