"Обладание" - читать интересную книгу автора (Хантер Мэдлин)

Глава 7

«Гордости в ней было немного. Просто она была молода и напугана…»

В проходе стоял прохладный сырой запах, камни под ногами поглощали слабый звук шагов. Здесь царила глубокая тишина, как, впрочем, и в остальных комнатах и коридорах замка. Все обитатели, вся челядь затаили дыхание и замерли в ожидании смерти.

Она обыскала все места, где Клер имела обыкновение прятаться: проверила часовню, чердак восточной башни, заглянула в небольшую кладовку рядом с камином в главном зале. Клер нигде не было. Мойра подошла к идущей от кухни лестнице и прищурилась, вглядываясь в полумрак под ней. Огонек свечи отразился от копны золотистых волос, ниспадавших на съежившееся в самом углу тело.

Зашевелилась голова, поднялись голубые глаза, сначала широко раскрытые и испуганные, затем успокоившиеся, когда Клер узнала ее.

— Слава Богу, это ты.

Она склонилась к подруге. Несмотря на то, что та была на два года старше, Клер вдруг показалась ей сущим ребенком.

— Ты должна идти туда.

— Не могу, — выдохнула Клер, медленно качая головой, не сводя взгляда с невидимой точки на полу.

— Ты должна. Меня послал твой отец, чтобы я нашла тебя…

— Не могу! — она подняла на нее взгляд сверкающих глаз. — Ты его видела? Видела? Он же весь изрезан на кусочки! Господи, от его лица ничего не осталось, а тело…

Наполненные искренним ужасом слова стрелами пронзали воздух. Интонации приближались к истерическим.

— Поначалу раны всегда выглядят ужасно. Моя мать говорит, что лицо такое страшное от синяков и кровоподтеков, а кости на самом деле все целы. Она сделает все, что только можно, не сомневайся. Да, шрам останется, но назови мне хоть одного рыцаря без шрамов…

— Он останется калекой на всю жизнь. На него смотреть страшно, — с горечью в голосе произнесла Клер, и ее взгляд подернулся пеленой, словно обратился внутрь. Что она видит в собственной душе? Обрученную девушку, у которой не хватает сил, чтобы лицом к лицу встретиться со своим изувеченным супругом? Испорченную, избалованную девочку, обиженную на судьбу за то, что та сыграла с ней такую злую шутку? Скорее всего, и то и другое; но там, наверху, страдает человек, и Мойра неожиданно почувствовала, что ей недостает терпения, с которым она до этого относилась к брезгливости и эгоизму Клер.

— Он зовет тебя. Всякий раз, приходя в сознание, он зовет тебя. Ты должна…

— Должна, должна! Кто ты такая, чтобы рассказывать мне, кому и что я должна? Возвращайся и скажи им, что ты меня не нашла. Или, что нашла, но я больна. Сама решай, что сказать, но я с тобой не пойду. Я не могу смотреть на него. — По ее телу пробежала дрожь — сначала почти незаметная, но вскоре конвульсивные движения заставили ее сложить руки на животе. Клер трясла головой и раскачивалась, словно плакальщица на похоронах, с трудом сдерживая клокочущие в груди рыдания. — О, мой Аддис! Мой красивый, красивый Аддис!..

Мойра последний раз взглянула на нее. Значит, такова она, эта самая любовь. Должно быть, это очень ненадежная, хрупкая и эгоистичная штука. Развернувшись, она почти бегом метнулась вверх по лестнице.

У двери в комнату нервно расхаживал сэр Бернард. Он волновался так, будто молодой человек за дверью был его собственным сыном.

— Где она?

— Я… ей очень плохо. Не может подняться с постели, так плохо.

Он сердито прищурился и бросил взгляд на коридор, словно ожидая, что вот-вот в нем появится его дочь. Встряхнув головой, он взял Мойру за руку.

— Твоя мать собирается вскрыть и прочистить рану на ноге. Если Бог смилостивится, он от боли потеряет сознание. Из-за лихорадки он мало что понимает, так что ты, может быть, могла бы…

Она отговаривалась, испытывая не больше желания, чем Клер, находиться в комнате умирающего. Пальцы еще крепче стиснули ее руку.

— Побудь рядом с ним, девочка. Разговаривай с ним, пока это не закончится. Может, он примет тебя за нее.

Почти силком он втолкнул ее в камеру пыток, в которую превратилась сейчас комната. Мать Мойры подняла голову, ожидая прихода другой девушки, и поджала губы, увидев перед собой дочь. Мойра бросила на нее умоляющий взгляд, прося избавить ее от этого ужаса, но мать вдруг разом переменилась. Ни на кого не обращая внимания, она подошла к камину и положила на раскаленные угли нож.

В комнате стоял запах гниющей плоти и пота, от которого желудок Мойры едва не вывернуло наизнанку. У кровати стояли Рэймонд и еще двое мужчин. Она заставила себя обойти их и посмотреть на распростертого на кровати человека.

Повязка закрывала левую сторону лица, на которой Эдит зашила рану. Повязка частично закрывала и распухшие, разбитые губы, поэтому слова, которые он произносил в горячке, в большинстве совершенно нельзя было разобрать. Боль и кровоподтеки изуродовали ту часть лица, которую можно было видеть: оно стало более худым, чем она помнила, кости острыми углами выступали под кожей, — молодой мужчина неожиданно превратился в старика. Сочувствие к его страданиям иглой пронзило сердце, и она собрала в кулак всю свою решимость.

Они раздели его, и Мойра с ужасом взглянула на гноящуюся рану, вытянувшуюся по диагонали от живота до середины бедра. Кто-то наложил грубые швы еще на поле битвы, чтобы спрятать обнаженную кость и, как говорили, не дать внутренностям вывалиться. Эдит подозревала, что меч задел кишки, отчего рана очень быстро загноилась.

Мойра придвинулась ближе к изголовью. Рэймонд вопросительно смотрел на отца, стоически пытавшегося сохранять на лице беспристрастное выражение. Эдит отошла от камина и приблизилась к кровати, держа в руках нож, рукоятка которого была завернута в плотную ткань.

Кто-то поднес воду и поставил на столик рядом с изголовьем. Мойра смочила тряпку и протерла изможденное лицо, стараясь не потревожить раненого, надеясь, что она хоть чем-то может помочь ему, принести хоть какое-то облегчение, чувствуя его боль так, словно это было ее собственное тело. «О, мой Аддис! Мой красивый, красивый Аддис…»

Он почувствовал прикосновение и схватил ее за руку. Открылся не прикрытый повязкой глаз, и она увидела в черноте зрачка золотистый огонь беснующейся лихорадки. Взгляд остановился на ней, и что-то, похожее на разумное понимание, проскользнуло в выражении лица. Он посмотрел на свое тело, на стоящих по бокам кровати людей, на отвратительную рану, на Эдит в ножом в руках. Его челюсти сжались.

Кто-то внес табурет, и она встала на него коленями. Наклонившись вперед, она погладила его по волосам, прижимая голову к груди.

— Я буду с тобой, — прошептала она, надеясь, что он примет ее за Клер, но понимая по его взгляду, что он все видит. И все же ему, казалось, стало немного легче.

Бернард кивнул головой, и по его знаку четыре пары рук придавили Аддиса, не давая ему возможности пошевелиться. Аддис высвободил правую руку, нащупал ее ладонь и с силой прижал к груди. Эдит склонилась над бедром.

При первом прикосновении горячего металла голова его дернулась; он сдавил ее ладонь, словно умирающий. Она прижалась губами к виску, сдерживаясь из последних сил, шепча молитвы, и стихи, и песни любви, и его вопли терялись в ее груди.

Мойра почувствовала его присутствие, почувствовала даже раньше, чем увидела прислонившееся к столбу тело, смутные очертания которого проступили в ночной темноте. Он не напугал ее. Он просто возник и стал реальностью, как будто перешел из воспоминаний в окружающий мир плавным продолжением грез, неожиданно обретших живое воплощение. Сколько он стоял там, глядя на нее?

«Не сейчас. Сейчас у меня совсем мало сил».

Он опирался плечом на столб, сложив руки на груди. Предаваясь воспоминаниям, она глядела невидящим взглядом в небо, он же смотрел на нее, и его внимание каким-то образом нарушило спокойствие, что и стало для нее сигналом о его появлении. Она не заговорила, давая ему понять, что увидела его; вместо этого она ждала, пока рассеются остатки опасного сентиментального настроения, вызванного мысленным путешествием в прошлое.

— Я думал, ты уже уснула, — сказал он тихо.

Как он определил, что она не спит? В темноте ночи он не мог рассмотреть ее лица. Наверное, расслышал медленные и гулкие удары сердца.

— Ты собираешься пробыть здесь всю ночь?

— Нет, конечно, но поскольку… а почему вы не с Энн? — вопрос вырвался сам по себе и прозвучал довольно дерзко, совершенно не соответствуя ее настроению.

Он ответил не сразу. Просто стоял, наполняя ночь едва ощутимой опасностью; копна сена вдруг стала совсем не таким спокойным местом, как несколько мгновений назад.

— Я не с ней, потому что не хочу быть с ней.

— Это бы упростило ситуацию.

— Думаешь, упростило бы? Может быть, на эту ночь, но не более того.

Она села и обратила свой взгляд в сторону темных полей. С момента его прихода она вновь ощутила бешеную пульсацию крови, которая, казалось, пронизывает всю ночь. Ей казалось, что этот сумасшедший ритм передавался и воздуху, который они вдыхали, и всему, что окружало их в этой опьяняющей ночи. Состояние было одновременно и тревожным, и притягивающим. Аддис сидел неподвижно, его пульс с не меньшей силой ощущался в разделяющем их пространстве, словно жизненные силы мужчины подстраивались под женский ритм, звуча в унисон. Внутренний голос навязчиво шептал ей, предупреждая об опасности, но душа, изголодавшаяся по любви, откликалась на взрыв чувств с ошеломляющей готовностью.

— Чего вы хотите от меня, милорд? — выдохнула она с-ударением на «меня».

— Раньше ты меня так не называла. Не стоит начинать и сейчас.

— Наверное, лучше, если я буду называть вас именно так. Это реальность, о которой я постоянно забываю.

— Как твой лорд, я запрещаю тебе называть меня так, — он приблизился к ней. Благоразумие требовало, чтобы она вскочила и убежала. Мойра не послушалась.

Аддис опустился на сено рядом с ней, и ее чувства обострились до предела. Она пожалела, что сделала приступок из сена слишком маленьким — будь он побольше, им хватило бы места обоим, и его плечо и бедро не прикасались бы к ней так близко, пробуждая опасные и одновременно прекрасные ощущения.

— Сейчас мне хочется просто посидеть рядом с тобой этой удивительной ночью под этим потрясающим небом. Не помню, когда я в последний раз испытывал подобное спокойствие всего лишь от того, что сижу рядом с другом.

Он расслабился и откинулся назад, опираясь спиной на сено. Она не могла видеть его лица, но чувствовала исходящее от него тепло; их разделяло расстояние в ширину ладони.

— Когда я был в Балтии, мне нравилось сидеть вот так вот и знать, что над Англией светит та же самая луна, искрятся те же самые звезды. В этом одновременно смешивались и боль, и утешение.

Ей не составляло труда представить одиночество, которое ему довелось испытывать в чужих краях, и сердце сжалось от сочувствия.

— А наоборот — тоже действует? Испытывать те же боль и утешение, зная, что над ними распростерлось то же самое небо?

— В некоторой степени. Она так и предполагала.

— Они же превратили вас в раба.

Он тем временем нашел выбившуюся из-под ее покрывала прядь волос и принялся играть с ней. Она не ощущала прикосновения его пальцев, но их легкое движение все же чувствовалось, щекотало голову, посылая крошечные волны дрожи, расходящиеся по коже, словно рябь по воде.

— Да, потому и сам отчасти удивляюсь. Странно, однако, что может произойти с человеком в подобной ситуации. В течение первого года меня до краев переполняли ненависть, злость и презрение. По ночам я мысленно планировал побег за побегом. Я видел только варварство и все то, что отличает нас от них. Но так можно прожить только некоторое время. Постепенно странное и непривычное становится знакомым. Жизнь вливается в новую колею. Я так и не примирился с рабством, но не смог оставаться непричастным и злым все шесть лет. Со временем начали выявляться вещи, которые делают нас похожими. У нас бароны, у них — бахораи. У нас священники, у них — кунигасы. Мы сжигаем еретиков, они забивают жертвенных животных.

— У нас один Бог, а они поклоняются многим.

— Между их божествами и нашими святыми очень много общего. Они не понимают, почему мы так настаиваем на различиях.

— А вы? Это же ересь, Аддис.

— Я просто постепенно начал смотреть на мир их глазами. Как ни странно, я лучше начал их понимать, когда вернулся домой. Я обнаружил, что шагаю по родной земле с тем же ощущением, которое испытывал, когда впервые ступил на их землю; мне казалось, что я чужестранец, на каждом шагу натыкающийся на странные и непонятные вещи. Традиции и представления, которые я раньше воспринимал как должное, неожиданно предстали совершено в новом свете.

Он по-прежнему рассеянно поигрывал с ее локоном. Ее шея буквально ожила от проникающих сквозь кожу ощущений. Его пульс сравнялся с биением ее сердца, как будто их кровеносные потоки слились воедино, заодно вовлекая в себя и окутывающую их ночь. Неуловимая связь была еще более опасной, нежели открытые ласки, и Мойра чувствовала, что поддается силе его обворожительных чар.

— А ты, Мойра? Как ты жила эти годы?

— Как я жила? Что за вопрос! Никаких приключений, ничего примечательного. Жила обычной жизнью, как все.

— Рэймонд говорил, ты была замужем за благородным рыцарем.

Все та же едва ощутимая игра с локоном. Ее плечи вздрагивали от легких прикосновений. Ее охватило сильное желание вытянуть шею и замурлыкать по-кошачьи.

— Вы его знали. Сэр Ральф, у него было небольшое поместье, подаренное Бернардом. Это Бернард договорился о браке, он заботился обо мне. Даже приданое дал за мной. Разумеется, он получил все назад, когда я отказалась от причитающейся мне доли вдовьего наследства. Думаю, по-другому и нельзя было поступить, потому что Ральф умер прямо во время свадебного банкета, так что брак вряд ли можно считать настоящим.

— Второго мужа тоже подыскал Бернард?

— Нет. Второй раз я вышла замуж уже после его смерти. В то время Рэймонд управлял поместьем, и… одним словом, я решила, что для меня будет лучше уехать из Хоксфорда, хотя Рэймонд и мне, и матери разрешил остаться. Эдит уже была серьезно больна, и я чувствовала себя довольно неловко. Второго мужа звали Джеймс. Он был родом из Солсбери и занимался торговлей шерстью. Мне он показался приличным мужчиной, приданого он не требовал, хотя знал о доме и земельном наделе, полученным Эдит от Бернарда, возможно, надеясь, что через меня они достанутся ему. У него был взрослый сын, поэтому по контракту мне в случае его смерти, при условии, что я не рожу ребенка, практически ничего не оставалось. И все же, без приданого…

— Рэймонд сказал, что и этот брак продлился недолго. Второй муж тоже умер?

— Да. Через месяц после обручения он заболел и вскоре скончался. Я попыталась скорбеть по нему и чувствовала себя виноватой, не ощущая скорби; но он как был, так и остался для меня чужим человеком. И если мои мотивы были практичными, то и о нем можно сказать то же самое, и даже е большей мере. По-моему, он высчитал, что расходы на содержание жены окажутся меньше, чем плата за служанку и траты на проституток. Если бы не желание иметь детей, я нашла бы способ, чтобы заставить его делать то же самое.

— Он тебя обижал?

— Нет. Скорее, утомлял. Знаю, нельзя так отзываться о покойных, но это правда. Он был очень набожным человеком. Все вечера проводил в молитвах и приходил в постель с намерением не поддаваться плотским грехам, однако время от времени богобоязненность ему не помогала. Я не испытывала отвращения от того, что делила с ним постель, но это было… утомительно.

Почему она рассказывает ему об этом? Ей вдруг показалось, что она надоедает ему своими скучными историями. И все же в этой ночи, когда их объединяет ритм всей вселенной, казалось, что говорить можно обо всем.

— Я с этим мирилась потому, что я была его женой, и потому, что я хотела иметь детей. Не из-за благополучия, которое дети принесли бы мне в случае его смерти. Мне просто хотелось иметь свою семью. И собственный дом, это тоже немаловажно. Простые, собственно, вещи, которые есть у каждой женщины. Между нами не было никаких чувств; да и как они могли зародиться за такое короткое время? Но я была довольна. И этого удовлетворения мне сейчас не хватает.

Так вот они и добрались туда, куда и должны были прийти, и она принялась выкладывать ему доводы, призванные стать основанием для отказа разделить его страсть, и он сам вывел ее на нужную тропу. Впрочем, ей не составляло труда говорить об этом, — она вела себя так, словно обращалась к близкому другу, которому можно полностью доверять.

— И из-за Брайана ты не могла заняться устройством собственной судьбы.

— Да, но совершенно не жалею. Ни капельки не жалею ни об одном дне, прожитом за эти четыре года. Однако то время позади, и настала пора позаботиться о себе и своей жизни.

Она ожидала, что после такого откровенного заявления он отступится, но вместо этого его рука принялась играть с длинным непослушным локоном еще активнее.

— Для чего тебе и нужен свободный каменщик.

— Не обязательно каменщик. Это может быть человек и другой профессии, лишь бы он оказался хорошим мужем, хорошим отцом, чтобы мы вместе с ним стали настоящей семьей. Такой человек не возьмет меня в жены, если узнает, что я делила постель с другим.

Она должна была сказать об этом напрямик, от этого никуда нельзя было деться, и Мойра почувствовала какое-то изменение в окружавшей ее ауре в ответ на неприкрытую откровенность лишь внешне завуалированного отказа. Какая-то вспышка силы и властности, от которой его близость, доселе едва заметная, вдруг приобрела непомерные размеры, окутывая ее с головой, заставляя содрогнуться от… От чего же? Что в нем было? Покровительство? Обладание? Гнев? Она не могла понять; но ей казалось, что он накинул на нее невидимый плащ. И в образовавшемся коконе продолжал звучать их совместный ритм, только теперь его сердце застучало сильнее, беря главенство на себя, определяя ритм и требуя от нее подчинения. Неожиданная смена настроения потрясла ее, и она попыталась собрать силы, чтобы противостоять его влиянию.

— Не все мужчины столь набожны, как Джеймс, — произнес он как ни в чем не бывало.

Почему же от высказанных соображений и доводов ей стало так грустно? Она помедлила, несколько мгновений наслаждаясь единством, в котором слились их души.

— Нет, зато все мужчины гордецы. Им не нужны жены, о которых ходят всяческие слухи. Вряд ли кто-то захочет взять в жены женщину, которая была содержанкой лорда. Кем бы ни был мой будущий муж, он наверняка будет расспрашивать о вас точно так же, как Джеймс справлялся о Рэймонде. И мне хочется, чтобы в следующий раз я могла ответить так же искренне, как и в прошлый.

Он выпрямился и придвинулся вплотную к ней. Это движение напугало Мойру, и она едва не отпрянула от высокого тела, мелькающего рядом с ней в темноте.

— А что ты ответила Джеймсу, когда он расспрашивал тебя? — его тон по-прежнему звучал легко и непринужденно, однако происходило уже нечто иное, скрытое видимой непринужденностью беседы, и это иное она чувствовала и душой, и телом. Страх и покорность накапливались, побуждая ее к бегству. Пятки Мойры болтались в нескольких дюймах от земли, и было бы совсем несложно спрыгнуть и пуститься наутек. Да, но куда бежать? Невидимый плащ, казалось, укутывал ее все плотнее и плотнее, удерживая ее на одном месте рядом с ним. Она не могла пошевелиться. Сейчас она едва была в состоянии говорить, а о прежнем легком тоне не было и речи.

— Я сказала, что никогда не была в постели Рэймонда.

— Ответ весьма расплывчатый. Рассудительный человек запросто поймет, что существовали и другие возможности. Учитывая, что мы с тобой проведем вместе очень много времени, ты должна будешь дать своему каменщику более конкретный ответ.

Она почувствовала, как кровь приливает к лицу.

— Я скажу… что Аддис де Валенс никогда не был моим любовником.

Он мягко рассмеялся.

— И все же точности в ответе не хватает, Мойра, к тому же ответ не до конца правдив. Нет, ты должна будешь дать совершенно однозначный ответ, не допускающих никаких кривотолков. Ты, к примеру, можешь сказать так: мой лорд никогда не имел меня.

Смех Аддиса слегка согрел и успокоил ее. Вероятно, ее доводы все-таки подействовали на него в конце концов.

— Или еще конкретнее. Я могу поклясться, что я никогда не прелюбодействовала с вами.

— Тоже сгодится.

Она облегченно рассмеялась:

— Вы добрый человек, Аддис. Понимаете все и даже шутите по этому поводу!

Он не ответил. Она повернулась и обнаружила, что Аддис пристально смотрит на нее. Несмотря на слабый лунный свет, ода увидела — нет, угадала, — его выражение лица, и сердце Мойры совершило головокружительный скачок.

— Значит, ты так все воспринимаешь, Мойра? Как шутку? — его рука проскользнула за ее спину, и он привлек ее к себе. — Нет, прекрасная леди. Это были переговоры.

Его губы завладели ею прежде, чем она успела воспротивиться. Нежный, но крепкий, первый поцелуй свидетельствовал о решимости, остановить которую могла разве что открытая борьба, и ничего более. Слабые протесты мелькнули в сознании Мойры, но тут же улетучились, и она полностью отдалась пьянящей сладости поцелуя. Невидимый плащ, сотканный из наслаждения, покрывал теперь их обоих, и под ним было тепло и надежно. Восхитительное ощущение единения переполняло ее, тщательно отрепетированные аргументы и объяснения исчезли вместе с остатками здравых мыслей, унесенные прохладным ночным бризом.

Его язык настойчиво проникал в нее, исследуя, пробуя, повелевая. Его сердцебиение подавляло ее пульс, подчиняя его своему ритму. Приливы жара захлестывали ее, выжигая последние остатки нежелания и нерешительности. Мойра обняла его, желая почувствовать надежность, а в ответ он так прижал ее к себе, что груди стало больно. Скорость, с которой в закипающей страсти испарилось казавшееся — столь незыблемым благоразумие, пугала и возбуждала одновременно. Она потеряла способность управлять собой, беспомощная перед половодьем ощущений и желаний, от которых все тело пробирала глубокая дрожь.

Он разорвал поцелуй и принялся покрывать ласками ее лицо. Его пальцы пробрались за мочку уха, скользнули по шелковистым волосам, державшим головное покрывало на булавках. Он убрал почти невесомую ткань и приник губами к ее шее.

— Ты спрашиваешь, чего я хочу от тебя, Мойра, — произнес он, не прекращая поцелуев, покусывая ее за мочку уха, лаская так, что она готова была лишиться сознания. — Я хочу получить от тебя все. Я хочу узнать тебя до последнего дюйма, я хочу знать все твои мысли. Я хочу, чтобы ты принадлежала мне так, как только может женщина принадлежать мужчине, и на меньшее я не согласен, — рука отправилась в путешествие вниз по ее телу, распаляя ее страсть до невыносимых пределов. — Но я не стремлюсь соблазнить тебя, и уж тем более — сделать что-то против твоей воли. Не стану отрицать, я хочу тебя всю, и повторяю, что на меньшее не соглашусь.

Словно откликаясь на его откровенные слова, в ней запылали страстные язычки огня желания. Не обращая внимания на обещание сдержанности, данное себе, она без оглядки погрузилась в ощущение нового поцелуя. Долгого. Требовательного. Щедрого. Его ладонь прижалась к ее груди, словно изучая бурлящий поток крови внутри.

Он обнял ее за шею, и обе руки потянулись к шнуровке платья. Пока его пальцы были заняты развязыванием узла, он целовал ее висок и волосы. Она опустила голову и посмотрела на выскальзывающую из петель перекрещивающуюся шнуровку, ряд за рядом сползающую под грудь. Воспоминание о том, что она не должна позволять ему делать это, вспыхнуло в сознании, и Мойра напряглась.

— Нет, Мойра, — выдохнул он, проводя пальцами по ключице и дальше, вниз, к груди. — Я беру только то, что ты уже отдала мне.

Рука нырнула под скрывающую грудь мягкую ткань, и все чувства Мойры смешались в запутанный клубок при одном лишь нежном прикосновении. Возбуждающие поцелуи и уверенные ласки безжалостно разрушали ее жалкие оборонительные редуты. Она сжалась, стремясь не потеряться во всепоглощающем наслаждении. Его пальцы нашли твердый сосок и принялись играть с ним, сводя ее с ума. Пульсирующий голод пробудился в ее лоне. Низкий стон вырвался из груди, и она, окончательно потеряв самообладание, отдалась во власть уносящих ее в неведомую даль волн страсти. В этом чувственном мире существовал только Аддис; он был реальнее, чем она сама, его сила была тем спасательным плотом, за который она цеплялась изо всех сил.

Он убрал с ее плеч платье, осторожно сдвинул бретельки нижней рубашки. Опустил ткань вниз по рукам до локтей, обнажая грудь. Прохладный ночной воздух щекотал ее кожу, как дразнящее дыхание. Руки оказались в плену спущенного платья, она не могла воспользоваться ими, и ей оставалось только принимать его поцелуи и ласки, она же не могла даже обнять его. Ощущение собственной беспомощности и мешало, и возбуждало одновременно.

Он наклонился над ней, заслоняя собой ночное небо. Его дыхание смешалось с ночным ветром, и через мгновение она ощутила его на груди. Чувствуя под собой опору его руки, она бесстыдно изогнулась, предлагая себя. Все ее тело содрогалось от неутолимого желания, а он целовал, обнимал и ласкал ее.

Никаких мыслей. Не стало ни вчера, ни завтра. Исчезли чувства, улетучились планы. Остались только сладостное единство, пронзительное наслаждение и болезненно-сладкое желание.

Он прихватил зубами сосок, и ее негромкий стон растаял в шорохах ночи. Он сдавил его губами. Ее быстрое прерывистое дыхание шумело в ушах, как голос, отсчитывающий сокращения сердца. Ночь вторила ее дыханию. Жужжание насекомых, шепот ветра, духи камней и деревьев — казалось, во всем отражается их первобытная близость.

Он подвинулся, откинулся на стог сена и посадил Мойру к себе на колени так, что она спиной прижалась к его груди. Они оба могли любоваться звездами, а он видел и ее освещенное луной лицо. Аддис положил руки ей на грудь. Ее глаза закрылись, губы беззвучно зашевелились. Он дразнил темные соски и ловил каждое движение чутко реагирующего тела. Ритмичные сокращения бедер и ягодиц. Гибкое потягивание, требовавшее большего. Он поразился тому, какую радость эта женщина испытывает от доставляемого ей удовольствия. Покой и умиротворенность обладания ею привели его в благоговейный трепет. Казалось, даже звезды серебрятся в такт ее дыханию. Среди звезд сияла заблудшая половинка луны. «Иди, ищи себе другую женщину, Меланий. Эта принадлежит только мне».

Ее страсть становилась все сильнее; с губ срывался слабый стон. В изнеможении Мойра раздвинула ноги; он слегка согнул свою ногу в колене, и она оказалась верхом на его бедре. Чувственное давление вызвало очередной виток желания. Полуопущенное платье все еще сковывало ее движения, и Мойра нервно изогнулась, пытаясь высвободиться из него. Ей это удалось, она яростно вцепилась в бедро Аддиса, всем телом вдавливаясь в него. В ее горле родился и застрял хриплый умоляющий крик.

Он обхватил ее обеими руками, прижимая к себе, прижимаясь губами к нежной щеке; руки же не оставляли в покое упругую грудь. Благоразумие вступило в непримиримый спор со страстью. Если он захочет взять ее сейчас, противиться она не станет. Об этом явственно говорила неуемная дрожь женской плоти в его руках. Собственно, это входило в его намерения даже тогда, когда он запутывал ее фальшивыми обещаниями сдержанности. Неожиданно Аддис ощутил, что ему не хочется портить совершенство ее наслаждения, забирая часть его себе. Ему необходимо, чтобы ее желание стало полным и осознанным. Он не хотел иметь дело с ее запоздалыми сожалениями впоследствии.

Вокруг них плавали звезды и прохладный ночной ветер. Духи требовали, чтобы он довел ритуал обладания до логического завершения. Потребность эхом отдавалась и в его собственном теле. Сверху вниз на них снисходительно смотрел Меланий, и расплывчатые пятна на полумесяце, казалось, складывались в насмешливую ухмылку.

Аддис поднялся, поднимая Мойру на руках.

— Я несу тебя в постель, Мойра.

Он зашагал через двор к дому, удаляясь от духов и сил природы, в один голос требовавших, чтобы он воспользовался готовностью женщины.

Тусклый свет блуждал в темноте дома, лунная прохлада смешалась с идущим от камина теплом. Аддис уложил ее на кровать под окном, и при этом освещении она казалась похожей на фею или эльфа. Он сел рядом с ней, покрывая прекрасное тело поцелуями, а руки тем временем возобновили борьбу с одеждой. Слабый возглас протеста вырвался у нее, когда он снимал с нее платье. Небольшая морщина пересекла ее лоб, как будто кровать и раздевание вновь напомнили ей о былой решимости не поддаваться соблазну. Он бесстыдно ласкал ее спину, заставляя забыть о протесте, играл с чувствительными холмами грудей до тех пор, пока она сама не сбросила бретельки сорочки, чтобы обнять его.

Он погрузился в истинное блаженство от прикосновения ее рук к плечам и спине. На мгновение он уткнулся лицом в ее грудь, восторгаясь безмятежным спокойствием, воцарившимся в его душе. Затем отбросил сорочку и поцелуями проложил дорожку от груди вниз по животу к бедрам. Он помедлил там, в нескольких дюймах от запаха ее возбуждения, и решительность его была поколеблена. Он сам не понимал, каким образом ему удалось справиться с диким желанием. Аддис поднялся с кровати.

Не сводя с нее глаз, он снял ремень и тунику. Для описания красоты Мойры не хватало слов. Лунный свет омывал бледный силуэт тела и отражался в чистоте глаз. Несмотря на темноту, он различал таящуюся в них растерянность и смятение. Стянув через голову рубашку, он лег рядом с Мойрой.

Если она хочет именно этого, ему придется довольствоваться всего лишь сном в ее объятиях. Он постарается удержать ее при себе с помощью одной только близости душ, хотя, разумеется, ему нужны более тесные и надежные отношения. За годы, в течение которых ему пришлось соперничать за страсть Эвфемии с добрым богом, он кое-чему научился и теперь немало знал о том, каким могуществом обладает наслаждение и как оно действует на женщину. Она обняла его, но он ощутил сомнение в ее руках. Он ласкал ее всю, пытаясь преодолеть нерешительность, прогоняя неловкость, чувствуя ее дрожь и слыша ее вздохи. Оставь он право выбора за ней, она могла запросто остаться на ночлег на сеновале во дворе. Мойра сама не может определиться, что же ей, в конце концов, необходимо, чего она хочет; она не понимает, что ожидает их обоих, если она согласится. Он сам принял окончательное и однозначное решение. Он не имеет права владеть ею, но он возьмет ее.

Руки и губы снова принялись за работу, доводя женщину до исступления, до тех пор, пока ее измученное тело не прижалось к нему; ее крики терялись у него на груди. Он не торопил ее, наслаждаясь бесконечными поцелуями, и плыл по волнам наслаждения вместе с ней. Ищущие руки исследовали ее тело, то тугое и гибкое, то мягкое и податливое. Подгоняемые безумным желанием, ее руки тоже пустились в поиск — сначала стыдливо, затем с нарастающей уверенностью. Ласки дрожащих рук распалили его, жар в крови доходил до испепеляющего уровня.

Он прижался к ней и стал ласкать ее бедра. При первом же прикосновении она полностью потеряла контроль над собой. Она издавала удивительные звуки удовольствия и желания. Наконец она резко раздвинула ноги, готовая отдаться ему. В предчувствии финальной судороги она обхватила его за шею и впилась пальцами в плечи. Мойра вся содрогнулась от внутреннего взрыва, с ее губ сорвался потрясенный вскрик. В сладостный миг освобождения она схватилась за него, как ищущий убежища испуганный ребенок.

Держа в руках извивающееся в конвульсиях тело, он спрятал лицо в ее волосах, ожидая, пока ее замедляющееся дыхание хоть чуточку успокоит его собственную неутолимую жажду. Она лежала молча, в конце концов удобно устроившись в его крепких объятиях, и ночной воздух охлаждал исходящие от них запахи.

— Почему ты не?.. — пробормотала она наконец, стыдливо схоронив лицо у него на груди.

— Я тебе уже говорил.

Она спряталась еще глубже, словно не в силах смотреть ему прямо в лицо.

— Но вообще… почему ты так решил?

— Чтобы показать тебе, что постель со мной не покажется тебе… утомительной. Тебе же понравилось, правда?

— Да. Даже слишком. Но, несмотря ни на что, я все равно не буду делить с тобой постель, Аддис.

— Хотелось бы знать, что ты делаешь сейчас. Она подняла голову и окинула взглядом дом.

— Это не твоя постель. Не постель лорда. Скорее, это больше похоже на мою постель в Дарвентоне.

Она выглядела совершенно пленительно при лунном свете, очерчивающем ее слегка сияющий профиль. Если она полагает, что ей удастся удержать произошедшее в стенах лишь этого дома и этой ночи, он не будет ее разубеждать. Да и бесполезно это сейчас.

— Согласен. Мы с тобой не в постели лорда. Нынешней ночью мы — просто Аддис и Мойра, нашедшие утешение друг в друге.

Он сел, снял штаны, отбросил их в сторону и, оставшись в одних панталонах, вытянулся на постели во весь рост, ощущая прохладу воздуха. Жар ее тела и ночная прохлада составляли приятный контраст, и он притянул ее к себе, отчетливо ощущая каждый дюйм прикосновения. Мягкая ладонь погладила его по лицу, не дрогнула, наткнувшись на шрам, как будто толстого грубого рубца поврежденной ткани не существовало вовсе. Слегка подвинувшись, она одной рукой обняла его за плечо. Инстинктивно и естественно, словно делал так уже несметное количество раз, он положил голову ей на грудь, и невероятный покой наполнил его душу.

Он спал глубоким сном, она же бодрствовала. Она лежала тихо, держа в руках его тело, глядя через его плечо на красивое небо в окне, раздумывая о том, как больно и как сладостно находиться рядом, в такой близости с другим человеком, пусть даже ненадолго.

Она провела пальцами по тугим мускулам его плеча. Странный человек, и еще более странная ночь. Несмотря на его последние слова, Мойра сомневалась, что он получил достаточное утешение, занимаясь любовью таким образом, хотя он и спал как убитый. Она же принесла в жертву всю свою дальнейшую жизнь, это было очевидно.

Но не бескорыстно. Нет, не даром. По всей видимости, он уже понимает, на что она решилась и что готова принять. Женщина не может находиться в такой ситуации с мужчиной и оставаться свободной. Нельзя лежать обнаженной рядом с мужчиной, держа его в объятиях и охраняя его сон, а утром сделать вид, что их ничего не связывает. Странная ночь заставляла задуматься и о том, что он ожидает получить от нее нечто более серьезное, чем простые услуги в качестве своей любовницы. Теперь ей, чтобы отказать Аддису, понадобятся невероятные усилия.

Причины же, по которым ей следовало отказать, показались Мойре в тот момент совершенно не имеющими значения. При той близости, которая объединяла их, благоразумие и тщательно продуманные планы не значили ровным счетом ничего. Путаные мысли бродили в ее сознании, наконец усталость взяла свое, и она ненадолго впала, в легкую дрему.

Ее пробудил утренний свет. Она лежала на животе под шерстяным одеялом, которым Аддис, видимо, укрыл их обоих ночью. Его рука покоилась у нее на спине. Открыв глаза, Мойра увидела, что он не спит. Аддис смотрел на нее, подперев голову рукой. Взлохмаченные после сна волосы цвета вороньего крыла густым лохматым облаком окружали голову. Стоило протянуть руку, и она коснулась бы бронзовых от загара плеч и груди. В сером свете утра вырисовывалось строгое точеное лицо, на котором выделялись резко очерченная линия разреза рта и рубец шрама, делавший его еще более суровым. Она не пошевелилась, подсознательно понимая, что означает выражение его лица.

Приподнявшись на одной руке, он сбросил одеяло с ее тела, открывая наготу серому утру и своему взгляду. Он склонился к ее спине с новыми поцелуями, от которых по телу пробежала горячая возбуждающая дорожка. Рука погладила спину и остановилась на ягодицах; его пальцы действовали с пугающей уверенностью. Мойра повернула голову, и их взгляды встретились.

— У меня было шесть лет, чтобы научиться сдерживать себя, но когда я увидел тебя сегодня утром, то понял, что вся наука оказалась бессильной. В этот раз я хочу взять тебя. И тебе лучше убежать, если ты намерена отказать мне.

Отказать? Для этого нужен голос, а она лишилась его, потому что сердце подкатило к самому горлу. Ей необходимо тело, чтобы двинуться, — ее же тело стало неподвижным от кричащего в нем желания. Он не стал долго ждать ее решения. Перевернув ее на спину, он через мгновение оказался на ней. Мойра ощутила его подавляющую силу и твердую требовательную плоть.

В этот раз никакого самообладания. Совсем другой Аддис, совсем другие намерения. Поцелуи и ласки, откровенно говорящие о желании, готовящие ее к тому, чтобы принять его в себя. Он вел ее вверх по крутой спирали примитивной животной страсти.

Слабый стук эхом отозвался у нее в голове. Ей понадобилось некоторое время, чтобы понять: это не отзвук ее собственного сердцебиения и не ритм его власти. Более того, источник звука находился не в доме; звук доносился до них через открытое окно. Мойра попыталась не слышать его, но стук нарастал с каждым мгновением.

— Дьявол! — в сердцах пробормотал Аддис, оглядываясь на дверь, за которой слышался топот небольшой армии, останавливающей коней на улице перед домом.

Аура очарования рассеялась, словно кто-то полоснул по ней ножом. Дверь распахнулась, и в прямоугольнике света возник белокурый юноша.

— Ага, вот он, нашелся! — воскликнул он и со смехом попятился. — Только мы приехали слишком рано. Он еще развлекается с девицей.

Мужчины, явно пребывавшие в прекрасном расположении духа, разразились смехом. Воздух наполнили похабные выкрики и подбадривания. Мойра закрыла глаза, не желая видеть реальность, звуки которой отскакивали от стен. За ночью красоты последовал рассвет стыда. Благоразумие, столь долго подчинявшееся импульсивной страсти, вдруг спохватилось, ей стало невыносимо больно. Реальность несправедлива. Ей приходится расплачиваться за еще не совершенное преступление. Аддис посмотрел на нее сверху вниз, понимая, в каком она состоянии. Он положил ладонь ей на щеку, успокаивая и подбадривая ее.

— Кажется, сэр Ричард прибыл не в одиночестве. Он поднялся с постели и потянулся за одеждой. Она быстро натянула сорочку и платье, спрятала всклокоченные волосы под покрывалом. Теперь, покинув постель и лишившись его объятий, она чувствовала все нарастающую неловкость от его присутствия. Запах их интимной близости выветривался в свежем утреннем воздухе. Поднимающееся солнце сжигало остатки объединявшей их связи. Она смотрела, как Аддис натягивал свои кожаные одежды и застегивал рыцарский пояс, низко опуская его на талии. Он снова превратился во вчерашнего лорда. Она испуганно оглядела дом, который теперь, при свете, стал чужим и казался пронзительно и болезненно настоящим.

Он повернулся к двери, но Мойра не последовала за ним. Вернувшись, он взял ее голову в ладони для поцелуя.

— Либо ты выйдешь вместе со мной, как моя женщина, либо снова останешься в тени, на этот раз, как моя шлюха, Мойра. Я хотел бы, чтобы ты вышла со мной. Они выкажут уважение к тебе в знак уважения ко мне.

Он взял ее за руку и направился к порогу. Солнечные лучи играли на кольчугах и оружии. Улицу запрудили люди, кони, повозки. При их появлении мгновенно воцарилась полная тишина. Семь пар глаз устремились на крыльцо, на котором стоял Аддис, все еще держа Мойру за руку.

Сэр Ричард вышел вперед и, слегка обернувшись, улыбнулся Мойре, прося таким образом прощения. Проходя мимо своих людей, он, не оборачиваясь, взмахнул рукой и ударил белокурого сквайра по лицу с такой силой, что юноша едва устоял на ногах. Не выказывая ни малейших эмоций, он приблизился к ним и остановился на расстоянии вытянутой руки от Аддиса, приветствуя лорда улыбкой.

— Что ж, должен сказать, это прекрасное утро, милорд.

Аддис отпустил ее руку, чтобы принять объятия управляющего отцовским имением. Она отступила в тень стены дома, удаляясь от мужской сентиментальности.

Ричард указал рукой на остальных:

— Алан и Марк настояли на том, чтобы я взял их с собой. А это Маленький Джон, сын Большого Джона. Такой же верный и преданный, как и отец, можете мне поверить. И есть еще много надежных людей, но они остались в замке. Не исключено, они пригодятся нам там, к тому же мне приятно знать, что этот мерзавец будет переживать, не зная, кому можно доверять, — он вернулся к повозкам. — Подойдите-ка сюда и взгляните, что я привез для вас.

Мойра поняла, что последней в ряду стоит ее повозка. — Селяне нашли в лесу и привезли в деревню сегодня утром, — пояснил Ричард в ответ на ее вопросительный взгляд. — Но взгляните-ка сюда. Латы вашего отца, и еще кое-что. Немного денег. Действительно немного, потому что сукин сын нашел большую часть, хотя я и спрятал их в дюжине разных мест. Ниже по улице нас ждут боевые кони Патрика. Те же дьяволы, что и в былые времена, и точно так же никому не желающие подчиняться. И еще вот что, — он опустил руку в повозку и достал длинное тяжелое оружие. — Фамильный меч. Я забрал его, когда ваш отец умер. Подумал, что Саймон может выкинуть какой-нибудь фокус. Вас ведь считали погибшим, а мальчонка был совсем маленьким. Я так и думал, что он попытается захватить поместье, но право на него я решил ему не оставлять.

Аддис принял из рук Ричарда старинный нормандский меч. На его лице сохранялась суровая непроницаемая маска, но Ричард не смог сдержать обуревавших его чувств. Он схватился за рукоять меча чуть ниже пальцев Аддиса:

— Мы никогда не присягали ему на верность. Наши сердца принадлежат только лорду, а он никогда не был лордом.

Аддис помедлил. Люди, замерев, ждали. Он посмотрел на рыцарей, сквайров и оруженосцев, затем повернулся и поймал ее взгляд. Аддис повернулся к дому, глянул в полутьму за открытой дверью, снова посмотрел на направленный острием в землю меч. В выражении лица появилась решимость. Решимость и, наверное, покорность. Он опустил меч. Сэр Ричард тут же опустился на колени, чтобы принести клятву верности.

Мойра проскользнула назад в дом, часто моргая, чтобы смахнуть жгучие слезы. Что ж, этого следовало ожидать. Это начало того дела, которое должно завершиться либо его смертью, либо триумфом. Ее обрадовало, что сэр Ричард оказался на стороне Аддиса. Он производил впечатление человека, на которого можно положиться. Аддису нужен надежный друг и соратник.

До нее доносились голоса других мужчин, присягавших на верность лорду. Она же занялась уборкой в доме, пытаясь заполнить образовавшуюся пустоту мелкими домашними делами. Приведя дом в порядок, она оглядела тесное пространство. На грубо сделанном столе стоял надбитый кувшин с увядшими цветами, и она, никем не замеченная, выскользнула из дома, чтобы нарвать свежих. Мойра расправила покрывало на постели, обратив внимание на ровные стежки вышитых узоров. Отметила она и другие детали, например, тщательно выскобленный пол и аккуратно сложенную посуду.

Она без труда представила пару живущих здесь молодоженов. Они любят друг друга. Это чувствуется по царящей в доме атмосфере. Они счастливы, несмотря на бедность обстановки. Им хорошо вместе. Наверное, призрак их любви прошлым вечером не давал покоя и ей, когда она зашла в этот дом впервые.

Она подняла свою корзину для шитья, достала из кожаного мешочка шиллинг и положила его под подушку. Свет в двери заслонила чья-то фигура, и она, повернувшись, увидела белокурого юношу.

— Миледи, милорд просит передать вам, что мы готовы к отъезду.

Она смотрела на него, прижимая корзину к животу. Он выбрал самое безопасное обращение к ней, однако любопытство в глазах говорило о том, что он все еще пытается определить, кто она такая на самом деле.

— Я не леди, — поправила она юношу, напоминая в первую очередь себе о сути отношений с Аддисом. — Меня зовут Мойра Фолнер, и моя мать родилась вилланкой.