"Де Рибас" - читать интересную книгу автора (Феденёв Родион Константинович)

8. С миллионом в Петербурге 1792 – 1793

Если раньше, проезжая города империи, Рибас не преминул бы остановиться у Каховского в Екатеринославе, завернуть в Киев, по старой памяти навестить родственников Демидова в Москве, а при случае побывать у Алексея Орлова, своего российского крестного, то теперь он никуда не заезжал, не сиживал у губернаторов за ломберами, не флиртовал с провинциальными барышнями. Он ночевал у знакомых полковых командиров, а утром экипаж с тройкой лошадей уносил его прочь.

Причиной столь скорой езды в Петербург не были начавшиеся в сентябре торжества в честь мира с Портой – контр-адмирал мог на них успеть. Он, может быть, впервые, просто торопился домой после столь долгого отсутствия. Впрочем, он не обольщался: каждая поездка в столицу осложняла его жизнь, обеспечивала постоянную толику неприятностей. «Что на этот раз?» – думал он.

О его приезде в доме были уведомлены. В вестибюле ждали слуги. Настя выпорхнула из своих покоев и поразила адмирала своей прической: над смуглым живым лицом с веселыми глазами покоилась высокая копна рыжеватых волос с гнездами драгоценностей в несколько ярусов. Челядь кланялась, припадала к руке. Секретарь Хозиков спускался от Бецкого и уже на лестнице вещал:

– Балтика обнимает адмиралов Черноморья. Все вниз – приветствовать героя.

За дочерьми послали в Смольный. Адмирал развернул штуку атласа, тканного золотом, накинул материю на плечи дочерей:

– Чтоб на балах первыми быть.

Девочки по-английски приседали, держались серьезно. Скромные платья воспитанниц дополнялись модными половинчатыми чулками – спереди желтые, сзади черные.

– Каковы успехи? – поинтересовался отец.

– Софья недавно пела в опере с кадетами. Катя танцевала в балете, – ответила мать.

– На торжество мира я была в свите Богини-победительницы, – похвастала Софья.

– А во время шествия у тебя корона на бок съехала, – сказала Катя.

Условились, что обедать будут у Бецкого, наверху, как в прежние времена, и адмирал остался наедине с женой.

– Как Иван Иванович?

– Ах, увидишь.

– Чем живут в Петербурге?

– Страхом. Повсюду ищут вольтерьянцев и масонов.

– Что же их искать? В Петербурге все дворяне – масоны.

– А теперь все открещиваются! Началось с книги Радищева.

– Я ведь тоже масон, – посмеивался адмирал.

– Ты зря так легко к этому относишься, – она села на софу. – Даже секретарю Екатерины Храповицкому пришлось оправдываться в том, что он был когда-то масоном. У прокурора Самойлова есть списки мартинистов. Но все они отказываются от принадлежности к ложам.

– Понимаю. Списки есть, а вот масонов в Петербурге теперь нет.

– Я уже от тебя устала. Я прилягу.

Она устроилась на подушках. Рибас присел рядом.

– Твоя головка похожа на улей, – сказал он.

– Это и есть пчелиный улей! При дворе состязаются: у кого пчел больше.

– Теперь кусаются не зубками, а прическами? – Он обнял ее.

– Не тормошите меня, адмирал. Вечером бал. Утром я два часа с горничной возводила этот улей. А в Петербурге говорят, что у вас на каждой бригантине по любовнице.

– У меня не так много бригантин.

Настя снова заговорила о петербургских событиях:

– Ах, книги масонов палачи жгли под виселицами на площадях. После твоего последнего отъезда ложи в Петербурге запретили. Масоны укрылись в Москве. Главное, они сочувствуют французской крамоле. Командора Новикова хотели было сослать, а теперь заперли в Шлиссельбурге. На пятнадцать лет. Радищева Сенат приговорил к смерти, но императрица сослала его на десять лет. Масонов преследуют по всей Европе. В Неаполе их ложи разгромлены, а имущество конфисковано.

За пять лет войны адмирал лишь изредка вспоминал о своем масонстве. Абстрактные поиски истины для него давно потеряли смысл. Но теперь любой охотник мог пустить в ход интригу о его принадлежности к масонству. Значит, жди неприятностей.

Насте он подарил браслет с черными малазийскими гранатами, купленный у херсонского ювелира. Бецкий не смог оценить картину, школы Рубенса, которую Рибас приобрел по случаю у поляка-коммерсанта: Иван Иванович ослеп совершенно. Но не его слепота удручала домашних. За обедом он несколько раз спросил: не приехал ли Алеша из корпуса и не пора ли ехать в Зимний, чтобы читать императрице Вольтера. Старик тихо выживал из ума.

Рибас послал адъютанта известить Военную коллегию, Адмиралтейство и канцелярию Зимнего о своем приезде. Базиль Попов не замедлил явиться к концу обеда, и они прошли в кабинет Рибаса, окнами выходящий на Царицын луг. Рибас сетовал на то, что его просто переименовали в контр-адмиралы после Ясс, тогда как Мордвинов получил орден Владимира и власть.

– Я знаю, что вы не ладите, – сказал Базиль. – Но поверьте, я не раз писал ему о вашем добром к нему отношении.

– Теперь отношения иные, – твердо заявил адмирал. – В пику мне и Суворову он затеял немыслимое дело: строить порт при Очакове, рыть там канал и водоем для судов, когда при Хаджибее никаких каналов не нужно и можно сэкономить миллион.

– Приготовьте все бумаги, планы, чертежи. Я прослежу, чтобы императрица узнала о них.

Базиль после смерти Потемкина заведовал комнатными суммами Екатерины, комиссией прошений, а теперь и Колывановскими и Нерчинскими заводами, как начальник императорского кабинета.

– Что мне подарить молодым и императрице? – спросил Рибас.

– Камни.

– Я так и думал. Кстати, я до сих пор не знаю: в прошлом году вы передали от меня императрице головку молодого Ахилла из каирского камня?

– Я вам не писал? Императрица была весьма довольна.

Адмирал показал Базилю столешницу, по краям выложенную шлифованным орнаментом из радонита и нефрита, блистающим розовым и голубым, а в центре серым и черным отливал бастионный агат.

– Прекрасно, – одобрил Попов. – В этой столешнице есть и политический смысл. Армия в войну взяла немало крепостей. Лично вы – четыре. Так что фортификационный агат будет как нельзя кстати.

– Я хотел бы на этой столешнице подать свои планы и чертежи порта и города при Хаджибее.

– Ни в коем случае. Подарками нельзя заботить монархиню. Положите на столешницу табакерку для Александра Павловича и что-нибудь для новобрачной.

– У меня есть кулон с радонитовым пейзажем в серебре.

– Вполне подойдет.

Подношения адмирала перед началом бала в Зимнем приняты были благосклонно. Правда, Екатерина восприняла появление Рибаса как само собой разумевшееся и не сказала ему и двух слов. Адмирал битый час фланировал меж придворными. Узнал, что Кутузов отправлен послом в Константинополь, что Гудович стал Кавказским генерал-губернатором, получил шпагу с лаврами и алмазами и орден Андрея Первозванного. Зубова на балу не было. Уставший с дороги, воистину попавший с корабля на бал, Рибас уехал рано.

Утром пришел Виктор Сулин, друзья обнялись и отправились на прогулку по Петербургу. Город был прежним – болотистым, дождливым и чужим. Богатых усадьб с медными шалашами крыш прибавилось. В Невском монастыре сиял шлем новопостроенного Троицкого собора. По Воскресенскому мосту проезжали из Литейной части редкие экипажи на Выборгскую сторону, где высвечивались на сером небе кресты церквей Честных древ Всемилостивейшего Спаса и Святого Нилы Столбенского.

Возле кондитерской «Болонья» адмирал велел кучеру остановиться и предложил Виктору зайти внутрь.

– Адмирал теперь заезжает к нам раз в пять лет, – развел руками Руджеро. – Сильвана! Лучшего вина!

Дубовый стол у окна был занят двумя господами в низко надвинутых шляпах. В одном Рибас узнал аккуратного человечка – Джачинто Верри, который в свое время пытался продать ему бумаги несчастного фехтовальщика Скрепи. Второй… что-то неуловимо знакомое почудилось адмиралу в облике второго господина, прежде чем тот отвернулся к окну.

Гостей усадили у противоположного окна. «Черт побери, – подумал Рибас, – могут быть неприятности» Сильвана принесла кувшин фалернского, которое пенилось в бокалах и было достойно тоста за молодость в Ливорно. Ударившись в воспоминания, Руджеро тараторил о русских моряках – щедрых клиентах «Тосканского лавра», а Сильвана во все глаза смотрела на адмирала, будто он был минутным явлением из ее тайных грез. Наконец спутник Джачинто Верри повернулся и Рибас узнал его. Бог мой! Постаревшее плохо выбритое лицо, неопрятная" косичка из-под шляпы, серый плащ-епанча простолюдина, никаких бриллиантов в ушах бывшего модника – неужели это Ризелли? Не медля ни секунды, Рибас поднялся из-за стола, обогнул прилавок и подошел к нему.

– Похоже, что вы целую вечность здесь ждете меня, – сказал он Ризелли, игнорируя вставшего навстречу Верри.

– Кажется, мы знакомы, – сказал Верри, а Ризелли подал ему неприметный знак и хриплым тихим голосом сказал:

– Оставьте нас.

Верри отошел к прилавку и заговорил с Сильваной, которая с тревогой наблюдала, как адмирал садится напротив Ризелли.

– В мои планы не входила личная встреча с вами, – произнес Диего и оценивающе взглянул на улыбающегося адмирала, на его кафтан с орденом Владимира и георгиевскими крестами и продолжал: – Вы сумели удачно распорядиться своей жизнью в России. Но сохранением ее вы обязаны мне.

– Что ж, мне остается благодарить вас?

– Не вижу в этом ничего зазорного.

Рибас нарочито смиренно склонил голову и сказал:

– Благодарю вас, что позволили мне жениться по любви. Благодарю за то, что не оставляли меня своим вниманием. Благодарю за неудачное покушение на меня. Благодарю за карьеру моих братьев. За смерть Эммануила благодарю.

– Все в руках божьих, – Ризелли был серьезен, а Рибас все-таки не верил, что господин с усталым изможденным лицом и затравленным взглядом – Ризелли.

– Вот моя догадка о ваших обстоятельствах, – вслух раздумывал адмирал. – Масоны изгнаны из Неаполя, и вы волею обстоятельств оказались в Петербурге, где масонов сажают в крепость.

– Я путешествую, – ответил Ризелли и всмотрелся в лицо визави. – Вы не изменились, только черты лица стали грубее.

– Россия – отнюдь не благословенный Неаполь.

«Странно, но я не испытываю к нему вражды, – подумал Рибас. – Он жалок. Судьба, наконец, сбила с него спесь… Но может быть, это всего лишь блеф?»

– Ну что ж, прощайте, – сказал адмирал, намереваясь подняться, но Ризелли остановил его:

– Всего два слова. Скажите, не изменились ли виды на свадьбу дочери нашего Фердинанда и внука императрицы?

Рибас не знал, что ответить: он слышал об этом впервые! Ризелли по-своему истолковал молчание адмирала.

– Мое любопытство, надеюсь, не задевает вашу щепетильность. Ведь это не военные, а скорее матримониальные дела.

– Бывает, они стоят секретов армии, – ответил Рибас, раздумывая.

– Моя семья бежала в Австрию, – сказал Ризелли. – Мы совершенно без средств. Если русская императрица стоит за этот брак, я мог бы стать посредником, приехать в Неаполь – Фердинанд и королева мечтают выдать свою дочь за петербургского принца, а я своим поредничеством вернул бы их расположение и поместья.

Я говорю откровенно, потому что уверен: и вы всей душой за этот брак.

«Еще бы, – подумал Рибас. – Дружественное сближение Неаполя и России в этом случае было бы полным. При благоприятном исходе и для меня открылись бы совершенно новые возможности. Однако не надо забывать: помощи у меня просит вчерашний недруг».

– Хорошо, – сказал он вслух. – Я выясню некоторые обстоятельства и дам вам знать через хозяина этой лавки.

Собственно, предстояло узнать все с самого начала. Настя заявила, что проект женитьбы сына Павла Константина на неаполитанской принцессе окончательно отвергнут Екатериной. «Окончательно ли»? – спросил себя адмирал и отправился к неаполитанскому посланнику герцогу Серракаприоле.

Герцог радушно принял его в кабинете, обставленном светлой ореховой мебелью, расспрашивал о войне, о планах адмирала. Он был обаятелен по-прежнему, но далеко не так наивен, как восемь лет назад.

– Я сожалею, что не был в Петербурге, когда возникла возможность сватовства принца Константина с дочерью Фердинанда, – сказал Рибас. – Для Неаполя упущена великая возможность.

– Да! – подхватил герцог. – Но момент для сватовства оказался очень неудачным. Хотя наш король и министр Актон сделали, что могли, – постановили не иметь никаких сношений с Францией. А конвент отправил к неаполитанским берегам тулонскую эскадру Латуш-Тревиля. Что оставалось делать под прицелом французских пушек? Пришлось пойти на уступки, чтобы спасти королевство от больших несчастий. Фердинанд заверил Париж, что не вступит ни в какие переговоры, наносящие вред Франции.

– И не пойдет на сватовство.

– Да. Вы не можете себе представить гнев императрицы Екатерины! Какое уж тут сватовство! Меня вызвал вице-канцлер Остерман и выразил крайнее неудовольствие.

– Вместо этого он мог бы предложить Неаполю помощь, – сказал адмирал.

– Именно так я и ответил ему. Но уж было поздно: французские пушки диктовали условия. Но представьте, именно в этот момент два опрометчивых дипломата стали внушать Екатерине, что женитьба принца Константина и младшей дочери Фердинанда весьма желательна.

– Кто же они?

– Маркиз Галло – он теперь посланник в Вене, и граф Андрей Разумовский, российский посланник в Австрии. Разумовский написал Екатерине, что брак будет полезен во всех отношениях. И это в то время, когда в Неаполе распространились французские идеи, создавались якобинские клубы! Конечно же русская императрица возмутилась: о каком браке может идти речь?!

– Но дорогой герцог, – сказал адмирал, – сейчас обстоятельства изменились. Англия объявила Франции войну. Корабли Латуш-Тревиля ушли. Фердинанд заключил союз с Англией. Следовательно, ничто не стоит на пути к этому браку.

– Не знаю, не знаю, – герцог задумался. – Все дело в том, что русская императрица была слишком резка в своем отказе.

– В официальном отказе?

– О, нет. Но молва не знает границ. Говорили, что императрица отозвалась о детях Фердинанда, как о невоспитанных отпрысках.

– Это поправимо.

– Она назвала их уродцами, подверженными падучей болезни.

«Такой отзыв, действительно, кладет конец всему, – подумал адмирал. – Но все-таки надо еще раз попытаться – предприятие стоит того!» А пока он перевел разговор на другую тему:

– Масонские ложи в Неаполе запрещены?

– О, да. Они организовали Патриотическое якобинское общество. Это заговорщики, призывающие к мятежу. Кстати, новый посланник в Неаполе Головкин отозван Екатериной за то, что советовал Фердинанду помиловать бунтовщиков.

– Скажите, а Диего Ризелли, небезызвестный вам, принадлежит к этому обществу?

– Несомненно. Но он был среди умеренных. А теперь между двух огней: якобинцы считают, что он выдал их списки королю, а король ищет его, чтобы арестовать за принадлежность якобинцам.

Теперь присутствие Ризелли в Петербурге стало окончательно ясно адмиралу.

Де Волан жил в доме голландского посланника, и Рибас счел за лучшее пригласить его к себе. По своему обыкновению Франц Павлович не удивился ни приглашению, ни роскоши дома Бецкого, пренебрег предложением посетить зимний сад, дымил трубкой и, казалось, не говорил с адмиралом, а поучительно и надменно выговаривал ему:

– Ваша распря с Мордвиновым ни к чему не приведет. Он вознамерился строить порт возле Очакова? Прекрасно. Но как только он и Пустошкин представят ко двору сметы, их намерения лопнут, как мыльный пузырь. Ведь наш проект выгоднее на миллион рублей Фантазия Мордвинова обречена.

– Он упрям.

– А это его и погубит.

– Но к моим планам и чертежам вы пришлете свои?

– Два раза повторенная просьба становится требованием. Я требований не терплю.

Он прислал бумаги Рибасу и уехал в Херсон.

Неожиданно Рибас получил приглашение на обед от Валериана Зубова – брата фаворита Платона. Валериан пригласил его в дом своей сестры Ольги. Ехать было недалеко – дом стоял на набережной Невы. Двадцатитрехлетний баловень судьбы, чином бригадир, своеобразно отрекомендовал свою сестру:

– Опасайтесь ее, адмирал. Она всегда при оружии. С пистолетами не расстается и во время сна.

Двадцативосьмилетняя красавица Ольга в серебристом платье-полонезе выглядела юной невестой. Она была замужем за действительным статским советником Александром Жеребцовым.

– Валериан мне рассказывал о вас, – сказала она. – Хорошо, что при Измаиле вы были рядом. Потемкин непременно бы послал брата в самое опасное место на верную смерть.

– У редута Табия как раз и было самое опасное место, – возразил Валериан.

– Для тебя самое опасное место в офицерских холостых домах, куда девиц водят, – заявила сестра.

Венгерское вино и гусь под луковым взваром оказались отменны. В середине обеда явился Николай Зубов – старший из братьев. Это был тридцатилетний рослый плечистый генерал, обладающий невероятной физической силой. Он выпил водки и покраснел лицом, как вареный рак. Он ничем не походил на братьев. Валериан по сравнению с ним казался нежным херувимом с девичьим лицом.

Год назад все Зубовы во главе с отцом стали графами. Валериану и Платону императрица позволяла неограниченно пользоваться казенными средствами, и при игре в фараон Валериан иногда ставил по тридцать тысяч на карту. Екатерина говорила о нем: «герой во всей силе этого слова», «любезный мальчик», «резвуша моя». Платон ревновал.

Постепенно выяснилась и причина приглашения Рибаса: его расспрашивали о видах Суворова на брак дочери Натальи.

– Эльмпта генерал-аншеф не считает серьезным претендентом, – говорил Рибас. – С Салтыковыми родниться не хочет.

– Говорят и о князе Трубецком, как о женихе, – сказала Ольга.

– Да, этот премьер-майор приезжал в Херсон. Александру Васильевичу понравился.

– Но он же пьяница как и его должник отец! – воскликнул Валериан.

– А что граф дает за дочерью? – спросила Ольга.

– Точно не знаю, но кажется полторы тысячи душ и деревни.

– Полторы тысячи? – удивилась Ольга. – Разве это приданое?

«Куда они клонят? – думал Рибас. – Может быть, Валериан хочет осчастливить дочь Суворова предложением?» В это трудно было поверить: красавец не только запутался в своих бесчисленных романах, но и пальцем не шевелил, чтобы навести в этом хозяйстве хоть какой-нибудь порядок.

Адмиралу никак не удавалось повернуть разговор на вон дела, и только после обеда он сказал Валериану загадочно:

– На Юге есть возможность сэкономить миллион.

– Платон этим заинтересуется, – рассеянно ответил Валериан, нажал на головку трости и из нее выскочил кинжал. – Каково изобретение?

– Да. Занятно, – отвечал Рибас, стараясь скрыть осаду.

На следующий день, как обещал Суворову, он вместе с женой и дочерьми нанес визит полковнику и пииту Дмитрию Хвостову, у которого жила дочь Суворова. Пиит оказался настолько некрасив, что Настя шепнула мужу: «С таким лицом нельзя стать Овидием». Хвостов перемежал свою речь тяжеловесными стихами и заявил, что редко садится на коня, кроме Пегаса. Наталья Суворова выглядела скромной, бледной и тихой.

– Прочитай-ка нам, душенька, что тебе батюшка написал, – попросил ее пиит.

И дочь продекламировала стихи генерал-аншефа:

– А как ты ему ответила? – спросил Хвостов, и девушка продолжила:

– Браво, – сказал адмирал.

Соня взяла Наташу за руки и закружила по гостиной. Катя неожиданно заплакала:

– Мне так жалко Натали.

– Но почему? – спросила мать.

– Ее выдадут замуж.

– Что же в этом плохого?

– Ее выдадут без любви. – Она горько рыдала.

Не только чувствительность тринадцатилетней Кати поразила отца, но он по-новому взглянул на старшую Соню – ей в этом году. семнадцать, невеста! «Мне кажется, что я еще и не жил, но дочери мои уже выросли!» Для гостей Наташа изящно сыграла «Куранту» Жана Люли, а потом с Катей и Соней весело пела: «Жан стучит к соседу: «Мой дружок Пьеро, дай-ка мне перо».

Адмирал написал Суворову, а через два дня получил приглашение встретиться с Платоном Зубовым на Дворцовой площади после развода караулов. Для обстоятельного разговора – не самое подходящее место, но что поделаешь? Рибас вышел на площадь из кареты – мимо проскакал на английском жеребце Валериан. Платон на белом скакуне с черными бабками красовался неподалеку. Рибас подошел. Под ногами хрустел декабрьский ледок. Платон гарцевал над адмиралом, даже не кивнув на поклон. Рибас отметил: несмотря на то, что фаворит в седле, сразу заметно: он невысок ростом, но ловок, статен, широкоплеч.

– Где ваш миллион, адмирал? – спросил Плато без тени улыбки на приятном высоколобом лице.

– Счастлив вручить его вам, – Рибас протянул приготовленные бумаги и чертежи, но фаворит не пошевелился, чтобы их принять. Это сделал лихой адъютант-гусар: подскакал, склонился из седла, выхватил документы.

– Александр Васильевич одобряет ваши планы? – спросил Платон.

– Вал будущей крепости при Хаджибее на сто двадцать пушек повелением генерал-аншефа закончен.

– На сто двадцать? – переспросил Зубов. – Очень хорошо. Генерал знает, что потребно нам теперь.

Он кивнул, поскакал со свитой ко дворцу. В окне второго этажа Рибас разглядел пятно лица – императрица. Любуется статью своего героя. «Узнала ли она меня? Спросит ли: с кем встретился Платон?» Адмирал неспроста упомянул о пушках – граф Платон был назначен генерал-фельдцехмейстером, начальником всей армейской и крепостной артиллерии.

Встреча с фаворитом на Дворцовой, ее обстоятельства весьма не понравились жене Насте.

– Уверена, что ты в списках масонов. Иначе он принял бы тебя лучше.

В самом деле: в письмах Платон Зубов был куда любезнее с адмиралом. Настя, что-то вспомнив, продолжала:

– Ах, я тебе не говорила! У нас в нижнем этаже был обыск!

– Как? Когда?

– В прошлом году. Это моя оплошность. Разрешила сдать несколько комнат с выходом к Летнему саду под типографию.

– Кому?

– Дмитриевскому. О нем хорошо отзывались. Но в типографии поселился его компаньон Иван Крылов. Престранная личность. Каждый день купался в Лебяжьей канавке. Окна не занавешивал, а по комнатам ходил чуть ли не голый. Гуляющие по Летнему саду жаловались: совестно гулять, когда в окнах у нас голый бегает. Полицмейстер приходил, просил его одеваться.

– Что же он печатал?

– Афиши. Журнал «Зритель». Обыск у него был от Зубова. Но ничего предосудительного не нашли. Все же от дома я ему отказала.

К Рождеству адмирал получил письмо Суворова: «Здравствуйте, с Новым годом. Да наградит Господь Вас с Вашим дорогим семейством. Вчера в письме, отправленном по почте подполковнику Хвостову, горько жаловался Вам, что мне не дали рекрут. Долгоруков на 10000 получил 6000. Игельстром на 6000–4000, а я 000. Разве я нуль? Во что бы то ни стало следует нам поправить дело, коли это возможно… Вы также не можете не понять, что мне составляет помеху в службе моя любезная дочь, искренность и наивность которой вы изволите хвалить; достоинства сии у нее в избытке, а с ними и прелести, которым я хотел бы приискать жениха помоложе меня 64-летнего, если, конечно, сие не воздушное мечтание».

Граф был предельно откровенен с адмиралом. Дочь требовалось как можно скорее выдать замуж. Женихи имелись, но не годились. Александр Васильевич прислал и роспись плачевного состояния черноморского флота. Суда обветшали, новые не строились. Рибас отослал роспись в Адмиралтейство.

Шестого января в пятницу чету Рибасов пригласили в Зимний. Парадные залы перед покоями императрицы к десяти утра заполнились толпами придворных, петербургской знатью, дипломатами и послами. Все ждали выхода императрицы.

– Будет ли сегодня процессия на Иордан? – спросил адмирал старого приятеля Льва Нарышкина, который по-прежнему заведовал царскими конюшнями.

– По такой стуже вряд ли, – отвечал погрузневший за эти годы, прошедшие с памятной пирушки у Давиа, Лев Александрович. – Императрица на мороз не пойдет, а попам придется. – Из-под пудры на его лице выступали малиновые веточки лопнувших сосудов.

Императрица вышла из своих покоев с Павлом, Александром, их женами и царедворцами. Пламя свечей разом заколебалось – церковный хор вознес голоса под купол. Битый час шла литургия. Рибас скучал, да и душно было в придворной церкви. В получасе двенадцатого начался ход на Иордан, устроенный близ дворца на Неве. Синод, придворные пестрой толпой устремились за преосвященником Гавриилом, которого сопровождали пять архиепископов – петербургский, рижский, тверской, псковский, кашинский. Петербургский люд крестился и расступался. С Адмиралтейской крепости пушки дали двадцать один залп, из Санкт-Петербургской – двадцать.

Марш гвардейских полков Рибас в числе знати смотрел из окон второго этажа, а потом ненадолго вышел на заиндевелый балкон и вспомнил, что двадцать два года назад, впервые оказавшись в Петербурге, был в числе зрителей водосвятия внизу, в толпе. Что ж, с тех пор минула целая жизнь. Он адмирал, кавалер орденов. Но ни чувства удовлетворения, ни гордости за этот долгий путь, приведший его на балкон Зимнего в общество полководцев и сановников, Рибас не ощутил. Слишком много было неудач, неосуществленных намерений, неиспользованных возможностей. «Сложилась ли судьба? – спрашивал он себя и отвечал: – В какой-то мере. Удачи были редки, труд велик, а дальнейшее остается по-прежнему неизвестным».

Он заторопился домой, но Базиль Попов, узнав о его намерении, шепнул:

– Ни в коем случае! Будьте во дворце до вечера.

Мордвинова Рибас увидел возле окна на Неву. Он разговаривал о графом Салтыковым. Рядом стояли офицеры гвардии. Мысль подойти возникла внезапно, и Рибас немедленно осуществил ее.

– А мне Николай Семенович как раз рассказывал, как яйца курицу учат, – сказал Салтыков адмиралу.

– Так уж заведено в свете, – отвечал Рибас. – Но главное – это знать: какое происхождение имеет курица.

– Как вас понимать? – спросил Иван Петрович.

– Весьма просто. На Юге говорят: если курица из Херсонской академии, она не несется, а только квохчет.

Офицеры-гвардейцы рассмеялись. Херсонской академией Суворов называл Черноморское адмиралтейство, а Мордвинова наседкой без цыплят. Об этом при дворе знали.

Настя осталась в парадной зале в обществе фрейлин, а Рибас, переговорив со смотрителем, прошел в Эрмитаж. Живописных полотен здесь прибавилось. Он увидел любимые картины Потемкина «Великодушие Александра Македонского» Миньяра и «Амур развязывает пояс Венеры», которую Потемкин заказывал Рейнольдсу. Эти полотна вместе с «Беседой Христа и Самаритянки» императрица купила у родственников покойного и обожаемого когда-то фаворита.

Вдруг адмирал услыхал звуки скрипки и пошел в их направлении – в первой комнате библиотеки музицировал Платон Зубов. Некстати? Нет, кажется, молодой фаворит утомился музицировать без слушателя.

– Почему вас не было на обеде в бриллиантовой? – спросил Платон и тут же сам себе ответил: – Ах, да. Императрица желала отобедать в узком кругу. Ужин будет около семи. Вы, адмирал, приглашены.

– Почту за честь.

– Я разбирал тут маленькую вещицу Моцарта, – сказал Платон. – Славный композитор. Вы бывали в Вене? Не встречались ли с маэстро?

Адмирал помедлил с ответом: знает ли Платон, что Моцарт умер? Знает ли он, что Потемкин перед смертью пригласил Моцарта в Россию через Андрея Разумовского? Решив, что такая осведомленность сейчас не к месту, Рибас сказал:

– Я был в Вене давно. Но наш посланник Разумовский приятельствовал с Моцартом.

– О, надо написать князю Андрею, чтобы пригласить маэстро в Петербург.

Фаворит жаждал видеть покойника, но Рибас промолчал. Явился дежурный генерал-адъютант граф Ангальт и пригласил Платона к императрице. Рибас отыскал жену и сообщил, что приглашен на ужин. Настя была обрадована и раздосадована: ей приглашение не передали. Около семи граф Ангальт назвал имя Рибаса и вошел с ним в покои императрицы. Здесь адмирал увидел главу двух академий Дашкову, генерал-лейтенанта с Кавказа Ребиндера, пособника восхождения Екатерины на престол Пассека, князя Николая Юсупова, барона Штакельберга, графа Эстергази, польского магната Ксаверия Брапицкого, что был женат на племяннице Потемкина. Рибас не удивился, заметив среди приближенных императрицы Мордвинова. Верно, об их размолвке уже знали при дворе.

Рассматривая лицо императрицы вблизи, Рибас вспомнил впервые виденный им в каюте князя Андрея ее портрет. На нем императрица напоминала кукольных испанских принцесс. А теперь он видел густо напудренное напряженное лицо – напряженное от того, что губы она выпячивала вперед: дряблость обвислых щек при этом менее заметна. Десяток ниток жемчуга, укрывавших морщины шеи, не скрывали, а скорее подчеркивали знаки старости. По мнению Рибаса Мордвинов приложился к руке императрицы не только губами, но и носом и лбом.

– Французы в Херсоне живут ли, адмирал? – спросила она.

Мордвинов всплеснул руками:

– Перевелись, матушка. Как услыхали ваш глас небесный, так и перевелись.

«С гласом небесным он перехватил через край, – подумал Рибас. – Она теперь часто о смерти и небесах думает».

С пуделем на руках подошел Платон Зубов и вдруг объявил:

– Хорошо бы к нам Моцарта капельмейстером пригласить. Что за чудо его музыка!

Екатерина округлила глаза и перекрестилась. Рибас понял, что Платон в дюйме от того, чтобы попасть впросак и поспешил уточнить:

– Я имел счастье слушать игру Платона Александровича. Мы заговорили о венском композиторе и пожалели, что он умер в цвете сил и таланта.

Платон вскинул на адмирала бархатные веки, Рибас прочитал в его глазах укор, а потом признательность. Платон подмигнул адмиралу.

Ужинали в бриллиантовой комнате. Стол был накрыт на семнадцать кувертов. У стен под стеклянными колпаками радужными кострами вспыхивали драгоценные малая и большая короны, шкафы ломились от бриллиантовых крестов, эфесов, эполет.

– Не к столу будет сказано, – говорила императрица, – а в Париже всех кошек и собак съели.

– Из Америки им теперь кошек везут, – сказал Платон. Он сидел напротив Рибаса и Мордвинова.

– Скоро уж год, как Людовик смотрит с небес на мрак над Францией, – продолжала Екатерина. – Когда коалиция войдет в Париж, первыми слетят триста восемьдесят семь голов.

Именно такое число членов Конвента проголосовало за казнь короля.

– Позволю себе заметить, ваше величество, – сказала Дашкова, – эти головы вряд ли удержатся на плечах и без войск коалиции. В Лионе восемьдесят якобинцев недавно казнены.

– Откуда ты так точно все знаешь? – спросила императрица.

– А мои академики, наконец, хорошо считать научились, – Дашкова пожала плечами. Екатерина улыбнулась. Началась первая перемена блюд ливрейными слугами, и Рибас решил, что момент подходящий, и поэтому подхватил разговор:

– Французская смута пожирает сама себя, и благословен Неаполь, освободившийся от нее. – Он замолчал, но все ждали продолжения, и адмирал сказал: – Теперь ничто не может помешать намерениям власть предержащих устраивать судьбы своих детей.

Намек был слишком прозрачным, чтобы Екатерина не поняла его. Она тотчас и ответила:

– Моему внуку Константину и пятнадцати нет. Рано еще его судьбу устраивать. А в Неаполь мы назначили посланником Мусина-Пушкина. Посмотрим, что он напишет нам о тамошних обстоятельствах.

Камергер при великом князе Александре Мусин-Пушкин Брюс был в это время в заграничном путешествии с женой, и назначение в Неаполь явилось для него полной неожиданностью. Впрочем, назначение это по сути было формальным – все дела русской миссии в Неаполе вот уже одиннадцатый год вел опытный Андрей Италийский.

За столом Платон Зубов развлекался тем, что предложил Мордвинову яйцо в серебряном стаканчике, и тот благодарно принялся ложечкой разбивать скорлупу, но тщетно: яйцо оказалось обыкновенной обманкой из крепкого прусского фарфора, и смешок гостей прокатился над столом.

– Вот ведь как яйца и адмиралов учат, – сказал Платон, видимо осведомленный о недавней пикировке Мордвинова и Рибаса. Мордвинов побагровел, а Платон подмигивал Рибасу. Императрица весело сказала:

– Слыхала я, что ты, Осип Михайлович, в Петербург с миллионом приехал.

– Миллион не миллион, а может, и больше будет, – отвечал в тон Рибас.

– Большие деньги. Подари мне, – смеясь, предложила императрица.

– Все, что имею, вам принадлежит, государыня.

– Проценты берешь?

– Беру. Но только вашим благосклонным вниманием.

– Тогда по рукам. Мадеры налейте вице-адмиралу.

Он не ослышался? Вице-адмиралу? Но переспрашивать конечно же было не с руки. За ломберным столом Рибас с императрицей сидел впервые. Пассек предложил играть в фараон. Рибас – в брелан.

– Уж не собираешься ли ты, Осип Михайлович, отыграть свой миллион? – спросила Екатерина.

– Карта – судьба. А от судьбы не уйдешь, – отвечал он.

Платон и князь Юсупов составили им компанию. Вместо жетонов раздали золотые пластинки. Первые сдачи Рибас проигрывал, а потом имел и три десятки, и залетный фавори. Серьезного продолжения разговора о судьбе порта и города при Хаджибее он не ждал, но его вполне удовлетворила фраза Платона:

– С турками разберемся, тогда и с крепостью при Хаджибее решим.

– С турками? – переспросил Рибас. – Снова что-то затевают?

Платон в ответ лишь махнул рукой.

К одиннадцати императрица была в небольшом выигрыше и выглядела довольной. Гости расходились, благодарили, желали покойной ночи. После этого вечера секретарь, ведущий ежедневный камер-фурьерский журнал, не переврал, как когда-то, фамилию адмирала и усердно отметил его присутствие за ужином императрицы под номером четырнадцать и отметил: «Прочего же собрания на комнатный бал когда бывает в аудиенц-коморе, никого не было».

Итак, предполагаемое родство русского двора с неаполитанским императрица отложила на неопределенный срок. Положение Ризелли оставалось плачевным. Рибас попросил Виктора побывать в кондитерской «Болонья» и сказать Руджеро всего одну фразу: «Передайте, что обстоятельства на ближайшее время неблагоприятны».

Пятнадцатого января адмирал снова был приглашен во дворец, где встретился с Григорием Кушелевым. Павел произвел его в капитаны первого ранга, и сделал командиром гатчинской эскадры, при которой находилось четыре батальона.

– Большой двор не любит гатчинский, – говорил Кушелев. – У нас запрещены фраки, у нас все на военную ногу: шлагбаумы, экзерсиции, караулы. Павел встает в пять утра. Лично присутствует на экзекуциях и разводах. Я сочувственно отношусь к его словам, что он тотчас с помощью пушек навел бы порядок во Франции.

Рибас знал ответ Екатерины на это заявление сына: «Если ты не поймешь, что пушки не могут воевать с идеями, ты не долго будешь царствовать».

За обедом на тридцать три куверта пятнадцатого января много говорено было о военных приготовлениях турок. Рибас сообщил императрице, что ждет от Суворова планов на случай столкновения с неверными. Платон, неприступный гордец, гроза всего и вся, разрешил адмиралу погладить свою обезьянку – это не дозволялось никому и являлось знаком доверия и полной приязни.

На следующий день около десяти к Рибасу примчался Базиль Попов:

– Проснитесь, адмирал! Я привез вам рескрипт императрицы!

По январской стуже Рибас предложил Базилю пунша и стал читать рескрипт. В нем он официально именовался вице-адмиралом. Равенство в чинах с Мордвиновым было достигнуто. Он читал: «Нашему вице-адмиралу де Рибасу. Получая известие о чинимых со стороны Порты Оттоманской сильных приготовлениях возстать против нас войною… соизволяем, чтобы вы немедленно отправились к местам расположения флота и всемерное приложили бы старание привести оной в наилучшее состояние, так чтобы в апреле месяце можно было соединить все части оного в Гаджибее, где ожидать могущего последовать разрыва…»

Итак, Хаджибей был назначен сборным пунктом флота.

Тотчас уехать не удалось. Через Зубова адмирал договаривался о поставках к флоту парусины, пушек, якорей. В Адмиралтействе дело волочили. 24 января Базиль пригласил Рибаса в дворцовую канцелярию и показал собственноручную записку Екатерины: «Управляющему кабинетом Попову. Василий Степанович, выдайте из кабинетной суммы 6 тысяч рублей вице-адмиралу Мордвинову и столько же вице-адмиралу де Рибасу, тому и другому золотом, либо серебром, кои мы им жалуем».

– Чем будете брать?

– Золотыми червонцами.

Помощник казначея принес увесистый кожаный мешок с золотом.

– Когда едете?

– Завтра.

– На этот раз, слава Богу, у вас в Петербурге никаких неприятностей?

– Обошлось, – ответил Рибас и, вспомнив Ризелли, недолго гадал: останется ли тот в Петербурге, уедет ли и куда… Вечером курьер привез письмо Суворова. Александр Васильевич сообщал, что планы на случай столкновения с Портой отошлет через несколько дней. Горько повторял, что у парусного флота нет такелажа, а гребной плох, кроме казачьих лодок. Генерал-аншеф торопил: «Постарайтесь поскорее вернуться сюда». Письмо было написано рукой де Волана, но подписал его граф. Строительство порта и города при Хаджибее откладывалось, и любой непредвиденный случай мог дать карт-бланш Мордвинову.