"Интервью длиною в годы: по материалам офлайн-интервью" - читать интересную книгу автораО книгах АБСУ меня нет единой, четко сформулированной и отлитой в бронзу творческой концепции. Есть набор правил и аксиом, к которым я прибегаю по мере надобности. «Литература должна рассказывать о людях и человеческих судьбах». «Главное назначение книги — создать у читателя потребность к сопереживанию героям и их судьбе». «Фантастика есть часть литературы, это художественный прием, служащий для придания повествованию остроты, усиливающий акт сопереживания, позволяющий рассматривать проблемы, недоступные для „бытовой“ литературы (скажем, проблему Разума во Вселенной, или социологию Будущего)». «Фантастика стоит на трех слонах — ЧУДО — ТАЙНА — ДОСТОВЕРНОСТЬ. ЧУДО — это собственно фантастический элемент, вводимый в повествование. ТАЙНА — способ подачи информации, та морковка, которая ведет читателя от страницы к странице и никак не позволяет ему отложить книгу. ДОСТОВЕРНОСТЬ — главный из слонов, это сцепление текста с реальностью, реальная жизнь внутри книги, то, без чего роман превращается в развлекательную байку или эскапистскую болтовню»… Ну и так далее. Наверняка все это как-то соотносится с моим жизненным кредо. Как именно, не знаю. Собственно, все мое жизненное кредо сводится к фразе из «Стажеров»: жизнь дает человеку три счастья — друга, любовь и работу. Все прочее — от лукавого. «Откуда у меня такое мнение» — не знаю. Жизнь навеяла. Искусство должно идти от жизни, ибо только жизнь самоценна и ничего важнее ее на свете нет. Конечно, нет. И к НАУЧНЫМ фантастам нас можно причислить только с оговорками или по недоразумению. Мы писали фантастику, да, но — самую разную. Начинали с научной («Страна…», «Стажеры»), потом нам стало тесно, и мы расширили жанр: стали писать социальную фантастику, остраненную прозу, даже фэнтези (хотя такого термина в то время еще не существовало). «Хромая судьба» — классический пример так называемой «реалистической фантастики» (или — фантастического реализма)… Так что все не так просто. Фантастика — сложный вид литературы. Это и Уэллс, и Кафка, и Булгаков. Научная фантастика — лишь часть (и не лучшая, прямо скажем) фантастики вообще. Сами АБС относили себя к направлению «реалистической фантастики» (или — фантастического реализма, если угодно). Реальный мир, искаженный фантастическим допущением, — вот их территория. Реальные люди и их взаимоотношения в этом мире — вот их герои. Все остальное — как получится. Таких попыток было немного. Ни к каким заметным успехам они не привели. И господь с ними. Считаю творчество АБС законченным и, скорее, удавшимся. Могло бы быть значительно хуже. Хм. Я полагаю, и о том, и о другом. Скажем, «Хромая судьба» — скорее о человеке. А например, «Второе нашествие марсиан» — более о человечестве. Начали писать мы потому только, что очень любили читать и были недовольны той фантастикой, которой снабжало нас советское книгоиздательство в 40—50-х годах. А потом уж появилось к стремление выразить некие мысли, и внутренняя потребность сделать то, чего еще не делал раньше, и прочие атрибуты профессионализма. Самое главное: надо знать и всегда помнить, что настоящая литература — это когда ты пишешь о людях, об их жизни и их судьбе, Если ты этого не понимаешь, ты — при всей эрудиции своей, при недюжинном жизненном опыте и даже при самой великолепной фантазии — навсегда останешься писателем второго сорта. На мой взгляд, мы со временем стали писать лучше: точнее, разнообразнее, умнее, если угодно. А главное, мы избавились от многих иллюзий. И расплатились за это утратой оптимизма. Нет, такой потребности я никогда не испытывал. Откровенно говоря, самый правильный принцип работы писателя (на мой взгляд): каждую новую книгу пиши так, будто она у тебя последняя. Не могу сказать, что мы использовали этот принцип КАЖДЫЙ раз, когда писали новую книгу. Но, тем не менее, использовали мы его частенько. А «главную свою книгу» так, по-моему, и не написали. Мы никогда не писали «сериалов» в полном смысле этого слова. У нас есть цикл романов, объединенных общим антуражем («Мир Полудня») и общими героями. Но ни один из этих романов нельзя считать продолжением другого. Каждый из них совершенно самостоятелен. В каком-то смысле Вы правы. Я бы сказал, что у АБС вообще главная тема — поиск правильного выбора в критической ситуации. Для нас не существовало понятия «главное произведение». Но были — «любимые». Между прочим, одинаковые у обоих: «Улитка», «Второе нашествие…», «Отягощенные злом», «Хромая судьба». И, разумеется, «Град». Самым значительным нашим произведением мы всегда считали «Улитку на склоне». Я и сейчас удивляюсь, как нам удалось тогда, тридцать пять лет тому назад, создать вещь столь же новую, сколь и глубокую. Единственный критерий оценки собственного произведения, по-моему, состоит в сравнении того умозрительного, «идеального» образа романа, который присутствовал в авторском сознании ДО написания, с тем, что получилось в результате. Чем меньше «расстояние» между этими двумя образами, тем более произведение удалось. В случае «Улитки» это расстояние представляется мне минимальным. По-моему, Вы очень точно все описали. Мне нечего тут добавить. Безусловно, Высшая Награда — это ощущение удачи. «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» Все прочее — более или менее приятные, но совершенно необязательные аксессуары. Это как если бы самая красивая в мире девушка согласилась бы стать вашей женой, а тут еще выяснилось бы, что у нее есть под Пулковом огородный участок в шесть соток со своей клубникой. Очень давно не перелистывал. Судьба ПНО очень похожа на судьбу ХВВ. Только цензура уродовала эту повесть еще страшнее и еще сладострастнее. И хотя мы знали, что ПНО — среди самых популярных наших произведений, сами мы ее среди наилюбимейших не числили никогда. Чувство, описываемое Рушди, я испытывал, скорее, когда перелистывал «Улитку»: ай да, парни (думал я), и откуда что взялось! вот молодцы, как написали здорово! Неужели это были мы?.. Субъективно — для себя и своих друзей. Объективно — не знаю, нам всем, вместе взятым, судить. Были, конечно. Тут и стремление высказаться. И некоторая (чего уж там) жажда славы. И желание заработать. Но все эти (и прочие) цели играли всегда роль второстепенную. Главным всегда ныло: написать вещь, которая нравилась бы нам и нашим друзьям — это и означало «получить удовольствие». Без ложной скромности считаю, что АБС внесли значительный вклад в развитие отечественной фантастики. Более того, думаю, что они попадают в первую двадцатку мировой фантастики XX века, а если брать мнение только квалифицированных читателей, то и в первую десятку. Нас всегда удовлетворял тот уровень известности, которого нас удостоили читатели. Это довольно высокий уровень, выше среднего, конечно, но отнюдь не такой уж запредельный, чтобы приводить к «звездной болезни». Так что среди множества проблем, с которыми приходилось нам сталкиваться, этой не было совсем. Я уже ответил на этот вопрос — в той мере, в какой на него вообще можно ответить. Добавлю только еще, что мне всегда смешно, когда читатели восхищаются: «Как это вам удалось в „Обитаемом острове“ предсказать то, что мы имеем сегодня — разруху, „идеологическую ломку“ и даже инфляцию…» Но ведь все перечисленное — ОБЯЗАТЕЛЬНЫЙ РЕЗУЛЬТАТ каждой проигранной войны, а мы как раз и есть страна, воевавшая со всем миром 70 лет и войну эту проигравшая — экономическую, идеологическую, политическую. Вот мы и имеем то, что должны иметь. Здесь нет пророчества, здесь — только логика. Спасибо за добрые слова. Конечно, представить себе такое мы были неспособны. Я и сейчас в это не слишком верю. Иногда достают, иногда приятно, иногда кажется лестью. Все варианты возможны. Но всегда это лучше, чем когда ругают. Слаб человек. Никогда не относились к такой постановке вопроса сколько-нибудь серьезно. Всегда исходили из того, что каждая личность делает свой выбор (любой) под влиянием десятков и сотен причин-мнений-суждений-явлений-заявлений, и никогда не считали, что «вес» АБС в этом списке так уж превосходит все остальное-прочее. Наверное, очень тяжело. И может быть, именно поэтому мы — почти инстинктивно — стремились такой ответственности избежать. Я уже писал где-то, что проблема «ответственности» отпала как-то сама собой после того, как я однажды, лет 7–8 назад, прочитал в какой-то газете интервью с профессиональным наемником — ультрапатриотом, успевшим в свои молодые годы повоевать и в Югославии, и в Приднестровье, и в Абхазии. Любимые книги у него были: «Трудно быть богом» и «Обитаемый остров». Тут я и понял окончательно то, о чем подозревал, конечно, и раньше: нету писателя никакой возможности контролировать воздействие того, что выходит у него из-под пера, на читательские массы. Книга, как ребенок: рождается, вырастает и — уходит в жизнь, никак не подчиняясь более ни желаниям, ни намерениям, ни надеждам своего родителя. Какая уж тут ответственность! С сочувствием и одобрением. Это их безусловное право. Кроме того, это ведь означает, что наши книги как-то «зацепили» их, стали частью их духовной жизни — а это дорогого стоит. Но я не вижу в этом ничего плохого! Честное слово! Ведь это признак того, что тебя не просто читают, а читают внимательно, с тщанием, придирчиво — можно сказать, изучают! Далеко не каждый писатель может похвастаться такой ревностью своих читателей. Безусловно. Некоторые книги АБС будут читаться некоторыми людьми (любителями) еще лет сто. Полагаю, добрая дюжина произведений АБС (не лучших, между прочим, — из цикла Мир Полудня) просуществует в читательском обороте еще лет десять, никак не больше. Остальные — вымрут естественной смертью в самом начале 21 — го века. В 20-х годах об АБС будут знать и помнить только истинные знатоки и ценители фантастики. Откровенно говоря, боюсь. Нет лучшего способа уничтожить книгу в глазах молодого читателя, как если включить ее в школьную программу. Впрочем, насколько я знаю, дело обстоит все-таки не так плохо: книги АБС включают обычно только в списки рекомендательного чтения, а это — совсем другое дело. «Стажеры» (7–8 кл.), «Трудно быть богом» (8–9 кл.), практически любую, — начиная с 10-го. В первую очередь «Трилогию о Максиме Каммерере». По-моему, здесь срабатывает целый комплекс причин. Во-первых, англо-американская фантастика абсолютно самодостаточна. Она не нуждается ни в каких «варягах» и не признает их. Во-вторых, фантастика АБС получила свою популярность в ТОТАЛИТАРНОМ государстве, благодаря своей «диссидентской» специфике, каковая ничто — для западного читателя. Далее, АБС сказали действительно новое слово в советской фантастике, но, боюсь, ничего не сказали нового западному читателю. Качество перевода тоже, наверное, играет определенную роль. И еще, вероятно, есть какие-то причины, но, на мой взгляд, и сказанного достаточно, чтобы объяснить сей кажущийся парадокс. В общем, знают. В первую тридцатку фантастов мира АБС попадают. В начале нашей работы на нас оказывал сильнейшее влияние (если брать русских писателей) Алексей Толстой. Его безукоризненному, прозрачному, блистательному русскому языку мы (и сознательно, и бессознательно) учились и тщились подражать. Думаю, именно это обстоятельство и имеете Вы в виду: ведь языки А. Толстого и Булгакова чрезвычайно схожи, их всего двое у нас таких, во всей русской литературе. Только Булгакова мы тогда практически не знали и познакомились с лучшими его вещами уже только в 70-х годах. Такой связи нет и быть не может: мы прочитали (и полюбили) «Театральный роман» лишь через 10 лет после «Понедельника». С «Театральным романом» напрямую связан наш роман «Хромая судьба» — он так и задумывался: как история писателя Максудова эпохи зрелого социализма. Мы никогда не вступали в полемику с Лемом — уже просто потому, что мировоззренчески были всегда очень близки. Отсюда и перекличка идей, и совпадение путей: «Страна багровых туч» — «Астронавты»; «Магелланово облако» — «Полдень»; «Эдем» — «Попытка к бегству»; «Рукопись, найденная в ванне» — «Улитка на склоне»… И так далее. Специалисты с удовольствием продолжат этот ряд. Самое замечательное, что никакого ВЛИЯНИЯ Лем на нас никогда не оказывал. По-польски мы не читали, а переводы попадались нам в руки только месяцы и годы спустя после того, как «соответствующая» вещь АБС была уже написана и даже напечатана. С Лемом я знаком — виделся с ним пару раз, когда он приезжал в Питер в 60-х. Замечательный мужик! Умница и блистательный собеседник. Нет. «Подробности жизни» задуманы были совершенно независимо от «Града», в начале 70-х. Это должна была быть история человека, жизнь которого непрерывно крутится по замкнутому кругу. Умерев, он возвращался в начальную точку, проживал свою жизнь (все ту же! память его сохранялась) заново, снова умирал, снова возвращался «в нуль» и так далее. К «Граду» это не имело никакого отношения, но все, что мы придумывали для сюжета, точно также, как и «Град», не годилось для печати. Попытки героя предупредить генералиссимуса о войне, Жданова — о блокаде, родного отца — об аресте, — все это было совершенно непроходимо в те времена. Тогда АН взялся и сам, без меня, написал то, что могло пройти (и прошло) в журнале — так появились «Подробности». Это (пока) самое полное из всех собраний сочинений АБС. Тексты в значительной степени исправлены и восстановлены. Оформление, конечно, не ах, но оно ведь так типично для масс-продукций наших дней. Впрочем, АБС всегда были равнодушны к оформлению своих книг — выходили бы побыстрее да уродовались бы поменьше, а все остальное — несущественно. По замыслу издателей это будет самое полное, самое каноническое и самое «откомментированное» издание. Жду его с нетерпением. Главное отличие: каноническое издание гораздо полнее (самое полное на сегодняшний день) и все, без исключения, тексты там «восстановлены» — то есть очищены от цензурных поправок 60-х, 70-х, 80-х годов. Если же Вас интересуют конкретные отличия конкретных текстов, то Вам лучше обратиться за этой информацией к «люденам» — они знают все. Иногда (довольно редко) руки таки да, чесались — подправить и улучшить. Но я не позволял себе этого. Нельзя. Что написали АБС, БНС в одиночку править не в праве (прошу прошения за каламбур). Внимательный читатель заметит, что в произведениях советских писателей 50-х, 60-х годов действующие лица китайской национальности то появлялись, то вдруг исчезали. Точно так же, как китайские звездолеты, китайские спутники, китайские научные открытия и т. д. Дурацкий (и неприличный) калейдоскоп этот был связан с «ужимками и прыжками» советско-китайской политики. Сначала «русский с китайцем» были «братья навек», потом (в начале 60-х) произошла смертельная ссора между братьями, и цензура принялась беспощадно и с корнем выкорчевывать в изданиях и переизданиях все китайское вообще, потом, в 70-х уже, отношения слегка выровнялись и снова стало «можно»… Нам-то по большому счету было все равно, кто у нас в романах действует — атмосферный физик Л ю или атмосферный физик Рю. Курочить тексты в угоду политической конъюнктуре было противно, но, уверяю Вас, в груде писателей тоталитарной эпохи бывали моменты и попротивнее. В большинстве новейших переизданий я, разумеется, восстановил исходные тексты, но иногда и не делал этого — если не видел между вариантами существенной разницы. А вот где искать издания «тогдашних времен», я просто не знаю. Боюсь, они теперь сделались библиографической редкостью — без малого полвека миновало. Нет. И пробовать не намерен. С какой стати? Каждое, буквально любое, произведение литературы существует ТОЛЬКО в контексте своего времени. Чем его переписывать, лучше уж написать что-нибудь новое, в контексте сегодняшнего дня. Меня это, разумеется, нисколько не оскорбляет. Принцип «презумпции первого прочтения» работает днем и ночью. Я сам люблю «Три мушкетера» и «Тома Сойера», которых читал в детстве, больше, чем более поздние и, по словам специалистов, более совершенные переводы. Светлана Бондаренко сейчас пишет книгу «Неизвестные Стругацкие» (или что-то в этом роде). Там, по-моему, приводятся и отрывки из рабочего дневника АБС — планы и схемы повестей в том числе. «Путь на Амальтею» изначально назывался «С грузом прибыл». «Стажеры» — название условное, так повесть была названа в договоре, и нам так и не удалось заменить это название каким-нибудь более удобоваримым. «Попытка к бегству» называлась в оригинале «Возлюби дальнего», но выяснилось, что это — цитата из Ницше. Низ-з-зя! Впрочем, новое название оказалось даже лучше старого. «Трудно быть богом» — так назывался рассказ, признанный авторами неинтересным и упрятанный в архив. (Теперь этот рассказ называется «Бедные злые люди».) «Понедельник…» в процессе работы над ним носил скучное название «Маги». У названия «Понедельник…» есть своя история, я достаточно подробно излагаю ее в «Комментариях к пройденному». Ну, и так далее. На вопрос «КАК возникли» наши названия ответить практически невозможно. Как и любая фраза любого текста, они возникают неожиданно и необъяснимо. Хотя в некоторых случаях объяснение лежит на поверхности. Например, название «Улитка…» возникло из эпиграфа. Я вполне согласен с Вами, но я, признаться, довольно равнодушен к оформлению наших книг. Здесь правила диктует издатель — ему виднее. А по мнению издателя именно так оформленные книги покупают особенно охотно. Ну и ладненько. Самое любимое мое издание АБС вышло в изд-ве «Советский писатель» в конце 80-х, кажется, — сборник «Волны гасят ветер». А лучшее собрание сочинений, конечно, донецкое издание, черно-золотое — самое полное, самое выверенное, самое точное. Я в свое время написал несколько разнообразных песенок — для исполнения под гитару. Некоторые из них сделались даже известны — в определенных кругах: среди студентов матмеха или, скажем, среди археологов. Но все эти стишки — вполне любительские и никогда ни на что не претендовали. Я не знаю этого сборника, но вообще-то из множества сочиненных мною в молодом (очень молодом) возрасте песенок для пения под гитару мало-мальски заметное распространение получили только три. Песенка «Дети Тумана» (мы вставили ее в «Страну багровых туч», и, я полагаю, именно поэтому она и стала известна). «Археологическая» (на мотив «Мне ж бить китов у кромки льдов») — ее, послухам, поют (во всяком случае лет 20 назад пели) в археологических экспедициях. И еще «В окна сонные…» — ее, кажется, и до сих пор помнят на ленинградском матмехе. Все остальное осталось в самом узком кругу. Не знаю. В какой-то момент (случилось это в самом начале 60-х) мы вдруг почувствовали, что нам неинтересно писать рассказы. То, что мы придумывали, в рассказ больше не помешалось. Так что мы не то, чтобы «отказались писать рассказы», — мы полюбили писать повести. Насколько я помню, мы написали только одну сказку: «Повесть о дружбе и недружбе». Кроме того, сказкой мы назвали «Понедельник начинается в субботу». Ну и «Сказка о Тройке» — это тоже, по сути, сказка. Мы назвали их сказками по одной-единственной причине: это сказки, т. е. фантастические произведения, в которых элементы фантастики по определению не требуют никаких научных или даже псевдонаучных объяснений. Почему летает ступа Бабы Яги? Почему Кощей — бессмертный? Откуда у дракона берется огонь? И т. д. Все это в сказке ДАНО и объяснений не требует совсем. В отличие, скажем, от научной фантастики, где такие объяснения даются или подразумеваются. Это — вопрос дефиниций. Формально повесть отличается от романа тем, что в повести одна сквозная линия повествования, а в романе — целое дерево сюжетных линий. Практически же авторы сами решают, что они написали, и с ними обычно никто не спорит. Мы считали всегда, что у нас есть несколько романов — «Град обреченный», «Отягощенные злом», «Хромая судьба», например. Иногда (под настроение) называли романом и «Трудно быть богом». Я ее при подсчетах включаю в «Хромую судьбу» и считаю две эти повести за одну. Кроме того, я включаю в число «повестей» нашу пьесу и НЕ включаю никакие сценарии. Получается 27 шт. Лучше всего писалось тогда, когда мы были ЕЩЕ молоды и полны идей, но УЖЕ достаточно опытны и набили руку. Война с цензурой, нападки властей — это все, конечно, играло свою роль, но очень трудно однозначно сказать: положительную или отрицательную. Субъективно это было, разумеется, мучительно и дьявольски болезненно. Но объективно это делало нас более изощренными и заставляло работать буквально на износ (что для писателя — полезно). С другой стороны, из-за этого проклятого давления мы многого не написали, что хотелось бы написать, и, наоборот, писали то, без чего можно было бы спокойно обойтись. Так в свое время не был «правильно» написан роман о человеке, жизнь которого двигалась по замкнутому кругу, но зато был написан, скажем, «Малыш», который мы спокойно могли бы не писать вообще. Впрочем, все это чертовски субъективно (многие и многие читатели, я знаю, со мной не согласятся). Теперь, с высоты опыта я могу утверждать только одну (довольно банальную) истину: нужна искра божия и трудоспособность, а все остальное вторично и третично. Таких — нет. Есть книги, к которым я сегодня вполне равнодушен. Есть даже книги, которые я не люблю («Страна багровых туч», например). Но уж так, чтобы «ее не было», — нет, таких не держим. Хотя книг, «которые я сегодня не стал бы даже начинать», — сколько угодно! Но это не потому, что они так уж плохи, а просто потому, что всему свое время: странно сегодня вдохновляться, скажем, идеей о межзвездном «Летучем Голландце», набитом кибернетическими устройствами, отлавливающими образцы инопланетной фауны. Хотя в свое время эта идея смотрелась очень даже недурно. Настоящих санкций (как к Солженицыну, Войновичу, Галичу) к нам не применяли никогда. Наши книги не считались антисоветскими, они классифицировались всего лишь как «упаднические». В самое тяжелое время (1970–1980 гг.) нас почти не печатали. Вышли несколько повестей в журналах и ни одной новой книги. Это и был, пожалуй, максимум санкций. Писать мы продолжали, потому что считали это своим долгом, потому что не хотели, чтобы о нас эта мелкая сволочь говорила: «Все, заткнулись, струсили, перестали бренчать». Прообраза «Современных сказок» не существует — это некое обобщение-иносказание. А доставалось нам больше всего за те вещи, которые (без нашего ведома) попадали за границу и там публиковались. В первую очередь это «Сказка о Тройке» и «Гадкие лебеди». Со всей присущей мне скромностью не могу не напомнить о Булгакове, Солженицыне, Искандере, Бакланове, Трифонове, Окуджаве… Господи, да разве всех их перечислишь, кого породил именно и только СССР! Воистину нет в этом мире такого великого зла, которое не порождало бы великого блага. «Трудно быть богом» мы продолжать никогда не намеревались. А вот «Сказку» (точнее — «Понедельник») — неоднократно. В дневниках сохранилось несколько упоминаний о таких возможных продолжениях, причем последнее упоминание — уже в новейшие времена, после начала перестройки. Однако руки так и не дошли. Роман в соавторстве с Вайнерами действительно планировался. Это была история про «ловца душ» — странного человечка, который бродит по областному городку России в самом начале 80-х и скупает у советских граждан души. АБС должны были писать начало — так сказать, «Преступление» — до момента задержания «ловца» нашей доблестной милицией, а Вайнеры брались сочинить «Наказание» — как современная юриспруденция пытается осудить и наказать по сути — Дьявола. Дело не пошло, но многие из заготовок к этому роману АБС позже использовали в «Отягощенных злом». Мы уже в конце 60-х недолюбливали свои ранние вещи и в особенности — «Страну багровых туч». Наверное, мы плохие родители. Что касается «хронологии», то я и сейчас полагаю, что триста (и даже двести) лет — это ОЧЕНЬ большой срок для человечества. И хотя сам человек за это время изменится незначительно (а может быть, и вовсе не изменится), но человечество станет существенно другим. Сравните Россию (и тем более — Америку) времен Павла Первого с сегодняшней Россией (а тем более — Америкой). Различия видны невооруженным глазом. Впрочем и определенное сходство — увы! — тоже. Мы всегда писали тот мир, в котором нам хотелось бы жить, и населяли его нашими знакомыми. В этом смысле мы НИЧЕГО не выдумывали. Еще в начале 60-х нам казалось, что Мир Полудня достижим, хотя бы теоретически. Потом мы поняли, что дело плохо: в окружающей нас реальности нет никакой почвы, из которой могли бы появиться хотя бы ростки этого мира. И в дальнейшем МЫ использовали Мир Полудня просто как удобный и уже готовый антураж, на фоне которого развивались интересующие нас идеи-события. Светлого и чистого в наших вещах (в лучших наших вещах) ровно столько, сколько его в реальном мире. Поэтому читатель-эскапист, ищущий в книге способ уйти от реальности (а таких — великое множество), разочаровался в поздних Стругацких. Но никогда у нас не возникало даже тени желания «написать светлое-чистое — такое, чего нет в жизни, но можно создать в книге». По-моему, не для того книги пишутся, чтобы уводить читателя в иллюзорные миры. По-моему, книга только тогда по-настоящему хороша, когда жестко сцеплена с реальностью и не содержит внутри себя ничего, кроме правды. АБС добились успеха потому, что сильнее многих были недовольны существовавшим тогда положением в фантастике и лучше многих понимали, как из этого положения надо выходить. Сегодня же полным-полно хорошей фантастики, нет никакого кризиса, не видно никакого «нового пути» и нет никакой нужды в этом новом пути. Поэтому сегодня АБС, скорее всего, вообще не стали бы писателями, а остались бы прилежными читателями-энтузиастами. АНС стал бы, скорее всего, астрономом, а БНС — физиком — этим бы все и кончилось. Наверное. Жалею же я сейчас (изредка), что не остался астрономом. Такое было замечательное время! Интересная работа, славные люди вокруг, молодость, солнце… Полдень 22-й век. Нет, конечно. Ни «Малыша», ни «Повести о дружбе…», ни «Парня из преисподней» мы бы — в более благоприятной обстановке находясь — писать бы не стали. Но вообще таких, «проходных», повестей у нас было немного, да и те писались «от души», а не корысти ради, все-таки. Наверное, некоторые из книг, действительно, устарели. Но не «Град обреченный», например, и не «Второе нашествие марсиан». И не «Хромая судьба»… и еще добрый десяток названий. Эти еще «поработают». Лет тридцать. В каких единицах прикажете измерять эту «степень прогиба»? Знаю, что приходилось вырабатывать некую систему принципов и строго следовать ей. Например: «Вычеркивать можете все, что вам угодно, но вставлять — ни-ни». Вставлять автор должен сам — руководствуясь чутьем своим, вкусом и мерой допустимого унижения. Это — очень субъективно и вообще зависит от множества обстоятельств, в том числе от настроения. Приходилось внимательнейше следить за «чертой подлости», пересекать которую нельзя было ни в каком случае. Это опять же было очень субъективно и индивидуально. Грубо (очень грубо) говоря: вставить в «Полдень, 22-й век» золотую статую Ленина было еще можно, а статую Хрущева — уже нельзя. Увы! Ни я, ни АН (насколько я знаю) никогда не слыхали об О. Н. Бадере. Это совпадение столь же замечательно, сколь и случайно. Впрочем, можно, наверное, найти совпадения и не менее удивительные. Например, республика Соан (из «Трудно быть богом»), которая не имеет и никогда не имела ничего общего с СОАН (Сибирское отделение Академии наук). Или, скажем, взятое нами исключительно по соображениям благозвучия имя Нава («Улитка на склоне»), которое означает, как мы узнали несколько лет спустя, «утопленница», «русалка». Или наш Александр Привалов из «Понедельника» — двойной тезка прорезавшегося совсем недавно журналиста-известинца. Наверное, есть совпадения и покруче — я называю наугад, что первое в голову приходит. АБС встречались с японцами неоднократно — как правило с писателями, издателями и переводчиками. БН — реже, АН — гораздо чаше (вдобавок он еще в 1946 году в качестве военного переводчика участвовал в допросах японских военных преступников, в порядке подготовки Токийского военного трибунала — восточного аналога Нюрнбергского процесса). Но, разумеется, все наши знания были поверхностными и, скорее, даже теоретическими — даже у АН, хотя он и был специалистом по японскому языку и литературе. Так что, наверное, Вы правы и наши японцы вполне «полупрозрачны» — хотя, честно говоря, я очень неплохо представляю себе, например, Кэнси из «Града обреченного»: для меня он — личность ничуть не в меньшей степени, нежели Изя или, скажем, Андрей, — пусть у них обоих есть совершенно конкретные прототипы, а у Кэнси — нет. По-моему, я уже отвечал здесь на похожий вопрос. И писал, что наиболее симпатичны нам те герои, которые более всего нам удались (по нашему мнению). Банев нам симпатичен, Горбовский, молодой Максим Каммерер, старик Сикорски, Феликс Сорокин… А вот к Саше Привалову мы всегда были равнодушны. Увы. Не получился он у нас. Во всех (почти) наших произведениях присутствует автобиографический элемент. Иногда его очень много («За миллиард лет», например, «Хромая судьба» или «Поиск предназначения»), иногда — две-три черточки, взятые из реальности. Да, мы любили Горбовского. Прототипом его (в значительной степени) был очень нам симпатичный человек, да и сам герой полнился симпатичным. А вообще-то любимцем автора может быть совсем не обязательно симпатяга. Мы, например, любили нашего Банева, и не потому, что это был такой уж хороший и приятный человек, а потому, скорее, что он у нас «получился». Вы правы, наверное. Что-то общее у них есть. Хотя авторы и думать не думали об этом. Аполлон создавался как герой скорее комический и сатирический — мещанин, обыватель, филистер. А Феликс Сорокин был у нас задуман как фигура трагическая, неординарная… Я понимаю, откуда их сходство! Оба они — жертвы своего времени. Только Аполлон уже смирился — не осталось у него ничего, кроме его марочушечек, а Феликс еще барахтается — у него есть Синяя папка, последняя линия его обороны. Но на самом деле их обоих уже расплющил век-волкодав… Спасибо за точное наблюдение! Как Вам сказать… Мы взяли Ивана Жилина, разумеется, из Толстого. Но не имели в виду ничего специального. Просто нам понравилось звучание этого имени. Г. А. — настоящий Учитель, как мы его себе представляли. Герой — да, идеальный — вряд ли… По-моему, он у нас получился вполне «реальный». Да и писали мы его, разумеется, вовсе не с себя. «С себя» написаны — Феликс Сорокин, Андрей Воронин, Дмитрий Малянов… Это «стилистика, подкрепляющая образ». Во всяком случае, по замыслу авторов. Холодное отношение БНа к ранним вещам АБС вовсе не распространяется на героев ранних произведений. Я и Быкова люблю, и Юрковского, и, конечно же, Жилина! Отличный мужик. С удовольствием бы с ним познакомился. Вы знаете, это, представьте себе, чистейшее совпадение! Ну нравилось авторам почему-то это звукосочетание! И каждый раз вылетало у них вне всякой связи с предыдущими употреблениями. Так что никакого разумного-рационального-логичного объяснения этому наблюдательному факту я предложить не способен. «Только одного» выбрать трудно и даже невозможно. А главное, зачем? Вы, наверное, просто хотите узнать, кто из наших героев мне наиболее симпатичен. Но это все равно, что спрашивать многодетного папаню, кого он больше любит — Валерика или Эдика. Или, может быть, Сонечку? Так ведь и в реальной жизни всегда имеет место такой (или примерно такой) набор друзей — у любого человека интеллигентных занятий! Посмотрите вкруг себя — убедитесь. Трудно сказать. Вероятно, все Вами названное сыграло свою роль. «В здоровом теле здоровый дух». Эта несложная мысль была нам, видимо, близка, особенно в те времена, когда мы сами были здоровы и все друзья наши, как правило, тоже были такими. Пожалуй, «Град обреченный» подходит ближе всего по обоим параметрам. Впрочем, может быть, «За миллиард лет» подходит еще больше. Представления не имею! Наверное, потому, что «рыжий» — емкая характеристика персонажа: читатель сразу и легко представляет себе рыжего героя. Что и требуется. В своих произведениях АБС спроектировали много «злых» миров. Например, мир Саракша. Или мир Гиганды. Или мир Арканара. Разумеется, будь моя воля, ни одному из них я не дал бы реализоваться. Но с другой-то стороны: в них нет ничего невероятного или «дьявольского» — их сотворили не демоны, а люди, эти миры населяющие. Вправе ли я лишать людей права выбора? Это вопрос! Тут ведь все дело в том, что не бывает миров, где ВСЕ были бы несчастны; в каждом мире можно приспособиться и жить счастливо, и даже не догадываться, что ты несчастен. И каждый раз, когда ты принимаешь решение «прекратить» какой-то мир, ты обязательно лишаешь миллионы людей их маленького, странного, но — для них-то несомненного — счастья. Такие дела. У нас была идея Большого Всепланетного Информатория. У нас была идея Линии Доставки. У нас была идея Нуль-Связи. Все это вместе заменяло нам, причем с избытком, нынешнюю идею Сети. Может быть, именно поэтому я не способен рассматривать Сеть как очередную «победу науки над фантастикой». Для меня это совершенно естественное продолжение не вчера начавшейся телефонизации пополам с компьютеризацией. А вообще Вы, конечно, правы: фантасты (в том числе и АБС) — никудышные предсказатели-прорицатели. Да этого от них и не требуется. Они не сеют, они — в лучшем случае — разрыхляют почву под посев. Имеется в виду так называемая «субакселерация», то есть «ускорение в подпространстве». По замыслу, это не столько «вид борьбы», сколько (фантастическая) способность организма переходить на сверхскорости, вызывая эффект «замедления времени» (см. бой Максима с бандитами в «Обитаемом острове»). Это типичный «элемент антуража». Нечто, не вполне ясное самим авторам, но явно фантастическое, загадочное, красивое… То ли такое вот средство транспорта. То ли атмосферный курорт. То ли вообще — элемент архитектуры… Я отвечал на этот вопрос уже неоднократно, но, боюсь, каждый раз неубедительно и смутно. С детства наше воображение поражено было несколькими блестящими рассказами о спрутах, осьминогах и спрутоподобных существах. Среди них (рассказов): «Пираты морских глубин» Уэллса; ныне забытый рассказ ныне забытого писателя Чарлза о гигантском осьминоге, сожравшем подводного фотографа; «Война миров» того же Уэллса (марсиане — осьминогоподобны!); книга изобретателя батисферы Бийба «Тайны морских глубин»… Разнообразные статьи из «Вокруг света», «Мира приключений» и «Природы»… Все эти таинственные гипотезы о том, что гигантские спруты живут невероятно долго (может быть, вечны?), что головоногие вообще хитроумны, изобретательны, «интеллигентны» (может быть, разумны? негуманоидный разум у нас под боком?)… Словом, пищи для воображения было более, чем достаточно — отсюда и наш неиссякаемый интерес. Это связано и со спецификой образования, и с тем обстоятельством, что я всегда читал много научно-популярной (и не очень популярной) литературы по естественным наукам — будь то математика, физика, астрономия или, скажем, биология. Сначала у нас в повести был именно бластер. Но потом АН сказал, что этот термин совершенно заезжен в американской фантастике, и предложил скорчер. Скорчер понравился мне меньше, но возражать я не стал. Скорчер так скорчер. Как правило, в уточнении «места и времени» необходимости у нас не возникало. Мы даже с удовольствием использовали этот литературный прием. Он давал возможность неограниченного обобщения предлагаемых идей. «Это происходит где угодно и когда угодно в наше время». Но некий прототип места событий всегда подразумевался. «Пикник» — это страна типа Канады или Австралии. Город в «Отягощенных злом» — безусловно Ленинград. А в «Хромой судьбе» Москва прямо так и названа Москвой. Наверно, потому что они больше похожи на людей и в то же время крайне малоприятны на вид, на цвет и на запах. Но на самом деле — не знаю. Это опять же подсознательное — материал для психоаналитика. Здорово сказано, правда? К сожалению, совершенно не помню, откуда я это взял. Сохранилась запись в дневнике, а от кого услышал, где прочитал — не помню. Неужели сам придумал? Ох, вряд ли. Все японские «хроники» (или почти все) суть не что иное, как придуманные АНом стилизации под старую японщину. Мне они очень нравились, и АНу, естественно, тоже. Абсолютно ничего сознательного. Чистая игра подсознания. Психоаналитик расскажет о возникновении этих терминов наверняка больше, чем сами авторы. Ко всему живому я отношусь (стараюсь относиться) с уважением и всей доступной мне благожелательностью. Но, естественно, когда речь заходит о спрутах, шершнях, а равно и бешеных быках, я предпочитаю, чтобы они держались от меня «по ту сторону изгороди». Кстати, я вовсе не считаю баскеров «воплощением зла» — иначе вряд ли сделал бы ихними хозяевами маленьких детей. (Легко могу представить себе, как баскер толкает своего хозяина под локоть: ну, заметь меня, ну, погладь…) Неужели Диана Вам кажется похожей на Ирку? Вот странно. По-моему, это совершенно разные женщины. Прототипов, впрочем, у них нет ни у кого. Во всяком случае, ясно выраженных. Вообще говоря, у нас, как правило, не находилось места для таковой. Действие — концентрированное, все события повести (романа) происходят в два-три дня, до любовных ли линий тут? Впрочем, любовные линии «второго плана» у нас не так уж и редки, они есть и в «Миллиарде…», и в «Отягощенных злом», и в «Гадких лебедях», в конце концов… У АБС отношения к женщине вообще (в миру) и в литературе в частности всегда были не простыми. Проще всего сказать: АБС женщин идеализировали. И никогда не рисковали их анализировать. Отсюда соответствующие их творческие проколы. Брэдбери считал детей особой гуманоидной расой. АБС, соглашаясь с ним, в особую расу склонны были выделить и женщин тоже. Вы имеете в виду, что мы никогда не описываем их сексуальных проблем? Но, во-первых, в советские времена такого рода описания редакторами отнюдь не приветствовались, а во-вторых, не совсем понятно, до секса ли им — штурмующим Юпитер, замученным мировыми проблемами, всегда — на грани жизни и смерти? Хороший вопрос, но ответа на него я не знаю. Зона — это не место для женщины. Может быть, потому, что АБС никогда не понимали женщин. Может быть, потому, что они преклонялись перед ними. Может быть, потому, что они считали, что женщины достойны лучшего. Может быть, потому, что если уж женщина потерпела поражение в Зоне, значит, надеяться больше не на что. Женщина — последняя линия обороны мужчины, последняя надежда, ULTIMA RATIO — «последний довод». Мне трудно ответить однозначно на этот вопрос. В разных произведениях это было по-разному. Но, как правило, идеи редко формулировались изначально. Как правило, они возникали именно «по ходу дела». Фантастика, как известно, стоит на трех китах. Это — ЧУДО (собственно фантастический элемент), ТАЙНА (искусство разворачивания сюжета таким образом, чтобы читатель не мог оторваться от книги) и ДОСТОВЕРНОСТЬ (сцепление событий книги с реальностью, без какового сцепления текст превращается в пустую байку и бессмысленную болтовню). Без ЧУДА — фантастика перестает быть фантастикой. Без ТАЙНЫ (читай: острого сюжета) фантастика становится скучной и дидактичной. А без ДОСТОВЕРНОСТИ произведение перестает быть художественным. Вот и весь расклад. Здесь сыграли свою роль два фактора. Во-первых, всеобщее разочарование в научном прогрессе, характерное для второй половины 20-го века. («Все говорили: радио, радио… Вот радио есть, а счастья нет». И. Ильф.) А во-вторых, сама процедура биологического старения, которая накладывает совершенно специфическую патину на мировосприятие. Мир тускнеет и перестает удивлять. Впрочем, в отличие от Вас, я вовсе не считаю, что «Стажеры» и ОЗ так уж эмоционально противостоят друг другу. И там, и там пессимизм с оптимизмом намешаны, по-моему, в правильной пропорции. Наверное, я не мог бы писать о любви. То есть такой роман, который был бы ТОЛЬКО о любви и больше ни о чем. Тема природы мне совершенно чужда. Тема музыки. Тема живописи. Наверняка, можно назвать еще что-то (и немало!), но в голову сейчас не приходит. Мы не очень хорошо понимали, о чем получилась у нас повесть «Второе нашествие марсиан»: кто там прав и что, собственно, из нашей повести следует. И до сих пор непонятен мне Гаг из «Парня из преисподней» — не могу я относиться к нему однозначно. Не совсем понимаю, о чем Вы говорите. Вам не нравится, как мы описали, скажем, бой Максима с бандитами? Вы считаете, что там у нас мало крови, хруста костей, выпученных глаз и т. д.? Но мы написали ровно то, что хотели там написать, и ни словом больше. Это, действительно, наш принцип: чем ужаснее происходящее в романе, тем реже автор должен использовать слово «ужас» и тем больший простор он должен оставить читательскому воображению. То, что подразумевается, всегда оказывает на читателя большее воздействие, чем то, что названо, сформулировано, расписано. Так в шахматах: скрытая, «висящая» угроза всегда опаснее прямого выпада. Может быть, потому, что у нашей жизни конец всегда очень определенный и безусловно грустный? По-моему, мы не раз писали и об интеллигенции тоже — без особой жалости и пристрастия. Возьмите, например, «Хромую судьбу». Или «Град обреченный». Или «Жиды города Питера». Я уж не говорю о «Поиске предназначения». Мы очень давно перестали идеализировать интеллигенцию — с тех пор, как была проиграна, едва начавшись, битва за свободу в первой половине 60-х. Это — тонкое замечание. И наверное, хороший материал для психологов и аналитиков. Сам я в те поры по этому поводу не задумывался — молодые люди вообще не задумываются о (естественной) смерти. Наверное, и для АНа эта мысль была чужда и малоинтересна. Недаром же наш (самый молодой, правда) герой объявляет что-то вроде: самое главное в жизни человека — это красиво умереть. Авторы, разумеется, слегка пародировали типичный юношеский гонор, но, на самом деле, недалеко от этой позиции (тогда) ушли. А почему бы и нет? Согласитесь, это тайна высочайшего класса, и достойна она всяческого внимания. Компоновка «через главу» очень распространена в художественной литературе. Не мы ее, разумеется, придумали и даже не Булгаков. Согласен, «перепрыгивание» иногда раздражает, особенно — читателей молодых, стремящихся поскорее узнать, «что там будет дальше». Но этот художественный прием имеет и свои плюсы: он придает произведению «объемность», ощущение многоплановости и неоднозначности, — что особенно ценят читатели-профессионалы высокой квалификации. Старались. Увы, нет. Не планирую. Мне это сейчас вовсе не интересно. Гораздо интереснее тот реальный мир, который грузно и страшно ворочается сегодня вокруг, как потревоженное чудовище. И никто не знает, что может произойти завтра — при том, что в общем-то понятно, что будет через 30–40 лет. Какая «парадоксальная планета Морохаси» может сравниться по загадочности своей и непредсказуемости с невероятной планетой Земля? Мы начинали свои первые романы в середине и в конце 50-х. Это было время безудержного оптимизма — во всех вопросах и в том числе в вопросах покорения Космоса. Всем тогда казалось, что все будет быстро, здорово и очень скоро. Высадка на Луну — в конце 60-х (тут, надо сказать, мы все ошиблись не сильно, только все думали, что это будут советские космонавты). Высадка на Марсе и Венере — конец 70-х. Освоение этих планет — в 90-х. Выяснилось, однако, что для всего этого нужна техника, которой еще нет ни у кого, и совершенно «шамашедшия деньжища». Хочу подчеркнуть, что это не только мы, бр. Стругацкие, питали такой безудержный оптимизм — все вокруг были оптимистами, даже, по слухам, сам Королев. Впрочем, мы довольно быстро поняли, что есть на свете вещи поважнее Космоса — например, воспитание нового человека, без которого никакое «светлое будущее» человечества не состоится. Тогда мы (оставаясь все еще оптимистами в плане темпов космического развития!) пришли к единственно правильной идее: «Главное — на Земле». К Миру Полудня мы всегда относились как К-Миру-в-котором-Нам-Хочется-Жить. Не более, но и не менее. Было, разумеется, время — конец 50-х, — когда этот мир казался нам реально достижимым и даже — в обозримом будущем. Но это заблуждение быстро миновало. Мир этот (на наш вкус) хорош, но, скорее всего, недостижим, пока мы не научимся что-то делать с обезьяной, сидящей внутри каждого из нас. Мир, описанный Сережей Лукьяненко в «Звездах — холодных игрушках», я воспринял как остроумную попытку изобразить общество, которое по чертежам АБС вздумал вдруг построить Антон Макаренко. Это, по сути, мир, в котором гуманность понимается как целесообразность. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Интересный мир, но, по-моему, еще менее вероятный, чем Мир Полудня — он внутренне противоречив, гуманность и целесообразность не способны существовать «в одном флаконе»: целесообразность должна победить, и от гуманности не останется и следа… Впрочем, я не читал второй книги и не знаю, как там развиваются события. Макаренко воспитывал солдат — людей, которым предстоит воевать за революцию или (и) трудиться на заводах во имя ее. В этом смысле он гораздо ближе к Гепарду, чем к Учителям Полудня. При этом я чрезвычайно далек от мысли как-то принижать его талант и вообще преуменьшать его педагогические и чисто человеческие достоинства. Просто время было другое. Задачи общества были другие. Цели воспитания. Само представление о Человеке Воспитанном было другое: это был Павка Корчагин, шолоховский Давыдов, пресловутый Павлик Морозов, в конце концов. Ну, разумеется, я бы выбрал Мир Полудня. И с удовольствием. Как хорошо известно (и много раз проверено), лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Тема несомненно закрыта, и продолжений безусловно не будет. Писателя «братья Стругацкие» больше нет, а С. Витицкому писать о Максиме Каммерере не интересно. Не слышал ничего. Наверное, это интересно. Моделировать Мир Полудня, по-моему, это задача, эквивалентная воспитанию в себе человека с большой буквы. Ведь ничего более совершенного, чем этот мир, представить себе (сегодня) невозможно. Мир Полудня — это мир, в котором нам (АБС) хотелось бы жить и работать. Лучше такого мира мы ничего себе представить не могли и даже не пытались. Называть ли его «коммунизмом» — это проблема, скорее, терминологическая. Для нас всегда коммунизм был общественным устройством, обеспечивающим каждому гражданину возможность свободно заниматься любимым трудом. Никакого другого смысла мы в это понятие не вкладывали. В отличие от идеологов КПСС, для которых коммунизм был таким обществом, где весь народ с радостью и удовольствием исполняет предначертания партии и правительства. Когда мы начинали работу над «Полднем…», мы были уже не ленинцы-сталинцы (60-й год, XX съезд уже прошел, и Венгрия уже отгремела), но все еще верили в коммунизм, как неизбежное будущее всего человечества. Спустя пяток лет (работаем над переизданием) мы уже ясно понимали, что никакой сколько-нибудь прямой и ясной дороги от сегодняшнего дня к Миру Полудня нет и не предвидится. Поэтому писали мы уже не Мир-который-Неизбежен, и не Мир-который-Мы-Сегодня-Строим, но всего лишь Мир-в-котором-Мы-Хотели-бы-Жить. Сегодня мне уже совершенно ясно, что Мир Полудня — это всего лишь красивая мечта, которую можно реализовать локально (в одном отдельно взятом институте, в одном отдельно взятом дачном поселке), но которая абсолютно нереализуема в масштабах государства, а тем более, для человечества в целом. Сорок лет назад АБС были уверены, что вокруг них живут, работают и чувствуют себя неплохо люди, которые вполне способны точно так же жить, работать и чувствовать себя прекрасно и в Мире Полудня. Я и сейчас так думаю. Такие люди есть вокруг меня, многих из них я знаю лично, и нравственность их стопроцентно соответствует нравственности Мира Полудня. Собственно, нравственность Мира Полудня есть не что иное, как нравственность сегодняшнего «приличного» человека, для которого самым главным наслаждением в жизни является успешный творческий труд, а главным идеалом — свобода этого самого творческого труда. «Циничный мир рынка» зачастую мешает такому человеку реализовать себя, но он вовсе не противоречит этой нравственности. Просто быть нравственным в мире рынка трудно, но ведь быть нравственным вообще трудно, в любом мире — безнравственным быть гораздо легче и — увы! — видимо, естественней для Хомо сапиенс. Десять заповедей писаны, видимо, отнюдь не для него, а для какого-то другого хомо. Человек Нравственный всегда и везде был и остается сейчас в подавляющем (точнее — в подавляемом) меньшинстве. Это главный вопрос, который нас мучил на протяжении многих лет. Где у Мира Полудня стимул к развитию? И есть ли он вообще, такой стимул? Мы не нашли ответа на этот вопрос. Мы только придумали Вертикальный Прогресс, как символ выхода человечества из плоскости привычных представлений и задач в некое новое пространство (оставшееся для нас вполне таинственным). Создание и реализация Великой Программы, Воспитания Человека — единственный путь в Мир Полудня. Разумеется, нам и в голову не приходило, что мы создаем «Цикл». Каждая новая повесть писалась совершенно независимо от предыдущих и ни в коей мере не рассматривалась авторами как «продолжение». Нонам нравилось (и было удобно — чисто технологически) использовать героев, уже ранее придуманных, и ссылаться на обстоятельства и ситуации, уже ранее обыгранные. Так возникала «связь времен», дьявольски нам симпатичная. При этом мы никогда (или почти никогда) не занимались хронологией нашего Мира специально, так что теперь несчастные «людены» вынуждены совершать буквально героические подвиги, чтобы «подтянуть» здесь и «распустить» там — во имя единства истории, о которой авторы в свое время не позаботились. Размышляли неоднократно. Ни до чего более или менее толкового так и не додумались. Единственный след наших размышлений — Теория Вертикального Прогресса, упоминаемая в некоторых повестях. Однако, что это такое — мы и сами не понимали. Идея коммунизма — мира чистых, добрых, бескорыстных людей, главной целью и главным наслаждением которых является творческий труд, — эта идея так же бессмертна, как и идея Бога. Другое дело, что между реальными коммунистами XX века и коммунизмом, как идеей, так же мало общего, как между очковой змеей и интеллигенцией. Это фундаментальный вопрос. По нашим представлениям главное для них — любимая работа. Удовлетворение потребности в интересной работе — вот основной стимул их деятельности. Согласен, что сегодня это звучит дьявольски наивно, но мы исходили из личного опыта: десятки и десятки наших знакомых уже в наше время жили (и продолжают жить) в соответствии с принципом: главное счастье жизни — это дружба, любовь и работа. Понятие Вертикального прогресса АБС ввели, чтобы проиллюстрировать конечность прогресса нынешнего типа (как бы мы его ни понимали). При этом мы сами очень смутно представляли себе, что это такое — Вертикальный прогресс. Собственно, само понятие это возникло у нас в ассоциации с известной задачкой: «Как из шести спичек сложить четыре треугольника». Большинство людей, как правило, часами ломают голову, передвигая так и этак спички по поверхности стола, пока им не приходит в голову, что для решения надо из горизонтальной плоскости перейти «в вертикаль», в третье измерение, где задачка благополучно и без всякого труда решается. Вот эту самую идею «выхода в вертикаль» и пытались мы выразить своим Вертикальным прогрессом, — совершенно не представляя себе его сколько-нибудь конкретно. И в этом смысле никакие «квантовые компьютеры» никак не могут означать перехода к Вертикальному прогрессу. Хотя, конечно, могут этому переходу как-то (неведомым образом) способствовать. Вертикальный прогресс — это новый тип, вид, класс идей, совершенно другие задачи и цели, нежели те, которыми живет человечество сегодня (и много сотен лет вообще), — до такой степени ДРУГИЕ, что мне даже аналогии в голову не приходят, не говоря ужо конкретных примерах. С негуманоидными цивилизациями иметь дело нам (АБС) было просто не интересно. Какое, собственно, нам до них дело? Думали, но не считали эту проблему действительно серьезной. Слишком уж она была очевидна, лежала на поверхности и не требовала сколько-нибудь оригинальных решений. Ну, психотерапия. Ну, позитивная реморализация. Ну, изоляция, в конце концов — тот же Остров Забвения. Не интересно. В конце концов, у нас там ежегодно десятки прогрессоров возвращаются с чужих планет — свирепые зверюги, жесткие и шершавые как перчатки из акульей кожи. Каждый проходит рекондиционирование, заново приспосабливается к условиям Мира Полудня, где ему ничто не грозит и где он тоже не должен кому-либо грозить. По сути — та же проблема «нравственных уродов», причем — в массовых масштабах. Грубо говоря, мораль общества Полудня это Десять заповедей плюс убежденность в том, что ничего более интересного, чем активный, успешный, творческий труд, в мире не существует. Мир Лукьяненко (как я его понимаю) получился неприглядным не потому, что мораль этого мира плоха, а потому, что система воспитания там подкачала. Наставники лепят своих воспитуемых «по образу своему и подобию», совершенно не вдаваясь в детали: к чему наиболее способна данная человеческая особь, в чем ее главный талант, чем она ОТЛИЧАЕТСЯ от всех прочих. А дьявол, как известно, именно в деталях. И главная привлекательность человеческой особи — в ее самобытности, непохожести на других. В мире Лукьяненко людей не воспитывают, а программируют (зомбируют), нивелируют, подгоняют под единый образец, в конечном итоге, делают из них идеологических солдат. Наставники — не Учителя, они — Инженеры. Но воспитание человека это не конвейер. Это искусство. Человек — штучный продукт. И когда воспитание поставлено на поток, превращено в производственный процесс, можно ожидать больших разочарований. Вы получите «средневоспитанного» индивидуума. Сам по себе он, может быть, вовсе не плох (умеет вести себя в обществе, доброжелателен, трудолюбив, нравственно чистоплотен), но в большой толпе себе подобных производит удручающее впечатление. Старая добрая Антиутопия: превращение социума в казарму, а человека — в солдата. Большая победа Лукьяненко в том и состоит, что ему удалось показать неприглядность мира, все население которого «средневоспитано»: придраться, вроде бы, не к чему, а с души воротит. Это хороший вопрос! Но ответить на него сколько-нибудь конкретно я бы не взялся. Конечно, темные уголки подсознания есть и у людей Полудня тоже, но, полагаю, живут там совсем другие «существа», а какие именно?.. Любопытная психологическая задача, бесспорно. Но, все-таки, не тема для романа. «Выдумать можно все, ноне психологию». Это сказал, кажется, Лев Толстой. Психология людей Полудня доступна нам лишь постольку-поскольку, самым поверхностным образом, на уровне сознания, а копать вглубь я бы не рискнул, мне это явно не по силам. Мы считали, что в Мире Полудня обитает около 20 миллиардов человек. Оценка, как я теперь понимаю, чрезмерно оптимистическая, но это же как-никак — утопия. И никаких «нищих индий» там нет и по определению быть не может. Думаю, это ощущение у Вас — следствие применяемого авторами сюжетного приема: больше «знакомых» на единице печатной площади. По сути, авторы сами создают ощущение «тесного мирка», которого на самом деле, конечно, нет и быть не может. С другой стороны, тот реальный мирок, в котором крутятся наши герои (звездолетчики, прогрессоры, ксенологи и пр.) и на самом деле довольно узок. Не сотни людей, конечно, но и не миллионы — тут Вы правы. Это очень верное наблюдение! Нас самих смущала эта «безлюдность», но мы не знали, как ее избежать. Описывать толпы — не хотелось. Мы не любили толп. Мы старались держаться от них подальше — и в жизни, и в литературе. Отношение как к больным, нуждающимся в лечении и/или (специальном) воспитании. В социально опасных случаях — содержание в специальных пансионатах. Эти люди вольны жить своей жизнью, пока их свобода не начинает ограничивать свободу других. Отношение как к людям с «тяжелым» характером. Безусловное соблюдение права на одиночество и «нелюдимость». Свобода жизни и действий, ограниченная только свободой и образом жизни других людей. Полная свобода совести. Но со все теми же ограничениями «Тоталитарные секты» — вне закона. Судьбы детей отслеживаются врачами и психологами. Открыто. Но твердо. Вообще, все области, Вами перечисленные, чрезвычайно болезненны в социальном плане и БЕЗУСЛОВНО будут источниками коллизий и несчастий. В любом разумно построенном обществе с элементами тоталитаризма, сведенными практически к нулю. Разве мы говорили где-нибудь, что интересный творческий труд должен иметь место в ущерб и за счет прочих человеческих интересов? Мы говорили только, что для Человека Полудня интереснее и увлекательнее указанного труда ничего быть не может. Интересы могут быть сколь угодно разнообразны и изысканны, но никакие из них не способны доставлять человеку большего наслаждения, чем успешный творческий труд. Я, например, знаю это точно — по собственному опыту. Хотя среди моих интересов и чтение, и компьютер, и филателия, и ловля грибов. Проблема Прогрессоров возникла у нас в связи с вполне «сегодняшней» проблемой изменения хода истории. Возможно ли такое изменение? В человеческих ли это силах? Нужно ли оно? Принесет ли оно пользу, облегчит ли страдания человеческие или наоборот приведет к новым несчастьям и бедам? Кроме того, нам было интересно придумывать, чем занимаются люди в построенном нами Мире Полудня. Прогрессоры — это одна из профессий этого мира. Нам было совершенно ясно, что обязательно найдутся люди, которые по зову сердца займутся «спрямлением истории» других гуманоидных цивилизаций. Внимательный читатель без труда обнаружит, что наши Прогрессоры — люди не слишком счастливые, и хлеб их не сладок. Братья-земляне их не любят и побаиваются, они — парии в Мире Полудня. В этом смысле вряд ли можно наши романы о них считать «пропагандой идеи морального насилия». Скорее уж это — контрпропаганда. Вы ошибаетесь: мы никогда не одобряли прогрессоров. Деятельность их всегда вызывала у нас большие сомнения. Мы никогда не были сторонниками принципа «цель оправдывает средства». Более того, мы всегда были уверены, что неправильно выбранные средства способны изуродовать и обратить в противоположность любую сколь угодно благородную цель. Цели наших прогрессоров были всегда благородны. Средства же — почти никогда. Мы ПОНИМАЛИ прогрессоров, это верно. Мы понимали, что они не могут равнодушно стоять в стороне, наблюдая, как разумные существа мучают и убивают друг друга. Нам понятно было их стремление изменить порядок вещей и ускорить прогресс. Но мы никогда НЕ ОДОБРЯЛИ их конкретной деятельности. Как здесь, на нашей земле, всегда понимали действия, скажем, милиции против бандитов, но никогда не одобряли многих и многих конкретных приемов их работы. Мы представляли себе цели и задачи прогрессоров более просто — так сказать, на эмоциональном, а не на социально-философском уровне. Невозможно честному и доброму человеку спокойно существовать на этом свете, когда где-то льют кровь и мучают детей. Надо что-то делать. Спасать. Помогать. Чистить эти кровавые нужники. Тем более, что силы и средства для этого есть… Уменьшить количество крови и грязи в этом мире, а там — будь что будет: таков был эмоциональный порыв каждого землянина, готового пойти в прогрессоры. В штабах, конечно, ставили задачу более масштабно (и менее эмоционально): какой общественный строй наиболее гуманен? разумен? вообще перспективен? Не знаю, какие теории строили они там (в штабах), но сами-то АБС ничего лучшего, нежели Мир Полудня, представить себе не могли, естественно. Главным для прогрессора является талант к сопереживанию и устойчивое стремление удовлетворить жажду свою к справедливости. Все прочее — вторично и определяет лишь место работы и роль, которую приходится играть. Один, грубо говоря, идет в тыл врага разведчиком, а другой — в медсанбат, санитаром. Мы никогда не задумывались — сколько-нибудь основательно — по этому поводу. Но полагаю, никаких «школ прогрессоров» не существовало в природе. В прогрессоры шли только взрослые, уже состоявшиеся люди, как правило — самых высоких нравственных качеств. Обязательно добровольцы. Обязательно обладающие определенными психическими задатками (лабильность психики, склонность к артистизму и пр.). Они проходили соответствующую подготовку (в зависимости от конкретных целей и задач) и только после этого отправлялись «на задание». А по возвращении с задания обязательно проходили полную реморализацию (прежде чем окунуться в земные будни). Так это выглядело (должно было бы выглядеть) на самом деле. Это хороший вопрос. Не знаю. Видимо, мы подсознательно оберегаем наших героев-женщин от столь незавидной судьбы — быть изгоем в Мире Полудня. Да и вообще, — профессия, действительно, какая-то не женская. Господи! Сколько раз уже здесь было писано: не с глаз долой, не для того, чтобы от обузы лишней избавиться, не в поисках для себя легкой жизни, а потому, что это единственный способ дать ребенку ПРАВИЛЬНОЕ воспитание, не коверкать его судьбу дилетантскими педагогическими упражнениями родителей-любителей. Это поразительно! Заболевшего ребенка мы бестрепетной рукой ведем к врачу-профессионалу (не сами его лечим, и не к бабушке Зое ведем, которая умеет заговаривать кровотечение). А вот воспитывать этого же ребенка («лечить» его душу, превращать его в достойного взрослого человека) мы, столь же бестрепетно, беремся сами — словно воспитать человеческого детеныша легче, чем вылечить у него ангину. К сожалению, совершенно не помню, почему и откуда возникло у нас это понятие. Ведь мы никогда не придавали этим Странникам сколько-нибудь серьезного значения. Они всегда были для нас лишь фоном, элементом антуража, символом загадочности и непостижимости Вселенной, — и не более того. Об этом довольно прозрачно сказано в романе «Волны…». Странники — это «интернациональное» сообщество всех Разумов Вселенной, совершивших превращение в люденов. Каждая разумная раса делает свой вклад в сверхцивилизацию Странников каждый раз, когда внутри нее зарождаются свои людены. Безусловно, совпадение. Нам слово Странники показалось привлекательным, я думаю, потому, что сочетало в себе два замечательных смысла: «странствующие» и «странные». Никакого третьего смысла в этом слове мы не видели. И о Вотане, разумеется, слыхом не слыхали, будучи людьми, в оперной музыке мало образованными. У вас не совсем правильное представление о Голованах. На самом деле Голованы хотят иметь дело с самыми сильными цивилизациями Галактики. Сначала они «подружились» с землянами, а когда появились людены, они перекинулись к люденам. Они хитрые и умные, эти Голованы. Им палец в рот не клади. Тагоряне НЕ гуманоиды. Они что-то вроде гигантских саламандр Карела Чапека. Когда мы это писали, мы еще представления не имели, каковы тагоряне на самом деле. Потом оказалось, что нам удобнее для наших целей рассматривать тагорян как негуманоидов. Что и было сделано в «Жуке», лет десять-пятнадцать спустя. Боюсь, что у леонидян с прогрессом затрудненка. Им просто НЕЗАЧЕМ развиваться. Они развиваются вместе с природой, а природа эволюционирует дьявольски медленно (по социальным меркам). Это полностью выдуманный нами персонаж. «Толстой 21-го века». Может быть, он еще и появится, как знать. Можно, но с некоторой оговоркой. Дело в том, что я придумал этот афоризм лично и независимо, и только несколько лет спустя выяснилось, что еще раньше этот афоризм придумал и опубликовал Михаил Анчаров в своем романе «Сода-солнце» (кажется). Так что наш Строгов оказался третьим. Есть. «Война и мир». По замыслу авторов Строгов — это Толстой XXI века. Может быть, Вы еще доживете до его появления? Никакого скрытого смысла здесь в общем-то нет. Сам Тойво считал своим отцом некоего вполне респектабельного джентльмена, расставшегося, впрочем, в свое время с Майей Тойвовной по личным причинам. Но Вы отчасти правы. Есть, есть одно смутное, нигде не высказанное, но витающее однако в пространстве фантазий предположение: а не был ли Тойво сыном Льва Абалкина?! That is the question! Вы правы, конечно. В ЖВМ Тойво уже подросток. Пардон, обмишулился. Просто когда-то мы рассматривали такую возможность (пиша ВГВ), но, естественно, от нее отказались. Ничего особенного. Просто нам нравилось вводить в новую повесть какого-нибудь старого персонажа. Это придавало повествованию некую «временную объемность». Нет. Совсем нет. Все поступки ее нам понятны. Славная женщина — горячая, честная, эмоциональная, не слишком счастливая в личной жизни… Нет, Горбовский списан с совсем другого человека, моего старинного друга. Впрочем, я тоже всегда был большим любителем полежать на диване. Все Учителя — хорошие люди. Но не все хорошие люди — Учителя. Это дано не каждому. Изначально мы предполагали, что губим Горбовского всерьез и навсегда: «Далекая Радуга» задумывалась как ПОСЛЕДНЯЯ повесть из цикла «Полдень, 22-й век». Впоследствии мы переменили свое решение и никогда об этом не жалели. Плятт был великим актером и мог бы сыграть кого угодно. Но прототипом Горбовского (ни в каком смысле) он, конечно, не был. Авторы имели в виду совсем другого человека, своего близкого знакомого. Единого прототипа у Горбовского нет. Это образ собирательный, составленный из добрых и забавных черточек нескольких наших знакомых. Что же касается позиции Добра… Это слишком абстрактная постановка вопроса. Дьявол, как известно, в деталях. И этот дьявол охотно разрушит и опоганит любую «позицию Добра», когда вы попытаетесь применить ее к какой-либо конкретности. Путь Горбовского — это путь святого. Со всеми плюсами и минусами такого пути. В Мире Полудня Горбовскому было жить трудно, конечно, но можно, — в нашем мире он бы просто не выжил. Нет. Это разные люди. Хотя изначально мысль сделать Антона-Румату из Антона-капитана, да, была. Так что сам ваш вопрос, видимо, не случаен. Мы никогда не задумывались над этим. Зачем? Пусть живут всегда, раз уж сюжет не потребовал их смерти (всегда безвременной). Между Максимом «Обитаемого острова» и Максимом из «Волн» лежит целая жизнь — лет пятьдесят или даже больше (точно уже не помню). Не кажется ли Вам, что этого вполне достаточно, чтобы человек стал другим? А если добавить сюда то обстоятельство, что это были весьма бурные десятилетия (работа в разведке и контрразведке, по сути дела), то нетрудно сообразить, что 20-летний Максим «Обитаемого острова» и 70-летний Максим из «Волн» — это просто СОВЕРШЕННО РАЗНЫЕ люди. И, кстати, я не вижу ничего дурного в том, что Максим планировал использовать своего ученика, последователя, сотрудника в операции для пользы человечества. Риск? Разумеется. Но разве возможна работа разведчика без риска? Работа прогрессора? Работа исследователя вообще? У нас есть сквозные персонажи, это верно. Назначение их — вызвать ощущение связности, единства описываемого Мира Полудня. Другого, сколько-нибудь существенного смысла у них нет. Авторы полагали, что кроме национальных языков (которые, в большинстве своем, тоже обязательно сохранятся!) будет существовать и специальный, международный, всеобщий язык. Может быть, это будет один из национальных языков (скажем, английский), а может быть, — искусственный, типа эсперанто. Вообще же языковая проблема в Мире Полудня существовать не должна: в конце концов, уже сегодня имеют место методики, позволяющие выучить практически любой язык за пару месяцев. Очень смутно. Всю однообразную (поддающуюся алгоритмизации) работу делают машины. Люди заняты только творческим трудом. Когда и если возникают критические ситуации, бросается клич и в прорыв устремляются (с охотой и удовольствием) многочисленные добровольцы. Примерно таким вот образом. Тут главная проблема: чем занять миллиарды людей, труд которых не является НЕОБХОДИМЫМ для общества (а нужен, как правило, только им самим). Это, без всякого сомнения, последствия названной экологической дремучести. Нам казалось очень важным и существенным найти и представить на суд читателя совершенно новые и неожиданные профессии и вообще занятия «будетлян». Что мы и делали — зачастую методами варварскими, в меру тогдашних своих, вполне варварских, представлений («человек — царь природы», «природа не храм, а мастерская» и т. д.). Да, но не земляне, а сами авторы. Я уже писал здесь, и не раз, что в конце 50-х авторы были совершенно экологически дикими существами. Ни о какой Красной книге, ни о каком бережном отношении к Природе, ни о самом понятии «экология» они и слыхом не слыхали. «Покорить природу, сломать ее, превратить в среду, удобную для человеческого обитания!» — это были самые расхожие представления Хомо советикус того времени. «Экспедиция же в преисподнюю» написана была 20 лет спустя, авторы несколько пообтесались, цивилизовались и поняли, что превращать Природу в асфальтовую площадку негоже. В Мире Полудня — вряд ли. Ведь религия — это опиум для народа: обезболивающее, дающее смысл жизни, поддерживающее силы в слабом. В Мире Полудня все эти задачи будут решаться другими средствами, грубо говоря — медикаментозными (в широком смысле этого слова). Понятие исповедника было введено авторами как раз для того, чтобы намекнуть: в мире Полудня есть и религия, и исповедники, и даже, страшно сказать, священнослужители. Я сильно подозреваю, что «жуткие тысячеэтажники» суть порождение патологического урбанизма авторов. АН вообще не представлял себе жизни вне города, БН — тоже (хотя и допускал кратковременные вылазки на природу — две-три недели в лесу, на озере, среди холмов). Мы никогда специально не размышляли об этом, но интуитивно было нам ясно, во-первых, что на десять миллиардов человек коттеджей на Земле не хватит (это просто экономически нерационально), а во-вторых, урбанистов среди землян никак не меньше, нежели любителей сельской жизни. Отсюда идея дома-города: «весь покрытый зеленью, абсолютно весь», с одной стороны, и все возможности культурного и прочего общения, с другой. Никаких футурологических идей в этих описаниях быта Мира Полудня искать не следует — просто авторам казалось, что таким образом организованная жизнь наиболее приятна и ЛИЧНО ИМ по вкусу. В Мире Полудня политики в нашем смысле этого слова вообще (по идее) нет. Политика есть наука (искусство?) захвата и удержания власти. Зачем это искусство в мире, где власть не дает никаких преимуществ? Конечно, не обходится, наверное, без психических искривлений и патологий разных видов. Ошибок педагогики. Но это все — скорее неприятные исключения, играющие в Мире Полудня социальную роль не большую, чем появление сексуального маньяка в нашем мире: опасно, конечно, отвратительно, требует срочных мер, но социальных устоев никак не расшатывает и сколько-нибудь существенно на жизнь общества не влияет. Мы не занимались специально этим вопросом. Предполагали, что высшим (и самым эффективным) наказанием (расплатой) за дурной поступок для воспитанного человека будут муки совести. Подразумевается некий микроорганизм, способный на порядки повышать иммунитет человеческого организма к самым разнообразным биологическим атакам извне (и изнутри тоже). Этакий «СПИД наоборот». О, это очень серьезный вопрос! Знаменитая проблема: «Если слон на кита налезет, кто кого оборет?» («Кондуит и Швамбрания» — обязательно достаньте эту книгу для Вашего любознательного мальчика, только по возможности — довоенное издание, лучше всего — самое первое.) Тахорг, конечно, любого ракопаука затопчет, но на самом деле связываться с ним не станет: ракопаук ядовит и перед смертью обязательно успеет тахорга смертельно покусать. Что же касается вопля, то он более всего напоминает сирену воздушной тревоги, но с элементами железного скрежетания, наподобие того, что издает железнодорожный состав в ситуации экстренного торможения. Я уже не помню, как и почему придуман был ракопаук. Ясно только, что «ценные продукты питания» здесь совершенно ни при чем. Ракопаук — это омерзительно и страшно. Представьте себе существо ростом с лошадь, похожее одновременно и на гигантского рака и на чудовищного паука! По-моему, так жуть берет… (Может быть, потому, что я с детства страдаю арахнофобией?) Вы явно преувеличиваете бдительность наших редакторов. Такое даже им в голову не приходило! Но если бы даже и пришло, мы тут же ответили бы им: а почему в светлом будущем все должно быть именно русское? А как же остальные нации? Англичане, немцы, индийцы? У нас же не только краулер — у нас соратобу-хира; у нас — людены; у нас есть даже оксеншванцензуппе! Не-ет уж, голубчики: у нас интернационал. В полном соответствии с учением классиков. Это сокращение от «субакселерейшн» — «ускорение в подпространстве». По-моему, все это абсолютно не соответствует действительности. Автор либо путает что-то, либо выдумывает. Ничего общего между «Миллиардом лет» и трилогией о Максиме нет и быть не может. Не исключено, конечно, что при встрече с автором АНС просто «резвился» и выдумывал несуществующие (но интересные!) связи между существующими произведениями. Вполне может быть! Очень на него похоже. Практически все, что думали по этому поводу АБС, изложено в их романах. Я не берусь добавить к этому что-либо существенное. Вся наша «Теория Воспитания» базировалась на двух основных принципах: 1. Воспитанием детей должны заниматься профессионалы, а не любители (каковыми обычно являются родители); 2. Главной задачей учителя является — обнаружить и развить в ребенке его Главный Талант, то, что он умеет лучше многих. Подразумевается, что большую часть времени обучения ребенок проводит в школе-интернате. При этом он отнюдь не отрезан от мира и от своей семьи — родители могут когда угодно приезжать к нему в интернат, и сам он регулярно ездит домой. Никакой секретности, никакой закрытости, но максимум приватности. Я и до сих пор считаю, что только Великая Теория Воспитания способна кардинально изменить человеческую историю, прервать цепь времен и роковую последовательность повторений «отцов в детях». Но я ничего не знаю о каких-либо наработках по этому поводу. Видимо, педагогам сейчас не до того. Более того. Могут быть еще таланты-анахронизмы: талант охотника-зверобоя или замечательного мастера по обтесыванию каменных наконечников для стрел. Или талант регулировщика моноквантовых дистиллирующих ульмотронов двойного действия. Здесь масса проблем и ловушек, о которых никто до сих пор и не задумывался даже, не то чтобы пытаться их разрешить-обезвредить. Я не знаю, что более рационально, но уверен, что ПРАКТИЧЕСКИ этап «резерваций-лепрозориев» неизбежен. Все это сильнейшим образом зависит от личности ученика. Для «Ньютона» — главный стабилизатор — логика + информация. Для «князя Мышкина» — эмоция, сердце, вера. В пределе — до самой смерти. Жили же (и живут) как-то в нашем мире святые, поэты, солженицынские Матрены. Наверняка будут трудновоспитуемые. И наверняка будут невоспитуемые совсем. Человек слишком сложная система, и все, что связано с его психикой, не может быть простым. Не надо преуменьшать числа родителей, которым дети их — до фени и до лампочки. Не надо также преуменьшать числа родителей, которые и рады бы воспитать из детей своих ангелов, но реально способны воспитать одних лишь мелких бесов. Безусловно нельзя не пожалеть ту мать, которая не умеет быть счастлива в отдалении от своих детей, но не стоит ли одновременно пожалеть и тех детей, которые вырастают изуродованными? Постепенность. Взаимотерпимость. Эволюция. Столетняя программа внедрения Высокой Системы Воспитания. Разумеется, нет. Мне это просто не по силам, я даже не педагог-дилетант, я не более, чем «мечтатель по поводу». Абсолютно разумные рассуждения! Однако, я не знаю ни одного случая, когда ДЕТИ исправили бы своих неблагополучных родителей. И сколько угодно случаев, когда неблагополучные родители выращивали неблагополучных детей. К сожалению, «яйца курицу не учат» — лозунг, взятый на вооружение миллионами, а уж если родитель способен изменяться в лучшую сторону под влиянием собственных детей, то семья уже не может считаться по-настоящему неблагополучной. Все верно. Вы лишний раз доказали, что Теорию Воспитания трудно не только создать — ее невероятно трудно внедрить и реализовать, так что понадобятся на это десятилетия и десятилетия. Что же касается «подучить пап-мам педагогике», то всех нас можно «подучить» медицине (первая там помощь, перевязки, жгуты, то, се), но не правильнее ли обращаться при необходимости все-таки к профессионалу? И это при том, что все Ваши рассуждения по поводу «плохих» учителей абсолютно и полностью применимы к «плохим» медикам. Почему всем разумным людям очевидно, что ЛЕЧИТЬ должен профессионал, но далеко не всем (в том числе и разумным) очевидно, что ВОСПИТЫВАТЬ должен тоже профессионал! А ведь именно эта, простейшая, мысль лежит в основе всех «педагогических» рассуждений АБС. Боюсь, все обстоит хуже, чем Вы предполагаете. Ниоткуда не следует, что доля «благополучных» семей растет со временем (с ростом цивилизованности и благосостояния). Ниоткуда не следует, что эта доля будет расти в дальнейшем. Я думаю, этот процент со временем не меняется и меняться не будет — как не меняется со временем процент умных, счастливых, добрых. Теория Воспитания как раз и ставит одной из своих целей увеличить этот процент, а в идеале — довести его до 100. Поэтому без интернатов не обойтись, иначе все будет повторяться снова и снова. Абсолютно с Вами согласен. Любая страна, относящаяся к постиндустриальной цивилизации. Австралия, США, Франция… Дело за малым: надо создать Теорию и начать подготовку Учителей. Задача на ближайшие сто лет. Общество должно быть не чуждо либеральных ценностей — вот, пожалуй, необходимое условие. Но вообще-то такой вопрос мне не по зубам. Вообще говоря, Воспитание с большой буквы это — штучное производство и, следовательно, результаты должны чрезвычайно сильно зависеть от личности Мастера. Но какой-то «воспитательный минимум» должен задаваться и будет задаваться самой системой. Как ЛЮБАЯ образовательная система гарантирует умение читать, писать и считать, кого бы она в конечном счете ни готовила: бухгалтеров, скульпторов или врачей… Безусловно. Так оно и будет. If any. Мы всегда говорили только, что понятие ПРОГРЕССА находится вне морали. Что же касается Будущего, то оно — как и Настоящее, как и Прошлое — обязательно характеризуется какой-либо системой нравственности, причем система эта меняется чрезвычайно медленно — тысячелетия понадобились Европе, прежде чем воцарилась там христианская мораль, и черт-те сколько еще веков понадобится, чтобы мораль эта сменилась на какую-то другую (неизвестную ныне) систему нравственных понятий. Когда мы говорим о «прерывании связи времен», мы имеем в виду не столько мораль, сколько образ жизни, модус вивенди, повседневный жизненный опыт, который систематически передается от родителей к детям. Этот опыт, конечно, не всегда отрицательный — просто потому, что люди в массе своей вовсе не всегда плохи. Но он оказывается отрицательным непозволительно часто, так что доля подонков, жлобов, лентяев, жуликов и т. д. из века в век отнюдь не уменьшается, а в лучшем случае остается постоянной. По-настоящему глубоко мы эту проблему не продумывали — у нас ведь не было все-таки задачи: создать Теорию Воспитания. Но в общем представляли себе это так, что ребенок проводит большую часть времени в интернате, но родители могут посещать его практически в любое время, общаться с ним квантум сатис, а также брать его к себе на каникулы. Совершенно с Вами не согласен. Ефремов: талантливый ученый + талантливый писатель и мыслитель. Хойл — то же самое. Чехов — врач + писатель. Ньютон — физик и богослов. Колмогоров — математик и педагог. И так далее. По представлениям АБС настоящий Учитель должен быть обязательно человеком нескольких профессий, но с ГЛАВНЫМ талантом — воспитателя и преподавателя. Даже мой скромный опыт подсказывает мне несколько имен учителей, которые сочетали в себе умение и преподавать предмет и воспитывать маленького дикаря. В нашем десятом классе было 13 человек. 9 из них кончили с медалью (уровень преподавания) и по крайней мере 10 — выросли вполне нравственными и воспитанными людьми (уровень воспитания). Так что здесь я — оптимист. Все поставленные Вами вопросы совершенно корректны и актуальны. Ответов на них я не знаю. Я вообще не уверен, что идея о Высоком воспитании реализуема — в масштабах народа, страны, человечества. Ясно, что начинать надо с поиска учителей. (В ОЗ показан лицей, который как раз и занимается подготовкой и воспитанием УЧИТЕЛЕЙ.) Ясно, что процесс это — чрезвычайно длительный и должен растянуться на несколько поколений. Ясно, что критерии отбора будут играть первостепенное значение, но сами эти критерии совершенно туманны… Одним словом (как говорил один наш профессор на матмехе), «отсюда ясно, что… ничего не ясно». Увы. И никаких КОНКРЕТНЫХ соображений (таких, которые можно было бы уже сегодня взять на вооружение) у меня нет. Снова и снова — увы! Конечно, согласен — в том, что Высокое Воспитание есть штука на редкость сложная и трудноподъемная. Но ведь сумело же человечество от состояния практически полной безграмотности перейти к состоянию грамотности почти всеобщей. Грамотность ПОНАДОБИЛАСЬ. Безграмотность сделалась помехой. Я думаю, что Теорию Высокого Воспитания человечество реализует только в том случае, если эта теория (и соответствующая практика) станут нужны позарез. Когда (по тем или иным причинам) станет невмоготу терпеть дальше повторение грехов и пороков, передающихся из поколения в поколение. Когда это повторение сделается помехой. Вот тут-то все и произойдет: и теория возникнет, и Учителя появятся, и государство подключится. Не пройдет и ста лет — и вот он перед вами: Новый Смелый Мир… А может быть, и не понадобится. Вполне это допускаю. 500 не 500, но долгонько еще, долгонько придется нам ждать. Общество не меняется без крайней на то необходимости. Нет, не является. Ни достаточным, ни гарантированным. Если Высокая теория воспитания НЕ будет создана, человечество никогда не сумеет «разорвать цепь времен» и перемениться кардинально. Если же ВТВ создана будет, возможны любые варианты, в том числе и самые неприятные. К сожалению. Атомную теорию придумал, говорят, еще Демокрит. Но теорию атома разработали (и применили практически) совсем другие люди — много сотен лет спустя. Когда эта теория действительно ПОНАДОБИЛАСЬ. Вряд ли все обстоит так просто. Сказано же: «Хлеба И ЗРЕЛИЩ!» Кроме колбасы, человек нуждается и еще во многом, что «ни съесть, ни выпить, ни поцеловать». В определенной культурной атмосфере нуждается. В определенной нравственной атмосфере. Согласитесь, представления о «нормальном», «правильном» образе жизни меняются — и сильно, и достаточно быстро. Разумеется, миллионы людей готовы по-прежнему жить в свинарнике и в окружении свиней, но ведь миллионы и миллионы уже категорически этого не приемлют. Потребность в высоком КАЧЕСТВЕ жизни — теоретически — может привести к появлению потребности в Человеке Воспитанном. Думаю, что это, наверное, возможно. Но сбудется ли? Ох, не знаю. Боюсь, что экологические проблемы скорее породят массу технологических изобретений, изменяющих техносферу, чем Высокую теорию воспитания. Чистить природу проще (и привычнее), чем чистить души человеческие. Телевидение не способно воспитывать. Оно это блистательно доказало во времена советской власти, когда с экранов сплошным потоком лилась ТОЛЬКО позитивная информация без малейшего даже привкуса реальности. Причем тот же самый позитив неограниченно царил и в прессе, и на радио, и на политинформациях. А система пропаганды, однако же, воспитывала не легендарного «строителя коммунизма», а обыкновенного совка во всей его красе. Происходило это потому, что имел место категорический дисбаланс между тем, что человек видел на экране, и тем, что он же наблюдал в реальной жизни. Никакого другого мировоззрения, кроме как «все вместе мы за, а каждый в отдельности против», такая система воспитать не могла. Думаю, что и сегодня дела на ТВ обстоят немногим лучше. Просто разнообразной информации стало больше, и несравненно чаще удается на экране увидеть куски реальной жизни. Спасибо за это, но для появления Человека Воспитанного такого «программирования» недостаточно. Не хватает малости — знания, ЧТО надо в людях воспитывать и КАК это надлежит делать. Я «листал» Карнеги. У меня осталось впечатление, что он учит вас не столько дрессировать или приручать вашу обезьяну, сколько тщательно замаскировать ее, внутри вас, присутствие. Впрочем, к сколько-нибудь серьезному анализу этого автора я не готов. Безусловно, «Страна багровых туч» — самая первая, самая неумелая, самая неудачная. «Страна» не имеет никакого отношения к утопиям. Это просто фантастико-приключснческий роман об освоении Венеры. Что касается настоящих утопий, то их притягательность в том, наверное, что каждому человеку хочется, чтобы ему рассказали о далеком будущем, причем так, чтобы это будущее ему понравилось. Видимо, это какое-то глубокое свойство человеческой психики: хочется верить, что завтра будет лучше, чем сегодня. Потребность в оптимизме. Да я не так уж эту вещь и ругаю. Я просто не люблю ее перечитывать, как не любим мы все (зачастую) вспоминать глупые и нелепые поступки своего детства. Спасибо и Вам на добром слове. Но не могу не заметить, что во времена «Страны» использование оружия в космических романах запрещалось цензурой. А нам так хотелось писать о звездных войнах и о пиратах в космосе! Но — низ-зя! Господи, да конечно совпадение! Нам и в голову не приходило, что наш Быков получается похожим на мерзавца и шпиона! Заметь мы это вовремя, мы бы, наверное, сделали Быкова хромым и горбатым, лысым и одноруким. Нам тогда казалось очень важным устроить именно такую, совершенно необъясненную и необъяснимую гибель. И мы, разумеется, сами не имели никакого представления о том, что с беднягой случилось, мы даже не строили по этому поводу никаких гипотез. Хотя в условиях «нашей» Венеры можно было при желании придумать хоть дюжину причин смерти. Но — совсем неинтересно. Интересно, чтобы он погиб именно вот так: необъяснимо и необъясненно. Совершенно не помню, откуда эти фамилии взялись. Помню только, что в первом варианте повести Юрковский был Бирский, Быков — Громыко, а Ермакова и вовсе не было. И прототипов тоже не помню. Все-таки это была наша первая повесть. Сорок пять лет прошло. На самом деле, «Полдень» основательно переделывался только один раз (издание, кажется, 1967 года). Нам пришло в голову, что многие из ранее написанных рассказов очень недурно вписываются в общую хронологию нашего будущего, надо только слегка их подработать, а заодно — ввести героев, общих для всего повествования. Что и было сделано. На наш взгляд получилось лучше, чем было. Что же касается малых изменений, встречающихся в разных изданиях, то они, как правило, были вызваны редакционно-типографскими соображениями (сокращения и пр.). Цензура мучила этот роман только в самом начале, но времена были тогда еще довольно либеральные, и обошлось без членовредительства — просто задержали в печати месяцев на шесть. Этот рассказ был написан где-то в самом конце 50-х под большим впечатлением от романа Кларка о китовых пастухах (не помню, как он назывался… какие-то «Бездны»[2]). Слепок получился слишком уж точным (сходство, переходящее в, страшно сказать, плагиат), и мы решили этот рассказ больше в роман не вставлять. От греха подальше. Золотая статуя В. И. возведена была над Свердловском по категорическому требованию главного редактора Детгиза, который полагал, что 22-й век без такой статуи попросту невозможен. Мы (не имея ничего против В. И., разумеется) отчетливо чуяли во всем этом залипуху и конъюнктуру, но однако же отказаться никак не могли. Да на каком бы основании могли мы тогда отказаться? В последних переизданиях романа я эту статую с наслаждением вымарал. Хотя пальцем не тронул множество других идеологических благоглупостей, которые были вставлены некогда в роман по велению сердца и вследствие соответствующих своему времени убеждений авторов. Когда повесть задумывалась, она планировалась именно так: показать, как одинок и несчастен наш современник, которого судьба занесла в Светлое Будущее, где все ему чуждо — и образ жизни, и люди, и законы существования, и мораль, и все даже самые обыденные представления. Но чем дальше мы углублялись в работу, тем менее удачным казался нам наш замысел. И в один прекрасный момент мы набрели на Главную Идею: в конце концов, наш сегодняшний недобрый, грязноватый, малоаппетитный мир населен в том числе и людьми добрыми, умными, честными, бескорыстными, для которых главное наслаждение в жизни — творческий труд, а честность, верность и доброта составляют фундамент нравственности. Это самые настоящие Люди Будущего, — только живут они в настоящем, и их мало, и им особенно трудно, но окажись они там, в Мире Полудня, они окажутся как раз «на своем месте», и никакого ужаса одиночества и ощущения ненужности не будет — ни окажутся «равными среди равных». В этом ключе мы и написали повесть «Возвращение». И героями этой повести стали наши друзья — вполне реальные люди сегодняшнего дня. Идея эта для своего времени казалась очень свежей, и поэтому нам здорово досталось от казенной критики, которая считала, что «человек коммунизма» должен быть человеком идеальным, а в нашем мире идеальных нет и быть не может (за исключением, разумеется, ударников коммунистического труда и убежденных партийцев). Это хитрый вопрос. В свое время авторы обсуждали его специально и в конце концов решили: чтобы не громоздить объяснения па объяснения и избежать ненужных усложнений, пусть они все говорят КАК БЫ по-русски. Хотя на самом деле говорят они, может быть, на каком-нибудь «интерлинге», но какое это, в конце концов, имеет значение? Главное, чтобы всем и все было понятно. В Новосибирском Академгородке я впервые побывал в 1969-м году. К этому времени все уже было написано. Думаю, что и АБС, и строители Академгородка просто исходили из одних и тех же представлений о «городе будущего». Тем более, что представления эти вполне банальны и не содержат в себе никаких художественных или социологических откровений. Я сильно подозреваю, что ко всем шуткам, которые не вызвали жертв и разрушений, а — наоборот — дали какой-то нетривиальный (непредсказанный) научный результат. Мир Полудня должен относиться с юмором. Чего им? Денег (в смысле, энергии) — куры не клюют. Почему бы не порезвиться? Однова живем. Другая психология. Она отличается от нашей, как психология сытого американца отличается от психологии (вечно голодного) дикаря из бассейна Амазонки. То, что «часы защищают от пиявок», это лишь гипотеза нашего Рыбкина. Почему пиявки нападают только справа, так и осталось для нас, строго говоря, загадкой. Ведь мы сначала придумали эту загадку, а уж потом (пару лет спустя) «вместе с Рыбкиным» ввели гипотезу механических часов. Что же касается часов электронных, то во времена написания этих вещей (конец 50-х) электронные часы были экзотикой и редкостью, нам и в голову тогда не могло прийти, что они станут такой же обыкновенностью, как авторучка. Нет, конечно. Теория Памяти Поля была нам тогда неизвестна. Она мне неизвестна и сейчас.) Так что наш КРИ — это очередной плод молодой фантазии, ищущей нового и небывалого. То есть, — истой воды вымысел. Нам было уже тогда совершенно ясно, что любой героизм — следствие плохой организации и есть просто красивая заплата на идеологической прорехе. Об этом мы и писали. Никаких «планов развить» не было. Была история гибели азартного человека, готового на любые жертвы во имя научного открытия. Что именно он там, в Кольце, увидел — не суть важно. Важно, что сам погиб и друга своего загубил. Вопрос совсем не глупый — вопрос наблюдательного человека. В бутылке на столе — вино, а стакан только один потому, что вино это позволяет себе пить только лишь Генеральный инспектор, и никто другой из экипажа «Тахмасиба». АНС читал «Гэндзи» на японском. И переводил, кстати (говорят, — очень хорошо). БНС не читал этой книги никогда. Если в двух словах: вздорный и энергичный характер Юрковского виноват. Его (Юрковского) неудержимость и фанатизм. Быков, в отличие от Жилина, человек старой закалки. «Ветеран». Такие не переламываются. Да и староват он уже — отказываться от всех прежних убеждений. Безусловно. Нужно все-таки пожить и поразмышлять о жизни, чтобы прийти к этой идее: «главное на Земле». Отрокам эта мысль, естественно, кажется скучной и унылой. Но ведь на то они и отроки. «Кто с детства не был радикалом — у того нет сердца; кто к старости не сделался консерватором — у того нет ума». По первоначальному замыслу авторов Саул бежал из СОВЕТСКОГО концлагеря. Так что Вы недалеки от истины. Да, это так было изначально задумано. АНС предложил. Он ведь был японистом. Поэтому все имена, названия и интонации — псевдо- (или квази-) японские. Имя Румата придумано за много лет до «Попытки» и ТББ. АНС еще в начале 50-х пытался написать повесть «Румата и Юмэ» — приключения сына Тарзана и его возлюбленной. Но повесть «не пошла», а имя, которое нам обоим очень нравилось, нашло применение сначала в ПКБ, а потом и в ТББ. Я не знаю, что именно Вам объяснять. Как С. П. Репнин попал в будущее, а потом вернулся в прошлое? Это, разумеется, аллегория, и не более того. Упаси бог Вас искать здесь какую-то науку или даже хотя бы псевдонауку. Стало страшно и тоскливо перед неизбежной гибелью — перенесся в будущее. Понял, что не может здесь в ласковом и теплом мире отсиживаться, пока там, в его НАСТОЯЩЕМ мире, стреляют и льется кровь, — вернулся, чтобы выполнить свой долг. Саул хотел полного уединения потому, прежде всего, что чувствовал себя совершенно чужим в том мире, в котором так внезапно и так странно оказался. Никакой миссии у него, разумеется, не было. Он просто БЕЖАЛ ИЗ ЛАГЕРЯ (прихватив портфель с личными делами). Не уверен, что слово «ностальгия» применима к описанию его состояния. Скорее, это была тоска растревоженной совести — ощущение себя дезертиром. Впрочем, все это на самом деле очень сложно. Мы не копали так глубоко, когда писали эту повесть. Мы еще не умели тогда копать глубоко. Безусловно связано. И самым тесным образом. Я не знал ни одного (бывшего) зека, который относился бы к большим собакам с симпатией и без страха. Никакого прототипа у Саула нет. Это, пожалуй, и впрямь собирательный образ. А скорчер он просто взял на какой-нибудь экспозиции в музее оружия. «Плохо лежал» скорчер, и бывалый солдат его взял себе, — с самыми лучшими намерениями, разумеется: он же собирался на чужую планету. Совесть странная штука. Она не управляется логикой, она сама логикой управляет. Мы хотели сказать, что в 22-м веке Гитлер будет забыт. Это звучит маловероятно, но на самом деле его забудут даже раньше. Уже сейчас наша молодежь (на социологических опросах) несет полую чушь о Ленине, а что будет через два поколения? «Дорога машин» — символ неуклонности хода Истории, который (ход) задан не нами и не нам его изменить. Судьба Камилла совершенно не зависит от уровня наших кибернетических знаний. Это судьба существа (я не говорю — человека), который может все, но не хочет ничего. Или — если угодно — судьба бога, вынужденного жить среди людей, с которыми ему не интересно, а без которых ему почему-то тоскливо. Но главное — это бесконечно длящееся ужасающее состояние, когда «на ответы нет вопросов». «Далекая Радуга» была в свое время задумана как ПОСЛЕДНЯЯ повесть о мире Светлого Будущего. Это было своего рода прощание с этим миром навсегда. Когда же, спустя полдюжины лет, мы решили снова вернуться в этот мир, мы, естественно, вернулись и к Горбовскому, без которого этот мир немыслим. Многие наши читатели никак не желают поверить или принять, что АБС никогда не ставили перед собою цель написать «сериал» о Мире Полудня. Каждая вещь этого цикла задумывалась и писалась нами, как произведение совершенно отдельное и независимое — мы просто использовали уже готовый антураж, готовые декорации, в которых так удобно было разыгрывать все новые и новые истории. Мы мало знали о Ландау в те времена. Но говорят, получилось, действительно, очень похоже. Видимо, это одно из не слишком редких и странных совпадений с реальностью, которые находят в наших повестях знатоки и ценители. Эту песенку (по-моему, народную, в манере спиричуэле) мы услышали в начале 60-х в исполнении американского барда Питера Сигера. Его пластинка, помнится, произвела на нас сильное впечатление. Думаю, авторских прав на перевод этой песенки у БС нет, надо спрашивать у кого-то другого. Слишком рискованно. На этих широтах нет ракетодрома — посадка возможна, но опасна. Кроме того, времени в обрез, некогда. Мы представляли себе их как вполне обыкновенных людей — но с некоторыми странностями поведения. Белый шлем Камилла — легкий намек на его (Камилла) не совсем человеческую сущность. Когда мы писали «человек-глайдер», «человек-лаборатория», мы имели в виду не внешний вид киборга, а его функциональную сущность. «Человек со свойствами и возможностями глайдера». «Человек с функциями и потенциями экспресс-лаборатории». И так далее. Десантирование — процедура достаточно рискованная и требующая умелого десанта. Десантный звездолет не приспособлен к десантированию по сто (необученных) пассажиров за раз. А главное — время! Времени не хватало на все эти операции: погрузка — взлет — посадка — выгрузка — и снова все сначала. И риск. Что там — за Волной? Жить там можно — часами, днями?.. Ведь «Стрела»- НЕ десантный звездолет, он будет вынужден сесть на ракетодром, далеко от места десанта… Дети в выжженной пустыне — хорошо ли это? А если пойдет ЕЩЕ ОДНА Волна? Нет-нет, все это было слишком рискованно. А почему, собственно, Вы решили, что не воспользовались? Остался же каким-то образом жив-здоров Леонид Горбовский? Может быть, и другие тоже спаслись? И может быть, именно в шахте? Но вообще-то есть такое понятие — достоинство. Оно может быть (и бывает, но редко) сильнее инстинкта самосохранения. Авторы (молодые тогда, задиристые, романтически настроенные) полагали, что таких людей в Мире Полудня много и они предпочтут встретить смерть без лишней суеты и судорог инстинкта самосохранения. Что авторы и продемонстрировали в красивом финале. Это — безусловно — серьезнейшая проблема. Детьми, я думаю, будут заниматься профессионалы-психологи. К счастью, психика детей лабильна и поддается «регулировке». Откуда следует, что эта цивилизация будет дружественна к нашей? Откуда следует вообще, что «плохого в этом нет»? Откуда у Вас эта уверенность? Как можно было позволить появиться на Земле новой, непонятной и неконтролируемой силе, может быть, неодолимой и уж наверняка совершенно нам чуждой? Гораздо более чуждой, чем цивилизация испанцев по отношению к цивилизации инков… Не-ет, они правильно ее выключили, эту машину. Я бы тоже так поступил. От греха подальше. Убить человека — плохо, но аборты, как известно, в большинстве цивилизованных стран разрешены. Я думаю, «родители» «массачузетского кошмара» утешали себя мыслью, что убивают зародыша, а не личность. С другой стороны, бывают случаи, когда и с личностью не церемонятся. При всеобщем, между прочим, одобрении. Одуревший наркоман с гранатой в детском саду, например. Бывают случаи, когда выбор невелик: между плохим и очень плохим. На мой взгляд, «массачузетский кошмар» именно такой случай. Равно как и ситуация с Абалкиным. Либо берешь на совесть груз крови и стыда, но зато разом отрезаешь от человечества неконтролируемую угрозу. Либо ставишь под удар человечество, а сам при этом — весь в белом. Ситуация мне ясна до боли, но какое решение я принял бы ЛИЧНО в этой ситуации, заранее сказать не берусь. Да и кто возьмется? Мне и раньше приходилось слышать от читателей что-то подобное, и каждый разя в отчаянии всплескивал руками. Какое преступление? Какие преступники? Мне всегда казалось, что авторы очень ясно и совершенно однозначно показали, что мир Радуги был абсолютно безопасен по ВСЕОБЩЕМУ мнению! Ну, не случайно же допустили, чтобы это была планета-курорт, планета-санаторий, планета-пионерлагерь. Никому и в голову не могло прийти (и противоречило, кстати, всем теоретическим соображениям), что такая катастрофа возможна. Если подобный просчет считать преступлением, тогда история науки (и философии) битком набита преступниками. Тут и супруги Кюри, и Рентген, и Форд, и Жан-Жак Руссо, и Маркс… Что же касается «морали овец на бойне», то этого я просто не понимаю. По-моему, эти люди ведут себя весьма достойно. Сегодняшние на такое поведение, увы, неспособны. En masse. Ситуация Радуги в принципе не может быть разрешена в терминах «правильно-разумно-рационально-правомерно». Это — ситуация НРАВСТВЕННОГО выбора и решается она в терминах «нравственно-аморально-честно-подло». На мой взгляд, Горбовский (и все прочие) решили эту проблему НРАВСТВЕННО ВЕРНО. Хотя, может быть, и нерационально. Также нравственно верно, но совершенно нерационально поступает не умеющий плавать человек, бросающийся спасать тонущего ребенка или вообще — другого человека. Или интеллигент-очкарик, вступающийся за честь женщины, оскорбленной здоровенным хамом. Или учитель Януш Корчак, который пошел в газовую камеру вместе со своими дефективными воспитанниками, хотя эсэсовцы предлагали ему совершенно рациональное и разумное решение: этих воспитанников отправить на смерть, а самому заняться воспитанием других детей («ведь вы так талантливы, вы можете принести еще много пользы в дальнейшем…»). Это человек сильный, добрый, мужественный, очень честный, однако же, взваливший ношу себе не по плечу. Нагрузка оказалась ему не по силам, и он сломался. И предал все, во имя чего, собственно, и работал: принципы милосердия и терпимости — те самые принципы, которые проповедовал и полагал наивысшими. Имя Румата придумал АНС. Еще в самом начале 50-х он сочинял повесть под названием «Румата и Юмэ». Румата там был — сын знаменитого Тарзана, а кто такой (такая?) Юмэ, я так и не узнал никогда: повесть написана не была. В свое время АНС объяснял мне, что означает «Румата» по-японски, и даже рисовал соответствующий иероглиф. Это безусловно опечатка. Названный дон только однажды менял свое имя: в самом первом варианте ТББ он назывался «дон РЭБИЯ». Но Иван Антонович Ефремов, прочитав, сказал: «Эт-то уж с-слишком! Т-такую анаграмму только ленивый не р-разгада-ет…» Редакторы приняли его сторону, и авторам пришлось пойти на попятный. Нет, сколько-нибудь подробной разработки этого образа не было. Далекий от политики, самоуглубленный, не знающий (и не желающий знать) ничего, кроме поэзии… Этакий Иосиф Бродский из Арканара. Что касается имени, то я вполне допускаю, что придумал его именно АН, и что придумал неслучайно, а взял именно из китайской истории. Но ни подтвердить это, ни в этом усомниться я не берусь. Эпизодический герой. Кусочек личной жизни. Детская любовь. Может быть, даже — символ Земли в каком-то смысле. Как это ни обидно, — да, чистейшее совпадение. Или, может быть, импритинг (неосознанное впечатление)? Конечно же, это выдумка авторов. Имитация нашей родной фени, и не более того. Если общий смысл разговора Вам понятен, то добавить, по сути, мне нечего — ничего другого в этом диалоге и нет. Антон — вряд ли. Дон Кондор — вполне возможно. Странно, кстати: почему так нравится многим читателям барон Пампа? Ведь — жлоб, дубина стоеросовая, пьяница и бандит. Нет, вызывает симпатию. И у авторов — тоже. Нет. Просто у детей того времени было принято играть в Арканар. Как дети моего времени играли в мушкетеров и в пограничника Карацупу. Нет, все правильно. ДЕКАрэбы это десятки рэб. Такая мощь интриги землянину не по силам. В лучшем случае — ДЕЦИрэбы, то есть десятые доли рэбы. Что-то среднее между пампасами, сельвой и саванной — некий тип растительного многообразия. Мы знали только одну строчку. Надо чувствовать себя Цурэном, чтобы позволить себе хотя бы вторую, а мы были о себе невысокого мнения как о поэтах. Сочинил его БН. Специально для романа. Примерно в 1963 году. Да, в каком-то смысле он стал изгоем. С ним стало страшновато и неприятно общаться, как большинству из нас — с… ну, скажем, с исполнителем приговоров. Это была чистая случайность. Неизбежная, закономерная, если годно, случайность. Из тех случайностей, которые всегда, рано ли поздно, но происходят. Не знаю. Но знаю точно: сам себе он бы такого невмешательтва не простил. Все дело в том, что божьи мельницы мелют слишком медленно. Нетерпение владеет нами. Хочется, чтобы все произошло завтра, в крайнем случае — послезавтра. А на серьезные изменения в человеческом обществе требуются века, в крайнем случае — многие десятилетия. Почему же обязательно убивать? Что за кровожадность! У землян-прогрессоров существовало множество способов «вынуть человека» из исторического процесса, вовсе не убивая его. Например, похищать и переселять на какой-нибудь малообитаемый остров, подальше от центров политики, где варится история. Тоже, конечно, насилие над личностью, но — ничего необратимого. По-моему, Вы не поняли ТББ. Это — совсем не «гимн прогрессорству», это — ему приговор. Мы изначально считали, что прогрессорство есть затея безнадежная, бессмысленная и нравственно опасная, а в дальнейшем только развивали и все более подробно иллюстрировали эту мысль. Трагедия прогрессора в том и состоит, что заниматься этим делом бессмысленно и опасно, а НЕ заниматься — невозможно: совесть не позволяет. Вы поняли меня правильно. Я решительно против того, чтобы людей гнали куда-либо против их воли да еще железной рукой в придачу. Такого обращения заслуживают только преступники. И только по приговору суда. Ну, и сколько информации (с помощью даже самого мощного спутника-шпиона) получает государство А по поводу быта, законов, социальных прибабахов и ментальных «тараканов» жителей государства Б, находящегося под наблюдением? Что оно, вообще, об этом государстве узнает? Да оно, сколько водка стоит, и то не узнает. Это вам не за танковыми колоннами наблюдать. Ну и будет ваша «муха» летать, главным образом, по-над нужниками, извините за выражение. А робота-андроида еще надо придумать — такого, чтобы он от человека не отличался, а разведданные собирать умел не хуже человека. Нет, с романом — не связаны. Роман был закончен в 63-м. А вот фильм по этому роману (который должен был снимать Алексей Герман) погорел именно из-за чешских событий. Сразу после вторжения тогдашний главный редактор «Ленфильма» (мадам Головань) заявила: «Все. Хватит. Я останавливаю этот сценарий раз и навсегда». Так оно и вышло. Это вопрос! У поляков есть специальное обращение к смешанной компании: «паньство». В отличие от компании одних только панов — «Панове». Или, наоборот. Что делать в аналогичном случае благородным донам, я просто не знаю. Может быть — «доньё»? Или — «донство»? Мы никогда не считали «Понедельник» программным произведением. Это был капустник, «развлекуха», «беззубое зубоскальство» (как сказали бы Ильф с Петровым). Да и популярность его не так уж велика: научники, студенты «естественных» вузов, вундеркинды из ФМШ — вот и весь его «ареал существования». Заметьте, что продолжение «Понедельника» («Сказка о Тройке») — повесть значительно более серьезная — не имеет и этой аудитории. Народ любит развлекуху. По крайней мере, en masse (как сказал бы Амвросий Амбруазович). Насчет закономерности, — не знаю. Не думаю, что таковая имеет место. Смеялись в процессе работы много, особенно пока писали первую и вторую часть. Материала оставалось, помнится, довольно много, но все — на отдельных листочках и клочках, все утрачено, ничего не осталось. Увы и ух. Не знаю, о каком «специфическом месте» «Понедельника» идет речь. В те времена, когда эта повесть задумывалась, самого понятия «фэнтези» не существовало, но получилась у нас вещь промежуточная: фэнтези с элементами научной фантастики. Авторы хотели доказать, что фантастика может все — в том числе рассказывать о ведьмах и волшебниках, — и доказали это. Никак. Мы задумали эту повесть еще году в 59-м, несколько лет собирали материалы и, наконец, в 62-м начали писать. Биография нашего героя Саши Привалова немного похожа на биографию БН, но сходство, скорее, только самое общее. Так же, как НИИЧАВО отдаленно похож на Пулковскую обсерваторию, в которой БН несколько лет работал. Конечно, с Сашей Приваловым. С меня он (в общем и целом) и писался. Лет 28–30, наверное. Хороший вопрос! Были, были странные интерпретации, но ничего сейчас в голову не приходит… Вспоминается вот только «краткое содержание» к американскому изданию все того же «Понедельника», где говорилось о том, что повесть эта — о жизни советских ученых в секретной советской «шарашке». Сам я никогда программистом-профессионалом не был. Героя «Понедельника» мы писали с наших знакомых, в том числе и программистов тоже, причем старались не слишком вдаваться в детали и тонкости. Да, наверное. В мое время лозунг «ПНВС» означал просто «да здравствует работа без выходных», «работа без перерывов». Безусловно! Федор Симеонович писался именно и только с Ивана Антоновича. По-моему, получилось очень похоже. Профессор Выбегалло списан со знаменитого некогда академика Лысенко, который всю отечественную биологию поставил на карачки, тридцать с лишним лет занимался глупостями и при этом не только развалил всю нашу биологическую науку, но еще и вытоптал все окрест, уничтожив (физически, с помощью НКВД) всех лучших генетиков СССР, начиная с Вавилова. Наш Выбегалло точно такой же демагог, невежда и хам, но до своего прототипа ему далеко-о-о! Ну, практически, все эти персонажи являются, естественно, авторским вымыслом. Но каждый (или почти каждый) имеет своего прототипа. Например, Федор Симеонович списан с Ивана Антоновича Ефремова, а Янус Полуэктович сильно смахивает на тогдашнего директора Пулковской обсерватории Александра Александровича Михайлова. Кристобаль Хозевич — почти чистая выдумка, а вот профессор Выбегалло есть некая смесь академика Лысенко и одного известного писателя, имени которого я не хотел бы здесь упоминать. Что мы знаем о Выбегаллах? Кровавый палач Пол Пот, например, был интеллигентным высокообразованным человеком, нежным и любящим отцом. О чем он думал перед смертью? О внуках, скорее всего, вряд ли — о трупах. Боюсь, Вас дезинформировали. «Понедельник» изначально (в 1960 году) задуман был именно как повесть о магах и волшебниках и не имеет никакого (прямого) отношения к Пущино. Он на 90 % основан на реалиях Пулковской обсерватории, которые были мне хорошо известны (я проработал там 10 лет). Остальные 10 % — все, что известно было нам обоим о самых разных НИИ из рассказов наших знакомых. Вы совершенно правы: это был именно Жиан Жиакомо. Но когда «Суета вокруг дивана» писалась (а писалась она отдельно и независимо от прочего текста), это был, разумеется «некто в сером» и не более того. Впоследствии мы его «отождествили» (как говорят астрономы). Белый Тезис — выдумка авторов, не имеющая реального прообраза, некая магическая истина, или парадигма, или методология. Бен же Бецалель — легендарный алхимик, изобретатель первого робота. Все, что авторы о нем знают, изложено в «Комментариях» А. Привалова (см.). А вот откуда появился Бен Бецалель, я уже не помню. Скорее всего, вычитали где-нибудь случайно и с радостью использовали. Имеется в виду некий древний маг по имени ЗЕКС, который левитировал особенно здорово и энергично. В отличие от героя, слишком старого для таких упражнений. Вы заблуждаетесь. Мерлин в «Понедельнике» — это пародия на Мерлина из марк-твеновского «Янки при дворе короля Артура». О чем имеется соответствующая ссылка в тексте. Никакого отношения к «английскому империализму» он не имеет. Равно как и наши «испанские друзья» инквизиторы никуда авторами не «продвигаются». Тем более, что во времена написания повести никаких «испанских друзей» в помине не было, а был кровавый диктатор Франко, и весь сказ. Я не помню уже в точности, но мы вычитали в какой-то книжке или услышали от знакомых, что «ойра-ойра» — это такой танцевальный припев у цыган. Что-то вроде русского «тра-ля-ля» или «ой-люли». Такой фамилией мы хотели подчеркнуть цыганское происхождение горбоносого Романа. Подразумевалось, что да, охотники. Но вот на какую дичь? Этот вопрос у авторов продуман явно не был. На первом слоге: Хо'зевич. Насколько я помню, название это возникло так: я взял немецко-русский словарь, раскрыл его наугад и наткнулся на слово umkleiden. Звучание нам понравилось, мы поиграли этим словом так и сяк — образовался «умкляйдет». Никакого смысла в это слово мы не вкладывали. (Umkleiden означает — «переодевать», а также «обивать, обтягивать» и «окружать».) Происхождение этого «термина» таково. Надо было что-то срочно придумать, я, помнится, схватил с полки немецко-русский словарик и открыл его наугад. На глаза попалось слово umkleidet — совершенно не помню, что это значило, да это было и не важно. «Умкла'йдет», — предложил я (не теряя драгоценного времени). АН не возражал. Так оно и стало быть. Позже (много позже) мне приходилось рассказывать эту нехитрую историю неоднократно и даже, помнится, разубеждать тех, кто считал, что говорить надо «умклайдёт», потому что это похоже на «ум кладет». Не только первая фраза, но и весь (насколько я помню) первый абзац есть слегка видоизмененный соответствующий первый абзац из «Капитанской дочки». Названное стихотворение мы нашли в одном из номеров журнала (если не ошибаюсь) «Иностранная литература». Думаю, году эдак в 1962-63-м. При стихотворении была ссылка: английский (?) современный (?) поэт. Больше ничего не помню. Пошарил сейчас по своим словарям — ничего не нашел. Так что могу только гарантировать, что Лог этот — не авторская выдумка, а совершенно реальный человек. Время было такое. Но не в 1958-м, все-таки, а уже в 1961-м или даже 62-м. Подразумевается, что «цыканье зубом» управляет скатертью-самобранкой, лежащей на столе, и реализуется работа этой скатерти через посредство Наины Киевны. Как потирание известной Лампы реализует появление джинна — Раба Лампы и того, кому принадлежит Лампа. Каким хотели, таким и создали. Симпатичный, молодой, трудолюбивый, неглупый, веселый… ну и так далее. Мы безусловно находились под влиянием одноименной повести Александра Ивановича Куприна. Термин «Маген Довид», подозреваю, был нам в те годы (1962—63) вовсе не известен. В ворота институтского гаража. На первое время. Потом его оттуда непреклонно выпер Модест Матвеевич. Что естественно. Насколько я помню, мы взяли их из Афанасьева, из его собрания народных сказок и песен. Фраза эта, действительно, взята из реальной беседы с Ильей Варшавским по поводу целей Природы и человечества. (Пародию на эту беседу я в свое время написал под заглавием «Мыслит ли человек?» Она — пародия, я имею в виду — опубликована. См. например, Донецкое СС.) Впервые эта нестыковочка замечена была Пулковским астрономом Дмитрием Евгеньевичем Щеголевым еще в 1966 году. В дальнейшем и еще некоторое (небольшое) количество внимательных читателей споткнулось об этот абзац. В конце концов, это привело к появлению в «Послесловии А. И. Привалова» раздраженного комментария по поводу «элементарной логической задачки», при изложении которой «авторы ухитрились допустить достаточно примитивный логический ляп, причем не постеснялись приписать этот ляп своим героям. Что характерно». Соловец — это по замыслу авторов, безусловно, некий символ сказочного, былинного, русского Севера. В его названии и Соловецкие острова присутствуют, и Соловей-разбойник тоже. Так что Вы, в общем, правы. Ничего особенного. Шутка. Имеется в виду контаминация хорошо известных (в высшей степени правоверных) строчек «…сжимает властно свой штык мозолистой рукой…» и «…добьемся мы освобожденья своею собственной рукой». Разумеется, редактор потребовал это выкинуть, а мы, при первой же возможности, восстановили. Тут бы надо Вам обратиться к профессионалу! Нам, астрономам, математику преподавали как бы «вскользь», — скользили по верхам, — так что мои знания в области теории функций весьма поверхностны. Но я прекрасно помню, как наши «математики» говорили о названном предмете и даже, кажется, придумывали какие-то правила этой игры. В общем, конечно, ясно: плоскость доски обобщена до банахова пространства, а роль корабликов играют соответственно некие функции… Но в деталях, — увы, не знаю. Здесь нет ничего загадочного. Хорошо дрессированного Змея Горыныча ничего не стоит уговорить залезть не то что в цистерну, — в подводную лодку. Это дело техники и сноровки. Хороший вопрос! Не могу на него ответить, и единственное мне оправдание: авторы считали, что ВСЕ УЧЕНЫЕ суть МАГИ, — какой бы вуз они ни кончали. Маги по определению. Все, что использовано в «Понедельнике», — это винегрет из случайно подобранных цитат, взятых из случайно попавшихся под руку книг. Никаких серьезных знаний в области магии у нас, естественно, не было. И нет. И необходимости в таких знаниях никогда не было. И нет. Думаю, большинство из них (Эдик Амперян, Саша Привалов, Ойра-Ойра, Витька Корнеев и, уж конечно, все Великие) продолжали бы заниматься своей наукой. Даже за границу никто бы из них не поехал: в НИИЧАВО условия работы после перестройки вряд ли ухудшились бы существенно — магия все-таки, то, се… Плохо пришлось бы Выбегалле. Не знаю, куда бы он делся, но, наверное, приспособился бы и он — он из породы приспосабливающихся. И Модест Матвеевич бы не пропал — хорошие хозяйственники всегда нужны. Вот Керберу Псоевичу пришлось бы искать новое место службы. До поры до времени. Вообще хуже бы стало только самым неудачливым и бездарным, — из тех, кто с волосатыми ушами. Правда, в НИИЧАВО они составляли все-таки меньшинство, не то что в любом обычном НИИ, где их пруд пруди, «навалом и всю дорогу». Плохо другое: все бы они постарели и помрачнели, — совершенно независимо от ветров перемен. Мы, признаться, задумывали году этак в 86–88 писать «НИИЧАВО сегодня», но так и не собрались: невеселая получалась сказка. Ну разумеется, они с Сашей поженятся и будут счастливы. Наверное, не могли бы. Нас никогда не интересовали те ЦЕЛИ, к которым стремились самые умные (подчеркиваю!), самые симпатичные нам, самые нравственно близкие из бизнесменов. Цели эти (в конечном итоге): власть над людьми и управление социальными процессами. Более того, эти цели никогда нам не нравились. Поэтому, если бы мы и взялись писать об этих людях, у нас обязательно получилась бы сатира, без всякого доброжелательства и теплоты. Этим маленьким эпизодом мы как бы намекали, что даже маги не способны создать нечто из ничего и за возникающие в процессе волшебства материальные блага надо платить. Шампанское не создается из магических пассов, шампанское просто изымается из ближайшего магазина, и за него (шампанское) надо во благовремение заплатить хрустящими. Подразумевается, что и со всеми прочими чудесами дела обстоят так же «материалистично», но было бы слишком скучно (и нудно) каждый раз об этом подробно писать. Конечно же, чудеса! Кто бы спорил? Но — из области математической магии. Нелинейная трансгрессия. Феномен Тарантоги. Энергетический изоморфизм. Асимметрические преобразования Киврина. Умклайдет-преобразования второго рода… Но при всем при том — неуклонное соблюдение первых трех законов термодинамики и очень осторожное использование четвертого. В частности, козлоподобный комар появился именно потому, что Привалов (по неопытности) забыл произвести инкуб-матрицирование и, как естественное следствие, напорол с масштабированием. С четвертым законом не шутят. По крайней мере, чайники, вроде Саши. Названные груши безусловно перемещались с грушевого склада (городка Середина-Буда Черниговской области), но Саша забыл, что органическая трансгрессия обязательно требует предварительной нормализации вектора-магистатум, и поэтому глюкоза в груше из левовращающей сделалась у него правовращающей, откуда, естественно, и горький вкус. Я уже писал здесь выше, что с четвертым законом термодинамики шутки плохи. Когда-то мы очень гордились этой повестью. Но цензура так изуродовала ее, что наши восторги сменились определенной холодностью. Впрочем, в 70-х годах мы все еще числили ХВВ среди лучших своих опусов. Сегодня я к этой повести, скорее, равнодушен, хотя не могу не признать, что (в отличие от многих наших вещей) она осталась в высшей степени актуальной. «Хищные вещи» чуть не вылетели вон из издательства «Молодая гвардия» (по идеологическим мотивам) в 1965 году. Чтобы спасти вещь, мы вынуждены были сделать там ряд «оптимистических» и «идеологически выверенных» вставок. Эти вставки я выбросил при последнем издании романа. В издательстве «Терра Фантастика» роман выпущен в своем первоначальном виде, в каком он сошел с нашей машинки в ноябре 1964 года. Представьте себе. Авторы отнюдь не считали этот фрагмент «прекрасным». Они относились к нему, как к неизбежному злу и вынужденной залипухе. Авторы полагали, что нарисованная в ХВВ проблема настолько серьезна и опасна, что не терпит простых и наглядных решений. Сто лет, и ни поколением меньше. А скорее всего, еще дольше. И никаких реально существующих педагогов на горизонте… Буба закусывал таким странным образом не от хорошей жизни никак не для того, чтобы получить удовольствие от процесса закусывания. Подразумевается, что это — некий составной элемент жизни всякого опытного слегача. Нечто для вящего кайфа. Слово «слег» было выбрано из двадцати или тридцати наугад придуманных, как самое противное «на вкус и на ощупь». Насколько я помню, это был армейский танк. Ведь в городе имел место мятеж, поднятый армией и тайной полицией (которые результате всеобщего разоружения оказались не у дел). Помню, АН рассказывал о своем знакомом — сотруднике наших спецслужб, который уже в те времена принимал участие в подготовке военспецов в африканских странах (будущих бойцов ФРЕЛИМО, УНИТА и пр.). Так вот, этот сотрудник выражал свое восхищение тем, что АБС сумели (ничего вроде бы не зная об этом) так точно описать типичного «борца с кликой Бадшаха» (помните сцену в кафе?). Мы, разумеется, были польщены, но, честно говоря, не увидели в этом ничего такого уж «гениального» или даже загадочного. Все, что описано в ХВВ, — результат логического анализа, и не более того. Там происходит лишь то, что должно происходить, если сделать определенные предположения о ситуации в социуме. Что же касается «редакторов», то им очень многое не понравилось в ХВВ, книга была без малого остановлена в производстве и лишь божьим попущением увидела свет. После чего ее долбали в прессе все идеологические холуи, кому было не лень. Мы не имели в виду никакого конкретного города. Небольшой курортный город в небольшой европейской стране. Все. И никаких конкретностей. Работая над ХВВ, авторы имели в виду примерно следующее. Вот вы, господа начальство, все время талдычите нам, что надо повышать жизненный уровень и развивать производство. Подымем-де жизненный уровень на недосягаемую высоту, и у нас сразу же, автоматически, наступит благорастворение воздухов под названием «коммунизм». Так вот — НЕ наступит. А наступит вот что: читайте эту книжку, думайте и кончайте людям баки забивать. Коммунизм — это общество людей, наслаждающихся своей любимой работой, а не стадо пожирателей вкусной еды, для которых главное в жизни — поменьше думать и побольше развлекаться. Вузи с приятелями — достойные представители такого вот общества. Но и интели — тоже не сахар, хотя они и «с идеями». Большевики тоже были «с идеями» — во сколько наколбасили! И не пытайтесь поделить мир (и в частности общество, описанное в ХВВ) на быдло и на тех, что «с идеями». Не получится. В каком-то смысле все с идеями. И в каком-то смысле — все быдло. Авторы хотели сказать примерно следующее: можно быть мастером и фанатиком своего дела и в то же самое время оставаться «нищим духом» — человеком, убогим интеллектуально и эмоционально. Таков наш мастер Гаоэй. Жилин думает о нем то же самое. «Мыльных опер» по ТВ в то время еще не было, даже на Западе. Но были (на Западе) мыльные оперы по радио — о них мы, понаслышке, знали. Без всякого сомнения! Именно они. Зазывалы. О космонавтах не скажу, но вообще знавал многих и многих очень приличных людей, которые «ломались» на такой, скажем, прозаической вещи, как водка. Это, — как говорил Карлсон, — дело житейское. «Нету молодца противу винца». У Вас разнузданное воображение. В названных «салонах» никакого разврата нет — там исправляют настроение немолодых женщин, впавших во временную депрессию. «Чушики» — это жаргонное словечко (придуманное авторами), означающее примерно то же, что и «ерунда», «глупости», «чушь». Всего-то навсего. Ну почему так уж и «антивоенная»? Как всякий кадровый военный, генерал-полковник не лишен известных недостатков (специфический менталитет, ограниченность и узость кругозора, излишняя решительность в принятии решений, полное отсутствие рефлексии), но при всем при том ничего такого уж отрицательного за ним не числится. И отношение к нему авторов соответствующее — несколько с иронией, но не без известного уважения (вообще характерного для людей моего поколения в отношении к военным в чинах). Артики — это люди, исповедующие исключительно «искусственный» образ жизни (дышать дымом, покрывать тело краской, избегать свежего воздуха и солнечного света и пр.). Кто такие перши, я, честно говоря, уже забыл. Тоже придурки какие-то, неестественные. А Вы сравните мир ХВВ с миром «1984» или даже с миром романа «Операция ВЕНЕРА» Пола и Корнблата. Не покажется ли Вам мир ХВВ раем? А ведь тоталитарные миры и миры перенаселенной Земли — это вполне реальная перспектива. Нет уж, пусть лучше дрожка и слег. В конце концов, и то, и другое уже существует «здесь и сейчас», хотя и в облегченном варианте (рок-клубы и экстази), и ничего, живем, не погибаем и даже прогрессируем помаленьку. «Мир ХВВ» — это реализовавшееся во всей своей красе Общество Неограниченного Потребления. Мир, в котором полностью отсутствует проблема материального обеспечения граждан: людям доступно все необходимое и практически все, что они могли бы пожелать. Реализована старинная мечта человечества: работать как можно меньше, а получать как можно больше. И совершенно неважно, только ли город это, или целая страна, или даже континент. Такие обстрелы — очевидно, акции людей, доведенных до отчаяния от невозможности что-нибудь изменить. Это сродни поведению жены, хлещущей по физиономии своего бедолагу-супруга, который опять, в который раз, приполз домой на бровях, и никто, ничем, никак не способен прекратить это отвратительное свинство!.. Думаю, эти экстремисты не слишком заботились о людях. Ведь это было для них «быдло». Ну шлепнем парочку-другую — главное ведь: заставить проснуться, опомниться, разозлиться хоть на кого-нибудь — перестать быть сытым стадом… Не надо идеализировать интелей — в стране уродов и интели уроды. Там работают ВСЕ. Только рабочий день трехчасовой (насколько я помню). Уровень же изобилия достигнут с помощью науки и техники — химический синтез всего мыслимого, автоматизация трудоемких производств и прочие чудеса 21 — го века. Во-первых, цензоры таки-да ЗАМЕТИЛИ поклеп, и у книжки были большие неприятности. А во-вторых, книжный дефицит на некоторые книги существует всегда и везде. Разумеется, это ОТНОСИТЕЛЬНЫЙ дефицит — достать можно, но не вдруг и не везде (как давеча книгу Лоренса Гарднера «Чаша Грааля…» искали мне полгода по всей России добрые люди, спасибо им от всего сердца — еле нашли). Видимо, с собранием Минца у Жилина была такая же история, — это же было какое-то особенное издание, самой полное, откомментированное и т. д. Название это — строчка из эпиграфа («Тихо, тихо ползи…»). Символ неторопливости прогресса и упорства человеческого в достижении цели. Нет, это не так. Я лично знаком по крайней мере с двумя читателями, которые идею «Улитки» сформулировали для себя точно так же, как это сделали авторы. Не надо воспринимать Управление как некое реальное учреждение. Управление — это, безусловно, символ. Символ нашего настоящего. Так же, как Лес — символ будущего. А УНС — это, по сути, притча. Сюжетно «Улитка» — это история двух притчевых героев, один из которых во что бы то ни стало пытается попасть в Лес, а другой — вырваться из Леса. Никакой сюжетной необходимости в их встрече авторы не усматривали. Разумеется, это именно «кафкианский штрих». Там их много разбросано, по всей повести. Мы неоднократно говорили и писали: будущее (реальное будущее) не ужасно и не прекрасно, оно — чуждо, непонятно и лежит за пределами понятий «хорошо-плохо». Эту мысль мы, в частности, иллюстрируем Лесом из «Улитки». Нам, помнится, очень нравился тогда характерный для Кафки прием: описание мира, как призрачной зоны перехода от сна к реальности. Этот прием мы вполне сознательно и с удовольствием применили пару раз в «Улитке». О Галковском я, к стыду своему, ничего не знаю. Что же касается «Улитки», то советское крестьянство безусловно представлялось нам (в каком-то смысле) образцовой жертвой Прогресса, хрестоматийным примером того, что может сделать с целым социумом (древним, самобытным, стабильным) неуклонный, равнодушный и неодолимый Прогресс. И дело здесь не в коллективизации даже — по сути дела, во всем мире крестьянство с хрустом погибло под колесами Прогресса, только в разных странах эта гибель выглядела по-разному. Не знаю. Старались. На самом деле происхождение этого имени таково. В первом варианте «Улитки» (известном теперь под названием «Беспокойство») героем «лесной части» был Атос-Сидоров. При работе с окончательным вариантом нам, естественно, понадобилось заменить Атоса на кого-то другого. Обычно в таких случаях подбирается имя с тем же числом слогов и с тем же «ритмом» (чтобы не сбивались с ритма фразы, в которых это имя присутствует). Кто-то предложил имя Кандид. Кан-дид — А-тос, очень хорошо. Мысль о Вольтере, разумеется, тоже обсуждалась, и было признано, что это даже недурно: Простодушный и Лес. Но какого-то особенного смысла мы в имя Кандид не вкладывали. Вообще-то Перец это не имя, а фамилия. Причем фамилия «значимая». Авторы как бы смутно намекают на то, что такие люди, как он, являются той самой острой приправой к нашей жизни, которая делает существование общества не таким пресным. («Перчику ему в жизнь, перчику!..» — говаривал один из эпизодических героев классики.) Как мы с огромным удивлением узнали спустя пару лет после окончания «Улитки», Нава на старорусском означает «русалка», «утопленница». Такие дела. Это, опять же, не существенно. Важно, что с ним происходило то же, что и с Кандидом, который тоже никак не мог выбраться из своей деревни. Вот эта обреченность, прикованность к месту важна для атмосферы романа. Намек на такую закономерность в повести есть. Мы, правда, имели в виду нечто большее: миром правит Женщина. Это хорошо перекликалось с «лесной» частью повести. Нет еще. Но дело, видимо, идет к тому. Придумалось как-то само собой. По-моему, автор этого маленького шедевра — АНС. Помню, что спервоначалу это выражение казалось нам ужасно неуклюжим и искусственным, а потом — ничего, привыкли и даже полюбили. В «Улитке» нет одной-единственной главной мысли. Поэтому так вот просто на Ваш вопрос не ответишь. Там есть, например, идея о том, что будущее, на самом деле, не бывает ни хорошее, ни плохое — оно всегда абсолютно чужое. Или, скажем, мысль о том, что прогресс внеморален, он не имеет никакого отношения к нравственности. Или идея о том, что все бюрократические системы в мире похожи друг на друга… Короче, там много идей, и я затрудняюсь выделить Главную. Смысловую нагрузку в УНС несет практически каждый из персонажей. За исключением совсем уж эпизодических. Вы, в известном смысле, правы. Эту фразу мы придумали и вложили в уста (в мысли) нашего Переца, когда сами мучились «тоской по пониманию». Спустя 20 лет мы болели уже другой болезнью: «тоской от понимания» — когда все, казалось бы, понимаешь, но сделать ничего не в силах — даже предложить что-нибудь. Повесть эта родилась из случайного высказывания в процессе ленивого обсуждения проблемы вторжения извне: нынешнее человечество совершенно не обязательно завоевывать (силой оружия) — его вполне можно купить. Впрочем, повесть получилась не совсем о том. «Существует ли понятие человеческого достоинства (в космическом смысле этого слова)?» — вопрос, который мы фактически задали в повести и на который, по-моему, так и не сумели вразумительно ответить. Вы правильно подметили неопределенность авторской позиции в этой повести. Мы и сами не понимали (а я — до сих пор не понимаю), кто там прав: «здравомыслящий» учитель астрономии на пенсии или его зять, либерал и радикал. Существует ли такое понятие, как достоинство землянина? Не знаю. А следовательно, не знаю, правильно ли поступили герои нашей повести, продав право первородства за чечевичную похлебку. Мы, разумеется, были ближе к Харону. (Я и сейчас к нему ближе.) Однако, аргументация Аполлона (аргументация подавляющего большинства, между прочим!) неопровержима. В этом-то и проблема. Увы, нет! Сейчас мне еще труднее возражать Аполлону, чем 30 лет назад. Старик видел суть, в этом ему не откажешь! По-моему, они там УЖЕ превратились. А вот печально ли это — вопрос! Я уже писал когда-то, что для авторов так и осталось загадкой: кто прав в споре — мятежник Харон или его здравомыслящий тесть? Или иными словами: всегда ли право большинство и как отличать случаи, когда оно, все-таки, не право? Конечно же, нас привлек именно контраст. Нам показалось, что это забавно, когда именем бога солнца и красоты назван заурядный учитель астрономии, заскорузло-здравомыслящий пенсионер. Думаю, это не случайно. Мы с АН очень любили этот рассказ Чехова, особенно АН. Наверное, не обошлось без (скрытого) влияния. Вероятно, во ВНМ массовому читателю не хватает острого сюжета и приключений тела. Не знаю, правильно ли это объяснение, но оно напрашивается. Мы сами считали, что «гадкие лебеди» — это именно мокрецы, люди будущего, изуродованные нашим с вами настоящим. Все эти имена изобретены были в свое Время моим шестилетним сынишкой (ой же — автор бессмертного стихотворения «Стояли звери около двери…»). У него, помнится, был написан роман (страницы на три) про некоего Росшепера и его «заметчиков» (которые всё, сами понимаете, замечали). Так вот, Бол-Кунац, Зурзмансор и Валерьянс (и еще несколько человек, которых я теперь уже запамятовал) и были этими самыми заметчиками. Имена эти нам с АН очень понравились, и мы их вставили в ГЛ, где они (по-моему, оказались вполне на месте. Банев — «сборная солянка» прототипов. Там и Окуджава, и Высоцкий, и сами братья Стругацкие — все помаленьку понамешаны. В целом получился довольно характерный тип диссидента-шестидесятника. Мы не имели в виду глиняного робота. Просто это имя звучало, как нам казалось, веско и очень солидно. У Ирмы не было конкретного прототипа. Это — собирательный образ всех симпатичных девчонок, которых мы с АН знали. И не то, и не другое. Мокрецы уродливы и отвратительны, а потому выходят на люди с повязками на лице или в специальных масках. Зурзмансор усмехнулся, и плохо прилаженная маска у него — отвалилась. Неприятное зрелище и вполне фантастическое — сточки зрения Банева, не понявшего, что именно произошло. Нет, неправильно. Власти рассчитывали, что им удастся заставить мокрецов работать на оборонку. Они (власти), как и Вы, воображали, что мокрецы — сверхлюди, а это совсем не так. См. ниже. Совершенно правильно. По мнению генерала Пферда лепрозорий был в высшей степени секретной военно-научной лабораторией. Боюсь, Вы не уловили сути романа и, в частности, не поняли, кто такие мокрецы. По замыслу авторов, мокрецы — это люди нашего будущего. Мы изуродовали свое будущее, и оно оказалось (в результате наших экологических и прочих «подвигов») населено талантливыми, высоконравственными, но безнадежно больными людьми. И эти люди вторглись в наше время, имея целью изменить наше настоящее с тем, чтобы изменилось ИХ настоящее (наше будущее). Это им удалось, но в результате, в полном соответствии с «парадоксом машины времени», сами они исчезли, ибо теперь наше будущее (их настоящее) оказалось заселено такими, как Ирма, Бол-Кунац и иже с ними. В романе обо всем этом прямо не говорится, но намеков разбросано достаточно, чтобы вдумчивый читатель догадался сам. По замыслу авторов, мокрецы — пришельцы из будущего, вторгшиеся в свое прошлое, чтобы изменить свое настоящее. Так что Банев стать мокрецом не смог бы при всем своем желании. Придется представить. Во всяком случае, — попытайтесь. Зурзмансор — один из первых пришельцев из будущего, живет «в современности» больше двадцати лет, прославился как философ-футуролог, действительно был женат на Диане и пр. Тут надо только ясно понять, что «мокрецы» — в нашем времени давно, и в контакте с генералом Пфердом не со вчерашнего дня, и на сегодняшней земле их много, легенду о собственной заразности они распространяют сами и с помощью спецслужб, истинная сущность их — тайна за семью печатями («совсекретно, три нуля»), а ГЛ — это повесть о тех днях, когда давно задуманный Великий Проект начал наконец осуществляться. Они дети, разумеется, но они — необыкновенные дети. Дети, на протяжении нескольких лет воспитываемые Человеками Будущего, — по научной методике Будущего, во имя Будущего и для нужд Будущего. Представьте себе мальчишку-папуаса, который провел пяток лет в европейской хорошей школе, — как он будет выглядеть с точки зрения папы-папуаса, никогда не видевшего не то чтобы телевизора, — спички никогда не видевшего… стула не видевшего никогда, не говоря уж об унитазе… ничего не слышавшего о книгах, об арифметике, о нормах «цивилизованного поведения» и т. д. (При условии, конечно, что педагоги сумели все-таки сохранить в мальчишке папуаса, не превратили его совсем уж в европейца.) Сама идея гениальных ребятишек, ставших наследниками мокрецов, возникла у нас после посещения в 1965 году одной из ленинградских специализированных математических школ. Такого рода школы существуют и сейчас, насколько я знаю — математические, английские, экономические… Она означает примерно: «мы совершали некие полумагические, с вашей человеческой точки зрения, действия, дабы в этой округе образовался туман». Ваше второе предположение близко к истине: они становились верными и вечными жертвами клопов. История с «премией лепрозория» навеяна в свое время была совершенно реальным случаем: научники Новосибирского академгородка учредили премию своего клуба «Интеграл» и даже успели ее дважды вручить — АБС за «Понедельник» и, кажется, И. Грековой за рассказ «За проходной» (не уверен). Потом клуб был ликвидирован высочайшим распоряжением, но прецедент сохранился и был нами использован. Нет, это — наше. Само собою выкристаллизовалось в результате грустных наблюдений за происходящими вокруг процессами. Объяснить «действие каждого ингредиента», равно как и действие этой адской смеси в целом, я не могу. Однако, свидетельствую, что работает такое снадобье безукоризненно. На моих глазах смертельно пьяный старший лейтенант (перепутавший время отъезда и опаздывающий потому к поезду) был таким вот способом приведен в полную боевую готовность при полном служебном соответствии. Я думаю, Баневу бы у нас понравилось. Свобода! Да, это безусловно «прогрессорская утопия». Но «оптимистическая ли» она? Банев (и авторы) испытывали по этому поводу ба-альшие сомнения! Старый мир скорее просто испугался. Никто его не гнал, не угрожал ему, не стремился навредить. «Не трогал». Просто стало невыносимо страшно и невозможно здесь жить дальше. Мокрецы не стремятся разрушить (завоевать) старый мир, но и спокойного житья ему они не обещают. Обязательство перед Детгизом — написать продолжение «Понедельника». Более длинный вариант — первый. Второй возник при попытке сократить первый в два раза. Надо быть Хунтой, чтобы заинтересоваться старикашкой Эдельвейсом. Были, были у него какие-то загадочные и, может быть, даже зловещие по поводу этого старикашки планы!.. Я думаю, опять же, что и представления Хунты о «фигне» не совпадали с нашими. Я помню, мы очень устали, работая над «Тройкой». Дьявольски трудно непрерывно хохмить на протяжении трех недель подряд. И больше сатирических вещей мы не писали никогда. Писателя Чугунца на свете нет, но живет и здравствует его прототип. Только не спрашивайте, кто это — я не люблю расшифровывать прототипы. Панург — персонаж романа Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». В романе это — шут, остряк, веселый собутыльник и добрый товарищ Пантагрюэля. Нам показалось забавным, чтобы такой вот Панург время от времени возникал бы в «Сказке» ниоткуда, произносил бы очередную сентенцию (или анекдот, или побасенку) и снова исчезал бы в никуда. Он точно так же ничего не символизирует, как и Клоп-Говорун или Снежный человек Федя. Просто — один из странных (и забавных) элементов странного (и забавного) мира. Мы просто изложили песенку Высоцкого прозой. Добавив кое-что от себя. Изобретателем этого замечательного имени был, как вы знаете, Илья Иосифович Варшавский. Он говорил: Фарфу'ркис. И мы вслед за ним. Насколько я помню, визит Тройки — следствие работы Эдикова реморализатора. Фоновое воздействие. Возникновение спонтанной тяги к живой природе. По мнению авторов, чтобы забраться на соответствующие административные высоты, ум, безусловно, нужен, и отнюдь при этом не слабый, но — «другой». («Глупость это тоже ум, но — другой».) Как так — «зачем»? Да разве же можно в эпоху НТР и решительных побед советской науки обойтись без научного консультанта в таком важном деле, как рационализация и утилизация? Тут Вы, товарищ Сергеева, упрощаете! Недооцениваете Вы роль советской научной интеллигенции, самой передовой и прогрессивной интеллигенции в мире! А зря! Тут Вы, товарищ Сергеева, возможности и способности нашей интеллигенции переоцениваете. А между тем она (интеллигенция) на деле доказала, что в таких вопросах, как подсиживание друг друга и выбивание дачных участков (а равно — внеочередных квартир, бесплатных путевок и безвозвратных ссуд), не уступит никакой другой прослойке общества (тем более, что никаких других прослоек в нашем обществе и не существовало никогда). Да, пожалуй. ОО задумывался как бесшабашный боевик о приключениях рядового комсомольца XXII века. Отсюда все недостатки (и достоинства) данного произведения. Для АБС «Обитаемый остров» был прежде всего «историей взросления», историей о том, как юный, голубоглазый пионер (комсомолец, бойскаут) превращается (в жерновах реальной жизни) в свирепого и даже жестокого бойца. Именно так это задумывалось, именно так это и реализовывалось. Изначально Каммерер был у нас Ростиславским, а Сикорски — Павлом Григорьевичем (без фамилии). (См. журнальный вариант ОО, опубликованный в «Неве» в 1969 или 70-м году.) Однако главный редактор Детгиза категорически потребовал: «Никаких русских! Чем меньше аналогий с СССР, тем лучше!» — и появились Каммерер и Рудольф-Странник. Впоследствии (уже в новейшие времена) была у нас мысль вернуться «к истокам», но было поздно: и Каммерер, и Сикорски стали героями нескольких отдельных повестей, и производить такую «сквозную» замену нам совсем не захотелось. Почему мы выбрали такое странное название для анонимной хунты, я уже не помню. Но нам это нравилось. «Неизвестных Отцов» потребовали заменить наши редакторы. Смысла этого изменения мы не поняли тогда, не понимаю я этого и сейчас. Видимо, для опытного редакторского глаза здесь скрывались некие «аллюзии» и «неуправляемые ассоциации». «Легионеры» — это как раз измененный текст. Изначальный авторский текст — про «Боевую Гвардию». Этот текст был изменен по требованию цензуры, которой не понравилось слово «Гвардия» применительно к спецвойскам Неизвестных Отцов (Огненосных Творцов — по требованию той же самой цензуры). Честно говоря, работая над ОО, мы никогда СПЕЦИАЛЬНО не задумывались над тем, чтобы «поразить стрелой сатиры» наш родной отечественный тоталитаризм. Но поскольку писали мы о том, что «знали хорошо», сама собой получалась некая сатира — это то самое явление литературы, которое бдительные борцы за чистоту идеологии называли «неуправляемыми ассоциациями». И Вы совершенно заблуждаетесь, если думаете, что «издатели не разглядели явной антисоветчины в романе». Еще как разглядели! Было несколько разносных статей в газетах. Был специальный донос некоего кандидата физмат наук, полковника, в Ленинградский обком. Были чудовищные придирки цензуры, всячески тщившейся выкорчевать из романа всякое сходство с СССР и даже с Землей вообще. «Людены» насчитали, что в результате цензорско-редакторского давления авторы были вынуждены сделать что-то около 400 исправлений… Ничего себе — «не разглядели»! Только в «Обитаемом острове», и только среди жителей Саракша. Из венгерского. (По этой причине в социалистической Венгрии на протяжении многих лет не хотели издавать эту повесть.) Колдун — целиком наша выдумка. Но фраза-образ «способность по стакану с водой представить себе существование океанов» принадлежит не нам. Это сказал кто-то из классиков 19-го века, кто именно — не помню. Мне и самому его жалко, но что тут поделаешь? Такая уж была у Мака Сима судьба — учиться терять друзей и уничтожать врагов. Скажу Вам честно и прямо: авторы не знали, что сталось с Радой Гаал. Они как-то никогда над этим вопросом не задумывались. Замечу только, что Вы совершенно напрасно ставите Раду в одну строку с Аленой. Ведь Максим никогда не был в Раду влюблен. Она ему нравилась, да. Он всегда выступал ее защитником, да. Но она была для него, скорее, сестра, и никак не более того. Нет, Доктор здесь ни при чем. Он не участвовал в атаке на башню по причинам, не имеющим никакого отношения к сюжету. А вот кто был провокатором, догадаться в принципе можно, но, согласен, довольно сложно. Впрочем, «людены», кажется, в конце концов догадались. Я могу, конечно, назвать имя, но, может быть, читателям самим будет интересно подумать? Нет, не правы. Предателем был Мемо Грамену по прозвищу Копыто Смерти. «Вычислить» его даже внимательному читателю сложно, но кое-кому все же удавалось. Авторы имели в виду, что за истекшие два века человечество пережило столько важных и значительных событий, что детали нашего с Вами времени оказались полностью размыты в исторической памяти. Да и так ли уже много (я беру Ваш пример) знаем мы, сегодняшние, о Наполеоне? В основном то, что написали о нем великие — Толстой, Байрон, Пушкин. Даже то, что написал о нем Тарле, знает разве что один из ста (или — из тысячи?). Так что в случае с Максимом никакой психологической натяжки нет: рядовой гражданин Земли вряд ли будет помнить Гитлера сколько-нибудь «твердо». Маку Симу виднее. Он думал так, а мы только повторяли за ним, как попки. Специально придумывалось, как иллюстрация того, «какие имена бывают у этих горцев». Авторы так и не удосужились это название придумать. Не понадобилось. А потом это было очень неудобно, но мы обходились «эвфемизмами» — Страна Отцов или просто Саракш. Не «Хонта», а Хонти. В «Обитаемом острове» система имен-названий «базируется» на венгерском языке, так что Ваше предположение, скорее всего, ошибочно. Это, разумеется, стилизация под Ветхий Завет. Хотя, конечно, где-нибудь когда-нибудь кто-нибудь, может быть, и говорил что-то похожее. Во всяком случае, Тарас Бульба вспоминается немедленно. Мы произносили: «масссса-ра'кш». Ударение на «С» и на последнее «А». Собственно, почти также, как и Вы. Конечно, плод. Словечко это имитирует обыкновенное «приличное» ругательство. Что-нибудь вроде «ч-чер-рт!» или «с-скотина!» Звучное слово, хорошо исполняет свое назначение. Прижилось. Дословный «перевод» его — «мир наизнанку» — был придуман заметно позже, а уж из этого перевода еще позже родилось название планеты — Саракш. Господи, да конечно же НЕТ! «Массаракш» — чисто фонетическое образование — энергичное звукосочетание без всякого заданного смысла. С тем же успехом могло быть «шрассарам» или «ковиешкасс» — лишь бы «с венгерским» акцентом. Разумеется, это прежде всего игра воображения, — но не на пустом месте. Рассказов такого рода мы наслышались предостаточно. А кроме того, война — это штука, прямо скажем, «очень натуралистическая», — равно как, скажем, эвакуация, или поездка на сельхозработы, или даже научная экспедиция в тяжелых полевых условиях. Да вот — маху дали, распустяи полуденные! Не отметили, пропустили, раззявы. Страшная штука — «терабитовая бомба информации». Тема, разумеется, не случайна, но к названным опытам никакого отношения не имеет. Проблема эта занимала нас сама по себе, только писать о ней в те времена можно было только вот так — эзоповым языком, «облически». Я сильно подозреваю, что получить ментальную информацию можно только у человека, желающего этой информацией поделиться. Как невозможно находящегося под гипнозом (порядочного) человека принудить к непорядочному поступку, так невозможно узнать мыслеобразы человека, который их скрывает. Недаром Бегемот так радовался ментограммам Максима: не часто, видно, попадались ему люди, готовые «отдавать» добровольно свой мыслеряд — одни только психи ненормальные, да и то не всегда. Нет, Карибский кризис здесь, прямо скажем, ни при чем. Но угрожающую нашему миру ядерную войну мы, разумеется, в виду имели. Кстати, в те времена цензура очень неохотно и редко разрешала публиковать что-либо насчет атомных войн. Считалось, что советскому читателю ни к чему знать деталей по этому поводу — достаточно знать, что империализм США грозит миру такой войной, а советский народ этого бедствия ни за что не допустит. Точка. Конец. Остальное — ДСП. Поэтому многие читатели считали чудом, что нам вообще удалось напечатать «Обитаемый остров» в таком виде. По этому поводу была, помнится, целая полемика — то ли в Инете, то ли в Фидо. «Как доказать имеющимися у науки средствами, что Земля — выпуклый шар?» На самом деле, космография Саракша возникла у нас после того, как я прочитал где-то, что гипотезу о том, что Земля — это внутренность некоего шара, опровергнуть чрезвычайно трудно. Все основные уравнения, верные для «истинной» Земли, остаются верными и для Земли замкнутой. В фашистской Германии чрезвычайно популярна была именно эта космография (космография «Ледяной Вселенной»), выделялись астрономам даже специальные средства для наблюдения Америки сквозь толщу атмосферы. Гипотеза эта оказалась полностью опровергнутой только в новейшие времена — после начала космических полетов. Но, естественно, для АБС гипотеза эта была нужна только для создания «замкнутого» мировоззрения аборигенов и более ни для чего. Излучение играет роль усилителя и «закрепителя» официальной пропаганды. Официальная же пропаганда (как всегда в тоталитарном государстве) сводится к простейшим СУГУБО ПОЛИТИЧЕСКИМ лозунгам: «Неизвестные Отцы — твои лучшие друзья», «Враги Неизвестных Отцов — твои злейшие враги», «Ты в любой момент готов отдать жизнь за Неизвестных Отцов», и т. д. Фундаментальная тоталитарная пропаганда никогда не вдается в такие мелочи, как воспитание нравственности и порядочности в быту, поэтому и при Гитлере, и при Сталине полным-полно было жуликов, казнокрадов, хапуг — в том числе и среди самых проверенных, самых правоверных, а равно и среди правящего слоя. Вы правы в том смысле, что для воспитания народа «никакого излучения не требуется». Святые слова! Прекрасно можно обходиться газетами, радио и телевидением, а также выездными агитбригадами. (Главное тут — надежно подпереть пропаганду деятельностью тайной полиции.) Поэтому АБС-излучение можно спокойно рассматривать просто как некий гротескный символ Пропаганды вообще. Ну и, разумеется, авторы предполагают, что их фантастическое излучение на порядок эффективней любой известной им пропаганды «словом и образом». Элемент здорового брюзжания никогда не противоречил восторженному образу мыслей. Наоборот, такое брюзжание как бы оттеняет и украшает настоящего верноподданного. Он предан идее не тупо, как мужик какой-нибудь неотесанный, он предан ей вдумчиво, сознательно, не закрывая глаза на некоторые незначительные, кое-где еще встречающиеся отдельные недостатки, понимая при этом прекрасно, что все эти недостатки — мелочь, чушь, пустяки, предмет для минутного брюзжания, и ничего более… Да, у нас много пока еще глупостей, ошибок, промахов, но зато! И т. д. К «протесту» все это ни малейшего отношения не имеет. Я его прекрасно понимаю и сочувствую его благородному, но несколько наивному порыву. Однако же, и с Сикорски я спорить бы не взялся. В конце-то концов, что есть воспитание мировоззрения, как не (принудительное) воздействие на сознание? А воспитание вообще? Излучение ПБЗ кажется нам отвратительным прежде всего потому, что производится помимо воли «воспитуемых», втайне от них и служит достаточно гнусной цели — сохранению власти Неизвестных Отцов. Нетрудно сформулировать другие цели и другие способы применения излучения, которые не будут вызывать у нас нравственного отторжения. Так что это вопрос — не такой уж и простой. Хотя Мак, по-своему, был безусловно прав: в конкретных условиях Саракша «благородное» применение излучения вряд ли было возможно. Без всякого сомнения. Именно это мы и имели в виду. Дело в том, что Излучение само по себе не является «пропагандистом-агитатором» — оно только усиливает в человеке веру в то мировоззрение, которое ему присуще. Если ты воспитан в духе веры в Неизвестных Отцов, — излучение будет поддерживать в тебе именно эту веру. Если же ты верен идеалам Островной Империи, излучение укрепит в тебе веру в Островную Империю. Помните, как Гай «заобожал» Мака, когда они (в бомбовозе) попали под удар излучения башен? Мы (вместе с Максимом) всегда считали, что люди должны принимать решения, не будучи одурманенными никакой пропагандой, то есть свободно. Вы фактически спрашиваете: что народу лучше — быть свободным или прикормленным (прирученным, выдрессированным)? Это, на мой взгляд, вопрос мировоззренческий. И каждый народ (хочет он или не хочет) делает этот выбор сам. И получает то, что выбрал. И сразу же начинает ворчать по поводу своего же выбора. Народ — это не желающая никаких существенных перемен масса людей, каждый из которых недоволен своим собственным положением. Это довольно трудно объяснить. Ощущение такое, что не получилось у нас ЕСТЕСТВЕННОГО перехода от одного сюжета к другому. Получился искусственный. Ощущение протеза, деревяшки вместо живой конечности… Нет ничего труднее, чем пытаться объяснять свои ощущения. Но Вы же понимаете: если бы мы могли логично и рационально объяснить, что именно нам не нравится, мы бы просто переделали все так, чтобы нравилось. Но алгоритма нет. Ощущения не порождают алгоритмов сами по себе. Тут нужно озарение. А его — не случилось. Имелось в виду что-то вроде Швейцарии, Австрии, Андорры. Представьте себе, это совершенно серьезно! Как раз тогда я прочитал в журнале «За рулем», что некоторые скандинавские страны закупили большую партию «москвичей» — причем именно для полицейских нужд. И, якобы, очень их хвалили: дешевая, мол, экономичная и неприхотливая машина. «Люгер с оптическим прицелом» — личная выдумка АНС (который, как бывший военный, был у нас всегда главным авторитетом по части вооружения). Я, помнится, тоже тогда усомнился было: ой ли? Смущал меня, впрочем, не оптический прицел, а главным образом, странный калибр. «Ничего, ничего!» — было мне отвечено. — «Это самое то!..» Много лет спустя (в начале 90-х) «людены» провели доскональное исследование проблемы, и кто-то, действительно, обнаружил в анналах оружейной истории пистолет очень похожих параметров. Например, для этого. Но вообще-то это сложный и тонкий прибор, используемый для настройки роботов. У этой повести много недостатков. Но к «образу Симонэ» у авторов как раз особых претензий не было. Разумеется, характер, мягко выражаясь, не рядовой, и реакции его на происходящее тоже не рядовые, но никакой внутренней противоречивости мы в этом характере не увидели. Людей такого типа мы наверняка встречали, но вот аналогичных ситуаций, — увы, нет. Так что с уверенностью утверждать, что все написанное не есть «психологическая фантастика», не берусь. Но натяжек и противоречий, однако, в написанном тоже не вижу. «Этого не было, но если бы случилось, то происходило бы, вполне-возможно, именно так». Мы считали, что Глебски действовал строго «в рамках своей компетенции». ЭТОТ человек не мог действовать иначе. Если бы он у нас пошел на поводу у Симонэ, это была бы лажа и залипуха — нет на свете таких полицейских. Поэтому мое отношение к его действиям уклончиво, но зато справедливо: «По-своему он прав». Что тут можно добавить? Это одна из немногих наших повестей, не содержащих никакого социального подтекста. Мы всегда считали, что ее можно было бы не писать вообще, если бы не чисто денежные обязательства перед издательством. Многие наши тогдашние читатели выражались по этому поводу довольно резко: «Если писать такое, то, может быть, лучше не писать вообще ничего?» А сейчас это — одна из популярнейших наших повестей. Неисповедимы пути твои, Господи! Вы заблуждаетесь. Воспитатели и не думали копировать Малыша. Зачем это им? Они его вырастили, взлелеяли, приспособили к жизни в этих (непереносимых) условиях… Они его, можно сказать, полюбили. Сходство же с Солярисом здесь самое поверхностное: и то, и другое — негуманоидные цивилизации; и тот, и другие — многократно превосходят земное человечество во всех отношениях… Впрочем, такое нередко встречается в мировой фантастике. Стоит ли заниматься таким вот «рейтингованием»? Ведь все это — дело вкуса и прежде всего вкуса. Да и как мне, автору, «забыть о социальности» собственных повестей? Для меня «Малыш» и еще пара-тройка повестей навсегда теперь останутся в ранге «произведений, которых можно было бы и не писать», сложись наши обстоятельства более благополучно и менее критично. Ну уж нет! Позвольте с Вами не согласиться. Во-первых, без эпилога читатель останется в полном недоумении относительно дальнейших контактов Малыша с землянами. Сохранятся ли эти контакты или нет? А если сохранятся, то в каком именно виде?.. А кроме того, эпилог, по-моему, неплохо написан и сам по себе — трогательная картинка и забавная беседа двух симпатичных человеков. Представления не имею! Какие-то умопостроения, переходящие в компьютерную реальность. Люди будущего играют с ними, как древние греки играли с числами и геометрическими фигурами. Абсолютно правильно. Авторы имели в виду именно это. Фауна планеты малочисленна и ядовита, поэтому Воспитатели приняли свои меры. Отчего же. Майя — в отличие от всех прочих участников контакта — одна только искренне и от всего сердца заботится о судьбе Малыша. Она знает, что чем дальше будет развиваться контакт, тем больше горечи появится в его жизни. Поэтому она и принимает единственное, как ей кажется, правильное решение: раз и навсегда «обидеть» Малыша так, чтобы он больше НИКОГДА не выходил на контакт. Она ошиблась, конечно, но намерения у нее были самые благородные. Выражаясь Вашими же словами, «Малыш обиделся наглухо». В его представлениях о Мире и Людях понятие «ложь» отсутствовало абсолютно и безоговорочно. Никаких там «лжей во спасение»— ложь отвратительна, непростительна и непереносима, точка, конец рассуждениям. Соответственно он и отреагировал на поступок Майки. Которая, разумеется, (вместе с авторами) хотела ему только добра. Мы никогда не задумывались над этим вопросом. Мы понимали, что анализ такого рода обязательно приведет к необходимости писать продолжение, а этого мы совсем не хотели. Мы очень устали работать над «Малышом» и очень хотели расстаться с ним навсегда. Но «люди ушли»! Остались средства связи и машины — игрушки для Малыша. Аборигены вполне удовлетворены. Все довольны. Временно. А возникающие затруднения, надо думать, будут разрешаться по мере их возникновения. Я не уверен, что Вы правы. «Пикник», действительно, лидер по переводам (38 изданий в 18 странах, по моим неполным данным), но «Трудно быть богом» уступает ему совсем немного (35 изданий, 17 стран), да и «Улитка» не сильно от них отстала (15 стран, 27 изданий). У меня такое впечатление, что «Пикник» вырвался вперед просто потому, что ему помогла слава «Сталкера» Тарковского. Но, может быть, я и заблуждаюсь. Концепция, а правильнее было бы сказать — «ситуация» — Зоны возникла у нас совершенно случайно, во время прогулки по лесу в поселке Комарове, когда мы наткнулись на следы, оставшиеся от стоянки каких-то нерях-автомобилистов. Что же касается «предвидения людского поведения», то что тут скажешь? Старались! Во-первых, это не рассказ, а повесть, и может быть даже — роман. Во-вторых, совершенно невозможно ответить на Ваш вопрос: я не помню, кому из нас первому пришло в голову сравнить Зону Посещения с лесной стоянкой неряшливых автотуристов. Как мы наткнулись на эту стоянку — помню. Где это было — помню. Когда — тоже помню (в дневнике записано). Но вот кто был первым?.. Как правило, такие вещи не запоминаются почему-то. Как и любые детали работы вообще. Тут уж либо — либо. Либо ты работаешь, и тогда ничего запомнить невозможно. Либо ты запоминаешь, но тогда не будет никакой работы. Помните, что случилось с сороконожкой, у которой спросили, с какой ноги она начинает движение? Вот с литературной работой — что-то вроде. По замыслу авторов это, скорее всего, Канада. Или какая-нибудь Австралия. Словом — британская в прошлом колония. В Хармонте редакция «Молодой гвардии» усмотрела (полные идиоты!) намек на израильские какие-то реалии. АНС (который в этот момент вел переговоры) воскликнул: «Мать-перемать! Да нам абсолютно все равно, как этот город называется. Не хотите Хармонт, пусть будет Мармонт!» «На том и покалили сростень». Откровенно говоря, не помню. Полагаю, что чисто случайно. Никакого многозначительного подтекста здесь нет. Просто подсознательное сочетание двух символов идеального, наверное: золото — «идеальный» металл, шар — идеальная геометрическая фигура. Все доступные авторам гипотезы о Посещении изложены в повести. Аналог (правда, довольно слабый) Золотого Шара для дикой, скажем, лесной кошки — выброшенный в кусты пузырек из-под валерьянки. Ведь ниоткуда не следует, что Золотой Шар, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, исполнял желания. Не легенда ли эта, порожденная, например, галлюцинациями, которые испытывал сталкер, находясь рядом с этим, так сказать, артефактом? Имеется в виду транскрипция этого слова в латинице: BORZGCH. Кроме намека на абсолютную невозможность иностранцу правильно произнести это слово, ничего более за этим звукосочетанием не скрывается. По моим представлениям, «хабар» — это персидское слово, означающее «товар», «добыча». И впервые встретил я это слово у Чапыгина в романе «Разин Степан». В исходном варианте «Пикника» никаких «муляжей-реконструкций» не было. Они появились под давлением молодогвардейской редакции, энергично боровшейся с проникновением мистики в советскую литературу. На самом деле, авторы, конечно, знали об этих оживших мумиях не больше, чем о ведьмином студне или пресловутых пустышках. Мы В ПРИНЦИПЕ не можем, не должны ничего об этом знать, как ничего не знает лесное зверье об использованных зажигалках и опустошенных консервных банках, оставленных на месте пикника неряхами-туристами. Считайте (для простоты), что он из Интерпола. Оба они не знали и не догадывались. Это, без всякого сомнения, придумали АБС. Я рискну даже утверждать, что придумал это лично — во время одной из застольных дискуссий на общефилософские темы. (Такого рода дискуссии давали иногда весьма примечательные результаты, надо сказать.) Не знаю. Но предполагаю, что ничего хорошего с Рэдриком Шухартом там не произошло. Это было бы слишком просто, а я не верю в простоту мира, — ни реального, ни фантастического. Я бы сказал, концовка «Пикника» это признание бессилия сегодняшнего человека изменить что-нибудь существенное в окружающей действительности. Улучшить реальный мир так сложно, что даже существуй на свете Золотой Шар, он не смог бы нам помочь, ибо мы просто не сумели бы сформулировать свою просьбу: ведь мы и сами не знаем, каков должен быть ИДЕАЛЬНЫЙ мир — идеальный для всех ныне живущих. Очень хотелось! Но это было в те времена невозможно. Либо лажа-залипуха, либо — ничего. Такой вот выбор. Мы, действительно, не очень любили эту нашу повесть. Писалась она под давлением финансовых обстоятельств, делали мы ее из запрещенного цензурой киносценария и вообще не испытывали в ней никакой внутренней необходимости. Да и новизны в ней не было для нас никакой. Впрочем, сейчас я готов признать, что повесть, скорее, получилась. Особенно, если учесть, что я до сих пор так и не понял сам, нравится мне Гаг (как человек, как личность) или нет. Такая неоднозначность — важный признак удачи. С «Вернером Хольтом» наш «Парень» безусловно перекликается. (В одном из вариантов этой повести мы использовали даже эпиграф из «Хольта». Но, разумеется, из первой книги, а не из второй, которая нам обоим казалась нестерпимо скучной, так что никто из нас, кажется, так и не дочитал ее до конца.) Но для нас гораздо более существенной была перекличка со знаменитым фильмом (кажется, конца 30-х или начала 40-х годов) — «Парень из нашего города». Трагедия его была в том, что он был профессиональным прогрессором. А земляне недолюбливали прогрессоров. Они относились к ним примерно так же, как мы сегодня относимся к спецназовцам. Или, может быть, еще точнее — к палачам-профессионалам: полезные люди, но лучше держаться от них подальше. Земляне «косо смотрели» на ВСЕХ прогрессоров без исключения. Они предпочитали держаться от них подальше, — как в мое время приличные люди старались держаться подальше от энкаведешников. Насколько я помню, подразумевалось, что доктор сам из прогрессоров. Во всяком случае, он работает и общается с ними достаточно давно и регулярно. Нет, не был. Фигура Гепарда — свидетельство того, что «настоящие Учителя» возможны среди людей и противоположных убеждений. Авторы предлагают здесь читателю поиграть воображением, любой непротиворечивый ответ на Ваши вопросы может считаться правильным. Для авторов главное было — описать впечатления Гага от «Дома чудес», испытать «упругость» его психики и, разумеется, зацепить воображение читателя. Сказать, что «земляне отпустили Гага», можно только с известной натяжкой. Насколько я помню, он прорвался к себе домой силой. А вот что он будет дома делать — это вопрос! Но, в конце конов, это единственный вопрос в жизни Гага, который имеет смысл! Иначе для чего было вообще затевать всю историю — спасать, лечить, перевоспитывать, — чтобы он тихо-мирно доживал свои годы а ласковой планете Земля, в то время как его собственная планета корчится в муках и крови? Уж во всяком случае, он больше никогда не сможет быть только и просто Бойцовым Котом. Земля отравила его своим гуманизмом навсегда. Трудно ему будет на послевоенной Гиганде. Подзаголовок оставляет вдумчивому читателю полную и неограниченную свободу домысливать, как там у них все произошло, кто уцелел, кто нет, и вообще — при каких именно «странных обстоятельствах» была обнаружена эта рукопись. А то, что судьба Вечеровского была трагична, я гарантирую Вам независимо От подзаголовка. Боюсь, теперь уже не удастся восстановить, как все это придумывалось. Помню только, что сначала мы фантазировали что-то насчет прорыва в преисподнюю: как сегодня люди обнаруживают вдруг вход в Ад и решают туда прорваться в чисто исследовательских целях. Герой повести Малянов списан (по возможности точно) с меня. Думаю, я бы повис в неопределенности так же, как и он. Но в конце концов, увы, выбрал бы все-таки капитуляцию. Не стал бы рисковать судьбой сынишки. Ну конечно же. Рукопись пишет Малянов (где? когда? в какой ситуации? — загадка!). Начинает как бы отстраненно — о себе, но от третьего лица, потом где-то срывается, забывает о своей отстраненности, переходит на первое, потом снова на третье и в конце концов окончательно на первое. Так и было задумано. Вечеровский, насколько я помню, цитирует Аполлинера, Ёсано Акико, Киплинга, Окуджаву… Некоторые стихи цитирует абсолютно точно, некоторые «приспосабливает» к ситуации. Наших стихов там, по-моему, нет. Скорее всего, нет. Этот прием называется «скрытое цитирование». Прием, достаточно распространенный и весьма эффективный. Приводить в подобных случаях точную ссылку означало бы несколько снизить уровень художественности текста, — взгляд квалифицированного читателя спотыкается, как правило, о такую ссылку, и это, пусть на мгновение, но отвлекает его от текста и снижает градус сопереживания. Во всяком случае, со мной это происходит именно так, и мне очень не нравится, когда в романе появляется прекрасное, созвучное событиям стихотворение — и тут же, вдруг, ни с того, ни с сего, ни в лад, ни впопад: «звездочка» и — внизу страницы — ссылка: «Шекспир, сонет номер пятнадцать, перевод Шишкиной-Коперник». На кой черт, спрашивается, надо мне сейчас, именно сейчас, когда я вместе с героем плачу над прекрасными строками, знавать, чьи это именно за строки и чей перевод? АБС, как правило, пользовались именно «скрытым цитированием», хотя — под давлением редакторов — приходилось иногда делать и сноски, что нам всегда чрезвычайно не нравилось. У Вечеровского даже два прототипа. Один дал Вечеровскому внешность, другой — манеру поведения. Оба — крупные ученые, между прочим. Все очень просто. Действие повести происходит в том самом доме, где я живу с 1964 года. Угол Победы и Варшавской. Большинство названий улиц-площадей (но не все!) в повести выдуманы. Наверное, потому, что в свое время гипотеза Клаузиуса о «тепловой смерти Вселенной» произвела на меня неизгладимое впечатление. Сейчас все эти «эсхатологические» идеи пересмотрены (в сторону большего оптимизма), само понятие энтропии пересматривается, но Второй закон термодинамики, тем не менее, никто не отменял. Мощный закон, согласитесь. Впечатляет. Скорее, мы представляли его себе как некий квазистохастический процесс — что-то вроде погони человека за комаром. Открытие Малянова не было эпохальным. Он получил некий нетривиальный теоретический результат, позволяющий объяснить кое-какие наблюдаемые факты. Почему Гомеостатическое Мироздание так на него ополчилось, — вопрос темный (о чем, впрочем, прямо говорится и в повести). Терминология, используемая Маляновым, действительно перекликается с одной моей (незаконченной) работой о поведении звезды, проходящей сквозь газо-пылевое облако. Правда, это у меня была не астрофизика, а, скорее, звездная динамика. Многие из читателей утверждали, что события, описанные в ЗМЛДКС, происходили именно с ними, и приводили соответствующие примеры. Совпадение — случайное. Однако же, видимо, это типичная ситуация, когда человеку не дают делать его дело самые разнообразные привходящие обстоятельства, зачастую на вид просто-таки фантастические. Эмоционально, повесть эта была реакцией авторов на жесткий и крайне неприятный контакт с КГБ, имевший место в середине 1974 года. Вы безусловно правы. Сверхзадача нашей повести формулировалась авторами (почти) так же. Ваши оппоненты тоже не слишком заблуждаются. Чисто «научно-фантастическое» толкование событий тоже имеет право на существование. Такое «двухслойное» понимание повести было изначально задумано авторами, ибо «главная» идея была в те времена нецензурна и нам приходилось маскировать ее чисто НФ-выдумками. Ничего подобного в «Миллиарде лет…» нет. Это повесть о том, что жизнь — чертовски трудная штука, если относиться к ней со всей серьезностью. И зачастую приходится делать выбор между жизнью удобной и жизнью достойной. И выбор этот сложен, неприятен и болезнен. Как и всякий выбор, впрочем. Да, мы оба любили и ценили эту книгу и всегда держали ее в пятерке лучших наших вещей. АБС тоже очень любили «Град» и гордились им. Сильный роман. Мне жаль тех читателей, которым он не нравится. ГО был задуман изначально, как роман в значительной степени автобиографический (одно из первых его названий «Мой брат и я»). Туда попало довольно много совершенно личных и очень конкретных эпизодов из жизни обоих авторов, но главное там — судьба человека, изначально глубоко идеологизированного, а затем, под ударами судьбы и обстоятельств, потерявшего напрочь идеологическую опору под ногами и повисшего в эдакой идейной пустоте. Этот процесс утраты Смысла Жизни (как бы он ни понимался) характерен и для авторов, и для целого поколения советских людей (поколения, называемого обычно «шестидесятниками»). Как жить без идеологии? Как жить, когда утеряна Мировая Цель? Вот главные вопросы, вставшие перед АБС в начале 70-х, — и именно эта проблематика и составила идейную суть ГО. В отличие от «Улитки» «Град» не содержит сюжетообразуюшей философской или социальной идеи (гипотезы, теории). Он задумывался и реализован был как притча о существовании человека в реальном мире XX столетия — путь от фанатика к свободомыслящему, скорбный, как выясняется, путь, ибо фанатизм лишает свободы, но зато дает внутреннюю опору, а свободомыслие приводит в ледяную пустоту, делает беззащитным и одиноким. Благо тому, кто, потеряв одну опору под ногами, находит другую (как Изя нашел для себя Храм Культуры), а что делать тем, кто поумнел достаточно, чтобы разувериться в нелепых догмах своей юности, но недостаточно, чтобы найти новую систему нравственности и новую цель существования? Сколько кругов надо ему еще пройти, чтобы обрести все это? В общем, да: история глубоко идеологизированного человека; как под давлением реальной жизни он растрачивает все запасы своей идеологии и остается без какой-либо опоры под ногами, в безвоздушном идеологическом пространстве. Если угодно — история всего моего поколения — поколения шестидесятников. Не знаю. Предполагаю, что ТАК понимают ГО немногие. Большинство же читателей извлекает из романа что-то свое. Как оно и всегда бывает. В общем, нет. Но Красное Здание мы действительно взяли из одного моего сна. Это не случайно в том смысле, что авторам неинтересно было устраивать «встречи разных эпох». Не об этом книга. Книга — о проблемах и людях XX века. Естественно, они и являются героями. Так в этом же вся проблема! «Об том и кино». Ну, Изя уехал бы в Израиль, и там жизнь его наполнилась бы новым смыслом. А вот что делать Воронину? Даже если бы он дотянул до Перестройки, он оказался бы слишком стар, чтобы активно строить новую Россию. Впрочем, когда человеку за 60, проблемы идеологии мало его беспокоят. Не до того. Нет проблемы «как жить», есть проблема «как выжить». Я не считаю, что книга устарела. Если судить по СМИ, наша страна истосковалась без идеологии. Именно об этом книга: тоска по идеологии. Мы взяли Воронина из 50-х просто потому, что сами были оттуда родом. Из 70-х взять его мы не могли, ибо роман был закончен в 74-м, а что касается 30-х, Магнитки и пр., то Воронин, собственно, есть именно «последствие» всего этого, порожден этим и этим воспитан. Впрочем, история утраты идеалов и государственной идеологии характерна именно для шестидесятников, начинавших сталинистами и прошедших через XX, XXII съезды, Первую оттепель и Чехословакию. Те, кто были родом из 30-х, по-моему, в массе своей так и умерли «большевиками» — они были предельно твердокаменны. В романе есть много ответов на этот вопрос. Любой из них годится. А можно придумать и еще какой-нибудь. Дело ведь не в этом. Жизнь каждого из нас есть по сути своей Эксперимент. И не то ведь важно, ЧТО с нами происходит, а то важно, КАКИМИ мы становимся. Или НЕ становимся. Это случилось в 1968 году, после «чешских событий», когда мы утратили последние остатки веры в возможность реализации коммунистической идеологии, как МЫ ее понимали (а не так, как понимал ее товарищ Суслов). При этом мы отнюдь не идеализировали идеологию буржуазную, понимая все ее убожество. Так мы оказались в идеологическом вакууме, без какой-либо опоры под ногами. Об этом и «Град». Для авторов Иосиф Кацман — фигура знаковая, если угодно — эпохальная. В некотором роде — символ целой эпохи. Прототип этого героя существует, прошел через «свои круги» и живет сейчас в Израиле. Рослый розовощекий парень (кровь с молоком), Спортивный на вид, черноглазый, веселый и добрый до наивности (в первой части). Андрей стал советником просто «по знакомству». Гейгер пришел к власти и принялся ставить «своих» людей во главе важных департаментов. Если бы Гейгер предложил ему место главы департамента просвещения, Андрей стал бы Главным учителем. На протяжении всего романа Андрей НИ РАЗУ не выбирал себе работу сам: ее ему навязывали. Он так воспитан: работай там, куда поставили тебя (партия; комсомол; распределительная машина; Гейгер) — нужное подчеркнуть. Это трудный вопрос. Гейгер мне неприятен, но в разведку я бы с ним, тем не менее, пошел. Такая вот дихотомия, извините за выражение. Гейгер умелый вояка, не трус, не склонен к подлянке, хороший товарищ — что еще требуется от человека, с которым тебя отправляют в разведку? Хороший вопрос. Может быть, природный его авантюризм? Неудовлетворенное честолюбие? Семейные или светские неурядицы? Придумать можно, но — зачем? В романе полковник вполне самодостаточен и не нуждается в «предыстории», по-моему. Вся соль ситуации как раз в том и состоит, что фанатик-комсомолец Воронин и фанатик-нацист Гейгер необычайно легко находят общий язык. Тоталитаризм един в своей сути, будь то немецкий фашизм или сталинский коммунизм. Символы веры могут отличаться (расовая теория или классовая борьба), но дух, но принципы действия, но ненависть к инакомыслию, но преклонение перед силой, но жажда «железной руки» — все это объединяет гораздо сильнее, чем разъединяет. Цензура бы этого никогда не пропустила. Роман был закончен полностью в 1974 году и лежал «в столе» аж до 1986-го, когда исчезла цензура. Конечно, Гейгер «не въехал». Откуда ему, унтер-офицеру вермахта, знать о планах высшего командования? А истории Третьего Райха он, в отличие от Изи, не изучал — по вполне понятной причине. Полковник Маки — лицо вполне историческое. АНС в качестве переводчика участвовал в его допросах, когда в Казани в 1946 году готовился Токийский процесс над японскими военными преступниками. Все, что в «Граде» написано об этом субчике — сущая (по словам АНС) правда. Это реальная история реального человека. «В тетради», а точнее, в папке, у Изи Кацмана абсолютно ничего интересного не было. Вы зря поверили Гейгеру — как и все политики, он умелый лжец. На самом деле он выпытал у Кацмана некую важную тайну, которую сами авторы определяли для себя, как Главную Тайну Города. Конечно, я мог бы ее Вам (и всем) сейчас сформулировать, но я этого делать не стану, потому что, во-первых, Воронину ведь эта тайна осталась неизвестна, а Воронин — «глаза читателя», и читатель по идее не должен знать (о Городе) больше того, что знает Воронин. А во-вторых, я знаю случаи, когда сами читатели, без всяких подсказок с нашей стороны, догадывались, о чем идет речь — тем более, что тайна эта мимоходом, но таки формулируется в тексте. Нет. Вы не угадали. Попробуйте еще раз. Совсем не близко. Все гораздо проще. Но зато существенней — для «граждан». Нет. Главная Тайна не имеет отношения к космографии. Увы, нет. Иногда у меня возникает сильное подозрение, что большинство «интересующихся» на самом деле ЗНАЕТ эту Главную Тайну. Просто они не считают ее тайной, настолько она им очевидна. Но для самих жителей Города она, действительно, тайна. Тайна до такой степени, что, честно говоря, я даже не очень хорошо представляю себе, как ее сумел раскрыть Изя Кацман. [Текст дискуссии пропущен. Вы можете посмотреть подробности в Гостевой Книге.[3] — БВИ.] Дорогие друзья! С огромным интересом прочитал вашу краткую, но энергичную дискуссию. И не подумаю даже — вмешиваться в нее. Тому есть несколько причин, но главная среди них: любое предположение относительно смысла и содержания произведения, не противоречащее букве и духу оного, имеет полное право на существование. Так что если сумели вы доказать, что флигель-адьютант граф Вронский был на самом деле демоном, вышедшим из ада, чтобы погубить дщерь человеческую Анну, то и благо вам. (Другое дело, что доказать вам это вряд ли удастся.) Поэтому никаких точек в вашей дискуссии я ставить не стану, а приведу только несколько соображений, которые представляются мне существенными. 1. Нет никаких оснований утверждать, что Антигород существует в действительности. Нет никаких оснований утверждать и противоположное. Для авторов было важно другое: ЛЮБАЯ ВЛАСТЬ в Городе с неизбежностью берет на вооружение это понятие и делает его немаловажным кирпичиком свой политики. 2. Ниоткуда не следует, что Андрей «на границе» стрелял в свое зеркальное изображение. То мог быть совсем другой человек, но с похожей, разумеется, судьбой. Для авторов было важнее другое: наш «добрый малый, но педант» дошел к концу своего первого круга до такого состояния, что и думать не думает броситься в объятия неизвестности с оптимистическим криком «хинди-руси бхай-бхай!» — нет, он норовит палить из пистолета во все, что шевелится, другие варианты ему и в голову, заметьте, не приходят. 3. Ниоткуда не следует, что существует некая топологически непротиворечивая и единственная космография Города. Для авторов главным было изобразить город, как «странное место», и они готовы были делать это даже и ценою явной (или неявной) потери логики. 4. Гипотеза о том, что мальчик Изя узнал Главную Тайну от прошедшего первый круг Андрея, безусловно остроумна, но не учитывает того существенного обстоятельства, что сам Андрей не знал этой тайны; более того, он даже не знал, что таковая вообще существует. [Тем не менее позволю себе заметить, что сама гипотеза вполне в духе группы «Людены». Или, как принято в той же группе охлаждать горячие головы — «в стиле Бадера — очень веско и на полметра мимо». Вы наш «человек», Александр. — БВИ.] Спасибо за внимание, БНС. На все эти вопросы существуют ответы, иногда, впрочем, довольно искусственные (то есть основанные на маловероятных допущениях). Давать их (ответы) здесь мне не хотелось бы — это означало бы нарушение правил некоей игры, которую мы все здесь ведем. Могу сказать только, что Гейгера я понимаю хорошо: он поверил Изе потому, что очень уж трудно оказалось вытянуть это признание-откровение. Опытный «следак» хорошо различает правду и ложь допрашиваемого, особенно когда идет допрос под пыткой. Предположить можно, но зачем? Авторов подоплека Эксперимента никогда (сама по себе) не интересовала. Для нас это всегда был лишь фон, антураж, декорация (если угодно) для «приключений духа» наших персонажей. Эти вот приключения были для нас сугубо важны. Что именно герои думают о Городе — важно. А вот что НА САМОМ ДЕЛЕ есть Город — совсем не важно. Ответа на этот вопрос у нас, естественно, не было. А идея была примерно такая: Город есть неестественное социальное образование, а следовательно, должны иметь место некие отклонения от социальной нормы, например — отсутствие серьезной литературы или даже искусства вообще. А зачем? «То, что знают двое, знает и свинья». Не прошло бы и года, как Тайна перестала бы быть тайной, и в Городе воцарился бы ад кромешный. Например, я не исключаю, что заварушка, затеянная Гейгером, состоялась потому только, что Гейгер был уверен, что рискует он только возвращением в концлагерь для военнопленных и ничем больше. Хотя, с другой стороны, я совершенно не исключаю и того, что Наставники способны эту тайну когда-нибудь раскрыть, — просто чтобы посмотреть, как поведет себя миллионная масса людей, не боящихся смерти. Отличный вопрос! Я хотел было Вам ответить, что в Городе нет детей, но всеведущий БВИ немедленно сообщил мне, что они там таки-да есть. Причем — в количествах. Поэтому не знаю, что Вам ответить. Авторы просто не подумали об этом. О бедные дети Эксперимента! Судьба их ужасна! Провести всю свою жизнь на этом чертовом уступе между двумя бесконечностями!.. А впрочем, все может быть и не так страшно. Не так уж им там и плохо. Не хуже, в конце концов, чем нам — здесь. А временами даже интереснее. Да. Об этом в тексте сказано практически впрямую. Так вопрос авторами никогда не ставился. Но Ваше право его поставить именно так. Действительно, звучит недурно. Особенно, если учесть, что, на самом деле, вся жизнь человеческая есть сплошное экспериментирование с собственной совестью. Ваш вопрос некорректен. Не надо воспринимать Красный Дом как некое явление из области научной фантастики. «Град обреченный» не есть НФ. Это — притча. И Красный Дом не загадочный физический объект, а элемент притчи. Как Нос майора Ковалева или бал Воланда. Красное Здание — символ, гротеск, артефакт совести, у него существует множество трактовок, и почти все их Вы перечислили. Выбирайте. (Только — надо ли выбирать? Не тот ли это случай, когда неопределенность поражает воображение сильнее, чем любой конкретный вариант?) И так, и не так. Авторы специально не формулировали сколько-нибудь ясно свое, авторское, понимание этих персонажей. Но Воронин, заметьте, догадывается (ему кажется, что он ПОНИМАЕТ), что Наставник — это его собственная совесть — гуттаперчевая, податливая, подловатая, с которой так легко можно договориться в случае чего. Нет, разумеется. Это то, что мы называли между собой «псевдоквазия» — авторская выдумка, похожая на правду. Откуда Вы взяли, что Антигород вообще существует? Гейгеру поверили? А почему все люди в Городе говорили на одном (непонятно, каком) языке, Вас уже не удивляет? А Вы напрягите фантазию! Неужели не интересно придумать ответ на этот вопрос самому? Раз авторы не сочли нужным дать объяснение, значит, не было в этом объяснении никакой насущной необходимости: ничего оно не изменило бы ни в сути романа, ни в судьбе героев. Изя был посажен безусловно «за сопротивление органам следствия и за нанесение побоев следственному работнику господину Румеру во время исполнения последним служебных обязанностей…». На самом деле, он Гейгера просто «достал», во-первых, а во-вторых, узнав у Изи Главную Тайну Города, Гейгер слегка растерялся и решил что-нибудь вроде: «Пусть этот еврей пока посидит в камере. Пока я продумаю, как можно употребить эту замечательную информацию…» Что касается Андреевой совести, то она начала по-настоящему мучить его, когда все уже было кончено, и оставалось только надеяться на какую-нибудь амнистию. Впрочем, не так уж долго Изя и сидел — всего-то несколько месяцев прошло, и началась Тьма Египетская. Скорее, нет. По сути своей, ГО — роман об одном-единственном человеке. «О себе, любимом». Думаю, не пропала. Приспособилась. Получила правительственную пенсию и вышла замуж за Отто Фрижу. А вот тут, батенька, мы с Вами поспог'им! Андрей безусловно понял и оценил идею Храма, но он ее отнюдь не принял. Это не его идея. Точно так же, как это не есть идея АБС. Они ведь тоже потеряли идеологическую опору под ногами, но так и не сумели ее найти заново. В тексте романа вы не найдете (я уверен) ни слова о том, что Изины разглагольствования сколько-нибудь существенно повлияли на мировоззрение Воронина. Он выслушал, принял к сведению и «остался при своих» — без новой идеологии и в поисках новой идеологии. А стрельба здесь вообще ни при чем. Никакая (разумная) идеология (как и отсутствие таковой) не запрещает стрелять в порядке самозащиты. По-моему, из этой сцены (если непредвзято и помимо авторских замыслов) следует только одно: наш герой совершенно обалдел, обнаружив Изю Кацмана в своем собственном дворе да еще в виде сопливого мальчишки. Решительно затрудняюсь ответить на этот вопрос. Нам показалось, что это будет недурно — вот, пожалуй, единственное нам оправдание. Во всяком случае, никакого глубокого смысла в этой сцене нет. Что касается Ваших прочих соображений, то все они свидетельствуют лишь о том, что Ваша гипотеза МОЖЕТ БЫТЬ верна, но не о том, что она верна на самом деле. Я же утверждаю только, что ничего подобного авторы не задумывали и, следовательно, ДОКАЗАТЕЛЬСТВ этой гипотезы найти в тексте невозможно. «Необъяснимая симпатия» Изи к Андрею легко объясняется тем, что Изя КО ВСЕМ относится с симпатией (кроме разве то Румера, что было бы, пожалуй, уже слишком). Дружбы же между ними нет, — у Изи нет друзей по определению, только многочисленные добрые знакомые. Встретиться в Ленинграде Андрей с Изей, разумеется, могли. Но что может быть общего между сопливым мальчишкой и зрелым мужем, особенно, если учесть, что Воронину же предстоит Второй круг — что ему Изя, что ему теперь даже сам Город, до того ли ему? Куда «кликнуть»? Имеется в виду сцена во дворе? Но ведь это же ясно: Воронин только что расстался с Изей, вернулся в свое время и вдруг слышит… Естественно, это должно произвести на него (да и на читателя) сильное впечатление. Я уж не говорю о том, что появление в ленинградском дворе 1950-го года Вана, Кэнси и в особенности Дональда было бы более, чем фантастично. Так что хоть от Вашего вопроса и пованивает, в конечном итоге Вы правы. Только дело не в национальности, а скорее, в гражданстве. Никакого «глубокого смысла» в последней сцене ГО нет. И никакое продолжение никогда нами не планировалось. Просто показалось интересным столкнуть напоследок Андрея нынешнего с Изей прошлым — дать пространству романа объем, как сказал бы литературовед. Откровенно говоря, я не знаю, что такое Второй круг. Может быть, это именно то, что Вы только что описали. А может быть, нечто совсем другое. Тут главное другое: жизнь продолжается. Человек переменился радикально, он уже совсем другой, — а мир все тот же, и жить надобно дальше: искать, приспосабливаться, приспосабливать. Вы знаете, абсолютно то же самое можно сказать практически обо всех людях, которые нас с Вами окружают в данный момент и в этом мире. Интеллигенту везде плохо. В любой точке известной нам Вселенной. Так уж он устроен. Точнее — неустроен. Ни в коем случае! У сочинения такого типа может быть только такой вот, «открытый» конец. Всякое продолжение могло бы только ослабить впечатление. Авторы искренне полагали: все, что хотелось им в данном романе сказать, они сказали. Да вообще мы не любили романов с продолжением. За редчайшим исключением все они разочаровывают, а не наоборот. Не только Ваш городок — вся наша Россия. Да и Земля наша — тоже. Ничего не должно было произойти. Лева Абалкин — такой же человек, как и мы с Вами (ну, со скидкой, конечно, на его «кроманьонское» происхождение). В том-то трагедия и состоит, что Сикорский, запуганный и сам всех запугавший, убил ни в чем не повинного, да еще и несчастного вдобавок, человека. Хотя с другой-то стороны, а что ему еще оставалось делать? Он же — в отличие от авторов — не знал правильного ответа на Ваш вопрос. Упаси Бог! Официальную версию я, помнится, бросил только тогда, когда мне показалось, что гипотезу робота Странников некоторые приняли как ЕДИНСТВЕННУЮ. Разумеется, читатель вправе рассматривать ЛЮБУЮ версию, если она не противоречит тексту. Что из того, что авторы «знают правду»? Герои же ее не знают, а принимать-то решения приходится именно им — и читателям вместе с ними. Авторы придерживались иной точки зрения. Им было совсем не интересно писать очередной боевик о разоблачении и уничтожении супердиверсанта сверхцивилизации. Совсем другая идея представлялась им и более плодотворной, и менее тривиальной: «Всякое общество, создавшее внутри себя тайную полицию, неизбежно будет убивать (время от времени) ни в чем не повинных своих граждан, — как бы ни было совершенно это общество, и как бы высоконравственны и глубоко порядочны ни были сотрудники этой тайной полиции». Естественно, в рамках такой постановки вопроса Абалкин должен был быть обыкновенным глубоко несчастным человеком с изуродованной судьбой. Впрочем, возможна (и равноправна) и другая трактовка «Жука»: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о катастрофической нехватке информации». Авторы совершенно честно и сознательно создают ситуацию, когда читатель знает о положении дел ровно столько, сколько известно героям. А потому читатель имеет возможность делать выбор и принимать решения вместе с Сикорски и Каммерером. Такие вот условия игры. Это происходит по той простой причине, что я ЗНАЮ, как оно было «на самом деле». Я ЗНАЮ, что Лева не был автоматом Странников. Я ЗНАЮ, что Экселенц ошибался в своих предположениях изначально. И так далее. Как же мне не быть категоричным? По мнению авторов, Экселенц сделал ровно столько выстрелов, чтобы со стопроцентной вероятностью можно было исключить контакт робота Странников с его (робота) детонатором. Не больше и не меньше. Вы абсолютно правы. Авторы целиком и полностью стояли именно на Ваших позициях. Дорогие друзья! Ужасно не хочется толковать и разжевывать то, что уже давным-давно пережито, прочувствовано и прописано ровно в той степени, в какой (по мнению автора) это и следовало прописать! Разрешите ограничиться, так сказать, вводной. Имеем старого человека, большую часть своей жизни занимавшегося разведкой и контрразведкой; давно уже привыкшего (при необходимости) убивать; давным-давно убедившего себя, что есть ценности более высокие, нежели жизнь отдельного человека, тем более, человека «дурного»; взвалившего (совершенно добровольно) на себя чудовищный груз ответственности за ВСЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО, — ответственности, которой он никому и ни при каких условиях не может передоверить; хитрого, ловкого (при необходимости) интригана, и т. д. Как такой человек должен действовать, если он УБЕЖДЕН НА 99,99 %, что перед ним автомат всемогущих и непостижимых Странников, причем автомат этот движется в неизвестном направлении, преследуя неизвестную цель и угрожая реализовать некий, сколь угодно грандиозный и опасный проект? А в тылу — еще десяток непредсказуемых и столь же зловещих автоматов-куколок, о которых ничего не известно, и НЕ БУДЕТ известно, если не удастся разобраться по возможности до конца с этим квази-Абалкиным. Причем ДО САМОГО конца разбираться нельзя, катастрофически опасно: пока он еще только протягивает руку к «детонатору» — еще можно, но когда он уже взял его двумя пальцами и «понес» куда-то — уже нельзя, надо убивать… именно убивать, потому что нет на свете парализаторов, которые были бы испытаны на автоматах Странников… Поведение Экселенца в рамках той личности, которую он собою представляет, и в рамках той теории, которую он себе построил, — поведение это кажется мне единственно возможным. А прав он или не прав… Нам ли судить об этом, сидючи в теплой комнате, в относительной безопасности (и в состоянии почти полной безответственности) перед более или менее роскошным монитором? Все-таки не удержался и произнес речь. Sorry! Хороший вопрос. Но ответить на него трудно, ибо авторы (по натуре своей) все-таки скорее Сикорски, чем Горбовские. Тут, наверное, надо исходить из того, что Горбовский — добрый человек, а добрый человек всегда доверчив и никогда не склонен к паранойе. Горбовский исходил бы из презумпции невиновности и стремился бы прежде всего поговорить и договориться. И, возможно, ему это удалось бы — в данном конкретном случае. А может быть, и нет. Ведь Абалкин сам отнюдь не сахар. Впрочем, до смертоубийства в любом случае не дошло бы, и на том спасибо. Я НЕ оправдываю поступок Сикорски, хотя очень хорошо его (Сикорски) понимаю и вполне ему сочувствую. Однако на его месте я, наверное, все-таки пренебрег бы ценной информацией и попытался бы просто «арестовать» Абалкина. Понимаю, что это непросто, но попытаться все-таки надо было. Каммерер же попытался. Но — в одиночку. А надо было навалиться всем КОМКОНом. Никогда не утверждал подобных глупостей. И спецслужбы нужны, и такие люди, как Сикорски (к которому авторы всегда относились с большим уважением и симпатией) — тоже. Речь ведь совсем о другом: пока такие спецслужбы будут существовать, будут обязательно гибнуть ни в чем не повинные люди, — даже если во главе спецслужб будут стоять такие бескорыстные, порядочные и субъективно порядочные чиновники, как Сикорски. Для Странников Космос — дом родной. Для робота Странников, надо думать, — тоже. Вряд ли космические расстояния будут для такого робота серьезной преградой. Так что я бы такой эксперимент производить не стал. По-моему, в романе довольно ясно сказано: Сикорски не собирался ограждать Музей от Абалкина; наоборот, Сикорски ХОТЕЛ, чтобы Абалкин попал в Музей — ему надо было посмотреть, как он там будет себя вести и, в частности, как именно будет он реагировать на детонаторы. Вы бесспорно правы. Но более всех виноват тот, кто изначально все задумал, продумал и реализовал. Подавляющее же большинство людей, замешанных в этой истории, действовали «втемную». У Сикорски один-единственный побудительный мотив — исполнение своего долга. Он добровольно взвалил на себя эту ношу — обеспечение безопасности Земли, — и он готов эту ношу нести, не позволяя себе ни минуты отдыха или расслабления. Это все уже обсуждалось здесь множество раз. Самый простой ответ: надо знать, КУДА стрелять из «герцога». Экселенц — знал. Но это же очевидно: кто может сказать, как именно надлежит «парализовать, обездвижить, усыпить» автомат Странников? Сикорски не мог рисковать, и времени для экспериментов у него не было. Да, Лева был ребенок со странностями. Но, во-первых, он, все-таки, как-никак кроманьонец. А во-вторых, из нашего личного опыта следует, что все без исключения мальчики (да и девочки тоже) — существа со странностями. Ну, он не бил ее, конечно, в брутальном смысле этого слова. Он с ней дрался. Как дерутся между собой в детстве даже самые крепкие друзья. Правда, поскольку он был мальчик, он обычно побеждал, и само собой получалось, что он ее «поколачивает». Что с него взять, с кроманьонца! Это главная загадка всей истории! В повести ответа нет. Опыт показывает (нашлись такие читатели), что можно догадаться. Тут главное — не совершать ошибки Сикорски, не предполагать сразу, что Абалкин вырвал всю информацию у Тристана силой. Он был ранен и захвачен контрразведкой, которая обработала его «сывороткой правды», под воздействием которой человек довольно быстро умирает, но перед смертью говорит о самом для себя важном. Поскольку Тристан, умирая, говорил по-русски, у следователей возникла идея, что он говорит на каком-то из материковых языков, и они позвали штабного шифровальщика (родом с Материка), чтобы тот послушал. Так Абалкин услышал предсмертный бред Тристана. Что-нибудь вроде: «Всем-всем-всем… Ни в коем случае не допускайте, чтобы Абалкин попал на Землю… обо всех попытках такого рода сообщайте по каналу такому-то…» И т. д. Тут-то и завертелось колесо смерти. Здесь есть логика. Но не Ваша. И не логика Сикорски. Это, если не ошибаюсь, десятый из «Одиннадцати вопросов»: что же именно произошло в Музее? Абалкин идет в Музей, потому что там ждет его любимая женщина (единственная, кстати, кто его не предал и не продал в этой жизни). Абалкин видит на столе пенал с детонаторами — пенал не успели положить на место и вообще Майка с ним работает. Абалкин видит детонаторы — странные предметы, которые возбуждают у него слабое чувство любопытства (какое они вызвали бы практически у любого постороннего человека). Абалкин (между делом, болтая с Майей о том, о сем) рассматривает детонаторы и обнаруживает там знакомый значок. Удивленный, он задирает рукав и подносит детонатор к сгибу локтя, чтобы убедится в сходстве значков — не в похожести, заметьте, а в полном сходстве!.. В этот момент Экселенц стреляет. Он «увидел, как это происходит у подкидышей» и более рисковать не намерен. Там же ясно сказано о любовных играх имперского офицера, не прошедшего рекондиционирования. (Или что-то в этом роде.) Вообще любовь, если смотреть на нее со стороны взглядом стороннего наблюдателя-исследователя, бывает груба и, как бы это помягче сказать, мало аппетитна. Ведь на самом деле о «странностях» любви имеют право судить только партнеры. Безусловно. Прошло (кажется) двадцать лет. И каких лет! В ЖВМ Максим совершенно другой человек, и профессиональный прогрессор в придачу. Я думаю, что Бромберг по-своему прав. А Сикорски прав — по-своему. Такая вот дихотомия, извините за выражение. Авторы произносили ЩЕКН — от «щенка». Не надо доверяться интерпретациям Сикорски. Экселенц болезненно зациклен на одной-единственной гипотезе. Щекн просто увидел, что у Абалкина крупные неприятности, и не захотел с ним связываться, ибо интересы стаи ставил неизмеримо выше личных симпатий-антипатий. Это как раз объясняется довольно просто. Голованы почуяли, что Абалкин каким-то образом впал в немилость у людей, и поспешили от него отмежеваться. Самым подлым образом, если угодно. Впрочем, нравственность голованов — загадка для нас, так что и понятия «подлости», «верности», «дружбы», надо полагать, сильно отличаются от наших. Прототипа у Щекна не было, но Вы совершенно правы: характер у него, скорее, кошачий. Сикорски безусловно был (по-своему) прав. Правда, Щекн почуял вовсе не «нечеловечность» Абалкина, а, скорее, то обстоятельство, что Абалкин поссорился с человечеством. И почуяв это (и будучи настоящим голованом), моментально принял сторону человечества. Голованы всегда принимают сторону сильного — это норма их морали. Почему жители Надежды предпочли новый мир старому, я не знаю. Я не уверен даже (как и Сикорски), что Странники спасали население, а не планету (от населения). А вот почему «начали прибывать ракопауки», — это довольно очевидно. И ракопауки, и гигантские хищные бабочки, и «фальшивые» аборигены, и куклы-паяцы, и магазины-шкатулки — это все машины Странников, служащие для заманивания и отлова оставшихся еще на планете людей. Нет, «бешенство генных структур» — это не метафора. Это болезнь, которую мы придумали сами, и спустя пяток лет очень удивились, прочитав, что такая же болезнь (с той же симптоматикой) существует, оказывается, на Земле, в наше время, — хотя встречается, к счастью, достаточно редко. Придумано авторами. Я не совсем понимаю вопрос. Если Вы имеете в виду издание ЖВМ в сборнике «Белый камень Эрдени» (1982, Лениздат), то там эпиграфа нет вовсе: его мы были вынуждены выбросить под давлением идиота-редактора, которому кто-то по секрету сообщил, что «Стояли звери… и т. д.» — это слегка переделанная маршевая песня гитлерюгенда (!). Единственно же правильным эпиграфом является стишок, который придумал мой шестилетний сын: Мы, действительно, помнится, хотели этим сказать, что в описываемом обществе такой профессии — «журналист» — не существует. Абалкин и думать не думал «штурмовать Музей». Он просто пришел в Музей на свидание к своей любимой женщине. Ему и в голову не приходило, что его там ждут. Кто? Зачем? Чего это вдруг? Роман «Хромая судьба» весь состоит из начатых и незаконченных историй. Таков был замысел авторов, пытавшихся писать о жизни в формах самой жизни, а жизнь, как известно, именно из таких незаконченных историй в значительной степени и состоит. (Даже истории, казалось бы, прекращающиеся со смертью героя, на самом деле, как правило, не прекращаются, а имеют продолжение — с началом, но без явной и определенной концовки.) Что касается «Пяти ложек», то сценарий этот был написан спустя несколько лет после романа для студии «Беларусьфильм», но снят оказался много позднее и совсем на другой студии. Сценарий, по определению, есть литературная форма, которая должна иметь конец или, как минимум, развязку. Что мы и реализовали. Без особого, впрочем, успеха. Мы взяли «Гадкие лебеди» в качестве содержимого Синей папки, потому что не знали, чем еще эту папку заполнить, а заполнить ее было необходимо — это мы чувствовали. Сначала мы хотели вставить туда первую и вторую главу «Града обреченного», но потом нам стало жалко рвать роман на куски, и мы решились насчет «Лебедей». Этот роман, как нам казалось, полностью подходит по ситуации — его вполне мог бы написать именно Ф. Сорокин, и он (роман) превосходно пересекается с тем, что происходит в «Хромой судьбе». На мой взгляд, ГЛ подходят для роли Синей Папки идеально: ЭТО типичный «тайный» роман; он написан писателем, очень похожим на Феликса Сорокина (прообразом коего был у нас избран АНС); он содержит в себе те идеи, что всегда интересовали и мучили Феликса Сорокина; наконец, он написан с явными аллюзиями на тот мир, который в реальности Ф. Сорокина окружал. Даже если бы мы придумали роман-вкладыш специально, вряд ли он подошел бы к ХС лучше, чем ГЛ. Ошибаетесь самым решительным образом. В первоначальном варианте ГЛ кончалась словами Голема: «Бедный прекрасный утенок!» Этот конец, действительно, был придуман заранее, а нынешней последней главы изначально не существовало вовсе. Мы придумали ее по просьбе редакции, в жалкой, попытке придать хоть немножко оптимизма этой мрачной повести. Но в результате сделали ее, кажется, еще мрачнее. Прототипом Феликса Сорокина был избран АН. Получился довольно похож — во всем, включая образ мыслей. «Синей же тетрадью» мы поначалу считали «Град обреченный», а потом заменили его на «Гадкие лебеди» — повесть с судьбой, очень подходящей для «Синей тетради». Да, Феликс Сорокин (как и прототип его — А. Стругацкий) был человек недюжинной физической силы. Хоть и не молодой уже, но посильнее Кости Кудинова, тоже, впрочем, отнюдь уже не молодого. Нет, никакой утери «равенства участия» здесь не происходило. Во-первых, я, как водится, знал «АНа-ВИД-СНАРУЖИ» лучше, чем он сам. А во-вторых, если и возникали какие-то «разночтения», то они немедленно улаживались путем обсуждения. Цель-то у обоих была общая: создать полнокровный художественный образ. За основу был взят АН, но это вовсе не означает, что мы «писали АНа» — писали мы все-таки Ф. А. Сорокина. Гораздо чаще события, происходившие с авторами, служили для них (авторов) «предметом литературы». Поясняю на примере: Ф. Сорокин поскользнулся на гололеде и сломал ребро в точности так же, как незадолго до того поскользнулся и сломал ребро Аркадий Натанович. И никакой мистики, уверяю Вас. Безусловно. Реальных прототипов имеют: Леня Шибзд, Ойло Союзное, Гнойный Прыщ… и еще многие, всех сейчас не помню. А вот Валя Демченко как раз фигура совершенно вымышленная. Не было такого среди наших знакомых. Во-первых, с Казанцевым и Шкловским Вы явно промахнулись. Нет их в ХС. Во-вторых, подавляющее большинство прототипов Вам просто не могут быть известны — это так называемые «писатели второго ряда», о которых Вы и не слыхивали, скорее всего. Какой смысл их называть? Не говоря уж о том, что им, может быть, вовсе не хочется знать, что они, оказывается, послужили кому-то там прототипами. Совсем не каждому понравится — быть прототипом. Мне бы, например, это не понравилось совсем. Да, безусловно. Называть я их, разумеется, не стану, дай не знаете Вы этих людей. (А те, кто знает, — узнают.) Все эти совпадения случайны. У Анатолия Ефимовича нет одного-единственного прототипа. Это образ собирательный. Пьеса о событиях в Кукушкино была нами задумана задолго до «Хромой судьбы», но никогда не была написана и даже разработана как следует не была. Имелись в виду русские нацисты, кучковавшиеся в те времена вокруг издательства «Молодая гвардия». Сейчас все они разбрелись по более или менее зловредным организациям типа РНЕ — имя им легион. Имеется в виду именно никогда не существовавший Военный Институт Переводчиков, но подразумевается вполне реальный ВИИЯЗ — Военный Институт Иностранных Языков. Вычисляется совершенно точно. Это квартира АНС в доме 119 по проспекту Вернадского (рядом с Тропаревской церковью). Совершенно так же, как и Вы, лет тридцать назад мы с АН в одном из магазинов курортного поселка Комарове увидели на витрине это название. У нас оно выглядело так: «Ойло союзное», рубль с чем-то килограмм. Мы восхитились и занесли эту драгоценную находку в свой рабочий дневник. Потом на протяжении многих лет мы (в минуты веселья) называли друг друга (и близких знакомых) «ойло союзное», а в начале 80-х вставили этот роскошный термин в роман. Кстати, довольно вкусная штука — для тех, кто любит восточные сласти. Нет. Просто когда-то мы фантазировали на тему «Марсианских хроник» на русский советский лад. «Сказки» Сорокина — отголосок тех давних фантазий. Ответы на все эти (и аналогичные им) вопросы можно сформулировать, но зачем? Это, на мой взгляд, тот самый (нередкий в художественной литературе) случай, когда вопросы интереснее ответов. Я не совсем понял Вас. Вы, кажется, полагаете, что 90 тыс. это прекрасный тираж. Вы ошибаетесь. Тираж 90 тыс. был стандартным тиражом для остросюжетной литературы во времена СССР. Именно стандартным — не большим и не маленьким, самым обыкновенным, что и хотели авторы подчеркнуть. Правила были предельно просты: 1. Накатай телегу в инстанции. Лучше — прямо в органы, но можно и секретарю по оргвопросам. 2. Сделай это раньше противника. Конечно, и во времена ХС этими правилами не следовало пренебрегать, но, увы, прежней эффективности и результативности они уже не давали. Вряд ли. С чего бы это? Это ниоткуда не следует. Вообще говоря, закончив одну книгу, писатель, как правило, принимается за следующую. Это называется «открытая концовка». Автор прибегает к этому приему, когда хочет показать, что не так уж и важно, что ИМЕННО произошло там, за кадром. Все самое главное уже сказано ДО. Нет, тут дело, скорее, в том, что нам захотелось попробовать роман нового типа — «роман в документах». Для нас это было дело новое, а значит, особо привлекательное. Это — выдуманная авторами стихотворная строчка из стихотворения, которого никогда не существовало. Буквальный смысл: «Сильный ветер поднимает сильное волнение, а большие волны в свою очередь тормозят и гасят этот ветер». Что хотел сказать Горбовский, — дело темное. Но переносный смысл строчки: «любая буря содержит в себе причину будущего штиля». «Никакая буря не вечна, штиль неизбежен, если умеешь ждать». Авторы имели в виду чисто эмоциональное восприятие людена человеком «обыкновенным». «Впечатление такое, что они не имеют более перед собою сколько-нибудь серьезных задач: все проблемы Вселенной разрешены, остались только безумно сложные и хитроумные развлечения, — игра между звезд». Авторы считали, что людены (ибо — «Хомо луденс»), но общественное мнение предпочло людёнов. Пусть так и будет. Когда речь заходит о языке, народ всегда в конечном счете оказывается прав. Никаких прототипов не было. Была старая идея о том, что эволюция человечества, может быть, еще не остановилась и что впереди у нас, может быть, некие сверхлюди, обладатели странных и неожиданных способностей. На эту идею мы натолкнулись (в спорах и размышлениях) еще в конце 50-х, несколько раз пытались реализовать (в «Гадких лебедях», в том числе), но реализовали только в «Волнах». Примириться-то они могут (человек сам с собой всегда договорится — это, увы, и есть признак здоровой психики), но какое существо в результате этого примирения появится на свет божий? История Тойво Глумова вот о чем: что такое человек? существует ли понятие — «человеческое достоинство»? достойно ли человеку стремиться стать сверхчеловеком? или это — предательство? Именно так оно и есть. Точнее, людены — это Странники, та ветвь «интернационального» племени космических бродяг и исследователей, которая проросла от могучего ствола земного человечества. По мысли авторов, многие и многие разумные расы Вселенной проходили через этап «инициирования третьей сигнальной» (или четвертой? не помню уже) и порождали своих LUDENS, «играющих», а те — уходили в Космос, сливаясь со славным племенем Странников, и Космос становился их общим домом. Тойво Глумову понравилось быть люденом. Вот и все. Наверное, это очень здорово — быть люденом, если ради этого человек готов пожертвовать всем самым важным в жизни — дружбой, любовью и работой. Впрочем, человек ли Тойво Глумов? Вот в чем вопрос. Боюсь, что уже нет. И напрасно не допускаете. По замыслу авторов, она возникла именно «сама по себе», причем в незапамятные времена. Заслуга люденов состоит только в том, что они научились «инициировать» ее, то есть как бы приводить в действие, запускать, как стартером запускают «мертвый» двигатель. Подразумевается, конечно, что Колдун извлек этот стишок из чьего-то попавшегося под руку сознания и стишок пришелся ему по душе. Прототипа у этого персонажа нет. Но сама (выдуманная) ситуация показалась нам тогда любопытной: ведь такое и на самом деле бывает, причем не так уж редко, — история изобретательства изобилует примерами такого рода. Атос — Президент КОМКОНа. Что же касается «общественной структуры», то мы твердо знали только, что во главе Земли стоит Мировой Совет, а все остальные органы власти никогда нам не были нужны, а потому нигде и не упоминаются. Это хороший вопрос, и я не знаю, как на него ответить. Могу, в защиту АБС, заметить только, что столетняя балерина из Малой Пеши (помните?) — несомненный кандидат в метагомы. Абсолютно случайное совпадение! Которое уже по счету? Единоборствами АБС не увлекались никогда, а субакс (по замыслу авторов) есть «субакселерация» — фантастическое субпространственное сверхускорение, позволяющее бойцу «проскальзывать между секундами». Умение выслушать, понять, посочувствовать — великое умение. Сольди — великий врачеватель душ. Он не отпускает грехи, он от них «очищает». Авторы представляли себе довольно смутно, что именно происходило там, между Логовенко и прочими. «Некие эксперименты с пространством и временем», — так примерно формулировали они это для себя. Нам всегда казалось более правильным заинтриговать читателя, нежели предложить его вниманию какой-нибудь конкретный, пусть даже тщательно продуманный фокус-покус. Недосказанность — замечательная штука. Как известно, эмоция есть реакция организма именно на нехватку информации, а в литературе эмоциональное важнее рационального. Во-первых, скрывать информацию — это, по-моему, присуще любому разуму. Была бы причина. А во-вторых: ну почему обязательно скрывать? Предположите, что это были дефекты записи, возникшие вследствие мощного т-излучения, испускаемого время от времени Логовенкой. Непроизвольного. Как у нас — чихание, скажем. По замыслу авторов людены выбросили из записи те места, которые после соответствующего анализа Хомо сапиенсы могли бы «осмыслить» специфическим образом — во вред люденам и себе самим. Разумеется, сами авторы не знали, что это за информация. Им только ясно было, что такая информация обязательно должна была быть и что людены обязательно ее изымут. Леонид Андреевич не так уж и не прав. В люденах очень много человеческого, отсюда и мучения их, и метания. Собственно Горбовский имел в виду даже не это: он хотел подчеркнуть, что со стороны люденов человечеству ничего не грозит, они не опасны. Что же касается «задач, которые ставят перед собою людены», то представить их себе и описать авторы так же не в состоянии, как десятилетний парнишка не способен представить себе и описать занятия академика Ландау. И если бы он (парнишка) попытался бы это сделать, то у него получилось бы в лучшем случае смешно и в любом случае — примитивно. Голованы ВСЕГДА на стороне сильного. Так уж они устроены, собаки. Комова заботит судьба 20 миллиардов землян. В сравнении с этой заботой все остальное — пустяки. И я его понимаю. Большое Откровение — осознание того факта, что человечество УЖЕ раскололось на две части, не равные во всех отношениях. Население Мира Полудня мечтало, разумеется, о том, что появится, как Вы говорите, Хомо галактикус, но неприятным сюрпризом оказалось, что на эту роль могут претендовать только единицы, в то время как всем остальным миллиардам суждено остаться на низшей ступени развития. Довольно грустное и, согласитесь, унизительно открытие для мира всеобщего равенства, равноправия и братства. Людены понимают людей вполне, люди же вряд ли когда-нибудь разберутся в люденах. К сожалению, пути этих двух цивилизаций расходятся неотвратимо. В этом и трагедия. И выхода авторы не видели никакого. Скорее, диагноз. Нет, когда мы писали ОЗ, мы совсем не имели ввиду МиМ. Мы вообще отталкивались от совсем иной, нежели у Булгакова, идеи. «Не так все это было. Совсем нет так» — вот лейтмотив всего нашего романа. Недостоверность истории — вот основная наша сюжетообразующая идея. Между прочим, удивительным образом оказалось, что «придумать» историю практически невозможно. Так, мы очень, помнится, были довольны нашей выдумкой: объединить апостола Иоанна и Агасфера в один персонаж. Каково же было наше изумление, когда выяснилось, что существует уже (с древнейших времен) апокриф, где такое объединение неизвестный автор проделал за тысячу лет до нас. Воистину — «ничего нельзя придумать; все придуманное либо уже некогда существовало, либо существует где-то не здесь, но сейчас, либо реализуется в самом недалеком будущем». Без всякого сомнения! Недаром же он Г. А. Носов, то есть почти Га-Ноцри (что и было отмечено кем-то из участников дискуссии). Для АБС роман ОЗ был всегда историей «про трех Христов». (Звучит страшно коряво — язык не приемлет множественного числа для этого имени.) Это история Рабби (двухтысячелетней давности), это история его же, но сегодня (можно и завтра — Демиург существует вне времени, а точнее, сразу во всех временах), а также история современного Христа — Учителя Г. А. Носова. Нет ни малейших сомнений, что названный в романе Демиургом есть Иисус Христос 2000 лет спустя. Для авторов было чрезвычайно важно подчеркнуть, что они пишут, по сути, историю Второго Пришествия; что за истекшие 2000 лет называвший себя Христом побывал еще в десятках и сотнях миров, везде пытался искоренить Зло (имманентно присущее той материи, которую он сам же в свое время создал), пережил массу страданий и мук (в сравнении с коими крестные муки были отнюдь не из страшнейших); что он нигде не преуспел и вернулся на Землю скорее по обязанности, нежели по необходимости — без надежд, без перспективы, даже — без идей. Он ищет Человека. Великого Терапевта. Учителя. Потому что понимает, что БОЛЕЕ надеяться не на кого. Зло нельзя выкорчевать (не выкорчевав при этом человечество). Но Зло можно вылечить, как лечат запущенную (и даже генетическую!) болезнь. Собственно, в этом суть его поисков и суть его последней надежды. К сожалению, авторы явно переусердствовали, живописуя облик нынешнего Демиурга. Вместо постаревшего Христа, прошедшего через муки и пытки, предательства, войны и сплошные поражения, у них получился Демон, которого все (и герои романа, что не страшно, и читатели, что гораздо хуже) принимают за (неудачную) реплику Воланда. А самое ОЗ принимают за безуспешную попытку то ли соревноваться, то ли даже полемизировать с МиМ — чего у авторов и в мыслях не было! «Сорок лет спустя» — имелось в виду с момента написания авторами романа: 1985—87 гг. Действие романа происходит в 20-е годы 21-го века. Формально «внешняя» часть, действительно, кажется устаревшей. Но только формально. По сути, это ведь история современного Христа — человека, для которого милосердие выше всего на свете (в частности, выше разума). А кроме того, если подумать… Партия (единственная), жалкие кооперативчики, никаких вам олигархов — верно, не то, совсем, вроде бы, не то, что мы видим. И однако! Ведь действие романа происходит в конце 2020-х годов («сорок лет спустя»). Подождем. Что-то мне подсказывает: все это вполне еще может реализоваться, будь оно неладно! И Единственная партия (у АБС же не сказано, какая именно), и жалкие кооперативчики, и полное отсутствие могущественных олигархов… Я-то, слава богу, не доживу, а вот Вы… «Хомбре» (hombre) — по-испански значит «человек». Часто используется в испаноязычных странах, как обращение к мужчине (как в России — обращение «мужик»). Вы имеете в виду: «Уста твои, страстной неге навстречу раскрытые…»? Это имитация древнеарабского стихотворения, которое мы придумали, использовав отдельные строчки, взятые из книги, кажется, об истории Арабского халифата… или из статьи академика Бартольда «Мусейлима». Точно не помню, а материалов этих под рукой у меня нет — они в библиотеке АНС. Тот Гитлер, который написал названную картину («Das Motorrad… и т. д.»), всегда подписывался именно «Шикльгрубер», причем именно двумя буквами (он полагал, что так будет правильно). В соответствии с распоряжением Демиурга он получал за свою живопись хорошее вознаграждение и не стал фюрером. В том мире, где он жил, фюрером стал Штрассер, и мировой войны (привычного нам вида) там не произошло. Если вообще можно говорить о цели в художественной литературе, то наверное «для создания максимально достоверной картины происходящего». Исторических прототипов у этой истории нет (кроме самого Раххаля, о котором, впрочем, историкам мало что известно). А что касается смысловой нагрузки… Право же, я не знаю, как ответить на этот вопрос. Писалась эта история легко и «вдохновенно». На читателей (по крайней мере, некоторых) впечатление производит. Какой еще смысл нужен? И зачем? В сюжете ОЗ она, казалось бы, не обязательна, можно было бы обойтись и без нее, но, согласитесь, Агасфер Лукич в этом случае много потерял бы. Мы имели в виду так называемую Систему, о которой много говорилось в начале 80-х. Сходство с хиппи, скорее, случайное. А может быть, как раз наоборот — НЕ случайное, ибо полностью вытекает из определенного образа жизни. Насколько я помню, вполне правдива. Агасфер Лукич — коллекционер. Я собираю (почти всю свою жизнь) марки, а он — души. Это, как бы, его предназначение свыше. Ведь предназначения бывают очень странные. Это несущественно. Я думаю, что, работая на Демиурга и вообще поняв, с какой титанической проблемой довелось ему столкнуться, Манохин просто потерял интерес к собственным проблемам (проблемкам). Название «фуоры» предложил в 70-х годах академик В. А. Амбарцумян для переменных звезд с весьма специфической кривой блеска. Эти звезды сохраняли постоянный блеск на протяжении многих лет, а потом вдруг, в течение часов-дней, увеличивали яркость в сотни тысяч раз и сохраняли в дальнейшем этот блеск на протяжении нескольких (многих) лет. Амбарцумян построил модель такой звезды (детали я уже забыл — там была мощная оболочка, вспышки излучения определенной частоты и пр.). В те времена было обнаружено, насколько я помню, всего две такие звезды. Одна из них называлась FU Ori («Ф-У» созвездия Ориона) — откуда и название для класса: «фуор». Он с наслаждением присутствует при рождении и участвует в возвышении новой великой религии — ислама. В создании христианства он свою роль уже отыграл, а теперь вот — ислам. Чем еще заняться Вечному человеку? По-моему, он выбрал себе занятие из самых интересных! Это утверждение Ваше вовсе не кажется (мне) очевидным. Было очень важно показать, что случай с настоящим Агасфером для Иоанна вовсе не исключение какое-то. И особенно важно было показать это «на материале» Агасфера Лукича — этого толстенького, уютного, нелепого и безобидного человечка. А эта фраза (предваряющая экзекуцию): «Ты должен быть строго наказан!..» Знаете, откуда она? Говорят, что товарищ Сталин имел обыкновение бросать эти слова провинившемуся, и означали эти слова — расстрел. Были случаи, когда виновный тут же падал, как подкошенный, без сознания… Как можно было не использовать эту фразу второй раз, — чтобы «закрепить» образ. Имеется в виду переписка известного историка Натана Эйдельмана и замечательного писателя Виктора Астафьева. Переписка эта ходила в самиздате в самом начале, по-моему, 80-х годов и посвящена была проблеме антисемитизма в современной России. Да, так оно и есть. И пусть вас не смущают анахронизмы: время вблизи от Демиурга течет весьма странным образом. Одна из «идей» ОЗ выражена сакраментальной фразой «нэ так всо это было…». Это — авторская позиция. И нам важно было подчеркнуть, что «отклонения» от Евангелия (и вообще от общепринятых «фактов») не результат нашего невежества, а сознательный прием. Так появился эпиграф про Малха. (Эпизод с отрубленным ухом мы выбрали специально — потому что это чуть ли не единственный второстепенный эпизод, повторяющийся во всех четырех Евангелиях — он, казалось бы, может претендовать на полную Достоверность.) Между прочим, один из самых яростных критиков ОЗ ничего этого не понял, эпиграфа не заметил и обвинил-таки авторов в незнании Евангелия. Все обошлось легкой контузией. Увы, я не способен ответить на этот вопрос. Мы никогда серьезно не прорабатывали жизнеописание А. Л., нам вполне достаточно было написать несколько кусочков его богатой биографии. Ведь А. Л. — не главный персонаж романа, он — персонаж вспомогательный, антуражный (как и астроном Манохин, например). Когда мы читали Бартольда («Мусейлима»), нам и в голову не приходило, что Раххаль — это имя дьявола, у Бартольда об этом (насколько я помню) ничего нет, там Раххаль — исторический персонаж, о котором мало что известно, но деятельность которого, впрочем, имеет явно выраженный зловещий оттенок. Это было как раз то, что нам нужно: именно так должен был выглядеть в глазах современников наш А. Л. того периода. Так что «все совпадения — случайны». (Нечто аналогичное произошло с нашей Навой из «Улитки» — лишь через несколько лет после написания мы узнали, что в древнеславянской мифологии «нава» означает — русалка, утопленница.) Не только это, но еще и «демонический» облик Демиурга способствовал тому, что многие читатели восприняли роман, именно как «пришествие Антихриста». Тут уж ничего не поделаешь. Мы (в процессе работы) думали об этой опасности, но решили от замысла не отступать. «Сойдет за мировоззрение». В конце концов, так ли уж отличается Добро от Зла в своих крайних проявлениях? Носов погибает и становится одним из «апостолов» Демиурга. Ему нужен был терапевт, чтобы лечить человечество. Он его нашел, это — Учитель. Теперь настала пора лечить. Лечение займет, как я понимаю, несколько поколений, но «это уже — совсем другая история». С моей точки зрения никакого противоречия здесь нет: Демиург для меня (и для Агасфера) такая же часть реальной жизни, как прочие владыки мира сего. Если Бог вмешивается в текущую реальность, он становится частью этой реальности и перестает быть Богом в классическом смысле этого слова. Намек на идею о том, что Христос сам «донес на себя» с помощью Иуды, почерпнут нами из Евангелия от Иоанна: «Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее» (гл. 13, стих 27). Я не берусь серьезно полемизировать с Вами об этической стороне вопроса. Для нас Иисус — это прежде всего замечательный человек и «носитель великой идеи», отдать которую человечеству было для него задачей номер один — ради этого можно было и на крест, если иначе не получается. «Дрисливого гусенка» он таким образом не только не предает, но даже спасает, причем во всех смыслах: и физически (от мечей первосвященниковых воинов), и нравственно, ибо мальчишка-недоумок остается в счастливом убеждении, что сделал все «как было сказано», а значит, правильно, значит — угодил любимому человеку. Если же такого рода соображения кажутся Вам неубедительными, тогда хотя бы оставьте Иисусу право на ошибку — священное право каждого, даже самого великого, человека. Такую трактовку ситуации (Иисус принял неверное решение) я тоже готов принять, тем более, что для АБС главным в этом эпизоде было все-таки не написать еще одну светлую страницу из жизни Иисуса, а — еще и еще раз доказать один из важнейших тезисов всего романа: «Нэ так все это было. Савсэм нэ так…» Вам показалось. Мы с глубочайшим уважением относимся к Христу и к Евангелию вообще. Мы считаем, что это — великая книга о великом человеке, совершившем великий подвиг. Слава Богу, нет! Было несколько очень резких, малограмотных писем, буквально источающих ненависть. Положительных отзывов «просто верующих» не помню. Я не люблю театр и не был там, наверное, лет пятьдесят. Так что ничего о постановке «Жидов» сказать не могу. По отзывам знакомых, получилось недурно. Я, разумеется, этому рад, но вообще-то пьеса, честно говоря, писалась не для постановки, — мы никак не ожидали, что у нее возникнет своя сценическая история да еще такая сравнительно богатая. Здесь нет никакого противоречия. АБС, оба (АН — в меньшей степени, БН — в большей) не любили театр, как ЗРЕЛИЩЕ, как ритуал, как вид светского развлечения, если угодно. Но они всегда с почтением и любовью относились к драматургии, как к виду ЛИТЕРАТУРЫ. Пьесы Шоу, Чехова, Пристли, Булгакова читались и перечитывались многократно и с наслаждением. Сам прием этот — ПЬЕСА! — позволяющий полностью исключить из произведения автора, оставив только героев и ситуацию (совсем как в реальной жизни!) — сам этот прием всегда казался нам чрезвычайно привлекательным. Поэтому «Жиды…» наши и получились пусть последним, но нежно любимым детищем, желанным и долгожданным. Слава богу, нет. Впрочем, слова «Жиды города Киева!..» взяты из обращения, с которым оккупационные власти в 1941 году обращались к киевским евреям, предлагая им собираться в колонны и отправляться якобы на переселение, оставив дома все вещи, деньги и драгоценности. (Обращение возымело действие — несколько сот тысяч человек подчинились и были расстреляны в Бабьем Яру и других местах.) Именно потому и пошла. Ибо она мудрый и умудренный (советской) жизнью человек и прекрасно знает, что плетью обуха не перешибешь, сила и солому ломит, а писают против ветра одни только дурачки. Совершенно не понимаю, почему Кирсанов должен был бы эмигрировать. Ему бы это и в голову бы не пришло. Или — точнее — пришло бы в последнюю очередь (когда эмиграция была бы уже запрещена). Думаю, сынок (младший) точно не пропал к концу 90-х. Крутым он бы, я думаю, не стал (не тот замес), олигархом — тоже… Торговал бы компьютерами помаленьку и жил в свое удовольствие. Прототип дяди Шуры, увы, уже умер (в прошлом году). Все-таки ему было основательно за 70. Уж этот бы точно не пропал! С его-то связями! И с его гибкостью. Но ведь тоже не молод он, кстати. Сидит сейчас где-нибудь на шести сотках в глубокой пенсии. Не волнуйся! Прототипом нашего Пинского был совсем не твой папа, а один москвич, писатель и очень хороший человек. Как и наш Пинский, впрочем. Замысел такой существовал. Подробно разработано начало и придумана эффектная (по мнению авторов) концовка — см. предисловие (или послесловие?) БНС к сборнику «Время учеников — 1». Роман этот никогда не был у нас в работе, так что написано из него лишь несколько строчек. Легенды о том, что, якобы, написан он наполовину и кое-кто даже держал его в руках — есть не более, чем мифология нового времени. Увы. Сейчас некоторые из молодых писателей берутся этот роман «реализовать». Я не возражаю. Подождем, что получится. Это правда, но имя будущего автора — секрет. Это будет (насколько я понимаю) совершенно самостоятельная вещь совершенно самостоятельного автора. Я передал ему те (немногочисленные) заметки, которые у меня сохранились, но я вовсе не уверен, что эти заметки будут хоть как-то использованы. Хозяин — барин. Я знаю, что условное название у нее — «Белая субмарина». И что автор уже — на финишной прямой. Так он, по крайней мере, утверждает. Нет, мы не видели здесь никакой нестыковки. Действие БФ должно было происходить через пяток лет после событий ЖВМ и лет за 20 до событий ВГВ. По нашему замыслу, в центре Островной Империи Мак испытал сильный психологический шок и не любил об этом вспоминать, а тем более — рассказывать. Но — не более того. Мы много ломали голову, пытаясь найти наиболее выигрышную форму для БФ: завещание Максима; или засекреченный в свое время отчет его; или композиция из сухих отрывочных рассказов Мака самым ближайшим из своих друзей… Теперь это уже неважно. Ясно только, что никакого хронологического «скачка» мы бы, разумеется, не допустили. Откровенно говоря, идея о том, что МОИ еще более «утопичен», нежели МП, меня удивила. На мой взгляд, МОИ реально существует «здесь и сейчас». В том смысле, что ВСЕ люди, населяющие МОИ, реально существуют в нашем сегодняшнем мире, весь социальный спектр, причем — в предлагаемых пропорциях. Фантастическим элементом МОИ является только лишь его строгая стратификация. (Хотя элементы этой стратификации имеются и в нашем обществе тоже, иногда они прямо-таки бросаются в глаза: концлагеря — трущобы — зажиточные районы — научные городки.) То есть, коль скоро речь идет о МОИ, материал имеется в наличии, нужен только механизм, который обеспечит расслоение. Разумеется, это — непростая и специальная социальная проблема, однако основные принципы такого механизма известны уже сейчас: полиция вообще, например, и полиция нравов, в частности. Что же касается МП, то фундаментальное его отличие состоит в том, что «здесь и сейчас» практически отсутствует население его — подавляющее множество умных, добрых, нравственных, хорошо воспитанных людей. Конечно, такие люди живут вокруг нас и среди нас, их даже немало (по абсолютной величине), но относительная доля их есть величина в лучшем случае первого порядка малости. И, главное, неизвестен — даже пусть приблизительно — механизм превращения «невоспитанных» в «воспитанных». Именно по этим, вышеизложенным соображениям МОИ казался АБС реализуемым в значительно большей степени, нежели МП. Именно поэтому мы и намеревались противопоставить два эти мира друг другу. Отчего же. По-моему, очень даже неплохо увязывается. Ведь жители континента имели дело только и исключительно с самым внешним кругом Океанской Империи — с «кругом Ада». Внешний круг замечателен не тем вовсе, что «там все позволено». Там собраны люди определенного типа — агрессивные подонки, бесы, «преступные натуры», — но позволено им отнюдь не все! Попробуй-ка задраться к командиру или убить без особой причины собственного приятеля! Ого-го! Семь склянок из тебя выбьют да и расстрелять могут к чертовой матери за нарушение дисциплины. Не для того их там собрали, чтобы они друг друга увечили — вся их агрессия канализирована вовне, на врагов Империи, вот там ты — царь и бог, там все твое и нет тебе пределов! По сути это нравы штрафбатов всех стран и народов: воля-матушка под дулами заградотрядов. Вот так примерно авторы себе это представляли. Пиратская республика с военной дисциплиной. Увы! На эти Ваши вопросы теперь уж некому отвечать. С. Ярославцева нет на этом свете, а я мало осведомлен о последних его замыслах. То, что у АНС получилось, очень сильно отличается от задуманного нами некогда «Человека, которого было опасно обижать». Я полагаю, АНС увлекла идея превращения (под давлением невыносимых жизненных обстоятельств) современного человека в дьявола — идея, которая в наших дискуссиях хотя и упоминалась, но никогда не была ключевой. «Жизнь наша страшна, беспощадна и фантасмагорична — и порождает она людей страшных, беспощадных и вполне фантастических». Так, может быть, формулировал для себя идею ДСЛ С. Ярославцев. И разумеется, в повести достаточно встречается мотивов и чисто личных — АНСу было что вспомнить! Совершенно разные люди — с разными биографиями, с разными характерами, с разными «литературными функциями», если угодно. И задуманы по-разному и с разными целями. «Умеют ненавидеть и убивать» — да, это их объединяет, пожалуй. Оба они — материализация известной максимы: «если бы ненависть была способна убивать, население Земли значительно бы поубавилось». Эту историю рассказывал нам с АН кто-то из общих знакомых, моряк какой-то. Давно. Очень давно. К сожалению, совершенно не помню, кто это был, и не знаю даже, можно ли было ему верить. Думаю, впрочем, что — можно. История — вполне в духе своего времени. Примерно в те же времена кто-то рассказывал нам о том, как по приказу Сталина в конце 40-х чуть ли не в два дня собрали с улиц крупных городов всех инвалидов ВОВ и переселили их на остров в Онежском озере. Тогда это звучало, помнится, как страшная фантазия, а потом выяснилось, что так оно все и было. ВСЕМ-ВСЕМ-ВСЕМ Россия — 17.10.99 ВСЕМ — ВСЕМ — ВСЕМ, кто так долго, так азартно, так умно и остроумно, так ожесточен но и умело, так самоотверженно, упорно и бескорыстно спорил о романе ПП. Спасибо вам всем! Как жаль, что нет возможности переиздать ПП, присоединив к нему ваши тексты, — прямо, как они есть, без редактуры, целиком и полностью — на радость будущим читателям (если, впрочем, таковым суждено еще быть, что, само по себе, отнюдь не очевидно). С удовольствием констатирую, что высказано вами было множество суждений, чрезвычайно близких к истине, а зачастую даже с таковой совпадающих. (Если под «истиной» понимать авторский первородный замысел.) В фантастике чрезвычайно распространены произведения, написанные по принципу «Что было бы, если бы…». Что было бы, если бы обыкновенный английский обыватель получил бы вдруг дар чудотворца? («Человек, который мог творить чудеса», Г. Дж. Уэллс.) Что было бы, если бы колония саморазвивающихся киберов оказалась предоставлена сама себе на безлюдной планете? («Непобедимый», С. Лем.) Что было бы, если бы человечество поразила неизлечимая свирепая пандемия? («Алая чума», Д. Лондон.) И так далее. Так вот, ПП написан в соответствии с идеей «Что было бы, если бы (вполне идеалистические и даже мистические) понятия Судьба, Рок, Фатум материализовались бы вдруг в нашем вполне реалистическом мире?». Как бы это могло выглядеть? Как бы повлияло это на течение жизни обыкновенных людей? или (переформулируя постановку задачи для сугубых материалистов-позитивистов): «Как могло бы выглядеть „изнутри“ действие Эволюции с точки зрения эволюционирующих живых существ, обладающих разумом и свободой воли?» Аналогия: с точки зрения динозавров — если бы у них была точка зрения, и если бы они имели возможность наблюдать за своей историей на протяжении ста миллионов лет, — все эволюциогенные процессы, как-то: наступление ледников; вспышки недалеких сверхновых; падение гигантских метеоритов и следующая за ними «ядерная зима»; и даже эпидемическое нашествие каких-то шныряющих внизу под ногами неприлично мохнатых, мелких животных, откармливающих своих детенышей нутряным молоком и подло пожирающих свежеотложенные яйца благородных тираннозавров-рексов — все эти напасти безусловно могли бы восприниматься как беспощадное и необъяснимое действие Фатума, Рока, Руки Судьбы. Динозавры так и не поняли бы, что происходящее с ними есть не что иное, как банальнейшая Эволюция видов животного царства, закономерный переход от владычества пресмыкающихся к полной (и закономерной!) победе млекопитающих и — венца Природы — Хомо сапиенс сапиенс. Точно также ни Стак, ни даже Виконт не в состоянии понять, что на их глазах (и на их костях) реализуется процесс эволюции от Человека Конечного, Смертного, к Человеку, Не ограниченному Временем существования, к Человеку Бессмертному (или — Практически Бессмертному). И решающую роль в этом процессе довелось играть Виконту, а вспомогательную — бедняге Стаку, который так в своем предназначении и не разобрался… Вот и все. Предвижу разочарованные вздохи: «Всего-то-навсего! А мы-то мучались, гадали…» Принимаю эту реакцию со всей доступной мне покорностию — сам виноват: автор никогда и никому не должен объяснять своих замыслов, не авторское это дело. Предвижу также множество недоуменных вопросов по деталям. Готов на них ответить. Но прошу въедливых вопрошателей иметь, все-таки, в виду, что ПП — не есть НАУЧНО-фантастический роман; это, все-таки, скорее, роман-притча, роман-аллегория; и главное в нем, все-таки, не псевдонаучный, псевдологический замысел — замысел лишь обеспечивает сцену и декорации, а пьеса-то не о Роке никаком, и не об Эволюции, пьеса о нас с вами, любимых, презираемых и обожаемых. Я считаю, что «Поиск» попадает в первую десятку книг АБС. Может быть, даже в первую полудюжину. Серьезная книга. Самое необычное, сверхъестественное и почти невозможное — то, что мы вообще дожили до наших лет и не сгинули в молодости. Весьма, если подумать, маловероятное сочетание событий. См. роман «Поиск предназначения», где эта тема подробно разбирается. Наверное, да. Я весьма высоко ценю рассуждения Толстого о закономерностях истории. Не знаю, как ответить на этот вопрос. «Показалось, что так будет лучше», — вот все, что приходит мне сейчас в голову. Я уже писал, по-моему, что большинство событий жизни Стаса Красногорова — суть эпизоды, взятые из реальной жизни автора. Они только приспособлены к обстоятельствам сюжета и, разумеется, несколько «офантазированы». Ну, а Хозяин, конечно, это абсолютно вымышленная фигура, не имеющая прототипа. Это строчка из стихотворения Александра Кушнера. К сожалению, точную ссылку дать не могу — не помню. Кто автор этой песни я, к сожалению, не запомнил (хотя в свое время мне его называли). Перевод же (скорее — переложение) принадлежит мне. Я сразу вспоминаю замечательный анекдот, как командир части вызывает к себе на ковер двух воинов, которых вчера посылал в подшефный детский сад чинить электропроводку, и делает им накачку: «Что вы там вчера натворили, раздолбай? Мне директорша с утра плешь переела, что все детишки в садике матерятся, как извозчики!» Никак нет, отвечает сержант Петров. Все было нормально. Ефрейтор Иванов чинил проводку, а я держал стремянку. У него что-то там закоротило, и мне за шиворот насыпалось раскаленной проволоки. Ну я и сказал: вам не кажется, ефрейтор Иванов, что это неправильно — сыпать старшему по званию раскаленную проволоку за шиворот?.. Вся наша военная цензура (самая глупая и самая откровенная из всех советских цензур) как в зеркале отражается в этом анекдоте. Какой там мат! Автору пришлось бы сражаться за слово «раздолбай» и за несчастную «плешь». Не употребляют советские воины таких слов! Поэтому невозможно себе представить, на каком жиденьком монастырском пайке сидели мы все в этом (и не только в этом, разумеется) смысле. Между тем, наше мнение по поводу ненормативной лексики всегда было вполне либерально. Мата в литературном произведении должно быть ровно столько, сколько его требуется для создания атмосферы максимальной достоверности. Не больше, но и, конечно, не меньше. Льщу себя надеждой, что в «Поиске» старик Витицкий, все-таки, не переборщил. На мой взгляд — точно нет. Но ведь на всех (я понимаю) не угодишь. Я услышал о нем от моих знакомых в самом начале 50-х: рассказывали, что он был в 20-х очень популярен, и пели его песни под гитару. Я запомнил только один куплет из «Песни английского разведчика»: Грибановская караулка, равно как и Вшивый бугор, и Сто вторая разметка суть географические реальности южного побережья Ладоги. Существует великое множество слухов и сообщений (публикаций) относительно спецслужб различных стран, якобы занимавшихся всеми этими «пара-проблемами». Доводилось слышать мне и о спецлабораториях КГБ, но эти слухи были из категории совсем уж малодостоверных. Однако для фантастического романа того, что я слышал и читал, мне показалось достаточно. Беспалый прототип Виконта (у него не было большого, указательного и среднего пальца) прекрасно играл на гитаре и пел слабым, но приятным голосом. Разумеется, ему было далеко до профессионала, но три-четыре аккорда он брать мог, и этого было (для наших домашних нужд) более чем достаточно. Именно в том, как это ни грустно, все предназначение Красногорова и заключалось — «вытаскивать Виконта». А он-то, бедолага, развоображался… Скромнее надо быть, вот что! По сути, весь роман об этом: надобно быть скромнее, как можно скромнее!.. Нет, ни в малейшей степени. Многие события в жизни Красногорова происходили на самом деле и со мной, но Красногоров — это не Б. Стругацкий. И даже не С. Витицкий. Главный герой книги несомненно Стак. Книга — о нем и о его судьбе. Виконт — только камень (правда, краеугольный) того фундамента, на котором оказалась построена жизнь Красногорова. Нет, это был не Виконт. Совершенно посторонний и случайный человек. Весточка из близкого будущего. Насколько я помню, это выдумка идиота генерала Малныча: замаскировать усыпленного Стаса под некоего не относящегося к делу старика — на случай, если нагрянет охрана кандидата в президенты. Он же полный дебил, этот Малныч — попал в жуткое положение, когда высшие тайны стали известны постороннему, и совершенно не знает, что теперь делать. Совершенно случайный персонаж — возлюбленная из далекого детства, кусочек прежней счастливой жизни счастливого мальчика. Не совсем. Стас хотел убить себя (за то, что убил собственную жену и нерожденных детей) — причем не просто убить, но — «замучить», как он сам об этом мельком говорит. Однако же, как и следовало ожидать, Рок был начеку — зажигалка не сработала, пришлось двое суток простоять (гадя под себя) прикованным, пока не освободили его солдаты, ищущие беглых. Всю остальную историю Стас придумал, из чувства естественного стыда не желая никому рассказывать правды. Да и кто бы понял эту правду? На базе, между прочим, оставались его друзья и сослуживцы — охранники Босса. Я полагаю, он имел намерение их вызволить. Да, безусловно. Сердце не выдержало. Так. Ну, во-первых, Виконт Стаса никак не предает — он вообще «лежит в бессознанке, откинув копыта». Что же касается клонов, то в романе есть довольно прозрачный намек: клоны нужны как фабрика запасных частей. Выбили какому-нибудь начальнику глаз — берут глаз у соответствующего клона и пересаживают взамен выбитого. И никаких проблем с отторжением тканей и прочим иммунитетом. Это и есть «практическое бессмертие». Насколько я знаю, нет. Художественный прототип, да, был, но — вне политики, помимо политики, совсем отдельно от какой-либо политики. Нет. Виконт — это совершенно реальный человек, один из самых любимых моих друзей, замечательный ученый (но вовсе не биологи не медик), к сожалению, рано ушедший из жизни. Борька Чистяков здесь совсем ни при чем. Нет, конечно. Виконт любил своего школьного дружка, уважал его и благодарен ему был от всей души за помощь. Почему же вдруг — «подлец»? Что-то «увидел». Или ему показалось, что увидел. Темна душа Ведьмака, и темен его талант «видеть» и «угадывать». Эту историю рассказал мне мой анестезиолог после операции. Он сам чуть не отправил меня на тот свет аналогичным образом и, как бы в качестве некоего оправдания (и не такие, мол, врезают у нас дуба), поведал мне этот слух. О достоверности судите сами. Я не то чтобы ему поверил, но и не очень удивился, надо сказать. Why, собственно, not? Вот странный вопрос! Разве Стас похож на извращенца? Я понимаю: народ любит нездоровые сенсации. Но нельзя же верить совсем уж нелепым слухам. А почему Вы думаете, что он — знал. Я в этом вовсе не уверен. Догадываться — мог, но знать!.. Вряд ли. Виконт был гений. Со странностями и особенностями, которые частенько присущи гениальным людям. Никакой «принадлежности его к абсолютному злу» в природе не существует. Человек как человек, только — гениальный. Всю свою жизнь он потратил на то, чтобы подарить человечеству «практическое бессмертие». И преуспел! Гипотеза «о нежелании отпускать Стаса далеко от Виконта» есть не более, чем гипотеза. Совершенно не исключаю, что поведение Рока управлялось гораздо более сложными факторами. Красногоров вовсе не обладал такой способностью. Этой способностью обладал Рок, его опекающий и заботящийся о его безопасности. Такого вопроса мы, действительно, перед собой не ставили — прежде всего потому, что не было никакой необходимости его ставить. Я полагаю, каждый человек моего поколения мог бы насчитать десяток-другой случаев, когда он оказывался под угрозой смерти. Это было — самое обыкновенное дело в XX веке. По-моему, нет никакой необходимости привлекать сюда некую «противостоящую силу». Почти все истории, имевшие место в жизни Красногорова, происходили со мной. Без всякой «противостоящей силы». Стаса Красногорова привели на место кандидата в президенты его личные обстоятельства. Ему показалось, что благодаря своим специфическим особенностям (находясь под защитой и покровительством Рока), он сумеет реализовать нереализуемое: стать ЧЕСТНЫМ политиком. Грех было не попробовать. И он попробовал. А в общем Вы правы: и Андрей и Стас относятся к одной породе людей — они (дружно, не сговариваясь) полагают, что человек может что-то изменить в мире, если попадет на нужное место и приложит необходимые усилия. Отсюда и сходство их судьбы, наверное. На заре автомобилизма точно так же рассуждали о «локомобилях»: игрушка для богатых. Метод Виконта, разумеется, неуклюж и дорог, но так всегда бывает в самом начале. Я еще помню времена, когда магнитофон считался применимым только для клубных мероприятий или в юридической практике — он был ужасно дорог, специфичен в обслуживании и огромен. Виагра (по слухам) была средством для «кремлевских старцев» исключительно. Стрептомицин в середине 40-х ценился на вес золота. Тут главное — начать. А потом — «само пойдет». Баскеры, разумеется, от собаки Баскервилей, но к питбулям и ротвейлерам никакого отношения не имеют — они гораздо страшнее и опаснее. Баскеры — это все, что осталось от самого первоначального замысла романа, когда герой, свернув с автострады, попадал у меня в экспериментальный мир живого, созданный биологами для того, чтобы Первая природа, хотя бы и в трансформированном виде, но могла бы все-таки противостоять наступлению природы Второй. Баскеры уцелели потому, что особенно мне понравились, и я вовсе не считаю их такими уж фантастическими — на фоне того, что выделывает Эволюция (Рок) с героями романа. Не могу ответить на этот вопрос. Мне они показались нелишними — как некая характерная черточка мира, картинка, штрих, нетривиальный персонаж, призванный царапнуть воображение читателя. С делами Виконта баскеры не связаны никак. Производством баскеров заняты совсем другие люди. И с совсем другой целью. Я понимаю Ваши сомнения и опасения, но они кажутся мне преувеличенными. Человеку свойственно создавать себе в помощь опасных «чудовищ». У персов были гепарды. У древних арабов — бешеные скакуны-мясоеды. В наше время вывели питбулей и ротвейлеров… И ничего — управлялись раньше, управляются и сейчас. Да баскеры опасны прежде всего для чужих — своих они не трогают и даже любят. Так что никакого особенного нарушения логики и рациональности здесь у автора нет. Спокон веков детям доверяют кормить такое «чудовищное и опасное» животное, как свинья. И ничего. А меня, помнится, эти чудища как-то раз чуть не сожрали. Детям вообще принято доверять (особенно в опасные, критические времена) довольно-таки страшные вещи. Вспомните «Иваново детство», посмотрите на кадры нынешней интифады… Вы правы в том, что препоручать баскеров детям — опасно. Но ничего принципиально невозможного в этом нет. «Время такое». «Мир такой». Се ля ви. В переиздании романа ПП я изменил эпиграф: «Эволюция не может быть справедливой», Фридрих Хайек. Роман именно об этом. Человек в жерновах эволюции. Человек, воображающий себя Персоной с Предназначением. Человек, построивший жизнь свою, исходя из этого предположения. Человек, оказавшийся на деле лишь маленьким винтиком в огромной машине Прогресса, крутящейся вокруг совсем другой Персоны — истинного творца эволюции. Если бы роман С. Витицкого был басней, у нее могла бы быть мораль: «Скромнее надо быть, господа! Гораздо скромнее! Эволюция обойдется без вас так же легко, как вы обходитесь без эволюции, и даже еще легче». Главный герой ПП отнюдь не Шварценеггер и даже не Новый Русский. Он ВООБРАЗИЛ себя таковым, но ошибся — оказалось, что он лишь маленькая второстепенная и легко заменяемая шестеренка в грандиозном механизме истории. Это не я так считаю, это Красногоров так считает. Логика его проста. «Политика — дело грязное и подлое, потому что каждый политик постоянно рискует быть либо соблазненным, либо убитым. (Как у Шварца:, его можно „ку“ или „у“.) Меня соблазнить невозможно (я-то это знаю твердо), а что касается „у“, то попробуйте: я под защитой моего Предназначения, сама госпожа Судьба на моей стороне, сам господин Фатум. Поэтому именно у меня есть шанс продемонстрировать миру идеального политика: кристально честного и вполне эффективного в одном лице». Виконт на самом деле всю свою жизнь работал над проблемой так называемого практического бессмертия. И в значительной степени эту проблему решил, — путем создания для каждого человека некоего живого склада запчастей. Что же касается вопроса, знает ли Виконт о своем Предназначении, — то, по-моему, он не знает, но догадывается. Это вообще свойство гениев — догадываться о своем предназначении. В романе достаточно намеков, что экспериментов с Роком Стас проделал немало, прежде чем убедился в своей практически полной неприкосновенности. Но вообще-то роман не об этом. И нет ничего интересного (по-моему) в том, чтобы «играть за Рок». «Судьбу не обманешь» — и весь сказ. Может быть, потому, что ее писал С. Витицкий? Ведь С. Витицкий — это сильно постаревший и оставшийся в полном одиночестве Б. Стругацкий. Согласитесь, вполне «душераздирающее зрелище», как сказал бы ослик Иа-Иа. Впрочем, сам я вовсе не нахожу «Поиск предназначения» такой уж безысходной вещью. Герой до конца дней своих сохранил здоровье, интерес к жизни, друга, увлекательную работу. Что еще нужно для счастья? Правда, выяснилось под конец, что всю свою жизнь он понимал неправильно и был всего лишь фигурой в чужой игре, — но ведь он не успел это осознать и умер, «находясь при деле» и без мучений — о чем еще можно мечтать — в самом-самом своем конце? Увы, Елена, не будет Вам ни помощи, ни защиты. Всему свое время. Время сладких надежд и веселых трелей для АБС давно миновало, когда на смену горячей молодости и энергичной зрелости пришла «хладная старость». Ничего не поделаешь, такова, как известно, наша селяви. Впрочем, согласитесь, не все так уж мрачно и в «Поиске предназначения»: остались добрые намерения, интересная (хотя и грязноватая) работа, осталась любовь, дружба осталась, как главный движитель героя. А о чем еще можно мечтать в 70 лет? Мир перевернуть? Это задача для молодых, которые еще не понимают, что никто не в силах изменить порядок вещей в одночасье. Божьи мельницы мелют медленно. АБС давно и много думали на эту тему. У С. Витицкого все пошло в ход: и старые размышления, и многочисленные дискуссии с самыми разными оппонентами, и размышления самые новейшие… У хорошей хозяйки, знаете ли, ничего не пропадает. Это, прежде всего, способ избежать множества объяснений, которых я терпеть не могу. Кроме того, я старался оставить только то, что совершенно необходимо для выражения некоторых (главных) мыслей и чувств, а от всего «дополнительного» отказался самым решительным образом. Нет, к сожалению, нет. Обе книги писались очень трудно, но если в работе над первой еще бывали «просветы», то вторая — в этом смысле — сплошной мрак. Не случайно же: она в полтора раза меньше первой, а писалась в полтора раза дольше. По-моему, да. И этой книгой, в том числе. Но это было так давно! Года три-четыре назад. Вы угадали с точностью до наоборот. Сначала был (в общих чертах) придуман сюжет, а уж потом, на протяжении нескольких лет, придумывались к нему драбанты и их таланты. Никогда такого соблазна у меня не было. И начиная БМС, я даже и в мыслях не имел, что получается у меня политический триллер. К сожалению, восстановить это уже, видимо, невозможно. Я совершенно не помню, что это был за «желудь». Может быть, сам образ Учителя? С него все началось? Или со строчки из Хармса про волшебника, который может, но не творит? Решительно не помню. Скорее, это «отражение нынешнего духовного состояния», но с поправкой на время: все-таки вещь писалась несколько лет. И уж, конечно, это Н Е «чисто конъюнктурная вещь (написанная ради денег для „Потребителя“)». К счастью (или к сожалению?) я таких вещей писать не умею. Меня от них тошнит. Совершенно точно: нет, не будет. Как правило, да, есть. Разумеется, какие-то моменты «семинарского бытия» в романе использованы. Как и элементы бытия самого БНС. Как и некоторые эпизоды экспедиции в поисках места для Большого телескопа. Как и элементы множества застольных разговоров, странных знакомств, впечатлений от прочитанного и услышанного. Но задача такая: написать картинку семинара Стругацкого, — не ставилась ни в коей мере. Даже в голову не приходила. Более того: ни один из героев книги не имеет прототипом кого-либо из семинаристов. Нет, никакой. Правда, врач и друг АНС всегда почтительно называл АНСа сэнсеем. Это Вы сами, простите, запутали. В повести ведь все аккуратно расставлено по полочкам: ху из ху. В частности, Аятолла — никакой не дьявол, а вполне приличный и даже деликатный человек (тоже, между прочим, психократ, как и Тенгиз)… Ну и т. д. Нет, конечно. Просто Сталин в юбке. Поняли Вы совершенно правильно. Но не учли, что оба они (стараниями Папани) бессмертны и физиологическое время для них как бы остановилось. Выдумка Алика. (А точнее — моего сынишки, когда ему было лег шесть.) Подразумевается, что губительное воздействие вранья на коронары имеет место лишь при «нацеленности на объект». Если же вранье летит, так сказать, по касательной, то воздействие минимально — как привычный шум за стенкой у соседей, делающих ремонт. Имеется в виду «олгой-хорхой» — легендарное чудище монгольских степей, описанное в одноименном рассказе И. Ефремова: гигантский песчаный червяк, убивающий на расстоянии — то ли плюющийся ядом, толи поражающий электрическим разрядом. Подразумевается, скорее всего, все-таки «должность». Хотя кто их поймет — тех, кто дает людям прозвища. Он сделал себя бессмертным — пройдя соответствующий, весьма болезненный, курс превращения. Совершенно правильно. Агрэ только «показывал калитку в стене», а проходили они туда (или не проходили) уже сами (хотя и руководствуясь некоторыми указаниями сэнсея). «Жертвы экспериментов» (если их так можно назвать) — Агрэ, его отец и Алексей Добрый. Все прочие — порождения новейших времен. Да, он — из них. Кроме того, он хлопочет за своего сына Алика. Он, собственно, этот замысел реализовал. Пописывает наш Вадим, пописывает помаленьку. Балуется литературкой… Выдумщик он, и небесталанный. Кто-то из старых друзей и соратников. Агрэ ведь не один. Несколько их таких в стране (или в мире?). Опекун это (по замыслу) «старший ученик», который вводит опекуемого в курс драбантских дел и обстоятельств. Опекун не занимается воспитанием. Опекун помогает новичку стать своим в «узком кругу» и следит, чтобы он (новичок) не растрачивал бы свой расцветающий талант на пустяки. А Эль-де-През просто не знал Ядозуба — никогда его не встречал раньше. Или Вы предполагаете, что все «ученики» сэнсея были знакомы друг с другом? Нет, конечно. Это же многие десятки людей. Большинство из них никогда и нигде «не пересекались». Изначально роман задумывался так: из жизни каждого главных героев предполагалось взять целый день — чтобы специфика работы каждого драбанта стала читателю ясна в подробностях. Но реализовать этот замысел удалось только для Полиграф-Полиграфыча да лорда Винчестера. Ну еще в какой-то мере — для Гриши-Ядозуба. Так и возникла замеченная Вами (и не только Вами) «асимметрия» текста. А она ничем не закончилась. Как правильно догадался Работодатель (опытный знаток человеческих душонок), никакой кражи не было. Был скандальный старик, который произвел неудачный с академиком обмен, потребовал «все назад» и, не получив, естественно, желаемого, попытался хоть кровь попортить своему сопернику. Кстати, история эта — взята (если отвлечься от деталей) из реальной филателистической жизни (каковая жизнь зачастую кипит страстями воистину гомерическими). Скорее второе, чем первое. Но и первое имеется в виду: все время что-то мешает, все время возникают неожиданные и неприятные помехи, все время все идет не так, как хочется… О! Замечательный вопрос! С радостью — и совершенно честно — на него отвечу. Конечно же, не нашего пера этот великий стих — где уж нам уж… Автор его — мой старинный и добрый друг Юрий Николаевич Чистяков, великий мастер сочинения таких вот опусов в манере капитана Лебядкина. Ему же принадлежит и гениальное «Вот по дороге едет ЗИМ, и им я буду задавим». Он же откликнулся на запуск АМС «Марс-1» лихим землепроходческим: «Я на Марс лечу-лечу…ем столб заколочу!» Это — наблюдение. Наверное, можно под это наблюдение подвести и некую психолого-теоретическую базу, но я, пожалуй, это делать не возьмусь. Достаточно, что большинство (если не все сто процентов) моих знакомых прошли через эти стадии. Наверное, НЕ случайная. Наверное, это у авторов вырвалось на волю неосознанное подозрение, что гуманитарные вершины «неприступнее» научно-естественных. Мне кажется психологически совершенно недостоверным, чтобы человек — запуганный, загнанный в угол, растерянный — всерьез попытался бы угрожать шантажистам своим «оружием», в которое он сам не верит. Да и не тот Вадим человек, чтобы быть способным ответить агрессией на агрессию. Нет, я совсем себе этого не представляю. Может быть, Вы и правы. Но откуда следует, что сэнсей об их способностях детям сообщает? Вообще-то (по замыслу) он, как правило, об этих способностях не сообщает никому; а просто прописывает курс «воспитания», в результате коего названные способности проявляются помаленьку сами — как фотография в кювете. Впрочем, С. Витицкий в такие детали погружаться себе не позволял — он же отнюдь не сэнсей, ни в каком смысле этого слова. Я уверен (вместе с сэнсеем), что каждый так называемый «простой человек» — это ходячая могила таланта. Надо только этот талант обнаружить. А уж какой он, талант, окажется, — этого не знает никто, а предполагать можно все что угодно. Может быть, и порождающий жалость, — в том числе. Это зависит от того, какие задачи мы перед собой ставим и какие цели преследуем. Изменить ход истории — да, бессильны. Обеспечить достаток себе и семье — можем вполне. Было бы желание и упорство. Я вовсе не считаю, что роман С. Витицкого так уж пессимистичен. Просто автор ясно понимает: «Божьи мельницы мелят медленно», «Хочешь перемен через сто лет — начинай сегодня», «При твоей жизни ничего в мире существенного не изменится»… И тем не менее — «Времени нет. Совершенно нет времени!». Пока у человека не хватает времени для дела — он живет полной жизнью. А что еще человеку нужно? Безусловно. Многие читатели считают этот роман пессимистическим. А я — нет. Человек работает. Человек совершает ошибки и одерживает победы. Человеку не хватает времени. Жизнь его полна. Где здесь почва для пессимизма? Не понимаю. Ужасно мне не хочется заниматься толкованием текста! Ну, ладно. Подразумевается, что сэнсей счел необходимым «пришпорить» Вадима — способного (в принципе) не только предсказывать, но и изменять будущее, но не желающего развивать в себе эту способность. За неимением ничего лучшего сэнсей идет на жестокий шаг: просит своего ученика Аятоллу оказать необходимое воздействие на лядащего Вадима, чтобы возбудить последнего к активности. Что Аятолла и делает — через своих людей, дав им указание действовать сколь угодно жестко, но, разумеется, без увечий и вреда для здоровья. Используется один из лучших побудительных стимулов воздействия: страх. Жестокий эксперимент заканчивается, впрочем, успехом. Что и тр. док. Степень нравственности данного поступка Учителя оставляется на рассмотрение осведомленных. В том числе и Вас, дорогой читатель. Ваши неприязненные сомнения совершенно оправданы. Сэнсей и сам не уверен, что поступил правильно. Но ему так тошно наблюдать самодостаточность и самодовольство своих (любимых) учеников. И так хочется заставить их совершенствоваться — пусть даже и самыми жестокими методами, но только бы они перестали, наконец, топтаться на одном месте. А вот то, что «чудом нельзя повернуть трубу», — заранее никому не известно, и именно поэтому соблазнительно попытаться. Ведь раньше этого никто еще, согласитесь, не пробовал! Даже античные боги. Быть недовольным собой — естественное состояние любого порядочного человека. Собой довольны только невежи и невежды. Так мне кажется. БМС тоже дают надежду, только это надежда более «высокого порядка». Хорошо, что есть интересная работа. Хорошо, что есть еще силы и способности эту работу делать. Хорошо, что есть друзья и ученики. И здоровье не совсем потеряно… А что не все ладно, что жизнь иногда трудна и горька и все идет не так, как хочется, — так кто вам сказал, что жить вообще должно быть легко и сладко? Откуда это, собственно, следует? «В поте лица своего будешь есть хлеб свой». Вот и все вам обещания по поводу сладкой и светлой жизни. БМС в общем удачный роман. В первую десятку произведений АБС я бы его поставил. А превыше всего, как я уже много раз здесь писал, — «Улитка». Ее так и не удалось нам превзойти, — ни вместе, ни порознь. Это был длительный путь проб и ошибок. Мы перепробовали, я полагаю, все возможные способы работы вдвоем и остановились на самом эффективном. Один сидит за машинкой, другой — рядом. Один предлагает фразу, другой ее обдумывает и вносит изменения. Первый соглашается или не соглашается. Если соглашается, — фраза заносится на бумагу. Если нет, — процесс внесения поправок продолжается. И так — фразу за фразой, абзац за абзацем, страница за страницей. Сточки зрения свежего человека этот метод кажется неуклюжим и излишне трудоемким. Однако, это есть не что иное, как УСТНАЯ правка черновика. В каждом окончательном тексте АБС содержится на самом деле три-четыре-пять черновиков, которые никогда не были написаны, но зато были ПРОИЗНЕСЕНЫ. Разумеется, такой способ работы возможен только в том случае, если соавторы, будучи людьми разными и даже очень разными, тем не менее имеют общие представления о том, что в литературе хорошо, а что — плохо. Такое общее представление у АБС было изначально, и с течением времени общего в их позиции становилось все больше, хотя определенные различия и сохранялись. Эти различия, впрочем, не мешали работе, а скорее помогали, особенно когда возникали творческие тупики. Так в процессе эволюции выживают не самые генетически совершенные виды, а те, у которых генотип способен быстро и резко меняться при необходимости. Обычно мы писали первый черновик со скоростью 5–7 страниц в день. Работали ежедневно, без выходных, по 24–30 (в молодые годы) или по 7—10 (в конце 80-х) дней подряд, с 10 до 14 и с 17 до 19 часов. Первый черновик, как правило, превращался со второго захода в чистовик — со скоростью 10–15 страниц в день. Это — в случае, когда работа шла без задержек и творческих кризисов. Разумеется, можно припомнить сколько угодно исключений: «Попытка к бегству» (начинали, писали два десятка страниц, потом бросали, мучались, начинали сначала); «Улитка на склоне» (добрую неделю никак не могли начать, потом писали некоторое время благополучно, заканчивали, а спустя полгода переписывали половину заново). «Гадкие лебеди», «Малыш»… «Трудно быть богом» переписывали дважды, «Страну багровых туч» — трижды. Но в большинстве случаев черновик был только один, и 8-листную повесть удавалось полностью закончить за год, а иногда за 7–8 месяцев. Поскольку метод работы у нас был специфический (всегда вдвоем, всегда нос к носу, один за машинкой, другой рядом… предлагается фраза, обсуждается, редактируется, доводится до ума, заносится на бумагу, предлагается вторая фраза… и так — абзац за абзацем, страница за страницей, глава за главой), — постольку основная правка у нас шла УСТНО, так что первый черновик (да чистовик тоже, хотя и в меньшей степени) это на самом деле текст, в котором практически каждое слово «вычеркнуто» и вновь «записано» два-три-четыре раза. Любопытно, что такой метод работы приводил, в частности, к тому, что многие наши тексты я лично помнил почти наизусть — по крайней мере в первые два-три-четыре года после написания. Как правило — часовая прогулка (либо после обеда днем, либо вечером перед сном). После обеда — сон. Вечером — книги, телек, кино (если работаем в ДТ). Впрочем, очень часто вечера уходили на деловые разговоры — обсуждались будущие тексты. Во время работы режим был очень жесткий: в 12 мы были уже в постелях, но, конечно, как правило, еще часок читали. АН обычно взвешивал на ладони папку с оконченным романом и, глядя на меня со значением, говорил что-нибудь вроде: «Вот так! Это вам не хрен собачий. Это — нечто!» После чего мы либо шли в «Пекин», если дело происходило в Москве, либо устраивали пир богов «на месте работы», если окончание приходилось на Ленинград или какой-нибудь дом творчества. На мой взгляд, идея о том, что каждое данное произведение можно исправлять бесконечно долго и от каждого исправления оно становится лучше, — идея неверная и даже, может быть, вредная. Повесть надо исправлять так: берешь черновик и вносишь крупные, существенные изменения; потом еще раз проходишься по исправленному уже варианту и делаешь изменения мелкие; потом оставляешь рукопись в покое (даешь ей «отлежаться») и — через месяц-другой — перечитываешь ее опять и вносишь те поправки, которые за это время накопились (если накопились). Все. Если потребность в КРУПНЫХ поправках не появилась, можно нести в издательство: все равно там заставят править снова и с совсем другой точки зрения. Много. Половину всего времени работы над текстом. Ни в малейшей степени. Наоборот: чем дальше, тем труднее. Чрезвычайно важно. Без этого качества — ничего не получится такого, о чем стоило бы говорить. Безвкусная каша — голодное брюхо кое-как набить. Пока не ощутишь свое полное бессилие. Это, кстати, не такое уж большое время. Довольно быстро ощущаешь, что больше ни на что не годен, — точка, все. Тогда надо текст отложить и продержать его в сторонке месяцок-другой. Второго захода, как правило, бывает достаточно. На протяжении многих лет (года этак до 85-го) у нас на время работы объявлялся сухой закон. Мы выпивали только в день встречи и в последний день (после окончания «смены»). К концу, правда, 80-х позволяли себе расслабляться чаще. Я уверен, что алкоголь не только не помогает работе, он ей мешает — просто потому уже, что подвыпивший человек перестает быть самокритичным, а это — смерть для писателя. Как правило, мы точно знали, чем все кончится. Однако, бывали случаи, когда замысел менялся по ходу работы кардинально, как было, например, с «Попыткой к бегству», «Улиткой на склоне», «Гадкими лебедями» и пр. Обычно дело ограничивалось одним черновиком. Но приходилось нам делать иногда и два, а равно и дописывать целые главы в конце, как это было с «Трудно быть богом» и с теми же «Гадкими лебедями». Откровенно говоря, ничего такого я припомнить не могу. Сюжеты и темы выскакивали из нас совершенно беспорядочным образом, в самые неожиданные моменты и, как правило, к окружающей нас реальности отношения не имели. Точно так же, как и к окружающей нас ирреальности. Увы. Существенных улучшений не получалось никогда (ухудшений — сколько угодно!). Но бывали случаи, когда под давлением цензуры мы производили изменения, которые в дальнейшем нам уже не хотелось возвращать к состоянию «до того». Например, в «Обитаемом острове»: ротмистр Чачу лучше, чем лейтенант Чачу; «воспитуемые» лучше, чем «заключенные» и т. д. Это бывает по-разному. Очень редко сюжет приходит в голову сразу, целиком, «в виде, готовом к употреблению». Обычно все начинается с ситуации, с какой-нибудь маленькой сценки, иногда с отдельной фразы. Подавляющее большинство этих «зародышей» умирает сразу после рождения и пропадает зря. Но иногда начинается процесс обрастания зародыша плотью, и тогда с течением времени возникают уже и контуры сюжета. Случаи, когда замысел меняется в процессе работы, не слишком редки, но, как правило, все-таки, меняются только отдельные элементы сюжетного скелета, но не сам скелет. Мы всю жизнь взаимно «делали», «лепили» друг друга. Постоянный обмен знаниями, эмоциями, идеями, друзьями, наконец. А освоенный нами (методом проб и ошибок) способ работы вдвоем — когда обговаривается каждая фраза, каждая строчка, каждый абзац, — мог давать результат ТОЛЬКО в том случае, если достигнуто принципиальное согласие соавторов. А это означало, что нет больше в предлагаемой фразе ни АНа, ни БНа по отдельности, а есть только один автор — АБС. Не знаю, удовлетворил ли Вас такой ответ, но зато знаю твердо, что другого ответа у меня все равно нет. Частных разногласий было более чем достаточно. Процентов на 50 (а может быть и на все 75) работа наша представляла собою перманентный (иногда — яростный!) спор. Ведь обсуждению подлежала практически каждая фраза сочиняемого текста. К согласию (по частным вопросам) приходили всегда, без исключения. В тех редких случаях, когда разногласия «мирным путем» устранить не удавалось, бросался жребий, и проигравший безропотно (иногда, впрочем, и с проклятьями тоже) склонял голову под Рукой Судьбы. Было несколько случаев, когда один из авторов выступал категорическим противником очередного предлагаемого сюжета. В этих случаях работа откладывалась, иногда надолго, на годы. Было даже три случая, когда АНу так и не удалось убедить БНа, что настала пора работать над сюжетом, — и АН писал этот сюжет сам. Так появились известные повести С. Ярославцева. Ни о чем другом, кроме «литературной стороны дела», мы и не думали. Об этой стороне нужно думать непрерывно. Как только перестанешь, сразу пойдет лажа и залипуха — никакой сюжет не поможет. Как правило придумать сюжет весь «насквозь» невозможно, но очень важно с самого начала знать конец и затем уж «провешивать» всю сюжетную историю от и до. Если концовка заранее неизвестна, возникает, как правило, лишний, необязательный текст, который впоследствии жалко бывает выбросить, а он утяжеляет вещь, оскучняет ее, снижает темп развития сюжета. Бывает и так и этак. Но основная исходная идея обычно все-таки появляется через посредство БАЦ. Снимается с потолка, высасывается из пальца, возникает сама собою без всяких специальных усилий, а точнее — помимо этих усилий, как бы независимо от них. Эвристический процесс (от слова «Эврика!»). Всегда и только «по порядку» — от начала к концу. Тут главное: точно знать, чем кончится история. Тогда эпизоды насаживаются один за другим на готовую линию фабулы, как кусочки шашлыка на шампур. Очень приблизительно. Лишь в такой степени, чтобы ответить на некоторые практические вопросы, возникающие в тексте: что происходит с солнцем при продвижении на Север? что такое Падающие звезды и т. д. Нет, конечно. Но бывали (и нередко) случаи, когда из одной сюжетной ситуации возникала вдруг, как бы сама собой, другая, раньше совсем не планировавшаяся. Это не означает, разумеется, что «сюжет начинает жить самостоятельной жизнью» — просто по ходу работы появляются возможности, которые изначально нельзя было предусмотреть. Так возникает совершенно новый и неожиданный пейзаж, когда вы доходите до конца (незнакомой) улицы и сворачиваете за угол. Вообще-то, в процессе работы меньше всего думаешь о читателе. Хочется только, чтобы это нравилось тебе самому, ну и, может быть, еще полудюжине твоих друзей. А уж что ты при этом «донесешь» — дело совсем десятое. «Нравится — не нравится», вот единственный, но величайший принцип оценки литературной работы. Все прочее же — литературоведение и литкритика, не будь к ночи помянуты. Нет. Все, без исключения, наши повести писались как совершенно самостоятельные. Может быть, у них (иногда) было «прошлое», но никогда не предполагалось никакого будущего. А «Далекая Радуга», скажем, вообще задумывалась и исполнялась, как ПОСЛЕДНЯЯ повесть «полуденного цикла». По-моему, ничего общего между двумя этими занятиями нет. Написание программы больше напоминает процедуру решении математической или физической задачи — девять десятых работы происходит по неким алгоритмам. Литературная же работа — это на девять десятых процесс, идущий ВНЕ алгоритмов, помимо алгоритмов, вопреки каким-либо алгоритмам… Мы не любили работать над двумя вещами одновременно — внимание рассеивается, исчезает ощущение сосредоточенности на ясной и определенной цели, ощущение очень важное и полезное. Но приходилось работать и над двумя. Например, параллельно с «Градом обреченным» писались и «Пикник», и «Малыш», и какие-то сценарии. Сначала писали на машинке. Сейчас я пишу на компьютере. В формировании книги сам по себе процесс технического создания текста существенной роли не играет. Главное, чтобы было удобно и чтобы никакие технические детали по возможности не отвлекали бы от главного. На этот вопрос я не могу ответить. Горбовский — образ собирательный в буквальном смысле этого слова. От самых разных реальных людей взяты для него отдельные черточки характера, какие-то привычки, ходовые словечки («можно я лягу?»), но главным образом он построен все-таки «из головы». Нам нужен был человек, олицетворяющий тот мир, который мы придумали, и мы этого человека сконструировали. О, зачастую это целая специальная процедура! Когда создается новый мир, немаловажно сделать его однородным и по возможности непротиворечивым. Там не должно быть «иностранных» имен, все имена должны принадлежать как бы к одной системе. Например, в мире Саракша («Обитаемый остров») все имена построены на «венгерской» основе: Серембеш, Чачу, Тоот — это все имена из венгерских романов, иногда, впрочем, слегка измененные. В Арканаре и на планете Саула — имена с сильным японским акцентом. А для того, чтобы получить множество имен в «Волнах…», пришлось сочинить даже простенькую программку на калькуляторе «Хьюлетт Паккард». Чаще же всего имена мы брали из случайно попавшейся под руку газеты. Без затей. Откровенно говоря, не вижу здесь ничего парадоксального. Это самая обычная вещь: автор-мужчина пишет от имени женщины; автор-женщина — от имени мужчины… устраиваются как-то, и неплохо получается. В конце концов, изобрели же братья Райт вдвоем один-единственный самолет. Безусловно. Писатель сродни актеру — он тоже должен вживаться, перевоплощаться, превращаться в своего героя, если хочет достигнуть эффекта достоверности. Далеко не всегда это перевоплощение оказывается таким глубоким, как это было с Гюставом Флобером, совершенно вжившимся в свою Эмму Бовари, но в какой-то мере перевоплощение обязательно — хотя бы на две минуты, хотя бы для того только, чтобы найти правильную интонацию или нужную реплику в диалоге. Герои, несомненно, часть авторской души. Всегда. В этом смысле автор всегда «тратит себя» в своих книгах — как артист в своих персонажах, как хороший учитель — в своих учениках. А вот насчет «крика и рассуждения» — совершенно невозможно взвесить, чего в книге больше. Да и вообще, это зависит от книги. В «Отеле», наверное, больше «рассуждения», а в «Трудно быть богом» — «крика». Нет. По-моему, это вообще невозможно. Впрочем, на свете все возможно. Но с нами такого не было никогда. В сюжетный тупик — заезжали, и неоднократно. «Параметры» героя меняли — частенько, приспосабливая его к новым задачам, ситуациям, идеям. Виктор Банев изначально был капитан пограничных войск. Кандид (из «Улитки») был Атос-Сидоров. Саул Репнин задумывался как социопсихолог. И т. д. Но не более того. Диалоги писать было проще и приятнее всего. Это всегда была некая сценка. «Так», говорил кто-нибудь из нас. «Ты — за Фрица, а я — за Воронина. Поехали!» Разумеется, на вооружение брались (заносились в текст) только те фразы, которые не вызывали протеста у визави. На мой взгляд, нисколько не сложнее. Ведь в каждом из нас есть все: и благородство, и низость, и бесстрашие, и трусость, и готовность к самопожертвованию, и самый заскорузлый эгоизм… Плохой человек не тот, в ком нет ничего хорошего, а тот, в ком плохое побеждает (по тем или иным причинам). Не было какого-то единого алгоритма. Мир ТББ задумывался как мир «с японским акцентом». (А мир ОО — с венгерским.) В какой-то степени это влияло и на отбор имен. В ВГВ надо было придумать много и очень разных имен — так я составил маленькую программку на «хьюлетт паккарде», и она выбрасывала нам самые причудливые имена, из которых мы выбирали то, что казалось наиболее подходящим. В большинстве же случаев имена брались из случайной газеты (так возник, помнится, Вечеровский из ЗМЛДКС) или какой-нибудь малоизвестной книги (Каммерер из ОО). Нет ничего проще, чем описывать состояние пьяного человека. Для этого достаточно минимального личного опыта и вполне скромного воображения. Основные черты характера любого героя формулировались изначально, детали — «прорастали в процессе». Обычно у каждого героя было несколько прототипов, но, скажем, Феликс Сорокин из «Хромой судьбы» — на 90 процентов АНС, а Малянов из «Миллиарда лет» — в значительной степени БНС. Боюсь, таких законов, ОБЩИХ ДЛЯ ВСЕХ ПИСАТЕЛЕЙ, просто не существует. Например, для АБС одним из основных законов было неукоснительное сохранение достоверности описываемых людей и событий. Такое именно представление об «основном законе» характерно также и для множества читателей, и именно поэтому (в частности) у АБС оказалась такая большая аудитория. Однако, существуют (и всегда существовали) авторы, исповедующие совсем другой принцип — «фантастика должна быть фантастична», — они создают литературу совершенно иного вида, вкуса, стиля, и эта литература находит своих обожателей, хотя с точки зрения АБС это и не литература вовсе. Теоретически — безусловно ДА. Практически — тут уж как получится в каждой конкретной ситуации. Все высказывания Сорокина и Банева о процедуре творчества абсолютно автобиографичны. Муки — это нормальное состояние АБС, работающих над новым текстом. Иногда (редко) эти муки прерывались радостным, слегка истерическим хохотом — это когда одному из соавторов удавалось сказать что-нибудь забавное. Иногда (гораздо чаще) — бешеным спором, когда возникало «разночтение» и не удавалось быстро найти компромисс. Но «среднее» состояние — мука-мученическая, беспросветная и совершенно безрадостная. Но зато какое счастье, когда все позади, и АН со значительным видом взвешивает обеими руками готовую рукопись! Эти короткие минуты усталого счастья стоят всех мук и драк, вместе взятых. Впрочем, некоторые вещи писались сравнительно легко. Например 1-я и 2-я главы «Понедельника». Или, скажем, «Попытка» (но уже после преодоления мучительнейшего кризиса). Или «Отель». Процедура работы, сама по себе, мало влияет на окончательную авторскую оценку получившегося текста. Например, «Улитка» — писалась мучительно трудно, и ценится авторами весьма высоко. Но «Град» писался ровно, без особых мук и кризисов, а стоит опять же среди лучших. «Малыш» писался трудно — ценится невысоко. «Отель» писался легко и даже с некоторым удовольствием — ценится низко. И т. д. Это трудный вопрос. Мы задавали его себе и пятнадцать, и двадцать лет назад и никогда не находили единственного ответа. Тут всего было намешано понемногу: и ощущение долга («взялся за гуж — не говори, что не дюж»); и радость от ощущения, что ты делаешь нечто новое, небывалое до сих пор; и чисто спортивный азарт, стремление «прыгнуть выше себя»… А потом — восторг, который испытываешь, когда работа закончена и ты знаешь точно, что она удалась — это такая штука, ради которой стоит и помучаться. (Я сразу же вспоминаю известный анекдот про извращенца, который получал огромное наслаждение, когда промахивался молотком… э-э-э… скажем, по пальцу.) В общем, есть в писательской работе что-то от Большого Спорта — тысячи часов мучительных тренировок, воздержания, самоотказа — во имя одного мгновения счастья рекорда и победы. О совпадении с мнением читателей думать вообще не приходится. Обычно спектр этих мнений — «от и до». Поэтому отслеживаешь только суждения уважаемых тобою и знакомых людей. Что же касается личного ощущения «удачи-неудачи», то тут бывает по-всякому, но ощущение огромного облегчения («сделал! довел дело до конца! преодолел! перемахнул пригорочек!») — это ощущение настолько преобладает, что все остальное кажется малосущественным. Не знаю, о чем Вы говорите. Для нас всего важнее — создать достоверную картину реальной жизни. И «гармонии и красоты» будет на этой картине ровно столько, сколько обнаруживается этого добра в реальной жизни. То есть — немного. Это не мистика (особенно в «Пикнике»), это, так сказать, «символика», безусловно несущая определенный, как правило, раскрывающийся в книге, смысл. Снились. И сейчас иногда снятся. Особенно, если речь идет о текстах, над которыми работаешь сегодня, сейчас. И то, и другое. Но «придумывать» приходится чаще. Увы. Это ОЧЕНЬ трудно. Особенно, когда уже напридумывал десять томов сочинений. Мы всегда исповедовали принцип: писатель не тот, кто пишет; писатель тот, кого читают. Отсюда вывод: писание в стол — занятие не для профессионала, а для любителя. Разумеется, все начинают как любители. Сама мысль о том, чтобы опубликоваться, представляется поначалу чрезмерно дерзкой, дерзкой до неприличия. Но — аппетит приходит во время еды. Исписав гору бумаги, получив одобрение читателей, мнение которых ты уважаешь, становишься дерзким, а мысли о публикации — делаются привычными. И в конце концов, понимаешь: не боги горшки обжигают; чем черт не шутит; кто не рискует, тот не выигрывает… и т. д. И несешь рукопись в редакцию. И вот тут-то и начинается самое страшное. Случаев использования сновидений было несколько, но сейчас я помню только два. Во-первых, это Красное Здание из «Града обреченного» — «дом, который пожирает людей». А во-вторых, фраза, которая всплыла во сне, и которую я кое-как нацарапал в темноте на клочке бумаги; утром, после редактуры она зазвучала так: «муки совести переносимы». Все не так просто. «Ради собственного удовольствия» мы писать начинали, и длилось это удовольствие лет пять-семь от силы. Потом источники удовольствия иссякли, и писали мы, скорее, из чувства долга, а также потому, что более интересного способа зарабатывать на жизнь мы не знали. Практически — всегда. Иногда — с огромным трудом. К чести нашей я не помню ни одного случая, когда обезьяна бы победила. Обезьяна у нас у всех одна. Отличается только привычками и любимыми способами отлынивать от работы. Один — любит пиво, другой — компьютерные игры, третий — донжуанство разных степеней изысканности. Обезьяна, как юный пионер, — всегда готова. Ей не нужно для «взбрыкивания» никаких специальных обстоятельств и ситуаций. Это что-то вроде инстинкта. Схватившись за горячее, человек шипит и отдергивает руку. Обнаружив, что ты садишься за машинку, обезьяна сейчас же предлагает: а не лучше ли попить чайку и почитать сегодняшнюю газету — не читал ведь еще, не удосужился… А для того, чтобы «испытать наслаждение творчеством», надо как минимум начать творить. Условие недостаточное, но совершенно необходимое. Впрочем, не могу не признать: существуют и такие занятия (в том числе имеющие гордое звание «работы»), которые обезьяна согласна воспринимать как любимое развлечение. У меня, например, такое случалось, когда я занимался наукой: ничем не омраченное наслаждение от погружения в мир интегралов и уравнений. Но с литературой такого не бывало — увы — никогда. Было несколько таких кризисов (наподобие Вами описанных). Из одного родилась «Попытка к бегству», из другого — «Улитка» — вещи в своем роде неповторимые. Кризис — это полезно. Временное погружение во мрак дает зачастую прекрасные результаты. Творчество — это вообще процесс «синусоидальный», это надлежит понять и к этому рекомендуется поскорее привыкнуть. Впрочем, все эти рассуждения проверены опытом только на людях молодых и здоровых. Боюсь, что со стариками и больными все обстоит гораздо хуже. Я уже писал (и неоднократно), что практически ВСЯ наша работа была непрерывной дискуссией, более или менее яростным спором по любому поводу. Спор о звездах — не исключение. Когда-то эта проблема весьма занимала нас и казалась актуальной и нетривиальной. Когда «надо» — это еще полбеды. Хуже, когда, вроде бы, необязательно и, вроде бы, можно отложить на завтра. Вот тогда начинается описанная, кажется, Хармсом «борьба с самим собой». Это довольно мучительная процедура, но ничего особенного и в этом нет — дело привычное. Тут главное — не жалеть себя и вовремя вспомнить: «в поте лица своего ты будешь есть хлеб свой». Говорить. Обсуждать. Дискутировать. Думать. И все время об одном и том же. Других (эффективных) способов я просто не знаю. Только ближайшим друзьям и, естественно, женам. Фантастическая форма привлекала нас всегда вовсе не как «средство, скрывающее истинный смысл». Что за странная идея! Фантастическая форма замечательна тем, что 1) позволяет до предела обострить сюжет, это некая специя, делающая острым любое сколь угодно пресное блюдо; 2) позволяет ставить в художественной форме вопросы, которые совсем не под силу сугубо реалистической прозе (роль Разума во Вселенной, например); 3) позволяет строить миры (миры будущего, скажем), что увлекательно и поражает воображение читателя… Наверное, еще можно было бы что-нибудь придумать, но и этого, по-моему, достаточно, чтобы стремиться фантастику писать и читать. Вдохновение — штука редкая. Я бы даже сказал — экзотическая. Творчество и вдохновение существуют как правило независимо друг от друга. Как семейная жизнь и романтическая любовь. Работа же вдвоем держится на том (простом) обстоятельстве, что когда один утомился или иссяк, падающее знамя подхватывает другой. Тут главное — разогнать телегу, потом ее уже так просто не остановишь: инерция. Опять же имеет место и взаимозарядка («заводка»). А вдохновение… Да, бывало несколько раз, бывало. Но если бы мы надеялись на одно только вдохновение, то написали бы за всю жизнь пару рассказов и какую-нибудь повестуху. Не больше. Не скажу за всю Россию, но у меня в доме такой практики не было, нет и никогда не будет. Терпеть не могу, когда кто-нибудь (или что-нибудь) вмешивается в работу — пусть даже с самыми добрыми намерениями. Хотя за консультациями, разумеется, иногда (очень редко) обращаюсь — к специалистам. Между прочим, «Инструкцию по фукамизации» («Волны гасят ветер») почти целиком (по нашей просьбе) написал врач АНа Юрий Иосифович Черняков. Да. Это наше самостоятельное изобретение — нам нравилось так писать. Хотя сам прием «недосказанности» в литературе достаточно хорошо известен: Хемингуэй, Фолкнер, Грэм Грин, Ивлин Во и многие другие писатели (все — любимые). Литература — это способ самовыражения, в самом широком смысле этого слова. За «большинство писателей» ручаться не берусь, но вот АБС оставляли «лакуны» в своих произведениях частенько и вполне сознательно. И именно с той целью, о которой Вы пишете. Да, разумеется, таких «мелочей» у нас много. Мы называли это «полезной избыточностью информации». Невозможно, да и не нужно, создавать текст, работающий ТОЛЬКО на идею (сюжет, фабулу). Обязательно должны присутствовать люди, действия, предметы, высказывания, никакого отношения к «стреле сюжета» не имеющие. Иначе текст потеряет правдоподобность, достоверность, — как это и бывает частенько даже у крупных мастеров, скажем, детектива: реальный мир в их повестях исчезает, остается голый скелет событий, и это (меня, например) раздражает и разочаровывает. Подавляющее большинство неоконченных сюжетов и «незавязанных узелков» вводилось авторами совершенно сознательно. Таким образом тексту придается некоторая дополнительная объемность, у читателя остается ощущение мира более широкого, как бы распространяющегося за пределы того, с чем он (читатель) ознакомился. Нет, конечно. Как правило, а точнее, — всегда, авторы точно знали, что будет сразу после слова «конец». На самом деле это очень распространенный художественный прием. Называется: открытая концовка. Мы очень этот прием любили, потому что он элегантен и эффектен, во-первых, и позволяет обойтись без длинных и нудных объяснений, во-вторых. Все писалось «из головы». Все, описанное в ГО, и раньше (в середине 70-х) казалось нам, и сейчас кажется совершенно очевидным и не требующим никаких специальных социологических или психологических изысканий. Конечно, да, читали. И не только фантастику. Хорошие книги помешать писательской работе не могут. Но и помочь, честно говоря, тоже. Я не могу назвать Вам одного имени или даже нескольких имен. Наверное, я учился у всех умных людей, с которыми доводилось мне встретиться, а таких было немало — больше, чем дураков, что само по себе замечательно. В литературе же: Уэллс научил нас понимать, что такое фантастика; у Хемингуэя мы учились искусству лаконичности и подтекста; у Алексея Толстого — русскому языку (Булгаков был тогда для нас, к сожалению, тайна за семью печатями). Такое со мной бывало, и бывало неоднократно! Ничего страшного. Так или иначе приступ самобичевания проходит, и ты снова начинаешь понимать, что ты, конечно, не из лучших, до Сэлинджера тебе далеко, но зато как много на свете бедолаг, которые пишут заметно хуже тебя!.. Вот Иванов, например. Или, скажем, Петров… Не говоря уж о бедняге Сидорове. Так в этих приятных размышлениях и успокаиваешься. Успокаиваешь себя. Каждый писатель обязательно является читателем, причем, как правило, высококвалифицированным. Исключения, наверное, бывают, но они крайне редки. Во всяком случае, я таких не знаю. Пожалуй, нет. Хотя влияние некоторых писателей «в целом» безусловно имело место, и очень сильное. Алексей Толстой, Хемингуэй, Уэллс — хотелось писать «как они». Особенно в первые несколько лет нашей работы. Научно-технические идеи черпали мы, как правило, из соответствующей литературы (большими любителями которой в те времена были оба). Кое-что выдумывали («изобретали») сами. Тогда это казалось нам очень интересным и увлекательным. Нет, ничего подобного с нами не случалось. Из научной литературы — да, годную к литературному употреблению информацию получать приходилось. Но нечасто, да и, главным образом, в первые пять-семь лет работы. АБС очень даже «писали под» — и под Алексея Толстого, и под Хемингуэя, и под Уэллса. «Писать под» — среди (молодых) писателей занятие самое что ни на есть распространенное. Тут главное — не увлекаться и в конце концов найти себя. Описываемое Вами явление хорошо известно любому литератору, особенно молодому, пока еще мало опытному. Иногда явление это называют «импритинг» — подсознательный перенос впечатлений с одного объекта на другой. У нас с этим было гораздо проще: нас было двое, и вероятность обнаружения такого «неосознанного списывания» была у нас значительно выше, чем у автора-одиночки. «Э! Э! — кричал кто-нибудь из нас — Это же Алексей Толстой. Помнишь у него…» И тем не менее, внимательные читатели до сих пор вылавливают в наших текстах огрехи такого рода. Увы. В подавляющем большинстве случаев это экспромты. «Сконструировать» фразу такого типа, по-моему, невозможно вообще. Никогда подобной статистики не велось. Я думаю, примерно фифти-фифти. (Впрочем, ни один из приведенных Вами примеров не кажется мне «перлом» — нормальные рабочие фразы-лошадки.) Нет, не является. Просто мы начинали с традиционной научной фантастики, но очень скоро поняли, что НФ настоящей литературой не является и никогда не будет. Потому что литература — это когда в центре повествования человек и его судьба. А НФ («техногенная тематика») — это когда в центре судьба открытий, изобретений и вообще проблематика типа «человек и Вселенная». К изменениям в нашем обществе это прямого отношения не имело. Другое дело, что с самого начала 60-х мы уже понимали, в каком мире мы живем, и уже ненавидели ложь, и презирали начальство, и сочувствовали жертвам сталинизма, но все это скорее имело отношение к изменению нашего мировоззрения, нежели к изменению творческого метода. Мы очень осторожно относились к «жутким» сценам и «страшным» описаниям и, как правило, старались их не детализировать. Нам всегда казалось (и сейчас мне это кажется), что подлинная сила «страшной» сцены — как раз в недоговоренности, в отсутствии деталей. Как известно, «эмоция — это всегда дефицит информации». Этому простому правилу мы и стремились следовать, оставляя читателю право и возможность додумывать недосказанное. Читательское воображение — замечательная штука. Оно должно работать — это лучше и для читателя, и для читаемой книги. Отчего же? Вполне совместимы. «Золотой осел», например. Просто нас эта проблема никогда не волновала настолько, чтобы заняться ею вплотную. Кроме того, разрабатывать эту тему ВДВОЕМ — согласитесь, есть что-то в этом от пресловутой «групповухи», которая не каждому придется по душе. Большинство «проверенных» переводов (по свидетельству знакомых знатоков) неудачно. Переводчики относятся к текстам АБС, как к обыкновенным триллерам-боевикам, и не слишком с ними церемонятся. Да, конечно. Последние лет десять выходит примерно по 5–7 разных изданий в год, — в самых разных странах, как правило, в ФРГ, Польше, Испании, Португалии, Чехии. (Для сравнения — в 80-х выходило по 25–30 повестей в год — интерес к русской литературе сейчас повсеместно упал.) Смысл — могут. Дух — с трудом. Стиль — почти наверняка нет. Я кое-как читаю по-английски и умею разобраться в немецкой и французской филателистической литературе. АН свободно читал по-английски (говорил — неважно, но все понимал) и был (по мнению знатоков) очень хорошим переводчиком с японского. Это было нам не по зубам. Даже АН, весьма недурно знавший английский и японский, никогда не осмеливался высказать такую идею. А уж БН, с его «английский со словарем»… Нет, это было нам решительно не по зубам. Вы не поверите, но было время (конец 60-х, начало 70-х), когда я знал английский очень недурно. Читал Агату Кристи без словаря и для собственного удовольствия переводил Брэдбери, Джекобса, Пристли. Но язык — как стрельба из пистолета: требует ежедневной и регулярной тренировки. А я — разленился, забросил все свои упражнения и сейчас вернулся в свое первобытное состояние. Помните рассказ «Цветы для Элджернона»? Это — про мои взаимоотношения с английским. К сожалению, ни одного языка, кроме русского, я толком не знаю, и поэтому возможности мои в оценке качества переводов совершенно мизерны. АН хорошо знал английский и японский, он говорил, что подавляющее большинство известных ему переводов на английский и японский плохи и очень плохи. За редким исключением. Примерно так же отзывались об этих переводах наши знакомые, знающие другие языки (польский, немецкий и пр.). Увы, как правило, Стругацких воспринимают за рубежом, как обыкновенных фантастов-халтурщиков, подрабатывающих на «приключениях тела». И тут, видимо, ничего не поделаешь. Откровенно говоря, я не представляю адекватного перевода «Понедельника» на другие языки. Вероятно, возможно лишь более или менее похожее «переложение», адаптированное к другой культуре. Как это делали в свое время Лагин («Старик Хоттабыч»), Толстой («Буратино»), Заходер («Винни Пух»). Вы знаете, все эти соображения в какой-то (малой) мере имели место, но главное — ни АН, ни мне (я ведь тоже занимался переводами, хотя и на порядок меньше, чем АН) не хотелось «светиться» по пустякам. Ведь большинство переводов делалось исключительно из-за денег, и соответственно рассматривалось нами как халтура — серьезная, честная, без поблажек для себя, но все-таки халтура — работа второго сорта. В тех же (редких) случаях, когда это была не халтура, а Работа, АН подписывался полным именем (см. например, его переводы Акутагавы Рюноскэ). Вы имеете в виду переводы Э. Нортон, X. Клемента и пр.? Оригиналы, разумеется, не изменены. Мы, правда, пытались «улучшить» текст (зачастую очень топорный), но редактор пресекал наши поползновения самым решительным образом. Сильные изменения, насколько я помню, имели место только в «Дне триффидов». Там (с разрешения Уиндема) было выброшено (опять же не нами, а редакцией) несколько кусков, в которых речь шла об СССР и о Трофиме Лысенко. Оценивать его переводы я не берусь совсем. Во-первых, я не знаю японского, а во-вторых, недолюбливаю японскую литературу вообще. Насколько я знаю, АН выбирал объект работы всегда сам, но — по согласованию с будущим издателем. Это довольно обычный порядок работы профессионального переводчика. «День триффидов» переводил АНС. Я же принимал участие в переводе еще каких-то рассказов — кажется, «Мешок»? И еще что-то? Не помню. В свое время я много переводил — из Брэдбери, Джекобса, Пристли, но большинство переводов никогда не были опубликованы. И профессионально я никогда к работе такого рода не относился. Вряд ли. Я даже не знаю, сохранился ли черновик перевода — что-то я его в архивах не видел. В кино хозяин — режиссер. Автор сценария должен либо полностью ему подчиниться, либо просто не вмешиваться в процесс экранизации. У автора же экранизируемой книги и вообще нет права голоса (что правильно) — он волен только запретить экранизацию вообще, если уж о-очень недоволен режиссерской работой. Но он редко это делает, потому что «кушать хочется». Правило (специфически сценарное) одно: все, что вы пишете, должно быть ВИДНО. Чем больше таких «ясно видимых» деталей вы вставите в текст, тем легче будет режиссеру, тем более он будет вам благодарен. В остальном законы те же, что и при написании, скажем, повести. Это безусловно самостоятельная литературная форма, способная вызвать самое серьезное профессиональное уважение. См. например, сценарий Володина к «Осеннему марафону» — это же маленький шедевр, лучшее, может быть, из всего, что написал этот замечательный автор! Начинать надо ВСЕГДА с рассказов. Это — мое глубокое убеждение, результат многолетних наблюдений за собственной работой и за работой сотни «начинающих». Научитесь (если) писать рассказы, — все остальное станет вам подвластно. Нет, никто нам такого не предлагал, а если бы и предложил, то мы бы, конечно, отказались. Кинорежиссер — это совершенно специфическая профессия, ни на что не похожая и доступная, по-моему, только очень немногим. Я уже говорил и не раз. Лучше всего экранизации получаются по произведениям средним. Либо по хорошим, но тогда — с сильным отклонением от оригинала. Тут все дело в том, что средства выражения в кино и в литературе совершенно различны. Литература гораздо более абстрактна, кино — грубо-конкретно. В литературе главное — слово, в кино — звучащий образ. Литература требует сопереживания, кино — соучастия… Так что в каком-то смысле я согласен с Вашим приятелем: «золотой фонд» лучше не трогать, а кино создавать по оригинальным сценариям, написанным специально. Безусловная удача — «Сталкер» Тарковского — фильм мирового класса. Очень серьезная работа — «День затмения» А. Сокурова. Недурно получился фильм «Искушение Б.» (режиссера не помню). Остальные — на троечку. Как и почему Тарковский вышел на АБС, я не знаю. Просто он вдруг появился у АН и сделал ему соответствующее предложение. Что же касается фильма «Сталкер», то это кинопроизведение хорошее и даже отличное — особенно первая и последняя треть. АН называл его «фильмом 21-го века». Вряд ли это так. Кино стареет быстро, гораздо быстрее литературы. Пересказывать короткую, но чрезвычайно насыщенную историю наших взаимоотношений с Тарковским я не в силах. Во-первых, я мало что помню. А во-вторых, суть этих взаимоотношений была чрезвычайно проста: мы изо всех сил старались ему угодить, и это, кажется, нам в конце концов удалось. У Тарковского было множество идей по поводу этого фильма (от большинства из них он со временем отказался), мы же пытались внушить ему только одну: фантастика тем лучше, чем больше в ней реализма и чем менее она фантастична. Дело в том, что концовка, которая хороша для повести (так называемая «открытая концовка»), плоха и даже никуда не годится, когда речь заходит о кино. Кино — искусство грубое, простое, не допускающее недомолвок и двояких толкований. Именно поэтому мы и бились так долго, пытаясь найти концовку в одно и то же время и сильную (эффектную), и значительную, глубокую по смыслу. На мой взгляд, такую концовку нам найти не удалось, но то, что получилось у Тарковского, меня вполне устроило. У него получилась, по сути, ОТКРЫТАЯ и в то же время удачная концовка — большая редкость для кинематографа. В кино хозяин — режиссер. И мы писали-переписывали сценарий до тех пор, пока Тарковский не сказал: «Стоп. Это то, что мне надо». В результате получился фильм, который к повести «Пикник» не имеет никакого отношения, но — превосходный в своем роде. Что и требовалось. Потому что Тарковскому не понравился сталкер из «Пикника». Рэдрик Шухарт был ему не интересен. Он хотел какого-нибудь другого, «не такого», и мы придумали ему сталкера-юродивого. У нас есть знакомый доктор наук, который обожает говорить «я — химик», когда ему задают вопрос из физики, и — «я — физик», когда спрашивают о химии. На самом деле он физико-химик, специалист по высокомолекулярным соединениям. Диалог, который Вы приводите, это калька реальной беседы. Никакого глубокого смысла в этом диалоге нет. Нет. Его «прототипом» был Виктор Банев из «Лебедей». К этому моменту повесть «Гадкие лебеди» находилась под запретом и уже 15 лет «лежала в ящике». Авторы и не чаяли увидеть ее когда-нибудь опубликованной и иногда использовали куски и эпизоды оттуда — в частности, для сценария «Сталкера». Вы слишком серьезно воспринимаете слова Писателя. Он раздражен, ерничает, злится, ему не хочется об этом говорить, у него и в мыслях нет — излагать по поводу писательства какие-то истины в последней инстанции. Хотя, разумеется, доля истины в его словах есть. Как и в любых словах. Литература же и на самом деле делается для читателя и о читателе. Литература без читателя — все равно, что монета с аверсом, но без реверса: не бывает. Тарковский предлагал нам продолжить работу. В частности, над фильмом, который впоследствии вышел под названием «Жертвоприношение». Мне замысел интересным не показался, а вот АН — несколько месяцев занимался этим сценарием, и вполне серьезно, но потом Тарковский уехал «за бугор», и работа эта естественным образом прекратилась. Это — длинная история. Суть ее: АБС ОЧЕНЬ не хотели, чтобы ТББ снималась иностранцами; АБС очень хотели и настаивали, чтобы фильм делал советский режиссер, желательно Алексей Герман, но в крайнем случае — кто-нибудь еще, необязательно из отечественных (тем более, что варианты — были); но ничего этого они не получили — им было сказано, что снимать будет немец Фляйшман, а если они будут трепыхаться дальше, все пути в отечественную кинематографию им будут перекрыты навсегда. И они (после нескольких месяцев бесплодных склок и переговоров с начальством некоей организации под названием Совинфильм) сдались. Единственное, что им удалось — отразить сценарий, написанный крупным киношным чиновником Далем Орловым. Сценарий, написанный Фляйшманом был дерьмецо, но он в то же время был шедевром Возрождения в сравнении со сценарием Д. Орлова. Сначала мы еще как-то пытались держать руку на пульсе событий, но Фляйшман оказался человеком нервным, сложным и несговорчивым, и в какой-то момент мы махнули на всю эту затею рукой и перешли к очередным делам. Увы, это так. «Чародеи» — продукт долгого и основательного перекраивания того сценария, который мы в свое время сделали для Киевской студии мультипликационных фильмов и который был там отвергнут, как «клевета на советских ученых». Сценарий по ПНВС писался для Киевской студии мультфильмов, но начальству он не понравился и был отвергнут, как клевета на советскую науку. Эн лет спустя за него взялся Мосфильм, мучил его много месяцев подряд, и в результате получилось то, что получилось. Мы с АНС дружно этот фильм не любили, но нельзя не признать, что народу он понравился — не зря же его много лет подряд гоняют к каждому Новому году. Это, действительно, чешский фильм, и мне, действительно, прислали в свою время видеокассету. Которую я немедленно потерял (наверное, дал ее кому-то посмотреть и забыл, кому именно). Фильм вполне посредственный. Малыш там очень симпатичный, смотреть на него чрезвычайно приятно, но это как раз и есть главный просчет режиссера: ведь по авторскому замыслу Малыш СТРАШЕН — планета и аборигены изуродовали его, приспосабливая к жизни в этом мире. Ноя понимаю: создать образ Малыша, который одновременно очарователен и уродлив, задача, видимо, почти непосильная. Фильм был фантастический и по тем временам, мягко выражаясь, необычный, и чтобы увеличить шансы прохождения его через Госкино, на Ленфильме решили выбрать «паровозом» (или «ледоколом») какого-нибудь известного писателя-фантаста, который и должен был ручаться перед высоким начальством, что все это идеологически выдержано: и атомная катастрофа, и гибель человечества, и прочие ужасы. Выбрали меня. Я согласился, потому что мне симпатичны были ребята: Слава Рыбаков, писатель, сценарист, и Костя Лопушанский, молодой тогда режиссер, но участие мое в общей работе было невелико: две-три сиены для сценария, ну и, конечно, участие в обсуждении деталей. И бессмысленные разговоры с начальством, которое очень хотело, чтобы это был антивоенный фильм, но, пожалуйста, без войны, и чтобы это было об ужасах ядерной катастрофы, но, пожалуйста, без ядерной катастрофы. Фильм проходил мучительно трудно, но получился недурен, особенно по тем временам. Достоверно известно только, что готовится (снимается?) фильм по «Понедельнику». Есть договор, заплачены деньги за право экранизации, были сообщения в прессе. Времени прошло пока еще немного — меньше года. Ничего больше сказать не могу. Я давно уже перестал доверять киношникам: есть еще по крайней мере три фильма, на которые (в последние 10 лет) были заключены договоры, и даже некие деньги были заплачены, а в результате — все глухо, темно и совершенно, по-моему, безнадежно. Сценарий «Обитаемого острова» (и очень недурной!) был написан; и договор был заключен; и дело было совсем на мази — говорят, даже какой-то материал был отснят. А потом все как-то само собой бесследно рассосалось. «Малыша» сняли в Чехии. Американцы купили «Пикник» несколько лет назад, но фильм почему-то так и не сделали. Греки купили «Миллиард лет». В России один режиссер давно уже грозится снять фильм по сценарию «Туча»… Ну, и так далее. Я уже давно отучился верить обещаниям киношников. Бог им судья. Права на экранизацию «Пикника» купила американская фирма «TRI STARS» еще 10 лет назад. Фильм не снят до сих. Недавно в печати проскользнули сообщения, что какой-то американский режиссер (не из самых знаменитых, но довольно известный) снимает фильм под названием «After visit». Насколько я могу судить — это попытка экранизации «Пикника». Подождем, посмотрим. Американцы умеют делать экранизации. Иногда. Я забыл фамилию режиссера. Мне говорили, что это тот же человек, который снимал сериал «Экс-файлы». А кто писал сценарий (и что это за сценарий), я просто не знаю. Большое спасибо за исчерпывающую информацию. Я знал лишь малую долю всего этого. Я «не в процессе» по той простой причине, что десять с лишним лет назад (еще АН был жив) мы продали право экранизации фирме TRISTAR и, таким образом, потеряли всякий контроль над событиями. Впрочем, мы никогда и не хотели этого контроля потому, что ничего особенного от фильма не ждали. Да я и сейчас ничего особенного не жду, хотя и любопытно было бы посмотреть, что у них в конце концов получится. Коламбия-пикчерс, все-таки. Фирма! Да, это правда. По-моему, здесь, на этой страничке, сравнительно недавно один знаток опубликовал все параметры намечающегося фильма. Я же знаю только, что году в 90-м (еще АН был жив) мы продали право экранизации «Пикника» фирме TRISTAR и что с тех пор никакой официальной информации у меня не было. Слухов — да, было много. По последним данным — фильм снят не был, студия прогорела, дальнейшая судьба фильма никому не известна. Я даже не знаю, вернулись ли ко мне права на экранизацию (раз фирма прогорела). Герман вообще человек парадоксальных решений. В свое время многие высказывали сомнения, когда он приглашал на сугубо трагические роли сугубо комических актеров — Никулина и Миронова. Теперь эти роли стали классикой. Так что я полагаю, что и с Ярмольником все обойдется. Лично я такого Румату вижу очень хорошо, и он мне — по сердцу. Один из моих знакомых довольно точно выразился в том смысле, что «у Ярмольника средневековое лицо». Согласен. И вообще Ярмольник талантливый актер, а это — главное. Я очень рад, что дожил до этого. Если кто-нибудь в мире и способен снять хороший фильм по ТББ, то это Алексей Герман. Я буду с нетерпением ждать, что у него получится. Наверняка это будет нечто значительное. Если судить по тому сценарию, который мне прислали, — это практически тот самый вариант, который мы писали с Германом в 68-м году. Ноя знаю, что режиссерский сценарий может отличаться от литературного разительно, и так оно обычно и происходит. Я давно уже отчаялся увидеть действительно хорошую экранизацию АБС. Поэтому мне все равно, что это будет за фильм. Впрочем, надежду на то, что у Германа получится настоящее кино по ТББ, я еще не потерял. То, что я видел, произвело на меня сильное впечатление. Фильм может получиться замечательный. Дай бог Герману здоровья и удачи! Нет. Не был. Сценарий не понравился режиссеру. Не помню. А оно разве было изменено? С какого на какое? Или Вы имеете в виду: почему герой не Банев? Но ведь этот фильм не по «Гадким лебедям». Да сами «Лебеди» тогда были еще под запретом. Специфика сценария — прежде всего. А потом, повторяю, надо было свести к минимуму сходство с «Гадкими лебедями». Никаких особенных подробностей я не знаю. Знаю, что сценарий писал Вячеслав Рыбаков (хороший сценарий, между прочим, хотя и не слишком похожий на повесть). Знаю, что (как художник) участие в съемках принимает Михаил Шемякин. Слышал, что производство, вроде бы, уже началось… Вот и все, наверное. Мы довольно равнодушно относились к художественному оформлению наших книг вообще и к иллюстрациям в частности. Попытки — на ранних стадиях нашего писательства — как-то повлиять на этот процесс (найти художника по нашему вкусу, посоветовать что-нибудь, учинить протест и т. д.) приводили только к многомесячным задержкам издательского процесса, так что, начиная с середины 60-х, мы выработали для себя ясную и вполне примитивную позицию: делайте что хотите, только книгу не задерживайте, и лучше всего — вообще без всяких иллюстраций. Я и до сих пор считаю одним из лучших наших изданий томик, выпущенный Ленинградским отделением «Советского писателя» («Волны гасят ветер»), — отличные шрифты и никаких картинок. В остальном же у нас были, конечно, свои пристрастия и неудовольствия. Мы очень любили работы Мигунова к «Понедельнику», дружно разочарованы были оформлением сборника «Шесть спичек» (признанного в свое время профессионалами — замечательным), и я до сих пор считаю иллюстрации к «Улитке» Севера Гансовского (в журнале «Байкал») образцовыми. Но я же писал уже об этом. Карапетян, Мигунов, Новоселов (к «Отелю»), Ашмарина (к ОЗ), Рубинштейн (к «Малышу»)… В отличие от Вас я не люблю иллюстраций Макарова. Они кажутся (и всегда казались) мне крайне примитивными и неумелыми. Впрочем, почему их нет на сайте, я не знаю. Я никогда никому ничего не запрещал помещать. Да меня и не спрашивали. Оформление этой книги мне тоже понравилось. Это наверное лучшее из всех изданий АБС за 40 с лишним лет. Нимбы я тоже заметил, но никак трактовать их не решаюсь. Может быть, это и случайность. А может быть, и нет. Да, Мигунов оформлял одно из новых изданий «Понедельника» (по-моему, уже в 80-х годах) и добавил новых иллюстраций, а некоторые старые пожелал переделать. Его право. Вероника Рубаха. Москва, Россия — 26.09.05 Да, иллюстрации Рубинштейна мне тоже нравились. Но он же проиллюстрировал только одну нашу книжку, кажется? |
||
|