Глава II

— Все, братцы, переку-ур! — на команду это походило мало, сказано негромко, да и далеко не в уставных выражениях, но выполнено было единодушно и беспрекословно.

Собственно, Базов в отсутствие начальства никогда свое командирство напоказ и не выставлял. А прапорщик Пылыпко, посланный Дубом контролировать и наблюдать, на начальство не тянул ни при каких условиях. На первом году обучения он еще пытался утверждать, что начальник хозяйственной части курса — тоже командир, но курсачи довольно быстро скумекали, что к чему, и поставили молодого, вороватого и туповатого прапорщика на подобающее ему место. Совсем за своего, конечно не держали, и относились, скорее, как к неизбежному, справедливо считая его штатным стукачком.

Машина со стеклом, как назло, не только приехала, но и не опоздала. И таскать начали ровно в девять-ноль. Маршрут: кузов КАМАЗа — подвал гостиницы факультета номер пять. Два метра вниз, четырнадцать шагов по асфальту, девять ступенек опять же вниз и, как уже получится, в подвале. Димон хотел было засунуть Славку в кузов, подавать стекло носильщикам, но Крот только упрямо мотнул головой.

Поначалу бойцы штрафной команды вовсю балагурили, пытаясь вычислить, кому и зачем понадобилось такое количество стекла, но ничего серьезного на ум как-то не приходило. В конце концов, сошлись на том, что обучающиеся на пятом факе иностранцы, посланцы любимых младших братьев Союза нерушимого, сильно соскучились по родным бананам и решили отгрохать себе теплицу неимоверных размеров.

А стекла оказались большими и толстыми. Метра два на полтора, примерно, и не меньше четырех миллиметров в толщину. И поэтому довольно тяжелыми. Носили их по одному листу, разбившись на пары. Сначала попробовали нести плашмя, но громадный прозрачный пласт так прогнулся, что стало страшно. А потому таскали вертикально, как фанеру или сухую штукатурку, виртуозно балансируя в целях погашения поперечных колебаний. Идти приходилось в полусогнутом состоянии, а потому уже через полчаса трудов плечи, ноги и поясницы потихоньку заныли у всех.

Перекур же оказался очень даже кстати. Народ блаженно развалился на скамейках большой беседки, случившейся поблизости, и демонстрировал абсолютное безразличие к окружающей действительности.

— Так, отдых пять минут, — запоздало попытался перехватить командную инициативу прапорщик Пылыпко. — Еще и четверть груза не перенесли, а машину уже отпускать надо.

Он бубнил что-то еще, наматывая круги вокруг беседки, но никто даже не пытался делать вид, что его команды кому-то интересны.

— Может, и не случится ничего? — Дмитрий угостил Славу сигаретой. — Сам говоришь, будущее неоднозначно.

— Хорошо бы, — Славик раскладывал поудобнее уставшие руки и ноги. — Может, и в Питер тогда торопиться не придется…

Ира все еще продолжала плакать. Слезы текли сами собой, и она давно не пыталась их вытирать — не было сил даже просто поднести руку к лицу.

Сережка, назло им всем, все-таки родился и выразил свое возмущение этому поганому роддому громким и высоким писком. Вес — три, четыреста пятьдесят, рост — пятьдесят два. Оценка состояния — семь-девять баллов по шкале Апгар. Его сразу же унесли в детское, даже толком и не показав Ирине, а ее переложили на каталку, перевезли в послеродовую, да так и оставили здесь. Встать и уйти она не могла — болело все тело, болела каждая мышца, каждый сустав, болели зашитые наживо разрывы в промежности. Она хотела кричать, чтобы ей отдали сына, чтобы не смели его трогать и что-либо с ним делать, но горло тоже болело после нескольких часов крика, и она могла только сипеть. И беззвучно плакать, вот слезы выходили легко.

Очень некстати вспомнился Толик, Сережкин папаша. Впрочем, какой он отец? Исчез сразу же, как узнал. Испугался. Ой, надо учиться, ой, много дел… Да кто ж знал, да рановато нам такие проблемы, да, может, аборт? Тьфу, поганец. Так ни разу и не побеспокоился за все девять месяцев. Ира одна воевала с родителями, одна терпела осуждающие взгляды соседских бабок перед подъездом и отстраненно-сочувствующие — однокурсников. Одна отбивала уголок в квартире для детской кроватки, одна сражалась в деканате за возможность учиться дальше. В одиночку отбрыкивалась от комсомольских активистов…

А вчера, гад, розу прислал. Не сам принес, нет, целую цепочку придумал — мента какого-то подрядил, медсестру… Это, чтоб самому подальше быть. Чтобы она ему эту самую розу в глотку не затолкала. Или еще куда. Ира к цветку даже не притронулась. Противно. Так и валяется на подоконнике, там и сгниет.

И все, хватит о нем, забыла. Теперь-то их двое, и никто им больше не нужен. Сережка, Сереженька, ты будешь совсем другим…

Стекл а в кузове оставалось совсем чуть-чуть. Может, ходок на шесть-семь для каждой пары. Почуяв близкое окончание трудов, штрафники несколько воспрянули духом и забегали быстрее. Даже появилось что-то вроде азарта, можно было ставки принимать на то, кому достанется последний лист.

Но если у большинства наступило некоторое расслабление, то у двоих из всей команды напряжение только выросло. Базов встречал нервным взглядом каждое появление Славки из подвала и тем же взглядом провожал его до машины. На то, как Крот несет стекло, он смотреть не мог.

Слава казался сосредоточенным до невозможности. Для него перестали существовать шум молодой листвы, щебет птиц, солнечный свет. Он слышал только биение своего сердца и шаги Т у та, своего напарника. Он видел лишь его спину и стеклянный лист. Из всех чувств и ощущений осталось только ожидание.

И именно это ожидание взорвалось в мозгу яркой болезненной вспышкой. Случилось то же самое, что и тогда, то есть потом, в две тысячи десятом — Слава отчетливо увидел то, что должно произойти через мгновение. И отвел глаза. И встретился взглядом с резко развернувшимся Димоном.

Он увидел. Он тоже увидел.

А в мозгу рванула еще одна граната. Слава ослеп на какие-то сто-двести лет, а когда зрение вернулось, ему показалось, что воздух вокруг превратился в стекло, и он в этом стекле замурован, как ископаемый инсект в янтаре. И только глаза жили и двигались. Он видел немо раскрытые рты двоих соратников, поднимающихся из подвала, подогнувшиеся и застывшие ноги начхоза, замершего над одуванчиком шмеля. Из всего окружающего нормально двигались только глаза Базова, но и в этом движении сквозило что-то неестественное. Стекло, стеклянный воздух явно мешал, и Слава почти в деталях видел, как от неимоверных усилий лопаются мельчайшие сосуды, и Димкины глаза наливаются черной и густой кровью.

Лицо замк а медленно искажала гримаса напряженной боли, и так же напряженно и медленно поднималась его рука, палец которой пытался указать на что-то, находящееся сейчас чуть выше Славкиного уха.

Преодолевая сопротивление коллоидного воздуха и будто замороженных мышц, буквально слыша скрип собственных шейных позвонков, Кротков повернул голову и увидел медленно оседающую на него кромку расколовшегося пополам стекольного листа. Его б о льшая часть осталась в Славиных руках и заваливалась в сторону, а меньшая, потеряв опору, явно жаждала найти ее на Славиной шее.

Ба! А программа-то, все-таки, сработала. Сработала! Слава рассматривал падающую на шею гильотину скорее с интересом, чем со страхом. Скорость мышления возросла многократно, да и двигался Кротков теперь явно быстрее остальных присутствующих. С трудом, но двигался.

Траекторию падения стекла и собственное положение он оценил почти мгновенно. Если остаться на месте, то острый край пройдется по шее, сделав глубокий разрез, явно с летальными последствиями, надо признать. Очень некстати вспомнилось ровно разваливающееся под топором мороженое мясо, которое ему как-то довелось рубить в наряде по кухне. Отбросив ненужные сейчас ассоциации, Слава первым делом разжал пальцы, толкнул в сторону свою половинку бывшего стекла и начал распрямляться, уходя с линии падения половины, все еще зажатой одним концом в руках Тута. Суставы и мышцы яростно сопротивлялись непривычной для себя скорости движения, у них явно отсутствовал инстинкт самосохранения.

Эта борьба с собственным телом длилась несколько долгих часов и привела к ничейному результату. Слава увел из-под удара голову, отодвинул плечо и почти наполовину выпрямился, когда стеклянная кромка ледяным лезвием дотронулась до кожи и повела по шее ровную борозду…

С сиплым вздохом время снова рванулось вперед, и резко отпущенный с тормозов мир чуть не потерял равновесие. Но удержался. А вот Слава упал, и одновременно в его мозг ворвались звуки разбившегося об асфальт стекла, сдавленного крика свидетелей происшествия и жужжание продолжившего прерванный полет шмеля. Шею, ключицу и грудь под распоротым ха-бэ обдало кипятком, в перенапряженные мышцы хлынул поток расплавленного олова, глаза затянуло красной пленкой, и Крот отключился от происходящего.

— Быстро в санчасть его!

Димон своим криком привел в чувство застывших на пороге подвала курсантов и первым бросился к своему комоду, вокруг которого уже начала расползаться небольшая темная лужица. Мышцы у него болели невероятно, но он быстро справился с болью и, нащупав на неповрежденной стороне Славкиной шеи пульс, помог Кроту подняться.

— Жив. Под руки его и — бегом! Бегом!!!

Поставленный на ноги и слегка очнувшийся Слава зажал рукой обильно кровоточащую рану на шее и, подхваченный с двух сторон под локти, был направлен в сторону училищного медблока.

Секунд на десять над пятачком между машиной и подвалом повисло молчание. Его нарушили два штрафника, все это время державшие в руках только что полученное из кузова стекло. Они переглянулись и, не сговариваясь словесно, дружно отбросили в сторону прозрачный лист. На разрубивший тишину звон наложился пронзительный визг застывшего на полусогнутых ногах прапорщика Пылыпко.

— Вы шо, охренели?!! Да вы знаете, скока это стоит?! Да я вас!.. Быстро за рабо…

Он не закончил, поскольку его челюсть неожиданно вступила в неуставные взаимоотношения с кулаком резко развернувшегося старшего сержанта Базова.

Ни проснувшись утром, ни даже придя на работу, Татьяна так и не обратила внимания на первые признаки зародившегося кожного панариция на большом и указательном пальцах правой руки. Старшину она еще помнила, а вот про розу успела благополучно забыть.

Пульсирующая иногда боль не претендовала еще на вселенские масштабы, и медсестра даже не замечала, что время от времени машинально почесывает зудящие пальцы. Да и внешних признаков пока не заметно — пальцы распрямлялись, покраснение еще не наметилось, припухлость не наблюдалась. Не говоря уж о некрозе клетчатки и ее гнойном расплавлении.

Если б не такое количество работы, может, она бы и прислушалась к своим ощущениям. И ни в коем случае не пошла бы на службу. Потому как эта гадость, к сожалению, заразна с первых же часов своего существования. И работать с младенцами в таком состоянии решительно противопоказано.

Правда, за последние три дня родился только один. Сегодня утром. И надо быстренько пойти и обработать ему пуповинку. А потом уж и остальными делами заниматься…

Сукровицу на пальцах она заметила, только когда вышла из детского и в очередной раз почесала пальцы друг о дружку. И испугалась. Господи, только бы он не заразился! Это будет не просто потеря работы, это будет гораздо хуже.

Страх не отпускал ее всю смену, хотя остаток дня она и работала в напальчниках. Только бы не заразился, только бы никто не обратил внимания на ее пальцы. А уж до следующей смены она избавится от этой гадости. Сама…

Капитан медицинской службы Алексей Форкин слыл хирургом боевым. В самом прямом смысле этого слова. Три года отдачи неизвестно кем занятого интернационального долга прибавили к его стажу девять лет, к взглядам на жизнь — здорового цинизма, к опыту — эквивалент двадцатилетней службы в обычном госпитале, а к каждому смоляно-черному волоску — по одному седому.

Работа в санчасти военного училища, ранее вполне желанная, теперь казалась ему скучной и занудной. Не радовала даже перспектива выбиться в начальники, занять полковничью должность и дослуживать несколько оставшихся до немаленькой льготной пенсии лет в тишине и покое. А потому он активно готовился к поступлению в ординатуру Ленинградской академии, в связи с чем упорно не желал пускать здесь, в Киеве, никаких корней. И на дежурства в праздники и выходные соглашался без скрипа. За что и был любим всем личным составом медсанчасти.

Двое из троих ввалившихся в дверь курсантов, те, что по бокам, сказать ничего не могли. Только рты разинули. Думается, их сильно удивила смена выражения лица капитана Форкина с лениво-скучающего на радостно-возбужденное при их появлении. Впрочем, Форкину и не надо, чтобы они начали разговаривать, ему и так все стало ясно с первого же взгляда. Дело! Наконец-то, появилось реальное дело. Есть бог на свете, определенно есть, что бы там не талдычил замполит.

— Так. На стол его. Быстро. И молча, — Алексей застегнул халат и крикнул в направлении второго этажа: — Федырыч! Пузырь перекиси! Живее!

Фельдшер-прапорщик Федырыч уже вваливался в помещение, на глазах бледнея. Видимо, столько крови он здесь еще никогда не видел.

— Готовь новокаин и инструмент, штопать будем, — капитан уже ловко при помощи специальных ножниц освобождал раненого от верхней части обмундирования. — Спокойно, парень, спокойно… Сейчас дядя доктор тебя посмотрит…

В этот момент один из сопровождающих сумел закрыть рот и тут же открыл его снова:

— Товарищ капитан, так его ж в госпиталь надо…

— Ага, щаз! Раскручу и закину… И вообще, цыц! Кровью истечет, пока доедет.

Форкин уже взялся за перекись водорода и начал промывать раны.

— Так… поверхностные, кожа и подкожно-жировая клетчатка… Нормально. Тут и зашьем. А в госпиталь — потом. Кстати, не стойте столбом, бегом в автопарк, санитарку вытаскивайте. Локализация?… Шея… Надплечье, грудь… Чудненько, чудесненько… Федырыч! Новокаин готов? Обкалывай раны.

Капитан с прапорщиком суетились вокруг раненого, бойцы в окровавленной форме унеслись распугивать автопарк, и только Слава оказался не при делах. Запоздало объявился страх, проявив себя дрожью в коленках и плывущим в глазах потолком. Впрочем, в поведении потолка, скорее всего, виновата слабость, обмененная на жидкую часть организма, размазанную по асфальту от гостиницы до санчасти. Чтобы не провалиться окончательно в забытье, Слава попытался сосредоточиться и осмыслить происшедшее.

— Так, боец, сейчас будет чуточку больно, а потом тебе будет уже все равно. Так или иначе.

Форкин закончил обработку ран и поторопил фельдшера:

— Давай, коли, не телись.

— Леш, может ему спиртика внутрь дать, а? Пусть поспит, а то смотрит и смотрит…

— И как тебя, Федырыч, — капитан бросил удивленный взгляд на подчиненного, — в медицину занесло? Расскажешь потом, только напомни…

Кротков, несмотря на проскочившее в речах доктора обращение, понимал, что лично от него не ждут никаких ответов. А тем более, деятельного участия в процессе. Можно отвлечься от происходящего и вспомнить, в какой момент сработала команда на ускорение. Вернее, помнил Слава все прекрасно, остается только понять, что эту программу запустило. Значит, дело было так: сначала он увидел ближайшее будущее, увидел в деталях. Увидел, как стекло наклонилось, перекрутилось винтом, и как снизу вверх побежала невидимая простым взглядом трещинка. Он видел, как рушится структура стекла, разбегаются, теряя связи, атомы. Он встретился взглядом с Димкой, услышал… А потом вспышка. Но он слышал, он явно слышал в запредельном для человеческого слуха диапазоне звук, с которым побежала эта самая первая трещина. Вслух, конечно, такое не воспроизвести, но вот мысленно… Мысль, как всегда, бежала чуток впереди рассуждений, и…

Вспышка. С потолка на Славу обрушился водопад жидкого стекла, мигом загустел и замуровал всех находящихся в помещении. Федырыч застыл, нацелившись очередным шприцем Славке в грудь, капитан внимательно рассматривал извлеченную из стерилизатора иглу, на висящих над дверью часах скакнула и замерла секундная стрелка.

Получилось, однако.

А вот и побочный эффект наметился. Тогда Слава не обратил внимания, не заметил — не до того было. Сейчас же он мог спокойно прислушаться и присмотреться к своим ощущениям, тщательно все проанализировать и сделать выводы. То, что он увидел внутри себя, его просто потрясло.

Вячеславу открылся новый, неведомый ранее мир. Мир, в котором жили ткани, ферменты и множество других составляющих и продуктов его организма. Где суетились, обмениваясь полевыми и химическими сигналами, его клетки. Где всем управляли длинные молекулы, разместившиеся в ядрах каждой клеточки. И, несмотря на новизну и необычность открывшегося мира, Слава прекрасно понимал суть всех происходящих процессов. Он видел и понимал, как все это работает.

И делал одно открытие за другим. Он увидел цепочку генов, отвечавших ранее за забывчивость, а теперь напрочь исключенную из процесса управления. Обнаружил свои «внутренние часы» и потратил на их изучение несколько лет. Нашел механизм, отвечающий за регенерацию клеток, и легко подобрал к нему ключик. Ба! Да сейчас он легко мог устранить все последствия своего ранения, произнеся мысленно всего лишь несколько слов.

Самая тонкая стрелка на часах с трудом убила еще одну секунду.

Нет, неожиданно лечиться сейчас, пожалуй, не ст о ит. А вот… Слава, почти не двигая глазами, повнимательнее рассмотрел фельдшера и сделал еще одно открытие. Он по-новому видел не только себя, но и окружающих. Информацию поставляло буквально все: движения, запах, излучения всех диапазонов, звуки. Все, что исходило от человека, рисовало в мозгу Вячеслава его точную копию.

А у Федырыча больные почки. Были. Пока Слава не произнес короткую фразу. В его теперешнем состоянии она получилась настолько короткой, что услышать ее не смогла бы даже летучая мышь. А вот почки услышали. И самое главное — послушались.

Часы над дверью отмеряли еще секунду.

Прапорщик наконец-то дотянулся иглой шприца до намеченной сто лет назад точки, и Слава всего лишь движением мысли превратил стекло в воздух. Обрадованная секундная стрелка весело побежала по кругу, а в дверь под часами ввалился Димон.

— Как он, товарищ капитан?

— Умрет, — оптимистично заметил доктор. — Лет через семьдесят. Вот сейчас заштопаю и — в госпиталь его. А то, сдается мне, у него температура повышается…

Форкин не стал интересоваться, кто это такой заботливый пришел. Форма в крови, погоны старшего сержанта — не иначе, зам о к потерпевшего. К операции все уже готово, и доктор с удовольствием приступил к любимому занятию.

— Не поеду в госпиталь, — неожиданно подал голос объект экзекуции, — в общаге долечусь.

Алексей не успел вразумить этого идиота. В дверях сегодня наблюдался явный аншлаг. Ввалились сразу двое. Один из них здесь уже мелькал, а потому закричал без приветствий и чайной церемонии:

— Санитарка сломана, водилы нет, Пашка побежал в автороту, он его достанет.

Второй только глянул на потерпевшего — «ух, блин!» — и обратился к Базову:

— Димон, тебя Дуб разыскивает. Рвет и мечет. Пылып прямо на плац прибежал — глаза бешенные, губищи в крови, жуть. Как настучал про тебя Дубу, тот нас бегом до общаги гнал — это в парадке-то, да в такую жару. Беги скорей, пока он других морщить не начал с разгону. В канцелярии он…

— Действительно, шли б вы все отсюда, — Форкин чуток отвлекся от своего занятия. — Дышать от вас нечем. Проваливайте, я сказал!

— Димон, загляни ко мне, как освободишься.

Оперируемый встретился глазами с другом, и тот, молча кивнув, вышел за дверь.

Разговоры в курилке у подъезда курсантской общаги стихли, и присутствующие недовольно покосились на нового посетителя.

— Жарко сегодня, — приязненно улыбнувшись, проговорил старшина милиции и, сняв фуражку, вытер высокий лоб платком.

После чего нагло уселся на скамейку.

Базов бегом влетел в подъезд, бросив мимолетный взгляд в курилку. Вот ведь как, и здесь мент плешивый, прямо как в Славкином рассказе.

Сережка, почему-то, был тих и вял.

— Ну, маленький, ну поешь, у мамы есть молочко, смотри какое вкусненькое…

Ира, чуть сдавив грудь, брызнула молоком на губки младенцу.

— Тебе надо кушать, вырастешь большим и сильным…

Его принесли последним, чуть позже, чем детей соседок по новой палате, но Ирина не успела начать беспокоиться, она еще не оправилась от напряжения этой безумной ночи, и очень хотелось спать. Только вот пропустить первое кормление она никак не хотела и держалась из последних сил.

Сережка все-таки взял в ротик сосок и попытался внять родительским уговорам. У него это получилось довольно плохо, но груди были полны, и молоко потекло само собой.

— Вот и молодец, вот и умничка…

В палату быстро вошла молодая докторша и широким шагом направилась прямо к Ирине.

— Добрый день. Ирина Владимировна, если не ошибаюсь?

— Да… — Ира насторожилась и сильней прижала Сережку к груди.

— Не волнуйтесь, — врачиха присела рядом. — Возможно, ничего страшного. Просто у вашего ребенка чуть повышенная температура, поэтому он сейчас несколько вялый. Но, я вижу, он все-таки кушает, а это хороший знак. На всякий случай мы взяли кровь и мочу на анализ. Сегодня я его понаблюдаю, если температура не придет в норму, сделаем посев крови на стерильность и назначим антибиотик.

— Вы будете делать ему уколы? Он же маленький, — Ира выглядела испуганной.

— Да не пугайтесь, не пугайтесь, — врач погладила Сережку по маленькой головке. — Ничего страшного. Немножко нарушится флора кишечника, поболит животик, но он справится, поверьте мне.

— Я не поеду в госпиталь…

Вот ведь упертый. Может, Федырыч не так уж и неправ. Надо, надо было залить этого юного идиота спиртом, чтоб проснулся часов через десять прямиком на госпитальной койке…

— Да кто тебя спрашивать будет? — Форкин уже начал слегка сердиться. — Сейчас санитарку починим, и вперед. Ты, между прочим, процедурную занимаешь, а она для других дел предназначена. А в палату я тебя запихнуть не могу, карантинчик у нас небольшой. Твоему же ослабленному организму сейчас инфекцию подхватить — раз плюнуть. Да и некому у нас тут с тобой возиться. Короче, все — закрыта тема.

— Не поеду. Мне с замк о м моим переговорить надо.

— Тьфу на тебя.

А вот и нет, аншлаг в дверях процедурной на сегодня не закончился. Ввалился еще один посетитель. Хорошо хоть на его форме следов крови не заметно, а то не день Победы — прямо какое-то кровавое воскресенье.

— Кто таков? — Алексей для порядка насупил брови.

— Курсант Горный. Я это… к командиру, — посетитель козырнул и указал на горизонтальную проблему текущего дежурства.

— Тьфу на вас еще раз.

В конце концов, у дежурного врача есть и другие дела. Форкин развернулся и молча вышел, а посетитель пристроился на кушетку.

В госпиталь Славе сейчас попадать не с руки. Другие планы имелись на ближайшее время. А что касается боевых ранений, то под бинтами уже с полчаса никаких ран и в помине нету, так — слегка заметные шрамы, да и те должны рассосаться в ближайшие десять-пятнадцать минут.

Что сейчас надо, так это переговорить с Димкой и определиться: уедут они сегодня в Питер с отпускными листами в кармане, или сержанту Кроткову придется срочным порядком записываться в дезертиры. Будет ли он во втором случае звать с собой Базова, или нет, Слава еще не решил. Это для него все происходящее есть что-то, находящееся за пределами обычной жизни, еще одна попытка, неизвестно для чего и неизвестно кем ему подаренная. Что же касается всех остальных, вообще, и того же Димона, в частности… Нет, губить чью-то жизнь Славе очень не хотелось.

— Горыч, где Димон?

— Погоди, Крот, дай отдышаться…

Впрочем, дышал он не долго. Поискав немного глазами графин и не найдя, Горыч подскочил к раковине и напился прямо из крана.

— Жарко…

По всему видно, что Горному не терпится все выложить, и в то же время он не знает, как это сделать.

— Такое дело, Славка… В общем, полная задница, если не сказать полн…

— А покороче?

Горный чуточку подумал, очевидно прикидывая, способен ли он изложить требуемое коротко и по существу, и, наконец, рассказал. Получилось не очень коротко, без посторонних вкраплений не обошлось, но суть все же проявилась ясно. А сводилась эта суть к следующему: сегодня выпал трудный день, и кое у кого съехала крыша. Напрочь. От жары, наверно.

Началось с того, что Дубовенко начал орать на Базова. Это, впрочем, в порядке вещей. Произошло сие событие в коридоре общаги, многие это видели, и потому Горыч не поленился изобразить в лицах. Необычной оказалась концовка Дубова монолога. Когда Димону обломилось трое суток ареста от начальника курса, у многих отпала челюсть. Дело даже не в том, что наказание сержанту объявлено при рядовых курсантах, это как раз практиковалось нередко. Но чтобы Дуб посадил Базова (Папа-полковник в Москве — это не только повод двигать сынка в командиры, но и своеобразная охранная грамота. А папа у Базова, и правда, полковник. В Москве.), да еще вынес из избы такой сор, как неуставные взаимоотношения… Очевидно, в мозгах начкурса наметился явный сдвиг. Но это были цветочки. Дальше — больше.

Действо перенеслось в канцелярию, но даже закрытая дверь не могла сдержать атмосферных колебаний, порождаемых зычным голосом Дуба. И все прекрасно слышали, как Базову было объявлено, что с «губы» он на курс уже не вернется, а ждут его, касатика, быстрое следствие, трибунал и дисбат. Вот это уже совсем ни в какие ворота не лезло. Такого быть просто не могло, потому как это конец военной карьеры не только старшего сержанта Базова, но и подполковника Дубовенко. Такого ЧП училище ему не простит, давать такому просочиться за забор — нельзя.

И все из-за чего? Из-за стукачка-прапорщика? Бред какой-то. В коридоре общаги наблюдалась немая сцена. Никто абсолютно ничего не понимал. Даже виновник сего праздника жизни, Пылып, изображал на лице полное отсутствие разумных мыслей по этому поводу. И все знали, что Дуб не играет и не пугает. За четыре года все научились в этом разбираться.

Но и это оказались не ягодки.

Дальше началось и вовсе невообразимое. Не иначе, сумасшествие оказалось заразным, и следом за Дубом с катушек съехал Баз. Нет, он не кричал и не ругался. Он молча полез в драку. С Дубовенко. Если бы Горычу об этом просто рассказали, он бы долго смеялся. Не потому, что курсанты не дерутся с офицерами, нет. Просто Горный занимался у Дуба в секции и прекрасно знал, что черный пояс тот носит не зря и не самовольно. И что главным тренером сборной по рукопашке он назначен не по блату. И еще он знал, что такое удар Дубовенко на собственной шкуре. И был свидетелем, как тот работал против восьмерых в реальной обстановке.

Даже более, о том, что в радиусе десяти-пятнадцати километров Дубу нет реальных соперников в поединке один на один, знали все, в том числе и Баз. И когда Дубовенко вылетел из канцелярии вместе с дверью, у некоторых присутствующих подкосились ноги.

Говорят, у сошедшего с ума человека иногда наблюдается многократное увеличение физической силы. Димон точно заболел, потому что до того, как его скрутил срочно вызванный из роты охраны вооруженный наряд, Баз успел разнести канцелярию в щепки и выкинуть в окно неподъемный сейф.

Но и у Дуба приступ сумасшествия не закончился. Все убедились в этом, когда он прямо с телефона дневального, в обход дежурного по училищу и непосредственного руководства, позвонил в комендатуру. Красочно, ничего не выдумывая, обрисовал ситуацию и вызвал машину с передвижным патрулем. А потом позвонил в военную прокуратуру. Все, кердык, назад дороги уже нет. Связанного Димку закинули в кузов ЗИЛа и увезли…

— А куда, не слышал? На «губу»?

— Ты ж знаешь, Славка, передвижка таким развозом не занимается. В КПЗ, скорей всего, но он буянил до самого последнего, вряд ли его смогут долго держать в комендатуре — условия не те.

— Думаешь, четвертый пост?

— Если и не сразу, то к вечеру точно там окажется — сто процентов.

Четвертый пост гарнизонного караула располагался в специальной отгороженной части психиатрического отделения окружного военного госпиталя. Постояльцами там оказывались подследственные из числа военнослужащих, проявляющие признаки (действительные или симулированные) психического заболевания.

— Да, Крот, кстати… Вообще-то, Димка много чего кричал и по большей части матом, но уже из кузова он просил передать тебе, что видел какого-то лысого мента.

— Доктор! Товарищ капитан! — Слава постарался, чтобы его голос казался слабым, но все же достаточным, чтобы его услышали.

— Ну? Чего тебе, геморрой-отказник? — Форкин заглянул в процедурную, всем своим видом показывая, что ему до жути некогда, и — если кому-то еще не понятно — раненый его уже достал.

— Я поеду в госпиталь.

Милицейский старшина легонько попинал валяющийся на газоне сейф, задрав голову, глянул на разбитое окно и, надев фуражку, направился в сторону медсанчасти. Дорога, ведущая к четвертому КПП, оказалась скрыта от него бетонным телом общежития, и он не видел проехавшего по ней к воротам зеленого УАЗика с красным крестом на борту.

Лежачего больного Слава изображал недолго. Собственно, только в приемном покое. Особо с ним не чикались, быстро успокоили, что перевязку сделают завтра, повышенной температуры у него не обнаружили, а потому, как Пятачок, почти «до пятницы совершенно свободен». Что и требовалось. До завтра Славик отдыхать здесь не рассчитывал.

В палате он бодренько вскочил и развил кипучую деятельность на зависть остальным отдыхающим травматологического отделения. Быстренько выяснил, где находится ближайший телефон военной связи, кухня и вход в психиатрическое. И именно в этом порядке начал обход обозначенных точек.

Пробиться через многочисленные узлы связи с не очень приветливыми телефонистками, носящими дурацкие прозвища, хоть и с трудом, но удалось. Пришлось изобразить рассерженного подполковника, которому срочно понадобился один гаденыш с четвертого курса КВВАИУ. Легенда прошла, хотя последняя телефонистка разговор, наверняка, подслушивала. Горыч оказался на месте и любезно согласился, презрев воинскую дисциплину и нарушив требования уставов, доставить на Госпитальную улицу к двадцати одному тридцати комплекты личной гражданской одежды двух известных ему сержантов и немножко денежек, сколько удастся собрать у сослуживцев. Молодец Горыч, лишних вопросов не задавал.

Во время обеда (кстати, подкрепился немного, неизвестно, когда еще поесть придется) Слава заглянул на кухню и выследил команду ходячих больных, отряженных в целях трудотерапии разносить пищу лежачим. А уж из них выделил тех, кто поволок термоса и посуду в психиатрическое.

Больше до ужина дел особых не предвиделось, и Слава позволил себе чуток подремать, а заодно покопался еще разок в собственных генах, любуясь красотой записанных с их помощью программ. И уже не в первый раз пришло восхищение величием программиста.

На ужин Слава не пошел. В наступивших сумерках он крутился возле выхода с кухни и, когда появилась намеченная им в обед пара, не спеша двинулся им навстречу.

— Ой, — один из выздоравливающих бойцов присел и выпучил глаза.

Второй, почувствовав крен неожиданно потяжелевшего термоса, взглянул на напарника:

— Ты чего?

Присевший бросил свою ручку зеленого бака и бросился наутек, схватившись одной рукой за живот, а второй нащупывая что-то между ягодиц.

— Вот те раз… Обосрался. А я как же? А? — риторический вопрос лениво унесся в пустоту.

— Помочь, что ли? — Слава изобразил самую любезную улыбку.

Для хлипкого солдатика появление высокого, хоть и забинтованного до самого подбородка добровольца показалось просто даром Божьим. Мало того, что не одному теперь тащить придется, так еще и легче будет раза в полтора. Конечно же, предложение было благосклонно принято.

Больных в психиатрическом оказалось, к счастью, немного, и с раздачей пищи управились довольно быстро. Остался последний пункт — отгороженное спецотделение, пост номер четыре гарнизонного караула.

Изнутри здания на пост вела двойная железная дверь с прорубленными небольшими окошками-глазками. Ключ от одной двери находился у дежурного санитара, от второй — у часового внутри. В одиночку никто из них открыть двери не мог. Заведен сей порядок на случай, если кому-то из постояльцев удалось бы завладеть ключом, принадлежащим часовому. Выйти у него все равно не получится. Второй выход, с поста на улицу, был оборудован точно таким же образом, и ключ от внешней двери находился у разводящего. Эти двери открывались для смены часового.

Здоровенный санитар лениво подошел к Славе и его напарнику, открыл дверь, предварительно заглянув в глазок, и, крикнув: «ужин!», посторонился.

Ира уже могла ходить, именно этим теперь и занималась. Она мерила шагами палату и с беспокойством выглядывала в коридор.

Сережку на очередное кормление не принесли. Она заглядывала в каждую ввозимую в палату люльку на колесиках и нервничала все больше. У санитарок, имеющих вид рассерженных на все и вся, она спросить боялась. В последние пять минут больше никого не подвезли…

Ирино терпение, и так невеликое после всех событий последних двух дней, уже подходило к концу, когда в палату влетела давешняя врачиха.

— Ирочка, не волнуйтесь, — хотя вид говорившей подталкивал именно волноваться. — Пойдемте, я нашла для вас отдельную палату. Будете там вдвоем с ребеночком.

— Что случилось? — голос предательски задрожал.

— Пойдемте, пойдемте, — врач буквально тянула Ирину за рукав халата и уже в коридоре продолжила: — Температура, к сожалению, не снижается. У мальчика появился поносик, но это, возможно, от антибиотиков. Ничего страшного, температуру собьем, а пока полежите вместе. И вам спокойнее будет.

— Да что с ним? — глаза Иры снова заволокло слезами, она уже не видела, куда идет, и только направляющая рука врачихи позволяла ей не натыкаться на стены и расположенные в коридоре предметы.

— Может быть, простыл, — Ира почувствовала пожатие плечами. — Сыпи нет, покраснений не видно. Может, конечно, и сепсис, но пока ничего определенного сказать нельзя и пугаться рано. Вот вырастет посев крови, это через неделю, тогда и будет ясно. А пока не волнуйтесь. Антибиотики в любом случае помочь должны.

— Ох, ты ж! — Славин коллега почти в точности повторил действия своего бывшего напарника и теперь несся по коридору, с завидной скоростью удаляясь от железных дверей.

— Чего это с ним? — санитар слегка удивился. — Он из инфекции, что ли?

— Да нет. Наверно, съел чего-нибудь не то.

Слава взялся за термос и корзину с посудой.

— Да ладно, я и один справлюсь.

Внутренняя дверь уже открылась, и в проеме стоял плечистый и румяный курсант-второкурсник с красными погонами. Значит, сегодня КВОКУ, пехота, в просторечии — квокеры. Что ж, разницы, собственно, никакой. Санитар пропустил Кроткова внутрь и закрыл за ним свою створку двери. И почему-то мгновенно забыл напрочь о существовании этой самой двери.

Славе не было нужды рассматривать помещение, в которое он попал. В гарнизонный караул в Киеве традиционно назначались курсанты (начиная со второго курса) всех киевских военных училищ по очереди, и два года назад (два года — Слава отметил про себя, что уже мыслит категориями восемьдесят восьмого) он неоднократно побывал здесь в роли разводящего. Корпус психиатрического отделения врос в высокую крепостную стену, окружавшую весь госпиталь, а спецотделение расположилось в неком подобии флигеля, выход из которого находился уже за стеной. Наверно, это была единственная дверь, через которую можно покинуть госпиталь, минуя ворота в стене. Само помещение поста смахивало на однокомнатную квартиру, большая комната которой разделялась двумя рядами решеток, образующих небольшой коридор посредине. В получившихся по бокам клетках за решетками, собственно, и находились заключенные, а по коридору курсировал часовой. Из оружия у часового имелся только штык-нож, автоматом во избежание неприятностей часового не снаряжали. Полностью вооруженным здесь бывал только разводящий, у него же находились и ключи от клеток. Поэтому заключенные покидали свои места (например, чтобы сходить в туалет или умыться) только во время смены часового, по одному, под прицелом автомата и угрозой двух штык-ножей. С одной стороны коридорчик упирался в дверь, через которую Слава сюда попал, а с другой имел продолжение уже с нормальными кирпичными стенами. Там, в этом продолжении, имелись ответвления в туалет и пару подсобок, а заканчивалось оно вторым выходом. Собственно, этот выход вел не прямо на улицу (пост находился на втором этаже здания), и за железной створкой имелась глухая лестница вниз и еще одна дверь. Ключ, опять же, у разводящего.

Пациентов здесь не лечили. Несмотря на то, что все заведение имело статус лечебного, местных постояльцев врачи наблюдали только с одной целью — выдать заключение о симуляции и вернуть подследственного в нежные руки военного трибунала. Потому как, невменяемого осудить закон не позволял. Как правило, врачам это удавалось довольно легко. Но бывали и исключения.

Одно такое исключение Слава и увидел сразу, как вошел. Этот парень с приметной наколкой на плече в виде эполета, которую он с удовольствием всем демонстрировал, присутствовал здесь и два года назад, а судя по рассказам старшекурсников, и раньше. Этакая достопримечательность. Все знали, что он к о сит. В том числе и врачи. Но поймать на симуляции не могли, в отсутствие белых халатов он вел себя вполне нормально, а при них — дебил дебилом. И его упорство можно было понять — парню светила высшая мера за убийство.

— Ха! Никак Крот, — на память этот «больной» явно не жаловался.

— Привет, Поручик, — Слава уже заметил в одной из клеток лежащего на кушетке лицом к стене Димона. — Ты еще здесь?

— А нравится мне тут, — широчайшая улыбка. — На воле меня давно никто не ждет, а тут общество.

— Не разговаривать, — буркнул краснощекий крепыш.

Поручик мгновенно бросился грудью на прутья решетки.

— Ты че, козел? Закрой хавальник, пока я тебе весь пост не обосрал, затухнешь вылизывать перед сдачей, — угроза была вполне реальна, и сторож обиженно засопел.

— Ну… Ты это… Давай, накладывай, — обратился часовой к Славе, сердито поглядывая в сторону Поручика. — А то смена скоро…

— Я быстро, — Кротков с улыбкой повернулся к часовому и заменил воздух стеклом…

С каждым очередным применением этой команды двигаться в стекле становилось все легче. Сейчас Слава уже почти не ощущал боли в мышцах, и сопротивление движениям исходило скорее извне, от густого воздуха, а не от собственного организма. Это походило на движение в воде и, надо признать, стало уже достаточно приемлемым.

Обнаружив у себя перед носом холодные серые глаза забинтованного разносчика пищи, а у горла не менее холодное острие штык-ножа, крепыш машинально схватился за пустые ножны и выпучил глаза.

— Ты это… Ты чего?

— Молчи и слушай, — голос Славы звучал еще более холодно. — Я не хочу тебя убивать и не буду. Ты мне не нужен.

Штык-нож молниеносно покинул свою позицию и со стуком вошел в ножны на ремне часового. Крепыш судорожно сглотнул, осторожно дотронулся до рукоятки и тут же с коротким вскриком отдернул руку.

— Не трогай, в следующий раз получишь ожог второй степени, — ледяные глаза по-прежнему были на месте, и часовой не мог отвести от них завороженного взгляда.

Два постояльца наблюдали за происходящим. Поручик задумчиво, а повернувшийся на Славин голос Димка — с легкой улыбкой. Третий присутствующий пациент не проявлял никакого интереса и тупо пялился в решетку. Имелись все основания полагать, что этот псих — настоящий.

— Мне только нужно выйти отсюда через другую дверь.

— А у меня нет ключей от наружной, — Крепыш, похоже, испытал некоторое облегчение. — Только у разводящего. И от нижней тоже.

— Знаю, не дурак. И поэтому мы сейчас тихонько подождем смену, и ты их сюда спокойно впустишь, — заметив, что оппонент открыл рот для возражений, Слава чуть прибавил металла в голосе. — И не вздумай дергаться. Одно неверное движение и…

Крепыш, схватившись за живот, согнулся пополам и рухнул на колени. Его лицо покраснело еще больше, а рот судорожно выбирал между попытками закричать и вдохнуть. Славик наклонился к самому уху часового.

— Я ничего против тебя не имею, но если ты меня не послушаешься, эта боль тебя не отпустит никогда.

Кротков щелкнул пальцами, и крепыш, расслабившись, тяжело завалился на бок.

— Стой! Кто идет? — часовой подошел к двери, услышав звонок.

— Идет разводящий со сменой, — ритуальная фраза с той стороны.

Сослуживцы посмотрели друг на друга сквозь окошки, изнутри — сердито и виновато, снаружи — устало и безразлично.

— Отворяй живее, — щуплый младший сержант-разводящий поправил на плече автомат и провернул ключ в замке со своей стороны. — Я поужинать не успел, обратно хочу скорее.

Крепыш открыл дверь молча и посторонился.

— Все нормально? — разводящий, собственно, ответа не ждал и сразу пошел по коридору.

Поравнявшись с приоткрытой дверью в туалет, он обернулся к закрывающему на ключ вход часовому и строго поинтересовался:

— Почему туалет нараспашку?

Ответа он услышать не успел. Мелькнула какая-то тень, и вот он уже сидит, прислонившись спиной к стене, не в силах пошевелиться, а прямо перед ним стоит какой-то здоровяк в синей больничной пижаме и с его собственным автоматом в руках.

Кряк.

А подчиненные лежат рядышком и мирно посапывают.

— Ты кто? С ума сошел? — младшему сержанту как-то не верилось в происходящее. — Да тебя ж…

Кротков ухмыльнулся.

— Что ж, вопрос вполне адекватен месту действия. Извини, друг, и против тебя я ничего не имею, хотя и вынужден тебя чуток огорчить. Не повезло тебе.

Связка с ключами тоже в руке диверсанта. И он уже направлялся к клеткам!

— Сейчас мы с моим другом покинем это гостеприимное заведение. Надеюсь, вы, как и положено, приехали на машине? — Слава выпустил все еще молчаливо улыбающегося Димона из клетки.

Поручик, наконец, вышел из задумчивости.

— Н-да… А ты, Крот, ничего, — он улыбнулся. — Конечно, ты меня не приглашаешь, но все равно — спасибо. Я уж как-нибудь тут. Заходи, если что…

Слава, чуть подумав, завернул в туалет и прикрыл за собой дверь.

— Да вы что? — разводящий снова подал голос. — Да через полчаса весь гарнизон по «кольцу» поднят будет. Когда мы не вернемся. Вам, все равно, не уйти.

Слава вышел из туалета и направился к двери.

— Значит так, командир, слушай внимательно. Мы ни в чем не виноваты, Димку подставили. Мы уходим, но оружие я оставляю, — он повесил автомат на вешалку рядом с дверью. — Не забудь сообщить об этом, когда докладывать будешь о побеге. Чтоб, если нас догонят, не палили сразу с перепугу. Возьму только один штык, но и его оставлю твоему водиле. Эти, — Слава кивнул в сторону спящих караульных, — проснутся минут через двадцать, а ты… ты, собственно, уже почти можешь двигаться, до телефона доползешь.

— Хм… — Димка первый раз открыл рот. — А ты многому успел научиться за сегодняшний день.

— А длинный денек выдался, было время поупражняться, — в ответ улыбнулся Слава.

Силы щуплого младшего сержанта Кротков недооценил. Как только беглецы вышли на улицу, разводящий тяжело поднялся с пола и принялся тормошить караульного, которого привел с собой. Попытка разбудить не удалась, и сержант закричал прямо спящему в ухо:

— Срочно звони в караулку! Побег с поста! Два человека без оружия. Захватили служебный ЗИЛ. Я их преследую. А с тобой, — он легонько, экономя силы, пнул крепыша, — потом поговорим…

Сорвав с вешалки автомат, разводящий с трудом стал спускаться по лестнице. Все двери распахнуты настежь, и уже внизу, на пороге он обнаружил брошенные ключи.

Горыч отделился от дерева и шагнул из темноты, как только заметил вышедших из флигеля командиров. Пока Слава освобождался от бинтов, и они с Димоном переодевались, сокурсник хранил молчание. Но потом, немного помявшись и отведя глаза, все-таки высказал то, о чем думал последние полчаса.

— Ребята, я это… Я, конечно, понимаю. Но… В общем, не дай бог, кто-нибудь вычислит мой самоход. А потом узнают о вашем побеге… Короче, проблем огребу — по самое не хочу. Если кто еще эти события свяжет… Поеду я, а?

— Конечно, Горыч, нет вопросов. Ты нас не видел, мы тебя. И спасибо за помощь.

Горный с облегчением растаял в темноте.

— Ну что, по коням? — Димка весело посмотрел на Кроткова.

— Слышь, Димон, а на фига ты все это устроил? — Слава внимательно посмотрел на бывшего замк а . — Ты ж карьеру себе зарубил начисто. Ладно — я, я это все уже давно прошел, у меня жизнь другая. Тебе-то это зачем надо было?

— Ага, значит, все же, бросить хотел, — Базов приобнял бывшего комода за плечо и слегка встряхнул. — А если серьезно, то я это все решил, когда Дуб в канцелярии начал в прокуратуру звонить. Не шутил он, Славка, понимаешь? Что-то с ним случилось, и назад для меня дороги уже, все равно, не было. Ну, а психушка… Я ж знал, что отсюда ты меня вытащишь. Да и интересно мне стало. Жизнь, которую ты мне подарил… Интересная она! До конца ее просмотреть хочу.

— Ладно, пошли транспорт добывать…

Солдатик-водитель, привезший смену на пост, сразу же развернул грузовик кормой к подъезду и теперь уютно дремал на водительском месте. Хорошая служба, когда надо — позовут, а в остальное время спать можно. Проснуться от прикосновения к шее холодного тяжелого лезвия он никак не ожидал.

— Экх…

— Вылазь, мы покататься хотим.

— Ребята, вы чего? — солдатик уже стоял под открытым небом и тупо пялился то на отъезжающий ЗИЛ, то на неведомо как оказавшийся у него в руках штык-нож. — А как же?…

В этот момент от двери флигеля отделился разводящий с автоматом. Сделав пару шагов на подгибающихся ногах, он тяжело подпрыгнул в попытке дотянуться до отъезжающего грузовика. Зацепившись за борт, разводящий подтянулся и, перевалившись внутрь кузова, скрылся под свисающим тентом.

— Ну, дела… — водила покачал головой и направился к дверям поста.

Куда податься, размышляли недолго. Уже выезжая с Госпитальной улицы на бульвар Леси Украинки, Слава, взявший на себя управление как более опытный водитель — «хе-хе, у меня, Димка, водительский стаж сравним с твоим возрастом» — решительно повернул направо. А на Дружбы Народов — налево. Невзирая на праздник, вечерние улицы оказались достаточно свободны от транспорта, и беглецы, беспрепятственно проскочив мост Патона, быстро оказались на левом берегу, а там и вылетели на Бориспольскую трассу.

Конечно, без документов купить билеты и спокойно попасть в самолет не очень-то реально, но это самый быстрый путь в Ленинград, и не попытаться улететь было бы крайне неразумно. А уж, каким образом улететь — решение этого вопроса оставили на потом: вот доедем, увидим самолет, там и придумаем.

До сих пор признаков облавы не наблюдалось, и редкие встречные гаишники не обращали никакого внимания на фургон цвета хаки. Хорошо освещенная широкая дорога, полосы которой выложены разноцветным асфальтом, легко стелилась под колеса мощного «сто тридцать первого». Бориспольская трасса обладала одной интересной особенностью — любой автомобиль на ней показывал личные рекорды скорости. Ровная, как стрела лента заставляла «Запорожцев» разгоняться до ста пятидесяти, а «четыреста двенадцатых» «москвичей» — до зашкаливания спидометра. ЗИЛ легко шел сто десять.

— Димон, а ты в ускорении двигаться научился?

— Ага. Я тоже успел потренироваться. Прямо в канцелярии и начал. А как ты думаешь, я бы еще Дуба смог подвинуть?

— А больше ничего… странного не обнаружил?

Баз внимательно посмотрел на Славу.

— Честно говоря, я не понял того, что увидел… Сетка какая-то.

— Сетка? — Славик удивился. — Да нет, это ж молекулы. Хромосомы, ДНК, гены… Анатомию забыл?

— Нет, я не о том, — Димка вяло отмахнулся. — Эту фигню я тож видал, да только в учебнике на картинках они и то интересней смотрелись. Я о другом. Сетка какая-то, в мозгу где-то…

— Так синапсы, поди.

— Чего? Тьфу, нет же. Это даже не в мозгу… Картинка какая-то. Что, не видал?

— Нет, надо бы посмот… Ах, блин!

Одинокая встречная машина, фары которой они увидели всего несколько секунд назад, уже приблизившись, вдруг расцвела красными и синими проблесковыми огнями на крыше и рванула через разделяющий встречные полосы газон. Слава вдавил в пол до упора педаль газа и, пролетая мимо двигающейся наперерез желто-синей «копейки», разглядел в ее салоне двух человек. Заглушая рев двигателя, сзади донесся вой сирены.

— Влипли… А у них и движок, поди, форсированный.

— Не иначе. Чего делать будем, Славка?

Выжав из ЗИЛа предельную скорость, на которую тот оказался способен, Вячеслав начал резко перестраиваться из одной полосы в другую, не давая более скоростной легковушке выйти вперед. Полос было пять, никто не мешал, и задача представлялась довольно трудной.

— Димка, уходим в ускорение.

— Угу, — пробурчал тот в ответ. — Еще бы этому пылесосу ускорение придать…

Стекло. Рев мотора разложился на отдельные удары очень низкой частоты, дорога резко замерла и двинулась со скоростью катафалка. Спидометр исправно показывал сто пятьдесят.

— Ну что, здесь выходим? — Дмитрий вопросительно посмотрел на Кроткова.

— А теперь некуда торопиться, — Слава слегка подкручивал руль, наблюдая за преследователями в зеркала. — Давай-ка, лучше на сетку твою глянем. Где она, ты говоришь?

Слава, не отрывая взгляда от левого зеркала, посмотрел внутрь себя, быстро добрался до мозга, вклинился в переплетение мозговых клеток и… вывалился в «открытый космос».

Увиденное его потрясло. Нет, это не сетка. Скорее, это похоже на огромное дерево или куст, положенный на бок. Основание куста терялось где-то впереди, а ветви тянулись к Славе, прямо под ноги и уходили куда-то назад. Ветки были разной толщины и цвета, часто делились, но, будучи ответвленными, уже нигде не срастались и не пересекались. Как будто кто-то прошелся по ним огромной расческой.

— Вах…

Димон сидел с закрытыми глазами и, кажется, созерцал то же самое.

— Ну, как? Хоть ты представляешь, что это такое? — Славе пока было не до ответа. — А точку под ногами видишь?

Кротков мысленно опустил голову, глянул под ноги и действительно на одном из стволов разглядел тускло мерцающую желтую точку. И, похоже, она двигалась назад.

— Поближе бы посмотреть… — произнеся эти слова, Вячеслав мигом создал команду, и точка полетела на него. — Я придумал код, слушай…

— У меня уже получилось, — Димка не вычислял, действовал по интуиции. Что ж, тоже метод.

Точка росла, приобретала какие-то очертания, и уже появилось ощущение, что это не она приближается, а друзья-однополчане падают в нее, падают…

Все дальнейшее произошло быстро и неожиданно. Точка резко потухла, превратилась в огромный черный шар, падение на который уже ощущалось на физическом уровне. На темном фоне появилось мерцающее пятно, быстро распавшееся на отдельные очаги белого и желтого света. Слава успел разглядеть освещенные дома, улицы, реку и мосты, когда траектория падения увела его чуть в сторону. Лес под ногами. Трасса. Два несущихся автомобиля. ЗИЛ и двое в кабине… И неприятное ощущение остановки в собственном теле.

Сержанты сидели в кабине застывшего на скорости сто пятьдесят километров в час грузовика и смотрели друг на друга.

— Я знаю, что это…

Димка смотрел вопросительно.

— Ты ж уважаешь фантастику. Вот она тебе, в самом чистом виде. Этот куст — система различных вариантов бытия, их временные линии. Параллельные миры, если хочешь. Ветка с точкой — текущая действительность. Точка — текущий момент в ней.

— А другие ветки?

— Другие, — Слава сделал ударение на этом слове, — и есть…

— А туда…

— Уйти?

— Да.

— Попробуем?

— Спрашиваешь!

Они сделали несколько попыток. Во время падения намечали одну из соседних веток, сосредоточившись, рисовали на ней точку, падали в кабину… Они успевали заметить перед капотом машины густой серый вихрь, но тот мгновенно рассып а лся.

— И что это за фигня?

— Ну… пусть будет портал. Только не срабатывает почему-то.

Еще попытка.

— Слухай, Слав, а ведь там, на этих ветках, мы же уже есть, наверно…

Слава, с разгону изготовившийся еще к одному прыжку, резко вернулся к действительности.

— А ты мозг, Димка! Нам надо найти ветку, где нас нет. Ветку, которая отделилась еще до нашего рождения, даже до рождения наших родителей. Тогда есть вероятность, что в восемьдесят восьмом нас не будет, и конфликта можно избежать… А?

— Ну да, подальше прыгнем?

В зеркалах заднего вида по-прежнему маячил жигуленок. После третьей попытки на дальние ветви, вихрь перед капотом оказался светящимся.

— Оно?

— Наверно.

— Выключаем ускорение? — Димка, не дожидаясь ответа, застыл. Решительный мужик.

— Да…

Сорвавшийся с места ЗИЛ влетел в мерцающее кольцо, и оно со свистом захлопнулось позади. Слава глянул в зеркала и изо всех сил нажал на педаль тормоза.

Весь сегодняшний день Ирина плакала, и слезы не иссякали. Сначала плакала одна, теперь вместе с сыном. Сережка весь горел, она постоянно вытирала с его маленького тельца пот, он плохо ел, начал покашливать и почти не просыпался.

Врачиха заходила еще, самостоятельно делала младенцу уколы и пыталась успокоить молодую мамочку.

Ира, уже в который раз пытаясь прижать младенца к груди, почувствовала, что пеленка в очередной раз промокла, и понесла его к специальному столику, чтобы перепеленать. Развернув пеленку, она заметила на Сережкином животике безобразную красную сыпь…

Следующий день тоже начался со слез.