Елена ПАВЛОВА ОСЕНЬ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ О книге Владимира ГУСЕВА “Зимняя весна”

Скажу сразу — книга эта поражает воображение. Такой свободы: и форм, и чувств, — я давно не встречала. И, что очень важно, всё это написано, так я поняла из текста, очень пожилым человеком. В общем, впору кричать: новый Гёте явился! Да не один, а сразу со своей Беттиной.

Да, СВОБОДА — ключевое слово этого мучительного поэтического документа.

Сначала о свободе формальной. На восьмидесяти шести страницах "Зимней весны" нет ни одного стихотворения (за исключением двустишных), которое было бы написано от начала до конца в одном ритме, одним размером, с одним типом рифмовки. А, собственно говоря, зачем?! Зачем, биться-стараться, за формой гоняться. Так задумано!!! Может быть, может быть... Только тут "задумано" и "автор абсолютно не владеет стихотворной формой" лежат слишком рядом. Не хочется говорить банальности, но свобода и небрежность не одно и то же. Подзаголовок "метрический дневник" — просто отговорка. Автор и сам чувствует, что не в состоянии выполнить самые простые требования, обычно предъявляемые к поэтическому тексту, поэтому заявляет — а я и не хотел их выполнять.

Причем интересно, что наплевательски-залихватское отношение к строфике и ритмике соседствует у Гусева с истерическим вниманием к синтаксису и словографике. То есть, товарищ без штанов, но при бабочке. Множество слов начинается с прописных букв: Свобода, Миг, Дума, Жизнь, Мир, Дорога и т.п. Автор наивно (хотя какая уж тут наивность на седьмом десятке?) думает, что этим жеманным, назойливо употребляемым приемом придает словам особый смысл. Не придает, только раздражает. Кстати, таким же образом выделено и слово Сисечка, но про Сисечку эту ниже скажем отдельно.

Есть и более изощренные графические решения: "ВСТАЕТ ли СОЛНЦЕ холодно проверьте". Почему слово ВСТАЕТ набрано просто большими буквами, а СОЛНЦЕ — прописью, да еще и подчеркнуто? Типичный случай шифрования пустоты.

Есть просто шикарные находки на этом пути:

Я в мире Моби Дик

ВКруг — вечный шторм.

Как известно, Моби Дик олицетворяет в романе Мелвилла мировое зло. Конечно, в каждом человеке много грязи, но всё же, по-моему, литератор Гусев в данном случае берет на себя слишком много. И особенно очаровательно здесь выглядит это — "ВКруг". Какой бесконечно тонкий тут уловлен смысловой нюанс! Просто цепенеешь от восторга.

И еще:

Твое поведенье не жЁнское,

Твое поведенье пижонское.

Понятно, что это три совершенно разных вида женскости: обыкновенная женскость, что пишется через маленькое "е"; женскость через "ё", производимая скорее от "жёнки" (супруги), чем от "женщины" вообще; и есть третья, только профессору Гусеву в его сверхъестественных ощущениях данная "жЁнскость".

Но есть слово, для подобающего выделения которого не хватило и всех вышеперечисленных средств. Это слово "хочу", именно в том самом, эротическом смысле примененное. Так вот оно набрано не с большой литеры, и не всё сплошь заглавными буквами. Оно не выделено курсивом, оно не подчеркнуто. Для него, для этого единственного слова введен свой особый шрифт. Вот уж если "хочет" человек, так уж хочет.

В этом пунктуально-кокетливом хаосе, если присмотреться, можно обнаружить все же несколько устойчивых примет, о которых стоит упомянуть. Одна из них очень хорошо иллюстрирует неповторимую работу гусевской мысли. Два примера:

Светлоглазая ты моя.

Свежий лепет лесного ручья…

Белое с красным!

Это "Спартак"

--------------------------------------

А Дорога будет виться

И мечта в Дороге млеть.

Налоги-то дерут,

А денег не дают.

Мысли автора скачут непредсказуемее блох. От глаз милой к "Спартаку", а от лирической Дороги к поношенью правительства.

Ни в коем случае нельзя сказать, что автор традиционалист. Наоборот, экспериментатор, словотворец.

От этого камня.

Он лунный и солний —

Сразились светила

--------------------------------

Там небская, а там земная сила.

Хотя тут, по логике, после очень талантливо выдуманной "небской" силы, должна была бы идти "земская", ан, нет, Гусев мудро решил — хватит с вас.

Модерново, не слабее какого-нибудь Вознесенского, шпарит автор про главного национального гения.

Пушкин

Белый свет, он весь простой, как утро,

А вобрал в себя всю радугу, все "ультра".

Сплю с тобой, представляя ТЕБЯ.

Извините, тут я должна остановиться. Ну ладно, за этих "ультра" достаточно просто надавать линейкой по пальцам, но за то, что автор тянет Александра Сергеевича к себе в койку… Я дама, вполне ныне свободная, и то не позволяю себе таких снов: я с Пушкиным в постели.

Полно в книжке и просто самодовольных банальностей

Устаревает БЕЛЛЕТРИСТИКА,

А Дума, Исповедь — живет.

Да кто ж этого не знает, дорогой!

Есть и просто нелепости, например: "В гробу видал" такую ловлю, Я лучше разгрызу оглоблю". Очень любопытно было бы посмотреть.

Или вот:

В столице пожары

Один за другим

А Скарлетт О`Хары

Отчалили … К НИМ.

Какая столица имеется в виду? Столица России, или столица Конфедерации Атланта? Изрядно горело и там, и там, хотя и в разное время. Знаменитая Скарлетт имеет отношение к Атланте и не имеет отношение к Москве. Никакого. Еще меньшее имеет отношение к Атланте Гусев. Речь идет, скорее всего, о московских пожарах. Ну, и какая связь между полыханием Манежа и поведением толпы этих внезапно размножившихся О`Хар? Граждане, если кто в состоянии, объясните, что же все-таки тут имеется в виду!

Ну, ладно, это всё формальные мелочи. Ну, не владеет автор, даже в минимальной степени, искусством построения связного поэтического текста, ну и пусть. Что поделаешь...

Поговорим теперь о другом виде свободы, о свободе чувств.

"Зимняя весна" — книжка о любви. Более того, о любви и сексе. Драматизм ситуации обнажается еще в первой трети книги: "Вот я старик", "Шагренев клок уж зрим едва". Что же следует вслед за этой трезвой, мужественной самооценкой?

У поэтов — секция,

У меня — э……

Неужто — эрекция? Тогда непонятно, для чего эти стыдливые точки во вполне цензурном слове. Тем более, что ниже Владимир Гусев будет без всяких там точечек сообщать читателю такое... Разве лишь — предположим — автор боится произнести это заветное слово, сам не веря собственному счастью. Чтобы не спугнуть.

Важно отметить, что этим упоминанием о поэтической "секции", автор лишает себя возможности спрятаться за спину так называемого "лирического героя". Героем откровеннейшей книжки является не выдуманный персонаж, а конкретное должностное лицо.

Итак, эрекция. Но она ведь понуждает что-то предпринимать, а профессор — не юноша, чтобы за юбками гоняться. Судьба идет навстречу лирическому герою. Сердитый, всем недовольный старичок обретает большое, возвышенное чувство. Появляется героиня с распространенным русским именем Оленик-Джанечка. Она приветствуется энергическим текстом, где более-менее банальные красивости, вроде "Снова, о, снова очей ожидание" (у Пушкина, помнится, всё же было "очей очарованье"), "Что ж сохранит меж безумьем и верою?" — нанизаны на шампуры заунывного рефрена: "Только любовь! Только любовь!"

Кстати, и тут Гусев не изменяет своему любимому приему. Отблеяв сколько положено: "Только любовь!" — он тут же спохватывается: "Голодовки, да голодовки, хоть бы раз за автоматы взялись".

И тут же показывает пример того, как "браться за автомат".

Лирический сюжет книги развивается с перипетиями. "Кристаллизация" чувства по Стендалю и обожествление предмета происходит не сразу. Время от времени из бездонных глубин гусевского духа всплывают обломки прежнего опыта.

Женщина? Ей вечно МАЛО.

И не секса, а презренного металла.

Но дорога к счастью проложена. Время его величества СЕКСА настает. И всё в мире преображается, как положено:

Когда я Сисечку целую,

Ты ж отвечаешь "Мальчик мой"

Происходит чудо духовного омоложения, и нам становится понятно, почему сия Сисечка пишется именно с большой буквы. Ведь перед нами не просто какой-нибудь вульгарный женский бюст, олицетворенный в любовном имени, а волшебный орган омоложения. Похоже, что здесь налицо римейк знаменитой сказки Петра Ершова, эдакий "Гусёк-Горбунок". А Сисечка играет роль котлов-преобразователей. В новом варианте "литературный царь" (не будем забывать о статусе Владимира Гусева) обманывает всех: облобызал Сисечку — но не сварился от избытка температуры и темперамента, а обернулся мальчиком.

Тема Сисечки может быть интерпретирована еще и следующим образом: Гусев есть продолжатель великого целовального дела, начатого суфием Саади и перенесенного на отечественную почву Есениным. Помните — "только в грудь"? И надо признать, что на настоящий момент именно Владимир Гусев, а не кто-либо еще, является наиболее крупным поэтом-сисечником в нашей литературе.

Гусев не только чрезвычайно, сверхпредставимо смел в описании интимных нюансов своих взаимоотношений с упомянутым выше Олеником. Он еще и честен. Он не строит из себя мифологического Приапа, а излагает всё, как было, видимо, на самом деле.

Я целую ей пятки

Ну и пальчики ног.

Целовал без оглядки

Все что мог и не мог.

Плечи, задик и польчиЧки (убей меня Бог, если я хотя бы догадываюсь, что за часть женского тела тут имеется в виду.— Е.П.);

Сиси, ножечки мня…

М-да... Профессор, снимите очки-велосипед! И отвечайте, как на духу: ваше "мня" — это деепричастие от какого глагола: "мять" или "мнить"?

Но — мня-мням! — забирает. Читая, невольно можешь почувствовать себя героиней тупого попсового шлягера "Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже". Однако, если представишь, что у тебя всё описанное выше — в профессорской слюне… ну, да ладно, мы тут о поэзии.

В этом отрывке поэт-сисечник виртуозно объединяет свою поэтическую и свою эротическую манеры, то есть работает языком сразу в двух смыслах. Это признак настоящего мастерства, которое... Ну, сами знаете.

И теперь последнее. Чем заканчивает Гусев свою книгу?

Всё терплю я

По рангам героя…

А ведь и правда, если перелистать "сии трагические листы", согласишься — герой. Еще какой герой. Герой-любовник. А если серьезно, нужно воистину быть очень смелым человеком, чтобы такие тексты делать достоянием гласности.