"Тихий Дон Кихот" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)

Глава 10

Аня прохаживалась по своему земельному участку и удивлялась самой себе. Как можно было вырасти в маленьком поселке, практически, на капустной грядке, и ничего не знать об огородничестве? Она, конечно, поливала когда-то огурцы и помидоры из пластмассовой леечки в форме гадкого утенка, выпалывала сорняки, которые всегда казались ей свежее и красивее рассады, бросала в лунки картофелины с белыми щупальцами ростков, но больше ничего в сущности не умела.

В огороде всегда хозяйничал папа (после раскрытия их семейной тайны Аня спотыкалась на этом слове, но продолжала упорствовать), то есть папа ее детства. Он не только знал календарь огородника, брал на себя всю самую тяжелую и грязную работу, но и находил время для эксперимента. В дальнем конце забора под старой финской яблоней он «изготавливал подкормку растениям», проще говоря, смешивал коровьи лепешки с экскрементами других домашних животных в разных пропорциях. Над несколькими вкопанными в землю бочками виднелись картонные таблички с указанием происхождения навоза, процентное соотношение и дата замеса.

Ане ходить в тот конец огорода воспрещалось матерью, да и самой не очень хотелось. Отцу тоже после биологических опытов было запрещено входить в дом, не окатившись и не переодевшись.

– Куда, Лелька, куда?! – разносилось кудахтанье матери над железнодорожным поселком Аниного детства и докатывалось до сегодняшних Озерков. – Ты что, туда с головой нырял, что ли? «Подкормка, подкормка…» Загадил весь огород, что ничего не растет уже. Ты посмотри у соседей что на участках творится! Без всяких твоих ядерных смесей, по-простому. Я вот отнесу все твое хозяйство в краеведческий музей. Будет у тебя экспозиция местного дерьма. Это вам флора, а это фауна…

Мать ругалась на Алексея Ивановича всегда, но в этом случае совершенно напрасно. Все у них высаживалось, цвело, росло и собиралось в срок, хотя сама мать работала в огороде редко и только в свое удовольствие.

– Разбить или не разбить? – спрашивала Аня веселого Сажика, который бегал за хозяйкой и в том месте, где она ковыряла землю носком кроссовки, копал своими большими лапами цвета весеннего чернозема. – Я имею в виду грядку… Слушай, Сажик, а имечко-то у тебя самое огородное и копаешь ты хорошо, как свинья.

Представив себе длинную грядку, идущую вдоль забора до рощицы, Аня мысленно засеяла ее, потом вообразила себя в глубоком наклоне и решила, что надо подождать приезда родителей и посоветоваться. Она лукавила, потому что была уверена, что мама будет против ее огородничества и скажет, что они и на своем стареньком огороде обеспечат дочку с зятем свежими овощами и ягодами.

Родители обещали приехать на днях. Ведь они еще не были в ее новом доме и вообще не видели дочку уже столько месяцев. Аня ждала их с нетерпением, как ребенок, собирающийся показать родителям свою новую игрушку, в которой можно даже жить. Но вместе с тем ее тревожила щекотливость создавшейся ситуации.

Откуда у нее такой шикарный по их поселковым масштабам дом? Сказать, что заработал супруг на следственной работе? Намекнуть, что он – оборотень в погонах? Разыграть перед ними главную женскую роль из фильма «Замужем за мафией»? Это было бы забавно…

Еще забавней то, что ее детский папа ничего не спросит. Тихий и мягкий человек. Он будет ходить за Аней, как послушный гиду турист, будет восхищаться дубом, замерять количество обхватов. Количество же комнат, комфорт и дизайн его вряд ли заинтересуют.

А мать Аня решила вызвать на откровенный разговор. На вопрос – откуда у тебя такой шикарный особняк? – Аня ответит – оттуда же, откуда у тебя я. А потом вопросы будет задавать она, пока мужчины прогуливаются, парятся в бане, беседуют за чаем.

Сколько может длиться эта странная игра с многоотцовством, затеянная одним из самых больших подлецов в Аниной жизни? Будто он из могилы продолжает играть с Аней свою шахматную партию, и цейтнота у Пафнутьева быть не может, потому что время для него давно остановилось.

А когда вернется Брежнев? Сколько можно переезжать из страны в страну? Странный народ мужчины. Если бы Аня узнала, что у нее есть взрослая дочка или сын, пусть даже Вождь Краснокожих, она за тридцать минут добежала бы до канадской границы…

Хорошо, что у женщин таких чудес не бывает. Это чисто мужское наказание за их…

Приехал муж. Сажик, как всегда, помчался под колеса хозяйской машины. Никак они не могли отучить его от этой дурацкой привычки. Корнилов как-то сказал, что колеса выполняют для Сажика роль газеты. Собирая на себя запахи разных дорог, улиц и площадей, они потом передают псу множество информации, массу интереснейших сюжетов, круто закрученных вокруг оси колеса.

– А я еще одного зверя привез, – сказал Корнилов, вылезая из машины. – Испугалась?

– Еще чего! – ответила Аня, но насторожилась.

Корнилов с трудом вытащил из салона неказистую деревяшку, которая даже Сажика не заинтересовала, и поставил ее на землю. Это был олень, выполненный в манере советской садово-парковой скульптуры. Синяя краска на его боках облупилась и под ней проглядывала красная. Один рог был сломан, зато глаза были большими и выразительными, словно их рисовал Пиросманишвили.

– Я его на Черной речке добыл, – сказал Михаил гордо. – Какой-то банк выкупил бывший детский садик с территорией. Дом ремонтируется, а участок бульдозерами перерыт. Проезжаю и вижу – из песочной кучи торчит оленья морда с одним рогом. Рабочие говорят: «Забирай, если надо. Там еще жираф есть, но без задних ног». Олень, понятно: любимец Будды. Священная храмовая фигура. А жираф? Ань, нам жираф не нужен?

– А куда ты его хочешь поставить?

– Ты мне про Шаолинь все уши прожужжала, – Корнилов посмотрел в сторону лукаво. – Я вот и решил тот сарайчик приспособить. Или ты передумала? Под лейки и тяпки, может, хочешь его занять?

– Для садового инвентаря такое большое помещение использовать жалко, – резонно заметила хозяйка. – Значит, оленя ты туда затащишь?

– Будет стоять у входа с гордо поднятой головой. Я только его ошкурю и отреставрирую.

– А я могу его покрасить, – предложила Аня.

– Ему будет приятно, – кивнул Михаил.

– А рога ты спилишь или оставишь?

– Начинается! – пробормотал Корнилов, глядя, как Аня борется с приступом дурацкого смеха, и тот ее побеждает. – Тебе покажи палец, обхохочешься. Скажи про рога, тут же признаешься в супружеской измене. Серьезнее надо быть, товарищ! Разве такими вещами шутят? А если бы я был Отелло? Мавром с черной рожей и такого же цвета ревностью?

Я бы тебя тут же на свежем воздухе задушил. А ты даже не успела бы всю свою жизнь быстро прокрутить от хохота…

Корнилов заговорил про ревность, и Аня вспомнила слова мужа, сказанные в машине по дороге из монастыря про его ревность к Перейкину, вообще, к празднику жизни. Но Перейкин убит…

– Так резко нельзя останавливаться, – попенял ей супруг. – Надо еще чуть-чуть похрюкать, посопеть, а уж потом мрачнеть.

– Я где-то слышала, что у Шекспира в ремарках не сказано, что Отелло Дездемону душил, – сказала Аня, выжимая из себя остатки улыбки. – Там дано самое общее указание – «убивает».

– Не может быть! – пафосно воскликнул Корнилов, принимая на плечо деревянную оленью тушу.

– Просто какому-то режиссеру пришла в голову мысль, что очень красиво смотрятся черные пальцы на тонкой белой коже.

– Даже с задних рядов это хорошо видно и по черно-белому телевизору тоже, – согласился Корнилов. – Если бы она была негритянкой, а он белым, это тоже смотрелось бы неплохо.

Он опустил свою ношу перед дверью сарая, который прямо на глазах из подсобного помещения превратился в додзе.

– Пары мешков, наверное, хватит, макиварку, чучело… Ань, я думаю, рога надо оставить…

Аня не могла себе представить, что для оборудования спортивного зала, или, как называл его Корнилов, додзе, годится все на свете. С удивлением она наблюдала, как полный энтузиазма Михаил тащит туда старые автомобильные покрышки, кусок резинового шланга, бревно, веревки, палки. Мусора на своем участке не хватило, и он расширил границы поиска до Выборгского шоссе и железной дороги.

– Старая сковородка тебе не сгодится? – спросила Аня, припомнив самое традиционное кухонное оружие. – Тефлоновая, с красным кружочком посередине для точности…

– Покажи, – попросил Корнилов. – Наверное, нет. Тефлон весь уже спекся.

– Удивительно!

– О, если бы ты знала, из какого сора рождаются тренажеры.

– Вот я и удивляюсь, что сковорода тебе не нужна.

– В сковороде слишком сильно присутствует женское начало инь, – сказал Михаил задумчиво. – А потом в ней есть намек на первый блин, который всегда комом… Мне бы, Аня, какой-нибудь старый комбинезон с капюшоном и тряпок килограммов десять.

– Это для чего?

– Для борцовского чучела.

– Предположим, есть у меня старенький, еще школьный. Я в нем нормы ГТО на лыжах сдавала. Если бы ты знал, как я ненавижу лыжи! И эти дурацкие палки, которые надо за собой тащить. Еще когда лыжня есть, катиться можно. Так нас физрук все учил коньковому ходу. А я, честно говоря, на коньках еще хуже, чем на лыжах. Как этот гад надо мной измывался! Хоть бы районо придумало тесты на проверку садистских наклонностей у преподавателей физкультуры. До сих пор я ненавижу его лампасы и «петушка» с кисточкой… Ты меня не разлюбишь, Медвежонок, если узнаешь, что я по лыжам была самая худшая в классе? Даже толстухи мне на лыжи наступали и кричали: «Лыжню!» Давай лучше сделаем чучело лыжника, обольем его бензином и подожжем!

– Тащи его сюда, – сам Корнилов загорелся этой идеей. – Как звали твоего лыжника? Александр Сергеевич? Под Пушкина работал? Ничего, ничего. Не такие у нас горели. Жанна д’Арк, Эсмеральда….

– Джордано Бруно, Ян Гус, – Аня дополнила ряд мучеников мужскими именами.

– Мы ему сейчас организуем «горящую» путевку на небо! Что же ты медлишь, сестра-инквизиторша? Бензин и огонь – наши, жертва – ваша. Лыжи старенькие у нас есть… Лыжи бы и для макивары сгодились… Да ладно! Для святого дела ничего не жалко. Мой физкультурник был хоть не сволочью, но кретином еще тем… Отрекаешься ли ты от «козла», секундомера, лыжной мази и гимнастической палки, чучело? А вот и великая инквизиторша, бывшая последняя лыжница, бежит. Последние лыжники будут первыми, первые же физкультурники да будут последними. Аминь…

Аня вынесла на улицу голубой комбинезон с белой, искусственной опушкой.

– Молния, правда, сломана, – сказала она, отчего-то смущаясь, и протянула его мужу. – За тряпками бежать?

– Зачем? – не понял Корнилов.

– Сам же придумал чучело набивать.

– Погоди…

Аня с удивлением смотрела на Корнилова, который держал ее голубой, старенький комбинезон, как ребенка, не в руках, а на руках. Ей показалось, что руки его дрогнули, будто он хотел поднести китайский ширпотреб к лицу, но сдержался.

– Что с тобой?

Она попыталась заглянуть Михаилу в глаза, но он, хоть и был намного выше ее ростом, умудрился их отвести.

– Знаешь что, – сказал Корнилов, наконец, – отнеси-ка ты его назад. Не надо его сжигать и выбрасывать его не смей.

– Это почему же? Мой комбинезон, что хочу с ним, то и делаю, – заупрямилась Аня.

– Прошу тебя, не трогай его. Я так ясно представил, как ты идешь в этом комбинезончике по снегу, едва переставляя лыжи и волоча за собой палки, как тебя обгоняют дикие школьники. Как злорадствует самый гадкий из всех Александров Сергеевичей, какие он шуточки отпускает в твой адрес… Мне кажется, что и тогда я тебя любил, на этой лыжне, помогал тебе дышать, поддерживал. Наверное, в тот зимний день я что-то такое почувствовал, не понял ничего и удивился. А это была уже любовь к далекой девочке, ковыляющей на лыжах и падающей в снег…

Корнилов прижал Аню к себе. Между ними повис голубой комбинезон с белыми опушками.

– Не так уж плохо я и ходила на лыжах, – возразила Аня. – Просто класс у нас был очень спортивный. Бугаи одни. Только вот физрук был очень злобный. Физрук де Сад…

– Ты еще не видела злобных тренеров, – успокоил ее Михаил. – Вот оборудую я зал, соберу на тренировку своих коллег по ментовскому цеху, тогда ты поймешь, что ваш Александр Сергеевич был ангелом по сравнению со мной. Я им устрою проверку кондзё, прыжок в иное психологическое состояние!

– А мне можно будет понаблюдать за вашей тренировкой?

– Если только ты сумеешь прокрасться и оставаться незамеченной. – Корнилов был очень серьезен. – Но как только я тебя обнаружу, пеняй на себя.

– Синяя Борода…

В субботу впервые усадьба Корниловых принимала столько гостей и столько машин, и впервые Сажик показал себя настоящим черным терьером. Когда первая «девятка» въехала в ворота, он только наблюдал за ней. Когда же она остановилась за дубом, дверь приоткрылась, и чужая нога вступила на родную землю, Сажик без лая, но с низким клекотом бросился на гостя. Тот едва успел захлопнуть дверь перед самой клыкастой мордой.

– Миш, это тоже тренировка? – спросил молодой коротко стриженый парень, опуская стекло.

Сажика пришлось запереть в одной из пустых комнат с двумя косточками: настоящей и игрушечной. А машины все подъезжали, совершали круг почета вокруг старого дуба и парковались на воображаемой Аниной грядке.

– Что же ты не предупредил? – сокрушалась хозяйка. – Чем я накормлю столько гостей? Это же…

– Я же тебя предупредил, – перебил ее спокойный Корнилов. – Это не гости, это мои соратники, ученики. Никаких гостеприимностей, сюсюканий. Приехали, пострадали и уехали. Даже прощаться с ними не стоит…

– Ты сказал «пострадали»? – не поняла Аня.

Что Корнилов не оговорился, она поняла минут через пятнадцать. Аня сидела на кухне, переживая мучения ограниченной в гостеприимстве хозяйки, как вдруг с улицы до нее донесся сдавленный крик. Тут же ему ответили такие же мученические голоса. Потом все стихло. Но через пару минут нестройный хор великомучеников повторился. На этот раз Ане послышался голос Корнилова среди прочих криков, и она вышла на улицу.

Дверь в додзе была закрыта, но когда Аня подошла поближе, створки чуть приоткрылись, словно ей навстречу.

– По глотку свежего воздуха на брата, – в проеме показалась рука Корнилова, и послышался его голос. – Все, чем могу, бойцы.

Подкрадываясь, Аня поймала себя на мысли, что боится быть обнаруженной не в шутку, а всерьез. В этот момент у нее было странное ощущение, что Корнилов, который обнимал Аню, прижимал к груди ее голубенький школьный комбинезончик, и Корнилов, дававший ей строгий наказ не приближаться к додзе, были разными людьми. Это была какая-то новая супружеская игра, по правилам ей незнакомым.

Оставаться незамеченной было довольно просто, потому что людям внутри помещения было явно не до нее. Их крики с каждой минутой, с каждым Аниным шагом, меняли свою эмоциональную окраску. Когда Аня сделала последнюю остановку перед тем, как заглянуть в щелочку, в голосах уже не было ярости, негодования, возмущения. Оставалось только чистое, без примесей отчаяние.

– Тварь! Сопляк! Гусеница! – за дверью взревел Корнилов голосом едва ей знакомым.

Аня так испугалась, что заглянула внутрь, уже не таясь. Параллельно бетонному полу висели в воздухе люди в черных и белых кимоно. Так Ане показалось с первого взгляда. Но, присмотревшись, она поняла, что они стоят на одном кулаке, упертом в пол. Другая рука у каждого из них была заложена за спину. Больше половины из них уже просто лежали на животе, видимо, сдавшись.

– Выше задницу, гаденыш! – орал ее нежный супруг и бил орущих мужиков палкой по ногам и плечам.

Ей стало страшно за Корнилова: вдруг эти люди, среди которых были солидные отцы семейств и спортивные молодые парни, устроят бунт, вполне осмысленный и такой же беспощадный, как издевательства Михаила. Но они только орали, получая тумаки, и падали один за другим на пол. Один из ребят упал так, словно руку-подпорку неожиданно выбили из-под него, и разбил себе нос.

– Иди к колодцу, умойся, – приказал ему Корнилов.

Парень, зажав нос руками, выскочил прямо на Аню. Она сделала ему страшные глаза, приложила палец к губам и повела его к колодцу.

Имея водопровод, воду для готовки Корниловы брали из колодца, приписывали своей воде необыкновенные вкусовые качества и целебные свойства, хотя вода была обыкновенной, просто очень холодной.

Пока парень проливал кровь в Анину земельную собственность, она достала ведерко воды, заставила пострадавшего сесть на землю и запрокинуть голову.

– Вы с ума там все посходили? – спросила она шепотом, прикладывая ему к переносице мокрый носовой платочек.

– Все путем, хозяйка, – оскалился он довольной улыбкой. – Миша – молоток, сделает из нас бойцов, самураев, как обещал. Я ему верю…

– Но только доживут до дня победы не все.

– Ничего, нос – ерунда, спасибо…

Аня никогда не видела подобных тренировок – ни в кино, ни по телевизору. Следующим упражнением был… крик. Яростный, устрашающий ор в лицо своему противнику. Мужчины орали самозабвенно, широко открывая пасти, как самцы гиппопотамов во время ритуальных боев. Следующим заданием было сваливание партнера на колени резким рывком за отвороты кимоно, иначе говоря, за грудки. Бедолаги бились коленными чашечками о бетонный пол, вскакивали и заставляли своего партнера проделать то же самое, только еще больнее… Первой не выдержала наблюдательница Аня и ушла домой.

– Твое счастье, что ты мне не попалась, – сказал Корнилов, отказавшись от ужина и попросив только зеленого чая.

– Что это было? – спросила Аня, которая еще не могла привыкнуть к существованию таких непохожих друг на друга Корниловых.

– Обычная тренировка. Проверка своего кондзё, преодоление собственной слабости, истребление жалости к самому себе, повышение психофизического уровня, тренировка умения идти до самого конца, переносить боль, унижение и дикость человеческих отношений, поиск скрытых резервов, выращивание у себя песьей головы… Ань, я могу еще очень долго перечислять, что дает такая тренировка, хотя все это по-японски называется одним понятием – мэцкей сутеми.

– Мэцкей сутеми, – повторила Аня. – А как ты узнал, что я подсматривала?

– По окровавленному платочку, – утробным голосом произнес Михаил. – Ты подарила Кассио на память мой платочек. Ты перед сном молилась, Дездемона?

– Мне страшно, мавр…