"Тайны Питтсбурга" - читать интересную книгу автора (Чабон Майкл)

20. Жизнь на Венере

Мы спали вместе. Утром Артур вставал и собирался на работу, копаясь в сваленной кучей нашей с ним одежде. Засовывал голову под кран над раковиной и хлопал на прощанье дверью. После его ухода я растрачивал роскошь свободного часа на купание в ванне, попиравшей пол когтистыми лапами ножек, и прочие странности. Нам жилось хорошо. Артур готовил изумительные ужины, в холодильнике всегда были блюда из макарон в цветах итальянского флага, несколько бутылок изысканного вина, каперсы, киви, рыба с гавайскими названиями, о которой я раньше и не слышал, и спаржа. Ее Артур любил больше всего остального и хранил в больших, стянутых резинкой пучках, которые неизменно называл «педиками». Грязную одежду мы отправляли в прачечную, и нам возвращали ее как подарок, завернутой в голубую бумагу. А еще мы при первой же возможности отправлялись в постель. Я не считал себя геем. Я вообще редко размышлял о своей сути. Но весь день, с первого светлого мгновения, когда я утром открывал глаза, и до последней, темной секунды, еще отмеченной ощущением теплого дыхания Артура у моего плеча, я был взвинчен, полон энергии и очень напуган. Город опять был новым и по-новому опасным. Я шнырял по улицам, избегая смотреть на встречных, как шпион, продавшийся вожделению и счастью и вынужденный хранить свой секрет, постоянно готовый сорваться с языка.

Состоятельная молодая пара, которая должна была вернуться в последний день июля, наняла чернокожую женщину, чтобы та убирала в их доме. Женщину звали Велва. В одно прекрасное утро — единственное утро среды, которое я провел в Доме Предсказательницы Погоды, — в восемь часов, она вошла в спальню и взвизгнула. После пары секунд увлеченного наблюдения Велва выбежала из комнаты, крича, что просит прощения. Мы с Артуром отпрянули друг от друга, расслабились и засмеялись. Потом закурили и принялись обсуждать стратегию.

— Может, мне стоит спуститься вниз, — высказал он предположение.

— Только штаны надень.

— Что она будет делать? — размышлял он. — Я недостаточно ее знаю, чтобы предсказать последствия. Чернокожие всегда оставались для меня загадкой.

— Возьми трубку.

— Зачем?

— Вдруг она звонит в полицию.

— Или в «скорую».

Я тут же представил, как мои толстые друзья из «Бордуок», прикатившие на сантранспорте, начинают подсоединять электроды к апоплексической туше взбешенной уборщицы, которую хватил паралич посреди гостиной. Артур поднял трубку, послушал и положил ее обратно на рычаги.

— Длинный гудок, — сказал он. — И потом, я не пойду вниз. Лучше ты сходи. Дай ей пять долларов или что-нибудь в этом роде. — Он толкнул меня, и я выпал из кровати вместе с простыней. Ее край зацепился за светильник, который рухнул вслед за мной с оглушительным звоном — это вдребезги разлетелась лампочка.

Мы уставились друг на друга, округлив глаза, напружинившись и ловя каждый звук, как два пацана, которым мама строго-настрого наказала не будить младшего брата. Однако ущерб ограничился разбившейся лампочкой.

Пока мы завтракали и собирались на работу, Велва нашла себе занятие в дальней части дома, и последующие события показали, что она не обмолвилась об увиденном ни словом. Может, ей просто было все равно. Я представлял себе, что она мать Ларча, давно со всем смирившаяся. Так или иначе, мы были счастливы. Как любой удачливый шпион, я чувствовал страх и блаженство одновременно.

Питтсбург тоже пребывал во власти влажного безумия. На следующий день после того, как я подбросил монетку, солнце скрылось за неизбывной серой пеленой облаков, которая никак не могла пролиться дождем. Тем не менее солнце шпарило немилосердно, так что казалось, будто густой, влажный, сернистый воздух кипит вокруг тебя. Ближе к полудню над асфальтом курились завесы пара. Артур сказал, что так, должно быть, выглядит жизнь на Венере. Когда я шел на работу — куда прибывал усталый, в мокрой от пота рубашке, которая липла к спине, как инопланетная тварь, — «Храм знаний», обычно коричневый, казался черным от влаги, отсыревшим, затопленным, затерянным на дне, как Атлантида. Та неделя ознаменовалась тремя случаями беспорядочной стрельбы, двумя крупными дорожными авариями, в которых разбилось сразу несколько машин, а также шумно обсуждавшимся попранием спортивных принципов, когда один из «Пиратов» сломал три зуба злополучному игроку «Филли», и жутковатой находкой в Блумфилде, где мусорном баке обнаружили живого младенца.

И даже наши постельные игры под конец последней недели в Доме Предсказательницы Погоды приобрели отчетливо венерианский характер. В наш сексуальный обиход вошли борцовские захваты, укусы, даже легкие удары. Я обнаружил у себя на плечах сиреневые отметины. Это все погода, думалось мне, а может, допустил я однажды — только раз, и то на мгновение, поскольку твердо сопротивлялся этой мысли, — так оно и бывает, когда занимаешься любовью с мужчиной.

Я дал отцу номер телефона Предсказательницы Погоды и гадал, что он мог подумать, ведь у меня было собственное отличное жилье. Я уже несколько дней уклонялся от общения с ним, чувствуя неловкость не столько из-за Кливленда, и Пуники, и Флокс, и моей матери, и нового образа жизни, о котором я старался не думать, сколько из-за непривычной, почти молящей интонации в его голосе во время наших коротких разговоров и его явно искреннего желания встретиться со мной. Наши прежние встречи никогда не были ни событиями первоочередной важности, ни чем-то, что можно пропустить. Мы встречались, если позволяло время, а потом он снова улетал в Вашингтон. На сей раз отец зашел настолько далеко, что продлил свой визит на несколько бесполезных дней, а его странная решимость не уезжать, пока он не сводит меня в кино, заставила меня еще острее ощутить дистанцию между нами и плачевное состояние наших отношений. Мне не нравилось наблюдать за тем, как отец отклонялся от своих привычных стандартов. Это ему не шло. В конце среды, которая началась с воплей испуганной Велвы, я, вернувшись домой с работы, обнаружил на автоответчике Предсказательницы Погоды сообщение от моего отца. Меня бросило в дрожь от грустного очарования его голоса, его смущения, вызванного необходимостью говорить с машиной.

«Гм, Арт, это твой отец, — произнес его голос. — Ты меня слышишь? Я рад, что ты продвигаешься в освоении техники. Сегодня, гм, последний день Фестиваля Джо Бехштейна, и наши записи показывают, что ты ни разу не воспользовался своим абонементом. Что ты думаешь об этом фантастическом боевике, по которому тут все сходят с ума?»

— Это твой отец? — спросил Артур, напутав меня: он подошел со спины и обхватил руками, мое горло.

«Не хочешь его посмотреть?» — продолжал голос.

— Да, — ответил я. — Тише.

— А у него высокий голос!

— Тихо, я из-за тебя все прослушал. — Я перемотал пленку. — Он приглашает меня в кино.

— У него голос как у Винни-Пуха.

«…хочешь его посмотреть? Дело в том, что я завтра утром улетаю. Арт…»

— Конечно пойдем! Я бы с удовольствием с ним познакомился.

— Тихо ты! И не издевайся над его голосом. — Я снова перемотал пленку.

«…утром улетаю. Арт…»

— Он знает?

— Пожалуйста!

«…у тебя все в порядке?»

Я перезвонил ему и сказал, что приду с другом. С другим другом.

— Вот как, — произнес отец, и мне в ту же секунду расхотелось с ним встречаться. — Это так необходимо? Мы не можем побыть наедине, хотя бы один раз?

— Ну…

Я сидел на краю кровати, Артур решил встать передо мной на колени и расстегнуть мне брюки.

— Ты что, боишься встретиться со мной один на один?

— Наверное, пап. Перестань! — Я оттолкнул склонившуюся голову Артура.

— Что перестать?

— Ничего, ах да. Я не знаю.

— Арт, я многое хочу тебе сказать, но такие темы не обсуждают в присутствии друзей.

— Ох, — прошептал я, толкаясь и удерживая. — Пожалуйста.

— Арт?

«Боже мой».

— Да, ну тогда давай закроем эту тему, пап? Скорее всего, мне не понравится то, что ты хочешь сказать, правда? Нет, конечно не понравится. — «Боже мой!» — Возвращайся в Вашингтон. Передавай привет бабушке. А-а…

«Ох!»

— Арт, — теперь в его голосе появилась жесткость. Винни-Пух терял свое право собственности и способность управлять ситуацией. — Что с тобой происходит?

— Прости, папа, — прошептал я и почувствовал, как выскальзываю, выскальзываю сквозь пальцы и пальцы в безразличную, безжалостную волну.

Я упал на кровать навзничь. Артур нажал на рычаг, прерывая мой разговор с отцом. Он выпрямился, вытер уголок рта, оправил на мне одежду и застегнул молнию на брюках. Все это аккуратными, заботливыми движениями.

— А с каким другом он уже познакомился? — спросил Артур.

Я соскользнул вперед и встал на колени перед телефоном. Голова моя была опущена.

— С Кливлендом.

— Да? А почему я об этом не знал?

— Ну, наверное, на этот раз твоя разведка тебя подвела. — Я пристально смотрел на него. Неужели не понимает, что он… что я только что сделал? Что же я сделал?

— Наверное, я им просто мало заплатил, — заметил он и грустно улыбнулся.

— Ну, я, должно быть, забыл тебе сказать.

Кливленд. В последнее время мысли о нем вызывали у меня только смутное беспокойство, которое легко развеивалось словом или лаской Артура. В тот момент мне казалось возможным — нет, простите меня, желательным, — чтобы Кливленд, занятый своей новой карьерой, был потерян для нас навсегда, исчез в этом исчезающем мире моего отца, как два белых медведя на льдине, дрейфующей в молочную пустоту тумана. Пусть исчезнут все, кроме Артура, моего удивительного и неповторимого Артура.

— Чему ты улыбаешься?

— Я свободен, — вырвалось у меня.

Артур допивал последний глоток вина, а я смывал крапчатую пленку растительного масла с наших тарелок. Мы собирались выйти на прогулку, когда ожил дверной звонок.

— Кто бы это мог быть?

— Должно быть, я забыл тебе сказать, — произнес он, встал и пошел в прихожую.

Я выключил воду, чтобы слышать, что происходит за пределами кухни, но Артур закрыл за собой дверь. Раньше он никогда такого не делал. Кто бы это мог быть? Мне показалось, что он сказал кому-то «привет» необычно мрачным тоном. Потом я услышал, как ему ответил женский голос. В коридоре упало что-то тяжелое, потом раздался громкий звук поцелуя, настоящее чмоканье. Я отложил губку, вытер руки о штаны и пошел в прихожую.

Артур, залившийся яркой краской, тянул какую-то женщину в сторону гостиной. У нее были такие же голубые и холодные глаза, как у него, только обведенные темными кругами. И такой же прямой нос, и его рот, между двумя глубокими мимическими морщинами, и его светлые волосы, только длинные и густые, с белыми прядями, обесцвеченными возрастом. Блеклая одежда плохо на ней сидела, и крохотный серебряный Иисус корчился на кресте, который висел у нее на шее. В том, как она кивала, в запущенности ее красных рук угадывалась привычка к тяжелому труду и горестям, и сейчас она глядела на меня так, словно ожидала плохих вестей.

— Арт Бехштейн, это моя мать, Ундина Леконт. Мама, это мой друг Арт. — Он представил нас друг другу поспешно, сопровождая слова странными, рубящими движениями руки, после чего стал в буквальном смысле выталкивать мать из коридора в гостиную.

— Ух ты, здравствуйте, миссис Леконт, я так рад с вами познакомиться, — заговорил я с напором. Мне не хотелось, чтобы Артур отказал мне в этом ключе, в этой возможности хотя бы мельком заглянуть в его мир, полный тайн и загадок.

Миссис Леконт, однако, избегала смотреть мне в лицо. Ее глаза все время были опущены на огрубевшие руки. Она густо покраснела, совсем как Артур, и я мог бы умилиться их сходству, если бы не почувствовал острый приступ стыда. Мне показалось, что это я совратил Артура. Слово «разврат» не выходило у меня из ума.

— Я просто зашла, чтобы занести кое-что из починенных вещей Артура, — невнятно проговорила она. — Твои рубашечки, дорогой. Я пришила новые пуговицы и поправила тут воротничок.

— Здорово, мам, спасибо. Ладно, пошли в гостиную, вот сюда. Это замечательный дом. — Когда они были уже в дверях гостиной, он повернулся ко мне: — Я сейчас вернусь и помогу тебя домыть посуду. А потом мы сходим погулять.

— Понятно, — сказал я, но это не умерило моей решимости.

Я зажег огонь под чайником, в пять минут составил на поднос чашки, ложки и сахарницу и понес в гостиную. Я застал мать и сына в тот момент, когда они собирались вставать.

— Кофе? — предложил я.

Они медленно опустились обратно на фантастические стулья. Одновременно и с одинаковым выражением загнанных в угол. Я сервировал кофе, переживая острейшее разочарование, шок и возмущение тем, какой простой и незатейливой оказалась его мать. Для меня она была мифическим существом, и этому, возможно, я был обязан крахом иллюзий и растерянностью. Но самое тревожное заключалось в том, что, глядя на ее грустное морщинистое лицо и поношенную безвкусную одежду, я вдруг понял, что — в фундаментальном смысле — абсолютно ничего не знаю об Артуре. Я сам вообразил, без всяких намеков и уверений с его стороны, что эти манеры, умение одеваться и вкус в одежде проистекают из хорошего достатка: загородный дом, три машины в семье, частные учителя, чинные танцы и чаепития. Теперь же я стал понимать, что Артур по большому счету сделал себя сам.

— Не знаю, как тебя пускают в такие дома, — произнесла миссис Леконт с робкой улыбкой, разглядывая хорошенькие штучки, развешенные по стенам. — Они всегда такие большие, пустые и шикарные. Они похожи на…

— Да, мама?

— Миссис Леконт, — встрял я. — Я так рад с вами познакомиться! Я очень много о вас слышал.

— О! — она шумно хлебнула кофе, моргнула и уставилась в свою чашку.

Мы вцепились в свои чашки и сидели. Наверное, четыре или пять ангелов молчания пролетело через комнату.

— Ты ходил к мессе в воскресенье? — спросила она наконец и сразу опустила голову, ожидая ответа сына.

— Нет, мам, не ходил. Я не ходил в церковь с Пепельной среды. — Он солгал, и это меня удивило. На моей памяти он несколько раз ходил к мессе, заявляя без тени смущения, что благодаря этому чувствует себя Хорошим Человеком. — Ты знаешь, что особенного в Пепельной среде, Арт? — спросил он меня. — Все священники собираются во вторник вечером…

— Прошу тебя, — тихо произнесла его мать, и ее чашечка застучала о тонкое блюдце.

— …и закатывают знатную вечеринку.

— Артур. — Она поставила чашку на стол.

— А потом в среду утром они высыпают содержимое пепельниц в большую миску…[53]

— Артур, я ухожу. — Миссис Леконт встала. Ее трясло.

Я понял, что эти отношения, как и все остальные, для Артура были игрой. Он подошел к богохульству ровно на то расстояние, которое требовалось, чтобы она заплакала. Наверное, дальше последует ритуал прощания.

— Пожалуйста, не уходите, — попросил я. — Миссис Леконт, выпейте еще кофе.

— Нет, я должна идти, — промолвила она и впервые посмотрела на меня грустными глазами. — Мне завтра рано вставать, но спасибо за предложение, дорогой.

Последнее слово она произнесла еле слышно и, наверное, автоматически, однако оно тронуло меня до глубины души. В конце концов, она была матерью Артура, и я не хотел, чтобы она считала меня Посланцем Ада, прибывшим с одной-единственной целью — развратить ее сына. Матери всегда считали меня распущенным.

— Да? А чем вы занимаетесь? — спросил я. Артур встал и положил руки ей на плечи, собираясь волоком тащить ее до двери.

— Спасибо, что зашла, мама. И спасибо за рубашки.

— Я убираю в домах. В таких, как этот, — последовал тихий ответ.

Она бросила последний тоскливый и жалкий взгляд на поблескивающую бронзу и каучуконосы, украшающие салон Предсказательницы Погоды. Артур поцеловал ее в щеку и выпроводил за дверь. Закрыв ее за матерью, он привалился к ней, раскинув руки и переводя дыхание. Так в кино всегда делают персонажи, избавившиеся от скучного кавалера или мерзкого чудища.

День закончился, как всегда, в постели, только на этот раз впервые наши ритмы не совпадали. Ласки и прикосновения не имели прежнего эффекта, и нам быстро стало ясно: что-то пошло не так.

— Я больше тебя не привлекаю, — заявил он, прикрыв рукой глаза.

— Чепуха, — возразил я. — Сейчас ты более обворожителен, чем когда бы то ни было.

— Из-за того, что моя мать — горничная?

— Из-за того, что твоя воображаемая мать-герцогиня. — И я описал, на какое воспитание и детство намекает стиль его поведения.

— Так было у Кливленда, — заметил он. — Частные учителя, загородный дом. У него все это было. Ха! Посмотри, кем он стал сейчас!

— Может, вас подменили при рождении?

— То, что ты видел сегодня вечером, не имеет ничего общего со мной! — Он сел и впился в меня взглядом, будто наказывая за провинность.

— Не имеет.

— Человек становится таким, каким хочет.

— Надеюсь, что ты прав, — произнес я, думая не о себе, а о нем.

— А что? И вообще, кто такой твой отец? Еврейский неонацист? Проктолог?

— Давай оденемся и прогуляемся, — предложил я.

— Нет, минуточку! Чем занимается твой отец? Давай, Арт, рассказывай. Брось, так нечестно. Ты обо мне знаешь, а я — нет.

— Я люблю тебя, — ответил я и встал, чтобы надеть брюки.

Мы долго шли, оставляя позади благоуханные темные улицы Шейдисайд, где вам приходится отодвигать в сторону низкие и буйно разросшиеся ветви деревьев и прорывать завесы паутины, которая соткана над тротуаром и оставляет щекочущие нити на губах и ресницах. Мы дошли почти до конца Ист-Либерти, и район заметно беднел на глазах. Растительность становилась все более чахлой и редкой, пока не исчезла вовсе. Мы оказались на углу торговой улицы, среди рваного облака чернокожих неудачников, хохочущих у питейного заведения на углу и возле забранных стальными решетками и жалюзи витрин закрытых магазинов. Мы замерли в нерешительности на краю этого запертого квартала, и Артур сказал, что нам стоит повернуть назад. Я услышал рычание собаки. Рядом с нами перед светофором остановился грузовичок, в его кузове сидел на привязи разъяренный доберман-пинчер, буквально источавший волны ярости. Каждый взрыв нервного смеха на углу провоцировал собаку на следующий приступ.

— Боже мой, — вздохнул Артур.

— Действительно, — отозвался я. — Бешеная собака.

— Это Кливленд.

— Да ладно, — отмахнулся я. — Все не так плохо. — А потом мне пришло в голову, что он вполне мог столкнуться с Кливлендом, как недавно произошло со мной, и просто об этом промолчать. Потом я посмотрел в кабину грузовичка и на пассажирском сиденье увидел смеющегося Кливленда, который стряхивал пепел с сигареты в окно.

— Что он тут делает? С кем он? — спросил я, стараясь разглядеть водителя грузовичка.

Пес продолжал рычать на одной ноте, будто биологическая машина, созданная для того, чтобы облаивать смеющихся чернокожих.

— Он нас не видит, — проговорил Артур. — Эй, Кливленд!

Кливленд обернулся, у него отвисла челюсть. Потом он усмехнулся и радостно нам помахал. Он что-то сказал, но я не расслышал что. Загорелся зеленый, и грузовик с визгом рванул вперед. Доберман вскинул передние лапы на борт и высунул голову под порыв ветра.

— Чем это он сейчас занимается? — рассмеялся Артур. — Ну и собака!

— Да, собака знатная, — согласился я. — А о том, чем он занимается, можно только догадываться.

Мы посмеялись, но по дороге домой, пока Артур шутил и балагурил, я не проронил ни слова. Меня ничто не могло ободрить. Странно, но болтовня Артура только раздражала меня, потому что, невзирая на мои полуденные мысли, я ужасно боялся, что видел Кливленда в последний раз. Позже мы занялись-таки любовью, но все прошло как-то натянуто и почти без слов. Когда мы закончили, Артур напомнил, что нам осталось всего три дня до возвращения хозяев дома. Я напрягся.

— И что будет потом? — высказал я вслух вопрос, который посетил меня впервые.

— Да, что будет потом?

— Куда ты пойдешь?

— Ну, я вообще-то думал о славном местечке, которое ты снимаешь на Террасе и которое в последнее время незаслуженно пустует.

— Не знаю, — пробормотал я и тут же с внутренним содроганием почувствовал, как возвращается такое знакомое ощущение тяжести.

Но Артур только обронил:

— Ладно, — и перевернулся на другой бок.

Итак, утром следующего воскресенья, полусонные, мы покинули Дом Предсказательницы Погоды. Из-за того что я никак не мог разобраться в своих желаниях, Артур прожил у меня три тяжких дня, лишенных всякой эротики, пока не переехал в следующий дом, который требовал присмотра в отсутствие хозяев.