Глава 7. Игра под названием «500 дней»

Конечно, работа на посту председателя палаты Верховного Совета СССР открывала очень многое. Реальная власть постепенно переходила к конституционным структурам. Вместе с властью, естественно, приходили и проблемы, часто для народных депутатов совершенно новые. Требовались нестандартные решения. Политическая система медленно, но все же реформировалась. А вот в экономике дело почти не двигалось. Это порождало цепную реакцию локальных напряженностей.

К осени 1990 года в стране уже был явный перебор критических ситуаций и дефицитов. В Армении произошло разоружение бойцов так называемой национальной армии (АНА), которая была основной военной силой в сшибках по поводу Нагорного Карабаха. Но взамен руководство Армении потребовало, чтобы Центр сам разобрался в конфликте и решил проблему Карабаха. Молдова избрала президента, им стал Мирча Снегур — и сразу же заволновались гагаузы, а затем мы узнали о самопровозглашении Приднестровской республики. Из Грузии приходила информация о конфликтах из-за выборов в Верховный Совет республики; объявили их многопартийными, а соответствующего закона о порядке регистрации кандидатов принять не успели. В России закончился второй этап Учредительного съезда Компартии РСФСР, вызвав недоумение у миллионов соотечественников двумя обстоятельствами: около десяти миллионов человек оказались членами партии, в которую они не вступали, а остальные россияне восприняли выборы И. К. Полозкова в лидеры новой партии как собственное унижение, ибо помнили о конфузе с попытками избрать Ивана Кузьмича председателем Верховного Совета РСФСР. В Киргизии, в городе Оше, строили баррикады, формировали отряды самообороны. В столкновениях киргизов и узбеков ранено около 50 человек. На Украине бушует «Рух». И так далее, и тому подобное…

В громадной стране стало не хватать даже того, что всегда было в достатке, пусть и не очень высокого качества. То исчезнут мыло и вообще все моющие средства, то лекарства, то соль, то растительное масло. В некоторых областях РСФСР образовался дефицит винно-водочных изделий. Начались перебои с хлебом. Почти настоящий бунт вызвало в Москве исчезновение сигарет.

Люди были озлоблены, сбиты с толку. Стали верить то в прилеты НЛО, то во врачующую силу кашпировских и чумаков. Политические болтуны собирали большие аудитории, предлагая готовые рецепты улучшения жизни — от ареста Политбюро ЦК КПСС, и в первую очередь Горбачева, до продажи американцам Чукотки, а японцам — Курильских островов.

Самое важное, что вроде бы никаких видимых изменений не произошло в сравнении с тем, что было и год, и два тому назад. Не стало выпускаться меньше мыла или сигарет. Не сворачивалось производство лекарств. Не простаивали хлебопекарни. Да и люди были все те же: еще 3–4 года назад выражавшие «единодушную поддержку историческим решениям ЦК КПСС и Советского правительства», единогласно голосовавшие, самые читающие, самые прогрессивные.

Разумеется, уже у многих из них за годы перестройки пелена спала с глаз. Многие адекватно оценили уровень своего бытия, ужаснулись и запротестовали. Но немногие из многих пошли еще дальше. Взяв на вооружение лозунг «Чем хуже, тем лучше!», они стали самыми активными участниками борьбы между двумя президентами — СССР и РСФСР — и не жалели керосина в костер их схватки. Нагнетание всяческих дефицитов явилось самым хорошим «керосином» для этого костра. Товары, лекарства, продовольствие волшебным образом исчезали и так же появлялись вновь. Последнее, как правило, происходило после каких-нибудь гневных выступлений российского руководства, в очередной раз в чем-то уличавшего ненавистный центр. Эти обличения подхватывала и «творчески развивала» консервативная оппозиция Горбачеву, партократия, обвиняя его в развале страны.

Руководство пока еще единой страны, прежде всего исполнительная власть, уже давно понимает: обстановка ухудшается, и лихорадочно ищет выход. По нашей неистребимой традиции, решение в любой трудной ситуации — создать комиссию и написать программу. В правительство приглашают академика Л. И. Абалкина, директора Института экономики, парламент утверждает его вице-премьером. Начинается работа над программой. На Абалкина оказывается мощное давление, требования незамедлительно решить возникшие проблемы, радикализировать экономическую политику, ускорить реформы звучат в печати, на сессиях парламентов, на митингах, к которым у советских людей, находящихся в Москве, явно появился вкус. После долгих лет молчания теперь они отводят душу по любому поводу. Будет ли результат — неизвестно, но зато «мы им врезали».

Абалкин невозмутимо доводит работу до завершения и в декабре 1989 года представляет ее на 2-й Съезд народных депутатов СССР. Так как доклад по ней делал глава правительства Н. И. Рыжков, эта программа осталась в истории как программа Абалкина — Рыжкова. Была в ней, конечно, и половинчатость, нерешительность, но было и немало разумных идей, которые, кстати, стоят на повестке дня и сегодня: ликвидация монополизма в экономике, преобразование министерств, высвобождение предприятий из-под давления единого и нерушимого плана, постепенное движение к рынку. Не могла программа обойти и вопросы ценообразования, изменения цен.

Не знаю, кто писал Николаю Ивановичу текст сообщения об этой программе. Но кто бы ни писал, этот «спичрайтер» должен нести большую долю ответственности за результаты выступления премьер-министра. Доклад был настолько беспомощным, что приникшая к телеэкранам страна усвоила из него только заявление о предстоящем повышении цен. Потребительский рынок буквально взорвался, население смело все, что было на прилавках, а что могло быть — торговля, и государственная и частная, стала придерживать. Самым распространенным сюжетом на телевидении в эти дни, несомненно, была демонстрация девственно чистых прилавков и витрин. В результате вопрос о ценах пришлось отложить, а это значит, что рухнула и вся программа.

Поношения этой попытки систематизировать реформы в экономике, соотнести их одну с другой, определить направления и темы перемен, на мой взгляд, были беспрецедентными. Кто называл ее «аппаратной», «номенклатурной», кто, наоборот, — «антисоциалистической», «прожектерской», «антинародной». То есть, как это порой случается, правые и левые выступали против реформы Абалкина — Рыжкова, хоть и под разными лозунгами, но с одной и той же целью: скомпрометировать и похоронить ее. Что в конечном счете и произошло.

Реакция правореформаторского, наиболее радикального крыла, сплотившегося вокруг Б. Н. Ельцина, понятна. Относясь с глубочайшим недоверием ко всему, что исходило от «горбачевского стана», стремясь как можно быстрее отказаться от всякого государственного регулирования в экономике, готовое к всенародной контузии под названием «шоковая терапия», оно не могло принять саму идею эволюционных преобразований, тактику постепенности. Впрочем, и не без основания. Редко ли у нас эта тактика оказывалась топтанием на месте, полной остановкой!

Гораздо интереснее и глубже мотивы сопротивления «слева», от «своих». Мы еще не сознавали тогда истинных масштабов этого сопротивления, считая, что достаточно вывести из руководящих эшелонов Лигачева, Полозкова, Воротникова, еще кого-нибудь, кто на капитанском мостике сбивал «прорабов перестройки» с верного курса, — как наш корабль устремится вперед с крейсерской скоростью и прямо в желанный порт. Это все еще был пережиток наших представлений об «отдельных недостатках» системы. Главные силы сопротивления были не на мостике, а на палубах корабля. Если в программе предусматривалось существенное, на деcятки, сокращение числа союзных министерств и ведомств, то можно себе представить, сколь большой урон должен был понести наш многомиллионный бюрократический аппарат и как сильно должна была встревожиться та его часть, которой вроде бы ничего не грозило. Пока не грозило. А потом?

Даже те, кто чувствовал себя в полной безопасности, понимали, что, пройди эта реформа — прежним влиянием они уже никогда не будут пользоваться. Система глухо заворчала и на какое-то время сочла, что ей можно использовать реформаторов для борьбы со своими собственными «программистами». Система была очень плохо обучаемой, если обучаемой вообще, иначе бы она смогла предвидеть опыт ельцинского десятилетия, когда каждое сокращение только увеличивало легион чиновников.

Разгром, иначе не назовешь, разработок Л. И. Абалкина почти на год продлил период «разброда и шатаний» СССР в экономической политике, что, в свою очередь, послужило новым стимулом для критики союзной власти и президента Горбачева. Верховный Совет РСФСР даже принял рекомендацию правительству СССР уйти в отставку.

Горбачев требует объяснений у должностных лиц: почему нет лекарств? почему нет моющих средств? сигарет? где хлеб? Объяснения он называет «неубедительными и несостоятельными». Выясняется, что из 170 миллионов тонн зерна, собранного на полях страны, государству продано лишь 48,7 миллиона тонн. Остальное аграрный сектор засыпал в сусеки. Все понимают, что повышение цен неотвратимо.

Экономический блок правительства во главе с Абалкиным предлагает еще 2 или 3 варианта программы реформ в народном хозяйстве. Все они провалены. Первыми отвергают их республики.

В это же время, где-то в июле — сентябре 1990 года, приглушенно, напоминая зловещий шепот, начинает звучать тема обиды на реформаторов со стороны военно-промышленного комплекса и армии. ВПК, избалованный брежневским опекунством, бесконтрольностью, первоочередным выделением материальных и финансовых ресурсов, разросшийся чуть ли не до двух третей объема всей советской экономики, впервые после Великой Отечественной войны 1941–1945 годов попадает в ситуацию дефицитного обеспечения. А в ВПК лучшие кадры, самые талантливые ученые. Ну и, кроме того, конечно, бесчисленный аппарат — управленцы, контролеры, военпреды, директора, снабженцы — всех не перечесть. На конверсию потенциал ВПК еще не направлен, вся эта махина просто отодвинута на второй — третий план. Что делать с заводами, базами, полигонами, военными запасами? Куда пристроить людей, привыкших к самым высоким в стране зарплатам? Какая судьба ждет объекты ВПК в разбегающихся республиках? Ответов нет. Надежды у ВПК на своих представителей в руководстве страны, главный из которых О. Д. Бакланов, заместитель Горбачева в Совете обороны СССР. Кстати, это, может быть, одна из причин его участия в ГКЧП.

А армия? Вывод войск из стран социалистического лагеря, вытеснение их из Прибалтики оставили тысячи и тысячи офицеров, самых молодых, самых дееспособных, без крыши над головой и без надежды получить квартиру. Даже военную технику негде разместить. Что делать? Сокращать армию? Но сокращение армии — это, прежде всего, сокращение генералитета, ибо генералов без солдат у нас и так в избытке.

Ко всем проблемам добавляется беспощадная критика армии и всего оборонного комплекса, которую военные иначе как шельмованием не называют. Среди депутатов СССР и РСФСР возникли группы, которые проводят семинары по вопросам национальной безопасности и обороны и камня на камне не оставляют от советской военной доктрины. Пресса выявляет в армии одно злоупотребление за другим, генеральские дачи уже привычно мелькают на голубых экранах. Возникший под влиянием этой информации Комитет солдатских матерей обнародует чудовищные факты «дедовщины» в армии, требует суда над командирами частей, а то и просто увозит своих сыновей домой, превращая их в дезертиров. Все это не нравится военным, но не нравится и многим советским людям, воспитанным в духе гордости за свою армию, воспринимающим ее как «плоть от плоти народа». Буквально стиснув зубы, наблюдают за всем происходящим «афганцы», у которых при стрельбе по живым мишеням не дрожат руки.

Реакцию верхушки ВПК и генералитета просчитать нетрудно. Поддержку этой реакции со стороны не только «консервативных сил» — тоже. Спасают, видимо, только неоднородность армии да впитанное до мозга костей почтение к «ведущей и направляющей» роли КПСС, ее вождей.

Такова была общая обстановка в стране.

Горбачев и Ельцин словно почувствовали, что котел кипит слишком сильно, может сорвать крышку. Что необходимо хотя бы обозначить общую перспективу работы, сосредоточить на ней внимание людей, дать стране надежду. Оба понимают: в условиях, когда Госплан СССР уже почти полностью выведен из игры, наша неповоротливая, медлительная экономика довольно успешно деградирует, а результатом этой деградации будет крушение государства, следовательно — и их обоих. Отбросив на время свои разногласия, взаимные обиды и претензии, 2 августа 1990 года они подписывают документ о совместной политике в области экономического спасения страны. Под этим соглашением имеются также автографы Н. И. Рыжкова и И. С. Силаева — председателей союзного и российского правительств. Соглашение предоставило «права гражданства» группе С. С. Шаталина — Г. А. Явлинского, которая к этому моменту на одной из спецдач давно уже работала над экономической программой, получившей известность под названием «500 дней». Впрочем, первоначально эта группа назвалась группой С. С. Шаталина — Н. Я. Петракова — Г. А. Явлинского.

Но и союзный Совмин не свернул работы над своей программой.

Возникла странная ситуация. Мы все знали, что где-то работает команда Шаталина, что там собраны молодые экономисты разных школ, что дело у них вроде бы идет на лад. И ничего не знали о том, чем занята группа Л. И. Абалкина, кто в нее включен и собирается ли она представить конкурсное исследование или же проверяет варианты, которые выбирают Шаталин с Петраковым и Явлинским.

Как водится у нас в Отечестве, с первых же дней после подписания соглашения от 2 августа между двумя командами сложились не самые добрые отношений. Детские, совершенно непродуктивные. Команды жаловались одна на другую, интриговали, тщательно скрывали свои идеи, втягивали в свои козни руководство, союзные и российские ведомства.

Мой добрый знакомый, к сожалению, теперь уже ушедший от нас, академик Станислав Сергеевич Шаталин, человек прямой, никогда не уличенный в неправде, рассказывал мне перед обсуждением программы «500 дней» в союзном парламенте:

— Это же бардак! Наша группа была создана по указанию Михаила Сергеевича. У нас работали представители многих республик. А правительство просто перекрыло нам кислород! Ни Совмин, ни Госплан, ни «оборонка», ни военные, не то что не давали нам информацию для расчетов — они даже не отвечали на наши запросы!

— Может быть, их расчетами можно воспользоваться? Я достану, — сказал я.

— Да знаю я, как они считали. Так можно доказать, что цены вообще не надо трогать — заложи в модель низкий уровень материалоемкости, капиталоемкости, энергоемкости и все прочее, получишь себестоимость, близкую к кулю. А сколько на самом деле будет стоить энергия, металл, какими будут все прочие расходы? Это все — за кадром.

Он забежал ко мне накануне предварительного обсуждения «500 дней» в Верховном Совете СССР, где мы устраивали нечто вроде парламентских слушаний, точнее — учились их устраивать. Слава богу, теперь в Госдуме они давно уже стали рутиной.

Рассказанное Шаталиным весьма озадачивало. Дело не только в том, что он работал по благословению и Горбачева, и Ельцина. Академики Шаталин и Петраков были еще и штатными советниками президента СССР и имели право на доступ к любой информации. И если им было отказано в этом, значит снова власть вместо дела занималась междоусобицей.

Сразу же после его ухода я попросил своего помощника Мишу Рассолова взять для меня в секретариате экземпляр программы «500 дней», Станислав Сергеевич сказал, что она уже напечатана. В секретариате программы не оказалось, она туда не поступала, так как… никто ее не запрашивал. Вот это был высший аппаратный пилотаж! Завтра обсуждение наиважнейшего документа, пусть и предварительное, но все равно — депутатское, во многом предопределяющее результаты голосования на сессии, а документа, который предстоит обсуждать и утверждать или опровергать, члены Верховного Совета в глаза не видели!

Пришлось звонить М. Н. Полторанину. Он в это время был председателем Госкомиздата РСФСР, и, конечно, издание программы могло идти только через него.

— Как? — изумился он. — Иван Дмитриевич, у вас нет программы? Сейчас посылаю.

Через пару часов мне привезли три весьма объемистые брошюры. Кроме собственно экономических расчетов и прогнозов, программа содержала проекты нескольких законов, которые надо было рассмотреть и принять впервые в советской истории, раньше они были просто не нужны для нашего планового хозяйства. Иными словами, это были законопроекты, определяющие «правила игры» в условиях рыночной экономики. Для того чтобы доработать, принять только предлагаемые командой Шаталина законы, а они «потянут» за собой сотни других законов, ибо рыночное законодательство куда как сложнее законодательства командно-плановой экономики, — для этого при темпах работы союзного парламента потребуются годы. Отвлекаясь, замечу, что и через десять лет достаточно интенсивной деятельности российских парламентариев правовое регулирование рынка у нас имеет еще весьма и весьма фрагментарный вид.

Более вдохновляющей была экономическая часть. 100 дней — на чрезвычайные меры, прежде всего в сфере финансов, кредитно-денежного обращения, стабилизации рубля. 150 дней — на либерализацию цен. (То есть в отличие от гайдаровской «шоковой терапии», свободным ценам должен был предшествовать надежный рубль). Еще 150 — на ужесточение финансовых ограничений. Последние 100 дней — подтягивание того, что не поддается или плохо поддается программе, и постепенный переход к первым ступеням подъема.

Конечно, и не экономисту было ясно, что программа носит достаточно условный характер, предстает как стратегическая разработка. В то же время она дает совершенно ясный ответ на сакраментальный русский вопрос: с чего начать? В ней прописаны и второй, и третий шаги. Вызывает некий внутренний протест срок — за 500 дней раскрутить маховики перемен? Возможно ли это? Или очередное прожектерство?

Тогда мне не пришла в голову простая мысль: а что такое срок в 500 дней? При нашей системе выходных и праздников это ведь два рабочих года! Даже чуть больше. Б. Н. Ельцин в октябре 1987 года на известном Пленуме ЦК КПСС упрекал Горбачева в том, что прошло два года, а народ от перестройки ничего не получил. Тогда два года никому не показались малым сроком. А вот для программы Шаталина — Явлинского, которая предполагает не завершение, а всего лишь начало реформы в экономике, два года — это, как потом и будут говорить, «несерьезно».

Решив для себя, что эту программу надо поддерживать, и надеясь, что после моего обращения в секретариат за ее экземпляром Н. Ф. Рубцов[14] «встрепенется» и быстро обеспечит депутатов этим документом, я отправился к А. И. Лукьянову.

— Читал?

— Нет, некогда. И потом — пусть экономисты разбираются.

— Что ты, что ты! — как обычно, загорячился я. — Тебе обязательно надо посмотреть. Тут же целый том законопроектов. Да и экономическая часть серьезная. Я разговаривал со Стасом Шаталиным, он считает, что таким путем мы можем двинуться, наконец, вперед и что республики с программой согласны.

— А я разговаривал с Рыжковым, — ответил Лукьянов. — Он считает, что в этой программе вообще ничего дельного нет, все срисовано с потолка. Николай Иванович говорит, что она погубит страну, и поэтому правительство будет вносить свою новую программу и отстаивать ее.

Тут же Лукьянов добавил, что послезавтра президент собирает разработчиков обеих программ, будут представители республики, Б. Н. Ельцин. И мы тоже должны участвовать в этом совещании.

А на следующий день были «слушания». Они проходили в том же зале, где обычно работала сессия Верховного Совета СССР, да и аудитория была почти та же, что на сессии, — члены парламента, народные депутаты. На трибуне стоял Явлинский, Шаталин сидел в сторонке, Петракова я не рассмотрел.

Явлинский в своей несколько монотонной и назидательной манере сделал доклад о программе, занявший примерно час. В зале было тихо, слушали с огромным интересом. Потом начались вопросы, около четырех часов, с одним коротким перерывом, отвечал на них Явлинский. К ужасу своему, по характеру вопросов я понял: члены Верховного Совета с программой «500 дней» незнакомы. Поинтересовался у соседей — получили ли они материалы? Нет, не получили, раздана всем только программа правительства. Игра продолжалась.

Разработку группы Абалкина я прочитал на следующий день, рано утром. Да, это была добротная программа, несколько смахивающая, правда, на очередной пятилетний план, но проблема ее была вовсе не в этом. Идея постепенности не только никуда не исчезла, а еще больше укрепилась. Преобразования и даже ликвидация союзных ведомств не означали передачу их функций на места, центральное правительство оставалось верховным распорядителем основных ресурсов. Хотя слов — и правильных — о рыночных преобразованиях хватало.

Просмотрев программу, я решил произвести «разведку» в окружении президента. Кто-то из его помощников сказал мне, что Михаил Сергеевич твердо определился: он будет выступать за «500 дней».

До совещания оставалось около трех часов, когда я, обдумав ситуацию, решил, что надо в нее как-то вмешаться, и написал Горбачеву небольшую записку, поправил опечатку в первом экземпляре — вместо слова «правительственной» машинистка набрала: «президентской». Затем позвонил в приемную Горбачева, попросил прислать офицера связи, который всегда там дежурил. Через несколько минут он уже был у меня. Я вручил ему конверт и записку дежурному секретарю с просьбой сразу же передать мое послание Президенту, потому что речь идет о сегодняшнем совещании. Что-то подсказывало мне: история с этими программами только начинается.

Вот эта записка:

ПРЕЗИДЕНТУ СССР

тов. ГОРБАЧЕВУ М. С.

(только лично)

Уважаемый Михаил Сергеевич!

Ситуация, которая складывается с подготовкой двух концепций перехода к рынку, представляется чрезвычайной. Возможные варианты ее развития Вы, конечно, уже проанализировали, но жизнь, как обычно, может быть богаче любого анализа. Ибо невозможно сегодня учесть поведение ВС РСФСР да и ВС СССР, нет уверенности в том, что та или иная группа депутатов не будет настаивать на рассмотрении обоих вариантов. Случись так — вполне вероятно принятие концепции, подготовленной «правительственной» группой, как ее называют. Что последует после этого — самоочевидно.

В этой обстановке одним из коренных условий сохранения контроля над ситуацией мне представляется позиция, которую Вы займете при обсуждении обоих проектов на Президентском совете и Совете Федерации. Ваша заинтересованная активность будет толкать Вас к тому, чтобы сделать выбор.

Если я ошибаюсь, то извините мою ошибку, но я глубоко убежден, что пока, до Верховного Совета, Вы должны от этого выбора воздержаться, избрав позицию равного отношения к обоим проектам, сколь это ни будет для Вас непривычно. Я предвижу здесь разворот громадного спора, и для страны жизненно важно, чтобы это был спор не с Вами.

Считаю, что мне нет необходимости обосновывать свое беспокойство и свое отношение к делу перестройки и к Вам — все это Вам известно. Именно это и продиктовало мне столь необычное письмо к Вам, с таким непрошеным советом.

Ваш И. Лаптев

29. VIII.90.

На совещание собралось человек пятьдесят. Приехали Б. Н. Ельцин и И. С. Силаев. Были представители по меньшей мере еще десяти республик. В 16 часов вошел президент СССР, увидел меня в первом ряду, подозвал и сказал негромко:

— Я прочитал твою записку. Ты не прав. Зачем мне таить позицию, если я ее уже определил да кое-кому и сказал об этом? Сейчас верну тебе твою бумагу.

Он стал рыться в разбухшей от документов папке, не нашел мою «бумагу».

— Ладно, потом, — и пошел на председательское место. Открыл совещание и сразу же, без каких-либо оговорок заявил, что он твердо выступает за программу «500 дней». Надо ее скорее провести через парламент и запускать в дело.

Дискуссия была жаркой, прежде всего, потому, что республики отстаивали программу «500 дней» как свою собственную. Два раза выступал с возражениями Н. И. Рыжков, два раза отвечал ему С. С. Шаталин. Коротко и четко выступил Ельцин: мы — за сохранение Союза ССР, и только данная программа экономических действий, экономического прорыва открывает для этого реальные возможности. Он оговорился, что Верховный Совет РСФСР (Б. Н. Ельцин тогда еще оставался его председателем) через два дня собирается обсудить и принять «500 дней». Горбачев своими репликами направлявший обсуждение, оставил это заявление без внимания.

В 18 часов Ельцин попрощался и уехал, его ждали на другом совещании. Силаев остался. М. С. Горбачев готовился закрыть дискуссию, кое-кто стал уже потихоньку уходить из зала — все ясно, согласие достигнуто. Неожиданно Н. И. Рыжков вновь вышел на трибуну и начал резко критиковать работу Шаталина — Явлинского, призывая президента и всех нас к ответственности. Академик Шаталин, конечно, не мог усидеть на месте и начал тоже в повышенных тонах отвечать Рыжкову. В воздухе запахло порохом. И я, по дурацкой привычке вмешиваться не в свое дело, снова написал записку президенту:

«Михаил Сергеевич, этой дискуссией мы торпедируем достигнутое согласие! Ведь остались-то для обсуждения документы для публикации, где главное:

а) мы видим ситуацию;

б) мы будем решать ее едиными усилиями;

в) мы знаем, как ее решить;

г) мы готовы и обладаем достаточной волей для этого.

Собственно, и все. А так — новый раздор.

И. Лаптев».

Он прочитал, остался явно недоволен, но совещание закрыл. Я подошел к нему, он уже не сидел, а стоял за председательским столом. Не глядя на меня, президент сказал:

— Что ты мне все указания даешь! Разве я сам не знаю, когда надо оборвать эту перепалку! Возьми свою записку.

К нам подошел И. С. Силаев и обратился к Горбачеву:

— Михаил Сергеевич, наш Верховный Совет послезавтра программу утверждает.

Тот ответил ему, как будто первый раз об этом слышит:

— Ну что вы — не можете подождать три дня? Дайте обсудить вопрос в Верховном Совете СССР и принимайте.

Силаев развел руками — мол, что я могу сделать, повестка сессии утверждена. А Горбачев, по-моему, воспринял этот жест как свидетельство того, что Силаева он уговорил.

Не уговорил. Через два дня Верховный Совет РСФСР единогласно одобрил программу, специально записав в своем постановлении обращение к союзному парламенту и парламентам союзных республик, предлагая им поступить так же. Программа теперь стала уже как бы российской, что, понятно, не было оставлено без раздраженного внимания ни союзными, ни республиканскими депутатами. Этот политический ход Ельцина вызвал первые трещины в апрельском соглашении. И хотя потом, в январе 1991 года, Горбачев и Ельцин подпишут еще одно соглашение, экономическое, эти трещины пройдут и через него.

Когда программу «500 дней» внесли в Верховный Совет СССР, правительство одновременно внесло и свою разработку. Президент выступил с заявлением о безусловной поддержке «500 дней». Реформаторы торжествовали победу. Можно было поставить документ на голосование и сразу утвердить его. Но тут уж проявилось искусство спикера А. И. Лукьянова. Понемному, понемногу он раскачивал зал, умело тасуя выступающих.

Члены депутатской группы «Союз» не отходили от микрофонов. Волна обсуждения вздымалась все выше и выше, список записавшихся в прения все удлинялся. Аналитические выступления сменялись бездоказательными нападками на работу Шаталина — Явлинского. Так прошел первый день праздника программы «500 дней».

«А поутру они проснулись» — заголовок повести В. М. Шукшина как нельзя лучше подходит к тому, что произошло на следующий день. Я не знаю, кто и какую информацию дал тогда Горбачеву, как удалось заставить президента буквально отречься от своих вчерашних слов и оценок. Но произошло невероятное: Горбачев, смущаясь и запинаясь, словно двоечник, повел дело к совмещению двух программ. Вообще-то совместить можно почти любые программы, но не в политической обстановке сентября — октября 1990 года. На этом президент СССР потерял своих ценнейших советников — академиков Петракова и Шаталина, на этом он потерял и нечто большее — нашу уверенность в его самостоятельности.

В перерыве мы собрались в рабочем кабинете президента, расположенном за стеной зала заседаний Верховного Совета почти рядом с комнатой председателей палат, которую все именовали «подковой» — из-за формы установленного в ней стола. За небольшим столом все не уместились, кто-то сел поодаль. В кабинете были М. С. Горбачев, Н. И. Рыжков, А. И. Лукьянов, Н. Я. Петраков, С. С. Шаталин, А. Г. Аганбегян, председатели комитетов Верховного Совета В. Г. Кучеренко, Ю. К. Шарипов, В. М. Вологжин. С торца стола примостился я, Р. Н. Нишанов куда-то отъехал. Горбачев сам правил проект постановления, которое должен был принять парламент. Надо было решиться: утверждать одну программу или же поручать кому-то на базе обеих создавать некий конгломерат, что, как теперь известно, было делом безнадежным. Но президент выбрал именно этот вариант. Шаталин и Петраков были словно заторможенные или уж слишком хорошо понимали тщетность попыток отстоять свои позиции. Оба молчали, глядя, как хоронят их детище. Когда редактировали фразу, определяющую, какую из программ все-таки взять за основу, я снова не удержался и предложил формулировку: «на основе программы «500 дней» и с учетом положений правительственной программы…» Горбачев не прореагировал. Зато Николай Иванович Рыжков просто взорвался:

— Если вы хотите, чтобы правительство ушло, если вам правительство не нужно, так и скажите! Мы уйдем! Я настаиваю!

— Уйдешь, когда тебе об этом скажут, — осадил его президент и записал мертвую формулировку, согласно которой в основу дальнейшей работы закладывались обе программы. Он сам представил проект постановления Верховному Совету, и бедный наш парламент, большинство в котором так и не познакомилось лично с текстом, предложенным Шаталиным — Явлинским, проголосовал за него. Я знаю, что многие проголосовали именно потому, что проект представил Горбачев. Все-таки его влияние на людей было поистине магическим.

Позже А. И. Лукьянов обмолвился, что столь резкое изменение позиции президента по этому судьбоносному, как говаривал Михаил Сергеевич, вопросу вызвано тем, что Киргизия поддерживала-де программу правительства, а Украина вообще отказалась от обеих программ, намереваясь разработать свою, и другие республики тоже обиделись, что им навязывают российскую программу. И все это будто бы заставило президента пересмотреть свою точку зрения.

Сильно подозреваю, что это не совсем так или даже совсем не так.

Программа Шаталина — Петракова — Явлинского, с которой согласились российское руководство и российский парламент, была исключительно важна для М. С. Горбачева. Неразвитость ее правовой базы, о чем говорилось выше, предполагала с железной необходимостью временную замену еще не принятых законов указами президента СССР. Это, в свою очередь, предопределяло предоставление ему новых, почти чрезвычайных полномочий. Такой поворот дела ни для кого не был секретом. Разработчики программы «500 дней» говорили об этом в десятках статей и интервью еще до обсуждения документа в парламентах, это нормально воспринимал Ельцин, во всяком случае, не высказываясь вслух.

Вот как оценивал необходимые новые полномочия Президента СССР в интервью «Литературной газете» С. С.Шаталин: «Наша программа не висит в воздухе. Ее предстоит осуществлять в стране, охваченной разбоем, полугражданскими войнами, неподчиняемостью подчиненных и параличом властных структур, начиная от райисполкомов и кончая самым верхом. В этих условиях, пока не удастся сформировать правительство подлинного национального доверия, необходимо президентское правление. Я бы даже сказал — президентско-царское правление, но по американской модели разделения властей. Нужно срочно создавать механизм, который бы позволил президенту, не нарушая закона, по многим важнейшим вопросам принимать решения самому… Сама процедура принятия решений в парламенте страны заранее обрекает нашу программу на провал… Нужен ряд поправок к законам Союза и республик, которые дадут президенту необходимые — назовите их чрезвычайными — полномочия».[15]

Горбачев не мог не знать, что за идеи озвучивают его советники. Он разделял их мнение, что и подтвердил вскоре, еще до конца сентября (сессия началась 10 сентября), затребовав у Верховного Совета СССР и получив дополнительные полномочия.

Что же тогда заставило его так круто изменить уже объявленные оценки программы «500 дней»?

Дать полный ответ на поставленный вопрос может, конечно, только он сам. Но более менее зная характер Михаила Сергеевича, изощренность некоторых людей, которые были в его окружении, могу предположить две причины.

Первая: ему очень трудно было смириться с нарушением «старшинства». Он понимал, что, как ни крути, а принятие программы после одобрения ее Верховным Советом РСФСР ставит союзные структуры и его лично в двусмысленное, униженное положение, чего, возможно, и добивались российские лидеры.

Вторая: «соратники» сыграли на чем-то субъективном, больно задевающем президента — откопали либо какое-то высказывание Ельцина по его адресу, либо что-то вроде сценария действий демократических сил после принятия программы, предусматривающего отставку Горбачева, — таких сценариев ходило по рукам в 1990 году множество.

Согласен, это не та политика, не тот уровень мудрости и ответственности, которые должны быть характерны для высоких руководителей. Но что делать, все мы — живые люди, все страдаем и ошибаемся, все самолюбивы и упрямы, самоуверенны и нетерпимы.

Ну а правительство? Какие мотивы толкали Н. И. Рыжкова на не свойственную ему упорную борьбу с новой программой?

Здесь ответ представляется более четким и убедительным. Конечно, вслух все произносили одни и те же аргументы, выше они уже приведены. Но у правительства были и другие основания для борьбы с разработкой Шаталина — Явлинского, которые не озвучивались с трибун, но, думаю, в решающей степени определяли поведение в этом споре практически всего советского руководства. Оговорка С. С. Шаталина: «пока не удастся сформировать правительство подлинного национального доверия» стоит всех дискуссий вокруг экономических программ 1990 года.

В самом деле, представим, что принята программа «500 дней», которую правительство не разрабатывало, с которой оно категорически не согласно. Перед Совмином СССР только два пути: выполнять программу, которую оно объявило некачественной и ошибочной, то есть полностью «потерять лицо», или уйти в отставку, к чему правительство не готово, да и не принято у нас было в те времена самим уходить в отставку. А как не учесть при этом позицию КПСС, которая, безусловно, «станет» за правительство?[16] Или требования новых профсоюзов, настаивающих, наоборот, на отставке Н. И. Рыжкова и его министров? Кто-то предложил президенту СССР взять правительство «на себя», как это сделал позже, в 1992 году, Ельцин. Горбачев на это не пошел, словно предвидел, каких дров наломает его соперник.

Правительство пошло по третьему пути: заблокировать программу Шаталина—Явлинского, не выпускать из рук кормило.

Скорей всего, это тоже было рычагом давления на Горбачева. Но главное в том, что общими усилиями программа «500 дней» была потоплена. Российский парламент среагировал на это требованием к правительству СССР уйти в отставку. А союзный — поручением президенту Горбачеву лично возглавить работу по подготовке новой программы на основе двух программ. Внешне выглядело все по пословице «и волки сыты, и овцы целы», на деле же это был еще один проигранный раунд в борьбе союзного Центра с ельцинской командой. Именно так расценило происходящее общественное мнение, которое активно переориентировалось на новых кумиров.

Соединял «ужа и ежа» в единое целое академик А. Г. Аганбегян. Нельзя было не посочувствовать Абелу Гезевичу — ему выпала адова работа. Она продолжалась почти месяц, пока, наконец, 19 октября 1990 года, опять же после долгих докладов и бесплодных дискуссий, не была принята в виде «Основных направлений стабилизации народного хозяйства и перехода к рыночной экономике». Самим Верховным Советом СССР они характеризовались как начало создания новой экономической системы, основанной на рыночных отношениях, которые-де позволят соединить нашу экономику с мировым хозяйством. Через общесоюзный рынок, считали мы, должно сформироваться экономическое пространство, интегрирующее все республики и регионы страны. Для его создания предлагалось конкретно закрепить, какие полномочия республики делегируют союзным органам, каким должно быть управление теми сферами деятельности и целевыми программами, которые по своему характеру требуют единого в масштабах Союза руководства. При этом оговаривалось, что изменения делегированных Центру полномочий не может происходить без согласия республик, равно как и постоянство республиканских полномочий контролируется Центром.

А дальше «Основы» цитировали Шаталина и Явлинского: оздоровление финансов, кредитной и денежной систем при сдерживании роста цен, инфляции — на это сделать главный упор. Принять меры по разгосударствлению и демонополизации экономики, развитию предпринимательства и конкуренции. В целом задачи стабилизации экономики и перехода к рынку решить в четыре этапа: программа чрезвычайных мер; жесткие финансовые ограничения и гибкая система ценообразования; формирование рынка; завершение периода стабилизации, что предполагало уже переход на стадию роста.

Предусматривалось также решение многих других весьма важных задач: проведение земельной реформы, реорганизация Госбанка СССР, изменение банковской системы в целом, проведение политики занятости, жилищная реформа, создание механизмов защиты населения от инфляции, реорганизация системы управления и т. д., и т. п. Сроки при этом не были намечены даже приблизительно.

Тут же была и красная тряпка для республиканских быков: в период осуществления всех этих «направлений» и задач возрастает роль высших органов власти Союза ССР. Добавлено: и республик. И далее: «Переход к рынку и новым экономическим отношениям должен быть обеспечен надежными правовыми гарантиями. Важным условием этого является разработка и принятие целевого пакета законов СССР и других законодательных актов, направленных на ускорение этого процесса и придание ему необратимого характера». Самое важное упомянули, как это часто бывает, самым последним.

Увы, все это оказалось лишь самодостаточными упражнениями Верховного Совета СССР. Не нужны были ни долгие доклады, ни шумные дискуссии, ни сами «Основные направления». У президента, у правительства СССР, тем более у наших бесчисленных министерств и ведомств уже не было возможности осуществить намечаемые реформы. Дезорганизация экономики нарастала, оппозиция набирала силы, противостояние Верховного Совета РСФСР любым шагам Центра наращивало мускулы, обретая поддержку руководства других республик, в первую очередь Украины. Характерно, что это противостояние стимулировалось и позицией консервативной части КПСС, для которой все намечаемые преобразования, даже половинчатые, даже отнесенные далеко в будущее, все равно были за гранью добра и зла.

Принятие «Основных направлений» означало последнее «прости» программе Шаталина — Явлинского — Петракова на общесоюзном уровне. Единственным выходом в экономическую практику осталась для нее Россия, парламент которой, как отмечалось выше, одобрил эту программу в самом начале сентября 1990 года, и утвердил Г. А. Явлинского вице-премьером в правительстве РСФСР специально для реализации его разработок. Но и этот выход тоже оказался тупиком.

Внимание общественности как-то ушло, или было уведено от этого факта. Он не получил большой огласки, все знали, что Россия совершает программой «500 дней» смелый реформаторский прорыв, российское руководство — подлинный новатор в сравнении с неизлечимым консерватором — Центром. Манипуляции с программой в союзном парламенте только укрепили средства массовой информации и большинство россиян в этом мнении. Из регионов поступали сообщения об инициативных разработках местных программ «500 дней» — республиканских, краевых, областных. На это не жалели ни труда, ни денег. Казалось, еще немного — и российская экономика дружными рядами, согласованно и неудержимо устремится в рынок. Но, к сожалению, чуда не произошло.

Почему? Ведь Верховный Совет РСФСР назначил точный срок начала осуществления программы — 1 ноября 1990 года и даже торжественно обратился по этому случаю к народу. Однако к намеченному сроку о программе как будто забыли, никто никуда не устремился. И не мог устремиться. Ранее я уже не раз упоминал об отсутствии законодательной базы реформ. В стране не было даже Гражданского кодекса, на базе которого только и могут быть приняты законы, регулирующие экономическую жизнь, имущественные отношения в условиях рынка. Ни этот кодекс, ни пакет совершенно необходимых законов в течение двух месяцев не смог бы разработать и принять даже английский парламент, по праву считающийся примером для парламентов всего мира. Тем более не мог их в такой срок принять Верховный Совет РСФСР, политизированный, втянутый в непосредственную борьбу за власть в стране, состоящий из людей, мало искушенных в законотворчестве, среди которых юристов можно было сосчитать по пальцам. Не желая никого обидеть, выскажу уверенность, что о таких законах, как закон о ценных бумагах, о товарной, а тем более фондовой биржах, о банкротстве, об инвестициях и т. п. большинство депутатов российского парламента (впрочем, и союзного тоже) даже не слышали. Создать их в считанные дни, заставить «командную экономику» жить по ним — это было нереально.

Нельзя сказать, что Верховный Совет РСФСР не предпринимал здесь никаких усилий. Предпринимал, я знал об этом, и горячо желал коллегам успеха. Но какие это были усилия? Создать комиссию! Создали. Образовали рабочую группу. Она собралась несколько раз, подготовила даже ряд законопроектов, но потом тихо прекратила свое существование.

Российская общественность об этом не узнала. Как не узнала она и о том, что беспримерная борьба РСФСР с Советским Союзом привела к катастрофическим провалам в экономике, концентрированно выразившимся в том, что всегда бездефицитный бюджет РСФСР в 1990 году впервые был сведен со значительным дефицитом.

Сознавало ли российское руководство, и прежде всего сам Б. Н. Ельцин, что оно принимает авантюрное решение, намереваясь в еще не расчлененной общесоюзной социалистической экономике строить рыночную капиталистическую экономику в отдельно взятой республике? Думаю, что понимало. В таком случае и сам В. И. Ленин небось позавидовал с того света революционной дерзости товарищей реформаторов. Это был еще один чисто популистский шаг, еще один плацдарм для атаки Центра и лично Горбачева. Уже 19 февраля 1991 года, через месяц с небольшим после подписания экономического соглашения, о котором упоминалось выше, Б. Н. Ельцин объявил на всю страну (выступление было по Центральному телевидению), что он порывает с Горбачевым, осуждает его политику и требует его отставки. На 3-м Съезде народных депутатов РСФСР он прямо обвинил союзный центр в срыве программы «500 дней», как всегда, переложив на него собственные провалы. Съезд отреагировал на это исключительно бурно, предал очередной анафеме президента СССР и все союзные органы власти и поручил И. С. Силаеву — по образцу практики осуждаемого Верховного Совета СССР — подготовить новую программу. Оскорбленный Г. А. Явлинский подал в отставку.

На мой взгляд, с программой Шаталина — Явлинского Ельцин и его окружение разыграли настоящее шоу. Сам Борис Николаевич мог не понимать неосуществимость глубинных социально-экономических преобразований без надежных «правил игры», без целой системы законов, которые к тому же в значительной части должны быть конституционными. Но близкие ему люди, такие, как С. М. Шахрай или Г. Х. Попов, убежден, понимали это прекрасно. Когда же это стало ясно всем, то начался сбор с программы иного «урожая». Она превратилась в мощный инструмент нагнетания истерии, обвинений ретроградов, партократов и прочей публики. Все это имело целью скрыть собственную неспособность организовать какие-либо практические действия, но так, чтобы ответственность за эту неспособность возложить на других. В данном случае Горбачев превращался просто в «мальчика для битья».

Так как шум вокруг программы «500 дней» не утихал, даже когда она уже была отброшена российским руководством, нельзя не задуматься над тем, что же прикрывала эта шумовая завеса. Сегодня, мне кажется, ситуация прояснилась. Причина, считаю, в том, что на 3-й, внеочередной Съезд народных депутатов РСФСР вносился вопрос, ради положительного решения которого Ельцин мог пожертвовать десятком самых лучших программ в любой сфере, — вопрос об учреждении поста президента Российской Федерации. Б. Н. Ельцин, с его сотни раз описанной политической изворотливостью, использовал программу «500 дней» «на полную катушку». Атмосфера перед съездом была накалена настолько, что российским депутатам впору было вооружаться и выступать походом за спасение Отечества.

Но этого идеологам главенства России над союзным Центром показалось мало. 28 марта, в день открытия съезда, 29 народных депутатов РСФСР обратились к президенту СССР с требованием обеспечить в Москве безопасные условия для работы съезда. Поводом для «испуга» послужил митинг на Манежной площади, еще не состоявшийся, но назначенный Моссоветом на день открытия съезда. М. С. Горбачев не нашел ничего лучшего, как ввести в столицу танки. Это превратило в митинг сам съезд, ставший, наверное, наиболее шумным из всех российских съездов — атмосферу на нем можно сравнить только с обстановкой на заседании Верховного Совета РСФСР 22 августа 1991 года, когда президента СССР вызволили из заключения в Форосе. Крайним, конечно же, оказался опять Горбачев. Под давлением российского съезда он не только вывел войска из Москвы, но и передал московскую милицию из союзного подчинения в подчинение МВД РСФСР.

Председатель Совета Республики Верховного Совета РСФСР, палаты, аналогичной Совету Союза в союзном парламенте, вспоминает о 3-м съезде так: «Подконтрольные российскому руководству средства массовой информации постарались убедить население, что съезд созван коммунистами с единственной целью — свергнуть Ельцина, и это будет крахом демократии, крушением всех начатых реформ и надежд на будущее. В крупных городах прошли митинги, забастовки, а их организаторы — активисты движения «Демократическая Россия» — предъявили высшему органу власти России настоящий ультиматум: «В случае, если 3-й, внеочередной Съезд народных депутатов РСФСР не решит вопрос о введении в РСФСР поста президента и не назначит дату выборов Президента РСФСР, движение «Демократическая Россия» намерено добиваться принятия закона РСФСР о введении поста Президента РСФСР, роспуска нынешнего состава Съезда народных депутатов РСФСР и проведения в Российской Федерации досрочных выборов, используя механизм референдума РСФСР».[17]

Вот так: либо учреждайте пост президента, либо мы через референдум вас разгоним! Эх, где оно теперь, движение «Демократическая Россия», давно ли оно сотрясало всю страну… Выполнило свою роль — и исчезло, распалось…

Напрасно беспокоились: на 3-м съезде не только учредили пост президента РСФСР, но и предоставили Б. Н. Ельцину, еще не президенту, полномочия, которые и не снились главам самых что ни на есть президентских государств.

Что касается «захвата» съезда коммунистами, то это оказалось уже совершенно детским ужастиком. Лидер КП РСФСР Иван Кузьмич Полозков, выступая на съезде, поддержал политику Ельцина.[18] Противоположные силы открыто сомкнулись в ненависти к Горбачеву.

О программе «500 дней» на съезде если и вспоминали, то только для того, чтобы отвесить союзному центру очередную оплеуху. Она потеряла актуальность, борцы с ней и за нее разошлись, потерпев одинаковое поражение. Н. И. Рыжков еще в декабре 1990 года оказался в больнице с тяжелейшим инфарктом, С. С. Шаталин замкнулся в своем институте, Г. А. Явлинский и Л. И. Абалкин на время как-то исчезли с политического горизонта. Главные игроки почти решили свои задачи, романтические проекты их больше не интересовали. Страна? Страна, ее население, как всегда, оказались заложниками у политических бойцов. Созданная Лениным и усовершенствованная Сталиным наша вождистско-царистская система тем и отличалась от других властных режимов, что, подобно рабовладельческому Риму, оказавшемуся игрушкой в руках цезарей, позволяла узкой группе политиканов, а то и одному из них, взять в заложницы своих амбиций огромную державу.

Если бы Шаталин — Явлинский — Петраков и иже с ними не написали программу «500 дней», ее стоило бы придумать для того, чтобы Борис Ельцин сделал еще один крупный шаг вперед.