"Тайны Питтсбурга" - читать интересную книгу автора (Чабон Майкл)

21. Конец света

Однажды утром в конце первой недели странного нового августа я проснулся от телефонного звонка. Женщина из Хиллмановской библиотеки ледяным тоном проинформировала, что мне было выслано несколько уведомлений о необходимости сдать книгу Зигмунда Фрейда под названием «Избранные письма к Вильгельму Флису» еще десятого июня. Если я не верну книгу немедленно, то мне не выдадут диплом или прибегнут к иным мерам, которые непременно повлияют на перспективы моего трудоустройства. Если я не отнесусь с должным вниманием к этому последнему предупреждению, дело о книге будет передано в агентство по сбору платежей.

— Я вернул эту книгу в июле, — пролепетал я, протирая глаза. Я прекрасно помнил тот день. Мне не попадались на глаза никакие уведомления, но поскольку я сменил место жительство в самом начале лета, они вполне могли быть утеряны.

— Ну, в таком случае вам следует прийти в библиотеку и сделать запрос в отделе поиска и восстановления, — голос на минуту смягчился.

Разумеется, я старался не приближаться к Хиллмановской библиотеке. Я ходил на работу глухими улочками, обедал в подсобке магазина и был постоянно начеку, готовый бежать при виде ленточек цвета морской воды. Мы с Артуром, следуя негласному соглашению, не обсуждали его дела на работе, и если у него и случались неприятные стычки возле каталогов или фонтанчика с питьевой водой, если мерзкие слухи о нем и циркулировали в справочном отделе, отделах новых поступлений, дарений и обмена, я о них ничего не знал. Я умолял разгневанную библиотекаршу позволить мне справиться насчет книги по телефону, но она не желала даже слышать об этом. Она повесила трубку, не дождавшись окончания моей речи.

У Артура был выходной. Я нашел клочок бумаги, на котором записал его новый номер и позвонил, чтобы узнать, что ему известно об отделе поиска и восстановления, но мне ответил его сонным голосом новый автоответчик. Потом я вспомнил, что он собирался провести день с драгоценной Рири и ее кузенами в Латроубе. Он давно обещал ей присоединиться к ним.

— Это Арт, — сказал я после звукового сигнала. — И я собираюсь отправиться в пасть ко льву.

Я утешал себя мыслью, что, по крайней мере, все сойдет проще, если его не будет в библиотеке, когда я наконец вновь переступлю ее порог. Через полчаса я входил в библиотеку. Фанатам подсознательного будет небезынтересно, что я уделил особое внимание своему туалету, выдержав его в летних тонах: брюки цвета хаки, белая рубашка в тонкую розово-оранжевую полоску и свободно повязанный хлопковый галстук из Гонконга. Я торопливо направился к высокому манерному парню за центральной стойкой и украдкой осматривался, пока шел.

— Я хочу подать запрос в отдел поиска и восстановления, — заявил я.

У него вытянулось лицо:

— Ч-что, простите?

— Мне сегодня позвонили из библиотеки и сказали, что я должен подать запрос в отдел поиска и восстановления. — Я оглянулся через плечо на лифты, опасаясь, что в любую минуту меня засекут и сцапают.

— Ага, — протянул он. — Ясно.

Я знал, что библиотеки часто посещают судорожно подергивающиеся и бормочущие параноики, которым везде мерещатся грандиозные заговоры. Поэтому я был смущен взглядом, которым смерил меня этот парень. Он явно считал, что за моим настойчивым желанием связаться с отделом поиска и восстановления обязательно стоит бредовая идея. Например, вера в то, что Ричард Никсон, Стивен Кинг и Анита Лус[54] имеют самое непосредственное отношение к гибели «Титаника» и исчезновению сына Эррола Флинна[55] в Камбодже.

— Наверное, я должен заполнить какую-нибудь форму, — пояснил я свою мысль.

— Да? Я об этом ни разу не слышал. А вы знаете, с кем разговаривали? Нет? Тогда, может быть, вам стоит подойти к администратору и уточнить?

— Э-э, я боюсь… Я надеялся, что смогу попросить вас об этом. Ха-ха! Понимаете, я бы не хотел встречаться с одним человеком, который здесь работает.

Его глаза озарились пониманием, брови задвигались. Изобразив на лице тяжелые раздумья, он подвинул стул и уселся. Потом взял карандаш и постучал себя по виску.

— Наберитесь храбрости, — посоветовал мне он.

Замечательно. Я замер как парализованный на пороге коридора, ведущего к лифтам. Она была на месте, за своей решеткой, одетая так, чтобы разить наповал: жемчуга и голубое открытое платье. Ее высветленные пряди стали еще светлей — тон рыжеватой блондинки — и были убраны наверх, вписаны в пальмовую крону ее прически, которая вздымалась над головой и выбрасывала наружу яркие концы прядей, как легкомысленные и прелестные молодые побеги. Она подняла загорелое лицо, на котором почти не было косметики. Стебли ее волос качнулась. Я ожидал прочесть на ее лице гнев, стыд или презрение, но ничего этого не было. Флокс широко улыбнулась. Когда она сверкнула такой знакомой, нежданной улыбкой, я с трудом сдержал желание броситься к ней со всех ног и прижаться лицом к решетке на ее окне, которое я так любил. Я устоял и пошел, медленно переставляя непослушные ноги и держа перед собой руки, будто собирался поймать брошенный мне надувной мяч. Когда я проходил мимо лифтов, стрелка, указывающая вверх, загорелась и трижды раздался мелодичный сигнал. Двери раздвинулись, словно пробормотав что-то одобрительное, и коридор позади меня заполнился немногочисленной публикой.

— Флокс, — произнес я, совсем рядом с ее губами. — Ах, Флокс!

— Ты любишь меня? — спросила она, все еще сидя, светясь сдержанной радостью. Она явно считала себя хозяйкой положения. Таким легким, безразличным тоном спрашивают у посетителей: «Чем могу быть полезна?»

Не задумываясь, я ответил ей, что люблю.

— Подожди, — сказала она, отвернулась, встала и в следующую минуту уже вышла из офиса, покачивая бедрами. Теперь она возникла по другую сторону окна, и наши руки встретились, пальцы переплелись, я прижался губами к ее губам. После минутного поцелуя на виду у всех явно информированных коллег, наблюдающих за нами из-за магической решетки, она отстранилась и внимательно на меня посмотрела. На ее лице по-прежнему не было ни следа обиды или гнева. Только сдержанная улыбка и проблески недоверия. Она наклонила голову набок.

— Прости меня, пожалуйста.

— Тише, — велела она и хихикнула. — Пошли.

Она взяла меня за руку и потащила через холл к лестничному колодцу. Ее белые туфли стучали по кафельному полу. На секунду я зажмурил глаза, чтобы прислушаться к многообещающему ритму, подумать вновь: вот идет женщина, приближается женщина! Под лестничным маршем мы поцеловались, крепко прижавшись друг к другу бедрами. Нас охватила волна привычной страсти. Она схватила меня за руку обеими руками и, пятясь, потащила наверх, на третий этаж библиотеки. Там в коридор выходило множество дверей маленьких темных комнат с крохотными столиками. Их библиотека сдавала аспирантам.

— Они же все заперты!

— Все, кроме этой! — прошептала она, толкая меня к двери, распахнувшейся от взмаха ее руки.

— Откуда ты об этом знаешь? — Я скользнул за дверь следом за ней. Она плотно ее закрыла.

— Тише, — прошептала она. — Об этом знают все. Садись, мы должны поторопиться. Сюда.

Она наклонилась, чтобы расстегнуть мои брюки, как ребенок, торопящийся распаковать подарок. Штаны упали и застряли у меня на лодыжках. Я сел.

— О! — воскликнула Флокс, польщенная моей эрекцией. — Какая прелесть!

— Правда?

— Это так мило и так вежливо! — Она подняла платье, под которым не оказалось трусиков.

— Ты что, готовилась к этому? — спросил я, и подозрение впервые закралось в мое сознание.

— Я уже целую неделю готова, — произнесла она, взяв мои пальцы. — Посмотри сам, как я готова.

Она, извиваясь, устроилась на мне сверху, и снова все было так, как должно быть, и эта податливость кожи, тепло, ароматная влага. Я глубоко вздохнул, как будто у меня болел каждый мускул и вот я погрузился в горячую ванну. Через шестьдесят секунд все было закончено, а потом началось сначала.

Однако все было уже не так, как раньше.

Вечером Флокс позвонила, чтобы пригласить меня на ужин, и я, не колеблясь ни секунды, ответил, что сейчас же приеду. На этот раз я решил обойтись без галстука, поэтому просто почистил зубы, схватил ключи и, трижды плеснув на руку одеколона, похлопал себя по шее у распахнутого ворота рубашки. Когда я закрывал за собой дверь, в квартире раздался телефонный звонок. Я был почти уверен, что звонит Артур, поэтому зажал уши руками и в два прыжка перелетел все двадцать шесть ступеней крыльца. Я шагал по улицам к дому Флокс, как прежде — мимо почтового ящика, мимо обширной и пышной куртины космей, мимо старика в ортопедическом воротнике со шпицем на поводке. Я шел старой дорогой, на которой по-прежнему поблескивала невысыхающая маслянистая лужа и пахло китайским деревом гинкго. Меня переполняли томление, радость и грусть. Я должен был уже тогда узнать эти чувства, чтобы остановиться и повернуть назад, ибо это была ностальгия, источник которой давно иссяк.

Когда я пришел, есть было нечего, совсем нечего, и мы просто бросились в объятия друг к другу и упали на жесткий колючий ковер. На этот раз мы не вставали с него два часа, пока Флокс не понадобилось отлучиться.

— Мау-Мау, — сказал я, когда она вернулась из туалета. Запретное имя само собой сорвалось у меня с языка, хотя я совершенно о нем забыл.

— Ах, Арт, как давно это было!

Я согласился, но, кажется, мы с ней говорили о совершенно разных вещах.

— Что происходит? — спросил я. — Что это было?

— Это страсть, — ответила она. — По-моему, это просто безумная страсть. — Она хихикнула.

— Это ты подстроила утренний телефонный звонок?

— Какой звонок? — спросила она и посмотрела мне в глаза, слегка покраснев.

— Мау-Мау, так у нас никогда еще не было. Мау-Мау.

— Мы должны вернуть себе друг друга.

— Я уже вернулся, — сказал я.

И, лежа рядом с ней на полу гостиной, когда ее голова покоилась на моем плече, а дыхание щекотало мне кожу и последние солнечные лучи бросали оранжевые отсветы на ковер, я на мгновение почувствовал, что действительно вернулся. Я ослаб и устал, будто только что хорошо поплавал. Флокс шептала мне что-то в ухо, извиняясь и мило бранясь. Пока она говорила, легкий ветер перебирал влажные волосы у меня в паху и казалось, что от ее слов у меня по телу пошли мурашки; мне стало прохладно, и я свернулся вокруг нее и прошептал: «Я вернулся». Однако едва наркотическое действие секса стало понемногу проходить, едва ко мне вернулись жизненные силы, а циркуляция крови в моей обездвиженной руке нарушилась и кисть онемела, я засомневался, забеспокоился и стал снова взвешивать, к чему лежит мое сердце. Я никак не мог понять, действительно ли люблю Флокс, или меня привела к ней пошлая необходимость спустить последний гетеросексуальный пар. Я подумал, терзаясь мучительным чувством вины, об Артуре и том, как он когда-то сказал, что не существует такого явления, как бисексуальность, что ты либо одно, либо другое. Наверное, я все еще верил в абсолюты. Я не знал, что скажу ему, когда увижу снова, и не надо ли мне что-то сказать Флокс, прямо сейчас, сию минуту, пока все не зашло еще дальше. Мне становилось все неуютней и неуютней в оковах объятий Флокс на этом ковре. Мне хотелось курить, хотелось отклеить от нее свою кожу, которую покалывало. Когда она заговорила о письме, что оставила на моем пороге, заговорила смеясь, будто прошло уже двадцать лет, я резко сел.

— Письмо! — воскликнул я.

— Да, я знаю, и мне очень стыдно. Артишок. Иди сюда, — позвала она, потянув меня назад за плечи. — Я даже не помню, что там нагородила. Наверняка всякую глупость.

— Нет!

— Тебе так не показалось?

— Нет! В смысле… — Я встал, пристыженный, и принялся оглядываться в поисках своей брошенной на пол рубашки. Сделал глубокий вдох. — Я его потерял.

— Арт!

— Нет, я хочу сказать, оно у Кливленда. — Рубашка оказалась в другом конце комнаты. Сигареты лежали в ее кармане, и я какое-то время копался в полупустой пачке. Что угодно, лишь бы не встречаться с ней взглядом.

— У Кливленда? А почему оно у него?

— Я верну его, не волнуйся. Он взял его совершенно случайно. — Вспыхнула спичка. — А я с тех пор его не видел. Он это… был занят.

— Я недавно его видела, — медленно произнесла она. — Он ничего об этом не сказал.

Только тогда я повернулся к ней:

— Видела Кливленда? Где?

— Только он вел себя как-то странно. Арт, а он, случайно, не прочитал мое письмо?

— Странно? Что он делал?

— Арт, Кливленд читал мое исключительно личное письмо? — Она уже стояла на ногах, уперев руки в голые бока и тряхнув своими разлетающимися волосами. Из комнаты ушел почти весь свет.

— Нет, — ответил я. — Конечно нет.

— Это хорошо. — Она подошла, взяла мое лицо в ладони и поцеловала. Я только что затянулся. Наши губы разомкнулись, и тогда я осторожно выпустил дым, ненавидя себя за то, что снова солгал и с трудом дождался окончания поцелуя. — Наверное, это не имеет никакого значения, — добавила она.

— Видишь ли, к этому моменту он уже вполне мог его прочитать, — робко предположил я. — Ты же знаешь Кливленда.

— Это уже не важно. — Она снова меня поцеловала — беззаботно чмокнула в губы, отпуская на свободу. — Я умираю от голода. Давай закажем пиццу? Как ты на это посмотришь?

Одетые лишь наполовину, мы сидели на противоположных концах подоконника, соединив ноги, и глядели на улицу — высматривали разносчика пиццы.

— Последнее время я много гуляла, — поделилась она, проводя пальцем по моей голени. — Долгие, долгие прогулки. С тех пор как… с тех пор как начались проблемы. Иногда это помогает мне все обдумать. Иногда я просто иду и иду без единой мысли в голове.

— Одна? — Мне было трудно представить Флокс, которая отправляется на долгую экскурсию или вообще куда-нибудь отправляется в одиночестве.

— Да, одна. За последнее время я свыклась с одиночеством.

— Прошло всего десять дней. Флокс. Тебя послушать, так я успел обогнуть мыс Горн.

— Ну, мне тяжело дается одиночество. Это были долгие десять дней.

Она отвернулась, делая вид, что смотрит на двух скачущих по лужайке дроздов. Сначала я видел только ее профиль, этот контур, который знал так хорошо, и тусклый свет, падающий ей на ухо, массу знакомых теней и бликов, черноту вдоль крыла ее прямого носа, блеск тонкого пушка над верхней губой. И он нравился мне, как всегда, ее профиль, так что я пододвинулся поближе, чтобы всмотреться в него, окинуть быстрым, но пристальным взглядом, как репродукцию в альбоме, чтобы увидеть одновременно и целое, и детали, запечатлеть в памяти правильные черты и тот египетский эффект, что создавали чуть островатый подбородок, дивный переход от уха к челюсти и линия скулы. Я смотрел, и это уже был не профиль, потому что профили на самом деле не существуют сами по себе; это было лицо Флокс, и я любил его. Потом я неожиданно заметил движение: дрогнула ее нижняя губа, затрепетали ноздри, по щеке потекли слезы, и я разглядел, что она притворялась, будто наблюдает за птицами на траве.

В постели той ночью все снова было шумно и быстро, и она опять взяла всю инициативу на себя; и я вдруг понял — наверное, это было неизбежно, — что стою на четвереньках, так-то вот; я распластался и уткнул лицо в подушки. А она странным звонким голосом, который прорезал любую преграду, посетовала, что не может меня трахнуть, — должен же быть какой-то способ; и что-то примитивное глубоко во мне вздрогнуло и очнулось. Я перекатился на бок, задыхаясь, и впал в ступор. Флокс начала всхлипывать, а я гадал, разжимая кулаки, что заставило ее плакать: страх перед собственным желанием, его невыполнимость или, напротив, осознание того, что оно вполне возможно, потому что я каким-то образом изменился.

— Я не то хотела сказать, — произнесла она и упала на кровать.

— Все в порядке, — ответил я.

Встав рядом с ней на колени, я перебирал пальцами ее посветлевшие волосы. Я говорил ей слова, которые тут же пропадали из памяти. Через десять минут мы начали все сначала, и хотя мне хотелось, чтобы на этот раз все вышло нежнее и медленнее, хотелось держать ее в объятиях и длить наслаждение, немедленно завязалась борьба; мы кусались и вскрикивали; я — опять неожиданно для себя — поставил ее в позу, которую недавно принял сам. Я разглядывал так и этак ее поблескивающую спину до взлохмаченного и далекого затылка.

— Можно? — спросил я.

— Ты хочешь?

— Можно?

— Да, — сказала она. — Быстрее. Сейчас.

Я забрался в битком набитый ящик туалетного столика и выудил оттуда баночку с холодным вазелином, приготовил все, как меня учил Артур, но, как только вошел в узкое и такое невыразительное отверстие, растерялся, потому что просто не понимал, что делать дальше; это не было ни правильно, ни неправильно, а, скорее, и так и этак, но смущало меня, отбивая всякое желание, и я сказал:

— Это ошибка.

— Нет, все правильно, — возразила она. — Давай, ах! Действуй. Медленно, детка.

Когда мы закончили и повалились на кровать без чувств, она заметила, что было больно, но приятно, что это пугает, как только может пугать секс. Я сказал, что знаю. Мы замолчали. Я почувствовал, как она отяжелела, прислушался к медленному и ровному ритму ее дыхания. Я выскользнул из кровати и принялся искать свою одежду. Поспешно одеваясь в темноте, натягивая носки, я чувствовал себя необычайно счастливым, как будто встал в три ночи, чтобы пойти в поход или на рыбалку, и мне оставалось только упаковать приготовленные бутерброды и яблоко. Я решил не оставлять никакой записки.

На полпути домой, под ясным звездным небом и фонарями без ореолов, я все еще не имел в голове хотя бы одной связной мысли, плана дальнейших действий, как вдруг понял, что забыл спросить Флокс о Кливленде, о том, что такого странного он сказал или сделал, и осознал, что меня это не волнует. Я сплюнул и в глубине души пожелал, чтобы лето скорее закончилось. И сразу же пришло чувство стыда; я даже прикрыл рот, будто только что богохульствовал. Однако на меня накатило сильное желание уехать, сесть этим же утром на самолет и улететь в Мексику, как когда-то сделал Артур, и жить беззаботно в маленьком розовом отеле, или махнуть в Италию и все слепящие дни напролет спать на полуразрушенной вилле, или сесть на поезд и раствориться в пустынных пространствах Северной Америки. Я бы общался только с проститутками и барменами. И посылал открытки без обратного адреса.

— Нет, — сказал я вслух. — Не сдавайся. — Но я все еще продолжал самозабвенно мечтать о тех местах, куда мог бы поехать, и о простой жизни, которую вел бы там, когда, подойдя к двери, услышал телефонный звонок.

— Как Латроуб? — спросил я.

— Ты гулял?

— Да, гулял… — Я уже собрался было солгать, но тут же с удручающей ясностью увидел последствия любой глупой лжи, которую мог сплести. Я только снова втянул бы себя во всю эту утомительную чепуху с вождением за нос Артура и Флокс. Я вздохнул, посмотрел на часы и сказал, что ему стоит прийти ко мне.

— Нет, — произнес он. — Давай лучше встретимся где-нибудь в городе.

Артур теперь присматривал за домом профессора-политолога, который жил на одном из холмов в северной части Окленда, и мы встретились на полдороге, у памятника Иоганну Себастьяну Баху, перед Институтом Карнеги, недалеко от Фабрики по Производству Облаков. Было довольно-таки прохладно для летней ночи; я дрожал, жалея, что не надел чего-нибудь потеплее трикотажной рубашки, жалея, что мы стоим так далеко друг от друга, на тротуаре под огромным зеленоватым Бахом. Еще мне было жаль, что между нами холод и что даже при самом хорошем раскладе он не может просто обнять меня и прижать к себе, потому что это Питтсбург и Иоганн Себастьян и нас могут увидеть. Так мы и стояли, засунув руки в карманы, два молодых человека, борющихся за свою любовь, на грани разрыва.

— Я спал с Флокс, — сказал я.

— О боже. Давай пройдемся. — Он явно одевался в спешке: обувь не подходила к одежде, рубашка была заправлена в брюки лишь наполовину. Он наверняка уже лежал в кровати, когда решил мне позвонить. Должен признаться, что именно в ту минуту, когда я выпалил эти слова и его небритое, поросшее редкой щетиной лицо скривилось, выразив что-то вроде жеманной досады, я впервые понял, что чувств, в которых собирался признаться, больше нет.

— Как это произошло?

— А ты как думаешь? — огрызнулся я, недовольный тем, какое направление принял разговор. — Нет, Артур, извини. На самом деле все было очень странно. И я сам не все понимаю.

Мы прошли мимо бронзового Шекспира с его высоким выпуклым лбом и Стивена Фостера, чей слух вечно услаждает бронзовый негритенок с банджо.[56] Я понял, что мы направляемся в наше обычное место над Потерянным Районом. Так и вышло. Мы молча добрели до него и облокотились о перила. Небо, накаляясь, полыхало оранжевым вдали, у металлургических заводов на юге, словно там сражались боги вулканов или, чудилось мне, наступил конец света — этот оранжевый был таким измученным и безысходным.

Он крепко сжал мой локоть и развернул меня лицом к себе. И снова, как прежде в этот день, я ожидал увидеть злобу, и снова обманулся в своих ожиданиях.

— Арт, не бросай меня, — проговорил он, и лицо его выглядело непривычно: ввалившиеся щеки, вращающиеся глаза. Я никогда раньше не видел, чтобы его лицо выдавало какие-то чувства. — Я так этого боялся! Я все понял, когда тебя ночью не оказалось дома. Я все понял.

— Я представления не имел, — стал объяснять я. — Все вышло совершенно случайно. В смысле она все спланировала, а я попался. Я не могу понять, что это значит на самом деле. Сегодня все было так странно, Артур. — У меня сжалось горло. Сексуальные баталии и нервные переживания целого дня, поражение в моей финальной схватке с Флокс, прелесть ее кружевной спальни и магическая сила ее лица нагромоздились друг на друга внутри меня и неожиданно изверглись наружу. Артур легко коснулся моей щеки.

— Что такое, Арт? Брось. Не плачь.

— Я больше не знаю, кто я такой, — сказал я. — Я делаю столько глупостей.

— Тише, тише.

— Не проси меня выбирать. Пожалуйста.

— Не буду, — коротко ответил он, будто эти слова дались ему нелегко. — Только не бросай меня.

Я перестал плакать. Здесь что-то было решительно не так. Артур, которого я знал, уже распекал бы меня на все корки, высмеивал Флокс и заставлял признать, что она меня засасывает. Он бы вынудил меня осознать, что если я не люблю его, Артура Ф. Леконта, который куда только не вхож, который умеет жить, с его блестящим саркастическим умом, с его жестокими забавами и, самое главное, мужской компанией, что он мне предлагал, то я дурак, неудачник и вообще покорный папенькин сынок, проклятый, обреченный потерять то, чего лишился мой отец: искусства, любви, целостности и тому подобного. Перемена, еще одна перемена свершилась… Почему-то решение теперь оставалось за мной, и я хотел знать почему.

— Что-то еще случилось с тобой сегодня? — спросил я. — Что-то с Рири?

Артур сел на ступени и стал смотреть на крохотные огоньки Потерянного Района.

— Я сдавал экзамен, — объявил он. — Я не говорил тебе об этом. Вступительный экзамен на факультете международных отношений. И провалился. Я знал об этом уже на выходе из аудитории, но письмо получил только сегодня.

Я сел рядом с ним и обнял за плечи.

— Ну и что? Ты же можешь попробовать в следующем году. — Я пытался сообразить, когда он успел его сдать.

— Мне двадцать пять. Я все еще учусь в колледже. Я педик. Мой любовник собирается бросить меня ради Дины Дурбин. — Он взял камень и бросил его. — Я уже очень давно гоняюсь за одним и тем же.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— Да что ты в этом понимаешь, — отмахнулся он. — Ты же сексуальный дилетант.

Мы занимались любовью на ступенях. Меня вырвало. Он проводил меня домой, рассказывая по дороге пошлые анекдоты, и мы вместе забрались в мою узкую кровать. А через два часа в окне сияло солнце и небо, синее, как веджвудский фарфор.