"У-3" - читать интересную книгу автора (Флёгстад Хяртан)

Болевой порог

Итак, Марвель Осс. Свобода, говаривал он, — это хорошая автомашина и пять минут отрыва.

Но они гонятся за тобой. Наступают на пятки. Преследователи объехали вдоль и поперек южные штаты. Старые, входившие еще в конфедерацию, и новые на юго-западе. Ларедо. Сан-Антонио. Галвестон. Нашвилл. Мемфис. Сент-Луис. Денвер. Альбукерке. В один прекрасный день без солнца и без туч, без неба и без моря они остановились на краю Тихого океана, вышли из машины и смотрели, как все сливается воедино в тумане, ветре и сердцебиении волн о берег. Смотрели на ровные длинные линии ландшафта, не менее выразительные, чем слова, обозначающие воду, туман, пески и горы. Смотрели, как пароход удаляется в море курсом, словно прочерченным по линейке. Как у незримой линии горизонта плывут яхты с белыми запятыми парусов в длинном предложении стихий. Оглушительно красной точкой возникло в тумане солнце, окрасив все море в алый цвет.

Они развернули машину и по бульвару Сансет покатили обратно в город.

От Тихого океана, где кончается дорога, она сперва извивается вверх вдоль предгорий у Пасифик-Палисейдс. Сохраняя свой изысканный стиль, проходит мимо зданий у Калифорнийского университета и через Бел-Эйр. В свете утреннего солнца над Беверли-Хилс Сансет смотрится классической киноулицей, лениво огибая непроницаемые зеленые изгороди и тенистые подъездные аллеи, ведущие в царство грез. Ни магазинов, ни учреждений, ни бензоколонок, даже людей не видно; отсвет жизни в этой части «Заката» можно узреть совсем в других местах, во всемирном полумраке кинозалов.

По бульвару Сансет они катили через пространство и время, пересекая все слои общества. Около полуночи доехали до Сансет-Стрип, где машины бодаются, клаксоны гудят и фары должны прокладывать себе дорогу сквозь густое плетение неонового мрака. После Сансет-Стрип бульвар идет строго на восток, мимо длинных рядов радиостанций и телестудий, мимо двусторонней череды мотелей к старому городскому ядру, взорванному социальным развитием. Отсюда бульвар Сансет повел их на юго-восток к обанкротившемуся Голливуду, между постройками, служащими достойной обителью для людей того типа, каких находят мертвыми на первых страницах эпоса о Филипе Марлоу. У вокзала Юнион в центре города бульвар обрывается как раз там, где некогда на месте индейской деревушки был основан Эль-Пуэбло-де-Нуэстра-Сеньора-ла-Рейна-де-Лос-Анхелес. Вокзальная площадь выглядит в точности как все вокзальные площади ранним утром: серые кирпичные стены, полчища людей, цементные физиономии и наемные дома, где великое одиночество разбито на множество мелких клетушек.

Здесь они расстались. Здесь Алфик Хеллот повернулся и помахал на прощание рукой Кваксену, совсем маленькому и одинокому в гражданской одежде и цветастой рубашке, и Паттону, и Глёру из Кристиансунда.

Алфик сел за руль прокатной машины, включил мотор, оглянулся через левое плечо, набрал скорость, занял место в шеренге автомобилей и покатил на юг, через границу.

Далеко на юге над горизонтом громоздились ржаво-красные наковальни туч. Шальной ветер вихрил песок на шоссе, раскачивал телевизионные антенны. С запада наползала тонкая облачная пелена; навстречу ей, много ниже, плыло легкое белое облачко.

Прямая как стрела дорога устремлялась в глубь страны через пыльные равнины, пересохшие соляные озера, мимо желтых известняковых скал и вулканических гор. Оранжевыми языками пламени колыхались вдоль шоссе космы сухой травы. Дальше высились агавы и кактусы. Горы и кактусы сливались воедино, как будто растения, камень и человек взаимно имитировали друг друга. Алфик барабанил пальцами по баранке и подпевал приемнику, нещадно фальшивя.

Перед ним были двести километров пустыни и три дома.

После коротких газово-голубых сумерек опустилась ночь. Какое-то мгновение солнечные лучи переливались кристалликами льда в песчинках. И тут же канули вместе с солнечным диском и ртутными столбиками, в свободном падении канули в зябкую черную ночь меж двух жарких дней. В глубокую ночь, окаймленную знойными днями.

Свет встречных машин вторгался в кабину к Хеллоту. Огни вырастали из тьмы и плавно уходили в нее, словно голоса, поющие желтые гаммы.

Он ехал всю ночь. Наконец дорожную пыль схватили первые лучи солнца и, уже не отпуская, облили багрецом.

Хеллот приближался к цели. Он чувствовал это. Он приехал, хотя пустыня не кончилась, только перешла в пыльную улицу с домами по сторонам и голыми известняковыми скалами в конце. По дуге каменного моста Хеллот пересек высохшее русло. На песчаной косе под мостом стояла высокая детская коляска с тремя колесами и черным верхом.

Алф Хеллот остановил машину и выбрался наружу. Размял ноги, размял спину, размял шею, размял туловище, потянулся весь. Мимо прошел мужчина в белом бумажном костюме, сандалиях и соломенной шляпе, ведя на поводке двух поросят. Ни на кого не глядя, он завел поросят за зеленый, цвета писсуара, кирпичный дом, на глухом фасаде которого над дверью значилось «AQUI ME QUEDO», а пониже, буквами поменьше — «Bar — Bodega» — «Остаюсь в моем баре и погребке». В дверях висели шнуры с кусочками цветного пластика. Хеллот раздвинул их и вошел в ярко освещенное помещение с цинковой стойкой и дубовыми столами. Столы окружали стулья с плетеными сиденьями; за стойкой шлепал босыми ногами мальчуган лет десяти. У кассы — большого коричневого аппарата с тремя нулями в ряд за стеклышком — сидела пожилая особа в платье цвета морской волны в белый горошек, с кружевным воротником; на плечах — шаль черного крепа, на ногах — матерчатые туфли, в ушах — крупные серьги, седые волосы собраны узлом на затылке. Она сидела закрыв глаза и сложив руки на коленях, точно безмолвно молилась, чтобы в пустой кассе появились деньги. Вот только сплести вместе пальцы она не могла, слишком они были толстые и короткие.

Перед стойкой сидел мужчина лет тридцати с кольцом веревки на одном колене; он ел сухой хлеб, от которого свободной рукой отщипывал крошки и механически скармливал сидящему на плече попугаю. Одет он был в бумажный костюм, белую североамериканскую ковбойскую шляпу и сандалии из толстой свиной кожи того же цвета, что торчащие между ремешками пальцы. Тощий старик ранчеро с белой щетиной на морщинистом лице притулился к стойке. Его голову венчала широкополая шляпа с лентой на затылке; в одной руке он держал палку, в другой — пустой стакан. Судя по выражению его лица, стакан этот был единственной нитью, связующей старика с реальностью; отпусти он его, тут и рухнул бы на пол.

Никто ничего не сказал. Никто не посмотрел на Хеллота. Женщина у кассы жестом подозвала босоногого мальчугана, сняла часы с руки, попросила его завести их. И время продолжало идти — или снова пошло.

В эту анахроническую картину вписывались больные и здоровые, слепые и глухие, немые и безумные, прыткие и параличные, совершенно нормальные и заики. Не могло быть только ничего среднего.

Подходящее место для Марвеля Осса. Кузня, где он сам мог ковать свое счастье. Где в горне закатным багрянцем пылало будущее — хватай клещами, бросай на наковальню и бей молотом. Кончил ковать — бери с собой в поле, где искатели счастья преследуют крупную дичь — богатство и успех.

Отменное место для Марвеля Осса. Но его тут не было. Были только те, кого Хеллот уже рассмотрел. Он швырнул плату за выпитое на мраморную плиту возле кассы. Ни одна из монет не прозвенела фальшиво. Нули на аппарате исчезли. Хеллот вышел сквозь занавеску на улицу. Живая картинка в баре осталась без изменений. Солнце исчезло с неба, испарилось во мраке каплей красного цвета. Пустыня никуда не делась, никуда не делись и псы, которые спали в тени вдоль главной улицы весь день и лаяли всю ночь.

Хеллот пересек темную рыночную площадь, где торговцы укладывали свой товар. Пищевые продукты и снадобья от выпадения волос, от старости и импотенции. Мази и свечи, устраняющие запор и предохраняющие от венерических заболеваний. Сушеная трава, чтобы уснуть, и порошки, чтобы проснуться. Гигиенические и психогигиенические средства.

Хеллот купил пирожок с мясом.

— Там. — Он указал пальцем в сумрак в конце улицы, жуя пирожок. — Там дальше. Что там есть?

Торговец держал пирожки в цинковом бидоне с крышкой. Остальной товар помещался в картонке и в наволочке. Отвечая, он продолжал укладывать свое имущество.

— Сонора. Халиско. Ничего. Ящерицы. Ящерицы, и кактусы, и пески, и ничего. И герилья.

— Герилья?

— Крестьяне, которые думают, что живут во времена Сапаты. Которые не понимают, что время революций в Мексике прошло.

На краю рыночной площади пронзительно и величаво играл народный ансамбль. Хеллот свернул в боковую улочку. Торговец объяснил, как пройти в гостиницу. Она смотрела на улицу двумя этажами с каменными зубьями поверху. Большой ключ со скрежетом повернулся в замке. В номере, куда привели Алфа Хеллота, была ванная, но не было окон, ни на улицу, ни во двор. Сквозь узкую щель над дверью просачивался свет из коридора. Когда Хеллот щелкнул выключателем, под кровать юркнула мышь. Плотно закрыв дверь, он прошел в ванную. На коробке с бумажными салфетками у зеркала восседала маленькая свинцовая копия полуголого тучного Будды.

Не снимая покрывала, Хеллот плюхнулся на кровать, выжав скрип из мягкого матраца. За стеной выли и гавкали два пса, и он подумал о Марвеле Оссе. Протянул руку к стулу, на котором сложил одежду, и отыскал снимок — пожелтевшую газетную фотографию с подписью внизу: Марвель Осс. Только эти два слова. «Сорвался с поводка» — такое выражение употребил Авг. Хеллот. Лай за стеной усилился. Алфик видел их. Два серых слюнявых кобеля. «Для меня не будет неожиданностью, — сказал Авг. Хеллот, — если Марвель Осс сорвался с поводка. Когда некому было его сдерживать».

Алфик смотрел на газетную вырезку. Он с трудом вспоминал лицо. Это было так давно. Истории крепче засели в памяти. И были получше этого лица. Они продолжали жить, когда лицо пропало.

«Красавцем его не назовешь, — говорил Авг. Хеллот, и я тотчас могу подтвердить его суждение. — Физиономия серая и жесткая. Похожа на цемент. На котором кто-то постарался написать большими буквами «говнюк», пока он еще не застыл.

А еще он жирный. Из тех толстяков, что ввинчиваются в трусы. Гора мяса, но гора подвижная. Такая махинища, а прыткий. И не дурак. Удивительный человек, коли на то пошло. Щедрый на выдумку. Рассказчик, каких мало. Потолковать с ним — сущий праздник, каких только историй не наслушаешься. Лишь о себе не любил рассказывать. Откуда родом и то не говорил. Дескать, с детства был выброшен в мир, и все тут.

А то еще выдавал такую историю: «Нас было семеро братьев, а отца люди звали Банковской Крысой. Как уж там он заслужил это прозвище, неизвестно: то ли потому, что рыбу ловил на банках, то ли потому, что в банке служил. Ну вот, и был я старший, а звали меня Толстая Кишка. Младшего брата звали Тонкая Кишка, следующего — Слепая Кишка, а у одного из братьев было по шести пальцев на каждой руке, и со временем он стал знаменитым карманником с кличкой Двенадцатиперстная Кишка»».

Так рассказывал Марвель Осс. Душу никому не открывал. Нас, ребятишек, развлекал он такими присказками: «Сперва махнешь рукой, потом махнешь другой, а уж как больше нечем махать, стой на своем и не качайся!»

Но придурком никто его не назвал бы. Ко всему у этого разбойника явно были способности к языкам. Мне, как одному из немногих книголюбов среди его знакомых, дозволялось подниматься с ним в будку крана и знакомиться с хранившейся там библиотечкой; это было в ту пору, когда Марвель Осс работал крановщиком под крышей нового цеха, в котором стояли поворотная печь, сферическая печь и экспериментальная печь инженера Хельмера. Стены будки вокруг рычагов и приборов были заставлены книгами и фолиантами на семи европейских и еще одном языке, который я по неведению принял за арабский, но, судя по затейливому начертанию букв, был он не то бирманским, не то кхмерским. Здесь можно было найти роскошные издания «Моби Дика» Мелвилла, «О демократии в Америке» и «Старый порядок и революция» Токвиля, «Воспоминания» графа Мольтке и «Культура Италии в эпоху Возрождения» Буркхардта на немецком языке, первый французский перевод трудов Сунь-Цзы, «Левиафан» Гоббса и «Мои мечтания» Морица Саксонского. Все расставлено по названиям и тематике, все читано и тщательно прокомментировано.

Вероятно, Марвель Осс не только читал написанное, но и говорил на живых и мертвых языках. По-норвежски говорил так чисто, без малейшего диалектного налета, что невозможно определить, откуда он родом; примерно как иностранец, уже взрослым научившийся свободно говорить на норвежском языке. Так ведь и постранствовал он немало. Сам он рассказывал о себе, что плавал с четырнадцати лет, когда нанялся учеником официанта на одно из судов, которые совершали регулярные рейсы на Восток. Бомбей был первым портом, где он сходил на берег. Дальше последовали другие заходы. Сингапур, вверх по дельте Меконга в Сайгон, в Гонконг и, наконец, в Иокогаму, откуда они повернули назад. Port Outward and Stearboard Home. Так ученик официанта познакомился с сокращением POSH, и Марвель Осс охотно пользовался им для обозначения чего-нибудь незаурядного и шикарного.

И еще кое-что можно было узнать из рассказов Марвеля Осса. Например, про его женитьбу, как он обзавелся семьей и друзьями в Хаугесунде, или Хёгасюнде (так он говорил на шведский лад). Однако он не стал на якорь. На другой день после свадебной ночи снова вышел в море. А летом двадцать шесть норвежских судов оказались запертыми в гаванях, которые контролировались режимом Виши. Кока на одном из них звали Марвель Осс. широко известен побег теплохода «Лидвард»; восемь судов оставались в Дакаре, но норвежские суда, стоявшие в Касабланке, Оране, Боне, Алжире и Марселе, попали в ловушку. Большинство из них со временем были конфискованы французами. Команды списали на берег и бросили в концлагеря в приморье. В таких условиях Марвель Осс, бывший кок шельтердечного теплохода «Скаулен», который в мае 1940 года пришел в Оран с грузом древесной массы, провел свои лучшие молодые годы от восемнадцати до совершеннолетия. От семьи вестей не получал, ребенка никогда не видел, не знал даже, был ли вообще ребенок. Пока после полного тягот путешествия через оккупированную Европу не спустился по трапу с пресловутого невольничьего судна «Дунай» на Парадную пристань в Осло. В столице возвращенных на родину моряков встретил как героев сам премьер-министр. Правительство решило в честь блудных сынов устроить обед и торжественное собрание в кинотеатре «Колизей». Но лишь один из интернированных моряков принял приглашение и явился на обед — известный пьянчужка стюард родом из Эгерсунда, который к тому же вряд ли что соображал после трехлетней сушки в пустыне под Боном. На торжественном собрании он совершил риторический подвиг, произнеся слезливую и бессвязную благодарственную речь за здравие премьер-министра-комиссара, за подлинных выразителей норвежского духа, за конец монополии и дальновидное законодательство о продаже алкогольных напитков под эгидой немецкого нового порядка в Европе. Когда речь передавали по радио, изо всех еще не конфискованных приемников тянуло спиртным; даже буквы в «Фритт фолк», «Афтенпостен», «Бергене тиденде» и в других нацифицированных монополистах рекламы, которые ее напечатали, смердели денатуратом. Во всяком случае, так утверждал Марвель Осс, который, по его словам, самым патриотическим образом ночевал трезвый как стеклышко на деревянной лавке на Восточном вокзале в Осло, пока не смог, пользуясь новыми документами, проехать сперва через горы в Берген, а оттуда местным катером до Хёгасюнда.

Там он увидел ребенка. Ребенок успел подрасти, став прелестной девчушкой четырех лет. Которая уже обзавелась отцом. В лице добродушного фельдфебеля из Бреслау в Силезии, чья фамилия состояла из длинной очереди польских согласных, которая никак не могла дойти до окошка и выбраться изо рта, ибо ее упорно оттесняло более юркое и простое сочетание букв, так что величали фельдфебеля не иначе как благозвучным именем Вилли.

Вообще-то никто в Хаугесунде не мог понять, как это молоденькая фру Осс допустила такой позор и спуталась с немцем. Все жалели ее, когда ей пришлось выйти замуж за Марвеля Осса, который пользовался далеко не доброй славой. И всем было невдомек, что теперь Глория Осс встретила Любовь, а не какого-нибудь там случайного поставщика семени. Что она глубоко, искренно и, как оказалось, прочно полюбила Вилли. В царившей тогда обстановке аборигены Хаугесунда видели только одно: норвежская девчонка водится с немецким солдатом. Снаружи по этому немецкому солдату не было видно, что у него безупречное демократическое прошлое. Что прежде он состоял в организации немецкой социал-демократической молодежи и сам по себе предельно миролюбивая личность, враг войны.

Так что Вилли этот даже пальцем не пошевельнул, когда Марвель Осс во всеоружии превосходящих физических сил и праведного гнева принялся его тузить. Он лишь кое-как заслонялся от кулаков Марвеля и делал все, что мог, чтобы ярость не обрушилась на жену, особенно же на невинного ребенка. Но Марвель Осс ограничился одним раундом. После чего ногой распахнул дверь и направился в город. В ближайшие два дня он лупцевал всех субъектов в зеленой форме, какие ему встречались, одного за другим, а то и по два сразу, чем и завоевал славу активного и боевого участника движения Сопротивления.

Понятно, долго так продолжаться не могло. Марвеля Осса схватили и во второй раз за эту войну бросили в кутузку. На том и кончился его вклад в Сопротивление. Осснью 1944 года он снова вышел на свободу и ревностно трудился на строительстве немецкого алюминиевого завода в Ловре. Люди, которые соприкасались с ним в то время, рассказывают, что ракеты Фау-1 и Фау-2 внушили ему здравую мысль, дескать, «Ось», хоть и проигрывает отдельные сражения, в конечном счете все равно выиграет войну, а потому будущее за тем, кто работает на немца. Зимой 1945-го Марвель Осс исчез из Ловры и объявился лишь несколько лет спустя, теперь уже в роли многообещающего профсоюзного активиста в Ордале, губерния Согн, на еще одном алюминиевом заводе, коим немцы успели облагодетельствовать его оккупированную родину. Между собой люди упорно называли его полосатым, и, насколько я понимаю, они подразумевали отнюдь не полосы на тюремной одежде.

Именно в эту пору на одной профсоюзной конференции в Тюсседале, губерния Хардангер, Авг. Хеллот и познакомился впервые с Марвелем Оссом, а также с различными историями, которыми тот оброс. Марвель успел официально развестись, а Глория Осс с дочуркой отбыла вместе с Вилли в Польшу, чтобы там участвовать в социалистическом строительстве. Со временем оба они вступили в Польскую объединенную рабочую партию и не раз приезжали погостить в Норвегию с растущим выводком ребятишек. В устах Марвеля Осса повесть обо всех этих событиях звучала как один длинный анекдот, и немало анекдотического было в его рассказах о том, как производство алюминия повлияло на животноводство и растительность в зажатой меж голыми горными склонами долине Ордал. Взять, к примеру, тот случай, когда генеральный директор «Ордал ог Сунндал Верк» Жан Мишлет покинул кабинет в Осло, чтобы своими глазами убедиться в благотворном, что ни говори, воздействии алюминиевого производства на условия жизни в тесной изолированной долине. И вот офицер запаса, генеральный директор (и пр.) Мишлет плюс правление в полном составе (все, как один, члены парламента) лихо катят мимо расцвеченных флагами селений, кроша и разметывая гравий колесами местного лимузина, который не ведал столь знатного содержимого с тех самых пор, как долину удостоил своим посещением король.

На первых километрах дороги по обе стороны стояли духовые оркестры, дальше — школьники всех возрастов, еще дальше — случайные зеваки. Под конец остались только дорожные тумбы и деревья. Зато березы, мимо которых мчался кортеж, так и сверкали трепещущими на ветру листьями с металлическим отливом. А коровы и телята на зеленых флюоризованных лугах даже ухитрились подняться на ноги. Они печально вращали глазами, непомерно большими для черепов, в которые были вправлены и которые в свою очередь были велики для вот-вот готового лопнуть покрова, будь то даже самая что ни на есть дубленая бычья кожа. Из оголенных челюстей торчали метровые ряды белых как мел и острых как шило зубов, а все суставы, кости и копыта достигали таких размеров, что высокие гости быстро пришли к согласию: такой породы крупного рогатого скота земля не видела со времен динозавров.

Но чего не видело правление компании, так это того, что за сим внушительным зрелищем, за каждой буренкой и быком стояло по местному жителю, за каждым теленочком или телушкой — по мальчугану или девчонке. Все, как один, они подпирали спиной травоядных калек, помогая тем держаться на ногах; сверх того одной рукой дергали ремешок с колокольчиком, другой без устали махали коровьим хвостом да еще истово мычали, нажимая на все свои дифтонги.

Не могло также видеть правление, что выше по долине впереди лимузина, по маршруту Мишлета со свитой, во главе самых шустрых парней из спортклуба «Ютюн» бежал Марвель Осс. Они бегали вдоль обочин вверх-вниз, вверх-вниз от дерева к дереву, трясли, что было мочи, стволы и сучья и белками взлетали к кронам, чтоб оборвать все до единого желтые листья, какие еще оставались висеть.

Таково было первое важное задание Марвеля Осса на посту профсоюзного деятеля в алюминиевой промышленности. «Как и в любом нешуточном деле, — говаривал он, — все началось с анекдота». То-то был удар по нытикам, которые только и знали, что скулить и жаловаться на вред от загрязнения среды фтором и прочей пакостью. Пусть поглядят! И глазам инспекторов предстала картина сплошной радости и благоденствия. Марвель Осс и его апостолы потрудились на славу. Далеко позади они видели клубы пыли от делегации, которую посвященный в заговор водитель королевского автомобиля держал от них на почтительном расстоянии. А Мишлет с компанией созерцали через открытые окна мирный пейзаж цветущей долины, где листва резала глаз яркой зеленью, где булькали веселые ручьи и вся восхитительная природа вторила их веселью, а мычащие коровы и блеющие барашки улыбались высоким гостям ослепительно белыми зубами.

Что, кроме удовлетворения, могло вызвать такое зрелище? Гости видели своими глазами. Видели, что все хорошо. Клубы дыма над их заводами, стелясь по склонам, несли сплошную благодать отсталым горным теснинам.

А где-то впереди неутомимый Марвель Осс перебегал от дерева к дереву, тряс ветки, пинал стволы, влезал на качающиеся кроны, поторапливал помощников, нервно озирался, проверяя, не догоняют ли пыльные облака, и снова пускался бежать — потный, тяжелый, язык на плече. Казалось, для него нет разницы, чем за сучья хвататься — руками или ногами! Не иначе этот Марвель Осс — первая обезьяна, произошедшая прямо от человека, годами говорили местные жители после начальственного визита.

Он спал. Похоже, что уснул и видел сон. Но церковные колокола упорно пробивались в сновидение. Дон-дон-дон-дон! Вечерняя молитва, или месса, или последнее помазание правления фирмы «Ордал or Сунндал Верк». Алф Хеллот не знал ответа. Но он чувствовал удары колоколов. Они били по голове. Добивали его, не давая встать. Алф Хеллот по-прежнему лежал плашмя поперек кровати. Похоже, он спал. На свете нет ничего горячее жидкого кофе. Но воздух в номере был горячее.

Он сел. Церковные колокола переместились внутрь головы. И продолжали бить. Он протер глаза. Они увидели над изголовьем изображение пестрой сказочной птицы. Она сидела неподвижно, глядя, как он одевается. Нарисованная на куске коричневой коры, одетая в красные, синие, зеленые и оранжевые перья. Если она умела летать, то у Алфа Хеллота отросли крылья. Он спустил с кровати ноги. Увидел полоску света над дверью и вышел под ней в коридор. Колокола угомонились.

В вестибюле внизу понурая старая женщина смотрела по телевизору передачу из Аризоны. Попугай в клетке под потолком ничего не говорил. Несколько молодых парней переговаривались по-английски. Один из них попросил старушку убавить звук. Она не отозвалась, тогда он сам повернул ручку. У стойки перед Хеллотом стоял рослый мужчина. Наклонясь вперед, он разговаривал с портье.

— Я американец.

— Я тоже. — Портье что-то писал.

— Я североамериканец.

— Я тоже.

— Я из Соединенных Штатов.

— Я тоже. Соединенные Штаты Мексики. Эстадос Унидос Мехиканос.

— Я не знал, что мы ровня. Я твой соотечественник.

— Но не я.

Попугай взмахнул крыльями и подпрыгнул, заставив клетку качаться. Портье вопросительно посмотрел на Хеллота, минуя взглядом мужчину, с которым разговаривал.

— Ты знаешь многих грингос? Иностранцев?

— Bastante. Хватает.

Хеллот положил на стойку газетный снимок Марвеля Осса.

— Этого знаешь?

— Quizás. Возможно.

Портье повернулся спиной и принялся перевешивать с одного крючка на другой ключи от номеров. Клетка с попугаем перестала качаться.

По пути в столовую Хеллот увидел парикмахерскую. PELUQUERO. Он остановился перед витриной, всматриваясь внутрь через буквы на стекле. Глянул на газетную вырезку, которую держал в руке. Мимо его ног вперевалку прошествовала курица. За стеклом и буквами полулежал на откинутой спинке кресла тучный мужчина; парикмахер повязал ему голову сеткой и принялся сушить волосы феном. Но этот клиент явно не был экзотическим в здешних краях скандинавом, задумавшим купить себе менее приметную внешность.

Столовая была полна людей. Людей, которые отказались от погони за счастьем. Похожих скорее на охотников за сувенирами, чем на искателей счастья. Готовых довольствоваться воспоминанием о том, что они — или кто-то другой — некогда жили. Официант посадил Хеллота на свободное место у столика на четверых. Изучив меню, Алф выбрал энчиладас и такое, соус отдельно. Тостадо, масло, жареные бобы, испанский рис, кукурузные пирожки, на маленьких тарелках — сальса брава и гуакамоле, авокадо с луком, чесноком и силантро. Пламя, которое эти блюда зажгли во рту, было всего лишь запальным шнуром, вызвавшим взрывы в утробе. Повторные попытки Хеллота залить взрывчатку пивом плохо помогали. Голова грозила оторваться от туловища, пот крупными каплями катился с переносицы по щекам и смешивался с пищей, струился с густой шевелюры на шею. Хеллот увенчал трапезу стаканчиком кактусовой водки и почувствовал, что выдержал испытание огнем. Из столовой он вышел на пустынную улицу.

Над рыночной площадью нависла черная ночь, начиненная монотонным звучанием голосов, моторов, цикад и клаксонов. В том конце, где площадь неприметно переходила в пустыню, на фоне известняковых скал проступали очертания дерева сапоте. С остальных трех сторон площадь окаймляли одноэтажные глинобитные домики. Окна были закрыты ставнями, двери — железными шторами. Хеллот свернул в переулок и зашагал по отлогому спуску, где дома стояли поперек, как бы споря с выбранным им курсом.

Он без труда узнал кафе. «Aquí me quedo» оставалось единственным признаком жизни, который не поглотила темнота. Сквозь занавес в дверях на тротуар просачивался оранжевый свет. Подойдя к входу, Хеллот на фоне нестройного галдежа и гитары услышал высокий тенор:

Отпустив шнуры занавеса, Хеллот прошел к бару. От обилия посетителей рябило в глазах. Недаром в песне говорилось про безмерное американское одиночество, непролазные чащи, широкие степи и саванны. Впрочем, за гулом голосов Хеллот с трудом разбирал слова, к тому же певец так туго сплетал вместе «одиночество» и «Америку», что и не отделить одно от другого.

Женщина в платье цвета морской волны, с кружевным воротником и черной шалью по-прежнему сидела за кассовым аппаратом. Сидела с закрытыми глазами, будто спала, и не видела Хеллота. Но теперь за стойкой высился бармен на деревянной подставке. Алф Хеллот положил газетное фото Марвеля Осса на стойку между пивными лужицами и тарелочками с сальса брава. Бармен поглядел сперва вниз на снимок, потом на Алфика. После чего принялся протирать стаканы. Хеллот поместил рядом с Марвелем Оссом изображение Джорджа Вашингтона. Смятую по краям зеленую картинку с напечатанной по бокам портрета цифрой 50. Бармен внимательно рассмотрел оба лица и остановился на Джордже Вашингтоне. Одна рука его легла на зеленую бумажку. Пальцы медленно сжали в кулаке шелестящее изображение основателя республики. Оттопыренный большой палец указал вверх, где под потолком жужжал вентилятор. Туда же указал жест головой.

Засунув в грудной кармашек сложенное фото Марвеля Осса, Алф Хеллот прошел к лестнице в глубине кафе. У гитариста были длинные напомаженные волосы и темные очки; он отбивал высокими каблуками такт по доскам примитивной эстрады. Шагая вверх по лестнице, Хеллот услышал, как тенор выдает новый вариант припева:

Да, у одиночества американская громадность. Небоскребное головокружение, пучины улиц и башни суетности — таков американский город одиночества.

Оно сопровождало Алфа Хеллота до самого верха лестницы. От верхней площадки короткий коридор вел к одинокой двери. Хеллот потянул ее на себя и вошел.

Конусы желтого света — и всасывающее свет зеленое сукно. Хеллот сразу понял, что очутился в бильярдной. Привыкнув к освещению, насчитал около десятка зеленых столов. Вдоль одной стены протянулась стойка бара. Окон не было, только штативы для киев. Танец играющих вокруг столов подчинялся строгим хореографическим законам. Царила полная тишина, нарушаемая только сухим стуком, когда свой шар посылал чужого в лузу, да хрустом ассигнаций, переходящих из одного кармана в другой.

Хеллот заказал кружку пива и прислонился к стойке спиной. Он сразу, как только вошел, увидел то, что искал. Марвеля Осса нетрудно было высмотреть. И трудно не узнать. Габариты оставались такими же огромными. К тому же он покрасил волосы в черный цвет и обзавелся замысловатой прической в стиле «помпадур». Он натирал мелом кожаную нашлепку на конце кия, не отрывая глаз от шаров на столе. Стол был карамбольный, без луз; четыре борта замыкали три шара в наглухо замкнутом, строгом зеркальном мире. Положив мел на край борта, Марвель Осс оторвал кий от пола и стал целиться, прикидывая, как поразить игровым шаром два других.

Он целился долго, водя кий взад и вперед между сложенными в кукиш пальцами левой руки, которые упирались в сукно. Хеллот подошел к световому кругу у стола. Свисавшие на тонких цепочках с потолка прямоугольные абажуры напоминали опрокинутые гробы без крышек. Облитые мертвенным гробовым светом игроки смахивали на выпавших из гробов покойников. Верхнее освещение удлиняло черты лиц синеватыми тенями. Туловища тонули во мраке между столами, словно рыбьи хвосты в черной воде.

Тук-тук. Наконец Марвель Осс ударил. Алфик никогда особенно не увлекался бильярдом, хотя на базах Коннелли и Уильямс играл в пирамидку на столах с шестью лузами. Теперь он смотрел, как игровой шар Марвеля Осса в математически строгом зеркальном мире карамбольного стола привел в движение два других шара. Движение, подчиненное тем же законам, что и отраженный свет.

Марвель Осс ударил снова, завязывая еще одну драму треугольника бильярдных шаров. Хеллот услышал стук, но третий шар не был задет игровым. Марвель Осс молча выпрямился и отступил назад, в тень. Коротыш с жидкой бороденкой и восточными чертами наклонился в световой конус над столом и один за другим быстро сделал четыре карамболя. Один из зрителей фиксировал результат на висящих на стене счетах.

Вокруг стола толпились люди, но Хеллот протолкнулся вплотную к Марвелю Оссу. Он почувствовал, как что-то назревает. И что-то произошло — мгновенно, вдруг, как по мановению волшебного жезла.

Произошло прямо на глазах у Алфа Хеллота.

В мертвенном свете над бильярдным столом ледяной синью сверкнул пистолет в руке Марвеля Осса.

Жидкобородому недоставало всего одного карамболя до двадцати очков. Навалясь на стол, он нацелил кончик кия на игровой шар, готовясь направить его в левый край мишени. Резкое движение Марвеля Осса и голубой отблеск стали заставили его окаменеть в этой позе.

Окаменели все, как на стоп-кадре. И фонограмма выключилась. Утих говор, перестали стучать шары, только снизу, из кафе, доносился негромкий гул. Медленно, очень медленно коротыш с восточными чертами оторвал взгляд от игрового шара и поднял глаза на Марвеля Осса.

Оружие было малого калибра. В мясистой лапе Марвеля Осса пистолет казался игрушкой. Но китаец видел темный канал ствола, в котором таился патрон, видел изгиб жирного указательного пальца на спусковом крючке. Он продолжал стоять, наклонясь над столом и сжимая правой рукой кий, тонкий конец которого лежал между большим и указательным пальцами левой руки.

Жидкобородый застыл в этой позе. Он не двигался. Зато двигался Марвель Осс. Держа противника на мушке, он скользнул к нему вдоль борта бильярдного стола. И повелительно выбросил вперед свободную руку: «Деньги!»

Китаец медленно выпрямился. Он не сводил глаз с пистолета, и Хеллот не видел, чтобы он подал какой-нибудь знак. Тем не менее Марвеля Осса явно поразила молния. Дважды. Два удара со спины слились в один. Марвель Осс даже не вскрикнул, только обе руки его вдруг повисли, точно пустые рукава. Пистолет стукнул о плитки пола. И покачнулась вся огромная туша Марвеля Осса. Стоявший за его спиной человек — наверно, тот самый, что ударил его, — принял падающее тело. Обхватил Марвеля Осса руками вокруг пояса и удержал на ногах.

Так они стояли, пока китаец снова тщательно прицелился и пробил. Быстрое «тук-тук». Карамболь. Посылая правую руку с кием вперед, игрок одновременно выпрямился, потом кивнул, и человек, державший Марвеля Осса, обыскал его карманы и высыпал на стол содержимое.

Не могло быть у китайца оружия. Негде держать: брюки сидели на нем в обтяжку, рубаха облегала корпус так, что каждый мускул видно. И однако в руке у него появился какой-то предмет. Бритва. Опасная бритва с перламутровой рукояткой. Коротким движением он вытряхнул из рукоятки лезвие. И пошел на Марвеля Осса.

Их разделяло несколько шагов. В бильярдной стояла мертвая тишина. Алф Хеллот в панике говорил себе, что надо что-то предпринять. Но что именно? Он зажмурился и услышал легкий стальной звон, когда певучее острое лезвие коснулось лица Марвеля Осса. Звук исчез. Хеллот открыл глаза и увидел, как бритва вонзилась в тонкую кожу. Короткое хлесткое движение проложило в подкожном жире белую борозду через всю щеку вниз к уголку рта. И тотчас показалась кровь.

Ничьи руки больше не поддерживали Марвеля Осса, и он упал. Огромная туша с грохотом распласталась на полу. Ноги сделали несколько резких движений, словно согревая пятками холодную постель. Потом он затих.

Алф Хеллот шагнул вперед. Два человека наклонились над Марвелем Оссом и оглянулись на жидкобородого. Китаец кивнул. И что-то сказал. Тонким голосом, почти фальцетом, стремительно выпалил несколько слов. Забывшие на время про бильярд зрители расступились, пропуская тех, кто понес Марвеля Осса к выходу.

Никто не стал останавливать Хеллота, когда он вернулся к стойке бара и одним глотком осушил свой стакан. Он подождал, пока возобновился стук шаров. Подождал, пока возвратились те, что унесли Марвеля Осса. Потом рассчитался за пиво и опасливо прошел через зал, мимо бильярдных столов к двери. Коридор за дверью, лестница вниз. Никто не сидел на эстраде, играя на гитаре. В полупустом кафе царило уныние. Алф Хеллот бежал на улицу.

Ночная темнота казалась теплым дневным светом после сумрачного кафе. По пути к гостинице — вверх по улочке и через черную рыночную площадь — Хеллота обогнали две-три машины.

Старушка перед телевизором уснула. За нее бодрствовал экран, обливая сомкнутые веки потоком голубого света и мелькающих картинок. Над стойкой в вестибюле виднелась верхняя половина лица портье. Его глаза тоже были закрыты. Не вставая и не говоря ни слова, он повернулся, отыскал нужный номер и уронил гремящий ключ на стойку перед Алфом Хеллотом.

Ключ проскрипел в ржавом замке.

Мышь юркнула под кровать.

Будда улыбался, сидя на коробке с бумажными салфетками.

Сонная волна вздыбилась над Алфом Хеллотом и отхлынула.

За ней катилась другая.

Шипя, она накрыла Хеллота и увлекла его с собой. Белые простыни пенились вокруг Алфика, выброшенного нагишом на тропически черный брег сновидений.

Часы на запястье показывали шесть ноль-ноль. Может быть, вечера, может быть, раннего утра. Алф Хеллот соскреб щетину острым лезвием, глядя, как в зеркале из полос сонной пены проступает лицо.

Одевшись, он спустился в вестибюль. Низкое солнце просвечивало сквозь пальмовые кроны, расписывая тротуар за окном трепещущим полосатым узором.

За стойкой сидел тот же портье. Алфику не понадобилось ничего объяснять, он и так все понял. Назвал ему номер. На том же этаже, где помещался Алф, в том же коридоре. Ключа на доске не было. Алфик снова поднялся по лестнице.

Дверь в глубине коридора он нашел без труда. Подняв руку, сжатую в кулак, постоял так несколько секунд. Затем постучал, громко и отчетливо. Изнутри тотчас отозвался голос, так же отчетливо:

— Кто там?

— Это я.

— Кто — я?

— Ты — Марвель Осс.

Алфик нажал ручку. Дверь была незаперта, и он вошел. Марвель Осс лежал одетый на постели, как колода. На щеке зияла открытая чистая рана. Из ванной выглянула женщина с бутылкой мексиканской водки в одной руке и белым тампоном в другой. Отвела глаза и снова скрылась.

По лицу Марвеля Осса нельзя было сказать, что он удивлен. Как будто он ждал гостей. Руки явно обрели способность двигаться. Одной из них он указал на единственный стул в комнате. Уголки рта изобразили тусклую улыбку.

— Как ты меня нашел?

Алф Хеллот продолжал стоять, закрыв за собой дверь. Вошла женщина из ванной. Она промыла рану Марвеля Осса и наложила марлевый тампон.

— Старик попросил, — сказал Алфик. — Дал мне адрес одной конторы в Нью-Йорке. Там мне назвали другой адрес. В Миннеаполисе. Некоего мистера Берглуффа из КТПП. Он слышал, что ты в Сент-Луисе. Дальше я сам разобрался.

Алфик пододвинул стул и сел. Женщина продолжала сидеть на кровати возле Марвеля Осса. Алфик кивнул ей. Марвель Осс сказал:

— Повезло тебе с отцом. Достойный человек.

— Ты правда так думаешь?

— Правда? Да таких людей в музеях выставлять!

— Он все голову ломает, как ты тут. Как твои дела и все такое прочее. Может, он что не так сделал. Или чем-то может помочь.

Марвель Осс лежал на спине, сложив руки на груди. Глаза его смотрели в потолок.

— Со мной все в порядке, — сказал он. — Справляюсь. Хоть и не знал тогда. Не знал — ни когда уезжал, ни когда решил не возвращаться. Что это была самая важная минута в моей жизни. Я принял решение. Путное решение, в виде исключения. Вот так. Не мог больше выносить КТПП и все, что с этим связано, включая Авг. Хеллота и прочую шатию. И соскочил на ходу. Я принял самостоятельное решение. Уложил свое барахлишко — и в путь. Вышел на улицу и приземлился в первом попавшемся баре. Там я и принял решение. В том самом баре. Гляжу — сидит за столиком. «Привет, Решение! — говорю. — Чем порадуешь?» — «Садись, — говорит. — Садись давай, — повторяет, не поднимая глаз. — Что-нибудь придумаем. Я на таких насмотрелось. С меня острота, с тебя стаканчик, вместе дернем и выдернем друг друга с корнем. Там будет видно».

— Да уж я вижу.

— Во-во.

— Видели мы, — сказал Алф Хеллот. — Вчера.

Марвель Осс сел на кровати. Взял с тумбочки вентилятор и поводил им у себя перед лицом. Охладившись, вытолкнул щелчком из пачки сигарету, но ветер от большого вентилятора под потолком не давал ему прикурить. Марвель Осс протянул сигарету и зажигалку своей подруге, она отошла в угол, подальше от шторма, и остановилась там спиной к ним.

— Значит, видел? — Марвель Осс провел пальцами по щеке вдоль тампона.

— А кто он такой? — ответил Хеллот вопросом.

Женщина вернулась с зажженной сигаретой. Марвель Осс отнял руку от щеки и глубоко затянулся, прежде чем ответить.

— Ты это про Вонга? Диего Вонга? Слыхал про пограничные состояния? Ну так вот, он — типичный случай, сказал бы я. Заморский китаец из китайского квартала в Гаване. Азия де Куба. Пограничное состояние стало его образом жизни. Он живет границей, живет на границе, через границу, в обе стороны. Здесь, в Сьюдад-Трамполино, товары становятся контрабандой и переходят из одного контекста в другой. На этой границе первый мир встречается с третьим. Без какого-либо второго мира в роли посредника. Сьюдад-Трамполино — не столько город даже, сколько состояние. Город-трамплин. Трамплин для тех, кто хочет совершить прыжок из третьего мира в первый. Прыжок во времени на сотни лет. Своими собственными ногами. Переднее сальто в двадцатый век. Без документов, без паспортов и денег. Нелегальные иммигранты. Брасеро. Или заднее сальто в третий мир. Битники. Парии. Пограничные состояния. Контрабанда — единственное занятие, прежде всего контрабанда людей. Затем юпо, мескалин, кокаин, всевозможные запрещенные снадобья. А также разрешенные, но в запретной форме. Полные грузовики канделильи, главного ингредиента жевательной резинки. Бутылки с ртутью, которой измеряют тепло и холод. Живые омары и усыпленные текилой желтоголовые попугаи, втиснутые в клетки и сплавленные на плотах по Рио-Браво, или Рио-Гранде, как говорят янки. Назови товар — Диего Вонг добудет. Все, от телевизоров до разобранных на части военных самолетов, переправляется через границу в другую сторону, на юг. Там они входят в новый контекст, и старые категории рушатся. Вот тебе повесть о Диего Вонге. Тут и впрямь проходит граница. Трехметровый забор с колючей проволокой поверху разделяет Север и Юг, Прежде и Теперь, Тут и Там, Их и Нас, Норму и Психоз. А посредине — шизофренический город. Город Диего Вонга.

— И город Марвеля Осса?

— Я здесь только затем, чтобы не давать рушиться категориям. Я созерцаю аспекты. Облака пыли в песках, инверсионные следы в небе. Отсюда недалеко до базы Сандиа. И до полигона Аламогордо. Знаю по меньшей мере двух сотрудников федеральной полиции, которые были бы не прочь потолковать с Диего Вонгом.

— И что же ты предпринимаешь?

— А ничего. Я болтаю языком. Болтун я. Когда отдам концы, некролог будет начинаться такими словами: «УмерМарвель Осс. Его подвел язык». Вот так: говорю то, что услышал. Больше ничего я не делаю. Ровным счетом. Каждую неделю могу с чистым сердцем идти к моему духовнику и говорить, не кривя душой: «Отче, я ничего не делал». На что он каждый раз отвечает: «Вот и хорошо, сын мой. Очень хорошо. Продолжай в том же духе». И я следую его совету.

— И кто же твой духовник? Аль Капоне или Дж. Эдгар Гувер?

— Это длинная история.

Прежде чем вкратце пересказать длинную историю Марвеля Осса и заполнить ею следующие страницы, считаю должным объяснить, как это можно дословно излагать доверительные беседы, которые велись с глазу на глаз в далекой чужой стране, где я к тому же никогда не бывал.

Сразу отмечу, что естественного объяснения тут нет, а вот техническое, учитывая мое знакомство с новейшей электронной аппаратурой, вполне возможно. К тому же позволю себе напомнить, что говорит об этом Фукидид (писавший, правда, о Пелопоннесской, а не о холодной войне) в своей известной вводной главе: «Я передаю то, что действующие лица должны были говорить в данной обстановке, стараясь держаться возможно ближе к сути того, что говорилось на самом деле».

Если, с другой стороны, Фукидид довольствуется описанием политических и военных событий, накладывая тем самым на официальную историю ограничения, коими она грешит по сей день, то я должен заявить, что история государственного правления и военного искусства нередко, даже поразительно часто прибегает к тем же письменам и оборотам, какие призваны передавать наши маленькие индивидуальные истории, а потому регулируется синтаксисом, чьи правила нам все еще неизвестны.

Так я не без интереса, особенно в свете его последующих нарушений границ и содействия враждебным действиям против других государств, отмечаю, что Марвель Осс награждает деву, оказавшую ему первую помощь, двадцатью долларами и шлепком по заду, прежде чем выпроводить ее за дверь и самому покинуть гостиницу в обществе Алфа Хеллота, который моложе его на пятнадцать лет.

На улице кромешный мрак и зной. Время стояло на месте, ожидая их.

Они цепляются, и оно увлекает их за собой через площадь.

В одном из переулков расположилось некое подобие кафе, предлагающее посетителям блюда южных штатов и восточную кухню. Сасими — маринованная рыба, своего рода японское севиче. Soul food — «духовная пища» луизианских негров, жаренная на собственном жире и поданная в глубокой меланхолии. Свинина с отварной капустой, жареные цыплята, жареная грудинка с настоящим креольским соусом, кроваво-красные бобы с рисом, пюре из батата, засахаренные фрукты. Прошу: Алф Хеллот угощается. Резкий верхний свет бьет в барабаны свободных столиков, ножи и вилки звенят по белой глиняной посуде, бесшумные официанты парят между столами, жужжат мухи из мужской уборной.

— Он хочет знать почему, — говорит Алфик, налегая на еду. — Старик мой. Почему ты спрыгнул. Что произошло. Как это все получилось. Я так понимаю, что в его мире все ответы сходятся. Вот только один остаточек путается. Этот остаток — ты. Оттого и хочет знать.

Марвель Осс — в розовой шелковой рубашке с широким галстуком и серебряными запонками, на каждом пальце по перстню с громадным камнем — отвечает, что старине Авг. Хеллоту следует узнать — почему.

— Это пример негодности примера, — говорит он. — Ведь Авг. Хеллот сам позаботился о том, чтобы меня включили в ту группу. Его как раз выбрали в руководство профобъединения, так что его слово кое-что весило. Он лично провожал меня в Осло.

Здесь Марвеля Осса и четыре десятка других многообещающих деятелей из профячеек со всей страны накачали прививками и протащили через консульские шлюзы. И не успел Марвель Осс, можно сказать, опомниться, как уже сидит в серебристом DC-4 «Клаудмастер» и застегивает привязной ремень. Сейчас он расстанется с изрядно заснеженным восточнонорвежским февральским днем. А возле здания аэропорта стоит его основательно заснеженный соотечественник Авг. Хеллот. Как будто все снегоочистители царства небесного вышли убирать последний рождественский снег и сваливают его прямиком на Авг. Хеллота. Он стоит особицей в зеленовато-синем габардиневом пальто, под черным мужским зонтом, продавленным белой шапкой снега. Авг. Хеллот машет свободной рукой, машет и машет без устали. А вот и винты на крыльях замахали в ответ, пошли описывать круги, все быстрей и быстрей, мощь моторов встряхивает самолет, у Марвеля Осса все сжимается внутри, а снаружи весь мир окутывается метелью. Самолет выруливает на взлетную полосу, разворачивается и набирает скорость. Колеса глухо стучат о бетон, аэродромные огни мелькают и скрываются. Марвель Осс в воздухе, и напоследок заснеженный Авг. Хеллот видит, как его давний протеже выходит на новую трассу, по которой будет следовать дальше как стипендиат от щедрот плана Маршалла.

Теперь же сын Авг. Хеллота сидит в кафе в пограничной области и слушает, как Марвель Осс описывает эту трассу нехитрыми анекдотическими координатами. На первом этапе она устремляется вверх, все выше и выше, и на крейсерской высоте за четыре с половиной часа доставляет Марвеля Осса по воздуху в Престуик в Шотландии. Оттуда — пять с половиной часов до Исландии; после пяти часов ожидания в Кеблавике еще девять часов в воздухе между Исландией и Ньюфаундлендом, и затем последний, семичасовой прыжок в Нью-Йорк.

NYC. USA. NATO.

MDAP. IUSY. CIA.

FYSA. IRS. IPP.

AFS. IBM. PWF.

И WSTP — еще один из тех буквенных метастазов, что внедряются в язык, распространяясь из ядерных арсеналов по новым каналам электронной связи. WSTP — Курсы теории и практики производства. Что за практика? Что за теория? Что за курсы? Что за производство? Марвелю Оссу предстоит выяснить это.

Большой зал штаба североамериканского профсоюзного объединения заполнен до отказа. Первые три дня после прибытия в Новый Свет Марвель Осс был всецело занят тем, что приспосабливался к новому суточному ритму, заставлял встроенные в его тушу часы поспевать за стрелками, которые мчались по кругу на всех циферблатах в американском темпе, и в то же время старался побольше увидеть в городе Нью-Йорке. Нескончаемые шеренги подержанных автомашин с табличкой «Продается» по обе стороны шоссе, ведущего из аэропорта. Впечатление от этой картины превосходит все, что когда-либо испытывал Марвель Осс. Сотни автомашин! Тысячи! Несметное множество! Совсем новые на вид! Без единой царапины!

Сидя в кресле в одном из первых рядов большого зала, Марвель Осс видит, как руководитель всей программы КТПП выходит на трибуну и приветствует участников. Точно и кратко он излагает смысл Курсов теории и практики производства.

Во-первых, надлежит развить в участниках качества руководителей. Во-вторых, программа призвана ознакомить с современными американскими принципами предпринимательства. Далее, участники освоят динамику, обеспечивающую высокую производительность. Программа расширит также их технический кругозор и поможет понять американский образ жизни посредством участия в социальной деятельности.

Шестой пункт во вводной речи не называется. Зато он проходит красной нитью в выступлениях всех представителей стран — участниц плана Маршалла, а также в конкретизирующих программу документах, из коих явствует, что слушатели курсов прибыли в США, чтобы вооружиться для борьбы против мирового коммунизма.

— Мистер Аасс! Мистер Марвель Аасс!

Его фамилия пишется по-норвежски через два «А» и стоит в списке первой. И вот она громко отдается в переполненном зале. Час пробил! До этой минуты никто из слушателей не знал, в какую именно часть США его направят. Алфик Хеллот отчетливо видит, как это происходило, как Марвель Осс, импозантный мужчина в полном параде, встает и поднимается на трибуну, где его ждут горячие рукопожатия, хлопки по плечу, широкие улыбки и известие, что в наступающем году мистеру Марвелю Аассу из Норвегии предстоит постигать теорию и практику в городе Сент-Луисе, штат Миссури. Что до остальных норвежцев, то одна группа останется в Бриджпорте, вблизи Нью-Йорка, а другая отправится в города-близнецы Миннеаполис и Сент-Пол в штате Миннесота.

Но Сент-Луис! Прямо-таки белое пятно на карте. Однако пятно, которое быстро заполняют улицы с оживленным движением, дома и небоскребы, силуэты города и морозная дымка над Миссисипи и общежитие рядом с университетом им. Вашингтона, куда поселяют Марвеля Осса.

Далее речь пойдет не столько о разбитых иллюзиях, сколько о не оправдавших надежды реальностях, тогда как иллюзии окупились. Казалось бы, условия были благоприятные. В Сент-Луисе есть большой и пользующийся доброй славой пивзавод, фармацевтические и электронные предприятия. Есть авиазавод «Мак-Доннелл — Дуглас». Однако ничего не происходит. Им обещали скорое трудоустройство. Марвель Осс надеялся на авиазавод. Надежды не оправдываются. Три недели спустя Марвель Осс сидит в студенческом общежитии, пытаясь поймать по радио скандинавскую музыку, все еще безработный. Университет? А какие предметы ему изучать? Созерцание витрин? Денег у него нет, английским владеет плохо. Спустя еще неделю им выплачивают пособие по безработице. Шесть долларов в день. Последующие дни заполняются спорами: следует ли удерживать с пособия тридцать процентов налога.

Дальше опускаться некуда. Сен-Луи блюз.

В конце апреля Марвеля Осса и полтора десятка других слушателей КТПП переводят на восток, в Питтсбург. Еще полтора месяца безделья. После чего красивые обещания красочных брошюр в какой-то мере реализуются. Вместе с двумя бельгийцами Марвеля Осса подключают к некоей технической программе, в рамках которой им надлежит разъезжать по Пенсильвании, изучая условия труда в сталелитейной промышленности.

Каждый вечер Марвель Осс ложится спать в другом мотеле. Каждое утро он у ворот другого завода. Следом за очередным очкастым сотрудником отдела кадров шагает по ступенькам вверх, по ступенькам вниз. Дальше Алфик Хеллот теряет его в технических зарослях индустриализма.

Марвель Осс исчез из поля зрения, это очевидно. Он принял решение, и у решения этого, несомненно, красивое женское имя. Он бросил курсы, ушел в подполье, как в воду канул. И Алфик не верит в этапы, будто бы пройденные Марвелем Оссом на пути к драке в баре сонного, пыльного пограничного города. Не верит тому, чему Марвель Осс хочет, чтоб он поверил. Не верит, что он обжег крылья на солнце и пошел ко дну. Не верит в Марвеля Осса в роли этакого маленького частнокапиталистического Алексея Григорьевича Стаханова из Кадиевки в Донбассе, десятикратно перевыполняющего норму под землей в глухой долине среди Аппалачей. Не верит, что он работал штейгером на добыче ртутной руды в Нью-Мексико. Не верит в рассказы об автокранах, коротких шнурах и особой взрывчатке, которая срабатывает от простого чиха. Не верит, что Марвель Осс был уволен с должности управляющего на хлопковой плантации в Центральной Америке. Что-то не вяжется. Не вяжется с шелковыми сорочками, с изумрудами на пальцах и серебристыми переливами исполняемых ими златогоровских вариаций на темы злоключений Марвеля Осса. Не похоже, чтобы ему все так давно осточертело, что теперь он сам себе осточертел. Неубедительность этой истории Алфику очевидна. Так что и писать домой Авг. Хеллоту особенно не о чем. А время уже позднее. И все уже сказано. Марвель Осс состряпал историю, чтобы морочить голову легковерным норвежцам и повернуть их носом обратно на север, пока не сунули его еще глубже в дела других людей.

Кухня, где готовят пищу для души, уже не работает, кафе закрыто. На столиках вокруг Алфика и Марвеля Осса растопырили ноги опрокинутые стулья. Два официанта, сменив свою форму на обычный костюм, спят, подпирая косяки кухонной двери.

Алфик Хеллот и Марвель Осс выходят вместе. Солнце еще не встало. На востоке рассвет провел поперек смелую красную черту, разделяющую землю и небесный мрак.

Рукопожатие крепко отпечатывается в пальцах.

Они сказали положенные «никогда» и «всегда».

Я никогда тебя не забуду. Я всегда буду помнить тебя.

Я никогда о тебе не вспомню. Я всегда буду тебя забывать.

Пустыня меняет окраску. Пришла машина, и Марвель Осс ушел.

Жизнь — послание. Ты получил мое.

Он ждал целую вечность, прежде чем высмотрел просвет в веренице машин и выехал на автостраду. Свобода — это хорошая автомашина и пятиминутный отрыв.

Никого сзади, никого на подходе слева. Зеркальце пусто. Не один миллион иммигрантов стоял до него на этом повороте с работающим мотором; прощаясь с трущобами и грязью, они находили свой просвет на широкой асфальтовой полосе. Поток машин подхватил Марвеля Осса, увлек за собой, скрыл его. Узоры покрышек на асфальте, незримые среди тысяч других по-разному вытертых узоров, тоже не оставляющих следа. Америка стирает свои следы.

Марвель Осс снял обертку с жевательной резинки и одну за другой сунул пластины в рот.

По бокам шоссе стояли одинаковые дома, одинаково большие, одинаково дорогие, одинаково далеко друг от друга, и не было им конца. Не иначе все жители этого поселка были зубные врачи.

На пригорках поодаль уныло жались в кучу опасающиеся последствий дома богатеев. Особняки вдоль шоссе сменились одноэтажными кирпичными домами с белой верандой за зеленым газоном. Типовые постройки тянулись вплоть до берега Миссисипи. Там строй их редел, чередуясь с черными промежутками, точно от выдернутых гнилых зубов.

Еще дальше пошли открытые просторы, придорожные гостиницы, бензоколонки. И вновь бесконечные вереницы подержанных автомашин.

Сразу за межштатной границей появились первые магазины, торгующие огнестрельным оружием. Большие щиты рекламировали пистолеты и боеприпасы. Марвель Осс ехал, не останавливаясь. Дорога вилась среди невысоких холмов. Кончились волнистые кукурузные поля, и шоссе плавно спустилось на гладкую равнину вдоль реки. Бурым земляным полом простерлась перед ним плоская, жаркая, грязная дельта.

В первом же городишке на своем пути Марвель Осс остановился и вышел из машины. Вокруг развалюх негритянских кварталов царил гудящий знойный день. Из узких теней на машину уныло гавкали псы; в мшистом кустарнике чирикали птицы. Мужчина отгонял шляпой мух от лица. Осс пихал монеты во все щели, какие ему попадались на глаза, — автоматические проигрыватели, лимонадные автоматы, игральные автоматы, однорукие бандиты. «О Бойз», «Грэнд Слэмз», «Уорлд Сириэз», «Лаки Линдиз».

Легкий ветерок распахнул дверь из проволочной сетки, колыхнул вывешенное для просушки тонкое бумажное платье. Кафе, где Осс у стойки потягивал пиво, и дома кругом представляли собой простенькие лачуги из неструганых еловых досок на цементном фундаменте. Только рекламные щиты на стенах не давали доскам рассыпаться. Да еще обшивка из коричневого картона, небрежно расписанного под кирпич белыми полосками. Ветер дергал отставший лист картона. Из-за косо висящей на нижней петле проволочной двери через улицу выглядывали два чернокожих малыша. Кудахтала курица, тянул свое «иа» осел. На некрашеной деревянной веранде поскрипывали кресла-качалки. Два старика мутными глазами высматривали работающих на хлопковом поле сыновей и дочерей.

Стоя возле канавы у южной окраины городка, Осс смотрел, как расходятся по равнине, теряясь вдали, проселочные дороги. Коричневые пальцы большой рабочей пятерни с плоской ладонью в центре городка. Пустая ладонь. Городишко, не обозначенный ни на каких картах. На крайнем юге, на краю света. Осс зашагал по траве вниз вдоль канавы, мимо церкви и кладбища, оставив позади негритянские кварталы. У южного горизонта толстой подушкой стелились по земле дождевые тучи.

Потянулись штакетники, за которыми стояли характерные для южных штатов обрамленные с трех сторон крытой верандой большие белые деревянные дома, с белой дачной мебелью в саду, с гамаками, нарядными клумбами. Бугенвиллеи, герань, миндаль в цвету, ореховые рощицы. Сосны в пахучем мареве.

Осс направлялся к магазинам и суперсамам. Жара была не просто влажная. Она делалась все плотнее, и под конец он шел совсем мокрый.

Забытый богом уголок. Марвеля Осса меньше всего беспокоило, где пребывает всевышний. Но здесь и людей-то не было видно.

Он поднялся по четырем ступенькам на веранду и вошел в магазинную тень.

На всех четырех стенах висело оружие. И ни одной живой души. Осторожно сняв со штатива ружье, Осс поднес приклад к щеке, щелкнул затвором, прицелился, нажал спусковой крючок. Ружье не было заряжено. Он снова взвел курок. Над дверью, куда он целился, висела голова благородного оленя. Из задней комнаты вышел толстяк лет тридцати, в белой рубашке с короткими рукавами, с красной шариковой ручкой в грудном кармашке.

Он поглядел вверх на оленя, потом на Марвеля Осса. Осс знал, что ему нужно. Поставив на место ружье, взял пистолет крупного калибра. Две пачки патронов. Продавец уложил покупки в большой бумажный пакет.

— Такк, — поблагодарил Осс по-норвежски, указывая на квитанцию.

— Мистер Такк, о'кей. — Продавец заполнил квитанцию.

Осс прошел в продуктовую лавку напротив и набил доверху свой бумажный пакет. Молодые парни и мальчишки, сгрудившиеся в тени под навесом, проводили его глазами, когда он, обнимая пакет двумя руками, вышел из магазина и проследовал к машине. На зрителях были белые рубашки с темными пятнами пота под мышками, на животе и на спине. Новые, еще жесткие джинсы без единой дыры. На землю перед парнями упала дождевая капля.

Слева и справа от машины Осса стояли грузовики с прицепами. В кузовах — горы клеток с попугаями, спящими или мертвыми. Осс положил пакет с покупками на сиденье рядом с собой и быстро выехал из городка. Озаренная низким солнцем дорога извивалась между полями, среди сорняков и хлопчатника, сближаясь с западным притоком великой реки и уходя от низкой темной гряды на востоке. Взяв курс на главное русло, он ехал через болота, топи, трясины, сплетение сучьев, лиан, гниющих стволов и трепещущих листьев, пестрящих воду солнечной рябью, ехал по влажному мху, сквозь хлесткие ветки сосен, через покрытые пеной лужи, рассадники комарья.

Осс вынул изо рта жевательную резинку и, подумав, прилепил ее на обратной стороне зеркала заднего вида. Продолжая править левой рукой, правой начал доставать продукты из пакета. Сунул в рот посыпанную кунжутом булочку с бифштексом, извлек из пластиковой коробки горсть китайского рагу с галетами, глотнул американского виски с четырьмя розочками на этикетке, обглодал ноги цыпленка, зажаренного по-кентуккски, съел холодную свиную отбивную, уплел две кукурузные лепешки с мясом, рис с соевым соусом, блины с кленовым сиропом. Облизал пальцы и тщательно вытер их бумажными салфетками, чтобы не скользили на баранке. Вытряхнул остатки содержимого из пакета, уперся лопатками в спинку, икрами в край сиденья и привстал. Запихал патроны россыпью в карман, сунул пистолет за пояс. После чего нажал клавишу радиоприемника и послал стрелку по шкале. Фрэнки Бой, Пегги Ли, Сара Воан, Джонни Рэй, Гай Митчелл и безымянные черные голоса, захлебывающиеся отчаянием. Well, the red light was my blues, and the blue light was my mind. All my love in vain. All my love in vain.

Во все стороны света разбегались прямые как стрела борозды хлопковых плантаций. Ровная окружность горизонта замкнутым кольцом обрамляла весь годовой цикл. Весну, зовущую плуг распахать красноватую липкую слякоть. Налитые зноем летние дни, когда спины гнутся над тяпками, клюющими сорняк. И осень, время собирать урожай и волочить вдоль борозд мешки с хлопком к сараям и складам в преддверии зимы.

Окружающий Марвеля Осса край все больше пропитывался водой. Все более плотная сеть речушек собиралась в полноводные потоки. Совокупная тяжесть земли была так велика, что она опускалась все ниже уровня рек, ниже зеркала вод, ниже уровня моря и вместе с ней опускалась дорога. Казалось Оссу, что размашистая равнина понуждает и небо расстилаться над самой землей гладкой тугой пеленой. Северное небо Марвеля Осса, только растянутое над гораздо большей плоскостью. Барабанная кожа, на которой солнце и дни отбивали гулкую дробь.

Пот катил градом по лбу Осса. Катил под рубахой по животу, по спине, струи бежали от пояса вниз, будто речушки к широкой дельте. Он прибавил скорость, ему нельзя было больше нигде оставаться. Задержись — и ты распадешься, прекратишь свое физическое существование, растворишься в потоках воды, вместе с ними вольешься в море.

Меконг, Инд, устье Амазонки, залив Галвестон. Осс побывал там. Старица, крик, эстуарий, дельта, залив: ни суша, ни море, ни твердая почва, ни водный простор; и нету дна, а есть лианы, гремучие змеи, крокодилы, болото.

Пошел дождь, упорный, нешумный. Вдоль горизонта раскатывался гром. Машина и время шли одинаково скоро. Посреди хлопкового поля вдали неподвижно стояла мужская фигура. Поля окружают деревню. Деревни окружают поселок. Поселки окружают город. Города окружают столицу, опоясанную трущобами.

Спустилась темнота. Спустилась с моря, плотная, словно прибой с пеной из звезд. Сквозь темноту далекий город обозначил себя красным и желтым неоном. Густой мрак вокруг него поглотил очертания равнины. Небо стало черной землей, из которой глаз высекал звездные искры.

Машина и время мчались бок о бок еще четверть часа. Город приближался. За туманом, тьмой, нешумным дождем. За каплями, которые дворники гоняли взад-вперед по стеклу. Город. Твердый ориентир. Дома, торчащие над слякотью. Но все же город — и приметы, указующие путь. Бензоколонки, кафе, мотели. Черно-белая сталь в венце из пластикового техниколора.

Марвель Осс въехал под сень огней. Остановился, выключил мотор. Протянул руку к зеркалу, отлепил жвачку и сунул обратно в рот. Челюсти заработали. Дождь барабанил по кузову. Колеса ушли по ступицу в грязь. Светящаяся будка телефона-автомата на углу жестяного сарая.

Бездонное болото.

Но Марвель Осс нащупал дно.

И уперся ногами.

Твердо.