Глава 6. Что такое «народ»? 

Здесь уместно сделать еще одно методологическое замечание. Чтение текстов Маркса и Энгельса сильно затруднено тем, что они нередко обозначали одним и тем же привычным словом разные, необъясненные сущности . Постичь их могли лишь немногие посвященные, которые и ведут между собой уже более полутора веков споры об этих сущностях. Как человек не может понять без помощи юриста изощренные законы современного западного общества, так и канонические тексты марксизма нельзя понять без профессоров, обученных герменевтике  — науке толкования текстов. Те, кто понимали тексты Маркса и Энгельса буквально, по многим вопросам были введены в заблуждение, которое иногда стоило им очень дорого.

Представления Энгельса о народах является достаточно ясным, когда он говорит о славянах . Он даже сильно огрубляет образ народа, который является сложной общностью, представляя ее моделью коллективного индивида  («славяне как один человек»). Герменевтика требуется и для того, чтобы понять суждения Энгельса о немцах и мадьярах, а также вообще о революционных  нациях. Он пишет: «Революция 1848 года заставила все европейские народы высказаться за или против нее. В течение одного месяца все народы, созревшие для революции, совершили революцию» [16, с. 301].

Как это можно понять? Ведь революция 1848 года — это открытое столкновение внутри   «исторических» наций Европы, внутри европейских народов. Революция — всегда внутренний раскол, разделение народа большим противоречием. Народ что-то может совершить «как один человек» (хотя и это гипербола) лишь на национальной основе, но каким образом немцы могут стать революционным народом  в самой Германии? Понять это можно только приняв, что, в концепции Энгельса, та часть немцев, которая выступила против  революции и, кстати, подавила  ее, перестает быть частью народа. Парадокс, но к этой части, исключенной Энгельсом из немецкого народа, принадлежит, видимо, большинство  немцев.

Об этой части Энгельс не говорит вообще ничего, в его модели это уже не немцы, а лишенная национальности безликая масса, которая организована как иной народ , не имеющий названия и в данный момент переставший быть «историческим». Так же и мадьяры. Они, по утверждению Энгельса, все как один — революционный народ . Значит, те многочисленные помещики и «аристократические офицеры», которые, по выражению самого Энгельса, «дезертировали» из стана революции, из числа мадьяр как народа им исключаются.

Вот глава 18 («Мелкая буржуазия») из работы Энгельса «Революция и контрреволюция в Германии», опубликованная в марте 1852 г. [15, с. 103-107]. Из следующих высказываний можно судить о том, какая доля немцев примкнула к революции и можно ли на основании этой количественной меры считать немцев революционной нацией . Он пишет: «В мае восстание вспыхнуло, в середине июля 1849 года оно было полностью подавлено. Первая германская революция закончилась… В Дрездене уличная борьба продолжалась четыре дня… В Рейнской Пруссии дело дошло лишь до незначительных схваток… Как только было сосредоточено достаточное количество войск, вооружённому сопротивлению был положен конец».

Самый широкий масштаб восстание приобрело в Пфальце и Бадене. Положение в этой области Энгельс характеризует так: «Армия [повстанцев] была дезорганизована… и стояла перед вчетверо превосходящими её силами противника». Таким образом, число немцев, открыто примкнувших к революции, было существенно меньше численности кадровой армии . Значит, речь идет о порядке одного процента   населения. Это и есть революционный народ .

Из дальнейшего можно сделать вывод, что в поражении виновата мелкая буржуазия, составлявшая подавляющее большинство  немцев, поскольку к ней причислялись крестьяне и ремесленники. Энгельс пишет (явно вступая в противоречие с предыдущим описанием двух общностей — повстанцев и армии): «Во всех государствах Германии не только народ, но и войска решительно склонялись на сторону восстания и ждали только удобного случая, чтобы открыто присоединиться к нему. И всё же движение, попав в руки мелкой буржуазии, с самого начала было обречено на гибель… Мелкая буржуазия… жадно спешила захватить власть, как только восстание — совершенно вопреки её желанию — вспыхнуло; но этой властью она пользовалась только для того, чтобы свести к нулю успехи восстания. Повсюду, где вооружённое столкновение приводило к серьёзному кризису, мелких буржуа охватывал величайший ужас перед создавшимся для них опасным положением: ужас перед народом, который всерьёз принял их хвастливый призыв к оружию».

Структурируем социологическую картину, которую нарисовал Энгельс. Он выделяет три силы: восставший народ , мелкую буржуазию  (которая народу противостоит и его боится, хотя составляет большинство населения) и армию  (численность которой вчетверо превышала число повстанцев даже в зоне максимального подъема революции). Из соотношения численности этих сил можно сделать вывод, что восставший народ  представляет собой очень небольшое меньшинство немцев, а подавляющее большинство немцев противодействовало этому «народу» тем или иным способом — оно, выходит, было антинародным .

Таким образом, Энгельс, исходя из своих чисто политических пристрастий, возводит в ранг народа небольшую его часть и лишает статуса «частиц народа» большинство немцев. И даже при таком соотношении называет немцев революционной нацией . Понятия, которые применяет Энгельс, совершенно искажают картину реального общественного столкновения и затрудняют непредвзятый взгляд на него.

В большой работе Маркса о революции 1848 г. в Германии «Буржуазия и контрреволюция» [44] ключевым словом также является народ . Смысл этого понятия передается такой схемой. Трусливая немецкая буржуазия не возглавила народ, но народ толкал ее вперед. А она предала народ и пошла на соглашение с правительством. Как видим, и в этой модели «вне народа» остается та часть немцев, которая не поддержала революцию и оказала ей активное или пассивное сопротивление, в результате чего революция и была подавлена. Эта часть немцев, в представлении Маркса, в «народ» не входит. Но себя-то она наверняка считает народом! Строго следуя Марксу, надо было бы сказать, что в момент революции происходит расщепление прежнего народа , в котором назрело противоречие, на два новых народа .[13]

Надо отметить, однако, что основатели марксизма часто сдвигались в другую крайность и смешивали категории классовые и национальные. Так, Энгельс называл англичан «самая буржуазная из всех наций», а Ирландию — «крестьянской нацией». Следуя этой установке, глава советской антропологической науки Ю.В. Бромлей предлагал ввести, в дополнение к разграничению наций на буржуазные и социалистические, понятия «рабовладельческая народность» и «феодальная народность» [15, с. 275]. В 1964 г. Институт этнографии АН СССР издал книгу «Нации Латинской Америки», где было сказано, что, за исключением Кубы, все нации Латинской Америки являются буржуазными. Это уже схоластика, парализующая возможность понимания.

Одна из причин, по которым советские этнологи своими схоластическими дебатами о нациях и народах загнали себя в тупик, заключается в давлении формационного подхода. Маркс и Энгельс различали нации феодальные, крестьянские и буржуазные — значит, в СССР должны быть нации социалистические . В справочнике «Нации и национальные отношения в современном мире», вышедшем в 1990 г., говорится, что в России до 1917 г. было 7 капиталистических наций, а в СССР к моменту перестройки — 50 социалистических наций.

В результате уже вполне сформировавшаяся к послевоенному времени советская гражданская полиэтническая нация была названа народом — ведь не могут же социалистические нации раствориться в советской  нации? Не обладая статусом нации, советское общество лишилось очень многих важных политических прав в международном сообществе.

Однако в доктрине деления народов на революционные и реакционные этничность трактуется как сущность . Такое понимание народа как «сущности», совершенно отличное от традиционного для русской культуры, идет, видимо, от Великой французской революции, в ходе которой к народу были причислены лишь граждане  — те, кто революцию поддержал. Остальные были исключены из народа, сохранив лишь свою категорию подданных . Например, реакционные крестьяне в народ Франции не включались.

Видимо, такое резкое разделение населения одной страны на народ  и не-народ , то есть на две общности, каждая из которых воспринимается другой как «чужие», характерно именно для гражданского общества Запада. В концепции Локка при возникновении гражданского общества население делится на «республику собственников» и «неимущих» (на «расу богатых» и «расу бедных», на избранных и отверженных, на собственников и пролетариев и т.д.). Из этой антропологии, корнями уходящей в античность с ее обществом, разделенным на свободных и рабов, был легко перекинут мостик в антропологию классового  общества.

В сословном обществе царской России и в советском «почти неклассовом и почти не сословном» обществе понятие народа выросло из Православия и из космологии крестьянской общины. Оно было производным из понятий Родина-мать  и Отечество . Народ — надличностная и «вечная» общность всех тех, кто считал себя детьми Родины-матери и Отца-государства, которое персонифицировалось в лице «царя-батюшки» или другого «отца народа» (в том числе коллективного «царя» — Советов).

В норме, когда общество было в целом здорово, никакая общность людей из народа не исключалась. Как в христианстве «все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии», так и на земле все, «водимые духом Отечества», суть его дети и наследники. Все   они и есть народ. В периоды смут, войн и революций возникают кучки отщепенцев, отвергающих «дух Отечества» — они из народа выпадают (в пределе становятся «врагами народа»). Но это не связано с имущественным положением или образом жизни, критерием является именно отношение к Отечеству. Общепризнанным носителем духа народа было в России подавляющее большинство населения, собранное в однородную в культурном отношении общность — общинное крестьянство  (вообще, не отделившиеся от него мировоззренчески «дети семьи трудовой»).

К нашему несчастью, в советском обществоведении никогда не поднимался вопрос о генезисе народа, его составе и структуре, о критериях включения в него или исключения из него тех или иных групп и личностей. Интуитивные представления были «заморожены» как нечто естественное — точнее, как нечто, предначертанное судьбой. Возникновение народа воспринималось как таинство, народ был прекрасным творением, которому в душе поклонялись. Александр Блок писал уже накануне революции:

Наличие проблемы маскировалось в России именно огромным численным преобладанием трудового народа  — даже в начале ХХ века на 85 крестьян приходился 1 дворянин, прослойка буржуазии была ничтожной, а городские трудящиеся с крестьянами еще мировоззренчески не разошлись.

То, что проблема противостояния разных групп народа существовала, обнаруживалось в моменты раскола и социальных конфликтов. Тогда пели, хороня павших борцов: «Вы жертвою пали в борьбе роковой любви беззаветной к народу ». Павшие — жертва их любви к народу, а злодеи и угнетатели уже неявно исключались из народа. Противник в качестве последнего, явного предупреждения прямо сравнивался  с враждебным народом.

В ходе революции 1905- 1907 г. сход крестьян дер. Куниловой Тверской губ. написал в своем наказе: «Если Государственная дума не облегчит нас от злых врагов-помещиков, то придется нам, крестьянам, все земледельческие орудия перековать на военные штыки и на другие военные орудия и напомнить 1812 год, в котором наши предки защищали свою родину от врагов французов, а нам от злых кровопийных помещиков».

А наказ крестьян с. Никольского Орловского уезда и губернии в I Госдуму (июнь 1906 г.) гласил, исключая из народа правящую верхушку: «Если депутаты не истребуют от правительства исполнения народной воли, то народ сам найдет средства и силы завоевать свое счастье, но тогда вина, что родина временно впадет в пучину бедствий, ляжет не на народ, а на само слепое правительство и на бессильную думу, взявшую на свою совесть и страх действовать от имени народа» [46, с. 272].

Подчеркнем, что в России статус народа всегда определенно оставался за большинством , причем большинством подавляющим. От народа отлучались  очень небольшие, почти символические группы, совсем как при отлучении от церкви. Вот, например, наказ крестьян и мещан Новоосколького уезда Курской губ. в Трудовую группу I Госдумы (июнь 1906 г.): «Само правительство хочет поморить крестьян голодной смертью. Просим Государственную думу постараться уничтожить трутней, которые даром едят мед. Это министры и государственный совет запутали весь русский народ, как паук мух в свою паутину; мухи кричат и жужжат, но пока ничего с пауком поделать нельзя» [46, с. 237]. Народу здесь противопоставлены министры и государственный совет.

По мере изменения структуры советского общества и нарастания культурных различий в процессе урбанизации и смены поколений представления о народе также изменялись. Однако это не находило отражения в обществоведении, понятийный аппарат которого был сформирован на базе классового подхода. Поэтому подавляющее большинство населения СССР было не готово к перестройке и реформе 90-х годов, когда бывших граждан стали сортировать и переводить в «низший разряд» — тех, кто не включался в новый (прогрессивный и революционный) народ, который и должен был стать обладателем политическими правами и собственностью в постсоветском обществе (см. [14]).

Эту важную методологическую проблему в преподавании марксизма в СССР никогда не поднимали и не объясняли. Но хотя бы сейчас мы должны осмыслить тот факт, что при анализе реальных общественных конфликтов в реальных времени и пространстве Маркс и Энгельс отходят от классовой теории исторического материализма и используют понятие этничности — народ . Это представление оказывается более адекватным реальному процессу, а понятия классовой теории в реальном времени и пространстве оказываются беспомощными (а если их применять на практике, то разрушительными).