"Воспоминания" - читать интересную книгу автора (Бларамберг Иван Федорович)

Глава I 1836 год

Летом 1835 г. мне сообщили, что по указу правительства должна быть снаряжена научная экспедиция для исследования восточного побережья Каспийского моря и что военный министр включил меня в ее состав.

Целью экспедиции было: сделать топографическую съемку названного побережья, провести геологические исследования и установить торговые связи с туркменскими племенами, населяющими восточное побережье Каспийского моря, и вообще собрать более подробные сведения об этих странах и старом русле древнего Оксуса.[30] Поскольку экспедиция снаряжалась министерством финансов, Азиатским департаментом и военным министерством, я представился поочередно графу Чернышеву,[31] графу Канкрину[32] и действительному тайному советнику Родофиникину,[33] который, будучи директором Азиатского департамента, еще в 1833 г. намеревался послать меня в Трапезунд в качестве русского консула. Мое назначение не состоялось по причине войны Ибрагим-паши с Портой.[34]

Начальник вышеупомянутой экспедиции коллежский асессор Карелин, который еще в 1834 г. проводил исследования северо-восточного побережья Каспийского моря в так называемой Черной (Карасу) и Мертвой бухтах, находился в столице, и, познакомившись с ним, я узнал от него, что министр финансов назначил в экспедицию корпуса горных инженеров поручика Фелькнера и штурмана Муригина из Навигационной школы. Карелин сообщил также, что сначала поедет в Оренбург проститься с семьей и что местом нашего сбора является Астрахань, где для нашей экспедиции будет снаряжен парусник (тогда, в 1835 г., на Каспийском море не было ни одного парохода). Он предложил мне отправиться в Астрахань, чтобы проследить за погрузкой, и ожидать его там.

Получив инструкции, а также необходимые геодезические и астрономические инструменты, хронометр и барометр, я купил бричку и в воскресенье, 28 июля 1835 г., покинул столицу; на десять дней я задержался в Москве и 11 августа продолжил свое путешествие. Спустившись в долину реки Оки, 13-го миновал красивый город Рязань, 14-го в грозу проехал город Козлов. На другой день мне повстречался цыганский табор, где задешево нагадали мне счастья цыганки, и к вечеру того же дня я прибыл в губернский город Тамбов. Отсюда начинается степь; дорога через нее превосходна, так что уже 16-го утром я прибыл в Новохоперск — последний городок перед Волгой, находящийся на реке Хопер, впадающей в Дон. Дальше попадались только почтовые станции. Местность была ровная, с бескрайним горизонтом, но местами изрезанная большими оврагами, поросшими лесом. Хотя была уже середина августа, трава в степи не была выжжена солнцем; здесь, однако, не было того многообразия полевых цветов, которые придают такую прелесть степи в Восточной и Южной России, где с наслаждением вдыхаешь бодрящий, свежий степной воздух. Дон уходил вправо от меня; я проехал Царицын, городок на Волге, и прибыл вечером в Сарепту.

19 августа я покинул Сарепту, проехал через две версты село Половецкое, заблудился ночью на плохой дороге в калмыцкой степи и должен был из-за затяжного дождя провести день в городке Черный Яр. Теперь я был уже в Астраханской губернии, которая примечательна своими песчаными холмами и песчаными же степями. По ту сторону городка Енотаевска песок был так глубок, что я предпочел, где только было возможно, ехать вдоль Волги, т. е. по ее правому берегу, так что след моего экипажа шел если не по мелководью, то по мокрому прибрежному песку, который был тверже, чем сыпучий песок в степи. Иногда я вынужден был впрягать в свою бричку шесть лошадей, чтобы протащить ее по глубокому песку.

Прибыв на почтовую станцию напротив Астрахани, я переправился на пароме, управляемом калмыками, через величественную Волгу, ширина которой здесь была с версту, и вечером 21 августа после десятидневного пути из Москвы прибыл в город, называемый «царицей Каспийского моря», где снял две комнаты в частном доме.

Я воспользовался прекрасным, теплым вечером и полной луной, чтобы побродить по Астрахани, насчитывавшей тогда 45 тыс. жителей и удаленной от Петербурга на 2102 версты. Улицы широкие, но, за исключением Московской, немощеные, так что летом на них толстый слой песка, а осенью и весной непролазная грязь.

22 августа, в годовщину коронования покойного императора Николая, я представился коменданту города полковнику барону Ребиндеру и военному губернатору генерал-лейтенанту Тимирязеву. У последнего по случаю праздника был торжественный прием. Генерал-лейтенант Тимирязев принял меня очень любезно, тотчас же взял с собой на парад, пригласил на обед, представил мне свою супругу, любезную образованную даму высшего света, необычайно высокого роста. Вечером мы наблюдали фейерверк, и я принял участие в небольшом бале в доме губернатора, так что в первый же день моего пребывания здесь я познакомился с местным мужским и женским обществом. Вечером 23 августа генеральша Тимирязева пригласила меня в свою ложу в театре — так я впервые увидел представление в провинциальном театре. 24 августа губернатор представил меня архимандриту. Мы позавтракали у него, а затем архимандрит показал мне собор Астраханского Кремля, где во времена казачьего атамана Стеньки Разина в 1670 г. разыгрались ужасные сцены. Из окон квартиры почтенного архимандрита открывался очень красивый вид на город и Волгу.

30 августа был бал в Дворянском собрании, и я сопровождал генеральшу Тимирязеву, которая хотела мне показать весь цвет астраханских красавиц, и действительно, это был прекраснейший венок из молодых женщин и девушек… Явно преобладал южный тип: среди 50 или 60 дам, собравшихся на бал, я увидел лишь одну-единственную блондинку, все остальные были жгучие брюнетки с чудесными черными глазами, роскошными волосами и перламутровыми зубами… В их жилах текла армянская кровь, так как большинство жителей Астрахани были армяне или смесь русских и армян. Первую неделю моего пребывания в Астрахани я провел просто замечательно, всюду встречал радушный прием, особенно в семье бравого коменданта, его зятя Оссе, у А., молодая жена которого слыла первой красавицей города; действительно, более красивых глаз и прекрасного цвета лица я не видел.

4 сентября я совершил с адъютантом генерал-лейтенанта-Тимирязева и капитаном П. поездку в Тюмен, владение калмыцкого князя. Мы ехали по почтовому тракту вдоль правого берега Волги; проделав 90 верст до станции Серогрязовская, остановились там на ночь и 5 сентября, рано утром, переправились на баркасе на другой берег, где находился великолепный дом князя, располагавшийся возле красивого каменного калмыцкого храма. Отставной полковник князь Тюмен нас не принял; старый, больной, он вел здесь жизнь сибарита; в доме его утонченная цивилизация уживалась с варварским укладом кочевой жизни. С 1812 по 1814 г. старый князь принимал участие в кампании, командовал калмыцким полком, дойдя с ним до Парижа, где вкусил все прелести жизни, и вернулся в свою степь полуварваром, полуцивилизованным человеком. Он обладал огромными богатствами: в. многочисленных кибитках калмыцкой орды жили его верноподданные, а в необъятных астраханских степях паслись бесчисленные стада овец и табуны лошадей. Его сын, кавалерийский офицер, принял нас очень любезно; он показал нам свою суконную фабрику и позволил присутствовать на буддийском богослужении.

Храм с двумя полукруглыми портиками, построенный по образцу Казанского собора в Петербурге, был украшен внутри страшными идолами; в глубине находилась святая святых — статуя сидящего Будды с многочисленными жертвенными чашами у ног божества. Появилось несколько калмыцких священнослужителей (геллонгов) в фантастических одеждах, с различными музыкальными инструментами, среди которых бросились в глаза тамтам и две прямые трубы в шесть шагов длиной. Богослужение началось с гнусавого пения. Все священнослужители стояли попарно на коленях, лицом к Будде. Затем началась ужасная музыка; особенно кошмарными были звуки труб, их можно было услышать на расстоянии пяти-шести верст, а вблизи них буквально разрывались барабанные перепонки. Калмыки, очевидно, обладают крепкими нервами, чтобы любить такую кошачью музыку.

Затем нам показали соколиную охоту, после чего мы отправились в степь, где для нас пригнали табун полудиких калмыцких лошадей. Нам предложили выбрать лошадей; тотчас же молодой калмык ринулся на неоседланном коне в гущу табуна, разбежавшегося в разные стороны, и вмиг набросил аркан на шею указанной нами лошади, которая вставала на дыбы и яростно брыкалась. В этот момент другой калмык вскочил на бесившегося коня; держась коленями за его бока и ухватившись руками за гриву, он быстро снял аркан, и тут началась борьба с испуганным животным, никогда не знавшим ни седла, ни узды. Конь вставал на дыбы, брыкался, бросался на землю, делал неистовые прыжки и повороты, но всадник словно прирос к разъяренному зверю, который наконец бешеным галопом поскакал в широкую степь, чтобы через десять минут вернуться назад изнемогшим от борьбы и покрытым пеной. Навстречу ему бросился другой всадник, и укротитель на полном скаку вскочил на круп лошади своего товарища, а почувствовавшая свободу дикая лошадь с ржанием помчалась к табуну. Этот опыт повторялся еще дважды, и каждый раз заарканивали указанную нами лошадь.

Табуны лошадей здесь, как и вообще в русских степях, делятся на так называемые косяки по 15–20 кобылиц с жеребятами, возглавляет который один жеребец. Находясь круглый год на пастбище отдельно друг от друга, косяки живут в мире и согласии. Случается, что кобылица убегает в другой косяк. Тогда супруг сбежавшей лошади приближается к косяку, в котором она находится, и угрожающим ржанием и топотом копыт вызывает противника на поединок; однако последний уже, как правило, отведал запретный плод и сам выгоняет «заблудшую овцу» из своего стада. Кобылица, отделавшись тем, что супруг несколько раз укусил ее в шею, спокойно возвращается с ним в свой косяк.

Если к табуну приближается волк, то кобылицы и жеребята сбиваются в плотную кучу, а жеребцы, окружив их, сами с ржанием выступают навстречу наглому разбойнику, который обычно убегает, так как при виде десятка или более разъяренных жеребцов волки нападать не рискуют.

После того как молодой князь Тюмен показал нам владения своего отца, мы осмотрели изнутри многие кибитки, сооруженные из решеток и покрытые войлоком. Внутренняя обстановка зависит от зажиточности семьи. Вдоль стен стояли раскрашенные деревянные, обшитые листовым железом сундуки, которые изготовляют в Сибири тысячами для жителей степей и Центральной Азии. Они были набиты одеждой и другими вещами семьи. На стене висели седла и уздечки. Теперь я имел представление о домашнем очаге калмыков. Женщины и девушки шили рубашки или другую одежду для себя и мужской части семьи или занимались приготовлением пищи на костре в центре кибитки, над которым висел котел; дым выходил в отверстие в верхней части жилища. Дойкой кобыл и овец также занимаются женщины, в то время как мужчины пасут стада или наслаждаются бездельем, покуривая короткие трубки.

Среди девушек много красавиц; у них блестящие черные глаза и перламутровые зубы, однако тип лица монгольский: широкие скулы и раскосые глаза, а цвет кожи темный, желтоватый.

К вечеру мы снова вернулись в дом князя, где нас ждал обильный обед или, скорее, ужин, полуфранцузской, полукалмыцкой кухни: мясо жеребенка, очень нежное и вкусное, бешбармак («пять пальцев») — рубленое мясо в соусе, которое калмыки едят руками, баранина и шашлык; в изобилии имелись хорошие французские вина, а также шампанское, и мы улеглись спать поздно, с тяжелой головой.

В прежние времена, когда отец молодого князя не был еще таким старым и больным, приезжим оказывались в их спальнях соответствующие знаки калмыцкого гостеприимства: едва они успевали лечь, как к ним входила красивая калмычка с серебряным подносом в руках, на котором были фужер с ликером и десерт, гаванская сигара; прекрасное дитя посылалось князем, чтобы развлечь гостя. Надо полагать, что некоторые из гостей были слишком хорошо воспитаны, чтобы не принять такой жест гостеприимства со стороны князя. Этот патриархальный обычай теперь не соблюдается.

На следующее утро, когда мы любезно и дружески распрощались с молодым князем, он предоставил нам свой баркас с 12 калмыцкими гребцами, которые доставили нас до Астрахани по Волге за десять часов. Полученные от нас деньги они немедленно пропили.

Тем временем в Астрахань приехали остальные участники нашей экспедиции: штурман Муригин вместе с молодым врачом Заблоцким[-Десятовским] из Петербурга и горный инженер поручик Фелькнер из города Екатеринбурга Пермской губернии. Мы познакомились, и я убедился, что они очень приятные спутники. Мы осмотрели судно, снаряженное для экспедиции, — шкоут «Святой Гавриил», один из нескладных кораблей голландской работы, имевший две мачты, бушприт и широкое днище, однако без киля; такие чудовища еще в 30-е годы ходили под парусами по Каспийскому морю. Благодаря своей конструкции они вмещали большой груз, но под парусами на них можно было ходить лишь при хорошем ветре; при волнении эти шкоуты страшно качало, а при маневрировании они сильно отклонялись от курса. Поскольку осадка у судов была минимальная, на них можно было плыть и по мелководью. Я поручил Муригину, которого снабдил деньгами, проследить за оснащением и внутренней отделкой «Святого Гавриила», с тем чтобы через три недели судно было готово к отплытию, поскольку к этому времени мы ожидали начальника экспедиции Карелина, который пока еще находился в Оренбурге и не давал о себе знать.

Мы между тем ходили в театр, бывали в обществе, осматривали окрестности. 14 сентября в большой компании во главе с губернатором и его супругой я ездил на знаменитые астраханские виноградники, находившиеся на Черепашьем острове, в 20 верстах от города, и принадлежавшие вдове полковника Ахметова. Погода была великолепная. На обширных виноградниках зрел богатый урожай, во многих местах стояли вышки — высокие сооружения из тонких жердей с лестницей. На верхней площадке находился мальчик-калмык с трещоткой, кнутом и пращой; возле него лежала куча камешков. Эти мальчики были сторожами виноградников, и их обязанность заключалась в том, чтобы отпугивать воробьев и других пернатых разбойников шумом, щелканьем кнута и ловким метанием камешков. Мы осмотрели вместительные винные погреба, а также дубовую рощицу — диковину в астраханской песчаной степи. Затем были приглашены любезной хозяйкой на роскошный обед в ее доме и вернулись в город поздно вечером.

Так как в жаркое время года здесь, в Астрахани, люди и лошади страдают от мириадов комаров и мошек, все спят под москитной сеткой из муслина; лошадей накрывают сетками из льняной или шерстяной пряжи, чтобы по возможности предохранить их от укусов этих паразитов.

17 сентября, в день святой Софьи, ангела-хранителя генеральши Софьи Т., ее супруг дал костюмированный бал, на который были приглашены сливки астраханского общества. Разряженные красивые армянки выглядели великолепно, а юная Катерина Т., одетая в костюм Норы, была обворожительна. Бал был очень оживленным. Армянские и русские танцы сменялись французскими кадрилями, и во время ужина было произнесено много тостов за здоровье королевы бала Софьи Т. и других присутствовавших дам.

Во время наших поездок мы побывали однажды на большом рыбном промысле, называемом здесь ватагой, на берегу Волги, где под большими навесами солят и опускают в ямы с рассолом белугу, осетра и другую рыбу. Тысячи рыбин громоздились в просторных помещениях; множество рабочих занималось их обработкой, а также приготовлением икры, которая хранится свежей или слегка подсоленной в бесчисленных бочонках различной величины или в мешках. Мы встретили здесь немецкого коммерсанта, занимавшегося отправкой сотен бочонков с икрой почтовыми лошадьми через Варшаву в Берлин. Он рассказал мне, что совершает это путешествие каждый год поздней осенью, добираясь за 50 дней от Астрахани до Берлина (тогда в России еще не было железной дороги). Количество рыбы всех видов и размеров, заготовляемой ватагами на нижней Волге, фантастично. Стаи чаек с пронзительными криками кружатся над местом разделки рыбы, питаясь отбросами. Зимой отсюда, из Астрахани, непрерывно идут караваны из сотен и более саней, чтобы доставить мороженую или соленую рыбу в центральные районы страны. Дорога в это время года становится ужасной, изрытой глубокими бороздами от санных полозьев. Позднее я имел случай почувствовать неудобство зимнего путешествия по этому бездорожью!

В свободные часы я брал уроки татарского языка у одного старого муллы, определял высоту солнца с помощью секстанта, чтобы сличить с показаниями моего хронометра, много читал о людях и местах, где мы должны были позже побывать. Начальника экспедиции все не было, и прекрасные октябрьские дни летели для нас незаметно.

Судно было оснащено; для экспедиции наняты матросы, 20 астраханских и столько же уральских казаков, отличные стрелки и гребцы; прибыла даже артиллерия (4 пушки) из крепости Георгиевск на Кавказе. Только Карелин все не давал о себе знать. Однако я получил от него краткое письмо с извещением, что тяжелая болезнь удерживает его в Оренбурге. Между тем наступил суровый ноябрь с морозами и снегом. Поскольку мы не рискнули отправиться в путешествие поздней осенью и при штормящем в это время года Каспийском море, мы покинули свои отдельные квартиры и поселились вместе в доме И., ведя беззаботную жизнь в кругу этой доброй семьи.

Наконец 10 ноября, когда Волга уже покрылась льдом, прибыл Карелин. Он привез с собой из Оренбурга топографа, офицера М., и его кузена, набивщика чучел. Карелин хотел во что бы то ни стало сразу же отправиться в море; вскоре, однако, он должен был согласиться, что это рискованно. С нашего судна были сняты все снасти, и оно было укрыто от ледохода в надежной бухте, казаки и матросы отпущены до весны, а Карелин устроился на моей прежней квартире.

Коллежский асессор Карелин был большим кутилой, имел веселый нрав. Он любил хорошо поесть, выпить отличного вина и бывать в веселом обществе. Он и нас втянул в свои развлечения, однако нам скоро надоела эта праздная жизнь. Я предложил Карелину откомандировать меня в Тифлис, чтобы там в архивах штаба и других учреждений снять копию плана острова Челекен у входа в Балханскую бухту, на восточном побережье Каспийского моря, а также других планов, сделанных полковником Муравьевым[35] в 1821 г. во время его путешествия в Хиву, и собрать данные, касающиеся туркменских племен. Поручику Фелькнеру и молодому врачу надлежало добраться сушею через Восточный Дагестан в Ленкорань, где мы должны были встретиться в марте 1836 г. Сам Карелин хотел провести зиму в Астрахани и с открытием навигации отплыть на «Святом Гаврииле» в Баку, откуда мы, собравшись все вместе, должны были отправиться к восточному берегу. Каспийского моря. Мое предложение было принято, и уже через несколько дней я нашел спутника, а именно комиссара провиантского департамента Орлова, который в сопровождении четырех солдат должен был привезти в Тифлис 500 тыс. рублей золотом в империалах и два бочонка одеколона «Наполеон». Итак, приготовившись к зимнему путешествию через необитаемые степи, я попрощался со спутниками, а также с многочисленными друзьями обоего пола, передал все свои инструменты Карелину и выехал 14 декабря по замерзшей Волге в тринадцатиградусный мороз в Тифлис.

Наш маленький караван состоял из трех легких экипажей: теплой кибитки, где сидели я и Орлов, телеги с деньгами, охранявшейся унтер-офицером и двумя солдатами, и еще одной телеги с двумя солдатами. Стояла чудесная, ясная погода, но было ужасно холодно. В первый день мы проехали две станции.

Почтовый тракт от Астрахани ведет через Калмыцкую и Ногайскую степи в Кизляр, и единственными жилищами на этом пути протяженностью в 400 верст являются почтовые станции, где можно найти ночлег. Зимой на этом пути редко можно встретить проезжих. В первые дни у нас не было задержек, и мы ночевали на первой же почтовой станции. Снег был неглубок, однако мороз крепчал с каждым днем! В степи мы видели много куропаток, но у нас не было желания охотиться на них. 16 декабря небо покрылось тучами, начался сильный буран, и мы были рады еще до ночи добраться до следующей станции, где нас ожидал теплый ночлег, самовар и ужин. Продукты мы везли с собой, но их необходимо было прежде разморозить.

17 декабря при 14° мороза мы отправились дальше и прибыли на станцию Кумская на границе Астраханского губернаторства. В станционном доме не было оконных стекол, так что нам пришлось искать убежища в калмыцкой кибитке, в центре которой был разложен костер. Здесь мы ждали до тех пор, пока из степи не пригнали почтовых лошадей. Отсюда начиналась Ногайская степь, снег был здесь глубже, и мы даже два раза застревали. Вечером прибыли на станцию. Было 10° мороза. Татарин-смотритель уступил нам свою лучшую комнату. 18 декабря мы за весь день проделали только 20 верст, лошади были ужасны и худы как скелеты. По дороге нам попадались большие стаи куропаток и даже фазаны. На следующих двух станциях комнаты были переполнены. Люди шли пешком в Астрахань из Кизляра, у некоторых были обморожены ноги. Мы поспешили уехать. Позавтракали 19 декабря в землянке у ногайцев: попили плиточного чая, который в ходу у всех кочевых народов и который заваривается в котле с добавлением масла и соли. Нам подали его в больших деревянных пиалах, и на вкус он был очень приятен.

В этот день мы издали видели Кавказские горы.

20 декабря мы подъехали к Тереку, оставив слева город Кизляр. Проехали через станицу Червленную, известную в округе красивыми и привлекательными девушками-казачками, и прибыли вечером в станицу Наур. По дороге наши солдаты настреляли десять куропаток, которые были превосходны на вкус. Здесь, в Науре, уже преобладал кавказский стиль. Станица была переполнена линейными казаками в их живописных костюмах. Здесь был расквартирован батальон Куринского полка.

21 декабря мы двинулись дальше вдоль левого берега Терека по широкой, местами поросшей кустарником равнине, где часто скрывались разбойничавшие чеченцы, грабившие проезжих и угонявшие их в горы как пленников. Наши солдаты занимались охотой на куропаток; они стреляли их прямо с телеги. Поздно вечером мы приехали в крепость Моздок и после долгих хлопот нашли приют у состоятельного армянина, который нас разместил в своей единственной, очень просторной спальне, поскольку только одна эта комната отапливалась. По армянскому обычаю, нам расстелили на полу широкие матрацы, и мы спали на них не раздеваясь. На следующее утро, проснувшись, я увидел милую семейную сцену: шестеро детей хозяина, от 10 до 14 лет, большей частью девочки, спали в той же комнате на широком матраце, накрытые одним одеялом. Проснувшись, они с удивлением разглядывали чужих людей и походили в этот момент на птенцов ласточек, высовывающих свои головки из гнезда. Это были милые, красивые головки: большие черные глаза, черные, как смоль, локоны, ниспадавшие на плечи, прекрасный оттенок кожи и перламутровые зубы. Армяне вообще красивый тип людей, а молодые девушки и юноши просто очаровательны. Мы поблагодарили любезного хозяина за гостеприимство, одарили детей сахаром и отправились в путь. Мы ехали в прекрасную погоду, по замечательному санному пути в Екатериноград. Туда мы прибыли в два часа пополудни. На следующее утро была оказия, т. е. во Владикавказ отправлялся транспорт с конвоем, и мы присоединились к каравану. Перед этим мы отпустили наших четырех бравых солдат, дав им хорошее денежное вознаграждение, и они, радостные, с песнями отправились пешком в обратный путь в Астрахань через Ногайскую степь.

В Екатеринограде Кавказский горный хребет предстал перед нами во всем своем величии и великолепии. Мы медленно ехали по огромной Кабардинской долине и 27 декабря в густом тумане прибыли во Владикавказ, а 29 декабря в сильный холод — в Коби. Здесь мы встретили много путешественников, которые ждали, пока горцы окрестных аулов (осетины) расчистят дорогу от массы снега, выпавшего в последние восемь дней. К счастью, на следующее утро нам сообщили, что сейчас уже можно переваливать через Главный Кавказский хребет. В нашу кибитку впрягли волов. Некоторые путешественники получили сани, другие шли пешком. И так мы 30 декабря (я в третий раз) тронулись в путь от Коби в направлении Крестовой горы. Небо было безоблачным, погода ясная, но было очень холодно. Мы с трудом пробирались по узкой, только что расчищенной дороге, по обеим сторонам которой громоздились снежные кучи, словно две высокие стены.

В Кайшауре мы сделали двухчасовой привал, выпили в духане плохого кахетинского вина, поели татарского хлеба (чурек) с крутыми яйцами и немного балыка, или копченой рыбы, и затем продолжали свой путь в долину Арагвы по менее глубокому снегу. 31 декабря пополудни мы прибыли в уездный город Душет, однако из-за недостатка почтовых лошадей добрались до Тифлиса только 1 января 1836 г., после того как проделали 850 верст за 16 дней.

Итак, спустя четыре года я снова был в столице Грузии, снова встретил здесь своих знакомых, с которыми раньше проводил приятные дни. Я опять был любезно принят в доме командира корпуса генерал-адъютанта барона Розена. Из новоприбывших я встретил знакомого по Румелии 1829 г. квартирмейстера полковника барона фон дер Ховена. В его гостеприимном доме собирались все офицеры Генерального штаба; я тоже нашел там дружеский прием. Позже я подружился с молодым князем Константином Суворовым, служившим у барона Розена. Он был замечательным пианистом, очень образованным и любезным человеком. Князь приехал в Тифлис немного рассеяться, так как недавно потерял невесту. Мы подходили друг другу и часто встречались. В доме барона Розена я познакомился также с полковником Мевиусом, уроженцем Гамбурга, только что приехавшим из Пенджаба, где он служил несколько лет у известного в то время правителя этого государства Ранджит Сингха.[36] Мевиус сообщил мне много деталей об этой части Азии, а также о Персии.

6 января было крещение. На берегу Куры были выстроены два батальона. В то время как в Санкт-Петербурге этот прекрасный церковный обряд совершался обычно при 10–15° мороза, здесь, в Тифлисе, стояла прекрасная весенняя погода, и дамы были уже одеты по-летнему.

Свое пребывание в Тифлисе я использовал для выполнения поручения. Я прилежно занимался в архивах штаба и канцелярии Главного управления, снимал копии со всех документов, касавшихся туркменских племен и восточного побережья Каспийского моря. Я сделал также копии плана местности, снятого моим предшественником полковником Н. Муравьевым на упомянутом побережье, в районе Балханской бухты, в 1820–1821 гг.

Много прекрасных часов провел я в Тифлисе и его окрестностях во время девятинедельного пребывания там. Тогда в столице Грузии было много образованных молодых людей из лучших семей: Чекалов, Шувалов, Ревуцкий, граф Опперман, Потоцкий и другие, имена которых я забыл. Многие погибли на войне, еще больше унес дурной климат. Еще во время моего пребывания там одно из кладбищ города называлось «кладбищем коллежских асессоров» (чинов 8-го класса). Так как в первое десятилетие после присоединения Грузинского царства здесь ощущался недостаток в гражданских служащих, правительство посылало в Тифлис и Грузию молодых чиновников с повышением в звании, и, поскольку тогда трудно было повыситься в звании без экзаменов и перейти из 9-го в 8-й класс, многие чиновники 9-го класса сами просили направить их в Грузию, чтобы добиться звания 8-го класса. Многие из них погибли здесь от климата, а также от лихорадки и других болезней. Вот почему вышеуказанное кладбище и получило столь странное название.

В начале весны, 10 марта, я покинул своих дорогих знакомых и друзей, чтобы проехать из Тифлиса через Елизаветполь и Шемаху в Баку. Так как я еще в 1831 г. проезжал по этой дороге, достаточно сказать, что ныне (в 1836 г.) на почтовых станциях начали воздвигать для проезжающих новые каменные здания, что наряду с улучшением дорог и мостов было большим прогрессом.

Из Елизаветполя, сделав крюк, я заехал в немецкую колонию Еленендорф к пастору Хохенакеру, известному ботанику, который был женат на грузинке и имел очаровательную приемную дочь Паулину. Здесь я приятно провел день среди образованных немецких миссионеров, которые, правда, еще не обратили ни одного мусульманина в христианскую веру. Еленендорф, несмотря на опустошение персами в 1826 г. (здесь они творили насилия над женщинами и девушками), теперь, в 1836 г., вновь стал прекрасной, цветущей колонией, в которой проживает 550 душ.

14 марта я пересек Куру на отвратительном пароме, сделанном из трех стволов деревьев. Позже мне попался навстречу караван верблюдов, который вез в Тифлис ежегодную дань серебра из провинций Баку и Куба.

18 марта я прибыл в Баку. Здесь я пробыл несколько дней и провел много часов на плоской крыше моего жилища. Отсюда я любовался прекрасным видом на город, окрестности и море. Я познакомился с горного корпуса майором Н. Воскобойниковым, осуществлявшим надзор за многочисленными нефтяными скважинами и резервуарами, устройство которых он мне подробно объяснил и показал. Правительство получает от них большую прибыль, поскольку вся страна пользуется нефтью, например для освещения, для смазки и для покрытия плоских земляных крыш, которые надежно защищались таким образом от дождя и сырости.

22 марта я отправился на транспортном судне «Эмба» на остров Сари у Ленкорани, где тогда была база русской флотилии на Каспийском море, и представился шефу, адмиралу Басаргину, который совершил много путешествий по этому краю, а также составил карты и описание побережья. Он жил отшельником на этом жалком острове. Позднее база Сари была ликвидирована, и от просторных зданий и складов теперь остались лишь несколько руин и большое кладбище, где похоронено много матросов, умерших от нездорового климата.

24 марта я отплыл с острова Сари на плоскодонном киржиме (баркас) со своим багажом и верным слугой и через два часа прибыл в Ленкорань. Мои прежние спутники поручик Фелькнер и доктор Заблоцкий, находившиеся здесь уже 14 дней, издали увидали мой плывущий на веслах киржим и прибежали на берег, чтобы встретить и отвести меня с триумфом в уже приготовленную квартиру, где, к моему великому удивлению, я встретил одного своего бывшего товарища по Кавказской войне — инженер-капитана Н. Горбачевского. Он руководил здесь строительством крепости и был главным лицом в этом местечке после коменданта полковника Луценко. Нам было что рассказать друг другу! Фелькнер и Заблоцкий приехали сюда через Дагестан, а я — через Тифлис. Горбачевский сообщил мне много интересных подробностей об этой стране, ее удивительных равнинах, горах и лесах, которые я твердо решил исходить.

После обеда я отправился осматривать крепость и город, Ленкоранский рейд совсем открытый, и при сильном ветре с севера и юга волны прибоя настолько сильны, что едва ли какое судно может удержаться на якоре и не быть выброшенным на берег. Когда море успокаивалось, можно было видеть, как в песке и на склонах морского берега наполовину обнажались кости русских воинов, погибших во время штурма Ленкорани в 1812 г. 25 лет назад это кладбище находилось далеко от морского берега, но постепенно волны размыли его. Прогуливаясь вдоль крепостных валов, я увидел двух солдат, развешивающих свежую тигровую шкуру не —, обыкновенной красоты и величины. Я спросил их, кому принадлежит шкура, когда и где зверь был убит, и узнал от них, что персидские крестьяне, устроившие засаду на высоких деревьях, застрелили вчера тигрицу и что шкуру, которую они теперь выделывают, они преподнесли в подарок коменданту. Кроме того, солдаты рассказали мне, что в этой стране довольно много тигров и особенно пантер, пищей для которых служат дикие кабаны; последние во множестве обитают в окрестных камышах, и комендант каждую осень охотится на них.

На следующий день я нанес визит коменданту, который пригласил меня к столу и предложил ежедневно бывать у него и считать его дом своим. Он подарил мне тигровую шкуру, которую я позднее (преподнес моему начальнику, генералу фон Шуберту, в память о путешествии. Полковник Луценко угостил меня вином собственного приготовления. Оно было красивого, розового цвета, немного терпкое поначалу и крепкое. Полковник рассказал мне, что с одной виноградной лозы он получил целую сорокаведерную бочку вина (семь прусских ведер, или около 5 гектолитров). Эта лоза обвивала до самой кроны большое ореховое дерево и свисала над землей. Сначала мне это показалось невозможным или, скорее, невероятным, но позже, когда я собственными глазами увидел буйную растительность в этой чудесной стране, я поверил вышеупомянутому заверению.

Далее он сообщил мне, что ежегодно в октябре отправляет 6-10 егерей своего батальона в сопровождении стольких же командиров, с небольшим прикрытием, охотиться в окрестностях на диких кабанов. Через 8-10 дней они возвращаются со 150–180 убитыми кабанами; мясо в засоленном или свежем виде готовят на зиму для солдат, а 600 окороков, которые коптятся в это время года, полковник отсылает позднее в Астрахань на продажу; выручка используется на различные нужды батальона. Эта прекрасная страна была вообще раем для охотников: косули, дикие кабаны, фазаны, а осенью здесь столько всевозможных перелетных птиц, что жители убивают диких гусей иногда даже палками. В море среди других рыб в большом количестве водится очень приятный на вкус кутум (вид судака). Когда я не бывал приглашен в гости, одной такой рыбы хватало на обед мне и моему слуге, причем из одной половины готовили вкусный жирный рыбный суп (уху), другую жарили; весь обед стоил мне 3–5 копеек серебром.

Через три дня после моего приезда в Ленкорань в госпиталь привезли умирающего солдата. Дело обстояло следующим образом: каждую неделю в ближайший лес посылается команда из 20–30 солдат с несколькими подводами для заготовки леса на нужды батальона. Солдаты всегда вооружены ружьями с примкнутыми штыками, чтобы в случае опасности защищаться от нападения тигра или пантеры. Приехав в лес, солдаты поставили ружья в пирамиды и приступили к рубке. Вдруг из кустарника выскочил тигр (вероятно, супруг недавно убитой тигрицы), кинулся на ближайшего солдата и одним ударом своей страшной лапы вырвал ему левую руку из ключицы и сломал несколько ребер. На крик бросились его товарищи с ружьями, но чудовище уже скрылось в лесу. Через несколько часов несчастный солдат умер от ран. Тигры обычно не нападают на людей, так как находят себе пропитание в другом месте. С пантерой произошел другой случай; здесь говорят, что он был еще ужаснее.

В первое воскресенье моего пребывания здесь я стоял рано утром на крыльце своего дома, любуясь красивыми окрестностями и прекрасным утром. В это время мимо меня в воскресном наряде прошелестела направлявшаяся в церковь молодая жена хозяина дома, унтер-офицера и прекрасного охотника. Она дружески поздоровалась со мной, и я заметил у нее на шее странную цепочку. Когда я спросил ее, что это такое, она заявила с нескрываемой гордостью, что это когти пантеры, убитой ее мужем. Мое любопытство было возбуждено. Я дождался ее мужа, и он рассказал мне, что во время охоты на кабанов часто случается наталкиваться в густом высоком камыше на спящую или отдыхающую пантеру. «Хотя у меня, — добавил он, — и нет дурных намерений против нее, потому что я охочусь на кабана, все же зверь вправе предполагать, что моя пуля предназначена для него. Чтобы не быть разорванным, я должен быть начеку и упредить зверя, прежде чем он опомнится и бросится на меня. Такая охота, закончил он свою речь, — требует спокойствия, хладнокровия и меткости». Во время своей службы здесь он убил около 15 пантер, и я купил у него на память красивую пятнистую шкуру.

Полковник Луценко рассказал, что в прошлом году крестьяне-персы принесли ему совсем маленького тигренка и что его повар взял зверя, который тогда был ростом с кошку, на воспитание. Тигренок, которого назвали Ломайка (разрушитель), так привязался к повару, что сопровождал его ежедневно на базар, где тот делал покупки. Здесь тигренок играл с бродячими собаками. Случалось, однако, что, когда, он был не в настроении, он так хватал лапой своих товарищей по игре, что они с воем отлетали на несколько шагов. Когда наступило жаркое время года, батальон, как всегда, был переведен из тогда еще нездоровой равнины Ленкорани в лагерь на близлежащих холмах, где солдаты могли насладиться свежим и прохладным горным воздухом. Повар командира батальона также перебрался в лагерь, оставив своего Ломайку в Ленкорани под надзором одного из товарищей. Тигренок повсюду искал своего хозяина и, не найдя его, лег на кухне на обычное свое место, не пил и не ел и через несколько дней умер от тоски. По всей вероятности, это очень редкий случай привязанности данного вида диких животных к человеку.

У нас была очень дождливая пасха, и грязь на немощеных улицах была ужасной. Однако, когда сюда 31 марта для инспекции батальона прибыл генерал-лейтенант фон Краббе, стояли уже теплые, погожие дни. Я со спутниками часто совершал прогулки по окрестностям: либо вдоль моря, прибой которого мы часто подолгу наблюдали, либо вдоль горной речушки Ленкоранки вверх по направлению к лесу. На этой речушке водилось много красивых уток, так называемых астаранских — от Астары, пограничной деревни между Персией и Талышем, где они обитают. Редко я видел таких красивых птиц, средней величины, имеющих столь совершенную форму. Так как мой дом находился недалеко от берега, ночью до меня часто доносился шум прибоя, но при этом приходилось слушать и неприятную музыку, т. е. кваканье множества лягушек, населявших большие лагуны. Каждую ночь я слышал жалобный крик то одного, то другого несчастного водяного жителя, который попадал в пасть змеи; чем глубже бедная лягушка проталкивалась в пасть своего врага, тем более испуганным и глухим становился ее крик. Ночью можно было также часто слышать жалобный крик шакалов, похожий на плач ребенка.

Так как мы знали, что Карелин не прибудет к началу мая на своем судне в Баку, было решено использовать часть апреля для поездки в горы и долины живописной провинции Талыш. Полковник Луценко был настолько любезен, что дал нам переводчика, знавшего персидский язык, и проводника, а также вручил циркуляр ко всем местным начальникам с указанием принимать нас хорошо и оказывать содействие.

Эта красивая и плодородная страна была тогда поделена на восемь районов (махалов), или округов, а именно: Ленкорань, Себейдая, Мираркум, Аларск, Дрикх, Суван, Астара и Аргаван. Каждый махал имеет своего начальника, и каждая деревня — своего юзбаши,[37] или шултайса.

14 апреля мы покинули Ленкорань. В качестве проводников с нами ехали переводчик и пожилой перс Али Мешеди, получивший свое прозвище во время паломничества в Мешхед в Хорасане.

Мы ехали верхом вдоль морского берега, держась северного направления. Проехав деревню Ольховку, переправились через небольшую бухту Кумбаши и вечером, в 5 часов, прибыли в деревню Киэил-Агач, проделав 36 верст. Каким прекрасным охотничьим районом была вся эта местность! На воде, в камышах или кустарниках можно было видеть множество фазанов, бекасов, фламинго, широконосых гусей, морских чаек, диких уток, пеликанов и другую водоплавающую птицу. 15 апреля мы побывали на большом рыбном промысле (ватага) у Кизил-Агача, наблюдали за тем, как приготавливают икру, а также разделывают рыбу. Затем мы присутствовали на знаменитом празднике шиитов мохарреме,[38] отмечаемом ежегодно в день смерти Хусейна. Я впервые находился на таком празднике в персидской деревне.

Сцены смерти и погребения Хусейна были представлены специально подобранной для этого праздника труппой актеров, и жители, а также мы были невольно растроганы тем пафосом, с которым игрался этот спектакль, равно как и громкими всхлипываниями и слезами, которые проливались при этом.

По преданию, Хусейн, сын Али (племянник Мухаммеда), окруженный и раненный врагами у Кербелы (на правом берегу Евфрата, недалеко от развалин Вавилона), находясь в окружении своих сыновей и надежной свиты, напрасно посылал одного за другим за водой, чтобы утолить мучительную жажду: каждый раз сына или верного слугу приносили на носилках назад — тут вся семья, женщины и дети, бросались к мертвому, чтобы оплакивать его. Особенно интересны были красивые деревенские девочки 6-10 лет с большими черными жгучими глазами и иссиня-черными волосами, ниспадавшими крупными локонами на плечи; они посыпали себе голову в знак скорби мелкой соломой (вместо золы) всякий раз, когда приносили на носилках такого мнимого мертвеца. Роли женщин, которым запрещалось появляться на сцене, играли мужчины в женской одежде. В руках у каждого был лист бумаги с записанной на нем ролью, которую он читал с большим выражением и громкими причитаниями. Этот интересный спектакль показывается во всех городах и деревнях Персии больше недели; три года спустя я увидел его в Тегеране во всем великолепии.

Около полудня мы покинули Кизил-Агач, поехали на северо-запад через великую Муганскую степь, покрытую в это время года пышной зеленью. Летом это пустыня, кишащая змеями, которые, как гласит предание, мешали еще продвижению легионеров Помпея. Зимой в степи пасутся большие отары овец, пригоняемые кочевниками с гор Карабаха и Ардебита. Здесь они остаются до весны.

К вечеру мы приехали в Гек-Тепе — лагерь донского казачьего полка, являющийся пограничным кордоном. Здесь нас гостеприимно принял майор Пантелеев. Его дом стоял в живописной долине с журчащими ручьями. В кустарниках раздавались трели соловья. Нам подали жаркое из фазана и другой дичи. После ужина мы долго сидели перед домом, любовались чудесной природой, наслаждались удивительной ночью. Майор Пантелеев, участвовавший в войне с 1812 по 1814 г., рассказывал о своих походах. Затем речь зашла об охоте, являвшейся его большой страстью и единственным развлечением в одиночестве. Он рассказывал об охоте на диких кабанов, которых здесь было множество, о тиграх, которые, как он сказал, время от времени приходят из лесов Талыша в Муганскую степь. Он упомянул об охотничьей сцене, свидетелем которой был. Однажды утром, после восхода солнца, он с несколькими казаками поехал охотиться на диких кабанов, но по делам службы завернул сначала к табуну своего полка, который пасся в степи, охраняемый верховыми казаками. Будучи еще далеко от табуна, он услышал дикий крики увидел, как все лошади вдруг сгрудились в кучу и как казаки бросились преследовать кого-то на полном скаку с взятыми наперевес пиками. Пантелеев пришпорил коня и, приблизившись к табуну, с удивлением увидел, как огромный тигр нес на спине лошадь, которую задрал, и, держа одну ногу в пасти, трусил к кустарнику, чтобы перенести свою добычу в безопасное место. С громкими криками казаки преследовали его. Тут на пути хищника попалась глубокая, но не очень широкая яма. Так как он не мог с ходу перепрыгнуть ее с добычей, он перебросил ее резким движением головы через яму, перепрыгнул, снова закинул лошадь на спину и исчез в кустах, где казаки не могли его уже достать. «Если бы я, сказал Пантелеев, — не видел эту сцену собственными глазами, то не поверил бы». Тигры, которые водятся в густых лесах Талыша, Гиляна и Мазендерана, настоящие бенгальские королевские тигры. Они достигают 6–7 футов в длину и 3 1/2 фута в высоту, имеют красивую полосатую шкуру и очень сильны. Подаренная мне тигровая шкура имела от конца морды до начала хвоста 7 английских футов, а вместе с хвостом — 10 1/4 фута.

16 апреля, после полудня, мы распрощались с нашим гостеприимным хозяином, который проводил нас до кургана, названного Стенькой Разиным, и поехали дальше. Это все еще была Муганская степь, изрезанная здесь глубокими оврагами и поросшая кое-где густым кустарником. К вечеру мы прибыли в лагерь кочевников (аул). Для ночлега нам приготовили войлочную кибитку, пол которой был покрыт коврами. Лагерь кочевников выглядел живописно: кибитки были разбросаны по широкой равнине; татаро-персидские женщины и девушки доили перед входом каждой кибитки овец; горело множество костров, на которых готовился ужин. Лагерь и стада охраняли большие степные псы, кидавшиеся со страшным лаем на чужих, приближавшихся к лагерю, и они могли бы разорвать любого, если бы пастухи не отгоняли собак палками и камнями.

На следующий день, рано утром, мы отправились в путь. Наша дорога пролегала по долинам и горам Талыша, вдоль склонов гор, частично поросших кустарником, а также по глубоким лесным оврагам, где пели и щебетали сотни соловьев и другие певчие птицы. Эти чудесные места могли бы дать художнику богатый материал для эскизов. Затем мы поднялись на горный хребет, поросший густым лесом. На земле гнило множество поваленных бурей или упавших от старости стволов деревьев, частично обвитых растениями-паразитами.

В 10 часов утра мы приехали в деревню Асед-Кенди, расположенную на речушке Адинабазар, по которой проходит граница с Персией. Мы уже проделали 25 верст и остановились здесь на несколько часов, чтобы накормить лошадей и переждать сильную жару. Затем поехали дальше, по живописной пересеченной горной местности, вдоль глубоких оврагов. По дороге часто встречались семьи кочевников, перебиравшиеся со своим имуществом и скотом из зимних жилищ (кишлаков) на равнине в горы, чтобы остаться там на жаркое время года. Женщины и девочки обычно ехали верхом на быках, которые везли домашний скарб, кухонную утварь, войлок для кибиток, а также решетки и жерди. Мужчины и мальчики ехали верхом или шли пешком, а за ними следовали многочисленные собаки, охранявшие стадо. Интересно наблюдать, как весной кочевники покидают равнину и поднимаются в горы, а осенью с детьми и скарбом снова спускаются с гор в долины и на равнины. Это зрелище невольно напоминает картины Ветхого завета, так как обычаи и привычки кочевых народов на Востоке, по существу, остались те же, что и во времена Авраама и Моисея. Как часто мы видели молодых девушек, выходящих вечером и утром из кибиток с кувшинами на плече, чтобы набрать воды в соседнем ручье; кувшины имели такую же форму, как и во времена Моисея. Высокие, стройные, с пылким взглядом, красивыми черными глазами и густыми темными локонами, эти девушки ходят здесь без покрывала. Мы переночевали в живописной деревне Арус, расположенной на краю глубокого ущелья. Сегодняшний переход в 50 верст всех утомил.

Так как всю ночь лил дождь, мы отправились в путь лишь 18 апреля, в 10 часов утра. Поехали вдоль бурного ручья Кизил-Агач, переправились через него и очутились в одном из красивейших районов Закавказья. Нашему взгляду открылись прекрасные долины и холмы, поросшие лесом. Крутая горная тропа привела нас к ручью Дрик-Чай, через который мы переправились, чтобы переночевать в деревне Дженгеделан, оставив позади 25 верст. 19 апреля мы продолжили путь вдоль вышеупомянутого ручья, через который неоднократно переправлялись. Тропа шла то вверх, то вниз, до речушки Ленкоранка, затем мы поехали через густой лес, где уже цвели дикие фруктовые деревья. Недалеко от деревни Дженгем-ирам мы пересекли красивую глубокую долину. Здесь мы отдохнули, затем поднялись в долину Дзеванд-Чай, проехали меж причудливых окал и вдоль крутых склонов и к вечеру добрались до деревни Ховур, в окрестностях которой осмотрели руины старой крепости. Множество ручьев орошало великолепную долину, живописно расположенные мельницы были наполовину скрыты в густом кустарнике и окружены цветущими фруктовыми деревьями. Талыш во всех отношениях — настоящий рай.

20 апреля мы поднялись вверх по склону горного хребта, вершина которого была покрыта снегом. С одной из площадок нам открылся удивительный вид на гору Савалан высотой 15792 фута в Азербайджане (Персия) и крепость Арде-биль. Затем мы поднялись в долину Рвару, проехали по ней 15 верст, по узкой скалистой тропе и между лысых горных вершин, и к вечеру прибыли в деревню Рвару. Здесь мы переночевали в персидском доме, в котором жила старая седая женщина. Ей было 116 лет, и она помнила еще времена Надир-шаха.[39] От старости она согнулась крючком, но ходила еще бодро и была веселой в кругу своих праправнуков.

21 апреля мы ехали по склонам гор и попали в настоящий девственный лес. Преодолели 15 верст по скользким, размытым тропам и ужасной дороге, усеянной поваленными деревьями, добрались до долины Ленкоранки, которую пересекали трижды, увидели там на влажной почве следы тигра, а затем снова попали в прекрасную долину, где переночевали в деревне Сиа-Али. Эта деревня была разбросана по лесу и состояла из домов, крытых соломой, с широкими верандами. Наличие множества тутовых деревьев с короткими стволами и венками свидетельствовало о том, что здесь занимаются шелководством. Все фруктовые деревья (вишня, инжир, персик, айва, орех, миндаль и т. д.) были в полном цвету. В лесном кустарнике всю ночь напролет слышались трели соловья. Навсегда запомнилась мне эта замечательная ночь под звездным небом. Мы спали a la belle etual[40] на открытом со всех сторон деревянном сооружении в два-три ярда, на которое поднимаются по лестнице. Подобное сооружение для ночлега как нельзя лучше спасает от комаров, если к тому же разжечь под ним костер, дым которого их разгоняет. Мы находились здесь в то время года, когда комаров еще не было.

22 апреля мы отправились дальше. Наш путь пролегал через густой лес, затем вдоль высокой горной гряды, внезапно обрывающейся с левой стороны и переходящей в живописную глубокую долину. Отсюда нам открылся великолепный вид на эту долину, которая приобрела для нас двойной интерес тем, что здесь разыгралась сцена, которую никто из нас никогда еще не видел. Наш проводник Мешеди Али внезапно придержал лошадь, показал своей короткой нагайкой в долину и сказал мне: «Смотри, сахиб (господин), там внизу тигрица со своими детенышами». И действительно, примерно в 600–700 саженях под нами в тени скал сидела на задних лапах бенгальская тигрица. Впечатление было такое, что она любуется возней двух своих малышей, игравших, как котята, и делавших тысячи прыжков. Мы долго с интересом наблюдали с нашего безопасного места за этой игрой, затем снова направились в долину Ленкоранки, которую пересекли дважды, продолжили свой путь сквозь великолепный лес до каменоломен Балабура, где добывался известняк для крепости Ленкорань. Отсюда мы сделали крюк через густой лес к горячим серным источникам, располагавшимся в красивом ущелье и окруженным густым лесом. Температура в источниках, которых было три, была равна 34–35° по Реомюру. Мы с истинным наслаждением искупались в одном из них. Сторож рассказал нам, что каждое лето сюда присылают много больных солдат Ленкоранского батальона. Раз в неделю им привозят продукты. Однажды в прошлом году (1835-м), продолжал сторож, нагруженная продуктами упряжка волов проезжала по селу, и тут из чащи медленно вышел тигр и стал следовать за подводой на расстоянии нескольких сотен шагов. Когда подвода миновала деревянный мост, в трех верстах от источников, он исчез в кустарнике. Бедный возница был все это время ни жив ни мертв. Он сообщил о своем приключении коменданту, который сначала не придал ему никакого значения, посчитав эту встречу за случайность, но, поскольку это стало повторяться все чаще, с возницей были отправлены три хороших стрелка, которые при появлении тигра, следовавшего, как обычно, на расстоянии, убили его, освободив тем самым возницу навсегда от страха.

Отдохнув немного в этой живописной долине, мы поехали обратно в Ленкорань через прекрасный лес.

Мы провели в этом чудеснейшем уголке земли девять дней.

8 мая были именины нашего друга инженер-капитана Николая Горбачевского. Он устроил пикник в живописной долине Балабур, в 7 или 8 верстах от крепости. На празднество было приглашено все уважаемое мужское общество, и мы провели целый день на открытом воздухе. Под огромным ореховым деревом был разостлан большой ковер, уставленный всевозможными яствами. Бивший из соседней скалы холодный ключ служил нам для охлаждения вина и шампанского. В перерывах между едой мы осмотрели принадлежавшие одному армянину плантации американского табака, английского хлопчатника и сахарного тростника. Владелец водил нас повсюду и рассказывал о своих плантациях. В этом замечательном климате вызревает все, за исключением сахарного тростника, из которого хозяин делает некий сорт рома, так называемый Везу, представляющий собой выжатый и перебродивший сок.

13 мая из Баку за нами пришла наконец расшива (крытая барка) «Святой Василий», так как экспедиционное судно «Святой Гавриил» уже прибыло туда из Астрахани. Мы распрощались с друзьями и поплыли к месту назначения, увозя с собой из этого рая приятные и незабываемые воспоминания. В последние дни нашего пребывания здесь в Ленкорань приехала депутация молокан (секта русских протестантов), присланная из России своими братьями по вере, чтобы выбрать место для поселения в Талыше. В России в то время эта секта была запрещена, поэтому они переселялись преимущественно на Кавказ. Много их деревень выросло в живописных местах. Трудолюбивые и мирные по своему характеру, они скоро стали зажиточными и ладили даже с воинственными лезгинами. Такие деревни молокан возникли и в Талыше, и я узнал позже, что их жители довольны своей судьбой.

Мой путевой журнал во время экспедиции в Туркмению и мое описание Астрабадского залива, восточного побережья Каспийского моря и его жителей были в свое время опубликованы на русском языке в IV книжке «Записок Императорского Русского географического общества» (1850). Здесь я ограничусь лишь кратким обзором этого интересного путешествия, которое состоялось за 27 лет до путешествия Вамбери,[41] который, как и я, вышел из Астрабадского залива в направлении Гасан-Кули. В экспедицию, которая должна была посетить и описать восточное побережье Каспийского моря от Астрабадского залива до мыса Тюб-Караган, входили: начальник экспедиции коллежский асессор Карелин, я, корпуса горных инженеров поручик Фелькнер, врач Заблоцкий, прапорщик Масляников, штурманы Васильев и Муригин, топограф Ульянов, набивщик чучел, художник Жерновой, два переводчика и писарь.

Экипаж состоял из 20 астраханских и 20 уральских казаков, 4 артиллеристов, 18 вольных музуров (матросов) и 3 денщиков; всего на обоих судах находилось 74 человека. Двухмачтовое судно «Святой Гавриил» было вооружено тремя 3-фунтовыми пушками и одной 10-фунтовой, несколькими фальконетами; имелись боеприпасы, порох и, наконец, провиант на 15 месяцев. Так как у нас был приказ устанавливать торговые контакты с туркменскими племенами, мы взяли на борт много товаров, а также подарки для влиятельных туркменских начальников и старейшин (аксакалов), чтобы расположить их к себе.

18 мая 1836 г. мы вышли под парусами при свежем северо-восточном ветре из порта Баку и прошли острова Нарген и Вульф.

20 и 21 мая дул слабый ветер, а то и вовсе наступал штиль, так что мы медленно продвигались в восточном направлении. Опущенный в воду лот показал 80 саженей под килем. Во время нашего плавания по Каспийскому морю до его восточного побережья верхняя палуба нашего «Гавриила» представляла собой любопытное зрелище. Часть ее была покрыта растениями, собранными в Талыше, в окрестностях Баку и на горе Бешбармак. Растения были разложены на бумажных листах для сушки. Один накалывал булавкой жуков и бабочек, которых помещали в специальные коробочки; другой промывал змей и ящериц, чтобы положить их в спирт, или набивал чучела птиц; третий занимался чтением, ибо мы имели на борту хорошую библиотеку, в которой были как книги, касавшиеся непосредственно нашего путешествия, так и новейшие сочинения по географии, минералогии, естественным наукам и т. д.

На судне находился маленький зверинец из овец и кур, а также нескольких собак и кошек — последние для истребления крыс, которые водились в трюме, где были сложены мешки с мукой, и которые позже прогрызли даже отверстия в стенках корабля.

Для защиты от палящих лучей солнца днем над палубой натягивался тент. В штиль казаки купались в море, а мы — в опущенном в море парусе. Вообще, приняты были все меры для обеспечения здоровья людей и содержания корабля в чистоте. Экипаж ежедневно получал свежую баранину или рыбу, а также свежевыпеченный пшеничный хлеб. Казаки и матросы сохраняли бодрость и жизнерадостность и, если позволяло время, устраивали по вечерам игры и пели.

В 1836 г. на Каспийском море еще не было пароходов. Расстояние от Баку до восточного побережья моря, которое теперь на пароходе можно преодолеть за 12–15 часов, мы проделали при слабом ветре или почти в штиль за пять дней. Лишь 24 мая мы увидели восточное побережье, но из-за встречного ветра должны были весь день лавировать и медленно продвигались вперед. Вечером на верхней палубе появились комары — признак того, что земля близко.

25 мая, на рассвете, мы отчетливо увидели слева Красноводский залив, за ним вдали — Балханские горы, а справа — желтый песчаный берег Нефтяного острова (Челекен). С восходом солнца все исчезло в дымке и тумане, виден был лишь один Челекен. Из-за безветрия мы вынуждены были бросить якорь. После полудня подул сильный северо-западный ветер, и мы быстро поплыли вдоль вышеупомянутого острова. Термометр показывал +25° в тени. Вечером встали на якорь напротив западного берега полуострова Дервиш.

26 мая, рано утром, отправились в баркасе на берег. Прибой был таким сильным, что казаки вынуждены были спуститься в воду и поддерживать баркас с обеих сторон, чтобы его не опрокинули волны. На этом унылом, песчаном и бесплодном берегу мы встретили лишь нескольких кочевников, которые пасли тощих верблюдов. Мы расспросили их о местопребывании туркменского старейшины Киат-бека, который еще в 1819 г. сопровождал в Хиву капитана Муравьева, собрали несколько солончаковых растений и вернулись обратно на «Гавриил», невольно искупавшись в волнах прибоя. Здесь уместно сказать, что наши уральские казаки были замечательными моряками, а также стрелками, почти все понимали татарский язык, некоторые из них имели кое-какие познания о растениях и насекомых, приобретенные в прежних экспедициях с Карелиным, двое весьма хорошо набивали чучела птиц.

Прибыв на корабль, мы снялись с якоря, взяли курс на юг, оставив справа банку Тюленью, и вечером прибыли к северо-восточному побережью острова Огурчинского, по-туркменски Айдак, куда заранее направили наше разъездное судно «Василий». 27 мая мы сошли на берег. Жара была невыносимой, а сыпучий песок, большей частью покрывающий остров, жег, так сказать, сквозь подошвы сапог. Мы пересекли остров, который тянется с юга на север на 35 верст, а в ширину — на 2 версты. Разрыв песок на глубину в 1 1/2 аршина, мы нашли чистую пресную воду. Карелин собирал растения и жуков, казаки настреляли много маленьких куликов, которые были совсем не пугливы и десятками летали вперед и назад за волнами прибоя, склевывая выбрасываемых на песок насекомых и т. д. Жаркое из них получилось очень вкусное. После обеда мы искупались в море, дно которого состояло из мягкого мелкого песка. Затем мы разбили палатку и провели ночь на берегу острова. 28 мая, утром, казаки поймали четырех овец, стадо которых паслось здесь без присмотра, равно как верблюды и небольшой табун лошадей. Жителей мы не обнаружили. Подстрелив еще несколько уток, куликов и одного фламинго, мы покинули остров. Посыльное судно присоединилось к нам. Снявшись с якоря, мы направились далее на юг ори свежем северо-западном ветре со скоростью 7 1/2 узла.

29 мая низменное, северо-восточное побережье не просматривалось; виден был только Белый бугор, напротив которого из-за слабого ветра мы вынуждены были стать на якорь. Качка была настолько сильной, что невозможно было что-либо делать. Так продолжалось 48 часов, и лишь 31 мая, рано утром, мы смогли продолжить наш путь. Белый бугор имел форму продолговатой усеченной пирамиды. Берет — очень низменный и ровный, покрытый низким кустарником; мы смогли приблизиться к нему на нашем судне только на расстояние 8 верст. В 4 часа пополудни мы бросили якорь против бухты Гасан-Кули, куда впадала река Атрек. На рейде стояли три судна, принадлежавшие астраханскому купцу Герасимову и занимавшиеся здесь рыбной ловлей. Некоторое время спустя нас навестили сыновья вышеупомянутого туркменского старейшины Киат-бека Яхши-Мамед и Хадыр-Мамед. С ними пришли несколько старейшин, которые жили со своими семьями в войлочных хижинах, разбросанных вдоль берега бухты Гасан-Кули. Мы их приветствовали пушечными выстрелами, роздали им подарки, угостили чаем и конфетами, а вечером, перед их отъездом на берег, выпустили несколько ракет, что привело их в неописуемый восторг, потому что они ничего подобного не видели. Яхши-Мамед, старший сын Киат-бека, был воспитан в Тифлисе (куда его доставил полковник Муравьев после путешествия в Хиву). Он бегло говорил по-русски и имел некоторое образование.

1 июня, в 3 часа дня, мы снялись с якоря и взяли курс на северо-восток. Ветер был слабый. К вечеру в далекой дымке показалась горная цепь Эльбурс, которая тянется вдоль всего южного побережья Каспийского моря. Восточное побережье моря очень мелкое, к нему нельзя подойти на судне.

2 июня, на рассвете, во всем блеске перед нами предстали Астрабадские горы. Восходящее солнце осветило вершину горы Гёздаг, которую окутывали белые как снег клочья тумана, а также легкие облака. Над глубокими долинами и ущельями в лучах солнца клубился туман. Постепенно туман, окутывавший поросшие лесом склоны гор, стал рассеиваться, и нашим взорам начала открываться одна картина прекраснее другой. Вид этого великолепного ландшафта радовал нас еще и потому, что мы в течение 18 дней не видели ничего, кроме однообразной пустыни моря и низких песчаных берегов восточного берега, островов Челекен и Айдак.

Рано утром термометр показывал уже 18° в тени. Мы взяли направление на восток-юго-восток, чтобы войти в Астрабадский залив. Наш баркас шел впереди, чтобы делать промеры глубин, и в 2 часа пополудни мы бросили якорь в прекрасной просторной бухте между устьями речушек Багу и Карасу (Черная речка). Казаки, посланные на нескольких лодках на берег, возвратились вечером с цветущими ветвями гранатового дерева и убитой белой цаплей.

3 июня поручик Фелькнер отправился с 25 вооруженными казаками на берег, чтобы провести геологическое исследование Мазендеранских гор. Мы проводили их до устья Багу, осмотрели местность и полюбовались прелестной картиной здешней природы. Темная зелень гранатовых кустарников вспыхивала ярко-красными цветами. На каждом шагу встречались огромные, обвитые виноградными лозами смоковницы, тутовые, ореховые и другие деревья. На плодородной почве росли всевозможные растения. На берегу мы увидели плантации хлопчатника, а еще больше — находившиеся сейчас под водой рисовые поля, испарения от которых вредны для здоровья. 4 июля я отправился на лодке вверх по течению Карасу, произвел ее топографическую съемку на протяжении около 3 верст, но дальше этому занятию помешал повстречавшийся на моем пути высокий камыш: воздух в зарослях камыша был душный. Ближе к полуночи вернулся поручик Фелькнер.

5 июня я вместе с топографом и 15 казаками отправился на остров Ашур-Ада, чтобы произвести его топографическую съемку. Длина береговой линии острова, частично поросшего камышом, — 2 версты. Здесь мы обнаружили гранатовые кусты. Казаки вырыли в песке несколько неглубоких колодцев, в которых показалась пресная вода. Мы спали под москитными сетками из муслина, однако мириады комаров не давали нам покоя, и мы поспешили рано утром закончить съемку острова и обеих его песчаных банок (западной и восточной) и вернуться на судно. Этот остров был вскоре превращен в главную базу нашей флотилии на Каспии с целью охраны прибрежных жителей от нападения туркмен со стороны Персии. Сейчас здесь построены дома, растут сады.

Тем временем топограф производил съемку берега между реками Карасу и Сермелле, а я расспрашивал прибывшего к нам недавно в гости Яхши-Мамеда. Он рассказал много интересных подробностей о племенах йомуд, гёклен, теке и других туркменских племенах, а также об их местопребывании. 8 июня мы собирались объехать Астрабадский залив, чтобы описать его. Все было уже готово, когда к нашему судну пришвартовался в своеобразной лодке-долбленке (кулас) туркмен и подал нам записку от нашего консула в Гиляне А. Ходзько,[42] в которой он просил нас о встрече. Карелин и я тотчас же отправились в лодке в персидский порт Сенгир, на речушке Карасу, и взяли на борт консула. С ним на наш корабль отправился Мохаммед Исмаил-бек, брат губернатора провинции Астрабад. Являясь оруженосцем его персидского величества, он, хотя и был магометанином, вылил у нас один целую бутылку портвейна. После обеда мы проводили их на берег, а пушки «Гавриила» отсалютовали им тремя залпами. Мохаммед Исмаил-бек от выпитого вина, закусок и подаренных ему трех хрустальных бокалов пришел в такой восторг, что в порыве чувств подарил начальнику экспедиции всю Персию. Стремясь выразить свою благодарность, он все время приставал к нам, чтобы мы потребовали от него что-либо невозможное, а он исполнил бы наше желание. Однако эта благодарность ограничилась 50 огурцами, которые он прислал нам на следующее утро. Когда А. Ходзько прощался с нами, он просил встретиться в Эшрефе, знаменитой летней резиденции шаха Аббаса Великого.[43]

9 июня мы на трех лодках отчалили от «Гавриила», чтобы начать путешествие по заливу. Нас сопровождали Яхши-Мамед и еще четыре туркмена. Мы направились к устью Багу, искупались там и отплыли на запад вдоль берега, мимо устьев речушек Сердэк и Сермелле до речушки Гезд. Здесь сделали остановку. Затем направились дальше, мимо устьев речушек Ливан и Дьяр (последняя образует границу между провинциями Астрабад и Мазендеран). Заночевали на берегу речушки Галига, а 18 июня утром осмотрели окрестности. По рассказам местных жителей, 20 лет назад море занимало всю низменность от нынешнего берега до цепи холмов, простирающихся по правому берегу Галиги. Выше виден холм, носящий название Гирей-Дюгюн. Здесь можно увидеть еще остатки батареи, построенной графом Войновичем[44] в 1782 г., когда он во главе русской флотилии стоял в Астрабадском заливе. Большая часть побережья занята здесь рисовыми полями. Вода в речках плохая, так что мы вынуждены были брать воду из колодцев далеко от берега.

Мы поплыли дальше к устью Ширшери. Здесь на сочной траве паслись сотни буйволов. Они принадлежали губернатору Мазендерана Мирзе Мамед-хану, который посетил нас вечером и преподнес несколько баранов, огурцы, буйволиное молоко и два больших куска льда. Мы отдарили его несколькими красивыми хрустальными стаканами, и он обещал нам прислать на следующее утро верховых и вьючных лошадей, а также проводника для поездки в горы.

11 июня, рано утром, в сопровождении 15 пеших казаков мы отправились в горы. До деревни Сераджи, расположенной у речки того же названия, мы проезжали по полям, засеянным пшеницей, частью уже скошенной. Затем пошли фруктовые сады. За околицей мы поднялись вверх по крутой тропинке. Вид с высоты на море и побережье с разбросанными селениями, садами и полями был прекрасен. Мы продолжали подъем через густой лес, как вдруг обрушился сильный ливень, промочивший нас до нитки и вынудивший вернуться обратно в селение. В то время как в горах лил дождь, в долине не выпало ни одной капли. Северный склон Эльбурсских гор покрыт густым лесом; могучие дубы, бук, клен, железное дерево и многие другие, которые могли бы быть замечательным строительным материалом. Растительность здесь вообще чрезвычайно пышная. Прибыв в деревню, чтобы обсушиться, мы заметили, что персидские женщины и девушки убегают при нашем появлении. Однако, когда мы стали раздавать им маленькие подарки, например зеркальца, иголки, ножницы и т. д., они стали смелее и принялись рассматривать нас с большим любопытством, так как мы были первыми русскими, посетившими их деревню. Вечером мы вернулись в наш лагерь в устье Ширшери, где нам ночью не давал спокойно спать жалобный вой шакалов.

12 июня, на рассвете, мы поплыли дальше на запад, чтобы продолжить описание побережья, миновали устья рек Сургуджу и Келек и остановились к полудню у устья реки Шагил, где и расположились лагерем. Мы тотчас же отправили переводчика Абдуллу вместе с несколькими туркменами с письмом к нашему консулу в Эшреф, чтобы предупредить его о нашем прибытии и закупить хлеб и другие продукты. Тем временем казаки убили двух диких кабанов.

13 июня, рано утром, Абдулла привел пять лошадей и столько же мулов с проводниками. Появление туркмен всполошило жителей Эшрефа, потому что они приняли их за врагов или лазутчиков. Для охраны лагеря мы оставили нескольких казаков, а сами отправились в путь. Пять верст ехали среди рисовых полей, затем дорога привела нас в лес, который простирался вплоть до Эшрефа. Лес был великолепен. Здесь росли гранатовые, инжировые, тутовые и другие деревья, вокруг которых обвивались необыкновенно крупные и толстые виноградные лозы.

Эшреф (Ашреф) — небольшое селение, построенное из кирпича-сырца. Дворовые постройки и стены-изгороди сделаны из того же материала. Сверху на них растет трава, или они покрыты соломой для защиты от частых дождей. Дома отделены друг от друга фруктовыми садами и утопают в пышной зелени или совсем скрываются между фруктовыми деревьями. Дворцы, сложенные из обожженного кирпича, окружены стеной, подобно крепости. Таков и дворец Сефиабад, стоящий отдельно на холме, к западу от селения. Дворцы расположены у подножия невысокой, но крутой горы, поросшей густым лесом. Кристально-чистая вода с горы течет в главный бассейн перед большим павильоном, в котором нас принял консул А. Ходзько и в котором мы ночевали. За стеной я насчитал пять дворцов и павильонов; посреди находится большой павильон; выше его, ближе к склону горы, по длинному руслу неглубокой канавы проведена вода в главный бассейн. Она переливается с уступа на уступ и протекает через середину большого павильона. Отсюда открывается великолепный вид на залив и полуостров Потемкин с его деревьями, возникающими будто из тумана. Во втором дворце живет правитель (хаким) Эшрефа. Третий дворец называется Серд-Аб (Холодная вода). Отсюда вода направляется во все каналы парка, которые перекрещиваются. Это лучший дворец из всех, но и самый ветхий. Четвертый дворец находится ближе к горе. Наконец, пятый, слева, самый большой, гарем. Его стены выходят на улицу, разумеется, без окон. Фасад этого дома очень красив, хотя и не оштукатурен.

Как говорилось выше, все дворцы построены из обожженного кирпича, выложенного красивым орнаментом; высокие арки облицованы глазурованным кирпичом и расписаны яркими узорами.

Дворцы Эшрефа были построены шахом Аббасом Великим (персидским Людовиком XIV) 200 лет назад. Тогда эти дворцы и сады были достойны своего создателя. Сто лет назад они были почти уничтожены пожаром и восстановлены печально известным завоевателем Дели — Надир-шахом. Некоторые дворцы были перенесены в другое место, но уже не было той роскоши и того вкуса, которые были характерны для Аббаса Великого. Тем не менее даже руины и сегодня еще прекрасны. Их красоту подчеркивает и окружающая великолепная природа. Кипарисы, кедры, лимонные деревья, гранатовые кусты, тополь, бук, вяз, орешник и фиговые деревья посажены либо аллеями, либо островками и теряются в темной зелени леса на склоне горы. Темно-зеленые стройные кипарисы стоят словно часовые вдоль каналов, края которых окаймлены белыми мраморными плитами, в которых видны еще отверстия, куда вставлялись факелы, чтобы освещать сады вечером во время празднеств шаха Аббаса. Другие кипарисы отражаются в воде бассейна. Ярко-красные цветы оттеняют темную зелень гранатовых кустов. На их фоне видны полуразрушенные дворцы с полукруглыми резными окнами, в которых блестят осколки разноцветных стекол. Их полуразрушенные изразцовые оводы, в трещинах которых уже растут гранатовые и фиговые кусты, как будто парят на фоне голубого неба, и из руин на землю спускаются виноградные лозы. Все это так живописно! Прибавьте еще воздух, напоенный ароматом, синий свод неба и месяц, льющий свой магический свет на всю округу. Должен признаться, что никогда раньше не видел ничего более прекрасного, чем сады и руины Эшрефа в июньскую ночь, которая никогда не забудется.

Персы и нынешние жители этих мест не умеют ценить этот рай, руины не представляют для них ценности. Во дворце, где находится главный источник, средний купол упал в бассейн. Куски кирпичей и изразцов запрудили выход из бассейна, так что кристально-чистый ручей должен пробивать себе дорогу в обломках. Сверкая в лучах солнца, он пропадает в гранатовых кустах, где соловей поет свою грустную песню, как будто сожалея о прошлом этих дворцов. Все изменилось. Там, где в большом бассейне, напротив первого павильона, когда-то перед шахом Аббасом купались красавицы гарема, радовавшие его взгляд, теперь устраивают свои концерты лягушки. В самом гареме теперь стойла ишаков и пол усеян миллионами блох. Дворцовые залы, стены которых раньше украшали изречения из Корана, теперь исписаны автографами приезжих.

Мы расположились на ночлег в большом павильоне, открытом со всех сторон, недалеко от ручья, журчание которого перебивалось кваканьем лягушек. Перед тем наш консул угостил нас замечательным ужином в персидском вкусе. Нам предложили крепкое вино из Шираза и кальян. Была чудная ночь, и я еще долго сидел у края ручья и, размышляя о бренности всего прекрасного на земле, наслаждался видом окрестностей, купающихся в лунном свете.

14 июня мы встали с рассветом, позавтракали и отправились в верхний дворец Сефиабад. Он находился в лучшем состоянии, чем уже упоминавшиеся, потому что в нем однажды останавливался Фатх-Али-шах (умерший в 1835 г.)[45] и к его приезду он был немного приведен в порядок. Вид с балкона третьего этажа открывался чудесный. Астрабадский залив со всеми извилинами, бухтами и косами был виден как на ладони, а дальше к северу простиралось Каспийское море; слева возвышались отроги Мазендеранских гор, а позади нас в густой зелени лежали руины Эшрефа.

В 10 часов наш гостеприимный хозяин А. Ходзыко, которого мне снова доведется увидеть через два года в Тегеране, простился с нами, и мы вернулись в Эшреф, где уже были приготовлены лошади и мулы, чтобы доставить нас в лагерь Шагил. Во время нашего отсутствия Муригин с топографом произвели съемку остальной части залива, а также определили глубину вдоль полуострова Потемкин. Свежий северо-западный ветер наполнил наши паруса, так что мы уже к вечеру были на борту своего судна.

В оставшиеся дни июня у нас побывали в гостях некоторые персидские ханы из окрестностей. Наш живописный лагерь был разбит в устье Багу. Казаки собирали хворост, готовили сухари; в бочки набиралась свежая вода; судно приводилось в порядок.

Вся коллекция жуков, бабочек и растений была просмотрена, приведена в порядок и уложена в ящички. Наш художник сделал много набросков Эшрефа, а также эскизы портретов посещавших нас персов и туркмен. Почти каждую ночь в силки, расставляемые казаками в лесу, попадались дикие кошки, барсуки или шакалы.

25 июня, день рождения царя, мы отпраздновали на берегу Багу как нельзя лучше. Было устроено соревнование по стрельбе среди казаков, и лучший стрелок получил денежную премию. Во время обеда мы пили за здоровье царя под грохот пушек, и, может быть, впервые с 1782 г. эхо выстрелов раздавалось в Мазендеранских горах.[46]

В последние дни месяца я занимался главным образом сбором сведений об обычаях, привычках, торговле и ремеслах туркменских племен и жителей провинций Астрабад и Мазендеран. Наш консул А. Ходзько передал мне, кроме того, статистические и географические данные о Гиляне и Мазендеране, так что я располагал теперь значительным материалом для описания этих земель.

3 июля в наш лагерь приехал из Наукенда Гамзат-хан. В 1827 г. он был взят в плен в Эривани,[47] прожил восемь месяцев в Тифлисе, а в 1833 г. сопровождал по приказу Аббас-Мирзы[48] известного английского путешественника Бернса[49] из Кучана (в Хорасане) до границы расселения туркменских племен, так как к тому времени был правителем племени гёклен. Теперь он был хакимом Наукендского округа (махала). Он обещал дать нам лошадей и проводника, чтобы совершить еще одну поездку в горы, с условием, что наш врач поедет к нему, чтобы оказать помощь одной из его жен.

Мы воспользовались этим приглашением. Доктор Заблоцкий, Фелышер, я и переводчик Абдулла с 10 казаками запаслись барометром и отправились на заходе солнца на баркасе к устью речки Чебекенд, где и заночевали в баркасе. 4 июля, на рассвете, мы отправились в село Наукенд, находившееся в 5 верстах от берега. Гамзат-бек и его младший брат Сефи-хан встретили нас дружески. Врача с переводчиком проводили в гарем, а мы тем временем осмотрели селение, насчитывавшее 1000 домов, которые утопали в садах и пышной лесной растительности. В час дня врач закончил свое дело, и наши любезные хозяева дали нам несколько своих верховых и вьючных лошадей.

Из Наукенда, через который протекает речушка того же названия, мы по полого поднимавшейся тропе поехали в горы. Долина была покрыта фруктовыми деревьями, лесом и мимозой, усеянной пурпурно-красными цветами, а также папоротником такой высоты, что всадников не было видно. Сильный запах от папоротника вызвал у некоторых из нас головную боль. Первое барометрическое наблюдение мы провели в селе Банюш-Тепе, в котором насчитывалось 30 дворов; оно располагалось у самого подножия гор, на речке Малекастель. Во время нашего отсутствия Карелин проводил днем в устье Багу каждые полчаса барометрические наблюдения, чтобы затем сравнить их с нашими данными. От вышеупомянутого селения начинался подъем в гору через густой лес, и мы с трудом выбрались на дорогу, ведущую из Наукенда через горы в Хезар-Джериб, на южную сторону Эльбурса. Дорога пролегала все время по густому лесу, и мы три раза пересекали каменистые русла бурных лесных потоков. Затем мы ехали вдоль крутого берега большого ручья, который впадает в Наукенд. Ручей протекает в глубоком ущелье, так что его шум едва доходил до наших ушей; самого его не было видно.

В 4 часа мы провели второе барометрическое наблюдение. Чем выше мы поднимались, тем дорога становилась круче, небо начало затягиваться облаками.

На горе Дюкесар мы любовались чудесным видом, открывшимся в сторону севера. Вся равнина вокруг Астрабадского залива, носящая название Энезан-Чом, лежала у наших ног; сам залив, полуостров Потемкин, остров Ашур-Ада и Каспийское море представляли великолепную панораму. Густые леса около берега казались темными пятнами, средч которых выделялась светлая зелень рисовых полей и лугов. Над деревнями курился дымок, в легких облаках садилось солнце, и на землю опускалась вечерняя прохлада. Здесь, на горе Дюкесар, мы провели третье барометрическое наблюдение. Заночевали мы под столетним буком, густая листва которого укрыла нас от дождя. Мы спали на голой земле, и у нас не было ничего, кроме сухарей и капельки рома.

5 июля, в 4 часа утра, мы снова стали подниматься по крутой и грязной тропе. Лошадей оставили и карабкались вверх по узкой тропе вдоль хребта Люссар, между двумя пропастями. Справа в глубине шумел поток Абра-Чешме, слева находился обрыв, такой крутой и глубокий, что не слышно было шума воды. С трудом мы добрались до истока Абра-Чешме. Здесь в 7 1/2 часов утра мы провели последнее барометрическое наблюдение. Туман закрывал ущелья и медленно поднимался вдоль горного хребта. По нашим подсчетам, мы находились на высоте в 3420 саженей[50] над уровнем Каспийского моря. Мы не рискнули подниматься выше из-за крутизны тропы, а также из-за боязни разбить барометр. Мы начали опускаться, несколько раз падали и в 9 часов достигли лагеря, где заночевали. Утром продолжили спуск, взяв лошадей под уздцы, и в 2 часа прибыли в Наукенд. Гамзат-хан дал нам свежих лошадей, и наши казаки покинули деревню с песнями под аккомпанемент тамбурина. На звуки песни из домов выбегали женщины и девушки; они провожали нас до околицы, глядя с удивлением и с улыбкой, так как никогда еще не встречали русских.

В 4 часа мы погрузились в лодку и в 6 часов вечера прибыли в лагерь на реке Багу.

В течение последующих дней мы готовились к отъезду. Хадыр-Мамед уехал раньше в Гасан-Кули, расположенный в устье Атрека, чтобы известить о нашем скором приезде своего престарелого отца Киат-бека. Наше пребывание в Астрабадском заливе, в который впадают 30 речек и ручьев, продолжалось более пяти недель. Погода была большей частью хорошей, небо — ясным, хотя в горах часто шел дождь. Направление ветра было всегда постоянным: ночью с гор (южный ветер), днем с моря (восточный ветер). На якорной стоянке не ощущалось ни малейшей качки. Днем жара не превышала 24° по Реомюру в тени, а ночью не опускалась ниже 18°. На берегу жара была сильнее и в тихую погоду становилась невыносимой, особенно в начале июля, когда начал цвести хлопчатник. В последние дни нашего пребывания здесь заболело несколько казаков, не от тяжелой работы или плохой пищи, а, вероятно, вследствие жары. Питание наше было хорошим. В летний период, когда отары овец перегонялись в горы, мы покупали у местных жителей или туркмен быков. Хотя мясо и хранили в ямах, больше двух дней его нельзя было держать. Наш врач быстро поставил больных на ноги, и мы покинули прекрасный Астрабадский залив в ночь с 11 на 12 июля. Ветер был слабый, и мы медленно плыли на север и лишь в полдень оказались в районе Серебряного бугра (Гюмюш-Тепе), где бросили якорь в 7 верстах от берега.

Мы послали на берег переводчика Абдуллу в бударке (легкая лодка), чтобы он приготовил войлочную юрту и дал сигнал, когда все будет готово. В 3 часа сигнал бы подан, и мы в двух лодках с 20 вооруженными казаками отправились на берег. Так как у берега было очень мелко, мы вынуждены были остановиться в 30 саженях от него. Толпа полуголых мальчишек бросилась нам навстречу, и мы двинулись пешком прямо по воде в сопровождении галдящих детей туда, где на небольшом холме была установлена наша кибитка. С трудом мы пробрались через толпу любопытных туркмен. Их старейшина, Аман-Назар, угостил нас дынями и произнес много высокопарных приветствий, повторив двадцать раз слова «аман-баш» и «хош-гельди» («добро пожаловать» и «милости просим»).

Карелин предложил туркменам устроить турнир борцов, пообещав победителю небольшой приз. Они с таким азартом и криками приступили к состязаниям, что мы были уже не рады, что очутились среди этих полуголых нищих людей, не повиновавшихся приказам. Толкая друг друга и крича во всю глотку, они образовали круг. Дарчи, своего рода полицмейстер, смог выровнять круг только после того, как стал бить нагайкой по голым ногам орущих соплеменников. Борцы демонстрировали только силу, но не ловкость; они хватали друг друга за пояс, и каждый пытался свалить другого. Хотя подарки были довольно ценными, они требовали больше. Некий Назар-Берген добивался от нас подарка за то, что не участвовал в соревновании стрелков в лагере на Багу.

Особенно нам не понравилось их жестокое обращение с пленными или, вернее сказать, с уведенными силой персами. Так, за неделю до нашего приезда они силой увели одного юношу-перса и заковали его в цепи. Седой туркмен вывел его напоказ, заставил несчастного ходить взад и вперед, наслаждаясь, по-видимому, бряцанием цепей. С основанием нашей морской базы у острова Ашур-Ада действиям этих грабителей вдоль побережья Астрабадского залива и Мазендерана был положен конец.

Мы осмотрели Серебряный бугор, имеющий всего 3–4 сажени в высоту. На нем остались только развалины старых зданий; море смыло часть построек, и остатки стен простираются под водой на юг, вдоль берега до речки Карасу. Вид с вершины бугра понравился нам своей новизной. С одной стороны — море, с другой — необъятная степь с едва различимой на горизонте цепью холмов. У наших ног, как пчелиные соты, располагалось около 200 войлочных юрт йомудов. Вправо холм постепенно снижался и, наподобие вала, тянулся к речке Гюрген и сливался со степью. Туркменский аул находился в 1 1/2 верстах от реки, воду которой использовали жители. Вечером, в 9 часов, при свете луны мы вернулись на судно.

13 июля мы поплыли очень медленно на север и к полудню бросили якорь из-за мелководья против бухты Гасан-Кули, в 14 верстах от берега. Здесь мы обнаружили суда купца Герасимова, нагруженные рыбой, которую ловили для него в бухте туркмены. На следующее утро к нам на борт поднялись Яхши-Мамед и 20 его соплеменников. Мы угостили их и послали вперед, чтобы они поставили нам несколько кибиток на берегу. Между тем мы подошли ближе к судам Герасимова и в 5 часов вечера отправились в четырех лодках на берег с пушкой и в сопровождении 40 вооруженных казаков. Нам пришлось остановиться в 100 саженях от берега, так как лодки из-за мелководья не могли подойти ближе. Хадыр-Мамед и много туркмен поехали к нам. Они отдали нам своих лошадей, чтобы мы могли сухими добраться до берега. Здесь нам навстречу верхом выехал почтенный Киат-бек и проводил до двух просторных кибиток, специально для нас приготовленных.

Нас окружила толпа любопытных туркмен, которые были намного сдержаннее их земляков у Серебряного бугра. Среди них находился также Яхши-Мамед, старший сын Киата. Он был босиком. Казалось, что он здесь чужой; он не приближался к отцу и не сопровождал нас к кибиткам. Позднее мы узнали, что он в немилости у отца, потому что женился без его разрешения. Эта черта характера туркмен заслуживает внимания. Власть и воля отца здесь безграничны, и сыновья, даже в зрелом возрасте, должны беспрекословно подчиняться ему. Среди этого народа бытуют и другие странные привычки, особенно среди женщин. Сноха, например, никогда не назовет свекра по имени, никогда не говорит с ним сама, а обращается к нему через старшее лицо, имеющее право разговаривать с ним свободно; те же правила действуют в отношении старшего деверя.

Мы показали туркменам ловкость наших казаков и артиллеристов в стрельбе. Они изумлялись тому, как пули рикошетировали далеко в степи или прыгали по поверхности моря. Их восторгу не было предела, когда мы вечером выпустили полдюжины больших ракет. Мы угостили старейшин чаем и затем отпустили их.

Аул Гасан-Кули был расположен на мысе и отделен от нашего лагеря бахчой с дынями и арбузами. Степь, необозримая и ровная, терялась вдали и, казалось, составляла единое целое с морем. Месяц заливал окрестности своим серебряным светом, не было ни ветерка, и ночь была пленительна. Находясь здесь, мы всегда спали ночью на открытом воздухе. Казачьи караулы охраняли лагерь.

На следующее утро мы решили доставить с судна питьевую воду; здешние жители брали ее из Атрека, впадающего в озеро Гасан-Кули, в 14 верстах от аула. Озеро неглубокое, так что жители возят воду в куласе, предварительно наполнив и его. Жара стояла невыносимая. В тени термометр показывал 27°. После обеда мы побывали в ауле, насчитывавшем приблизительно 200 кибиток, раскинувшихся на западном берегу бухты или озера. Внутри кибиток было довольно чисто, пол устлан войлоком или коврами, а вдоль стен стояли раскрашенные русские деревянные сундуки, в которые жители складывали свою одежду и пожитки. Седла, уздечки и оружие крепились на деревянной оснастке кибитки. Во многих местах мы видели женщин, которые сидели под навесом, защищавшим их от палящих лучей солнца, и занимались изготовлением ковров или войлочных одеял. Вдоль берега стояло множество туркменских плоско донок (киржим) и русских рыбацких лодок, принадлежавших Герасимову, а немного выше находился его рыбный промысел. Мы посетили кибитку Хадыр-Мамеда, где увидели его жену и дочерей. Женщины носят здесь в качестве головного украшения большую высокую шайку (кокошник), унизанную множеством золотых и серебряных монет, и закрывают рот белым хлопчатобумажным платком; в отличие от турчанок и персиянок они не боятся показывать лицо. Наш художник нарисовал позднее полдюжины портретов красивых туркменских девушек и женщин в праздничных одеждах.

16-го и 17-го я занимался съемкой огромной бухты (култук) Гасан-Кули, в которую впадают бесчисленные рукава реки Атрек. Для этой цели я воспользовался куласом, потому что бухта, или озеро, очень мелководна. В середине глубина составляет 3 фута, а вдоль берегов — лишь один фут.

Мы были первыми русскими, которым удалось подняться вверх по Атреку. Притоки, которых здесь великое множество, имеют илистое дно и до такой степени мелки, что я вынужден был выходить из куласа, и казаки тащили его по илу до реки, а я брел босиком то по илу, то по раскаленному песку. Затем мы прошли несколько верст на веслах вверх по Атреку. Вода его мутная, а течение очень быстрое. Река не очень широка, но в период паводка она выходит из своих низких берегов и затопляет окрестности. Во время съемки один из моих уральских казаков принялся ловить сомов. Эти большие, часто до 4–5 футов длиной, хищные рыбины лежали в иле на глубине примерно одного фута и, казалось, отдыхали и грелись на солнце. Он подкрался к одному из этих чудовищ и ударил его моим обоюдоострым лезгинским кинжалом в спину, затем распорол ему брюхо и бросил в наш кулас. Второму он также нанес смертельный удар кинжалом; при этом кинжал соскользнул со спины рыбы, и казак сильно поранил себе руку. Стояла такая жара, что вода по всей бухте сильно прогрелась. Вернувшись в лагерь, мы увидели у наших кибиток много женщин и девушек в праздничных одеждах. Карелин раздавал им небольшие подарки и сахар, чтобы самые красивые из них согласились позировать. Художник сделал также зарисовки двух туркмен на лошадях в полном вооружении.

В течение следующих дней стояла такая же нестерпимая жара; мы были одеты лишь в самое необходимое. Так как море было очень мелким и нельзя было купаться, казаки привозили каждое утро в лагерь бочку с морской водой, и мы обливались ею.

20 июля из степи приехал Магомед-Таган, казн, или первое духовное лицо, племени йомуд. После обеда были устроены скачки, в которых приняли участие 10 туркмен. Их кони не отличались красотой, но породы русских лошадей вряд ли могли бы вынести скудный корм степи вперемешку с соленой водой. Настоящих туркменских лошадей можно найти только в племени теке (около Шерекса в Хорасанском Курдистане). Позже, когда я жил в Персии, у меня было много таких лошадей, и я научился ценить их замечательные качества. После скачек победители были награждены железными котлами, треножниками, кувшинами и деньгами. Затем мы пригласили аксакалов на чай. Перед заходом солнца к нам пожаловал кази в сопровождении 15 старейшин. Мы накрыли стол в большой войлочной кибитке, но они хотели сначала совершить вечернюю молитву (намаз).

Они встали в один ряд и обратились лицом к Мекке. Кази стоял немного впереди и произносил молитву вслух. Во время молитвы они то падали на колени, касаясь лбом земли, то стояли прямо, не шелохнувшись. В конце молитвы они хватались обеими руками за бороду, повторяя слова «Аллах акбар» («Бог велик»). Эта сцена в необозримой степи, на берегу моря, в которое как раз на западе погружалось солнце, освещавшее своими лучами молящуюся группу и нас всех, показалась мне захватывающей и возвышенной. Такая молитва под открытым небом и среди такого грандиозного простора всегда производит глубокое впечатление на чувствительных людей.

После молитвы подали чай. Карелин рассказал старейшинам о цели нашей экспедиции: Затем начался разговор о здешнем рыбном промысле, о торговле с Россией, Хивой и Персией. Тем временем поспел ужин на сто человек, приготовленный из рисовой каши и баранины (пилав), и мы угостили всю эту толпу в степи под открытым небом. Сверкающие звезды, корабельные фонари, повешенные на казацкие пикш, придавали этой группе неповторимый вид. Каждый гость оставил себе в качестве подарка деревянную лакированную чашу, из которой он ел свою порцию пилава. В конце ужина была выпущена дюжина ракет и сделано несколько пушечных залпов. Гости остались чрезвычайно довольны и согласились со всеми предложениями Карелина. Однако это не помешало нескольким туркменам украсть юфтовые кожи, на которых они сидели во время обеда. К счастью, воровство не прошло мимо зорких глаз наших казаков. Они отобрали их у грабителей, прежде чем те исчезли с ними в темноте ночи; последние извинились, наивно заявив, что взяли шкуры лишь по рассеянности.

Сильная жара стояла и все последующие дни. Свежую воду мы получали ежедневно в бочке с судна, и все-таки ее нельзя было пить без добавления лимонной кислоты. К счастью, туркмены ежедневно приносили нам на продажу большое количество дынь я арбузов, которые выращиваются здесь, особенно в районе Серебряного холма, в огромном количестве. Они очень крупные и приятные на вкус. Киат-бек и старейшины заключили с купцом Герасимовым контракт, по которому они предоставили ему право осуществлять рыбный промысел в принадлежащих им водах Атрека и Гюргена. Контракт был заверен 26 июля печатью кази и самыми уважаемыми старейшинами, после чего им были преподнесены подарки. В последний день июля доктор Заблоцкий и я еще раз отправились в сопровождении охраны в трех куласах по Атреку и поднялись вверх по реке до бугра Козу-Куран, расположенного примерно в 10 верстах от устья. Казаки настреляли много бекасов и другой водоплавающей птицы, В высоком камыше вдоль берега мы обнаружили много следов диких кабанов и даже пантер. С Зеленого бугра туркмены принесли нам несколько больших ящериц (варанов), называемых по-туркменски «замзам», длиной 2–3 фута, которые напоминали крокодила в миниатюре. Мы умертвили их, бросив им в пасть немного нюхательного табака, от которого они тотчас умерли в сильных конвульсиях. Выпотрошенные, они были помещены в спирт.

27 июля целая туркменская флотилия из 33 киржимов вышла на всех парусах из бухты Гасан-Кули на север, к селению Гарям (расположенному на восточном берегу моря), чтобы привезти оттуда каменную соль, которой туркмены наряду с нефтью довольно оживленно торговали с жителями Гиляна, Мазендерана и Астрабада. Эта флотилия, наводящая ужас на персов, рассеялась бы при первом же залпе одного нашего корвета.

Между тем мы занимались также расспросами, например: о течении рек Атрек и Гюрген, о дорогах, ведущих в Хиву, о туркменских племенах йомуд, теке, гёклен и т. д., их численности, местопребывании, обычаях и нравах. На эти вопросы нам отвечали Киат-бек, Яхши-Мамед, Мамед-сардар, Черкес-хан, кази и другие.

Известие о прибытии русского судна с подарками для йомудов разнеслось по всей степи, естественно, по восточному обычаю, с различными преувеличениями и в приукрашенном виде, так что некоторые аксакалы прибыли за 200–300 верст в надежде получить подарок. Мы приняли лишь тех, кто отличался по одежде, возрасту и манерам от множества нищих, которые ежедневно надоедали нам. Расспрашивали их о местожительстве, племени, их отношениях с Хивой, Персией и не отпускали, не показав в действии нашу артиллерию. Они удивлялись скорости зарядки и производству выстрела из пушки, рикошетированию ядер по морю и уверяли нас, что ни туркменская, ни хивинская конница не страшны русскому солдату, поскольку мы можем четыре раза зарядить пушку и выстрелить, в то время как они едва успевают даже один раз зарядить свое кремневое ружье.

28, 29 и 30 июля бушевал сильный шторм, пришедший с запада. Связь с судном была невозможна. Прибой и ветер были так сильны, что волны достигали нашего лагеря, удаленного от берега на 40 саженей. Мы бы давно покинули это побережье, но вот уже на протяжении двух месяцев почти постоянно дули западные ветры, в то время как для продолжения нашего путешествия на север требовался южный и восточный ветер. Тем не менее мы готовились к отъезду, так как во время шторма на нашем судне открылась течь, и мы должны были поспешить в тихий Красноводский залив, чтобы произвести основательный ремонт.

Туркмены не признают никакого авторитета, все равны между собой и уважают лишь отцовскую власть. Ссоры, особенно среди молодых неженатых туркмен, оканчиваются почти всегда несколькими ударами кинжала. Однажды на наших глазах молодой человек, едва достигший 15 лет, нанес глубокие раны кинжалом другому в голову и шею: стоявшие тут же йомуды равнодушно смотрели на происходящее. Наши пожелания или приказания всегда объявлялись народу через глашатая.

Во время нашего пребывания в Гасан-Кули стояла прекрасная погода, небо было всегда безоблачным, и лишь в течение двух дней мы видели облака. Но жара была нестерпима; западные ветры редко освежали палящий зной. Зато ночи были великолепны — теплые и величественно тихие; на темно-синем небосводе, как бриллианты, сверкали звезды. Падая, они оставляли длинный след в прозрачной атмосфере. Аул Гасан-Кули глубоко спал. Не было ни ветерка, и лишь тихий ропот моря да перекличка часовых, охранявших наш лагерь, нарушали торжественную тишину ночи. Часто поздно вечером мы уходили далеко в степь, чтобы еще долго наслаждаться этим величественным зрелищем. И почти всегда спали под открытым небом, вдыхая с наслаждением свежий ночной воздух. Даже ночью термометр показывал 22°, и температура никогда не опускалась ниже 18° Р.

4 августа мы наконец покинули это негостеприимное побережье, но неблагоприятный ветер и сильное волнение на море не давали нам быстро продвигаться вперед, так что 7 августа мы вынуждены были бросить якорь против Белого бугра. Я, поручик Фелькнер и врач отправились на двух лодках к берегу, удаленному от судна на 10 верст. Глубина моря достигала 6 футов, а в 5 саженях от берега было так мелко, что мы вынуждены были брести до него пешком. Мы прошли примерно 3 версты в степь, преодолев песчаный холм и высохший морской залив. Наконец, мы начали вязнуть в черной глинистой почве. Это было высохшее соленое озеро; соль покрывала верхний слой, а под этой коркой находилась солончаковая грязь.

Ак-Тепе, или Белый бугор, находился примерно в 5 верстах к востоку от нас. Здешний рельеф напоминал побережье острова Айдак. Три ряда параллельных песчаных холмов, или дюн, частично поросших кустарником или песчаными растениями, образуют дамбу, защищающую от крупных волн во время западных штормов. Первая дюна находится примерно в 20 саженях от моря, две другие отстоят друг от друга на большем расстоянии, и пространство между ними покрыто солончаками и ракушечником. Перебравшись через третью гряду песчаных холмов, мы очутились в совсем ровной степи. Днем жара была невыносимой. И здесь нас ввело в заблуждение явление преломления лучей (мираж, или фата-моргана). Впечатление было такое, будто вся степь залита водой; даже тени песчаных холмов на горизонте или песчаных растений в бескрайней степи, казалось, отражаются в тихой воде. Обман был полным, и мы несколько раз останавливались, полагая, что перед нами вода. Слева от нас виднелась блестящая корка поверхности соленого озера. На Белый бугор, вероятно, можно где-нибудь подняться; впечатление такое, что он вырастает из солончаков, и с того места, где мы стояли, его склон напоминал крутую белую стену. Туркмены утверждают, что на его вершине имеется горячий соленый источник. Вдоль дюн вилось много тропинок, терявшихся затем в степи; возможно, это были тропы охотников-туркмен, преследовавших антилоп (джейранов), так как следы этих животных встречались часто.

На следующий день мы поплыли дальше на север, но мало продвинулись вперед. Поэтому бросили якорь, на этот раз лишь в 2 верстах от берега, и отправились к нему в трех лодках. Здесь мы обнаружили две войлочные кибитки, обитатели которых имели стадо овец, коз, а также около 20 верблюдов. Недалеко от моря они выкопали колодцы, вода в которых была все-таки солоновата. Степь здесь имела тот же вид, что и у Белого бугра. Мы купили четыре овцы и вернулись обратно на судно. Однако, поскольку его очень качало и к тому же усилился встречный ветер, мы решили провести еще один день на берегу. 10 августа, с рассветом, мы отправились дальше на север, оставив далеко справа Зеленый бугор. Вечером ветер утих. Мы провели прекрасную ночь. Луна освещала еще не совсем утихшее море. За кормой судна, которое едва продвигалось вперед, тянулась серебряная полоса.

11 августа мы вынуждены были постоянно лавировать, ветер переменился на западный и гнал нас к восточному берегу. Мы увидели длинный ряд песчаных дюн, которые тянулись от острова Челекен на юго-восток до морского залива, некогда называвшегося Хивинским (теперь он уже почти высох). С 12 по 14 августа погода была неустойчивой: то стояло безветрие, то ветер принимался дуть со всех сторон. И лишь вечером 14 августа мы смогли при глубине в 4 сажени бросить якорь у юго-восточного берега острова Огурчинского (Айдак) и разбить на берегу наш лагерь. С 15 по 17 августа я вместе с топографом занимался дальнейшей съемкой этого острова, северную часть которого мы уже сняли в прошедшем мае. Я занимался этой работой в течение трех дней до обеда. Жара была нестерпима. Раскаленный песок жег даже сквозь подошвы сапог, поэтому я решил ходить босиком по влажному песку вдоль берега и надевал сандалии лишь в тех случаях, когда мне надо было подняться на холм, чтобы осмотреть местность и отметить ориентиры на измерительном столе. Так я прошел босиком около 50 верст. Во время съемки мы часто выкапывали маленькие, до 2 футов глубиной, колодцы, чтобы утолить сильную жажду; вода была почти всегда чистая и хороша на вкус. Случалось, что мы натыкались и на соленую воду; это зависит от расстояния колодца от моря или от грунта; если грунт содержит мало примесей соли, то вода пресная. Недалеко от южной оконечности острова мы наткнулись на большую бахчу с дынями и арбузами; около 400 штук мы взяли с собой на борт. Покуда я вел съемку, казаки вырыли несколько колодцев между западным и восточным побережьем и наполнили водой восемь больших бочек, чтобы отправить их на судно, а затем собрали довольно много валежника. Они ежедневно стреляли по 50–60 маленьких жирных бекасов, которые населяли остров в большом количестве, а также фламинго и морских воронков (кормо-ран). Я определял и высоту солнца. Спал, однако, каждую ночь на судне, так как на берегу очень мучили комары. Поручик Фелькнер проводил обследование соленых озер и собрал уже много красивых кристаллов соли. Как уже говорилось, жителей здесь нет, лишь иногда сюда с острова Челекен приходят туркмены, чтобы полить свои бахчи и позднее снять урожай. Мы обнаружили здесь табун лошадей, стадо овец и коз, а также несколько верблюдов. Все это принадлежало Киат-беку.

18 и 19 августа мы подготовили бумаги и донесения, чтобы отправить их в Баку с разъездным судном «Василий»; в Баку надо было закупить свежие продукты, вино, ром, чай, сахар, и т. д. Тем временем к нам присоединились два судна Герасимова, груженные рыбой, икрой и белужьими пузырями. Они вышли из Гасан-Кули позже нас и теперь возвращались назад, в Астрахань. 20 августа посыльное судно снялось с якоря и взяло курс на Баку. Мы же направились на север, чтобы добраться до Красноводского залива. Едва мы прошли 10 верст, как сильный северный ветер вынудил нас снова бросить якорь. Разразился настоящий шторм; мы выпустили около 90 саженей якорного каната, чтобы как-то уменьшить качку.

Северо-западный ветер улегся лишь 23 августа. Он, как и западный ветер, господствовал почти три месяца; собственно, эти встречные ветры и были причиной того, что мы так медленно продвигались на север. К вечеру ветер совсем утих и море успокоилось. Балханские горы виднелись, как облако, на далеком горизонте — на северо-северо-востоке. 24 августа мы снова снялись с якоря и вскоре приблизились к Нефтяному острову (Челекен) с южной стороны. Тремя орудийными залпами мы оповестили Хадыр-Мамеда о нашем прибытии; мы назначили ему здесь встречу, и действительно, вечером он прибыл с двумя туркменами.

В результате последнего шторма течь в судне увеличилась, так что мы вынуждены были четыре раза в день откачивать воду из трюма. Ветер снова переменился на северный и вынудил нас, к большому сожалению, дрейфовать пять дней, поскольку все попытки продвинуться вперед не увенчались успехом. Погода была прекрасная. Жара немного спала, и мы с нетерпением ждали благоприятного ветра.

30 августа наконец при легком юго-восточном ветре мы снялись с якоря и поплыли вдоль острова Челекен на северо-запад до мыса, за которым берег уходит на северо-северо-восток. Наше судно обогнуло мыс и встало на якорь, убрав паруса. Мы тем временем отправились на двух баркасах на берег. Когда мы приблизились к берегу, до нас донесся запах нефти. Крутые берега позволили нам подойти очень близко. Они имели в высоту 3–4 сажени и состояли из соли с примесью глины серого или темно-голубого цвета. Местами берег был пропитан нефтью, однако запах ее был едва уловим. Кое-где параллельно берегу тянулись горизонтальные пласты толщиной 1/4 аршина. Вследствие оседания берега в пластах образовались вертикальные трещины. Поднявшись на крутой берег, мы ступили на почву, состоящую из мелких ракушек и похожей на пепел пыли, такой мелкой и мягкой, что, хотя ноги и увязали в ней, идти было легко. На склоне горы, называемой Мирза-бек, к востоку, мы обнаружили горячие соленые источники, температура которых колебалась от 29 до 39° Р. Вместе с водой, стекающей со склона и исчезающей в песке, вытекает и нефть, которая плавает на поверхности воды тонкими струйками.

Местные жители задерживают нефть, ставя вертикально поверх воды доски. Собранная таким образом нефть отводится потом по трубам в подземные колодцы, где и хранится, Окрестности этих источников очень живописны. Вода, журча, течет по уступам из песчаника, пропитанного солью и частично покрытого плесенью. Она пахнет нефтью и серой. Вблизи этих ручьев находится несколько колодцев с теплой чистой черной нефтью.

Ближе к морю мы нашли на этом плато много колодцев с черной и белой нефтью. Они были накрыты плоскими камнями и засыпаны глиной и песком; на большинстве камней были видны следы рук и ног, которыми владельцы помечали свои колодцы. Мы подняли несколько камней, чтобы обследовать колодцы изнутри. Стены их были выложены крестообразно перекладинами, чтобы песок не обрушивался и не засыпал узкую горловину. Глубина колодцев колебалась от 3 до 7 аршин. Черная нефть покрывает воду на дюйм и более, в чем мы убедились, опустив тростинку. Наш врач измерил температуру горячих источников и взял для исследования несколько бутылочек с водой и нефтью.

Со времени первой съемки острова Челекен полковником Н. Муравьевым море смыло с его западного берега более 100 саженей земли. На оставленной им карте обозначено небольшое озеро, в которое стекали все вышеупомянутые горячие ключи; теперь это озеро исчезло. Волны, смывшие часть берега, причина неравномерности глубин моря вдоль западного берега Нефтяного острова. Нам довелось видеть далеко от берега в море большие глыбы земли, омываемые волнами. Этот остров, несомненно, вулканического происхождения. Здесь мало жителей, занимающихся нефтяным промыслом. Все их богатство составляют худые овцы и несколько верблюдов. В моем более подробном описании этого острова имеются точные данные о ежегодной добыче и сбыте нефти в районе северного побережья Персии.

Вечером, после освежающего купания, мы вернулись на судно. 31 августа мы снялись с якоря и поплыли при легком ветре по зеркально-гладкому морю вдоль северо-западного берега острова по направлению к Красноводскому заливу, глубина была от 2 1/2 до 3 саженей. Поскольку ветер снова изменился на северо-восточный, вечером мы бросили якорь.

Весь август также господствовали западный и северный ветры, так что нам потребовалось 27 дней, чтобы из Гасан-Кули добраться до Красноводска, т. е. преодолеть расстояние, которое пароход мог бы преодолеть самое большее за 36 часов. Погода все время была хорошая, и с 9 июля ни разу не было дождя. Удивительно также, что за все время нашего путешествия по Каспийскому морю до настоящего момента не было ни одной грозы. Рано утром 1 сентября мы поплыли дальше на северо-восток по направлению к берегу. К нам на судно с полуострова Дарджи прибыли Хадыр-Мамед, его тесть Туат и наш переводчик Абдулла. Издали мы видели высокие, скалистые, играющие различными красками горы на берегу в Красноводском, или Балханском, заливе. На переднем плане выступали темные скалы, за ними возвышались кирпично-красные вершины, и, наконец, поднимался крутой гребень, как нам казалось, бело-желтого цвета. К полудню мы бросили якорь против косы Куба-Сенгир и направились на двух лодках на берег. Сквозь прозрачный воздух горы и холмы казались ближе, чем это было на самом деле. Наша якорная стоянка находилась в 2 верстах от берега. Едва мы приблизились к берегу, как сразу почувствовали резкий скачок температуры. Отраженные от бело-серых скал солнечные лучи до такой степени нагревали воздух, что он был нестерпимо горячим и лишь немного остужался частыми порывами холодного ветра из ближайших горных ущелий. Весь берег был усеян обломками скал и камнями, сорвавшимися с известняковых скал, которые круто поднимались в 50 саженях от нас. Я взобрался на вершину Куба-Сенгира, чтобы насладиться оттуда прекрасным видом. Почти весь Балханский залив с островами Челекен, Дарджи и Даг-Ада лежал передо мной, как на ладони. Здесь, на вершине, я сверил прежнюю съемку Муравьева и нашел ее весьма точной. Ветер благоприятствовал нам, и к вечеру мы добрались до колодцев Балкуи, перед которыми в 11 часов и стали на якорь.

2 сентября мы высадились на берег, куда были доставлены и все пустые бочки. Расположение этих колодцев живописно: порфировые горы сходят постепенно снижающимися сопками к морю, параллельно им тянутся песчаниковые скалы, круто обрывающиеся в море и поворачивающие к холмам Уфрака; между ними лежит долина шириной 2 версты. У самого берега находятся два колодца глубиной 5 аршин, выложенные камнем. Вода в них солоновата, но чиста и пригодна для питья. В этих колодцах мы обнаружили много змеиных шкур, и поскольку из них поят только верблюдов, мы прошли примерно 100 саженей дальше к другим колодцам, которые также назывались Балкуи (Медовые колодцы). Я поднялся на вершину горы Шах-Адам, с которой открывался великолепный вид на Красноводский залив и косу.

Сегодня Хадыр-Мамед отправился на остров Дарджи, чтобы приготовить все для нашей экскурсии в Балханские горы. Поручик Фелькнер исследовал тем временем геологическое строение окрестных гор и отколол молотком образцы различных горных пород, чтобы позднее подробно изучить их. Термометр показывал 23° в тени.

3 сентября я измерил высоту солнца над горизонтом у колодцев Балкуи. Мы купили несколько худых овец, казаки наполнили водой 22 бочки, и вечером мы снова вернулись на судно. 4 сентября мы поплыли дальше мимо предгорий Таш-Отак и зашли в Балханский залив. Погода была хорошая, но прохладная. Из-за неблагоприятного ветра мы вынуждены были встать на якорь между островами Даг-Ада и Дарджи. Глубина здесь была только 10 футов. Муригин определил глубину залива и вечером вернулся на корабль. В центре залива глубина была 1 1/2 сажени; грунт — твердый ил, дно хорошо просматривалось. Судно совсем не качало, хотя в течение 36 часов дул сильный северный ветер, принесший с собой сильный дождь. Дождевая вода начала просачиваться через щели верхней палубы в нашу каюту, так как толстые доски за двухмесячную жару сильно рассохлись. 6 сентября мы приблизились к Дарджи на расстояние 3 версты. Термометр показывал только 14 1/2°; виной тому был сильный северный ветер, который задержал также суда Герасимова; следовавшие в Астрахань. Часть наших казаков выгрузили на берег палатки, сухари и другой провиант, а также маленькие бочонки с водой для предстоящей экспедиции в Балханские горы. Карелин нанял у старого Киат-бека 5 лошадей и 24 верблюда для транспортировки нашего багажа и провианта.

В наш отряд входили все члены экспедиции (за исключением пожилого штурмана Васильева, оставшегося на корабле), 32 казака, переводчик и художник — всего 45 человек (русских).

Каждый казак имел 30 боевых патронов, затем у нас было 2 фальконета с 60 боевыми зарядами; сухари и водка на 10 дней; вода в маленьких бочонках и в бурдюках на 4 дня, потому что мы надеялись по пути найти пресную воду. Часть отряда должна была идти по суше через Дарджи до переправы через Актам (древний Оксус),[51] другой части во главе со штурманом Муригиным было приказано на двух киржимах и куласе плыть под парусами и на веслах к Актаму, чтобы измерить глубину моря и реки. В случае, если бы мелководье помешало их дальнейшему продвижению, они должны были оставить киржимы и доставить кулас к месту нашей переправы через Актам.

В полдень мы покинули судно, после того как Васильев получил распоряжение привести его к острову Даг-Ада, вытащить на берег, положить набок, проверить и как следует законопатить все щели.

С прибытием на Дарджи началась неразбериха. Туркменских погонщиков с трудом заставили после двухчасового спора навьючить груз на верблюдов. Наконец палатки, сухари, бочонки с водой и т. д. были погружены, и караван в 4 1/2 часа пополудни тронулся в путь. Нас сопровождали старый Киат-бек, его младший сын Хадыр-Мамед, Булат-хан со своим сыном и другие туркменские аксакалы — всего 20 человек с 18 верблюдами, так что наш караван насчитывал 42 верблюда и 45 лошадей.

Несмотря на то что йомуды хотели уверить нас в том, что путешествие через степи и в Балханские горы небезопасно, мы, зная уже их привычку отпугивать русских от продвижения во внутренние районы страны мнимыми опасностями, не обращали внимания на предостережения и чувствовали себя во время пути свободно, не встретив ни души.

Мы направились прямо на восток через песчаную волнообразную степь, поросшую там и сям кустарником и саксаулом. Через 10 верст мы сделали остановку. Верблюдов пустили в степь, где они щипали свой скудный корм, а сами заночевали на открытом воздухе, на песке, наслаждаясь до полуночи удивительной тишиной окружавшей нас безмолвной степи, освещенной луной. 8 сентября, с рассветом, мы продолжали наш путь по волнообразной степи. Бухта Буюр-Садых осталась слева от нас, Проделав 15 верст утомительного Марша, мы устроили привал до часу дня. Жара от раскаленного песка была угнетающей; термометр показывал в полдень 25° в тени. Вода в бурдюках была холодной, а в бочонках — тепловатой и даже теплой. Мы двигались дальше, все время на восток, местами по солончаку, затем по дну высохшего озера и по песчаным холмам. На 2? часа сделали привал на возвышенности, чтобы дать отдохнуть верблюдам, и двинулись затем дальше, так как вечер и ночь были восхитительны. В 11 часов мы расположились в степи на ночь. Дул свежий восточный ветер, который, выгоняя воду из залива в море, затруднял нашим киржимам продвижение к устью Актама. Ночью мы ясно слышали крики фламинго на Актаме.

9 сентября мы продолжали наш путь по дну высохшего соленого озера, затем через высокие песчаные холмы. Актам остался слева от нас. Совершив утомительный переход в 12 верст по этим песчаным холмам при изнуряющей жаре, мы в 10 часов утра прибыли в пункт переправы через Актам. Полковник Н. Муравьев, пославший отсюда в 1821 г. нескольких офицеров в предгорья Балхан, забил тогда для определения ширины реки два деревянных кола, которые мы нашли невредимыми на своих местах.

Ширина речи во время нашего пребывания здесь составляла 32 сажени (224 английских фута); я измерил ширину старого русла, которое еще отчетливо обозначалось, и установил, что оно имело 150 саженей. Берега старого русла песчаные, высокие и даже обрывистые и тянутся параллельно прежнему течению реки. На одном из холмов на левом берегу мы увидели остатки земляного укрепления, называемого туркменами Куляр-Сенгир, а недалеко отсюда, к северо-западу, также на холме, — памятник одному из святых — Ших-Мустафе. В ожидании прибытия Муригина с куласом мы расположились на берегу Актама, искупались в нем, но обнаружили, что вода чрезвычайно соленая. В 2 часа дня пришел пешком Муригин со своими казаками. Он вынужден был из-за мелководья бросить киржимы, а кулас с тремя членами команды на борту приплыл по Актаму часом позже. Тотчас начали переправу. Лошади, верблюды, часть наших казаков и йомуды переплыли реку; багаж и мы сами переправлялись постепенно, так как кулас не мог поднимать большой груз. Глубина Актама у переправы была 2 сажени, грунт илистый. В 6 часов вечера все уже было переброшено на правый берег, и мы разбили лагерь. У сопровождавших нас туркмен мы купили 10 овец, казаки развели огонь, приготовили ужин. Казакам дали водки, и на берегу старого Оксуса, где, может быть, некогда располагались лагерем тысячные орды монголов, раздались веселые русские песни. Верблюдов погнали на водопой к колодцу Молла-Кара-Куюсы, в 1 1/2 верстах выше по правому берегу. Вода в нем была соленая. В 7 верстах выше находился другой колодец — Кара-Актам, воду из которого при необходимости пить можно. Снова была чудесная ночь. Наш лагерь, живописно расположенный на берегу с видом на Балханские горы, освещенные луной, представлял собой восхитительно-прекрасную картину. Мы любовались ею до полуночи. Ничто не может сравниться с торжественной тишиной ночи в бескрайней степи при лунном свете; воспоминания об этом навечно врезаются в память.

10 сентября, в 6 часов утра, мы покинули лагерь на Актаме. Первые 1 1/2 версты ехали вдоль правого берега на восток по песчаным холмам, покрытым кустарником. Затем выбрались на широкую равнину, тут и там поросшую кустами саксаула. Равнина постепенно поднималась к горам; восточная часть ее была покрыта галькой и обломками скал, которые по мере нашего приближения к горам увеличивались в размерах и количестве. Равнина была прорезана множеством сухих русел, очевидно, от дождя или горных потоков. Проделав примерно 12 верст по этой широкой равнине, мы въехали в широкое горное ущелье, также изрытое высохшими руслами дождевых потоков. Через 5 верст мы повернули направо, на юго-восток, и попали в широкую долину. Проехав по ней вдоль склонов гор около 2 верст, мы наткнулись на родник Ядыхяр-Чешмеси, окруженный камышом. Его холодная вода нас очень освежила после двадцативерстного марша и изнуряющей жары. Здесь мы сделали привал, определили высоту солнца над горизонтом и ширину родника, снова наполнили наши фляги, бурдюки и бочонки водой, пообедали и отдыхали до 3 часов дня. Затем мы отправились дальше, все время в юго-восточном направлении, вверх по долине, которая поднималась отлого, и, проделав еще 5 верст, остановились у родника Меулам-Кель-Чешмеси с замечательной водой и также окруженного камышом. Здесь, у подножия настоящих гор, мы разбили лагерь и приготовились к подъему на Балханы. Ближе к вечеру поручик Фелькнер и я совершили прогулку по окрестностям. Мы обнаружили в ущелье кусты можжевельника, дикой вишни и инжира, а также витой рог горного козла (тура), обитающего на вершинах скал. Переночевали у вышеупомянутого родника — как всегда, под открытым небом.

Доверив охрану багажа и верблюдов восьми казакам, старому Киат-беку и нескольким туркменам, которые остались у родника, 11 сентября, рано утром, отправились в горы, взяв с собой на три дня сухарей и водки. Йомуд Суюн, часто охотившийся в этих горах, был нашим проводником; Хадыр-Мамед и сын Булат-хана сопровождали нас. Лошади с легкой поклажей следовали за нами около 5 верст вверх, через узкие долины, высохшие русла дождевых потоков и по крутым склонам.

Мы сделали привал у родника Тарава-Чешмеси, окруженного можжевельником, дикой вишней и кустами инжира. Здесь еще раз запаслись водой и после утомительного подъема добрались в 8 часов до подножия настоящих Балхан. Отсюда мы отправили лошадей обратно к роднику Меулам-Кель и в 9 часов поднялись в узкое ущелье, называемое туркменами Эшек-Иол, или Ослиная тропа. Это ущелье имело склон в 50°. Дно ущелья было сплошь покрыто маленькими угловатыми, острыми, перекатывающимися известняковыми камешками, которыми мостят шоссе. Из-за крутизны склона не было никакой возможности твердо опереться ногой о такой грунт, и мы потратили несколько часов на то, чтобы преодолеть этот трудный подъем. Каждый из нас падал много раз, а я имел несчастье разбить при этом барометр, который нес на спине.

К обеду мы достигли родника Эшек-Йол-Чешмеси, который прятался под сводом мощной известняковой скалы. Вода текла слабо и имела температуру около 6° Р. Этот родничок находился в узком ущелье, огражденном высокими, круто обрывающимися голыми скалами; в расщелинах скал росли лишь редкий можжевельник и барбарисовые кусты. Здесь мы отдохнули два часа, а затем поднялись в узкую долину, окруженную высокими скалами. Наши силы были исчерпаны, и, так как было невозможно еще сегодня добраться до вершины Балхан, мы решили переночевать здесь. Несколько казаков отправились на охоту, некоторые смастерили себе трубки из дикой вишни, росшей здесь в большом количестве. Поручик Фелькнер обследовал скалы, другие собрали растения и насекомых. Вечером мы зажгли большой костер из сухих веток можжевельника и деревьев, который освещал ночью все окрестности. Его отблеск, а также несколько ракет, пущенных нами, были видны с нашего судна. Спали на голых камнях, накрывшись ветками можжевельника, поскольку ночь была холодная; на заре термометр показывал только 3° Р.

12 сентября, с восходом солнца, мы двинулись дальше вверх и после двухчасового лазанья по ущельям и крутым склонам добрались в 8 часов утра до вершины Дирем-Дага — самой высокой точки (1800 английских футов) Балханских гор. На полпути мы наткнулись в узком ущелье на небольшой родник, который назвали в честь нашего проводника Суюн-Чешмеси. С вершины Дирем-Дага перед нами открылся прекрасный вид на окрестности, раскинувшиеся у наших ног, но далекий горизонт был окутан дымкой. Карелин, я, Муригин и топограф провели съемку местности и с помощью буссоли и маленького теодолита произвели пересечение всех главных пунктов гор с Актамом (Оксусом), русло которого извивалось по степи, Балханским заливом, полуостровом Дарджи и т. д. Затем Муригин еще раз проверил данные. Была определена и географическая широта Дирем-Дага. Все это заняло у нас четыре часа. Фелькнер между тем провел геологическое обследование гор и собрал образцы для дальнейшего изучения.

Наши казаки соорудили тем временем пирамиду из крупных камней и обломков скал высотой 7 футов, куда мы спрятали бутылку из-под шампанского с запечатанной в ней запиской с нашими именами в память пребывания здесь первых европейцев, которым посчастливилось подняться на эту вершину. В 5 часов мы стали спускаться вниз по Ослиной тропе. Карелин из-за усталости заночевал с частью казаков на полпути к лагерю у Меулам-Кель-Чешмеси, а я с остальными членами экспедиции продолжил спуск к лагерю. В темноте мы сбились с пути, часа два блуждали по ущельям и руслам дождевых потоков и поздно вечером добрались до нашего лагеря у вышеупомянутого родника, смертельно уставшие, с разорванной обувью или даже босые от четырехдневного подъема по скалам и каменистым горным тропам. Я поднимался на многие горы на Кавказе, в Талыше и в Мазендеране, однако подъем на Балханские горы показался мне наиболее трудным. Мы принесли много растений, насекомых и образцов горных пород; среди растений было одно, которое дает смолу под названием Gummi gallanum. Мы захватили с собой также несколько рогов горных козлов, живущих в этих горах, где, по словам туркмен, встречаются иногда и пантеры.

Долина, в которой был расположен наш лагерь, простиралась с северо-запада на юго-восток.

Карелин прибыл 13 сентября, в 8 часов утра, и мы отправились в обратный путь. В 11 1/4 часа мы были уже у родника Ядыхяр, где снова наполнили наши бурдюки водой, и направились отсюда в юго-западном направлении по широкой долине, имея слева от себя разветвленную горную цепь Шах-Кули. Когда в 1821 г. полковник Муравьев стоял на Актаме, он послал в предгорья двух офицеров, которые обнаружили здесь источник Беур-Куй-Гасан-Кули.

Пройдя около 5 верст, мы вступили на широкую равнину, усеянную камнями и редким кустарником. На полдороге сделали привал. Воспользовавшись этим, мы определили высоту горы Дирем-Даг. В 6 1/2 часов мы прибыли обратно к Актаму, где на противоположном берегу увидели караван из 50–60 верблюдов, шедший с полуострова Дарджи в Хиву за мукой. Отсюда Муригин с помощью буссоли произвел пересечения с главными вершинами Балхан. Затем мы вытащили из камыша наш кулас и начали переправу, которая благополучно закончилась за 1 1/2 часа. Ночью лошади и верблюды сами переплыли Актам. Здесь, на левом берегу, к нам явился некий Хаджи-Нефес и показал бумагу, которую хранил в выдвижном ящичке. Это было благодарственное письмо, которое получил его отец в 1781 г. от графа Войновича и которое засвидетельствовал потом в 1821 г. полковник Муравьев. Рано утром 15 сентября топограф продолжил съемку долины реки, начатую вчера, а Муригин определил астрономическую широту пункта переправы на Актаме. Господствовавший теперь западный ветер гнал воду из залива в реку, так что оба колышка полковника Муравьева скрылись. В 6 1/2 часов температура воды в Актаме была 12°.

В 9 часов мы отправились в путь по левому берегу Актама, в то время как топограф спустился вниз по реке, чтобы произвести съемку берегов.

После трехверстного перехода мы повернули налево в степь и, проехав еще 5 верст, сделали привал. Жара в тени была 26°. В 5 часов вечера добрались до холма, вблизи которого стояли на якоре оба киржима, оставленные здесь из-за мелководья. Отсюда я с 11 казаками и 2 хозяевами туркменских плоскодонок отправился по воде, чтобы уточнить съемку Балханского залива, сделанную полковником Муравьевым. Мы плыли всю ночь при луне на веслах. Залив имел глубину от 1 1/2 до 2 саженей. Часто из-за незначительной глубины мы были вынуждены пользоваться шестами, чтобы как-то продвигаться вперед, поскольку встречный ветер не позволял нам поднять паруса. 15 сентября мы продолжили наше путешествие. Морская вода была чрезвычайно чистой и прозрачной, на дне можно было различать даже мельчайшие предметы Из-за встречного ветра мы весь день шли на веслах и сильно устали и лишь поздно вечером прибыли на судно. Во время нашего отсутствия судно было тщательно обследовано, обнаруженные в трех местах течи законопачены.

16 сентября Карелин с остальными участниками экспедиции вернулся на корабль. В тот же день из Баку прибыло и наше разъездное судно «Василий». 21–22 августа во время Шторма, надвинувшегося с севера, оно было отнесено течением к южному берегу Каспийского моря, потеряло лодку и едва не затонуло. Мы получили официальные бумаги из Петербурга, Астрахани и Тифлиса, а также провиант и вино, в которых ощущали недостаток. Вместе с поручиком Фелькнером я побывал на небольшом острове Даг-Ада, который заснял наш топограф, и здесь меня чуть не укусил уж, представитель самого крупного вида этого семейства. Казаки изловили его и принесли живым на судно, чтобы заспиртовать. 17, 18 и 19 сентября мы шли под парусами к Балкуи. Там мы наполнили бочки водой, топограф заснял бухты Соймонова и Муравьева, и 20 сентября мы поплыли к полуострову Дард-жи, чтобы попрощаться со старым Киат-беком.

После полудня мы отправились на двух баркасах на берег, где для нас уже были поставлены две войлочные кибитки. Киат угостил нас, представил свою жену. Весь вечер мы занимались расспросами об Актаме, Балханских горах и т. д.; обо всем он дал нам точные сведения. Мы расплатились с ним за одолженных нам лошадей и верблюдов и сделали ему хороший подарок — муку, юфтовые кожи, железные котлы, треножники и кувшины — предметы, в которых нуждаются туркмены, попрощались с достопочтенным старцем, который был настолько предан русским, что еще в 1819 г. сопровождал Муравьева в Хиву. Он позволил своему сыну Хадыр-Мамеду проводить нас до Кара-Богаза. Мы сразу же подняли якорь, чтобы выйти из Балханского залива, но из-за неблагоприятного ветра это нам удалось сделать только 23 сентября, утром. Вынужденную задержку мы использовали для подготовки к опасному осеннему плаванию. Все орудия, кроме одного, были спущены в трюм; лодки и баркасы подняты на верхнюю палубу; якорные тросы убраны, с тем чтобы они не перетерлись во время плавания вдоль северо-восточного берега о каменистый грунт; все подвижные предметы закреплены.

24 сентября мы шли под парусами на северо-запад. Вечером приблизились к берегу и бросили якорь на восьмисаженной глубине напротив мыса Дарта и колодца Чай-Бурун. Муригин промерил глубины до самого побережья. Сопровождавший его Хадыр-Мамед вернулся вечером с четырьмя баранами. Из-за неблагоприятного ветра мы были вынуждены задержаться здесь на два дня. 26 сентября туркменские рыбаки принесли нам только что выловленную белугу, которую мы купили. Затем подняли якорь, чтобы, используя слабый юго-западный ветер и ясную погоду, плыть дальше на север. В полдень термометр показывал 18° в тени. Прошли мыс Ак-Сенгир, однако вечером ветер переменился и погнал нас к берегу. Мы вынуждены были бросить якорь на каменистом и не очень надежном грунте. Всю ночь дул сильный северный ветер. Нас разбудил громкий испуганный крик вахтенного матроса: «Нас стащило!» Тотчас было выпущено 50 саженей якорного троса, после чего судно остановилось. Однако качка была ужасной. Так продолжалось двое суток, заняться чем-либо было невозможно. Только 28 сентября при спокойном юго-восточном ветре мы смогли продолжить наше плавание на север и в 4 часа бросили наконец якорь напротив устья залива Кара-Богаз. Муригин был тотчас же отправлен в баркасе на берег, чтобы промерить глубины и исследовать вход в залив.

Под килем у нас было 8 саженей и каменистый грунт. С марса мачты залив показался нам очень большим. Муригин вернулся лишь около 3 часов утра; он обнаружил вход, но сильное течение из моря в залив мешало его возвращению.

29 сентября, рано утром, мы отправились на двух баркасах для обследования залива, в который до сих пор еще не входила ни одна русская барка, не говоря уже о кораблях, ибо адмирал Соймонов,[52] исходивший и описавший Каспийское море во времена Петра Великого, не осмелился войти в Кара-Богаз, потому что его команда, когда он попытался заставить ее войти в залив, уже тогда пользовавшийся чрезвычайно дурной славой, подняла бунт. Прежде чем добраться до входа в залив, мы ненадолго сошли на берег, чтобы осмотреть окрестности. Берега были низменными, на песчаных холмах росли кусты тамариска. За холмами простиралась необозримая степь. Мы шли на веслах и под парусами дальше на юго-восток и к полудню достигли Канала, связывающего залив с морем. Его длина составляла 1 1/2 версты, ширина 120–150 саженей, глубина посредине — около 3 саженей, направление — с юга на север. Берега очень низменные и почти без растительности; по всем признакам здесь было раньше морское дно. Небо было ясное, погода хорошая, и мы радовались, что совершили свою поездку без препятствий. Около 3 часов пополудни мы продолжили наш путь в глубь залива в северо-восточном направлении и шли так до 4 часов. Затем высадились на западном берегу залива, чтобы расположиться здесь на ночлег.

Многие из наших казаков отправились на охоту и принесли много уток, бекасов, а также одного фламинго. Мы бродили по окрестностям в поисках насекомых и растений и были удивлены тем, что в это время года еще цветет тамариск. Впрочем, природа здесь как бы мертвая, и место это не заслуживает никакого внимания. Мы не видели ни жителей, ни следов овечьих отар и провели ночь под открытым небом.

30 сентября, с восходом солнца, мы продолжили свой путь на двух баркасах. Залив был спокойным и гладким, как зеркало, тем не менее ощущалось течение. По нашим наблюдениям, его скорость достигала 3 верст в час. У входа залив мелкий. Глубина здесь составляет только 3 1/2-5 футов, далее он расширяется и становится похожим на огромное озеро. Погода стояла великолепная, дул легкий восточный ветер. В 8 часов мы разделились. Карелин хотел на своем баркасе проплыть вдоль восточного берега залива, а я — вдоль западного. 1 октября мы должны были снова встретиться у входа в залив. Сопровождаемый 12 казаками, топографом и Хадыр-Мамедом, я направился на север. Ветер благоприятствовал нам, и мы делали от 8 до 20 верст в час. Мы шли вдоль западного берега, чтобы произвести его съемку. В 10 часов мы увидели на берегу опрокинутую лодку, а дальше в степи — трех охотящихся туркмен на лошадях. Они увидели нас, но боялись приблизиться.

Хадыр-Мамед прокричал им, чтобы они приблизились, и узнал от них, что они принадлежат к роду дервиш, который кочует в степи с 50 кибитками. Они пообещали пригнать нам баранов и исчезли. Продолжая путь на север, я не замечал, что течение способствует нашему быстрому продвижению. Таким образом, к 3 часам пополудни мы прошли около 60 верст.

Между тем восточный ветер все усиливался, волны в заливе стали такими же высокими, как и в открытом море, и я вспомнил уверения вышеупомянутых туркмен, что залив простирается на север и на восток на четыре дня верховой езды. Ветер все усиливался. Волны поднимались так высоко, что постоянно заливали нашу лодку, соль оседала на одежде, лицах и руках, ибо вода в заливе была очень соленой, и даже казалось, что здесь не может водиться рыба. Наконец восточный ветер бросил нас в прибой у западного берега; с величайшим трудом нам удалось снова выйти в открытый залив. Примерно до 10 часов вечера мы плыли на юг при ярком лунном свете. Вода была покрыта пеной, и вздымавшиеся от ветра волны снова бросили нас в прибой, который опрокинул бы наш баркас, если бы мои бравые уральские казаки не бросились по шею в воду, ее поддерживали его с обеих сторон и не оттащили к берегу. Измученные до смерти, промокшие до нитки, с лицом, руками и одеждой, покрытыми крупинками соли, мы провели холодную сентябрьскую ночь на берегу в мрачном размышлении.

1 октября была прекрасная погода, дул такой же сильный восточный ветер. Прибой вдоль западного берега, на котором мы расположились, был ужасным; не представлялось никакой возможности плыть дальше на юг, чтобы соединиться с Карелиным. В этом угнетающем положении мне вспомнилась русская поговорка: «Сижу у моря и жду погоды». Тем временем я осмотрел окрестности и обнаружил, что восточный берег моря находился лишь в версте от западного побережья залива Кара-Богаз. Итак, мы находились на полуострове, простиравшемся на юг и отделявшем залив от моря. Я был рад этому обстоятельству, так как, если с Карелиным ничего не случится, он может прийти к нам на помощь со стороны моря, что позднее и подтвердилось. У нас не было ничего, кроме намокших сухарей и небольшого количества водки. Казаки настреляли много маленьких куликов-сорок, которых мы надевали на шомпола, жарили на костре и ели. В час дня появился унтер-офицер с несколькими казаками; они были посланы Карелиным на наши поиски. Он находился в 25 верстах южнее меня. Как и мне, сильный восточный ветер помешал ему обследовать восточный берег залива и не дал продвинуться вперед. В записке он просил меня подождать до завтра, пока он будет искать выход из залива, чтобы вернуться на корабль и снять нас со стороны моря. Это известие успокоило меня, так как восточный ветер, которого мы напрасно так долго ждали, мог дуть теперь целый месяц, и мы на своем баркасе не смогли бы выйти из Кара-Богаза. Таким образом, я провел еще одну ночь в открытой степи. Восточный ветер дул с той же силой, засыпал нас песком и пронизывал до костей. Я не мог сомкнуть глаз. Сотни дурных мыслей лезли мне в голову, ибо, если бы Карелину не удалось соединиться со мной, последствия для меня и моих спутников могли бы оказаться печальными.

Рано утром 2 октября я приказал перенести весь наш багаж, канаты, парус, весла и мачту нашего баркаса на берег моря и с нетерпением ждал появления на горизонте парусов нашего корабля или второго баркаса. Наконец в час дня появился баркас. Чтобы лодка не попала в руки туркмен, я приказал ее сжечь, и в 5 часов мы соединились с нашими спутниками. Во время пребывания в заливе я с помощью буссоли заснял одну сторону, а Карелин — другую; была также определена высота солнца над горизонтом в разное время дня. Туркмены пригнали Карелину шесть овец и принесли масла, однако дополнительных сведений о Кара-Богазе он не смог от них добиться.

Сильный восточный ветер быстро гнал нас вдоль берега на север. Мы делали 8 узлов и надеялись на следующий день прибыть к Киндерлинскому заливу. Между тем в ночь со 2 на 3 октября ветер дул с такой силой, что отогнал нас далеко на северо-запад, так что в полдень мы находились уже западнее мыса Ракушечный Угол. Вследствие этого мы решили плыть непосредственно в бухту Александр-Бай. Поскольку мы, однако, находились недалеко от высокого, скалистого берега, мы решили бросить якорь и отправиться примерно на час на берег. Он представлял собой нагромождение крутых известняковых скал, с вершин которых нам открылась пустынная, голая степь с песчаными холмами, имевшая поистине печальный вид. В расселинах скалистого берега мы обнаружили убогую домашнюю утварь, обладатели которой, туркмены, завидев судно, убежали, должно быть, далеко в степь. В 5 часов мы подняли якорь, поплыли дальше при сильном, но крайне благоприятном ветре и в 10 часов вечера вошли в бухту Александр-Бай, где на глубине 3 саженей стали на якорь. Ночью ветер немного стих. 4 октября, рано утром, мы погрузили одну пушку на сопровождавшее нас разъездное судно «Василий». В 10 часов мы покинули «Гавриил» и поплыли на баркасе в сопровождении «Василия» дальше в Александр-Бай, чтобы обследовать северную приграничную бухту Бектемир-Ишан, где, возможно, еще никогда не бывали европейцы. Первым на баркасе отправился Карелин с 15 казаками, чтобы промерить глубины. «Василий» следовал за ними.

На косе, которая отделяла Александр-Бай от бухты Бектемир-Ишан, была определена высота солнца над горизонтом. Карелин и Муригин вошли на баркасе в вышеупомянутую бухту, чтобы обследовать и заснять ее берега. «Василий» из-за недостаточной глубины остался у входа в бухту. Лишь вечером оба наших товарища вернулись из акватории бухты, и мы заночевали на посыльном судне, так как во время нашего сегодняшнего путешествия ветер снова изменил направление и дул сначала с запада, а затем с севера. «Гавриил» тем временем поднял якорь и поплыл на юг, чтобы, оставаясь в Александр-Бае, бросить якорь на глубине 7 саженей, будучи готов при первом же благоприятном ветре покинуть эту бухту. 5 октября, в первой половине дня, мы вернулись на «Гавриил», однако сильный северо-западный ветер помешал нам выбраться из бухты, в которой было едва заметное волнение. В 8 часов утра термометр показывал только 9°, к вечеру ветер утих.

6 октября мы все еще не могли выйти из бухты, теперь уже из-за встречного южного ветра. К вечеру ветер внезапно переменился на северо-западный, начался шторм. Он продолжался весь следующий день. Погода была холодная, термометр показывал только 5°. 6 октября шторм не ослабевал, началась метель. 9 октября, к утру, воспользовавшись легким северным ветром, мы наконец выбрались из Александр-Бая. В 8 часов утра мы миновали мыс Песчаный (Песчаный Угол) и затем изменили курс. Свежий юго-восточный ветер нес нас на северо-северо-запад, и мы шли со скоростью 5 узлов. Погода была ясная, небо безоблачное, и в 4 часа дня мы прошли мимо мыса Меловой Угол. К вечеру юго-восточный ветер усилился и перешел вскоре в сильный шторм, который продолжался более суток. В 11 часов вечера шторм разорвал наш передний парус. Все паруса, кроме двух, были убраны. Всю ночь пять казаков удерживали закрепленный толстыми канатами руль в нужном направлении. Качка была ужасная. Мы опасались, что либо волны сорвут руль, либо от качки через борт свалятся мачты, тем более что судно ложилось на борт и чуть ли не черпало воду. Наша единственная надежда, поскольку ветер благоприятствовал, состояла в том, чтобы добраться до широты полуострова Тюб-Караган. Севернее его глубины с 20 саженей неожиданно падают до 8 саженей, и волнение здесь значительно меньше. На наше счастье ярка светила луна; мы могли ясно различить окружавшие нас объекты. Можно сказать, что шторм, налетевший с юго-востока, благоприятствовал нам. К полуночи неожиданно исчезло разъездное судно, которое следовало за нами в кильватер. Мы испугались, что его могли поглотить высокие волны; подобная судьба угрожала и нам. Во время шторма наша каюта выглядела ужасно. Все незакрепленные предметы катались из стороны в сторону. Стон и скрипение шпангоутов, вой ветра в снастях и вантах, крики матросов во время уборки парусов и т. д., шум волн — все это выглядело ужасно, Я не мог больше выдержать в каюте, с трудом выбрался на верхнюю палубу качающегося корабля, ухватился обеими руками за заднюю мачту и с ужасом смотрел на эту страшную и возвышенную картину разволновавшегося моря, которое бесновалось вокруг нас, освещенное яркой луной.

10 октября, в 4 часа дня, мы добрались до широты мыса Тюб-Караган, но не могли к нему приблизиться из-за сильного встречного ветра и высоких волн. Шторм гнал нас на север-северо-запад и продолжался с той же силой до вечера; затем он умерил свой гнев.

По пути нам встретилось небольшое судно (расшива), которое стояло на якоре, на глубине 12 саженей, и занималось ловом рыбы (белуги и осетра). Во время плавания по морю, отвага рыбаков, они же матросы, часто граничит с безрассудством; они презирают опасность и лишения.

Мы уже прошли мимо Чистой Банки. Глубины быстро уменьшались, и мы решили бросить якорь, чтобы не сесть ночью на мель, так как уже приближались к устью Волги. Ночью к нам присоединилось наше посыльное судно; оно подвергалось еще большей опасности, чем мы, и спаслось только благодаря присутствию духа и хладнокровию своего замечательного штурмана. На рассвете мы снялись с якоря и 11 октября, в полдень, прошли мимо Четырехбугорного маяка, возле которого на якоре стояло много судов, ожидавших благоприятного ветра, чтобы плыть в Баку, в Сальяны или к персидскому побережью. В 5 часов мы бросили якорь напротив карантина в устье Волги и благополучно закончили тем самым наше пятимесячное плавание по Каспийскому морю, Астрабадскому заливу и вдоль восточного берега вышеупомянутого моря, во время которого не потеряли ни одного человека и успешно выполнили свою задачу, несмотря на то что нам постоянно мешали встречные ветры.

Согласно тогдашнему предписанию мы, вернувшись с персидского и туркменского побережий, были подвергнуты двухнедельному карантину, который прошли на судне. С судна между тем была снята оснастка, его разгрузили и вычистили. Наш багаж после окуривания был погружен в две большие барки. 28 октября мы покинули наш «Гавриил», чтобы отправиться вверх по Волге на двух лодках до Астрахани. Но сначала мы хорошо пообедали у начальника карантина господина Давыдова. Он показал нам свое учреждение. Медицинский кабинет был отделен от прихожей большим зеркальным окном, через которое врач осматривал находившихся на карантине людей, дабы убедиться, что их тела не покрыты чумными пятнами и т. д. Учреждение было в хорошем состоянии, кругом чистота, все соответствовало своему назначению.

Всю ночь мы шли под парусами и на веслах. Светила луна. Казаки пели песни. Остановку сделали на рыбных промыслах богача Сапожникова, чтобы подкрепиться чаем. Пустив затем на радостях несколько ракет, поплыли дальше. В полночь встретили огромную баржу, до краев наполненную рыбой. Рыбаки-калмыки окликнули нас и спросили, нет ли с собой хлеба. За две большие ковриги они позволили нам взять 60–80 лещей; они сказали, что выловили эту рыбу, около 30 тыс. штук, за один замет. Мы поплыли дальше и к утру прибыли к рыбному промыслу Всеволоцкого (богатый арендатор рыбного промысла). Здесь на берегу наши казаки приготовили вкусную уху, какую мне редко приходилось есть. Мы гребли, плыли под парусами, или наши казаки тащили лодки против течения, смотря по тому, что позволяли ветер и местность, и 29 октября, в 5 1/2 часов вечера, в прекрасную погоду прибыли в Астрахань, где нас встретил смотритель волжского судоходства господин Шавров, приготовивший замечательный ужин. Наши вещи и багаж прибыли лишь через два дня. Затем, сбрив свои длинные бороды и переодевшись в европейские костюмы, все мы, сопровождаемые нашими казаками и матросами, пошли в церковь, чтобы возблагодарить бога за благополучное возвращение.

Наш врач сразу же отправился в столицу. Мы с Фелькнером сняли просторную квартиру в доме одного армянина и устроились с комфортом. Целая неделя прошла в визитах и приглашениях; я снова увидел всех своих друзей и знакомых. Одновременно я начал приводить в порядок мой журнал, топографические и этнографические записи, рисунки, чтобы отослать их вместе с докладом в Петербург. За делами время пролетело очень быстро. Каждый вечер мы были либо в театре, либо в обществе. Особенно весело мы провели рождество. Балы следовали один за другим, и мы славно повеселились.

31 декабря, в ночь под Новый год, губернатор Т. дал великолепный костюмированный бал, куда были приглашены все сливки местного общества.

Было много красивых женщин и девушек в элегантных платьях. Особенно меня поразила своей классической красотой молодая девушка, дочь художника, София М.; мне редко приходилось видеть такую совершенную красоту, какой обладало это семнадцатилетнее создание. 1837 год был встречен шампанским, звуками фанфар и взаимными пожеланиями счастья. Бал продолжался до утра. Следующие дни я готовился к отъезду, получал со всех сторон приглашения на прощальные встречи и провел еще один веселый вечер у достопочтенного коменданта генерала Р. Там устраивались танцы, и, так как это был последний день (4 января), когда разрешалось надевать маски, мы решили позабавиться и нанести нескольким семьям визит в масках. Мы составили квартет: Арлекин, Пьеро, Скоморох и один молодой датчанин мой знакомый, который был одет как русская кормилица и вместо грудного ребенка носил завернутого в платки поросенка. Мы поочередно побывали у губернатора, вице-губернатора, а также в других знакомых нам семьях, и никто нас не узнал. Наконец мы отправились в дом коменданта, где в течение часа интриговали дам, танцевали с ними, прежде чем снять маски. Изумление было всеобщим, и мы весело провели последний вечер, закончившийся лишь к утру. 5 и 6 января я нанес прощальные визиты, и супруга губернатора, не хотела верить, что я находился в числе масок, которые посетили ее салон 4 января с визжащим поросенком.

7 января, утром, я отправил сани с моим слугой по замерзшей Волге на ее правый берег, где стояла почтовая станция, и пошел с Фелькнером к нашему другу Оссе. Здесь собралось множество дам и друзей, которые хотели попрощаться со мной за завтраком. Оссе приготовил всем гостям сюрприз, наняв 6–8 саней, чтобы проводить меня до почтовой станции. Все общество отправилось через Волгу, где уже стояли наготове мои запряженные почтовыми лошадьми сани. Здесь, на льду, за мое здоровье и благополучное путешествие было распито еще несколько бутылок шампанского, и, попрощавшись сердечно и трогательно со всеми этими милыми людьми, я поехал под звон бубенцов по зеркально-гладкому льду Волги, провожаемый громким «ура!» моих друзей. Прекрасные годы! Где вы теперь?

Так как лед на Волге был не очень прочен, я проехал по реке лишь две станции. В целях 'Предосторожности я оставил при себе двух казаков, которые двигались верхом впереди. Затем я проехал две станции по песчаному берегу, пока наконец не добрался до снега. Я быстро доскакал до приветливой Сарепты, где отдохнул один день. Теперь путь пролегал по глубокому снегу и сильно разъезженным дорогам, по которым из Астрахани через необозримые степи в Новохоперск и Тамбов следовало множество санных обозов, груженных рыбой. Из-за глубоких ухабов на моих санях несколько раз ломались рессоры. Из предосторожности я захватил с собой запасные, и все же продвижение вперед шло не так быстро, как того хотелось.

Приехав в Москву, я намеревался попасть на карнавал. Мои друзья и родные предложили мне покончить с бродячей жизнью на Востоке и подыскать в Москве богатую невесту. Однако человек полагает, а бог располагает. Едва я провел в Москве неделю, как мне уже сообщили, что скоро я получу от тогдашнего военного министра, графа Чернышева, приказ отправиться в Персию, в наше посольство в Тегеран. Это сообщение было полной неожиданностью для меня, и я уведомил об этом назначении моих родственников, добавив при этом: «Итак, со смотринами все покончено, вероятно, судьба определила мне отдать сердце прекрасной персиянке».

Я сразу же поспешил в столицу, чтобы доложить о результатах моего туркменского путешествия и получить новые инструкции. 3 февраля 1837 г. я приехал в Петербург, изумив друзей и знакомых своим неожиданным появлением и новым назначением. Однако я воспользовался карнавалом, чтобы после долгих лишений ежедневно бывать в немецком, французском или русском театрах и балете и принимать многочисленные приглашения.

С окончанием путешествия завершился еще один интересный эпизод моей жизни, и я добавлю лишь следующее. Через два десятилетия после этого путешествия на восточное побережье Каспийского моря наше правительство отдало распоряжение произвести астрономическую, тригонометрическую и топографическую съемку всего побережья и определить морские глубины. Руководство этой грандиозной работой, продолжавшейся десять лет, было доверено ученому — морскому офицеру, полковнику Ивашенцеву. Проводя исследование и съемку Астрабадского залива, его берегов и восточного побережья моря, он следовал моим маршрутом. На заседании Русского географического общества он сказал мне, что, располагая моим путевым журналом и топографическим описанием восточного побережья и т. д., часто дивился точности и добросовестности моих записей, что в устах такого бывалого моряка только польстило мне.