"t" - читать интересную книгу автора (Пелевин Виктор Олегович)XXIТ. подошёл к коллекции оружия на стене, снял с крючков двустволку и открыл её. Гильзы равнодушно глянули на него холодными латунными глазами. Закрыв ружьё, Т. подошёл к входной двери и встал сбоку — так, чтобы не достала пущенная сквозь филёнку пуля. «Интересно, — подумал он отстранено, — а могу я умереть по своему желанию? Встать под пулю и разрушить планы Ариэля? И почему я этого до сих пор не сделал? Наверно, потому не сделал, что какая-то моя часть считает Ариэля бредовым видением, кошмаром наяву, вызванным душевной болезнью. И это, наверно, и есть моя здоровая часть — та, благодаря которой я всё ещё жив…» В коридоре послышались шаги. «К тому же, — думал Т., — если я сейчас встану под пулю, я не разрушу планы Ариэля. Это как раз вполне с ними согласуется. Может, потому меня и посещают такие мысли? Вот чёрт, опять запутался. Впрочем, не время…» Шаги в коридоре стихли у самой двери. Прошло несколько минут. Наконец, Т. надоело это безмолвное противостояние, и он взвёл оба курка. Их щелчки показались напряжённому слуху громкими, как удары бича. — Граф, — произнёс мужской голос за дверью, — я знаю, что вы здесь. Я видел разбитое стекло и верёвку на крыше. Не стреляйте, прошу вас. — Да что вы, сударь, — сказал Т., — я и не собирался. Какие только мысли приходят вам в голову… Дверь открылась, и в комнату вошёл высокий человек в белом кавалергардском мундире, с золотой каской в руке. Это был блондин лет тридцати с небольшим — вернее, подумал Т., полублондин: волосы сохранились только на его висках и затылке, а вся остальная голова была лысой, причём лысина имела неправдоподобно прямые и чёткие границы, словно от лба до макушки промаршировала рота военных лилипутов с косами. Т. заметил, что кавалергард держит каску надетой на кулак — будто выставив перед собой золотой таран со стальной птицей и белой восьмиконечной звездой. Т. усмехнулся и навёл ствол ему в лицо. — Вы обещали не стрелять, — напомнил тот. — Я и не буду, — сказал Т., — если вы отдадите мне свой пистолет. — Пистолет? — Да, — ответил Т. — Пистолет, который вы прячете под каской. Она выступает вперёд дальше, чем если бы вы несли её просто на руке. Кавалергард виновато улыбнулся, снял каску с руки и отдал Т. маленький браунинг. Взяв оружие, Т. кивнул в сторону стола. — Садитесь. Только без глупостей, предупреждаю очень серьёзно. Господин уселся на то место, где незадолго перед этим сидел демиург. Т. нахмурился — у него мелькнула крайне неприятная мысль, что это на самом деле не Олсуфьев, а всё тот же Ариэль, который выбежал за дверь, переменил грим и наряд и вошёл в комнату в новом качестве. Т. сел напротив кавалергарда и положил ружьё на колени. Несколько мгновений они молча глядели друг на друга. Потом Олсуфьев нарушил молчание. — Я знал, рано или поздно вы придёте, — сказал он. — Что ж, граф, у вас есть все основания требовать удовлетворения. И я обещаю дать его в любой форме. Только прошу не впутывать в наши расчёты Аксинью. Это чистое существо не имеет никакого отношения к происходящему между нами. — Прекрасно, — ответил Т. — Может быть, в таком случае вы объясните, что, собственно, между нами происходит? Я теряюсь в догадках. Олсуфьев исподлобья глянул на Т., словно игрок, пытающийся понять, какие карты на руках у соперника. — Что вы знаете? Т. усмехнулся. — Я знаю не всё. Но кое-что мне известно. И если я хоть раз замечу ложь, я размозжу вам голову. Поэтому не лгите и не изворачивайтесь. Рассказывайте всё как есть от начала до конца. — Спрашивайте, — согласился Олсуфьев. — Что такое Оптина Пустынь? — Не знаю. — Вы лжёте, — сказал Т., поднимая ружьё. — Нет, не лгу. Я действительно не знаю. И сыскное отделение тоже. Ваше путешествие, граф, как раз и является попыткой найти ответ на этот вопрос. — Не говорите со мной загадками, — сказал Т. — Мне нужны отгадки. Ещё раз спрашиваю, что находится в Оптиной Пустыни? Олсуфьев улыбнулся. — Бог. Т. посмотрел на него с недоумением. — Бог? — Это просто самое короткое известное мне слово, указывающее на то, что за пределами всяких слов. Можно притянуть сюда много других терминов, только какой смысл? Вечная жизнь, власть над миром, камень философов — всё это меркнет по сравнению с тем, что находит пришедший в Оптину Пустынь. — Подождите, — сказал Т. — Не нужно поэтических образов, прошу вас. Только факты. Вы хотите сказать, что попавший в Оптину Пустынь встречает Бога? — Или становится Богом сам. Это знает только тот, кто туда попал. Например, Соловьёв. Но поговорить с ним нет никакой возможности, потому что он находится под строжайшим арестом, и высочайшим указом ему не дозволяются разговоры даже со мной. Он на положении Железной Маски — допрашивать его может только сам император. А вопрос, как вы понимаете, представляет исключительный интерес и важность. Именно поэтому я и решил… э-э… привлечь вас на помощь. — Почему меня? — Соловьёв сказал, что в Оптину Пустынь можете попасть только вы. — Когда он это сказал и кому? — Нам с вами, — ответил Олсуфьев. — В этой самой комнате, около года назад. Он говорил, что у меня ничего не получится, сколько я ни старайся. А вот вы сможете — если бросите все свои дела, заботы и планы. — Как это связано с монахами из банды Победоносцева? Олсуфьев посерьёзнел. — Связано самым прямым и непосредственным образом. Для них, как и для меня, вы являетесь своего рода ключом к потайной двери, ведущей к чуду — только они пробираются к нему другим маршрутом. — Почему они хотят принести меня в жертву своему гермафродиту? — Насколько я понимаю, они надеются таким образом открыть дверь в Оптину Пустынь. Их манит эхо того же самого знания — древнее и невероятно искажённое. Сектанты, конечно, уже давно не понимают смысла своей веры. Они просто опасные маньяки. Соловьёв предупреждал — они попытаются остановить вас. Больше того, он упоминал, что преследовать вас могут не только люди, но и существа невидимого мира, своего рода стражники, старающиеся сбить с пути любого, кто начинает путешествие в Оптину Пустынь. Т. нахмурился. — Соловьёв говорил про духов? — Да. — Их много? — Он говорил про одного, который будет выдавать себя за создателя мира и требовать, чтобы вы ему подчинились. Это страж прохода, демон, обладающий невероятной оккультной мощью. Вы должны его победить, хотя это практически невозможно. — А он не говорил, как зовут духа? — Да, он называл имя, — сказал Олсуфьев. — Его зовут… Очень характерное слово. Астарот… Или… — Ариэль? — Да, кажется так. — Но почему я ничего про это не помню? — Именно потому, — ответил Олсуфьев, — что я решился организовать для вашего путешествия те идеальные условия, о которых говорил Соловьёв. Я помог вам полностью позабыть все дела и заботы, кроме самой главной. — Зачем? — Я хотел проследить, куда вы в результате придёте, и узнать, что такое эта Оптина Пустынь… — Олсуфьев вздохнул. — Только дорогу туда нельзя выведать обманом. Поэтому вы и пришли сейчас по мою душу. Признаться, я догадался о возможности такого развития событий слишком поздно. — Ага, — сказал Т. — Кажется, начинаю понимать. Но как вы заставили меня всё позабыть? — Это сделал мой человек. — Кто именно? — Кнопф. — Кнопф? Олсуфьев кивнул. — Чтобы упредить Варсонофия, он явился в Ясную Поляну и рассказал вам вашу собственную историю в чуть изменённом виде. Сообщил по большому секрету, что недалеко от вашего имения петербургские ламаисты-экуменисты хотят принести человеческую жертву тантрическому идаму Ролангу Гьялпо, с которым они отождествляют Спасителя. Для этого ими якобы выбрана дочь местного священника, а совершиться злодеяние должно было в сельском храме. Вы вызвались спасти девушку. Отсюда и эта ряса — вы надели её, чтобы проникнуть в церковь не вызвав подозрений. — Но почему… — Подождите. Как только вы сели в поезд, Кнопф заказал чаю и добавил в ваш стакан небольшое количество секретного препарата, произведённого в Бремене химической лабораторией при германском генеральном штабе. Это открытое немецкими химиками вещество сложного состава на основе натриевой соли карбоканифолевой кислоты, которое избирательно влияет на память. — Ага, — воскликнул Т., — так вот в чём дело! Я так и знал. Как именно действует эта немецкая дрянь? — Препарат вызывает потерю памяти о всех знакомых человеку людях, включая самых близких. Разрушаются, если так можно сказать, мозговые образы всех социальных связей. Кроме того, человек не может вспомнить о себе ничего конкретного. Но общие знания, умственные функции, привычки и навыки при этом сохраняются. Человек сперва даже не осознаёт произошедшей с ним перемены. Он не понимает, что всё забыл — это доходит позже. Но главное в другом. В течение первых пяти минут после потери памяти он делается подвластен любому внушению. Он превращается, так сказать, в чистый лист бумаги, на котором можно написать что угодно — и надпись останется навсегда. Немцы планировали использовать это вещество в случае войны, чтобы превращать военнопленных в солдат-смертников. — Понятно, — сказал Т. — И вы… — Да, — кивнул Олсуфьев. — Кнопф, фигурально выражаясь, написал на этом чистом листе слова «Оптина Пустынь», а дальше его задачей было следить за вашим продвижением, время от времени отгоняя агентов Победоносцева. — Но почему люди Кнопфа постоянно в меня стреляли? — Только Кнопф был посвящён в план, — ответил Олсуфьев. — Сам он никогда всерьёз не пытался причинить вам вред. Остальные сыщики действительно думали, что их задача — остановить вас. Но реальной опасности для вас они не представляли. — Вот как. Вы, значит, полагаете, что уворачиваться от пуль — это просто гимнастика… Но отчего Кнопф перед своей гибелью старался вернуть меня в Ясную Поляну? — Он хотел предотвратить вашу фатальную встречу с агентами Победоносцева — ему не хватило всего минуты. Но если бы вы послушались и вернулись в Ясную Поляну, поверьте, вы бы там не задержались. На этот случай туда должен был отправиться другой наш агент — цыган Лойко. Т. рассмеялся. — Не лучший выбор, — сказал он. — Цыган Лойко — действительно безжалостный головорез, но у него в последнее время плохо с глазами. Олсуфьев пожал плечами. — Все они были просто загонщиками. — Не знаю, верить вам или нет, — сказал Т. — Вы рассказываете удивительные вещи. Этак немцы всех победят, если у них есть такой препарат… — Увы, — сказал Олсуфьев, — так только кажется. К сожалению, препарат действует описанным образом далеко не каждый раз. Иногда происходит временное помешательство, ясное восприятие мира осложняется галлюцинациями, и действия человека становятся непредсказуемыми. Германцы ставили опыты в Африке — и в тридцати процентах случаев получившие препарат туземцы обращали оружие против экспериментаторов. — Значит, вы понимали, что я могу повредиться в рассудке, и всё равно пошли на это? Олсуфьев энергично помотал головой: — Нет, граф, клянусь! Эти обстоятельства выяснились позже. Кнопфа смутило ваше поведение на яхте княгини Таракановой, когда вы устроили пожар в машинном отделении, а потом кидались багром в его агентов, называя их «амазонской сволочью». Он отправил нам запрос, и мы передали его в агентурную сеть, через которую был получен препарат. Только после этого всё и выяснилось. Когда Кнопф угощал вас чаем, мы ничего не знали о побочном эффекте. — Понятно, — сказал Т. — Говорить с вами о морали или сострадании к ближнему не имеет смысла, да и поздно, поэтому сбережём время. Есть ли у вас доказательство, что вы не врёте? Олсуфьев усмехнулся. — Как вы понимаете, граф, — сказал он, — я не готовился доказывать вам правдивость своих слов… Но кое-что всё же могу вам предъявить. Он встал из-за стола, подошёл к секретеру в виде раковины-жемчужницы и откинул его крышку. Т. поднял ружьё, но Олсуфьев успокоил его жестом. — У меня сохранилась фотография, сделанная давным-давно, в пору нашей юности, — сказал он. — Я тогда ещё учился в университете, а Соловьёв уже носил свои странные усы… Чёрт, сколько здесь хлама… Во время нашей последней встречи он надписал этот снимок в своей обычной бессвязной манере. Но эта надпись имеет, кажется, отношение к Оптиной Пустыни… Вернувшись к столу, он протянул Т. фотографию и поставил на стол маленькую бутылочку синего стекла с чёрной резиновой пробкой. — А здесь остатки немецкого препарата, — сказал он, садясь рядом с Т. — Именно его Кнопф налил вам в чай. Это всё, граф. Других доказательств правдивости моих слов у меня нет. Т. поглядел на фотографию. На ней были изображены три человека, сидящие на скамейке с причудливо выгнутой спинкой — кажется, в городском саду: в просвете между листьями были видны расплывающиеся белые статуи, не попавшие в фокус. Олсуфьев, с ещё не утратившим юношеской округлости лицом, длинными до плеч волосами и безо всяких намёков на будущую лысину, сидел в центре. Слева от него расплывался в улыбке беззаботный гуляка с двумя винными бутылками в воздетых руках, в котором Т. с жутковатым чувством узнал себя. Справа скучал стриженный бобриком молодой человек со странными висячими усами — он смотрел не в камеру, а в сторону и вниз. «Вот это и есть Соловьёв», — понял Т. Он перевернул фотографию. На обороте было написано: — Похоже, Соловьёв вас недооценил, — пробормотал Т., поднимая глаза на Олсуфьева. — Вы поняли. Но только очень по-своему. Олсуфьев отвёл глаза. — Судя по этому снимку, — сказал Т., — мы были когда-то дружны. Пили вместе вино. Говорили, должно быть, о таинственном и чудесном. И вы решили препарировать меня, как какой-нибудь базарный нигилист — лягушку. Вы заставили мои мышцы дёргаться под ударами вашего электричества… — Я готов дать вам любое удовлетворение, — ответил Олсуфьев. — Если вам угодна дуэль, выберите условия. Т. поглядел на синий пузырёк, стоящий на столе. Он был полон ровно наполовину. — Дуэль? — переспросил он. — Вы, сударь, своим поступком поставили себя за пределы такого рода отношений. К тому же я не признаю дуэлей. У меня к вам совсем другое предложение. — Какое же? — Я предлагаю вам на выбор два варианта будущего. В первом я размозжу вам голову из ружья. Я сделаю это без особой охоты, но и без сожаления. Во втором вы примете препарат сами. И узнаете, каково быть объектом чужих экспериментов. Олсуфьев глянул на синий пузырёк и побледнел. — Я как раз ничего не узнаю, — сказал он. — Наоборот, я всё позабуду. Исчезнет тот, кому вы хотите отомстить, и ваша месть лишится всякого смысла. — Тем лучше, сударь, — отозвался Т. — Ведь сказано — мне отмщение, и аз воздам. Не думайте об этом как о моей мести. Считайте это возможностью начать всё заново. — Ни за что. — У вас есть и другая возможность, — сказал Т., поднимая ствол. — Выбирайте. Только быстро, иначе выбор придётся сделать мне. — Вы требуете, чтобы я, вот так запросто, прыгнул в чёрную яму беспамятства? — прошептал Олсуфьев, недоверчиво глядя на Т. — Дайте мне хотя бы уладить дела, сделать распоряжения… Т. только усмехнулся в ответ. — Я могу быть вам полезен, — продолжал Олсуфьев горячо. — Хоть я и не сумею свести вас с Соловьёвым, я знаю, где собираются его последователи. — Где? — Они встречаются раз в неделю. В шесть вечера, в доме два по Милосердному переулку, это совсем рядом. Как раз завтра такой день. За ними следит полиция, но всерьёз власти их не опасаются. Чтобы попасть на собрание, достаточно предъявить им какое-нибудь свидетельство, что вы знали Соловьёва. Вот хотя бы эту фотографию. Хотите, пойдём туда вместе? — Не хочу. Будете пить? — Не буду, — решительно ответил Олсуфьев. Т. качнул стволом. — Сударь, — сказал он, — я ведь не могу драматично взвести курки, чтобы показать серьёзность своих намерений. Они уже взведены. Я могу только спустить их. И я сделаю это по счёту три, обещаю вам. Раз… Олсуфьев поглядел на портрет Аксиньи. — Могу я хотя бы написать записку? — Два… — Чёрт же с вами, — сказал Олсуфьев устало. — Прощайте и будьте прокляты. Взяв со стола пузырёк, он вынул из него пробку и одним глотком выпил остаток жидкости. Затем он поставил пузырёк на стол и уставился в окно — на фасады с другой стороны реки. На его лице проступило ожидание чего-то болезненного и мучительного. Т. внимательно следил за ним, но так и не заметил, когда препарат подействовал. Прошло около минуты, и выражение муки на лице Олсуфьева постепенно сменилось недоумением. Затем он зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью, повернулся к Т. и произнёс: — Pardon. Так на чём мы остановились? Т. был готов к чему угодно, но не к этому. — А? — растерянно переспросил он. — Совсем вылетело из головы, — сказал Олсуфьев и улыбнулся такой доверчивой улыбкой, что Т. почувствовал укор совести. Он понял, что придётся импровизировать. — Мы говорили, э-э-э, о вашем решении раздать имущество бедным и посвятить жизнь простому крестьянскому труду. Вы обратились ко мне, поскольку термин «опрощение» и имя «граф Т.» — своего рода синонимы в Петербурге, так уж вышло. Я незаслуженно слыву у людей авторитетом в этой области. Но ваша подруга Аксинья, — Т. кивнул на портрет, — достигла на этом пути гораздо большего. Когда она хочет, её невозможно отличить от простой крестьянской девушки, поэтому она без труда обучит вас манерам сельского жителя. А работа в поле укрепит ваше тело и очистит дух. Олсуфьев поглядел сначала на портрет Аксиньи, затем на Т. и надолго задумался. — Позвольте, — сказал он наконец, — но если я решил посвятить себя землепашеству, надо же сначала выйти в отставку? — Я думаю, — ответил Т., — достаточно будет дать телеграмму на Высочайшее имя. Это, в конце концов, единственная привилегия кавалергарда. Не считая права ходить в самоубийственные конные атаки — но сейчас, слава Богу, не двенадцатый год. Олсуфьев глянул на свою каску на столе. — Насчёт телеграммы согласен, — сказал он весело. — Это будет даже свежо, пожалуй. Но вот как раздать имущество бедным? Оно ведь у меня весьма обширно, не сочтите за хвастовство. На это уйдут годы, и не видать мне труда в поле как своих ушей. — Я полагаю, — ответил Т., — вам следует доверить дело какому-нибудь благотворительному обществу, известному своим бескорыстием. Но позвольте дать совет — действовать следует незамедлительно, пока ваше решение ещё твёрдо. Не оставляйте себе дороги назад. Многие сильные люди на этом пути пали жертвой колебаний и нерешительности. Олсуфьев презрительно усмехнулся. — Плохо же вы меня знаете, если так обо мне думаете. Знаете что? Я прямо сегодня сделаю всё необходимое. Найду благотворительное общество. Найму адвокатов, которым можно будет доверить всю процедуру. И до вечера подпишу все бумаги. Его взгляд упал на ружьё, лежащее на коленях Т. — Осторожнее, граф, — сказал он, — вы взвели курки, а оно заряжено. С оружием не шутят. Дайте-ка… После короткой внутренней борьбы Т. протянул ему ружьё. «Будь что будет, — подумал он, чувствуя холодок в груди, — даже любопытно…» Сделав серьёзное лицо, Олсуфьев осторожно опустил собачки в безопасное положение, подошёл к стене и повесил ружьё на место. — Не желаете ли составить мне компанию? — обернулся он к Т. — Я ведь первый раз в жизни… э-э… опрощаюсь. Вдруг там будут люди, возникнут вопросы… — Но если с вами буду я, ваше решение будет выглядеть несамостоятельным, — ответил Т. — И потом, будет лучше, если я в это время переговорю с Аксиньей. Она скоро будет здесь. Скажу вам откровенно, как другу — великому повороту судьбы, который вы замыслили, может помешать женщина. Особенно близкая — крики, слёзы… Я постараюсь её подготовить. — Хм, — сказал Олсуфьев, нахмурился и внимательно посмотрел на портрет. — Женщина — это всегда опасно. Яд в драгоценном бокале, сомнений нет. Т. поднялся со стула и встал так, чтобы синий пузырёк на столе не был виден за его спиной, а затем спрятал его в карман. — Что же, граф, — продолжал Олсуфьев, отворачиваясь от портрета, — я тогда пойду выяснять, как быстрее всё это проделать. Увидимся вечером, или завтра — вы ведь будете в городе? Т. кивнул. — Я в Петербурге надолго. — Тогда я не прощаюсь, — сказал Олсуфьев, берясь за дверную ручку. — И вот что, граф — спасибо за духовную помощь. Вы и представить не можете, как мне сейчас легко и покойно на душе. Когда дверь закрылась, Т. быстро подошёл к секретеру, откуда Олсуфьев достал фотографию и пузырёк, нашёл карандаш и листок бумаги, и записал: Спрятав записку в карман, он поглядел на двустволку, висящую на стене, зевнул и нерешительно почесал в бороде. «Всё же не следовало отпускать его одного, — подумал он, — как бы не вышло беды… Может, всё же догнать?» |
||
|