Глава 8. Сколько партий было в партии?

Этой части моих заметок выпала странная судьба. В свое время мне пришлось поработать в отделах партийной жизни ряда изданий, в аппарате ЦК КПСС, а «Правда» вообще вся была «отделом партийной жизни». Так что определенные представления об особенностях и принципах построения КПСС я имел. Видимо, именно это заставило меня еще с 1986 года вглядываться в те процессы, которые зарождались в недрах самой КПСС с началом перестройки, в те особенности ее положения и деятельности, которые проявлялись все быстрее и резче. Перед XIX партконференцией я решил подготовить для М. С. Горбачева записку «О положении в партии» и написал целый «трактат».

В нем говорилось о необходимости сказать прямо, что партия находится если не в кризисном, то в предкризисном состоянии. Иначе и не могло быть оценено состояние организации, величающей себя «политическим авангардом общества», но не успевающей за ходом жизненно важных изменений в стране. Обладая контролем над всем и вся, КПСС демонстрировала недееспособность во многих своих звеньях, отсутствие инициативы, правильных оценок положения дел на местах, неумение предвидеть результаты принимаемых решений. Все это трансформировалось в идущие от низовых партработников требования «руководящих указаний», «приказов», что всегда означает лишь одно: пусть руководство берет ответственность на себя. Кое-где начался уже и поиск «козлов отпущения за грехи перестройки».

На мой взгляд, кризис ограничивался пока рамками самой партии, но был замечен уже и всем обществом, которое начинало вырабатывать весьма дифференцированное отношение к КПСС: люди поддерживают партию, которая рядом с ними, и отвергают партию, которая над ними.

Одной из причин тому, считал я, являлся «имидж» высшего руководства КПСС. В нем задержались непопулярные в партии и народе люди, имена и стиль работы которых часто вызывали негативную эмонациональную реакцию у населения, которая переносилась на весь ЦК КПСС. Если на это не реагировать, серьезные проблемы неминуемо возникнут.

Еще важнее, что партия так и не смогла перейти от первого этапа перестройки, когда все мы питали завышенные надежды на скорые результаты, к восприятию перестройки как долгой, упорной, трудной и далеко не сразу результативной работы. Поэтому перестройка и трактовалась многими не как создание новых общественных отношений, а просто как время некой переналадки управления. Как только начались более глубокие перемены, партия под аккомпанемент горбачевских заклинаний «КПСС — инициатор перестройки» мгновенно превратилась в главную тормозящую ее силу.

Разумеется, никто и не озаботился тем, что партия, как главная государствообразующая структура СССР, обладающая гигантским политическим и идеологическим потенциалом, должна будет полностью привести его в действие на этапе передачи реальной власти ее законному субъекту. Потому что данная передача приведет к глубочайшим переменам не только в расстановке политических сил в обществе, не только может отодвинуть КПСС на обочину перестройки, но и чревата междувластием, хаосом, деградацией государства.

Конечно, были в записке и предложения о развитии гласности, об усилении контроля со стороны масс за деятельностью органов власти, о развитии критики и самокритики и многое другое. Повторяю: это была очень объемистая записка.

Я показал ее Н. Д. Боднаруку, работавшему тогда членом редколлегии «Известий». Он прочел и посоветовал не посылать записку, а опубликовать ее в виде статьи. Но в «Известиях» я, как главный редактор, старался ничего своего не публиковать (никто же не скажет главному, что он написал ерунду, а газета в результате пострадает), в «Правду» обращаться не хотелось — газеты двигались все более расходящимися курсами. И я положил записку в свой архив, где она благополучно и пролежала почти три года.

15 июля 1991 года М. С. Горбачев разослал широкому кругу адресатов — членам ЦК КПСС, членам комиссии по подготовке проекта Программы КПСС, первым секретарям ЦК компартий союзных республик, республиканских, краевых, областных и окружных комитетов партии, секретарям партийных комитетов видов вооруженных сил, родов войск, округов и флотов — проект новой Программы КПСС.

Я был включен в «программную» комиссию с первых дней ее существования, еще при Черненко, когда писалась лишь новая редакция старой программы, правда, с упором на слово «новая». Осенью 1984 года Горбачев, которому было поручено возглавить эту работу, даже не отпускал меня в отпуск, пока я не доведу до ума преамбулу программы. Но после смерти Черненко интерес «вождей» к программе резко упал, работа над ней то затихала, то возобновлялась целых пять лет. Состав комиссии менялся, однако я, хотя и не мог уже в ней участвовать, так и числился там, поэтому тоже получил доработанный проект программы.

Прошу у читателя прощения за некоторое отступление от темы главы, но все-таки напишу о сути проблемы. А суть такова: принятая при Н. С. Хрущеве в 1961 году Программа КПСС, как известно, провозглашала построение коммунизма к 1980 году. Люди старшего поколения помнят, что вся страна тогда краснела лозунгом: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!». Но уже к началу 70-х годов стало ясно, что строительство светлого будущего все еще в будущем и остается, причем вроде бы даже и отдаляется. В это время «братья по классу» из Германской Демократической Республики решили обогатить марксистско-ленинскую теорию и выдвинули концепцию разделения коммунистической фазы — на социализм и собственно коммунизм, причем каждая проходит определенные уровни зрелости. «Братьев» поправили — не надо, дескать, переписывать классиков, — но идею не забыли, справедливо усмотрев в ней возможность объясниться с народом по поводу запаздывающего к нам коммунизма. Обратились к Ленину и нашли у него слова о «развитом» социализме. Сообщили стране, что хотя коммунизм мы еще не построили, но развитой социализм — это уж точно. Потом оказалось, что и развитой социализм тоже как-то плохо гармонирует с пустыми прилавками, дефицитом жилья и бедностью. Надо было продолжать объяснения. И в 1975 году М. А. Суслов публикует статью, в которой как бы мимоходом сообщает, что развитой социализм — это относительно самостоятельный, исторически длительный период социально-экономического прогресса. Народ это все пережил, придумал анекдот насчет того, что коммунизм в 1980 году был заменен Олимпийскими играми, но ведь и сама хрущевская программа в том году заканчивалась!

А положение в стране ухудшалось, застой ведь — не просто слово, а стагнация развития. Нефтедоллары проедались, непомерные военные расходы разоряли бюджет, люди начали задаваться вопросом: если мы живем в развитом социалистическом обществе, то почему же так плохо живем-то? Тогда идеологи КПСС придумали еще один «ход». В пропаганде появилась замечательная формулировка: «Развитое социалистическое общество, на этап которого СССР вступил на рубеже 70 — 80-х годов…» То есть в 1980 году, когда надо было праздновать пришествие коммунизма, мы только вступили в развитой социализм! Вот почему и жизнь еще не успели улучшить! Данный ход пытались применить еще не раз, пока перестройка не отодвинула всю эту схоластику на задний план.

Но без ясной привлекательной программы ни одна политическая партия существовать не может. Именно в программе фиксируются и обосновываются цели, с которым она выходит к обществу, пути их достижения, наиболее характерные и привлекательные черты будущей жизни, к которой она собирается вести свою паству. Поэтому работа над проектом Программы КПСС была завершена, и можно было собирать пленум ЦК, а затем и общепартийный съезд, чтобы этот проект утвердить.

Пленум назначили на 25 июля 1991 года. До государственного переворота, в просторечье — путча, оставалось три недели и три дня. Это был последний Пленум ЦК КПСС, но его участники пока еще об этом не хотели думать.

Сам пленум мне даже не хочется и вспоминать, в блокноте наиболее частые записи: «шум», «кто-то кричит», «смех», «в зале встают и пытаются выступать с места» и так далее. Программу громили по всем позициям — за то, что в ней нет слов «коммунизм», «колхозно-совхозный строй», за то, что коммунистам разрешается не быть атеистами, за то, что КПСС собирается на равных бороться за власть с другими политическими партиями, за социал-демократический уклон, за провозглашение равноправия всех форм собственности, в том числе — частной, да почти за все. Впрочем, даже если бы она была идеальной, шума и крика было бы не меньше. Потому что обсуждали не ее, обсуждали Горбачева, требуя его отчета и предлагая на очередном съезде партии решить вопрос о целесообразности совмещения постов генсека КПСС и президента СССР.

К пленуму Б. Н. Ельцин преподнес Горбачеву очередной «подарок», выпустив свой указ «О прекращении деятельности организационных структур политических партий и массовых общественных движений в государственных органах, учреждениях и организациях РСФСР». Это вызвало настоящую бурю возмущения партийных чиновников, которых больше всего указ и затрагивал. Виновным оказался опять же Горбачев. В его адрес шли постановления, письма, прямые угрозы от сотен пленумов, собраний, совещаний с мест, с требованиями «принять меры», «объяснить», с выражениями недоверия Генеральному секретарю. Вал этих обращений стал своего рода стимулом для участников Пленума ЦК КПСС, которые уже не скрывали своего отношения к Горбачеву. Договорились провести внеочередной XXIX съезд КПСС в ноябре — декабре 1991 года, вынести на него вопрос о принятии новой программы.

Сразу после завершения работы пленума 26 июля я достал свою старую записку «О положении в партии», поправил ее, подгоняя под стиль газетной статьи и затем попросил И. Н. Голембиовского, заместителя главного редактора «Известий», прочесть ее. Игорь прочел, сделал несколько замечаний, я еще раз доработал материал. И послал его Г. Н. Селезневу, нынешнему спикеру Государственной думы, а тогда — первому заместителю главного редактора «Правды» (И. Т. Фролов, возглавлявший «Правду», был в отпуске или болел, не помню).

Селезнев прочитал статью быстро, но… предложил сократить ее вдвое, очевидно, избрав такую форму отказа в публикации. Тогда я передал ее в «Известия». Родная газета тоже не подкачала, собрала редколлегию, почти все члены которой высказались за публикацию. Почти все… кроме двух — главного редактора Н. И. Ефимова и его первого зама Д. Ф. Мамлеева. А поскольку в газете всегда сохраняется — и это правильно! — единоначалие, статью публиковать не стали. Подчеркну, что речь шла о статье председателя Совета Союза Верховного Совета СССР, то есть конституционная должность автора примерно равнялась нынешней должности председателя Госдумы. КПСС умирала, но верноподданнические страхи перед ней все еще оставались столь велики, что даже не глупые и не трусливые редакторы не решались выпустить в свет материал о ее здоровье.

Тогда статья отправилась в «Комсомольскую правду», хотя, по-моему, не очень подходила этой газете. Я честно сообщил главному редактору В. А. Фронину, что «Правда» и «Известия» отказались от ее публикации — первая якобы из-за размеров, вторая — по причине нежелания газеты Советов вмешиваться в партийные дела. Но «Комсомолка» всегда была смелее своих «старших сестер» — уже на следующий день Фронин позвонил мне и сказал, что никаких неудобств у него не возникает и через пару дней он статью опубликует.

Но через два дня был понедельник, 19 августа 1991 года.

Статья стояла в полосе. Несмотря на всю напряженность обстановки, руководители газеты считали, что именно в такой день и должна статья выйти. В 12 часов мы с дежурным заместителем главного редактора «Комсомолки» в последний раз согласовали некоторые поправки к ней и добавили завершающую фразу: «К сожалению, многое из того, о чем идет речь в этой статье, сегодня случилось». А в 15 часов ГКЧП закрыл «Комсомольскую правду», как и несколько других газет…

Именно в этой статье я пытался ответить на вопрос, вынесенный в заголовок главы. Читатель, обогащенный опытом последнего десятилетия, знающий сегодня многое из того, что в 1991 году вообще не было известно, может сам судить, удалось ли мне решить такую задачу. Вот о чем я хотел тогда поведать общественности.

«25–26 июля 1991 года. Пленум ЦК КПСС. Предшествовавшие ему тревоги и слухи, прогнозы, статьи, шум в прессе. Еще больший шум в зале, где явственно ощущается напряжение. Тщательная подготовка большинства ораторов к выходу на трибуну, многие зачитывают свои речи по бумажке, как в прежние времена. Обличения и обвинения, по делу — очень мало. Атмосфера какой-то злобности и в то же время растерянности. Но в завершение вполне традиционная оценка: пленум прошел организованно.

Уверен, что почти все участники пленума согласятся: да, дескать, так и надо было заключить — организованно. Но — и тут согласных будет меньше — пленум прошел как будто в глубоком общественном вакууме.

Это странное обстоятельство не только не было принято в расчет, а даже вообще осталось как бы не замеченным.

Первые вопросы, которые и в самое-то спокойное время стоят неотвратимо перед любой политической партией, это: а как «окружающая среда», то есть общество, воспринимает партию в данный момент? Какая часть народонаселения ее поддерживает? Какая отрицает? Какая относится безразлично? На кого можно опереться твердо, с кем сотрудничать по отдельным решениям, с кем придется бороться? Столько за два дня до заседаний было глубокомысленных рассуждений о коммунизме, о народе, о желании служить ему, и только один (!) оратор чуть коснулся приведенных выше вопросов. А ведь без ответов на них разговор о программе, о политике партии вообще лишается всякой основы и всякой перспективы.

Особенно потрясло меня, что и другая группа вопросов, без обсуждения которых мало толку дискутировать о будущем партии и ее планах, тоже пропала в тишине. Не взорвала, не взволновала пленум цифра в докладе М. С. Горбачева: 4,2 миллиона человек вышли из КПСС. Никто не выскочил на трибуну, не бросил в зал: а по каким таким причинам пятая часть партии покинула ее ряды всего лишь за полтора-два года? Кто сдает партбилеты — рабочие, крестьяне, интеллигенция? Молодые или старые? В каких регионах? Как пойдет дело дальше — ведь общеизвестно, что, кроме сдавших билеты, немалая часть коммунистов просто перестала платить членские взносы? Немалая, но какая? А сколько теперь впартии цеховых и первичных организаций? Все эти вопросы тоже остались «за кадром» и тоже убеждали в том, что состоявшийся разговор о целях, задачах и перспективах КПСС был лишь объявлением благих намерений, а не серьезным обсуждением ее будущей социально-политической деятельности.

Можно было бы списать обход пленумом этих вопросов, уж поистине судьбоносных, на традиционные наши беззаботность, небрежность, недосмотр. Или на то, что в доклад они «не влезли», хотя пленумы предыдущих пяти лет именно по недокладным вопросам шумели с особой яростью. Но вряд ли кто рискнет опереться на такие аргументы. Суть дела была совсем в другом. Обращение к приведенным выше вопросам означало бы анализ состояния КПСС, подтверждение или опровержение всех тех заявлений о единстве ее рядов, без которых более 70 лет не обходилась ни одна речь секретарей и членов Политбюро ЦК. Пленум не случайно избегал такого анализа, ибо к этому времени, как никогда раньше, стала ясной пустота слов и о единстве, и об опасности раскола партии. Потому что раскол КПСС был уже делом свершившимся.

Впрочем, раскол — слабо сказано. Произошло раздробление, дезинтеграция политической силы, которая десятилетиями не только называла себя, но и казалась монолитной.

«Враги, конечно, поработали!» — сразу слышится милое нашему сердцу объяснение всех бед в родном Отечестве. Да, КПСС везло на врагов. Думаю, что ни одна партия в мире не имела стольких врагов, как наша. Они были везде — за границей, дома, среди трудящихся масс, в собственных рядах. Их без устали искали и боролись с ними. Наша партия обрела неповторимое умение «награждать себя врагами» (да простит нас Бабель!), творя их как бы уже и автоматически. Делов-то! Сегодня вождь, завтра — враг. Сегодня опора режима, завтра — шпион. Сегодня брат навек, завтра — гегемонист и ревизионист. Сегодня передовая интеллигенция, завтра — гнилая прослойка. И так без конца.

Но к расколу КПСС враги все-таки непричастны. Расколоть КПСС могла только… КПСС. И самое поразительное здесь то, что инструментом для этого послужил сам принцип организационного построения партии — демократический централизм. Точнее, начал служить с того момента, когда стал централизмом бюрократическим. Он обусловил устойчивое горизонтальное расслоение КПСС, по крайней мере, на три партии.

Первая из них — по численности, но, к сожалению, не по политическому влиянию — это те миллионы членов КПСС, которые стоят у станков на заводах и фабриках, работают в колхозах и совхозах, школах, больницах, институтах. Это те, о ком с высоких трибун говорили как о «партийных массах», кто изо дня в день слышал наставления типа: «ты — коммунист и должен работать больше и лучше»; «ты — член КПСС и должен быть дисциплинирован, бескорыстен…» Кого-то из этих людей окружающие уважают и ценят больше, кого-то меньше, но подавляющее большинство из них — люди честные, работящие, достойные. И никто не бросит в них камень за то, что их именем творилась политика, о которой они узнавали задним числом как о «воле партии». Да, эта партия узнавала о «своей» воле, когда все уже было решено. И не всегда еще узнавала.

Совсем другая партия имелась в виду, когда речь шла о руководстве, «вождях», «самых выдающихся государственных и политических деятелях современности», «соратниках», «лидерах» и тому подобное. «Партия указала…», «Партия учит…», «Партия решила…» Забыл ли уже кто-нибудь из нас эти словосочетания, извещавшие о якобы наших собственных настроениях, оценках, чувствах, очевидно, затем, чтобы мы с большей радостью наблюдали за опереточными самонаграждениями, поощрением холуйства и подобострастия, происходившими на фоне невероятной коррупции, захватившей не только сановников, в том числе и ответственных за внутренние дела страны, но и ближайшее окружение главы партии и государства. Что общего было у этих двух «партий»? Слишком различались они, и сойтись воедино — не на словах, конечно, а на практике — никак не могли.

Да им и не дали бы этого сделать. Потому что существовала и существует еще одна партия — «партия управления партией». Это всеобъемлющий аппарат. Именно эта третья партия (кавычки здесь уже неуместны) со времен Сталина была первой. Именно она десятилетиями представляла перед миллионами коммунистов недоступное им руководство ЦК, перед руководством ЦК — всех коммунистов, перед народом — партию. Именно она сообщала «вождям», что народ «понимает», «одобряет», «поддерживает», «осознает» и томуподобную чепуху, которой переполнены партийные речи и решения послевоенного времени. А к народу через нее шли высокопарные банальности типа: «руководство позаботится о народе», оно «принимает единственно верные, научно обоснованные решения», «ведет страну «ленинским курсом». Аппарат не только отделял рядовых коммунистов от «вождей», но во многом — и партию от народа. Ибо в основном он персонифицировал КПСС как «руководящую и направляющую силу», носительницу всей полноты всех видов власти. Стиль поведения и мышления аппарата постепенно стал восприниматься как стиль поведения и мышления всей КПСС. А это, в свою очередь, расчленило, разъединило нормы внутрипартийной жизни и нормы личностного поведения коммунистов, стало причиной той двойственности в их позициях, когда они «единогласно», «единодушно поддерживали и одобряли» все, идущее сверху, имея перед глазами трагедии и тяготы жизни, которые, конечно же, были их собственными трагедиями. Никакими ухищрениями это двоемыслие нельзя было скрыть от народа. Впрочем, никто его и не пытался скрывать; обходились разъяснениями разницы между «научно понятыми интересами трудящихся» и «временными», «отдельными» трудностями жизни.

Конечно, аппарат постоянно предпринимает меры для своей маскировки, самая распространенная из которых — рассуждения, что аппарат, дескать, только обслуживает выборные органы. Да, так должно быть. Но было и есть совсем не так. Партийные руководители очень часто лишь озвучивают слова и идеи партийных чиновников. Да и сами-то выборные органы подбираются аппаратом! Даже центральные органы КПСС формируются под его громадным влиянием: он собирает отзывы, готовит характеристики и представления по каждому члену ЦК, на основе чего составляются бюллетени для голосования, которые до XIX партконференции никто и думать не мог пополнить «предложением из зала». Что вписывалось, то и голосовалось.

Прочитав это, обязательно кто-нибудь заявит, что ни одна социальная структура не может обойтись без аппарата, тем более структура, построенная по иерархическому принципу, каковой является КПСС. Это бесспорно. Но когда аппарат узурпирует общественную, политическую роль своей структуры, подминает «хозяйку» настолько, что даже может сделать своих выдвиженцев ее официальными лидерами (примеры «пожизненных аппаратчиков» К. У. Черненко и И. К. Полозкова являются тут наиболее убедительными), то нельзя не задуматься, во что же превратилась сама эта структура, какие принципиальные перемены в ней свершились и кто кому служит.

Роль же аппарата КПСС, как партии в партии, вообще беспримерна. Инициированное Сталиным примерно в 1933 году участие «партии в непосредственном управлении хозяйственным строительством» было доведено до полного сращивания функций партийных, советских, государственных, хозяйственных и правоохранительных органов именно через развитие аппарата. Не станем сейчас касаться того обстоятельства, о котором я говорил на XIX партконференции, что, взяв на себя задачу управлять всем и вся, партия приняла на себя и ответственность за все и вся, и это обусловило все ее проблемы. Речь о другом. Обманом и самообманом является стремление и дальше представлять аппарат КПСС как просто то или иное количество людей, через которых осуществляется самоуправление партии. Даже после пяти лет перестройки это не так. В обществе, все системы управления которым пока сохраняют иерархический характер, а собственность в основном остается одномерно-государственной, аппарат предстает определенной системой отправления властных функций, персонификацией определенных общественных отношений.

Закономерен вопрос: а при чем здесь партаппарат? В 1991-то году, после отмены 6-й статьи Конституции СССР?

При том, что аппарат КПСС десятилетиями был фабрикой особой подготовки и переподготовки кадров, некой кадровой биржей. Вчерашний инструктор ЦК становился заместителем министра, советником посольства, директором издательства или института, председателем облисполкома, редактором союзного издания или генералом. В свою очередь, председатель облисполкома, секретарь обкома, генерал утверждались инспекторами, зав. секторами или консультантами ЦК, а затем всплывали первыми секретарями, министрами, руководителями республик. На нижних партийных уровнях это воспроизводилось в той же форме, только должности были поменьше. Шел постоянный кадровый обмен между аппаратом партии и всеми прочими аппаратами и аппаратиками. Это привело к объединению всех управленческих структур, к предельной централизации управления, сделало аппарат единым костяком тоталитаризма. И когда на упомянутом выше пленуме слышались горькие сетования на то, что партия «упустила» кадровую политику, — это было лишь выражением тоски по утраченному могуществу. Впрочем, еще не вполне утраченному. Разве не остаются наши 16 или 18 миллионов управленцев разного уровня все еще «вплетенными» в многослойную ткань единого аппарата? Согласованное блокирование большинства реформ, с которыми вроде бы все согласны, подскажет здесь читателю точный ответ.

Уже на первых порах перестройки можно было прогнозировать, что это сопротивление реформам со стороны «партии управления» будет нарастать, принимать самые различные формы, становиться все более жестким. Аппарат просто не может действовать иначе. Дело тут вовсе не в людях, не в том, хороши они или плохи, способные или не очень; глупцов и неучей как раз туда не брали. Дело в другом. Привыкшая контролировать все и вся, практически анонимная и тем самым застрахованная от предметной критики и личной ответственности, создавшая собственные «коридоры власти» и только ей доступные системы распределения и привилегий, «третья партия» будет стоять до конца. Признаюсь, раньше я думал, что страх перед «верхом», перед «вождями» не даст аппарату вести собственную игру. После XIX партконференции увидел, что ошибался: инстинкт политического самосохранения подавляет всякого рода опасения, аппарат становится совершенно бесстрашным. К сожалению, мало кто анализирует историю действий аппарата, иначе бы обществу давно открылась ошеломляющая истина: все решения руководства КПСС и государства, в которых аппарат угадывал угрозу своим интересам, были провалены. Так что нам еще предстоит почувствовать на себе его сатанинскую силу.

Но на всякого мудреца довольно простоты. Именно лукавое интриганство, привычка оценивать реальность в кабинетно-бюрократических параметрах сыграли с аппаратом злую шутку. Борясь за самосохранение, он спровоцировал еще одно, теперь уже территориальное, расчленение КПСС и тем поставил себя под самый сильный удар за все время своего существования.

Меня всегда удивляла мнимая неожиданность для функционеров КПСС тех или иных событий. Вот, например, указ президента РСФСР о так называемой департизации. Кажется, если не на Камчатке, то уж в Москве-то знали о готовящемся указе. Ведь аппарат Б. Н. Ельцина — он тоже состоит из «наших», и родовое чувство солидарности наверняка диктовало ему «обмен информацией» с центральным аппаратом. Да и спецслужбы были, безусловно, в курсе готовящегося решения руководства РСФСР. Но какая тишина царила во всех кабинетах партийного чиновничества! Никаких шагов упреждения, согласования, никаких обращений ни в один адрес. Зато столько речей и обид вослед! Какие опровержения, какие слова об оставшихся без защиты (от кого?) трудовых коллективах!

Еще более загадочной и труднообъяснимой является ситуация с Компартией Литвы, которая устроила первую пробу сил на поле федерализации КПСС. Ведь все знали, что А. Бразаускас готовит этот шаг, заручается коллективными решениями (вполне в духе наших партийных традиций), он ничего не делал тайно. Партийные «кураторы» Литвы бывали там беспрепятственно, получали всю информацию, выступление Бразаускаса на одном из предыдущих Пленумов ЦК КПСС было известно наперед. Что, наш многоопытный аппарат не сознавал, какой процесс начинается?

Сознавал, конечно. Но представляется, что в его раскладе действия руководства КП Литвы, последовавшие затем выступления и заявления лидеров КП Латвии и Эстонии оценивались совсем с других позиций. Именно этот момент, эти обстоятельства стали главным стимулом для максимального раскручивания вопроса о создании компартии РСФСР. Теперь этот вопрос консервативная часть КПСС могла поставить «ребром».

И поставила! С какой яростью, с каким напором обрушивались на Горбачева эти требования почти весь 90-й год! Стенограммы пленумов ЦК КПСС дают об этом полное представление. Вот где аппарат проявил свои организаторские способности и возможности! Все были подняты на ноги. Шли в ЦК резолюции наших знаменитых партактивов, выходили на трибуны писатели и ученые, наступали на генсека, грозно потрясая резолюциями конференций, секретари крупнейших обкомов. Сколько было напечатано статей об «обиде России», о «неравноправном положении» российских коммунистов, о том, что ЦК КПСС «не дает воли» и т. п. Люди, которые обычно ссылаются на Ленина по любому пустяку, напрочь забыли все его предупреждения по поводу Компартии РСФСР. Не скупились на подозрения и прямые обвинения Горбачеву. Добились! Создали еще один ЦК, еще один секретариат, еще одно политбюро, еще один аппарат. Стали проводить свои пленумы, совещания, принимать свои резолюции и заявления. За это боролись?

Нет, не за это. Ведущие конструкторы этой борьбы, видимо, так и останутся неизвестными — аппарат есть аппарат. Но ее логика, последующие события показывают: это была борьба за главный канал, главную силу влияния на Россию, а через нее — и на весь Союз. Надо было этот канал обязательно отобрать у Горбачева, который, по мнению многих, несмело, неэффективно использовал его для того, чтобы зарегулировать процессы общественного обновления, сделать их привычно управляемыми, регламентируемыми сверху, зажать поднимаемую Ельциным Россию, а через это — и всех, кто высунулся.

Однако, как говорится, шли в эту сторону, а попали в другую. Аппаратная логика не совпала с социально-политической. И уж совсем разошлась с логикой народного настроения, настроения рядовых коммунистов.

Сила, которая, казалось бы, была только что обретена, стала немедленно и неудержимо уходить из рук. Архинепопулярное руководство новой партии еще раз показало, что в нашей иерархической системе личность «вождя» порой определяет судьбу всей структуры. Рядовые коммунисты, от имени которых выступали, требовали, грозили идеологи отдельной российской партийности, внезапно стали демонстрировать, что их это интересует мало или не интересует совсем, — выход из партии, наблюдавшийся, будем справедливы, с момента смерти Сталина, усилился, превращаясь в исход. Возникнув под такой оглушительный аккомпанемент, КП РСФСР так и не сумела найти себя в качестве самостоятельной политической силы, не сформулировала даже намека на оригинальный политический подход к новым проблемам, накатывающимся на Россию и страну буквально девятым валом. Свидетельством политического бессилия и политической трусости стали ориентиры на старое, обращение к старой риторике, к уже отброшенным теоретическим догмам. А потом в ход пошли уже и попытки организовать поиск «врагов».

Если бы только в этом заключалсяпросчет наших аппаратных стратегов, была бы беда, но хоть не катастрофа. Нет, ядреная функционерская ненависть к любым переменам помешала им учесть самое главное: именно отсутствие официально оформленной российской компартии как раз и было решающим фактором соединения всех республиканских компартий в единую КПСС, а значит — и прочности Советского Союза! Замыкаясь непосредственно на ЦК КПСС российские коммунисты, не имевшие своей отдельной партии, объединяли, скрепляли воедино всю КПСС, все ее отряды и звенья. Это действительно была цементирующая сила. Стараниями создателей КП РСФСР эта сила «окуклилась» в самое себя, и фундамент, на котором, казалось, неколебимо стояли единство КПСС и крепость нашего государства, — этот фундамент рухнул.

Сколько у нас сегодня коммунистических партий? Недавно считалось — 15: КПСС и входящие в нее компартии союзных республик, за исключением РСФСР. Позже вроде бы должно было стать 16 — возникла КП РСФСР. Но в Эстонии к этому моменту образовались уже две компартии. В РСФСР заявила о себе «Демократическая партия коммунистов России». А как самоопределятся коммунисты вчерашних автономий, добившихся признания своего равенства с союзными республиками? Пока, скажем, в бывших российских автономиях возникли «рескомы» КП РСФСР. Но вот Татарстан делает еще один шаг к своей полной самостоятельности. И что же — республика будет самостоятельна по отношению к РСФСР, а ее компартия войдет в КП РСФСР? Или войдет прямо в КПСС? Так сколько будет компартий? Пятнадцать? Тридцать? Пятьдесят?

Утверждаю: КПСС фактически тихо перешла на федеративный принцип построения, хотя ее Устав категорически запрещает это. То есть Устав остался Уставом, а жизнь пошла «своим путем».

Тут неизбежно должны были возникнуть новые сложности, которые опять же почему-то не увидел аппарат: единым Уставом должны руководствоваться партии, существующие в суверенных республиках. Этот аспект, сразу же обнаруживший на примере Литвы всю свою остроту, по-моему, никого в обессиленном ЦК КПСС не встревожил. Но от того он не становился проще. Суверенные республики приняли декларации о независимости, оживили свои Конституции, разрабатывают собственные своды законов. Их взаимодействие, их совместное существование, отраженное в согласованном проекте Союзного договора, не затрагивает проблем партийного строительства. Как же должны строить между собой отношения компартии суверенных республик?

Несомненно, что республиканские законодательства определят их статус и права по-разному. Что останется от КПСС в этом случае? Единый Устав? Он что, опять станет выше закона? Но это означало бы отвергнуть идею правового государства, что сегодня, думаю, уже невозможно. Скорее всего, дробление КПСС будет зафиксировано республиканскими законами. И компартии, как, впрочем, и всем другим партиям, придется искать совершенно новые формы самоорганизации в новом Союзе — Союзе суверенных государств. Вывод один: как нет и уже не будет прежнего унитарного Союза, так нет и уже не будет прежней КПСС. И не видит этого только тот, кто не хочет видеть.

Но не вокруг этого горит сыр-бор, когда поднимаются вопросы, какой быть КПСС и в какую сторону вылезать из окопов. Горит он вокруг того, что обновление Союза и федерализация партии означают и коренные перемены для аппарата как истинного субъекта небывало сконцентрированной власти. Эта власть — главная собственность аппарата, и отдавать ее он, понятно, не собирался и не собирается. Пока он выступает как охранитель системы, хотя давно уже заставил систему охранять его, пока он носит партийные одежды, но все это — пока. Отсутствие интереса к мнению народа о КПСС (с этого начата статья), видимо, уже трансформируется в отсутствие интереса и к мнению партийных масс, и к мнению руководства КПСС. Как только аппарат осознает это, он сбросит партийные одежды. И возьмется за дело непосредственно. Вот тогда предстанут перед нами в их истинном виде и под настоящими именами загадочные «Комитеты национального спасения», равно как и конкретные авторы приказов «немножко пострелять» в том или ином районе. Тогда мы откроем для себя, что этой «партии интересов» никакая партия вовсе и не нужна. Увидим, что она без всяких призывов вылезает из окопов… назад. Ибо гарантия ее всевластного существования — в прошлом.

Преувеличение? Скорее недооценка.

Чтобы убедиться в этом, обратимся кратко к нескольким проблемам.

Возьмем, например, навязшую в зубах проблему партийной собственности. Ну разве рядовым коммунистам столь дороги эти дворцы, вызывающе возносящиеся в наших разоренных городах и районах, белокаменные многоколонные обкомы, крайкомы, а в ряде мест и райкомы им под стать? Да рядовой коммунист туда если и попадал, то в двух случаях — когда его принимали в партию и когда исключали из партии. Это — цитадели аппарата. И сколь бы убогими ни были находящиеся рядом школы, больницы, клубы, библиотеки, музеи, наше не трожь! А если уж совсем трудно удержать эти бастионы, мы их приватизируем, акционируем, кооперируем. Удивительно, сколько приватизаторов оказалось среди наших аппаратчиков! Некоторые ухитряются «разгосударствлять» народное (но не партийное!) достояние целыми отраслями.

Другой пример. Теоретические споры на июльском Пленуме ЦК КПСС вокруг проекта Программы КПСС. Невероятная любовь к теории обнаружилась у людей, которые никогда этой страстью не страдали. Добросовестно зачитывались предложения и даже требования «добавить в Программу теории», укрепить ее «научный фундамент». Так и слышалось: больше теории — больше счастья народу. Но только опять же не так просты были эти предложения и требования. Речь-то шла о той теории, на основе которой мы и построили общество, содрогающееся ныне в конвульсиях всестороннего перманентного кризиса, о том учении, которым мы умело оправдывали все — и коллективизацию, и обострение классовой борьбы, и революционное правосознание, — все, что было политически целесообразно или даже только казалось целесообразным. Именно «на фундаменте» этого учения КПСС, а точнее — ее аппарат, стали в обществе единственной направляющей и руководящей силой, единственной властью, выше которой не было ничего. Вот почему такой спор о теории. Это просто опять же замаскированный спор о власти.

Наконец, обратимся еще к одному аппаратному действу, которое можно назвать «расчисткой» вокруг Горбачева. Раз за разом применяется одна и та же метода: вроде бы спонтанно разворачивается кампания запросов, вопросов, критики вокруг одного из членов команды президента. В конце концов ему становится невыносимо — срывается и делает ошибки, надоедает ему вся эта вакханалия, подоспевает какая-нибудь реорганизация. Главное — результат: еще один реформатор покинул Горбачева. И никого не волнует, что такие действия постепенно разрушают, казалось бы, бесспорный постулат «КПСС — инициатор перестройки». Задача словно в том и состоит, чтобы этот постулат разрушить. А как потом используется каждый такой уход для ослабления позиций президента! Школа! Старая сталинская аппаратная школа.

Почему предпринимаются такие самоубийственные шаги? Или аппарат уже сбрасывает с себя партийное покрывало, готовится к прямым действиям? Ответ я нашел в уникальном «подвиге» ЦК КП РСФСР — в факте исключения из партии всенародно избранного вице-президента России А. Руцкого. Знает ли политическая история случай, чтобы партия, претендующая на власть, отторгла от себя своего члена, конституционно наделенного этой властью? (В этом смысле ЦК КП РСФСР, конечно, обогатил теорию.) А если, учитывая ряд пленумов конца 80-х годов, задуматься над предстоящим XXIX съездом КПСС, то, похоже, что и самого президента СССР она готова отторгнуть от себя. Это объясняется лишь тем, что самая влиятельная часть партии, то есть ее аппарат, все еще рассматривает конституционную власть как власть второстепенную, как служанку, которую можно принять на работу, а можно и уволить. Призрак 6-й статьи все еще бродит по партийным кабинетам, гонит оттуда саму мысль о становлении КПСС парламентской партией, о включении в нормальную парламентскую борьбу, напоминает их обитателям о золотом веке неограниченной власти. Тогда ведь действительно можно было «рекомендовать» человека главой государства,[19] а тем более заместителем главы, или же «рекомендовать» освободить, снять их с этой работы. Сколько же у нас людей, все еще рассчитывающих на возвращение этих лихих времен?! Для этого и применяется все: саботаж законов и указов; дискредитация законно избранной власти; нагнетание истерии и страха; провоцирование конфликтов; бюрократические измывательства над людьми по самым ничтожным поводам; целенаправленное [1]“завязывание» всех неудач на одного человека — арсенал велик, всего не перечислишь.

В этих трудных условиях надежда прежде всего в том, чтобы сохранить, закрепить то, что уже завоевано: демократические открытые выборы, демократические законы, конституционную законодательную и исполнительную власть. Я имею в виду не только и не столько депутатские или судейские корпуса, я имею в виду сами институты власти! Они должны быть способны удерживать власть, порученную им народом, и устоять против тихой аппаратной осады, успеху которой они нередко сами способствуют, ибо понять суть аппаратных игр очень и очень непросто.

Но надежда — и в каждом из нас. Один из наших ученых, с которым я довольно редко и сталкивался-то, прислал недавно записку, где были близкие моему сердцу слова: «В недрах жизни самостоятельно возросла и окрепла сила, именующая себя демократической, и активно выступила против авторитарно-бюрократического наследия. Она вбирает в себя представителей всех социальных слоев общества, ее подходы поддерживает и реформистское крыло КПСС. И вообще можно утверждать, что формальная партийная принадлежность сегодня мало о чем говорит: во всех политических структурах имеются люди, искренне радеющие за реальное переустройство жизни. Все больше проявляются просто личности со своей неповторимостью, и с этим надо научиться жить. Хватит идентифицировать человека с организацией!»

И я согласен с моим корреспондентом, что именно на нынешнем этаже возникло императивное требование: преодолеть подавляющие наш разум «измы», оборвать бесполезные схоластические споры вокруг них и о них. Мертвые не должны хватать живых, и нам надо просто выходить на прагматичную государственную политику, дистанцированную от привычных нам идеологических установок, оцениваемую только одним — пользой человеку и обществу. Только на основе такой политики поднимемся мы не на бой, а на повседневный труд, способный объединить всех, кто хочет и умеет честно, добросовестно, профессионально вести свое дело.

В демократическом, самостоятельном и деловом объединении — и наша надежда, и наша страховка от действий тех, кто вылезет из окопов назад».

Такую вот статью вознамерился я опубликовать после июльского (1991 г.) пленума.

Не думаю, чтобы она что-нибудь поправила или отменила — газетные публикации вообще мало что меняют, если власть не захочет использовать их как оправдание или прикрытие своих действий. Но тогда мне казалось, что должен же быть какой-то выход из положения. И как ни странно, именно разгромленная на пленуме программа подсказывала его. Она действительно была программой социал-демократического толка. КПСС, видимо, в генах своих сохранившая сталинскую ненависть к социал-демократии, принять ее на деле как реальную основу своего построения и деятельности не могла никак, встречай она эту программу даже овациями. Между тем ее идеи уже были восприняты — не столько коммунистами, сколько интеллигенцией. Надо было решаться на самый крутой, радикальный шаг — звать на платформу этой программы ту часть партии, которая ее разделяет, признать существующий, но стыдливо замалчиваемый раскол КПСС, еще больше углубить его, разделить партию надвое, что, кстати, не раз предлагал А. Н. Яковлев. Горбачев, который в наши дни как раз и пытается создать социал-демократическую партию, тогда на это не решился. В результате наиболее интеллектуальная, реформаторски настроенная часть коммунистов либо вышла из КПСС, либо по инерции отбывала там «повинность». Тон задавать стали те, для кого время остановилось давным-давно, кто возможность и необходимость перемен вообще не признавал и не допускал. Своими действиями эта часть КПСС мощно усилила позиции Ельцина, стала тем жупелом, которым его команда успешно пугала страну и весь мир. Интересно и то, что идейный багаж нового российского руководства состоял во многом из положений последней программы КПСС.

Сегодня к сказанному можно только добавить, что и первая, и вторая партии практически исчезли. А вот третья, как это ни покажется странным, оказалась бессмертной. Демократические преобразования она очень быстро превратила в преобразования номенклатурные, сама себя объявила главным демократом, главным реформатором, даже главным приватизатором. Очень быстро и умело отобрала у неопытных, крикливых младших научных сотрудников случайно попавшую к ним власть и, как всегда, оставаясь в тени, отрегулировала «под себя» и внутреннюю, и внешнюю политику. Да, при этом энергичные, шустрые люди типа Березовского или Потанина успели кое-что ухватить, пока аппарат тихо вползал в новую власть, но — пусть их, пока на всех хватит, а не хватит — отберем обратно. Оказалось, что наши Акакии Акакиевичи — превосходные банкиры, торговцы, менеджеры, даже политики и депутаты. Страна из рук партийной номенклатуры попала в мохнатые лапы номенклатуры беспартийной. Как наш старый Кремль — поменяли флаги над ним, а в остальном все осталось по-прежнему, только новые хозяева любят блеск и мишуру еще больше, чем бывшие.

Точнее, не совсем по-прежнему. Вот сухие данные: на 100 тысяч россиян приходится сегодня в полтора раза больше аппаратчиков, чем приходилось их в Советском Союзе. Добавьте к этому тех чиновников, которые «переквалифицировались» в «новых русских», и спросите себя: так кто же победил в результате перестройки, Беловежского соглашения, расстрела российского парламента и прочая, и прочая, и прочая?

Наша третья партия победила.

Казалось, что была и первая, и вторая. А вышло, что была только одна — третья.

Именно ее неизбежно поднимал на борьбу с самим собой М. С. Горбачев. Поднимал обещанием перемен и первыми, еще не самыми крупными шагами по их осуществлению.