"Проделки близнецов" - читать интересную книгу автора (Кестнер Эрих)

Глава восьмая

Лоттины занятия музыкой прервались. Ее вины тут не было. Но у отца с некоторых пор не стало больше свободного времени для этих занятий. Вероятно, это связано с сочинением детской оперы? Очень может быть. Или?.. Да, маленькие девочки всегда чувствуют, если что-то не так. Если отцы говорят о детских операх и умалчивают о фройляйн Герлах, девочки, точно зверьки, чуют, откуда грозит опасность.

Лотта выходит из квартиры на Ротентурмштрассе и звонит в дверь напротив. За этой дверью живет художник по фамилии Габеле, милый, приветливый человек, который любит рисовать Лотту, когда ей удается выбрать время.

Господин Габеле открывает дверь.

— О, Луиза!

— Сегодня у меня есть время! — сообщает она.

— Минутку! — кричит художник, бросается в свою комнату, сдергивает с дивана плед и закрывает им картину, стоящую на мольберте. Он как раз писал сцену из античной жизни. А подобные сцены не всегда предназначены для детских глаз.

Затем он вводит девочку в комнату, усаживает в кресло, берет блокнот и начинает рисовать.

— Ты что-то реже стала играть на рояле!

— А вам моя игра очень мешает?

— Боже упаси! Наоборот! Мне не хватает этих твоих упражнений.

— У папы теперь совсем нет времени, — серьезно объясняет она. — Он сочиняет оперу. Детскую.

Господину Габеле приятно это слышать. Потом он вдруг начинает раздражаться.

— Проклятые окна! — ворчит он. — Тут совсем ничего не видно. Надо иметь ателье!

— А почему же вы не снимете себе ателье, господин Габеле?

— Потому что не могу найти. Ателье это редкость.

Немного погодя, девочка говорит:

— У папы есть ателье. С большими окнами. И с верхним светом.

Господин Габеле что-то бормочет себе под нос.

— На Кэрнтнерринг, — добавляет Лотта. — И после некоторой паузы: — Для того, чтобы писать музыку ведь не нужно столько света, сколько для того, чтобы писать картины, правда?

— Правда, — отвечает господин Габеле.

Лотта, хоть и на ощупь, но все же продвигается вперед, вот сделан еще один шаг. И она задумчиво говорит:

— Вообще-то, папа мог бы с вами поменяться! Тогда бы у вас были большие окна и много света для живописи. А у папы его квартира для сочинения музыки была бы рядом с нашей квартирой! — Эта мысль, кажется, безмерно радует девочку. — Разве это не практично?

Господин Габеле многое мог бы возразить Лотте. Но так как этого делать нельзя, он с улыбкой объясняет:

— Это и впрямь было бы весьма практично. Спрашивается только, согласен ли папа с этой идеей.

Лотта кивает.

— А я его спрошу. Вот прямо сейчас.

Господин Пальфи в своем ателье принимает гостя. Вернее, гостью. У фройляйн Герлах «случайно» были дела неподалеку, и она подумала: «А не заскочить ли на минутку к Людвигу?».

И этот самый Людвиг отодвинул в сторону страницы своей партитуры, и знай себе болтает с Иреной. Он, правда, чуть-чуть сердится, ибо терпеть не может, когда приходят без предупреждения и мешают работать. Но мало-помалу удовольствие сидеть с такой красивой дамой и как бы в рассеянности гладить ее руку, все-таки берет верх.

Ирена Герлах знает, чего хочет. Она хочет замуж за господина Пальфи. Он знаменит. Он нравится ей. Она нравится ему. Так что больших препятствий как будто нет. Он, правда, еще не знает о своем будущем счастье. Но со временем и очень осторожно она введет его в курс дела. В конце концов, он будет убежден, что идея женитьбы принадлежит именно ему.

Но одно препятствие все-таки имеется: этот дурацкий ребенок. Однако, когда Ирена подарит Людвигу малыша, а то и двух, все устроится к общему удовольствию. Будьте покойны, Ирена Герлах сумеет справиться с этой хмурой и неприятной девчонкой!

В дверь звонят.

Людвиг идет открывать.

И кто же стоит на пороге? Хмурая и неприятная девчонка! С букетом в руке! Сделав книксен, она говорит:

— Здравствуй, папочка! Я принесла тебе свежие цветы! — Лотта входит в комнату, делает книксен перед гостьей, берет вазу и исчезает на кухне.

Ирена коварно улыбается.

— Когда видишь тебя с твоей дочкой, создается впечатление, что ты у нее под башмаком!

Господин капельмейстер смущенно хихикает.

— У нее в последнее время появился такой решительный тон, да и все, что она делает, так правильно, что волей-неволей подчинишься!

Фройляйн Герлах пожимает своими прекрасными плечами, и тут вновь появляется Лотта. Сперва она ставит на стол вазу со свежими цветами. Затем приносит посуду и, расставляя чашки, говорит отцу:

— Я быстренько сварю кофе. Должны же мы хоть чем-то попотчевать твою гостью!

Отец и его гостья озадаченно смотрят ей вслед. А я-то считала ее робким ребенком, думает фройляйн Герлах. Ну и дура же я!

Очень скоро Лотта приносит кофе, сахар и сливки, разливает кофе по чашкам — ни дать ни взять хозяйка дома — спрашивает, не угодно ли сахару, пододвигает гостье сливки, затем садится рядом с отцом и говорит с приветливой улыбкой:

— Я бы выпила немножко кофе за компанию.

Отец наливает ей кофе и галантно осведомляется:

— Сколько сливок налить, мадам?

Девочка фыркает.

— Половину кофе и половину сливок, месье.

— Прошу вас, мадам!

— Благодарю вас, месье!

Все пьют кофе. Молча.

Наконец Лотта заводит светскую беседу:

— Я только что была у господина Габеле.

— Он опять рисовал тебя? — интересуется отец.

— Совсем чуть-чуть, — отвечает дочка. Еще глоточек кофе и она добавляет невинным голоском: — У него слишком мало света. А особенно ему нужен верхний свет, вот как здесь…

— Значит, ему следует снять себе ателье с верхним светом, — весьма метко замечает господин капельмейстер, даже не подозревая, что ведет разговор туда, куда и хотела его направить Лотта.

— Я ему то же самое сказала, — спокойно говорит она, — но все ателье заняты.

Вот маленькая бестия, думает фройляйн Герлах. Ибо, будучи дочерью Евы, она уже точно знает, куда клонит девочка. И верно…

— Вообще-то, чтобы сочинять музыку, верхний свет не нужен? Да, папа?

— Да, вообще-то не нужен.

Девочка переводит дух, пристально глядя на свою юбку. И вдруг спрашивает, так, словно ей это только что пришло в голову:

— Папа, а что если ты поменяешься с господином Габеле?

Слава Богу, наконец-то она это выговорила! Лотта искоса смотрит на отца. Взгляд у нее робкий и умоляющий.

Отцу и досадно и в то же время смешно. Он все смотрит то на девочку, то на элегантную даму, которая, однако, успела изобразить на лице слегка ироническую улыбку.

— Тогда у господина Габеле было бы ателье, — продолжает Лотта, и голос ее дрожит, — и столько света, сколько ему нужно. А ты бы жил рядом с нами. Рядом со мной и Рези. — Под пристальным взглядом отца глаза Лотты, если так можно выразиться, вновь обращаются к собственной юбке. — Там ты будешь один, совсем как здесь. А надоест быть одному, просто перейдешь площадку и все. Даже шляпу надевать не нужно. И обедать мы сможем дома. Когда обед будет готов, мы позвоним тебе в дверь. Три раза… И готовить будем все, что ты любишь. Даже солонину… И нам будет слышно, как ты играешь на рояле… — Голос девочки звучит все менее решительно. И наконец, смолкает.

Фройляйн Герлах резко поднимается. Ей срочно нужно домой. Как летит время! Но тут были та-а-ки-и-ие интересные разговоры!..

Господин капельмейстер Пальфи провожает свою гостью. Целует пахнущую духами руку.

— Итак, до вечера! — говорит он.

— Может быть, у тебя не будет времени?

— С чего бы это, дорогая?

Она улыбается.

— Наверное, ты будешь занят переездом?

Он хохочет.

— Рано ты смеешься! Насколько я знаю твою дочь, она уже наверняка заказала машину с грузчиками.

И дама в ярости сбегает вниз по лестнице.

Когда капельмейстер возвращается в ателье, Лотта как раз моет посуду. Он подходит к роялю, берет несколько тактов. Потом начинает мерить комнату большими шагами. Потом пристально вглядывается в партитуру.

Лотта из всех сил старается не греметь посудой. Когда все уже вытерто и убрано в буфет, Лотта надевает шляпку и подходит к отцу:

— До свидания, папочка!

— До свидания.

— Ты придешь к ужину?

— Нет, сегодня не приду.

Девочка робко протягивает ему руку. На прощание.

— Послушай, Луиза, я не люблю, когда за меня думают другие. Пусть даже моя собственная дочь. Я сам знаю, что для меня лучше.

— Конечно, папа, — тихо и спокойно отвечает девочка, не опуская протянутой руки.

Наконец он пожимает ей руку и видит, что глаза у нее полны слез. Но отец должен быть строгим. Итак, он делает вид, что ничего особенного не заметил. И коротко кивнув ей на прощание, садится к роялю.

Лотта почти бежит к двери, тихонько отворяет ее и исчезает.

Господин капельмейстер чешет в затылке. Детские слезы, только этого не хватало! А тут еще нужно сочинять детскую оперу! Ах, черт возьми! Просто невыносимо видеть слезы в глазах такого маленького существа. Они висели на ресницах, как капельки росы на былинках…

Пальцы его касаются клавиш. Он склоняет голову, словно прислушиваясь к чему-то. Потом еще раз проигрывает мелодию. Повторяет ее секвенции. Это минорная вариация радостной детской песенки из его новой оперы. Он меняет ритм. Он работает.

До чего же благотворны детские слезы! Да, вот какими утонченными бывают люди искусства! Сейчас он схватит нотную бумагу и начнет писать музыку. А под конец довольный откинется на спинку стула, с удовлетворением потирая руки. Ведь ему нынче так удалась печальная песня в тональности до-минор. Неужели на всем свете не найдется великана, чтобы как следует высечь господина капельмейстера?

Прошел еще месяц. Фройляйн Ирена Герлах не забыла свой визит в ателье. Она совершенно правильно оценила предложение девочки поменяться квартирами с господином Габеле — это было объявление войны! Настоящая женщина — а Ирена Герлах, несмотря на то, что Лотта ее терпеть не могла, была настоящей женщиной — никогда не позволит так с собой обходиться. Она знает свое оружие. Умеет с ним обращаться и прекрасно сознает его силу. Все ее стрелы были направлены в одну мишень — в сердце капельмейстера, в сердце артиста. И все попали в десятку! И накрепко засели в сердце мужчины, возлюбленного врага. Он уже не видел выхода.

— Я хочу, чтобы ты стала моей женой, — говорит он. И это звучит как гневный приказ.

Она гладит его по голове, улыбается и насмешливо отвечает:

— В таком случае я завтра надену свое лучшее платье и пойду к твоей дочери просить твоей руки.

Еще одна стрела прямо в сердце. И на сей раз отравленная.

Господин Габеле рисует Лотту. Внезапно он опускает альбом и карандаш и спрашивает:

— Что это с тобой сегодня, Луизерль? Ты чернее тучи!

Девочка вздыхает так, словно на сердце у нее невесть какая тяжесть.

— Ах, все напрасно!

— Какие-то неприятности в школе?

— Это было бы еще с полбеды.

Господин Габеле откладывает альбом в сторону.

— Знаешь что, маленькая плакса? Сегодня мы больше не станем рисовать! — Он поднимается. — Пойди-ка лучше погуляй. Это тебя отвлечет.

— А может, я немножко поиграю на рояле?

— Еще лучше! — одобряет художник. — А я послушаю через стенку. Так и мне кое-что перепадет!

Она протягивает ему руку на прощание, делает книксен и уходит.

Он задумчиво провожает ее глазами. Он знает, какой тяжестью может лечь горе на сердце ребенка. Он сам был когда-то ребенком, но в отличие от большинства взрослых, не забыл об этом.

Когда из соседней квартиры доносятся звуки рояля, он довольно кивает головой и начинает тихонько подсвистывать.

Затем снимает с мольберта плед, берет в руки палитру и кисть, прищурившись, всматривается в картину и принимается за работу.

Господин Людвиг Пальфи явился на Ротентурмштрассе. Он поднимается в квартиру и ему кажется, что сегодня ступеньки выше обычного. Он вешает пальто и шляпу на вешалку. Луизерль играет на рояле? Ну да ничего, придется ей прерваться и немного послушать его. Он оправляет пиджак, словно перед визитом к директору театра. Затем отворяет дверь.

Девочка, подняв глаза от клавиш, улыбается ему.

— Папа? Как хорошо! — она вскакивает с табуретки. — Сейчас я сварю тебе кофе! — И уже направляется в кухню. Но отец удерживает ее.

— Спасибо, не надо! — говорит он. — Я должен поговорить с тобой. Сядь!

Лотта садится в большое вольтеровское кресло, в котором она кажется просто маленькой куклой, одергивает на коленях клетчатую юбку и выжидательно смотрит на отца.

Он нервно откашливается, ходит взад-вперед по комнате и, наконец, останавливается перед вольтеровским креслом.

— Итак, Луизерль, — начинает он, — речь пойдет об очень важном и серьезном деле. С тех пор как твоей мамы не стало… не стало здесь… я жил один. Целых семь лет. Ну, разумеется, не совсем один, у меня же была ты! Ты и сейчас со мной!

Девочка смотрит на него широко раскрытыми глазами.

«До чего же глупо я говорю», — думает капельмейстер, все больше злясь на самого себя.

— Короче говоря, я не хочу больше жить один. Кое-что должно измениться. В моей, а тем самым и в твоей жизни.

В комнате мертвая тишина.

Муха, жужжа, пытается выбраться на волю через закрытое окно. Любой человек мог бы ей объяснить, что это абсолютно бесполезно и что она просто-напросто разобьет свою мушиную голову! Мухи, правда, вообще глупые создания, но люди, они-то ведь умные, или нет?

— Я решил снова жениться!

— Нет! — громко произносит девочка. Это звучит как крик! А потом тихо повторяет: — Пожалуйста, не надо, папа, пожалуйста, не надо, прошу тебя, нет! Нет!

— Ты уже знакома с фройляйн Герлах. Ты ей очень нравишься. Она будет тебе хорошей матерью. И тебе, чем дальше, тем труднее было бы расти в доме без женщины. (Ну разве это не трогательно? Не хватает еще, чтобы он заявил, будто женится единственно ради того, чтобы у ребенка была мать!)

Но Лотта по-прежнему качает головой и беззвучно шевелит губами. Как автомат, который не может остановиться. Выглядит это довольно страшно.

Поэтому отец спешит отвести глаза и говорит:

— Ты привыкнешь к новой жизни гораздо быстрее, чем тебе кажется. Злые мачехи бывают только в сказках. Короче, Луизерль, я уверен, что могу на тебя положиться. Ты же самый разумный ребенок на свете! — Он смотрит на часы. — Так, а теперь мне пора! Сегодня я разучиваю с Лузером вокальную партию Риголетто. — И он выбегает в прихожую.

Лотта сидит как громом пораженная.

Господин Пальфи напяливает шляпу на свою артистическую голову. И тут из комнаты доносится вопль:

— Папа!

Это звучит так, словно там кто-то тонет.

В гостиной утонуть нельзя, думает господин Пальфи и спешит прочь. Ведь он уже опаздывает! Ему еще предстоит работа с певцом Лузером!

Лотта очнулась от оцепенения. Но даже в отчаянии она сохраняет свою практическую сметку. Что же теперь делать? Что-то же делать надо, это не подлежит сомнению. Нельзя допустить, чтобы отец женился на чужой женщине, ни в коем случае! Ведь у него же есть жена. Пусть даже они живут врозь! Девочка ни за что не потерпит новую мать, ни за что! У нее есть своя мама и она любит ее больше всех на свете!

Наверное, мама могла бы помочь. Но ей нельзя ни о чем рассказывать. Нельзя выдать ей великую тайну двух девочек, но тем более нельзя позволить отцу взять в жены фройляйн Герлах.

Остается только один путь. И этим путем Лоттхен должна пройти сама.

Она берет телефонную книгу. Листает ее дрожащими пальцами. «Герлах». Герлахов не так уж много. «Герлах, Штефан, ген. дир. Венских гостиниц. Тов. с огр. отв. Кобленцаллее 43». Папа на днях говорил, что отцу фройляйн Герлах принадлежат рестораны и гостиницы, и даже отель «Империал», где они каждый день обедают. Кобленцаллее 43.

Выслушав объяснения Рези, как попасть на Кобленцаллее, Лотта надевает шляпу, натягивает пальто и говорит:

— Я ухожу.

— А что ты там забыла, на Кобленцаллее? — с любопытством осведомляется Рези.

— Мне нужно кое с кем поговорить.

— Только возвращайся поскорее!

Лотта кивает.

Горничная с улыбкой входит в элегантную комнату фройляйн Герлах.

— Там явилась какая-то девчушка. Хочет с вами поговорить. Совсем маленькая.

Фройляйн Герлах только что покрыла ногти блестящим лаком и теперь машет руками, чтобы лак поскорее высох.

— Маленькая девочка?

— Ее звать Луиза Пальфи.

— А-а! — протяжно произносит фройляйн Герлах. — Ведите ее сюда!

Горничная исчезает. Молодая дама поднимается. Подходит к зеркалу и с трудом выдавливает улыбку на хмуром и напряженном лице. Луиза Миллер является к леди Мильфорд[2], с удовольствием думает она, так как неплохо образована.

При появлении девочки фройляйн Герлах отдает горничной распоряжение:

— Принесите-ка нам шоколаду! И вафли с начинкой! — Затем она нежно обращается к гостье: — Как мило, что ты навестила меня! Вот, сразу видно, до чего я невнимательна! Мне давно уже следовало пригласить тебя! А ты не хочешь раздеться!

— Спасибо, я ненадолго.

— Ах, вот как! — Фройляйн Герлах ни за что не хочет расстаться со своей приветливо-покровительственной миной. — Но хоть присесть у тебя, надеюсь, есть время?

Девочка присаживается на краешек стула, не сводя глаз с хозяйки.

Та уже чувствует всю глупость положения. Но держит себя в руках. Для нее многое поставлено на карту. На карту, которую она хочет выиграть и выиграет, во что бы то ни стало.

— Ты случайно оказалась в этих краях?

— Нет, мне надо вам кое-что сказать.

Ирена Герлах улыбается чарующей улыбкой.

— Я вся во внимании. Так в чем же дело?

Лотта соскальзывает со стула и, стоя посреди комнаты, заявляет:

— Папа сказал, что вы хотите за него замуж.

— Он в самом деле так сказал? — Фройляйн Герлах заливается звонким смехом. — А не сказал ли он, что это как раз он хочет на мне жениться? Однако, это уже второй вопрос. Итак, Луизерль, все верно, твой папа и я, мы хотим пожениться. И я уверена, что мы с тобой непременно поладим. Я просто убеждена. А ты нет? Подумай, стоит нам немножко пожить вместе и привыкнуть друг к другу, и мы станем лучшими подругами. Мы обе приложим все усилия. Вот тебе моя рука!

Девочка отшатывается и отвечает очень серьезно:

— Вы не можете выйти замуж за папу!

Малышка и впрямь слишком далеко заходит.

— А почему это?

— Потому что нельзя.

— Не слишком исчерпывающий ответ, — язвительно замечает фройляйн Герлах, понимая, что добром тут явно ничего не добьешься. — Значит, ты намерена запретить мне выйти замуж за твоего папу?

— Да!

— Ну и ну! — Молодая дама в крайнем раздражении. — Я вынуждена просить тебя немедленно отправиться домой. Я еще подумаю, говорить ли твоему папе об этом, более чем странном, визите. И если я ничего ему не скажу, то только чтобы не создавать серьезных препятствий для нашей будущей дружбы, на которую мне все-таки хотелось бы надеяться. Всего хорошего!

В дверях девочка еще раз оборачивается и говорит на прощание:

— Оставьте нас, пусть все будет так, как есть, очень, очень прошу вас!..

И фройляйн Герлах осталась одна.

Все ясно и выход есть только один. Во что бы то ни стало добиться брака. А потом позаботиться о том, чтобы ребенка отдали в интернат. Непременно! Помочь тут может только строгое воспитание, только чужие руки.

— Что вам?

Горничная стоит с подносом.

— Я принесла шоколад и вафли! А где же девчушка?

— Катитесь к чертовой бабушке!

Поскольку господин капельмейстер сегодня дирижирует в Опере, к ужину он не пришел. И, как всегда в таких случаях, Рези ужинает за компанию с Лоттой.

— Что-то ты сегодня совсем ничего не ешь! — укоризненно замечает Рези. — Ну и вид у тебя — тютелька в тютельку привидение, просто жуть берет. Что стряслось-то?

Лотта мотает головой и молчит. Экономка берет девочку за руку и тут же в испуге разжимает пальцы.

— Да у тебя жар! Сию же минуту ступай в постель! — Причитая и шмыгая носом, она относит обессилевшего ребенка в детскую, раздевает и укладывает в постель.

— Только папе ничего не говори! — бормочет девочка. Зубы ее стучат. Рези обкладывает Лотту подушками. Затем мчится к телефону, звонить господину надворному советнику Штроблю. Старый доктор обещает прийти немедленно. Он взволнован не меньше Рези. А Рези звонит в театр.

— Ладно! — обещают ей там. — В антракте мы все передадим господину капельмейстеру.

Рези опять несется в детскую. Лотта мечется в жару и лепечет что-то путаное, непонятное. Одеяла и подушки валяются на полу.

Скорей бы пришел господин Штробль! Что делать? Компрессы? Но какие? Холодные? Горячие? Мокрые? Сухие?

В антракте господин капельмейстер, облаченный во фрак, сидит в артистической уборной у сопрано. Выпив по глоточку вина, они говорят о делах. Люди театра всегда говорят о театре. Вот и сейчас тоже. Вдруг в дверь стучат.

— Войдите!

Входит инспектор сцены.

— Наконец-то я нашел вас, господин профессор! — восклицает старый, вконец издерганный человек. — Звонили с Ротентурмштрассе. Ваша дочурка внезапно заболела! Господин надворный советник Штробль был немедленно о сем уведомлен и вероятно сейчас уже находится у одра больной!

Господин капельмейстер бледнеет.

— Спасибо тебе большое, Герличка, — произносит он совсем тихо.

Инспектор уходит.

— Надо надеяться, ничего страшного, — пытается утешить его певица. — У девочки уже была корь?

— Нет, — отвечает он, вставая. — Извини, Мицци! — Выйдя за дверь, он припускается бегом. Подбегает к телефону. Звонит.

— Алло! Ирена!

— Да, дорогой! Неужто спектакль уже кончился? А я еще совсем не готова!

Он быстро сообщает ей все, что только что узнал.

— Боюсь, мы сегодня не сможем увидеться!

— Ну, разумеется! Надо полагать, ничего страшного? У малышки уже была корь?

— Нет! — отвечает он нетерпеливо. — Я позвоню тебе завтра утром. — И он вешает трубку.

Раздается звонок. Антракт окончен. Опера и жизнь продолжаются.

Наконец-то спектакль кончился! Капельмейстер взбегает по лестнице в квартиру на Ротентурмштрассе. Ему открывает Рези. Она еще не успела снять шляпу, так как бегала в ночную аптеку.

У постели больной сидит надворный советник.

— Ну, как она? — шепотом спрашивает отец.

— Неважно, — отвечает надворный советник. — Но вы можете говорить нормально. Я сделал ей укол.

Лоттхен лежит вся красная и тяжело дышит. Лицо у нее болезненно искажено, как будто искусственный сон, вызванный уколом, причиняет ей боль.

— Корь?

— Какая там корь, ничего похожего, — ворчит надворный советник.

В комнату вся в слезах, шмыгая носом, входит Рези.

— Да снимите же, наконец, вашу шляпу! — нервно требует капельмейстер.

— Ах, да, конечно, прощенья просим!

Она снимает шляпу и застывает, держа ее в руке. Надворный советник вопросительно смотрит на обоих.

— Ребенок, по всей видимости, пережил тяжелый душевный кризис, — говорит он. — Вы что-нибудь знаете об этом? Ничего? Может, хотя бы догадываетесь?

— Я, конечное дело, не знаю, может, это как-то и связано… но… Сегодня после обеда она ушла из дому. Ей, видите ли, приспичило с кем-то поговорить! А перед уходом она меня спросила, как ей лучше до Кобленцаллее добраться.

— До Кобленцаллее? — повторяет надворный советник, глядя на господина капельмейстера.

Пальфи тут же бросается к телефону.

— Луиза была у тебя сегодня?

— Да, — откликается женский голос, — но зачем же она тебе об этом сказала?

Он отвечает вопросом на вопрос:

— И что ей было нужно?

Фройляйн Герлах сердито смеется:

— Пусть она тебе об этом тоже сама расскажет!

— Прошу тебя, ответь!

Ее счастье, что она сейчас не видит его лица!

— Ну, если уж быть совершенно точной, то она явилась, чтобы запретить мне выйти за тебя замуж! — отвечает она в крайнем раздражении.

Буркнув что-то себе под нос, он вешает трубку.

— Как ее здоровье? — осведомляется фройляйн Герлах и только тут замечает, что разговор прерван. — Вот маленькая мерзавка, — произносит она вполголоса. — Все средства в ход пустила! Улеглась в постель и притворяется больной!

Господин надворный советник дает еще кое-какие указания и прощается. Капельмейстер удерживает его в дверях.

— Так что же все-таки с девочкой?

— Нервная горячка. Я загляну завтра утром. Доброй ночи!

Капельмейстер возвращается в детскую, садится возле кровати и говорит Рези:

— Вы мне сейчас больше не нужны. Ложитесь-ка спать!

— Но, мне думается, лучше будет…

Он пристально смотрит на нее. Рези уходит. Шляпу она все еще держит в руке.

Отец гладит маленькое горячее личико дочери. Девочка в бреду чего-то пугается и отшатывается от него.

Капельмейстер озирается. На парте лежит школьный ранец. Рядом сидит Христль, кукла. Он тихонько встает, берет куклу, выключает свет и снова садится возле кровати.

Теперь он сидит в темноте и гладит куклу, словно это его ребенок. Ребенок, который не пугается его руки.