"Длинная Серебряная Ложка" - читать интересную книгу автораГЛАВА 1— А нет ли в ваших краях, к примеру, замка? — непринужденно осведомился молодой человек, сидевший за столиком в трактире «Свинья и Бисер,» расположенном посредине карпатской деревушки. Юноша прозывался Уолтер Плезант Стивенс, имел 23 года от роду, и был уроженцем городка Элмтон, что в графстве Дербишир, Англия. Нельзя сказать, что он был нехорош собой, хотя и красавцем его тоже не назовешь. Светлые, слегка рыжеватые волосы, серые глаза, и узкое, чуть вытянутое лицо не придавали ему никакой примечательности. Как говаривал его старший брат Сесил, с такой внешностью удобно воровать кошельки, ну или устраиваться букмекером на скачках, а потом смываться с деньгами — все равно никто не опознает. Искоса Уолтер взглянул в окно на упомянутое им строение, маячившее вдали. Замок, возвышавшийся над поросшей елями скалой, виднелся так четко, словно был выгравирован на закатном небе. Если поднапрячь зрение, разглядишь и флюгер на шпиле одной из башен. Вероятно, трактир специально был построен так, чтобы постояльцы могли любоваться сим живописным видом, достойным кисти Каспара Давида Фридриха, художника эпохи романтизма. Последовала реакция, с которой сталкивается любой, кто вздумает запеть «Интернационал» вместо — Замок? Да помилуйте, в наших краях испокон веков не бывало замков. Или господин имеет в виду замОк? Есть у нас такой, на амбарной двери весит. Не угодно ли посмотреть? Любопытный гость едва сдержался, чтобы в отчаянии не заломить руки. Определенно, носителей языка, что вворачивают в разговор каламбуры, нужно штрафовать. Немецкая грамматика и без того доставляла ему немало хлопот. Ну чего хорошего ждать от языка, который безжалостно разделяет глагол на две части, оставляю одну в начале предложения, другую же засовывая в самый конец, так что бедняжки печально переглядываются друг с другом через безумное количество текста? От языка, который обозначает девушек местоимением «оно»? Уже за одно это суфражистки[2] должны жечь немецкие словари! — Спасибо, что повторили со мной омонимы. Но прежде чем мы дойдем до страдательного залога прошедшего времени — бррр! — спрошу еще раз, — юноша многозначительно потыкал пальцем в окно. — Вот этот замок — что вы имеете про него рассказать? Хозяин пожал плечами и начал протирать засаленным фартуком чистую пивную кружку, доводя ее до общепринятой нормы. — Замок как замок, мне не мешает. Даже наоборот — там с одной стороны крепостная стена обветшала, видать, раствор поискрошился. Очень удобно вытаскивать кирпичи. В прошлом месяце мы таким манером сарай подновили. Так что нам от него прямая выгода, не жалуемся. — Ну а его обитатели? — гость попытался перевести эти приземленные разглагольствования в другое, более метафизическое русло. Про сараи он и в Элмтоне наслушался. Более того, сараи — это единственное, о чем он слышал в Элмтоне. — Не ходят ли про них какие-нибудь — Ах, вот оно что вам нужно. Кабы не ходили, вы, небось, сюда и не приехали бы из такого-то далека. Кстати, сами откуда будете? — Из Англии. Трактирщик неодобрительно хмыкнул в сивые усы. Однажды он краем глаза видел карту Европы — зеленщик завернул в нее шпинат — и был осведомлен о месторасположении туманного Альбиона. Где-то глубоко на западе. За последние полвека Габор отлучался из деревни всего-то пару раз и по сей день пребывал в уверенности, что родной край- это колыбель цивилизации, а по остальной Европе еще бродят люди с песьими головами. О такой глухомани как Британия и думать страшно. Наверняка англичане до сих пор занимаются собирательством на торфяниках и ютятся в кромлехах. — Вот-вот. Много здесь вашего брата шастает. И все-то вынюхивают, выведывают — тьфу! Но ежели вы про нашенского графа приехали лясы точить, так я вам не потатчик. И никто с вами про него судачить не станет, — Габор грозно обвел глазами выпивох, отыскивая потенциальных диссидентов. Но если крестьяне и прежде не изъявляли желания вступать в дискуссии о местном дворянстве, то сейчас они приступили к своим занятиям с той сосредоточенностью, которая сделала бы честь буддистскому монаху. Мистер Стивенс почувствовал, что в груди у него словно надувается воздушный шар. Он или взлетит, или лопнет. Такой восторг юноша знавал лишь однажды, когда нашел под рождественской елкой сверток, ни размерами, ни очертаниями своими не напоминавший свитер. Правда, та игрушечная лошадка предназначалась не ему, а Сесилу — его свитер обнаружился чуть позже — но приятное ощущение осталось до сих пор. Расчеты оказались правильными. Он на верном пути. Сначала его обескуражило отсутствие гирлянд из чеснока на окнах трактира, а так же тот факт, что стены были украшены отнюдь не религиозными изображениями, а портретами императорской семьи и вырезками из альманаха с расписанием посевных. Но упрямое молчание селян вдохнуло в англичанина новую надежду. — А не случалось ли в округе как-либо необъяснимых происшествий? — зашел он с другой стороны. — Чего-нибудь посерьезнее кражи поросенка? Возможно, в деревне таинственным образом пропадают люди? Не только в кабаке по понедельникам, — на всякий случай уточнил Уолтер, — а вот так, чтобы раз — и след простыл? Ответом ему послужил оглушительный грохот. Увы, то был не раскат грома, и молнии не вспороли небо, а в распахнутое окно, ко всяческому сожалению, не ворвался пронзительный ветер, в коем слышались бы отзвуки волчьего воя. Обернувшись, англичанин увидел, как трактирная служанка, подоткнув юбку, ползает по полу, собирая рассыпавшуюся с подноса посуду, а рядом топчется невысокий щуплый юноша, в очках на длинном носу и с черными набриолиненными волосами, расчесанными надвое. Всем своим видом он напоминал крота, которого выкопали, а затем бросили посреди оживленного перекрестка. Одет он был в темно-зеленый твидовый костюм, который можно было бы назвать элегантным, если бы молодой человек не цеплялся им за каждый угол. В любом случае, покрой был модным, сукно — дорогим. За свои годы Уолтер Стивенс научился обращать внимание на детали. Тем более что встречи с лондонскими кузенами предоставляли ему обширное поле для сравнительного анализа костюмов. Сравнения всегда были не в его пользу. — П-помочь? — робко предложил виновник происшествия, но служанка замахала на него полотенцем. — Благодарствуйте, сама разберусь. Еще не забыла, как вы помогали нам устанавливать бойлер в ванной для гостей. Не удивлюсь, если сам кайзер потом собирал черепицу с нашей крыши по всему своему саду. — Полно тебе яриться, Бригитта, — добродушно остановил ее хозяин, — Вот ведь злопамятная девка. Счет опять вашему батюшке прислать, герр Леонард? — обратился он к гостю. Тот кивнул и трактирщик расплылся в улыбке, предвкушая как добавит к цифре парочку лишних нулей. Еще несколько таких визитов и можно купить новую телегу. Отец незадачливого юноши владел фабрикой по производству кровяной колбасы — настоящий делец, такого на мякине не проведешь. Но когда доходило до счетов Леонарда, он расписывался не глядя. Хотя бы потому, что девятнадцать лет прожил с сыном бок о бок. Между тем Леонард подошел к столику англичанина и, получив разрешение, уселся рядом, сложив руки на коленях. — Вам налить как обычно? — позвал Габор из-за стойки. — Разве что чуточку больше. Хотя Уолтер получил джентльменское воспитание, привившее ему стойкость духа, но глаза его полезли на лоб, когда перед Леонардом оказалась рюмка с прозрачной жидкостью, настолько крепкой, что один ее запах с корнем выдирал волосы в носу. Англичанин почему-то был уверен, что люди такого сорта пьют только молочный пунш, чай или оранжад. Странности в поведении Леонарда на этом не закончились, но возросли в геометрической прогрессии. Юноша тут же вылил спиртное на стол и тщательно протер его носовым платком, который после бросил на пол. Лишь тогда он отважился наконец положить на стол руки. — Это все м-микробы, — чуть конфузясь, пояснил он на недоуменный взгляд англичанина. — Они повсюду. Просто мириады микробов на любой поверхности. Вы, верно, слышали про господина Пастера, французского ученого, которых их обнаружил? — Будь моя воля, так я бы вашему Пастеру все ноги переломала, — проворчала Бригитта, проходившая мимо с дюжиной пивных кружек, — И откуда он их только понатаскал, да еще и столько сразу? Так хорошо было без них, а теперь — на вот! — Они существовали и раньше, — миролюбиво сказал Леонард, — но тогда мы про них ничего не знали… — … вот и славно! К примеру, пока старый Жолтан не узнал, что его жена по ночам уходит не картошку у соседей воровать, а на свидания к зеленщику, у них была счастливая семья. А стоило людям разболтать, так теперь что ни день, то ссора. Вот так и вы с ваши микробами, — выведя это заключение, служанка гордо удалилась, вихляя бедрами. Покачав головой, Леонард воззрился на Уолтера через толстые линзы очков. — Невежественный у нас народ, что с них возьмешь? Даже не знают, с какой стороны к микроскопу подойти. Хотя я им показывал простейшие организмы под большим увеличением! Кстати, источником того образца была обычная тарелка. И что же, стали они после этого дезинфицировать посуду? Как же! Сказали, что с микробами сытнее! — спохватившись, он добавил, — Простите, я позабыл представиться. Леонард Штайнберг. Я сын Генриха Штайнберга, фабриканта, хотя вы про него, конечно, и так слышали. С кем имею честь? — Уолтер Стивенс, — сказал англичанин. Сжалившись над беднягой, он не стал протягивать ему руки. — Я случайно подслушал ваш разговор с Габором. Вы, кажется, говорили про исчезнувших людей. — Именно про них. А что, вам… Но Леонард опередил его и, подавшись вперед, прошептал так внезапно, что Уолтер чуть не подпрыгнул на месте. — У вас есть сведения, да? Умоляю, расскажите. Вы ведь знаете, за д-деньгами мы не постоим. Вас кто-то послал? Забыв о бактериальной угрозе, Леонард схватил его за плечо и, к немалому удивлению Уолтера, сдавил его до хруста. — Да о чем вы? Право же, не понимаю… И никто меня сюда не посылал. Я этнограф, путешествую по Карпатам и собираю местный фольклор. Сказанное было недалеко от истины. Мистер Стивенс имел непосредственное отношение к фольклору хотя бы потому, что в детстве читал «Сказки Матушки Гусыни» и регулярно выслушивал народные предания от няньки Пегги. Особенно часто в ее рассказах фигурировали феи. То были не те тонкокрылые, обсыпанные сахарной пудрой существа, что порхают с цветка на цветок, запрягают мышей, и умываются росой. У этих фей был прескверный характер. Они таскали детей из люлек, уводили в неволю женщин, чтобы те вскармливали их молодняк в Волшебной Стране, а некоторые так и вовсе охотились на путешественников, чтобы выкрасить их кровью свои куртки. А если учесть, как быстро выцветает кровь, можно лишь вообразить уровень смертности в тех краях, где обитали эти модники. Вскоре матушка Уолтера рассчитала Пегги за то, что та протащила в детскую бутылку джина, и сказки прекратились. До поры до времени. Англичанин почувствовал мгновенное облегчение, потому что нервный тип отпустил его плечо и тщательно вытер руку свежим носовым платком, коих у него было безмерное количество. — Простите, я забылся. — Пустяки, с кем не бывает, — обнадежил его Уолтер и тут же спросил исподтишка. — Выходит, люди здесь и вправду пропадают. — Нет, что вы! У нас тут все на виду. Поэтому я…мнээ… так удивился, когда вы спросили. Подумал, уж не пропал ли кто ненароком, а мы и не заметили? Англичанин подавил глухое раздражение. Оставалась последняя попытка, наверняка столь же безуспешная. — Возможно, вам известен здешний граф? — спросил он без особой надежды на положительный ответ. — Это вы про его сиятельство графа Бальтазара-Фридриха-Георга фон Лютценземмерна? Знаю, конечно. Кто же его не знает? — лицо Леонарда просветлело. — Ой, раз уж вы этнограф, то вам наверняка не терпится осмотреть замок? Как же, там есть на что полюбоваться. Вот Китайский Кабинет в восточном крыле — премилое местечко. Да и Портретная Галерея хороша. Не в силах произнести что-либо вразумительное, Уолтер просто покивал головой. Он не сомневался, что в замке найдется и нечто поинтереснее премилого кабинета с китайскими ширмами и коллекцией бонбоньерок. Например, «Подземная-Камера-Которая-Прославилась-Тем-Что-Однажды-Там-Целый-День-Никого-Не-Пытали.» — Тогда поедемте в замок прямо завтра. Я договорюсь с графом, он охотно принимает гостей. Некоторые потом еще долго не могут покинуть его владения, плененные таким гостеприимством. Только не обессудьте, сударь, но я освобожусь лишь вечером. Днем мы с отцом заняты. Это ничего? Не слишком поздно? …Чуть позже той же ночью Уолтер сидел в спальне наверху, перебирая содержимое саквояжа. Множество книг, включая и нежно лелеемую коллекцию Юноше не спалось. Во-первых, в предвкушении завтрашней поездки он готов был в любую минуту пуститься в пляс. А во-вторых, вид кровати, с колючим продавленным матрасом и засаленной подушкой, на которой явственно виднелся отпечаток чьей-то ноги, не располагал к визитам в царство Морфея. Хорошо хоть предусмотрительная Бригитта поставила каждую ножку кровати в миску с водой. Не придется всю ночь служить банкетным столом для клопов. Порывшись в саквояже, Уолтер вытащил блокнот в потрескавшейся кожаной обложке с золотым тиснением. Первые несколько листов были вырваны еще до того, как сия вещица попала в антикварную лавку, где ее и обнаружил юный Стивенс. Иногда он задумывался, что же было на этих страницах? Хотелось надеяться, что записки о кругосветном путешествии, а не подсчет карточных долгов. Пододвинув поближе сальную свечу, копоти от которой было гораздо больше чем света, он тщательно вывел химическим карандашом на первой странице — «Рассказ о моих приключениях.» Немного подумав, он добавил слово «зловещих.» Широко раскинулись неприступные карпатские горы. Редкий путник добирался до этих мест, а еще меньше — возвращалось отсюда домой (по данным местного статистического агентства, кабака «Свинья и Бисер,» из 3 человек возвращалось не более 2,6. Статистика — жестокая наука). Вечные снега лежали на вершинах устремившихся ввысь пиков, дороги проложены не были, а о железной дороге рассказывали только в сказках. И над всей этой холодной красотой неприступной громадиной возвышался Замок. Ходили легенды, что по ночам его обступают волки и протяжно воют на луну, что его хозяин оборачивается летучей мышью и, незамеченный, летает над близлежащими деревнями, что дочь графа любит принимать кровавые ванны, и что раз в год со всех концов света сюда стекается всевозможная нечисть на бал. Иными словами, это был обычный, заурядный карпатский замок. О хозяевах этих владений не говорил только немой. Как и в любом уважающем себя замке, там жил граф. Он был таинственен, величествен, ходил в плаще, а его имя было настолько длинным, что едва умещалось в фамильном реестре. Никто не сомневался, что его обязательно нужно считать вампиром. В конце концов, как это так — замок без вампира? Даже если бы граф им и не был, то должен был стать хотя бы для того, чтобы соответствовать статусу. У него была дочь — прекрасная дева с длинными, как их родословная, и черными, как сама ночь волосами, томным взглядом печальных глаз, и тонкой, белоснежной кожей. А у дочери была служанка, но рассказ о ней мы пока опустим, как не вписывающийся в концепцию… Дева, грустно вздохнув, остановилась около высокого окна и окинула взором прилегающие к замку красоты: горы, горы, сарай, горы, горы, и маленькая деревушка с заковыристым названием и одним культурным центром — кабаком. Вот же не повезло — оказаться в такой глуши, окруженной с одной стороны неприступными горами, с другой… тоже неприступными горами, ну а третьей стороны и вовсе не было. Она отвернулась от окна, но и созерцание комнаты ее тоже не обрадовало. В ее покоях горела одинокая свеча. Если присмотреться поближе, можно заметить, что она слеплена из огарков, и свет дает неровный, тусклый. А уж о газовом и тем более электрическом освещении можно было лишь мечтать. Около свечи, нагнувшись поближе, сидела горничная девушка Эвике и сосредоточенно пришивала кружева в бальному платью своей госпожи. И не важно, что в любом музее эти кружева с радостью приняли в коллекцию, а само платье относилось к понятию «мода» довольно опосредованно. — Вот так, и дырка почти не видна! — Эвике перекусила нитку и оглядела свое творение. — Кружева все скрыли, а если я бантик приделаю, то совсем как новое будет. Фроляйн Гизела? Вы там заснули? Дайте-ка приложу… А еще в Замке не было зеркал. Их не стало недавно, но юная Гизела фон Лютценземмерн была уверена — прошла вечность. Она вспомнила последние пришедшие в замок журналы мод (пока они шли из Парижа, мода уже и забыла о том, что когда-то была такой) и вздохнула. Затем подумала о протекающем потолке, об осыпающейся штукатурке и сломанном водопроводе, вздохнула еще раз и решила, что платье — это не самое ужасное в том существовании, которое и жизнью-то назвать трудно. — Думаю, гости оценят, — довольно разглядывая свой труд, произнесла Эвике. — Они как раз любят все такое… старинное. — А жених в вас повторно влюбится! — Если разглядит, конечно. — С таким платьем и никакого приданого не надо, правда ведь? — деликатно гнула свою линию горничная. — Пусть лучше он сам заплатит, — усмехнулась Гизела. — Иначе какой смысл в таком женихе? — Ну что вы, фроляйн, он очень… милый. К тому же, у него есть деньги. — Это, пожалуй, его главное достоинство. Придумать бы еще, что с ним делать после свадьбы. Девушки хихикнули, и в унисон им в лесу завыл волк. В то время как обитательницы замка ютились возле тусклой свечи, в особняке фабриканта Штайнберга свет горел во всех комнатах. Даже в тех, где в данный момент никто не находился. От подобной иллюминации не было практической пользы, но был в ней глубокий смысл. Как и в мраморных лестницах с позлащенными перилами, и в обоях с рисунком а-ля Уильям Моррис,[3] один метр которых стоил больше, чем вся деревня. А если бы перед курами герра Штайнберга, занимавшими отделанный кафелем курятник, бросили пригоршню монет, птицы скорчили бы кислую мину. Комната молодого господина Леонарда, пожалуй, гармонировала бы с великолепием этого дома, кабы не копоть на лепном потолке, из-за чего резвящиеся ангелочки-путти напоминали жителей Конго. Но белить потолок раз в два дня — а именно с такой частотой здесь происходили техногенные катастрофы — слуги отказались наотрез. Зато личные вещи юноша содержал в патологической чистоте, а книги расставлял на полках в алфавитном порядке. Чувствуя себя белым сагибом, который, вооружившись охотничьим ружьем, засел в кустах в ожидании льва, Леонард Штайнберг склонился над микроскопом. Как жаль, что приходится работать по ночам. Все же газовый рожок не сравним с лучами солнца. Но о том, чтобы взяться за микроскоп днем, не могло быть и речи. В образце воды взятом из насоса при трактире помимо всего прочего оказалась и весьма занимательная амеба. Она понемногу осваивалась на новом месте и начинала вести себя интересно. Затаив дыхание, молодой ученый наблюдал за ее движениями, становившимися все увереннее, все грациозней. — Леонард! По коридору прогрохотал высокий, плотно сбитый мужчина средних лет. Его нафабренные фельдфебельские усы торчали в стороны. Волосы были черными с проседью, а если точнее — седыми с проблесками черноты. Но жизнь делового человека — не ложе из роз. — Леонааард! Как водится, отец вошел без стука и чуть замешкался на пороге, когда юноша, не отрываясь от окуляра, сделал предупредительный жест. — Чу! Ты ее вспугнешь. — Кого — ее? А, опять твои финтифлюшки! Ну что за наказание! Вот у других дети коллекционируют дуэльные пистолеты, или японские гравюры, или на худой конец папоротники, увлечение которыми захлестнуло Европу еще в 1850х. Лишь его сын собирает то, что в приличной компании не покажешь. Леонард нехотя отошел от стола и, опустив руки по швам, вытянулся перед Штайнбергом, воплощая сыновнею почтительность. — Это не финтифлюшки, это начало моего карьерного пути. — О нет, мальчик, колбасный цех — твоя карьера, а все это, — Штайнберг махнул рукой в сторону книжных полок, — суета сует и всяческая суета. — Я придерживаюсь п-противоположного мнения. — Уже дерзить начал? Мгновение — и отец сгреб его за воротник, швырнул на пол, после чего одним мощным движением смел со стола нагромождение бумаг, колбы с образцами, микроскоп. Теперь все это мокло на полу в одной уродливой куче. Где-то там была и амеба. Леонард мысленно с ней попрощался. По крайней мере, юноша был уверен в чистоте ковра, который по его настоянию горничная три раза в день протирала раствором воды и спирта. Тут бы нам и прийти к выводу, что слуги злились на Леонарда за нерациональное расходование ценного продукта, но на самом деле они относились к этому философски. У каждой деревенской семьи имелся самогонный аппарат, так что недостатка в алкоголе здесь не знавали. Плоха была та невестка, которая на утро после свадьбы не поднесла бы свекрам рюмку душистой сивухи, приготовленной собственноручно по старинному семейному рецепту, выученному еще на коленях у матери. Кроме того, прислуга относилась к молодому хозяину как бедуин к песчаной буре — неизбежная катастрофа, впрочем, придающая жизни некую пикантность. И это был — Ты не должен так себя вести, — поднявшись, Леонард тихо укорил Штайнберга-старшего. — Хотя ты мой отец, но ты не господин надо мною. — Пока я оплачиваю твои карманные расходы, я тебе и то, и другое! Ах да, конюх проболтался, будто ты велел заложить экипаж к завтрашнему вечеру. Куда навострился? — Дело в том, что давеча в «Свинье» я познакомился с одним англичанином, он тут проездом… — Небось, будете вдвоем бултыхаться в Мутном Пруду, детворе на потеху, и вылавливать своих мокриц? — Это не мокрицы! — живо отреагировал Леонард, но увидев как помрачнело лицо отца, воздержался от дальнейших объяснений. Новая трепка ему не улыбалась. — В любом случае, герр Штивенс приехал сюда с другими целями. Он этнограф, путешествует по европейским деревням. Впервые за время разговора Штайнберг проявил интерес. — Он богат? Должны же у него быть средства, чтобы финансировать такие эксцентрические выходки? Фабрикант не сомневался, что стоит увидеть одну европейскую деревню — и ты знаком с ними всеми. Повсюду пьянство, суеверия, и нежелание шагать в ногу с капиталистическим строем. — Не знаю. Я не спросил, — виновато ответил Леонард. — Он сказал, что интересуется фольклором. — — Ну там сказки, прибаутки, заговоры от вросшего ногтя… Фольклор — это основа растущего национального самосознания, — продекламировал юноша. — Про крайней мере, он так сказал. Очень славный молодой человек… — А ты уверен насчет последнего пункта? — То-есть? — Что перед тобой был человек, — пояснил Штайнберг, чувствуя в груди завихрения гнева, ледяного как арктический шторм. — Да, к-кажется… — Кажется? — Точно да! — убежденно заговорил Леонард. — Он попросил у служанки хлеба и сыра. — Значит, — В замок Лютценземернн, познакомиться с графом. — Леонард, ты выжил из ума! — простонал отец, прикрывая глаза рукой. — Ты хотя бы представляешь, олух, как это может быть опасно! — Но…. — И после того, что произошло! И буквально накануне Бала! — Ты думаешь, что между все этим есть взаимосвязь? — Я уже не знаю, что и думать. Он обессиленно рухнул на стул, который возмущенно скрипнул от такого обращения. Сын встал рядом. Ему хотелось упасть на колени и обнять отца, но Штайнберг-старший мог расценить это как чрезмерную вольность. Кроме того, Леонард не знал в точности, когда тот в последний раз менял белье. Несвежая рубашка это рассадник бактерий, а отец сейчас такой рассеянный. То ли еще будет через неделю, когда распроклятый Бал наконец состоится. Вернее, не состоится — вот в чем ужас-то. Но об этом пока что никто не знает. — Прости, отец, я поступил глупо, — промямлил Леонард. — Конечно же, никуда я с ним не поеду. — Наконец-то здравая мысль. Нам сейчас нужно сидеть тише воды и ниже травы. — Но сам он все равно доберется до замка. Хоть пешком, но доберется. Нужно было видеть, как он загорелся этой идеей. — Что ж, его право. Мы все равно не сможем помешать. А вот графа, пожалуй, стоит предупредить, чтобы ждал посетителя. А то еще обидится, что ты подкинул ему незваного гостя за здорово живешь. Хотя вряд ли, гостей он любит. Даже чересчур, — криво усмехнулся Штайнберг. — Отправь ему весточку и не забудь засвидетельствовать свое почтение фроляйн Гизеле. Ох, и почему я должен тебя всему учить! Леонард уныло кивнул. Он давно уже чувствовал себя так, словно пытался вытащить из шкафа галстук, лавируя между скелетами, которые клацали зубами и норовили цапнуть его за руку. — Вы звали меня, герр доктор? Доктор Ратманн, главный врач в больнице Св. Кунигунды, оторвался от изучения документов и посмотрел на вошедшую. Как и остальные сиделки, девушка была одета в темно-коричневое шерстяное платье с высоким белым воротничком и столь же белоснежным фартуком, так что запросто сошла бы за горничную из респектабельного семейства. Из-под гофрированного чепца не выбилось ни пряди каштановых волос. Несмотря на свою молодость, ночная сиделка являла картину спокойствия и благопристойности. Она была высока ростом и хорошо сложена, но общую картину портили руки, чересчур мускулистые для барышни. Такие бывают у девиц, которые всю жизни работали с маслобойкой — или же увлекались теннисом и стрельбой из лука. Кожа ее была смуглой, но россыпь еще более темных веснушек на щеках и носу устраняла любой намек на экзотичность. Из-под густых бровей пристально смотрели вполне заурядные карие глаза. И скулы чересчур острые, и губы тонкие. Вот кому не помешало бы немножко пудры, да мазок помады. Сиделка, похоже, сама об этом догадывалась. На второй же день службы она заявилась с нарумяненными щеками, размалеванными губами, а в глаза накапала апельсинового сока, чтобы блестели поярче. Кого она надеялась таким образом подцепить, одному Господу известно. Как бы то ни было, но старшая сиделка фрау (хотя фроляйн, конечно) Кальтерзиле не спускала подчиненным подобного распутства. Ведь именно спартанский облик отличал медсестер от прочих девушек, тоже работавших в ночную смену. Сначала она разразилось тирадой, согласно которой рядом с бесстыдной сестричкой даже Лукреция Борджиа выходила жалкой дебютанткой, явившей на первый бал в розовом платьице. Затем, схватив бедняжку повыше локтя, поволокла ее в ванную, смывать следы порока. Вся смена тут же прилипла к двери, ибо у старшей сиделки рука тяжелая, да и на расправу она была скорой. Новенькую ожидала серьезная головомойка. Сразу же послышался плеск воды, потом всхлипы и просьбы, «Ах!.. Боже мой, что вы делаете… да как же так можно… ну полно вам… прекратите, пожалуйста…» Удивлению персонала не было предела, когда стало ясно, что это причитает фрау Кальтерзиле. Проще разжалобить гранитную глыбу, чем заставить матрону уронить хоть слезинку. «Так сойдет или мне продолжить?» спокойно уточнила девушка. «Да, да, хватит уже, простите, я была неправа!» Наконец из ванной вышла новенькая, со смиренным видом и без крупицы румян, а вслед за ней выбежала фрау Кальтерзиле, понеслась прямиком в кладовую и одним махом употребила полугодовой запас успокоительного. С тех пор старшая сиделка величала подчиненную не иначе как «сударыня» и склонялась перед ней в реверансе, словно ученица начальных классов при виде строгой директрисы. Да и с остальными медсестрами сделалась помягче. Те только диву давались, но их любопытство так и не было удовлетворено — новенькая оказалась не из болтливых, себе на уме. «Иными словами, идеальная кандидатка для этого задания,» — подумал доктор Ратманн, по-прежнему разглядывая медицинскую сестру. — Проходите, фроляйн, и присаживайтесь, пожалуйста. — Благодарю, герр доктор. Присела на край стула, смотрит выжидательно. С такой лучше резину не тянуть. — Я вызвал вас вот по какому поводу — на днях к нам поступила новая пациентка. — Еще одна императрица Елизавета?[4] — Нет, не угадали. Кстати, сколько их уже у нас? — Три штуки. И постоянно выясняют, какая из них настоящая. — И как же? — Зачастую, меряются талиями. Она решила умолчать про скачки на табуретках. Она еще не до конца осмыслила этот опыт, чтобы выразить его вербально. В ее списке «Событий, о которых я не хочу вспоминать никогда» скачки на табуретках занимали почетное четвертое место. — Что стряслось с новой больной? — В один прекрасный день она начала говорить странные вещи, которые очень не понравились ее опекунам. Настолько не понравились, что тем пришлось принять определенные меры. Я еще понимаю, если бы этому предшествовали перебои в менструальном цикле, но барышня даже от бледной немочи никогда не страдала. Вес в норме. Развитие соответствует возрасту. Семья хорошая, без сумасшедших… хотя надо же откуда-то начинать, правда? — сострил доктор. — Зовут пациентку… А впрочем не важно, как ее зовут. Называйте ее тем именем, которым она представится. — Что от меня потребуется? Устроить ей холодный душ? Или горячий? — спросила сиделка ровным голосом, словно уточняя сколько ложек сахара положить в чай. — Или все вместе — посадить в горячую ванну, а на голову лить ледяную воду по капле? — Боюсь, что ледяной душ доживает свои последние дни, — доктор потер высокий с залысинами лоб, — Иное дело в прежние времена — раскрутишь, бывало, больную на центрифуге, чтобы блуждающая матка вернулась на место. Эх, красотища! Но нет, сейчас в моде новые штучки, тот же гипноз. — Вам угодно, чтобы я ее загипнотизировала? — подумав, предложила девушка. — Ну что вы, милочка, откуда вам знать о такой технике, — покровительственно улыбнулся эскулап, — Вам нужно просто-напросто поговорить с ней. — О чем? — О том, что ее беспокоит. Это тоже новый метод, разговаривать с пациентами об их заболеваниях. Мол, если выговорятся, им легче станет, да и доктор поймет, как их лучше лечить. По-мне, так метод сомнительный. Сколько не болтай, а матка от этого на место не встанет. Но нельзя допустить, чтобы наша лечебница прослыла прибежищем ретроградов. Кроме того, с этой больной нужно обращаться поделикатней. Ее опекуны — очень влиятельные люди. Вы слышали выражение «из-под земли достать»? Так вот, у них достаточно средств, чтобы в случае чего пробурить землю насквозь и поймать вас где-нибудь в Аргентине. Все понятно? — Да, — ответила сиделка, которой незнакомая девица нравилась все меньше и меньше. Если бы она умела лебезить перед богатыми клиентками, пошла бы в служить в ателье. — Тогда ступайте, фроляйн. Вам в четырнадцатую. Завтра жду вас с отчетом. Сделав книксен, сиделка направилась в восточное крыло. Отыскала нужную палату и приподняла бляху, закрывавшую дверной глазок. Кажется, все тихо. Комнатка была маленькой и узкой, с белеными известкой стенами, дощатым полом и обязательной решеткой на окне, через которую робко пробивался лунный свет. Тень от решетки легла на пол, будто разлинованный для игры в крестики-нолики. Причудливая тень была единственным украшением палаты, где не было ни книг, ни даже рамочек с вышивкой на стенах. Только кровать, застеленная стеганым покрывалом, табурет да ночной столик с медным тазом для умывания. Ничто не должно напрягать и без того утомленный разум пациенток, который расслаблялся на диете из серовато-бежевых оттенков, в то время как их тела извлекали пользу из пресного молочного супа. Уже через месяц такой благотворной терапии даже спартанский царь Леонид завыл бы от безысходности, не говоря уже о женщинах, которые готовы были отречься от своего безумия ради тоста с горчицей и сардинами. Несколько раз провернув ключ в замке, сиделка осторожно распахнула дверь, но вошла лишь когда стало очевидно, что никакая неприятность ей не грозит. В изобретении ловушек здешним пансионерам нет равных. Классическим вариантом служил мешок с мукой, установленный на приоткрытой двери так, чтобы падать сверху на вошедшего. Но раздобыть муку не так-то просто. Поэтому полный ночной горшок был популярной альтернативой. Ситуация ей сразу не понравилась. Торжественно скрестив руки на груди, на койке возлежала худенькая девочка лет 17ти, всем своим видом напоминая статую на усыпальнице какой-нибудь средневековой королевы. Признаков жизни больная не подавала, чем привела ночную сиделку в негодование. Неужели и правда решила окочурится? Только не в ее смену! Она не знала точно, но за такое наверняка штрафуют. Решительными шагами она подошла к кровати и уже нагнулась над пациенткой, чтобы прислушаться к ее дыханию, как та вдруг резко распахнула глаза. Этот трюк присутствует в репертуаре любого мало-мальски инфернального существа в мировом кинематографе. Для зомби эффектно взмахнуть ресницами, когда к нему приблизится коронер со скальпелем, — все равно что для балерины встать в третью позицию. Основополагающие знания. Другое дело, что сиделка никогда не была в кино, да и поезд братьев Люмьер придет лет эдак через пятнадцать. Вскрикнув от неожиданности, она отскочила назад и ударилась о ночной столик, который драматическая ирония загодя поставила на ее пути. Тазик для умывания, как дервиш, закружился на полу. Окончательно разбуженная медью звенящей, пациентка приподнялась на локте и светски улыбнулась. — Добрый вечер, — сообщила она, но сиделка этот вечер таковым не сочла. — Меня зовут Кармилла, — продолжила девица, наблюдая как сиделка, все еще массируя ушибленное бедро, доковыляла до газового рожка и зажгла свет, — А как ваше имя? — Для вас — фроляйн Лайд, — буркнула сиделка, не терпевшая фамильярностей. Кроме того, она не сомневалась, что девушка назвалась вымышленным именем. На Кармиллу она не тянула. Максимум на Лизхен или Софи. При свете газового рожка девушка напоминала рисунок акварелью — черты ее лица были приятными, хотя и размытыми, невыразительными. Белокурые волосы чуть приоткрывали маленькие, будто вылепленные из воска уши. Шея была совсем тонкой, вот-вот переломится, плечи худыми. Через вырез ночной сорочки, расстегнутой на несколько пуговиц, виднелись ключицы, тоненькие, как карандаши. А вот на груди сорочка едва вздымалась. Так же сиделка отметила, что самопровозглашенная Кармилла разговаривает по-немецки с легким акцентом. То был не итальянский, его бы она сразу определила. Английский, разве что? — Вы здесь новенькая? — спросила Кармилла. — Да, как и вы. А будете и дальше пакостить, сделаетесь старожилкой. Впрочем, я надеюсь что наше знакомство не затянется. Она уже поняла, что девица — не из тех пациентов, на которых умиляются. — Так вы хотели о чем-то поговорить? — медсестра решила перейти непосредственно к цели своего визита, хотя и не представляла, о чем можно беседовать с особой столь юных лет. О новых фасонах шляпок? О способах утягивания талии до 30 сантиметров? О Сезоне? Себя в этом возрасте она уже не помнила. Вернее, старалась не вспоминать, как и все предшествующее тому вечеру, когда ее жизнь выцвела в одночасье. Склонив голову набок, пациентка испытующе на нее посмотрела, словно грандмейстер масонской ложи, решающий достоин ли неофит причаститься тайн бытия. Но поскольку других претендентов на тайны бытия поблизости не было, скучный медицинский персонал вполне годился на роль слушателя. Как говорится, за неимением гербовой бумаги, будем писать на простой. — Что ж, я поведаю обо всем, — возвестила девица, — Но прежде должна удостоверится, что могу вам доверять. Сиделка подумала, что сама никогда не доверилась бы человеку, в чьих полномочиях привязать ее к кровати и угостить морфием, но вслух ничего не сказала. Наоборот, после долгих уговоров все же заставила лицевые мышцы изобразить подобие дружелюбной улыбки и приготовилась услышать очередную — Ну разумеется вы можете мне доверять. Кроме того, хороший рассказ непременно должен быть услышан. Ну-с? — Меня похитили и заперли здесь против воли! — с места в карьер выкрикнула Кармилла. — На самом деле, я не сумасшедшая, отнюдь! Просто я вампир. Улыбка сиделки одеревенела. |
||
|