"Тихий Дон Кихот" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)

Глава 9

Все знают эту «собачью» истину, что четвероногие питомцы похожи на своих двуногих хозяев. Добавим сюда и другое бытовое наблюдение, будто бы люди строят себе дома по образу и подобию своему, другими словами, рисуют автопортреты кирпичом и глиной. Правда, иногда происходит подмена, и самовыражаются подобным образом не люди, а их толстые кошельки. Но кто сегодня разберет, где у современного человека кончается душа и начинается мошна?

Печально глядел на архитектурные автопортреты своего поколения следователь Корнилов. Домовладельцы элитного дачного поселка страдали избыточным весом и отсутствием вкуса. В основном, это были люди ограниченные, бессовестные и нахрапистые. Несмотря на высокие заборы и толстые стены, их душевный мирок был как на ладони. Их потребности и запросы были настолько грубы и откровенны, будто были написаны большими буквами на фасадах коттеджей.

Загородный дом Владислава Перейкина тоже встретил Михаила высоким кирпичным забором, массивными воротами с тяжелыми чугунными крестоцветами на столбцах, с подковой размером с хомут и толстыми кольцами, торчащими из кирпичной кладки. Но уже на территории усадьбы Корнилов узнал Перейкина, вернее, вспомнил слова отца Макария о нем: «Все ему одинаково хорошо. Хорошо согрешить, хорошо и покаяться. Все принимает, всему миру распахнут…»

Усадьба была неряшливо заполнена различными постройками, назначение которых не сразу было понятно. Все это напоминало разбросанные по комнате игрушки, вернее, дорогие взрослые вещи, которые избалованному ребенку стали игрушками.

Оперативная группа пошла сразу в дом на место преступления, а Корнилов немного задержался. Мир Перейкина, как веселая, праздничная карусель, закружился перед ним.

– Мальчишка, – проговорил Корнилов, оглядываясь по сторонам. – Ты просто взрослый ребенок. Второгодник, шут гороховый…

Жил в его детских воспоминаниях такой дворовый паренек Вовка Соловьев. Это был отчаянный хулиган и озорник. Родители из всех пяти сообщающихся дворов квартала ненавидели его люто, как причину всех своих педагогических проблем. Даже одинокие мамы самых закоренелых двоечников и футболистов-стеклобитов жаловались на него в детскую комнату милиции.

Все дело в том, что Вовка был творческим хулиганом. Его проказы всегда были неожиданны и оригинальны. В нем была страшная кипучая сила нового человека, способного, впечатлительного, очень начитанного и образованного для своих малых лет, но вырвавшегося на свободу подворотен и проходных дворов, пытавшегося разукрасить серую жизнь по-своему, хотя бы синяками и разбитыми носами. Эту его упоительную свободу чувствовали и дети, и их родители. Первые с восторгом тянулись к нему, вторые с ужасом тянули своих чад от него.

Куда он потом пропал? Где его талантливые хулиганства? Выход в открытый космос взрослой жизни? Почему он не потрясает своими проделками всю страну, как когда-то квартал его детства? Неужели и его сломали, привели к общему знаменателю, использовали? Ведь не слышно Вовку Соловьева и не видно…

Как-то Миша побывал в гостях у этого Вовки. Тот жил в такой же коммуналке с темным коридором и скрипучим паркетом, как и Миша. Окна их комнат выходили на одну и ту же помойку. Но только комната Соловьевых была такой узкой, что родительскую кровать надо было обходить по стеночке. Вовка занимал дальний угол у окна, широкий подоконник и даже батарею центрального отопления.

– Миша прошел за Вовкой между столом и стульями, стукнулся плечом об угол пузатого шкафа и оказался в мире удивительном, для детского сознания мучительно завидном. Каждый сантиметр этого мира был заполнен вещами, опережавшими самые зудящие Мишины желания, самые сокровенные его мечты.

Спартанцы в красных плащах, сделанные неизвестно из какого материала, но именно они с буквой «Л» на щитах, пусть не триста, но очень много. Большой, как подарочная кукла, индеец с перьями, бахромой и красным, улыбающимся ртом. Миша потрогал пальцем его томагавк и оцарапался. Потертые и разбитые боксерские перчатки. Деревянный меч гладиус, вырезанный так искусно, что с ним Миша без страха вышел бы на арену Колизея против тигра или льва. Батальная сцена, нарисованная детскими красками на большом куске ватмана. Миша тут же узнал дерзкий рейд русской легкой кавалерии в тыл расположения наполеоновских войск под Бородино. Бумажные самолеты, дирижабли, самоходки, танки, танкетки, склеенные из бумаги, расползались по стене и окну, как тараканы на их коммунальных кухнях. А тут еще книжная полка с «Ошибкой Одинокого Бизона», «Борьбой за огонь», «Двадцатью тысячами лье под водой»…

Все это сделал или достал Вовка, сам или с помощью родителей – а может быть, доброго волшебника, дедушкиного сундука, детского календаря еще сталинских времен… не важно. Миша только мечтал о чем-то подобном, иногда начинал на бумаге масштабное батальное полотно, но все заканчивалось на третьей неудачной фигурке горбатенького легионера с коротенькими, как у ежика, ножками. Спартанских гоплитов, бритоголовых ирокезов, рыцарей Круглого Стола он тоже начинал делать, но никакое воображение не могло оживить этих картонных уродцев.

Мише вдруг подумалось, что, наверное, и мечты его тоже неказисты по сравнению с мечтами Вовки Соловьева. Это так его поразило, что он заспешил домой. Словно все вокруг его поняли, увидели насквозь, раскусили. Щедрый Вовка, очень довольный, что не только встретил родственную душу, но и поверг ее в трепет, хотел подарить Мише и то, и это, но дворовый приятель неожиданно твердо отказался от подарков, даже от деревянного гладиуса. Только подержал его в руках еще немножко, на прощание. Что-то в тот день с Мишей произошло, что-то окончательное и бесповоротное…

Спустя столько лет Михаил Корнилов вновь оказался в причудливом мире воплощенных фантазий. И опять, как тогда, он не мог сказать, что фантазии эти были чужими.

Сам дом Перейкина был похож на старинный княжеский терем с современными стеклопакетами и финской кровлей. Вероятно, строился он в соответствии с расхожими представлениями о русской допетровской усадьбе. Скрупулезно, как по списку, были выполнены все известные архитектурные детали стиля: и вежи, и венцы, и клети, и рундуки, и подзоры, и повалы… Все, чем богато русское деревянное зодчество, было здесь представлено, но только выполнено из современных, как пишут в рекламных проспектах, сверхлегких и сверхпрочных импортных материалов.

Конечно, дом смотрелся несколько несуразно, сумбурно, в глазах рядового наблюдателя пестрело от архитектурных излишеств, а указательный палец знатока сразу потянулся бы к виску. Но что-то в этом доме было хорошее, доброе, может, его самоирония или легкое отношение к собственному фундаменту?

Справа был сад в английском стиле, но с античными статуями. Корнилов даже подошел поближе, потому что скульптурных изображений этих героев греческой мифологии никогда не видел. Сизиф, толкающий свой камень, Ясон, придавленный обломками «Арго», Пан, играющий на тростниковой свирели, Пенелопа, распускающая полотно… Удивительным было еще то, что все скульптуры были… цветными. Какие-то элементы доспехов и одежды были окрашены яркими, видимо, финскими красками.

На берегу большого пруда с мостками и купальней Корнилов увидел поддельные руины средневекового замка. Тут же стоял вкопанный в землю круглый дубовый стол в окружении таких же богатырских стульев. Можно было подумать, что это тот самый стол короля Артура, но отгораживал его от сада искусно выполненный плетень с крестьянскими горшками на кольях.

Слева от дома Михаил увидел небольшую, но крутую горку. На вершине ее росла невысокая, под стать возвышенности, сосна. Ветви ее были причудливо изогнуты, корни, по законам романтического жанра, змеями вылезали наружу. У подножия горки стояла китайская пагода, точнее, беседка в виде пагоды, постамент с каменным львом и деревянный дракон, вылезающий из маленькой, не соразмерной ему пещеры.

В дальнем углу Корнилов увидел… Шаолинь. Тот самый, про который ему все время напоминала Аня. На самом деле, Михаил не знал точно, как выглядит этот раскрученный бренд китайского кемпо. Никогда он особенно не приглядывался к его архитектуре в фильмах или фотографиях, но почему-то угадал, что спортивный комплекс Перейкина стилизован под Шаолиньский монастырь. Вот, например, столбики для отработки стоек и перемещений, вот «деревянные люди», а это знаменитые камни с отпечатками ног воинственных монахов, должно быть, выдолбленные турецкими строителями….

Корнилов видел только то, что было открыто его взгляду. Но можно было представить, какие еще чудачества, подсмотренные в путешествиях, вычитанные из детских книг, просто придуманные, скрываются за деревьями и кустами усадьбы Перейкина. Во всем этом не просматривался каприз скучающего толстосума. Это была простая игра, не доигранная в детстве и превращенная при помощи денег в жизнь. Точнее, здесь было много всяких игр и жизней.

Во внутренних помещениях было то же самое смешение стилей и жанров, смесь японского с нижегородским. Но множество наружных и внутренних переходов, галерей и лестниц позволяли преодолевать эпохи и страны не сразу, а по коридорам времени.

Михаил слышал уже шум работы оперативной группы, видел в полутемном коридоре мерцания от вспышек фотоаппарата и гул голосов своих коллег по отделу. Но не спешил окунуться в коллективное творчество. Дом был с характером, с загадкой, не отпускал сразу, предлагал разные варианты одиночества за ширмой с японскими журавлями или под восточным балдахином.

– Дурдом, Миша, – сказал оперативник Судаков, когда Корнилов, наконец, вошел в комнату, где лежало тело убитого Перейкина. – Тут можно спрятать улики всех убийств отдела за целый год. Лучшее место для пряток и игры «холодно-горячо». Я бы тут слона спрятал, который Александра Македонского затоптал, и никто бы его не заметил.

– Македонского не слон затоптал, но малярийный комар, – авторитетно заявил эксперт Друтман, обрабатывая пушистой кисточкой подлокотник кресла. – Хоботком, но не хоботом.

Юра Друтман обожал употреблять «но», вместо «а», на старинный манер. К месту и не к месту он применял инверсию в построении фразы. Ему, вероятно, казалось, что таким образом он придает своим словам больший вес, а, может, и себе самому, так как был он ростом невелик и фигурой худощав.

Комнату, в которой было совершено убийство хозяина усадьбы, можно было назвать и диванной, и оружейной. Напротив трех узких, высоких окон, стояли три дивана на изогнутых ножках. Стена напротив двери была занавешена большим ковром восточной работы. На ковре довольно хаотично было размещено старинное оружие: дуэльные пистолеты, кавказские кинжалы, казацкая шашка, нагайка, шпаги и предметы размером поменьше. Тут же у стены на специальных подставках хранилось восточное холодное оружие, купленное явно не в наших спортивных магазинах.

– Следов борьбы не видно, – констатировал Судаков.

– Зато есть следы смерти, – возразил Корнилов.

Перейкин лежал на спине, как бы отбросив изменившую ему правую руку от себя. Пальцы ее разжались, но в ладони лежал эфес от шпаги. Темный ворсистый ковер под ним впитал всю пролитую кровь.

– Я думал, эти игрушки были поуже, – продолжал делиться наблюдениями опер Судаков. – А тут лезвие ничего себе, можно и колоть, и рубить, и консервную банку открыть.

– Судя по всему, между жертвой и убийцей произошла короткая схватка, – сказал Друтман Корнилову. – Убийца нанес два не колющих, но рубящих удара. Первым, сверху вниз, он лицо рассек и грудную клетку до диафрагмы. Вторым ударом, наискось, он уже рассекал шею, грудную мышцу. Что-то вроде контрольного пореза…

– Орудие убийства? – спросил Михаил.

– Точно еще не могу тебе сказать, – Юра подошел к оружейному арсеналу Перейкина. – Но, на самый поспешный взгляд, вот та самая штуковина. О край ковра ее здесь оттерли от крови, вложили в ножны и поставили на подставку. Думаю, полная экспертиза это подтвердит. Не трогайте его пока…

Несколько человек из следственной бригады, сновавших по комнате, замерли и посмотрели туда, куда показал Друтман. На специальной подставке у стены лежал самурайский меч в простых, траурных ножнах. Корнилову почему-то вспомнилось абсолютно черное тело из курса физики. Ножны меча, казалось, были выполнены из этого условного материала, чернее которого ничего на земле не было. Стальным звериным глазом блестела только пятка рукоятки, свободная от темной шнуровки.

– Катала… то есть катана, – уважительно проговорил опер Судаков.

– Вообще-то, катана покороче, – поморщился, как от зубной боли, Корнилов, – а это… другое.

– Моя версия – дуэль, – сказал оперативник. – А что? Это не ограбление и не заказное убийство. Вообще, нападение не было внезапным. Убийца воспользовался не своим оружием, а катал… самурайским мечом из коллекции. Перейкин тоже, видимо, выбирал оружие. Вторая такая же шпага висит достаточно высоко, чтобы просто попасть ему под руку для спонтанной самообороны. Схватка, скорее всего, проходила по взаимной договоренности. Дуэль. Сударь, к барьеру!..

– Логично, – согласился Корнилов.

– Значит, надо искать повод к дуэли, – подытожил Судаков. – Шерше ля фам. В переводе на грузинский: «Где же ты, моя Сулико?» Чем жила госпожа Перейкина? Что у нее было и с кем? Чем она сердце успокаивала? Второй вариант – сам убитый. Неизвестная дама и ее оскорбленный супруг или поклонник.

– Дуэль, даже в наше подлое время, предполагает определенные правила, – заговорил, наконец, Корнилов. – Самое главное – равенство шансов. Оружие, Андрей, в этом случае должно быть одинаковым, равным по боевым качествам. А тут клинки разных народов, других культур…

– И что это могло быть по-твоему?

– Все, что угодно, – пожал плечами Михаил. – Ну, не все, конечно. Например, осмотр оружия или игра в поединок, во время которой убийца вдруг наносит удар всерьез. Что касается Сулико или госпожи Перейкиной, я бы сначала проверил контакты убитого с восточными единоборцами. Точнее, с представителями японских боевых систем. Будем танцевать от самурайского меча, вернее, от профессионального удара этим мечом.

– Вот и ладненько! – хлопнул в ладоши Судаков. – Давай, Миша, ты займешься самураями и мечами, а я гейшами и шпильками…

Корнилов вышел из этого дома, похожего на русскую фата-моргану, первым. Криминалисты еще продолжали свою работу, а Судаков крепко заспорил с Друтманом. Михаил постоял на крыльце, подумал и пошел мимо крутой горки с сосной, пагодой и деревянным драконом, давно выросшим из своей пещерки, по направлению к «Шаолиню».

Когда следователь остановился перед первой монастырской достопримечательностью – моделью знаменитого колокола с таранным бревном вместо «языка», кто-то сзади, низенький и мохнатый, осторожно потянул его за рукав.

– Собаки мне только не хватало, – проворчал Корнилов и обернулся.

На него виновато и просительно смотрел рыжий олень без рожек, размером с овчарку. Точно такой же в прошлом году съел Анину «судьбу» у храма Конфукудзи.

– Корма у меня для тебя нет, – сказал оленю Корнилов. – А карму мою ты есть не будешь, отравишься…