"Манъёсю" - читать интересную книгу автора (Поэтическая антология)

“МАНЪЁСЮ” КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПАМЯТНИК

VIII век, или так называемая эпоха Нара, эпоха раннего феодализма. заслуженно считается одной из самых блестящих страниц в истории японской литературы. Слава этого периода прочно связывается в исследованиях японских ученых с появлением первого письменного памятника японской поэзии “Манъёсю”.

И действительно, поэтические достоинства антологии, ее историко-литературное значение позволяют считать нарский период основополагающим для всего дальнейшего развития японской литературы, и в первую очередь для поэзии. Именно в эту пору сложились национальные традиции поэзии, определились ее специфические качества и свойства, ее своеобразие — все то, что составило ее вклад в историю мировой поэзии.

Эту эпоху, явившуюся первым этапом в истории японской литературы, первой вершиной ее достижений, нельзя не отметить как период редкого подъема и расцвета японской поэзии и искусства.

Японские исторические музеи-храмы, знаменитая сокровищница Сёсоин в городе Нара хранят художественные и археологические памятники, предметы прикладного искусства, бронзу, лак, старинные зеркала, резные шкатулки, парчу и пр., которые свидетельствуют о высоких достижениях художественной культуры того времени. Среди этих изделий встречаются различные предметы обихода и искусства персидского, китайского, индийского, среднеазиатского и даже арабского происхождения. Такое явление не удивительно, если вспомнить, что ближайший сосед Японии — китайская империя уже имела в то время оживленные торговые связи с арабским халифатом, Индией, Персией и другими государствами.

Все это говорит о скрещении многих культур в пору первого расцвета литературы и искусства раннего японского средневековья и о разных источниках, питавших древнюю культуру Японии.

Исторические документы свидетельствуют об очень ранних связях Японии с материковой культурой, существовавших чуть не с I в. до н. э. История рассказывает нам, что к VIII в. Япония представляла собой централизованное государство, во главе которого стоял общеплеменной вождь или вождь общеплеменного союза, называемый в японских исторических хрониках “императором”.

Государственный аппарат обладал уже сложным механизмом, построенным по китайскому образцу. К тому времени взамен обычного права появился кодекс Тайхорё (701 г.) — законодательство, охватывавшее и регламентировавшее все стороны государственной и общественной жизни.

Была создана и особая система просвещения, в основе которой лежала подготовка государственных чиновников с целью укрепления существующего государственного порядка. Изучение китайской литературы в широком смысле этого слова, пропаганда буддизма являлись основой системы просвещения. К тому времени уже была усвоена иероглифическая письменность Китая, интенсивно перенимались нравы и обычаи китайского двора. На основе китайской письменности была выработана собственная слоговая фонетическая азбука “кана”.

Следует указать и на большой контакт с культурой древних княжеств Кореи, оказавшей немалое влияние на многие стороны жизни древней Японии, на ее язык, развитие материальной и духовной культуры, тем более что в VIII в. на японской земле существовали целые поселения корейцев в западной части о-ва Хонсю.

VIII век был веком относительного мира и спокойствия. Внешние войны не беспокоили страну. Отдельные придворные интриги и заговоры, местные восстания еще сохранившихся кое-где инородных племен не нарушали общего мирного хода событий.

Китайские и корейские переселенцы, буддийские монахи, приезжавшие из Китая и Кореи, немало способствовали всякого рода нововведениям в стране.

Именно в VIII в. из Японии систематически направлялись специальные посольства в Китай, ко двору Тан, и в корейское княжество Сираги. Это, в свою очередь, помогало развитию японских ремесел, наук, литературы и искусства.

Однако наряду со стремительным усвоением материковой культуры при дворе императоров нельзя упускать из вида и японского земледельца того периода с его примитивнейшим способом производства, с его полной зависимостью от стихийных сил природы, с его ограниченным мировоззрением, обожествляющим силы природы и пытавшимся бороться с ними при помощи различных магических обрядов.

Нельзя забывать, что и сам “император”, насаждавший иноземную культуру, являлся в то же время верховным жрецом своего народа и “представителем богини солнца” на земле и в этом смысле и сам еще не отделим от всей этой системы магическорелигиозных верований. Синтоизм — национальная религиозная система, в основе которой лежит обожествление сил природы, и в частности культ солнца, а также игравший первостепенную роль в религиозном сознании японцев того периода культ предков еще занимали господствующее положение, несмотря на широкое покровительство буддизму при дворе, на пропаганду этических норм конфуцианских учений. По каждому поводу приносились на алтарь богов пышные дары. Еще бытовали старинные суеверия и приметы, гадания и заговоры, древние запреты, вера в магию слов и т. п., пользовались популярностью даосские легенды об эликсире бессмертия и других волшебных средствах, возвращающих молодость и продлевающих жизнь.

Внешние признаки роскоши, процветания, культурного расцвета сочетались с древнейшими пережитками бытового уклада, с нищетой и беспомощностью древнего земледельца. На трудных, опасных дорогах умирали от голода крестьяне, возвращавшиеся после отбытия трудовой повинности. Бедствовали семьи пограничных стражей, увезенных на далекий остров Кюсю, где в течение ряда лет они тянули лямку тяжелой службы. От непосильных оброков нищенствовали деревни. А в императорскую столицу плыли нагруженные жемчугом, рыбой рыбачьи челны, отвозя дань верховному правителю; тянулись повозки с “бесценным грузом — первыми колосьями риса”, ежегодно приносимыми в дар императору-“божественному потомку богини солнца”. Трудами рабов создавались блеск и роскошь императорской столицы.

Шло строительство великолепных дворцов и буддийских храмов, устраивались пышные пиры и увеселительные прогулки, объявлялись поэтические турниры, расцветали первые ростки литературной поэзии и искусства, которым суждено было в этот период достигнуть настолько совершенных форм, что слава о них сохранилась на всем протяжении японской истории.

Некоторые японские ученые склонны рассматривать высокую культуру этой эпохи как городскую, ограниченную рамками столицы и еще уже, придворными кругами. Однако вряд ли можно с полной уверенностью утверждать, что это было именно так, тем более что постройки великолепных храмов не ограничивались пределами столицы. Кроме того, многие из лучших и образованнейших представителей той эпохи — поэты-чиновники жили в провинциях и устраивали там поэтические турниры, т. е., другими словами, имели соответствующую культурную среду и в далеких провинциях.

Не в этом нужно искать объяснение тех сложных противоречий, которые характерны для нарского периода. Как известно, своеобразие исторического развития, выдвинувшее Японию в течение каких-нибудь 50 лет в начале XX в. в ряды крупных капиталистических держав, было обусловлено жадным и стремительным усвоением ею всех достижений европейской культуры, опытом которой она воспользовалась, для того чтобы в максимально короткий срок осуществить свой рост как капиталистической державы.

Надо полагать, что и в те далекие времена то же самое было пережито ею при соприкосновении с материковой культурой, когда она, стремительно освоив богатый опыт соседних стран, проделала гигантский скачок в культурном развитии и, творчески использовав этот опыт, достигла больших культурных высот в значительно более короткий срок, чем ей удалось бы это сделать в границах своих собственных усилий.

И если в XX в., в период ее расцвета как капиталистической державы, усвоившей достижения европейской техники, наличие феодальных пережитков в экономике и быте страны отмечалось как результат особенностей ее исторического развития, то неудивительно, что в этот далекий период волна материковой культуры, ускорившая процесс ее внутреннего роста, не могла сразу повлечь за собой целиком перестройку всей ее духовной и материальной жизни.

Что же касается больших достижений искусства и литературы в тот период и их полного несоответствия примитивному хозяйственно-экономическому укладу страны, то известное высказывание Маркса о греческом искусстве только подтверждает на японской почве положение о неравномерности развития искусства, достигающего большой высоты на сравнительно низких ступенях развития общества.

А ярко выраженные в поэзии того времени черты гуманизма, разумеется, в своем особом историческом выражении, позволяют думать, что расцвет литературы и искусства в VIII в. и был тем “отраженным ренессансом”, о котором говорится в новой теории мирового Ренессанса, выдвинутой Н. И. Конрадом в его статье “Шекспир и его эпоха”.

Однако, так или иначе, эпоха раннего феодализма представляет собой сложный исторический период, полный внутренних противоречий, что не могло не получить отражения и в “Манъёсю”.

Проблемы изучения этого памятника в — Японии по-разному ставились в различные исторические периоды, и в этом отношении историю его изучения можно грубо разделить на четыре основных этапа.

На первом этапе в центре внимания были исключительно вопросы текстологии. На втором — наряду с вопросами изучения текста уделялось внимание и содержанию памятника. Появились сборники “Манъёсю” с комментариями к тексту песен. Желание проникнуть в реальное содержание антологии являлось основной целью исследователей этого периода.

В дальнейшем одновременно с вопросами текстологии и комментирования, которые на протяжении всей истории японской литературы неизменно занимали внимание исследователей антологии, начался третий этап, когда исследования посвящались разрешению отдельных частных проблем. И, наконец, на четвертом этапе наряду с прежними проблемами в центре внимания стали вопросы социальной принадлежности антологии, вопрос признания ее величайшим памятником народного творчества, вопрос о литературном наследии.

В штудиях, связанных с этим памятником, и в истории его изучения немалую роль сыграла официальная идеология, опирающаяся на синтоизм с его культом богини солнца Аматэрасу и с культом предков, в основе которой лежала исконная политическая концепция о “божественном происхождении” императорского дома, представители которого считались потомками богини солнца.

Использование древних памятников в подобных целях не является характерным только для Японии, это можно наблюдать и в истории других народов. Здесь важно лишь отделить роль мифологии в создании поэтических образов и в развитии поэзии от предвзятых тенденций их истолкования.

История памятника содержит много темных мест. Самые ранние рукописи антологии, сохранившиеся до настоящего времени, относятся главным образом к Х-ХП вв., т. е. к так называемой эпохе Хэйан.

Обычно выделяют пять известных рукописей:

Самая ранняя из них — “Кацурабон-Манъёсю”, названная так за ее принадлежность к храму Кацура, богато оформленная рукопись на цветной бумаге с рисунками цветов, птиц и растений, содержит только кн. IV антологии и то неполностью.

Вторая рукопись — “Рансибон-Манъёсю”, которая по времени идет за “Кацурабон-Манъёсю” и называется по сорту бумаги, на которой написана, содержит уже три книги антологии: почти всю кн. IX, кн. Х и часть кн. XVIII.

Третья рукопись — “Канадзавабон-Манъёсю”, называемая так по имени переписчика, содержит большую часть кн. II, полностью кн. III и IV и небольшую часть кн. VI.

Остальные рукописи, относящиеся к XII в., также не содержат полного текста антологии, состоящего из 20 книг. Одна из них, относящаяся к 1124 г. и известная под названием “Тэндзибон-Манъёсю”, была создана в годы Тэндзи (1124–1125). Она содержит целиком кн. II, X, XIII и часть кн. XV.

Наиболее полное собрание представляет рукопись “Гэнряку-кохон-Манъёсю”, фигурирующая часто под сокращенным названием “Гэнря-кубон”, названная так потому, что была написана в годы Гэнряку (1184 г.). В ней содержатся, за исключением кн. III, V, VIII, XV, XVI и частично кн. XI, все остальные книги антологии, т. е. почти четырнадцать книг, другими словами, почти три четверти всей антологии.

Рукопись, содержащая полностью двадцать книг, относится уже к XIII в. (периоду Камакура).

Все это в целом дает основание для разговоров и сомнений по поводу принадлежности “Манъёсю” в том виде, в каком этот памятник дошел до нас, к VIII в. Но мы не собираемся подвергать специальной дискуссии вопросы аутентичности, так как для нас они не имеют решающего значения. Этот первый дошедший до нас памятник письменной поэзии важен именно в том виде, в каком он сохранился, и оказывал влияние на все дальнейшее развитие японской литературы. Даже отодвинув его за рамки VIII в. мы вправе обращаться к нему и именно в нем искать истоки японской литературы.

Помимо того, имеется разнородный и богатейший материал самого памятника (содержание песен, поэтический язык и просто язык), свидетельствующий о наличии в нем разных исторических пластов, уходящих в конечном итоге в глубь истории, за пределы VIII в.

Насколько точно отражено в комментариях реальное содержание текста, это другой вопрос, ибо проблемы текстологии и комментирования представляли задачи очень большой трудности. Как известно, текст “Манъёсю” записан различными приемами транскрибирования японских слов китайскими иероглифами. Причем сложная и своеобразная система фонетического использования иероглифов широко известна в истории японской письменности и даже получила особое название — “маньъёгана” — “слоговая азбука „Манъёсю"” или “транскрипция „Манъёсю"”.

Первая и главная задача текстологической работы над памятником состояла в прочтении и восстановлении реального содержания текста на основе системы японской письменности, т. е. надлежало сопроводить иероглифический текст памятника знаками слоговой азбуки кана.

Первая разметка текста была проделана, насколько мы можем судить по современным сведениям, в 951 г. по приказу императора Мураками коллегией из пяти человек: Киёвара Мотоскэ, Ки Токибуми, Онакатоми Ёсинобу, Минамото Ситагау, Саканоэ Мотики, или так называемой пятеркой грушевого павильона (насицубо-но гонин), под каким названием они известны в истории японской литературы.

Эта разметка получила в истории изучения “Манъёсю” название “котэн” — “древней разметки” в отличие от “цугитэн” — “последующей разметки” (XI–XII вв.), сделанной Оэ Тадафуса, Со-Доином, тремя представителями дома Фудзивара (среди них знаменитый Фудзивара Митинага) и другими.

Однако несмотря на две эти разметки, до XIII в. еще оставались 152 текстологически не расшифрованные песни.

Третью разметку, или “синтэн” (“новую разметку”), сделал известный комментатор “Манъёсю” монах Сэнгаку. Он не только проставил слоговую азбуку к оставшимся песням, но и внес исправления в старую разметку. Так, в 1266 г. им была полностью завершена текстологическая работа над памятником. Этот единственный текстовой комментарий и разметка, содержащие полностью все 20 книг, и легли в основу текста “Манъёсю”, которым пользуются современные исследователи и комментаторы.

Следующий этап в изучении памятника после текстологических штудий заключался в комментировании содержания текста. В этой области история изучения “Манъёсю” называет много известных имен.

Самое раннее комментирование отдельных песен антологии относится к XII в. Это “Манъёсю-сё” — древнейший из имеющихся комментариев. Автор его неизвестен, число песен невелико, комментирование примитивно. Он заслуживает внимания только как старейший комментарий к “Манъёсю”.

Первой крупной работой была работа Сэнгаку — “Манъёсю-тюсяку” (или “Сэнгаку-сё”), состоящая из 20 книг и завершенная им в 1272 г. После этого до XVII в. ничего капитального нельзя указать.

В дальнейшем особое внимание к изучению “Манъёсю” проявляется в 40-х годах XVII в., когда начался процесс общего культурного подъема и расцвета японской классической филологии.

В 1643 г. (годы Канъэй) происходит существенное событие в истории памятника, когда, наконец, он был напечатан. Это издание — “Канъ-эйбон-Манъёсю” и легло в основу всех последующих публикаций текста.

К этому периоду относится большое число капитальных трудов по исследованию “Манъёсю”. Целая плеяда крупнейших филологов посвящает свои работы изучению антологии.

Первой такой работой был труд Китамура Кигин (1618–1705) “Манъёсю-суйсё”, представляющий собой полный комментарий к песням “Манъёсю”.

Следует упомянуть также исследование другого крупного филолога, Симокобэ Нагару (1624–1686), — “Манъёсю-канкэн”, в котором им давались комментарии к отдельным песням.

Эту работу продолжил известный комментатор “Манъёсю” монах Кэйтю (1640–1701), комментировавший весь памятник. Его труд, состоящий из 31 книги “Манъёсю-дайсёки” (или “Манъё-дайсёки”), где основной комментарий занимает 20 книг, — считается одним из самых авторитетных и по настоящее время широко используется современными исследователями “Манъёсю”. В истории изучения антологии эта работа была такого же эпохального значения, как работа Сэнгаку в области текстологического исследования памятника.

В дальнейшем, в XVIII в., наибольшей известности в работе над антологией достиг ученик Када Адзумамаро — Камо Мабути (1697–1769). Его работа “Манъёсю-ко” пользуется большой популярностью и считается одной из ценных работ по комментированию “Манъёсю”. Сам Мабути комментировал только шесть книг антологии (I, II, XI, XII, XIII, XIV), которые он считал наиболее древними, комментарии же к остальным книгам представляют собой записи его объяснений, сделанные его учениками.

Вслед за Камо Мабути заслуживают специального упоминания следующие крупные филологи того времени: Татибана Тикагэ (1734–1808) и его “Манъёсю-рякугэ” с краткими эпизодическими комментариями, указывающими и разночтения. Эта книга была довольно популярна, после периода Мэйдзи (1868–1911) неоднократно переиздавалась и используется современными исследователями.

Из фрагментарных работ крупных филологов наиболее известны и чаще всего упоминаются в современных комментированных изданиях “Манъёсю-тама-но-огото” Мотоори Норинага (1730–1801), “Манъёсю-цуки-но отиба” Аракида Хисаои (1748–1804) и “Манъёсю-мифугуси” Кимура Масакото (1827–1913).

Особого внимания заслуживает известный комментатор “Манъёсю” Камоти Масадзуми (1791–1858), создатель классического комментария “Манъёсю-коги”, состоящего из 141 книги, одного из основных пособий для современных исследователей памятника.

В новейшую эпоху самым крупным знатоком “Манъёсю” считается Сасаки Нобуцуна, член Императорской Академии, бывший профессор Токийского императорского университета. Его перу принадлежат многочисленные работы, посвященные этому памятнику в самых различных аспектах. Под его руководством, а также с участием еще четырех филологов (Такэда Юкити, Хисамацу Сэнъити и др.) в 1924 г. было издано новое фундаментальное текстологическое исследование памятника “Кохон-Манъёсю”, состоящее из 25 книг.

Широко известно его популярное издание текста антологии в переводе на современную систему японского письма с кратким указанием разночтении “Синкун-Манъёсю”, которое было переиздано в 1954 г. Его перу принадлежит полное комментированное издание памятника, не говоря уже об избранных сборниках песен и многочисленных исследованиях по разным вопросам, связанным с антологией.

Одной из его последних завершающих работ был словарь-справочник “Манъёсю-дзитэн”, целая энциклопедия знаний о памятнике, включающая самые разносторонние сведения с подробнейшим аннотированным библиографическим указателем.

В период 20-30-х годов популяризация и изучение “Манъёсю” вырастают в особую отрасль филологической науки, появляется специальный термин “манъёгаку” (“манъёведение”). В этот период выходят во множестве комментированные издания антологии, переводы ее на современный разговорный язык; с 1930 г. издается специальный ежегодный бюллетень “Манъёсю-кэнкю-нэмпо”, регистрирующий все новые работы, статьи, комментированные издания, посвященные памятнику и разным частным проблемам, связанным с ним.

Наконец в 1936 г. выходит в свет новое комментированное издание “Манъёсю-сосяку”, в котором принимают участие почти все крупные современные филологи — исследователи антологии. Это авторитетное издание явилось как бы завершением всего предыдущего опыта изучения памятника.

Из современных комментированных изданий “Манъёсю”, помимо работ Сасаки Нобуцуна, наиболее известны работы Коносу Морихиро, Такэда Юкити, Омодака Хисатака, Оригути Синобу, Кубота Уцубо, Цу-тия Буммэй. Из неполных комментированных изданий ценны работы Цугита Дзюн, Ямада Ёсио, Тоёда Ясоё. Из более ранних комментаторов известен еще Иноуэ Митиясу (Цутай), издавший в 1915–1927 гг. полный комментарий к антологии. Популярны также исследования Хисамацу Сэнъити, Моримото Харукити, Такаги Итиноскэ и др. Следует особо упомянуть здесь работу Нисимура Синдзи, посвященную исследованию “Манъёсю” как памятника культуры.

Из серийных изданий заслуживает внимания 22-томный труд “Манъёсю-тайсэй”, как бы итоговое издание по разным вопросам, касающимся “Манъёсю”, вышедшее в 1953–1956 гг. Из последних комментированных изданий — издание “Манъёсю” в серии “Японской классической литературы” (“Нихон-котэн-бунгаку-тайкэй”), вышедшее в 1958 г. под редакцией Такаги Итиноскэ, Нисио Минору, Хисамацу Сэнъити и др.

Разумеется все, что приведено здесь, является далеко не полным и самым общим перечислением исследователей и их основных трудов, ибо работа, проделанная японскими филологами, огромна. Достаточно сказать, что десятки и десятки списков и фрагментов памятника изучены, сличены, проверены, что сотнями книг исчисляются исследовательские и комментаторские издания, чтобы представить себе гигантский объем этого труда.

Изучение памятника продолжается по настоящее время, но новые текстологические и комментаторские изыскания идут уже по линии частностей и во многом повторяют друг друга, так как главная работа по раскрытию содержания антологии завершена.

В западноевропейском японоведении работы, посвященные изучению “Манъёсю”, не очень многочисленны и среди них преобладают работы обзорного порядка и переводы. Тем не менее эти работы в пределах поставленных ими задач сделали очень много, прежде всего они познакомили Запад с памятником.

Так, известное место уделено “Манъёсю” в антологиях и в общих работах по истории японской литературы у Л. Рони, В. Г. Астона, К. Флоренца, М. Ревона и Д. Кина. Переводы ряда песен встречаются в общих работах по японской поэзии у Б. X. Чемберлена и А. Уэйли. Отдельные фрагменты памятника переведены в работах А. Пфицмайера. Ряд переводов содержат работа Ф. В. Дикинса, Е. Майнера и др.

Из специальных исследований известна работа Альфреда Лорензена, посвященная изучению творчества Какиномото Хитомаро, в которой автором дан перевод всех песен поэта.

Особо следует отметить фундаментальный труд голландского ученого Пирсона, выпустившего полный перевод книг “Манъёсю”.

Необходимо указать, что популяризации “Манъёсю” в западном японоведении способствовали и сами японские ученые. Отдельные переводы песен на французский язык, сделанные Имамура Варау и Мацунами Масанобу, появились еще в конце XIX в. Известен перевод на английский язык проф. Окада Тэцудзо 300 песен памятника, работы проф. Миямори Асаторо о японской поэзии, в которых содержится перевод свыше ста песен “Манъёсю”.

Наконец, в 1940 г. японским научным обществом “Ниппон-гакудзюцу-синкокай”, в состав которого входила специальная комиссия из известных ученых — исследователей памятника, был издан перевод на английский язык избранных песен в количестве 1000, снабженных введением. В 1965 г. вышла книга X. Хонда. На немецком языке известны работы

“The Manyoshu” one tousand poems, Tokyo, 1940: 1941; 1948. New Vork-London, 1969; H. Honda, Stray Leaves from the Manyoshu; two hundred poems the Manyoshu, Tokyo, 1965.

Окадзаки Томицу, посвященные изучению “Манъёсю”, а также его переводы песен антологии.

В русском японоведении в дореволюционное время были изданы отдельные песни “Манъёсю” главным образом в переводе с западноевропейских языков. В советское время ряд переводов песен с японского был опубликован в сборнике “Японская поэзия”.

Переходя к характеристике памятника, надо сказать, что несмотря на монументальные многотомные труды японских филологов, даже самые общие данные, касающиеся антологии в целом, все еще не потеряли дискуссионного характера. До недавнего времени даже транскрипция названия памятника была предметом особого обсуждения и спора. И только в 40-х годах комиссия по изданию “Манъёсю” при научном обществе “Ниппон-гакудзюцу синкокай” пришла к заключению считать установленной транскрипцию с двумя долгими гласными: “ё” и “ю”. Эта транскрипция и является общепринятой.

До сих пор подвергается дискуссии вопрос о толковании названия антологии. Согласно толкованию Сэнгаку, оно означает “Собрание мириад листьев или лепестков [речи]” (“ман” — “десять тысяч”, в данном случае показатель множественности, “ё” в японском чтении иероглифа “ха” — “листья”, “лепестки” он рассматривал как сокращение “кото-но ха” — “листья”, “лепестки речи”, т. е. “слова”, “cю” — “собрание”, “сборник”). Этого толкования придерживались в свое время и Када Адзумамаро и Камо Мабути.

Кэйтю, а за ним и Камоти Масадзуми придерживались другого толкования: “ё” в слове “Манъёсю” объясняется ими как “век”, “поколение”, а название толкуется как “Собрание многих поколений”.

Впоследствии выявилось еще одно толкование “ё” — как “листьев [деревьев]”, которое иногда объединяют с толкованием Сэнгаку, поскольку в обоих случаях “ё” толкуется как “листья”, а не “века”.

Среди современных комментаторов “Манъёсю” нет единого мнения. Такэда Юкити настаивает на толковании “ё” как “века”, так как сочетание двух первых иероглифов названия “манъё”, употребленных именно в таком смысле, встречается в старых китайских текстах. Одно время это мнение было признано наиболее авторитетным, но затем снова были выдвинуты доказательства в пользу толкования “ё” как “листьев”. Мы переводим это название “Собрание мириад листьев” согласно обычному традиционному толкованию и переводу. …

А. Глускина