"В Москву!" - читать интересную книгу автора (Симоньян Маргарита)

Четвертая глава

На перекрестке двух главных улиц старого южного города — улицы Мира и улицы Ленина — высилось дряблое здание — бывший кожвендиспансер, теперь медиахолдинг «Вольная Нива», в просторечии — «Вольняшка». Холдинг принадлежал патриотично настроенной краевой администрации и объединял патриотическую газету, патриотическую радиостанцию и патриотический телеканал — в том понимании патриотизма, каким он виделся губернатору края. Во дворе со времен диспансера остался небольшой и уютный анонимный кабинет.

Рулил холдингом лично губернатор — большой человек, небожитель, величественный Батько Демид. Когда небожитель болел сезонными гриппами, рулила его любовница — бывшая красивая женщина, ставшая злой и надменной то ли от власти, то ли от климакса.

Главными подвигами своей долгой жизни губернатор считал эпизоды, когда он однажды обругал Горбачева, а за ним через год — Ельцина. Послал их куда подальше за то, что оба шпионы и предатели Родины — так он рассказывал. «…А он обращается ко мне и говорит: «А вот земляки южане…» А я ему говорю: «Это с каких пор я тебе, собака, земляком стал?» «…А тот обращается ко мне и говорит: «Друзья, давайте…» А я ему говорю: «Это с каких пор я тебе, пьяндолыга, другом стал?»

Эту историю в крае знали даже трехлетние дети.

Губернатор был в контрах с Кремлем, и на этом строилась редакционная политика холдинга. Его журналисты ругали кого хотели и не хотели, кроме самого губернатора и директора пятого роддома, потому что они были друзья.

Про радиостанцию рассказывать нечего, поскольку она вещала на таких хитроумных волнах, что ее лет за двадцать никто ни разу не слышал. Про нее вообще бы забыли, если бы по инерции не продолжали выделять ей бюджетные деньги. Полгода назад от старости умер ее начальник. Он умер так незаметно, что никто не потрудился назначить нового. Что происходило со станцией с тех пор, было известно лишь небесам, в которые она вещала.

Патриотический телеканал тоже никто не смотрел, хоть он и вещал на нормальных частотах. Канал появлялся в эфире на двадцать минут в день с новостной передачей «Югополис-Восемь».

— Это в честь мегаполиса, который на юге, — объяснял генеральный директор канала, придумавший название. Почему именно восемь, он объяснять не стал.

Пять минут канал гнал рекламу, еще пять минут — заказуху, а остальные десять — пламенные речи вождя, клеймившие новую власть, растлевающую молодежь в угоду шакалам Запада.

Оставшиеся двадцать три часа сорок минут канал ретранслировал МTV. Голые бедра Дженнифер Лопес врывались в эфир прямо за лысиной губернатора.

— Возьмемся за руки, друзья! Только русские, только вместе! — пел Батько Демид.

— Cuz I murdered my guinea pig and stuck him in the microwave*, - пел Эминем.

В сущности, они пели об одном и том же.

По низу экрана пустили бегущую строку, в которой не было буквы Й, зато можно было узнать множество новых слов. Например, «банкомат» или «педофил». Но обычно там крутилось «медикаментозное прерывание беременности», «быстрыи вывод из запоя надолго», «венеролог недорого», «ясновидение, привороты с гарантиеи» и «рассада, ремонт теплиц» с соответствующими телефонами.

Однажды между «производим закупку скота в живом и убоином весе» и «прекрасная незнакомка из города Сыктывкара — просьба перезвонить» в бегущую строку попало странное объявление: «Сосу потатарски — 100 рублей, сосу по-грузински — 150 рублей, сосу с перцем — 200 рублей». Но так как канал не смотрело даже его начальство, то это прошло незамеченным. Подумаешь, выпускающий покурил в коридоре травки и перепутал буквы местами, когда вбивал слово «соус» в рекламном меню ресторана «Мир вкуса». Его даже не уволили за это.

По субботам «Югополис» пустел. Трое его операторов уходили в опасную ночь зарабатывать настоящие деньги — снимать свадьбы.

Генеральный директор телеканала Валентин Звездомойник был вдохновенным бабником, беспросветно ужасным художником и битломаном. Те два часа, что он проводил на работе, над перекрестком Мира и Ленина неслось громогласное летытби. Если он приходил на работу во время эфира, то эфир в этот день отменяли, чтоб не мешать начальнику слушать музыку в кабинете.

Коридоры холдинга были увешаны бесплатными голыми женщинами в исполнении Звездомойника. Вдоль женщин к нему в кабинет галопировали искореженные гидроперитом грудастые девки. Это были студентки худграфа, в народе известного как ГБХ — городское бабохранилище. Звездомойник брал студенток на стажировку, обещал карьеру телеведущей, грубо имел на служебном столе и прогонял, объясняя, что не обнаружил нужных задатков.

Газета «Вольная Нива» располагалась над телеканалом. Каждый день, кроме воскресенья, она облизывала губернатора и боролась против сионизма и за коренное население, каковым считала казачество.

По безмолвным коридорам газеты болтался щупленький старичок с шаловливыми ручками. Это был ее главный редактор — «потомственный кубанец», как сказано о нем в энциклопедии, великий кубанский поэт, автор опусов для детей и юношества, отличник народного просвещения, фронтовик и почетный житель, лауреат чего только можно, заслуженный-перезаслуженный белый песик, тихий педофил Виталий Борисович Шмакалдин.

Шмакалдин прошмыгивал мимо звезд Звездомойника, не поднимая глаз. Одинокому поэту они были сто лет не нужны. Поэт был большой эстет, и поэтому увлекался школьницами. Их он стягивал в тесный кружок в свои райские кущи в бывшем Дворце пионеров, где в пыльных углах бывшей ленинской комнаты медленно и безжалостно обучал искусству поэзии.

В то время он уже стремился к восьмидесяти.

Шмакалдин загодя выяснял, у кого из девиц какой папа, и если папа был так себе, то поэт немедленно залезал ученице в трусы, пугая непоступлением в институт, где ректором был его шурин. И до самого выпускного он, как мог, растлевал перепуганных дев каждую божью субботу. На их счастье, мог он немного.

На выпускной Шмакалдин дарил ученице красивую книжку «Пионеры Кубани», слал благодарственное письмо директору школы, взрастившей такие таланты, и больше в жизни талантов не участвовал, набрав из той же школы талантов помладше.

Для этого в восьмых классах городских школ с одобрения комитета образования Шмакалдин проводил свои знаменитые патриотические уроки. Сорок минут он рассказывал восьмиклассникам про подвиг Марата Казея, про страдания Зины Портновой, а сам в это время выглядывал такую, чтобы мигали ресницы, чтоб слюнка застыла между обветренных губ, чтоб глаза как кубанское небо и чтоб русые косы как русское поле, заклеванное вороньем демократии.

В конце урока восьмиклассниц заставляли петь песни на стихи Шмакалдина:

Таким образом, он мог выбрать еще и голосистую.

В свободное от изнуряющих школьниц время Шмакалдин писал стихи про священное тигло сталинских дней, про щирую землю степную и про униженья постылость в беспросветных годах, имея в виду годы отсутствия советской власти. Что эти годы подарили ему воплощение многолетних бесплотных стремлений, Шмакалдина не смущало.

Нора работала в «Вольной Ниве» корреспондентом. В смысле вожделений начальства она была в безопасности, поскольку перешагнула семнадцатилетний рубеж и не красила темные волосы. И Шмакалдину, и Звездомойнику Нора была отвратительна — худая черная дылда. Еще и совершеннолетняя.

На следующий день после встречи с Борисом Нора уже вернулась в свой город и шла на работу в приподнятом настроении.

В тенистом дворике у анонимного кабинета сотрудники «Вольной Нивы» приступали к обычному утреннему делу: пили пиво.

— Добро утро, подонки, — сказала Нора. — Что нового?

— Звездомойник вчера Леночку трахнул. Она даже «Битлз» переорала, — сказал оператор из «Югополиса», прыщавый грязнуляподросток.

— А кто тогда сегодня будет выпуск вести?

— На после обеда какой-то Кате пропуск заказан. Мне вахтерша сказала.

— Что происходит в крае? — спросила Нора.

— Оно тебе надо? — ответили журналисты.

— Что, никаких новостей?

— Да на фиг они нужны, новости, — сказал начальник отдела новостей. — Все равно в эфир не поместятся. Звездомойник в отпуск едет в «Лазорьку», так мы ролик гоняем восьмиминутный. Ведущая только успевает сказать здрасьте-досвиданья, и то быстро. Ролик я сам ездил снимать. Страшные деньги заплатили, не скажу сколько. А Леночка озвучивала. «Элитное то, престижное се, в соответствии с лучшими мировыми стандартами». В баре блядей больше, чем во всей гостинице мужиков.

— А вчера в порту два грузовика со взрывчаткой арестовали. Говорят, чеченцы готовили для Москвы, — прогундосил редактор криминальной хроники.

— Интересно, сколько до этого пропустили? — риторически спросил оператор.

— Будете давать про грузовики? — спросил начальник отдела новостей.

— Да не, на фиг надо. Не ложится в концепцию. Создает у читателей ощущение, что в стране хоть что-то нормально работает — их же все-таки арестовали.

— Ну, и мы тогда не будем, — согласился журналист.

Сегодня была зарплата. Нора расписалась в бухгалтерии, сунула бумажки в карман и рванула в гастроном за углом. Каждый раз в день зарплаты она покупала сто граммов копченой грудинки, чтобы сделать самый вкусный на земле бутерброд. На бутерброд уходила ровно треть месячного дохода. Но было не жалко. «Для чего тогда вообще зарабатывать деньги, если не для этого?» — думала Нора.

Запах грудинки ударил в голодные ноздри. Нора сложила покупки в сумку и побежала обратно к работе. Есть бутерброд приходилось всегда в туалете. Если достать его на улице или в курилке, коллеги попросят попробовать и сожрут половину, а тут и так мало. Быстро пройдя коридор, чтоб никто не почувствовал запах, Нора заперлась в туалете и там, жмурясь от вожделения, медленно съела грудинку. Ей было и стыдно, и сладко.

«Обязательно нужно уехать в Москву и сделать карьеру, — подумала Нора. — Тогда я хоть каждый день смогу так шикарно обедать».

Сотрудники «Вольной Нивы», напившись пива, поднялись наконец в редакцию, чтобы заняться тем, ради чего они пришли на работу — пообщаться в любимом форуме. Компьютер в газете был только один. Старики не умели им пользоваться, а молодежь со вчера занимала очередь.

Первым к компьютеру сел белобрысый верстальщик Боря, известный под ником Перрон Останется. На форуме выскочил новый сабж:

УЖОСЫ нашего городка!!!!!! Потный упырь Звездомойник трахнул Леночку!!!!

Написав, Перрон Останется уступил место корректору Николаю, человеку с ником Упездыш. Как ни хотелось Перрону посидеть у компа подольше, все-таки больше хотелось, чтобы кто-то ему ответил. А кто же ему ответит, если все участники форума стоят в очереди к компьютеру?

А ты нибось сам ее хотел трахнуть и пыжишся от зависти, — написал корректор Упездыш и уступил место секретарше Пушистой Кошечке.

Вы оба хотели ее трахнуть а звездамойник грязная скотина, — написала некрасивая секретарша.

Он не скотина, а свенья. Интересно какая у него зарплата? — отозвался корректор.

И в форуме развилась вот такая дискуссия:

Тут в кабинет заглянул Звездомойник. Он увидел Перрона и спросил:

— Наша новая ведущая сюда не заходила? Катя называется.

— Не, Валентин Леонидович, не видел, — ответил Перрон Останется, почтительно вставая.

— Очень правильно, что вы Леночку уволили. Она была бесталанна, — добавил он.

— Много ты понимаешь, — огрызнулся Звездомойник, не терпевший, когда люди низшего уровня говорили ему больше, чем «да, Валентин Леонидович» или «нет, Валентин Леонидович».

— Извините, — расплылся в улыбке Перрон. Он был польщен, что Звездомойник впервые сказал ему две фразы подряд. Перрон увидел в этом грозное предзнаменование грядущих повышений зарплаты. Он ринулся к компьютеру и написал:

И, пока никто не успел ответить, тут же завел новый сабж:

Коллеги немедленно прокомментировали.

Взбодрившись таким образом, Перрон Останется, Упездыш и Пушистая Кошечка хором пошли покурить на крыльцо, где тут же обратились верстальщиком Борей, корректором Николаем и некрасивой секретаршей.

— Ну что, друзья, куда пойдем пиво пить вечером? — спросил Боря.

— Да пойдем, ребята, ко мне, — ответил Николай.

— Отлично, с меня тогда закусь.

— Пора уже сваливать. А то эта работа никогда не кончится, — резюмировала секретарша.

К вечеру в форуме объявился и сам Бабоюбов, сменивший по случаю переезда в Москву ник Ебанат Кальция на ник Владимир Петрович. Он последовательно и подробно ответил всем бывшим коллегам, демонстративно соблюдая правила орфографии, для чего то и дело смотрел в словарь. Суть ответов сводилась к тому, что Москва — это рай на земле, но таких дебилов, как вы, в этот рай не возьмут даже чистить картошку. Полюбовавшись на новый коммент и представив лица коллег, когда они будут его читать, Бабоюбов поменял слово «картошку» на слово «конюшни».

Так получилось красивее:

Но никто Бабоюбову не ответил, потому что уже было поздно, и все ушли по домам, в которых не было Интернета. Он знал, что все ушли, но все равно оставался на форуме, тоскливо глядел в монитор и ждал, что случится чудо и кто-нибудь из дебилов хоть что-то ему напишет, а сам он ответит обратно, а тут ему снова напишут, и так он сбежит от тоски.

Непосредственно газетой в газете занимались четверо из пожилых и идейных, и две молодые дуры, которым больше всех надо, — Маруся и, собственно, Нора.

Трудоголик Шмакалдин заканчивал двухполосный опус к юбилею комсомольской организации, который в крае отмечали весь год — с таким же остервенением, с каким в остальной стране — юбилей Пугачевой. Опус был призван лизнуть губернатора и заодно вспомнить про комсомольцев.

Все поколения советских людей (и мы с вами в том числе!) вышли из комсомола, прошли его школу, впитали его здоровый дух. Поэтому в этот день будет более чем уместно и (чего уж там!) честно поговорить о человеке, который…

(тут Шмакалдин пока оставил пустую строку, чтобы дождаться особенно лирического настроения, необходимого для описания добродетелей губернатора)

…о нашем Батьке Демиде, попытаться проанализировать его влияние на молодежь России двадцатого столетия!

Ж. Луговая корпела над сельхозобзором «Что ждет Буренку?» о состоянии мясо-молочной промышленности. В обзоре делался вывод, что, пока у власти кремлевская клика, ничего хорошего Буренке не светит.

Она же готовила информашку «Спасти Кубань, а может, и Россию» — о плановом заседании временной чрезвычайной комиссии края (коротко ВЧК). Комиссию эту собрали, поскольку шла уборочная — дело всегда чрезвычайное.

Заседание ВЧК постановило запретить вывоз из края зерна. «Хоть бы оно все и погнило, зато в Кремле утрутся», — закончила информашку Ж. Луговая.

Международница Антонина Забыдько написала эссе «НАТО, руки прочь от сербов!»

Телекритик Татьяна Лазутчица — обзор московских телеканалов «Грех клеветы на душу тяжко ляжет».

Нора зашла в кабинет, вдохнула миазмы гераней, растворимого кофе и свежего пота коллег и подошла к своей подруге Марусе. Талантливая Маруся приехала в краевую столицу из дальнего хутора и подрабатывала в «Вольной Ниве» автором приходивших в редакцию писем. Нора заглянула ей через плечо. Маруся, поправляя элегантный пирсинг в носу, писала:

«На Покров день мы, хуторяне, тоже, как порядошные, надумали отдохнуть. Оно и понять нас можно. Хотя и забот-хлопот полон рот: и разжишки на зиму нету, кукурузянье не склали до кучи, и сковородки в куте больно пусто брякают. Ну, вот мы подчепурились, через плетень перехильнулись и пошлепали на базар растобыривать тары-бары да чехвостить постылую нонешнюю жизнь, московские игрища да позорников и шибельников, которые в Кремле. Унадились русский народ сничтожать, реформаторы-потрошители.

Раздумакивая таким вот макаром, порешили мы вам в редакцию отписать и задать вопрос, может, вы нам подскажете: правда ли, что хотят назад возвертать Чубайса в правительство? Так мы всем хутором на рельсы выйдем, ежели это так.

А еще телевизор смотреть нету мочушки. Там бабы титьками трясут и одни американские фильмы, которыми наших детей оболванивают, а еще прокладки и сникерсы, а нам уже хлеба купить не на что. А по радиво русских песен совсем нет.

Досадно. Стыдно. Обидно».

— Кстати, о сникерсах, — сказала Маруся, — будешь?

Она залезла в джинсовый рюкзак с нашитым на него пацификом и протянула Норе половину «Сникерса».

— Ну как тебе «письмо из хутора Новотитаровского»? Патриотичненько?

— Аутентичненько, — ответила Нора.

— Не понтуйся — «аутентичненько», — передразнила Маруся. — Это ты от своего олигарха новых слов набралась? Уже весь город знает, как вы в «Лурдэсе» зажигали. Целовались на глазах у официантки, на лодке загорали голышом, — сказала Маруся, махнув ярко-синей стрижкой.

— Да ты с ума сошла! — воскликнула Нора. — Мы за ручки даже не держались!

— Ладно, кому другому расскажи. А то я тебя не знаю. Не боись, я никому не скажу. Не хочешь рассказывать — не рассказывай. Тогда помоги мне придумать, как назвать автора письма. Степан Хуторской подойдет, как считаешь?

— Перебор. Умные догадаются, что письмо ненастоящее.

— Умные нашу газету не читают, — ответила Маруся. — А я хочу свалить пораньше. Мы сегодня с Бобом в кино идем на «Титаник».

В это время к Шмакалдину пришло вдохновение. В пустой строке про губернатора он написал:

По-крестьянски мудр и взыскателен. Природа щедро одарила его проницательностью и юмором, а мать — потомственная казачка — честностью и трудолюбием. Все хитрости людские он видит как-то поособому, изнутри. От детства у него два пристрастия: работа с утра до вечера и книги. Другого времяпрепровождения за ним не замечалось.

Был еще в «Вольной Ниве» главный обозреватель — гордость ее и краса. Чтобы было понятно, почему потом все сложилось так, как сложилось, и не могло сложиться иначе, нужно о нем рассказать подробнее.

Главный обозреватель один занимал отдельную комнату с живописнейшим видом на очередь у анонимного кабинета. Он восседал над столом в галстуке с русским орлом. На грудь был нацеплен красный значок, и хитро блестел зрачок.

Пронырливый сорокалетний Вася Пагон только что завершил восемь свежих материалов про сионизм. Невозможно не привести отрывки хотя бы семи.

Для начала Пагон отозвался на письмо от читателя:

«Этот, с позволения сказать, читатель просит редакцию разъяснить, кто такие сионисты и какой их процент проживает на Кубани. Как узок кругозор этого человека!»

Дальше шел доходчивый экскурс в историю сионизма:

«Однажды Ротшильд собрал своих родственников, и в тайном сговоре они решили создать свою партию. Это и есть сионизм. Наполеон говорил маршалу: «Я бы не рад воевать с Россией, да Ротшильды велят».

Третья была про русских:

«Пока русские убивали русских, выиграл сионизм. Но русский народ нашел в себе силы противостоять силам зла. Тогда во главе его стал державник, с именем которого у народа связаны лучшие воспоминания. Это И. В. Сталин. Да, репрессии были. Но делал это не Сталин, а сионисты — от ярого масона Троцкого до самопровозглашенца Бухарина».

Четвертая вытекала из третьей и называлась «Сталин о сионизме». Она состояла сплошь из того, что Пагон называл цитатами позднего Сталина:

«Сионизм, рвущийся к мировому господству, будет жестоко мстить нам за наши успехи и достижения. И мое имя будет оболгано, оклеветано».

Пятым шло интервью Васи Пагона с начальником отдела межнациональных связей. Тут сионисты почти не упоминались, зато в лиде было написано:

«Удельный вес лиц кавказской национальности в сальдо миграции сократился на 30 процентов, и это — заслуга губернатора».

За лидом шло само интервью:

Вася:

Наверняка миграционные процессы порождают целый комплекс проблем — социальных и политических?

Начальник:

Несомненно, порождают.

Вася:

Согласитесь, мигранты занимают рабочие места коренного населения?

Начальник:

Безусловно, занимают.

Шестым было эссе «Я не шовинист. Я просто русский человек».

— Вглядимся: кто пропагандирует голубых? Нерусские. Кто пытается легализовать проституцию? Опять нерусские. Кто русскую землю распродает-разворовывает? Вновь они. Случайность? Нет, закономерность! Сионократические СМИ обрушивают на молодежь потоки крови, насилия и секса.

А седьмым — обращение к молодежи края под названием «Молодые, опомнитесь!».

— Вы, молодые, уже вдоволь хлебнули человеконенавистнической политики сионократов, и многие начинают прозревать. Спасут Россию только молодые русские патриоты.

В обращении Вася Пагон призывал наказать всех краевых сионистов, подвергнув их повешению от трех до пяти секунд или расстрелу резиновыми пулями. Подшивки газеты «Вольная Нива» в библиотеке им. Пушкина по сей день хранят эти призывы, и прямо так там и написано: резиновыми пулями.

Рядом с воззванием шел список сионократов и курощупов — слова, известного только Васе и губернатору. В некоторых курощупах было несложно узнать Васиных бывших соседей, несговорчивых знакомых девушек, жадных работодателей и других персональных врагов.

Вася Пагон был не только самым известным журналистом края, не только любовником губернаторовой любовницы, не только последним мерзавцем. Дела обстояли хуже: он был властителем дум. Читая его заметки, вырастал, например, Толик Воронов, добрый и умный воспитанный мальчик, начинающий фашист.

Толик имел все шансы стать неплохим человеком, но однажды он прочитал в «Вольной Ниве» интервью, которое один бедный российский еврей взял у одного богатого российского еврея. Пагон нашел это интервью в центральной московской газете и перепечатал в «Вольняшке».

Бедный еврей говорил богатому: «Впервые за тысячу лет мы получили реальную власть в этой стране», — имея в виду Россию. А богатый еврей ему отвечал: «Евреи умеют проигрывать и подниматься снова. А даже самый талантливый русский не держит удар. Они после первого проигрыша выпадают из игры навсегда».

Два этих еврея как будто нарочно хотели позлить Толиков всей страны.

У них получилось — Толик Воронов остолбенел. В пути у него помутнелось в глазах, как говорится. «Удар мы не держим, — прошипел он вслух и стукнул кулаком в стену. — Мы вам покажем, как мы удар не держим. Мало вам не покажется!»

Бывает один человек — бац! — и в секунду становится другим. Вот это и случилось тогда с Толиком Вороновым.

Потом он пошел учиться на журналиста и устроился в «Вольную Ниву» — на подхвате у Васи Пагона. В свободное время Толик изучал чеченский язык, занимался вольной борьбой и спал с Норой.

Нора села к своему столу, заваленному «Космополитеном», и быстренько дописала статью про Бирюкова. Статья была вполне в стилистике «Вольной Нивы». Там было и про «слетевшихся на Кубань невесть откуда взявшихся шустриков», и про «демонократию», и про «строят себе дворцы с золотыми унитазами, ездят на мерседесах, в то время как простым людям нечего есть».

Нельзя сказать, чтобы Нора разделяла взгляды газеты, в которой работала, но и нельзя сказать, чтобы она их не разделяла. Она вообще об этом не думала.

Шмакалдин пробежал заметку глазами наискосок и ее отверг.

— Это нам не подходит, — сказал он. — Не ложится в нашу редакционную политику.

— Почему не ложится? — возмутилась Нора. — Олигарх купил совхоз, построит там дворцы, людей выгонит, это разве не ложится? У нас же патриотическая газета!

— Говорят тебе, губернатор проект Бирюкова поддержал. И нечего тут обсуждать!

— А как же гражданская миссия, нерушимые принципы? Вы же сами нас учите!

— Одно дело — нерушимые принципы, а другое дело — жизнь. Запомни это навсегда, деточка, — ответил Шмакалдин.